Но на чем основывается это глубочайшее презрение к поэзии со стороны подавляющего большинства современного человечества? Именно «глубочайшее», иначе не скажешь, потому что это чувство укоренено где-то в самых отдаленных и скрытых от поверхностного взгляда глубинах человеческого подсознания и обычно дает о себе знать неявным образом, на уровне всевозможных оговорок и инстинктивных жестов. Мне кажется, что, описав в общих чертах положение поэзии в современном мире, я еще не до конца разобралась в причинах… Кстати, в самом начале своей истории русской литературы я уже определила гения, как человека, которого окружающим не удается поймать на каком-нибудь из таких «обывательских жестов» и оговорок.
Но стоит только писателю «попасться» на чем-либо подобном, как — все! Прощай вечность! Он может стать кем угодно, хоть лауреатом Нобелевской премии, однако гением ему уже никогда не быть: он навечно будет изгнан из Пантеона избранных… Просто таковы правила игры, существующие в культуре, и не я их выдумала. Должна же культура хоть как-то защищаться от посягательств на ее главные ценности!
Впрочем, все это настолько очевидно, что, наверное, лишний раз можно было бы и не напоминать. Это и так все понимают. Однако очевидность существующих в культуре правил вовсе не делает их простыми и легкими для исполнения. И это тоже понятно. Например, в футболе или же боксе правила прописаны не менее ясно и четко, чем в культуре, тем не менее, гениальных футболистов и боксеров, способных переиграть противника по правилам, не хватая мяч руками и не нанося удары ниже пояса, тоже не так уж много. То есть даже тут не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Правда футболистов и боксеров повсюду сопровождает придирчивый и хорошо натренированный судья, который педантично фиксирует все ошибки и нарушения, постоянно рискуя попасться под горячую руку спортсменов и возбужденных зрителей. Зрители, между прочим, чаще всего недовольны действиями судьи, особенно, если им кажется, что он как-то чересчур придирчив к тем спортсменам, за которых они болеют. Однако где-то в глубине души даже самые заядлые и отмороженные болельщики понимают, что спортивное состязание без соблюдения элементарных правил рискует и вовсе утратить всякий смысл и зрелищность. И скорее всего, это действительно так. Впрочем, я говорю об этом слегка наугад, просто эта спортивная аналогия — первое, что пришло мне в голову, так как я вряд ли могла бы назвать себя азартной спортивной болельщицей. И все-таки, при всем моем равнодушии к спорту даже я в состоянии отметить, что самым скучным зрелищем, которое мне когда-либо приходилось наблюдать, являются так называемые «бои без правил», а их сейчас тоже порой показывают по ТВ. Обычно это выглядит примерно так: два человекообразных существа мужского пола выскакивают на арену, некоторое время виляют задами и делают ритуальные воинственные телодвижения, а затем сцепляются, валятся на землю и начинают дубасить друг дружку руками, ногами и даже головой… Футбол, в котором нельзя хватать мяч руками, и бокс, где нельзя бить ниже пояса, все-таки смотрится поинтересней. Короче говоря, общая тенденция очевидна: чем строже и яснее очерчены правила, тем спортивное состязание зрелищнее и увлекательнее.
Нечто подобное, на мой взгляд, можно было бы сказать и об искусстве. Самого поверхностного взгляда на современное искусство достаточно, чтобы уловить наиболее характерную его черту: от него веет беспредельной и всепоглощающей скукой! Иными словами, скука — самая характерная черта сегодняшнего искусства. И причины этой скуки абсолютны ясны. В культуре больше никто не хочет играть по правилам, она уже давно полностью во власти обывателей, которых, кажется, совсем не заботит, что их кто-то в чем-либо уличит…
Естественно, в искусстве вообще и в литературе в частности нет арбитра, который, подобно спортивному судье, беспрестанно повсюду преследовал бы художника-творца, педантично указывая ему на его ошибки и грозя ему окончательным отлучением от «игры». Казалось бы, обязанности бесстрастного наблюдателя в литературном процессе мог бы взять на себя критик, однако последний сегодня сам настолько ангажирован и вовлечен в этот процесс, что, скорее, тоже является одним из игроков, не способным объективно судить о происходящем вокруг. В этих условиях вышеуказанную роль естественным образом начинает исполнять историк литературы. И должна признаться, что я уже на собственном опыте реально ощутила всю тяжесть неожиданно свалившихся на меня обязанностей, о которых поначалу даже и не подозревала.
В самом деле, вроде бы историк литературы имеет дело, главным образом, с покойниками и вообще с делами давно минувших дней, до которых, по большому счету, уже никому нет дела. Ан нет! Стоит мне, к примеру, произнести какую-нибудь затертую и банальную фразу типа: «Пушкин — дурак!» — как отовсюду, изо всех углов начинает доноситься вполне явственный и хорошо различимый ропот возмущения. А почему? Ведь в констатации этого факта, в сущности, нет ничего особенно нового и оригинального! Это, вроде бы, и так уже все давно понимают… Однако произносящий эту банальную фразу делает явным глубоко укорененное в сознании обывателей презрение к поэзии и поэтам. Что, естественно, не может не вызывать у них раздражения и настороженности. Я их очень хорошо понимаю…
Кстати, дав определение гения через отрицание, а именно, как человека, которого окружающим не удается поймать на каком-либо обывательском жесте или же чувстве, я, видимо, поступила не совсем корректно, забыв уточнить, что собой представляют подобные жесты и чувства. Но этот мой просчет еще не поздно исправить. Тем более, что и сделать это совсем не сложно. Пожалуйста!
Обыватель — это тот, кого, в свою очередь, тоже невозможно поймать или же даже заподозрить в чем-либо гениальном. Ну и, соответственно, все чувства, жесты и поступки, присущие этому типу личности, являются обывательскими. Все предельно просто! Однако если обыватель будет застукан на чем-либо гениальном, пускай даже на том, что он является гениальным обывателем, — как это и произошло в случае с Розановым и Селином, — он сразу же автоматически лишается всех своих обывательских благ и остается с глазу на глаз с вечностью, то есть ему, как и положено гению, достается пустота и дырка от бублика, вместо самого бублика, на который он рассчитывал. Вот в этом, собственно, и заключается сегодня главный подвох, с которым может столкнуться практически любой ничего не подозревающий человек, безмятежно обосновавшийся в культуре. Поэтому, несмотря ни на что, современное искусство не такое уж и скучное, как это может показаться на первый взгляд. Ведь существующих в культуре правил, как я уже сказала, пока никто не отменял…
Теперь, надеюсь, понятно, почему историк литературы, уличая задним числом какого-нибудь давно почившего в бозе общепризнанного гения в чем-либо обывательском, и тем самым лишая его права на вечность, вызывает в стане обывателей сильное брожение и недовольство. Еще бы, ведь покойнику уже не нужны никакие материальные блага, и, лишаясь вечности, пусть даже это и самая обычная пустота, он все равно ничего реального не получает взамен.
Естественно, это не может не настораживать тех, кто привык извлекать выгоду практически из любой ситуации, в том числе, и из смерти. Однако только таким способом, на мой взгляд, можно заставить безмозглую обывательскую толпу почувствовать, что должен испытывать гений при жизни, когда его точно так же лишают практически всех материальных благ и вынуждают довольствоваться пустотой в виде вечности… Это последнее обстоятельство, собственно, и побудило меня обратиться к истории литературы.
И еще одно. Современная культурная ситуация, как я уже сказала, характеризуется тем, что литературой теперь занимаются исключительно обыватели, поймать которых на чем-нибудь гениальном практически невозможно… Во всяком случае для меня, вынуждена это признать. И это тоже заставляет меня обратить свой взор в прошлое и вступить в мысленное соревнование с безжизненными тенями…
Главная же проблема современной культуры заключается в том, что обыватель — это такой тип человека, которого вообще трудно в чем-либо уличить. Он, я бы сказала, в этом отношении даже в чем-то сродни ртути: стоит только пролить ее на пол, как потом совершенно невозможно собрать, она все время рассыпается на маленькие комочки и ускользает из рук, не говоря уже о том, что без перчаток ее трогать опасно, так как она еще и ядовита. И оставить на полу ее нельзя из-за этой ядовитости, потому что она не просто высыхает, как вода, а излучает вредные испарения. Вот и обыватель — это тоже такой вечно ускользающий человек-ртуть, которого практически невозможно в чем-либо уличить, а оставить его в покое и ни в чем не уличать тоже невозможно — хлопот не оберешься! Этим обыватель в равной мере отличается и от гения, и от преступника, хотя, на самом деле, между ними нет никакой существенной разницы, потому что, если хорошенько вдуматься, все они — всего лишь люди, и не более… Просто преступник — это обыватель, которого все-таки удалось поймать за руку и уличить в каком-либо преступлении, а гений — это тоже, в своем роде, преступник, но такой, которого окружающим не удалось уличить в чем-либо обывательском… И опять-таки, все не так уж и сложно, как может показаться на первый взгляд…
Тем не менее, я думаю, что, если бы я занималась, например, историей архитектуры, мне было бы чуточку проще разобраться со всей этой путаницей. Подавляющее большинство архитекторов практически ничем не отличаются от обычных инженеров и прорабов, настолько они поглощены всеми этими строительными работами, добыванием средств на воплощение своих архитектурных проектов, доставкой строительных материалов и прочими обыденными и понятными каждому смертному заботами. Поэтому среди архитекторов практически невозможно встретить гения в том смысле, в каком это определение применимо к поэтам. Я хочу сказать, что в свое время, работая экскурсоводом и просматривая по долгу службы многочисленные биографии самых разных архитекторов, я фактически ни разу не натолкнулась на демонических личностей, которые бы, подобно Лермонтову, катались в молодости верхом на молодых курсантах юнкерского училища. Куда там! Среди архитекторов мне не попалось даже таких, не говоря уже о переплывавшем Ла Манш гордом лорде Байроне или же закончившем свои дни в одиночестве и изгнании Уайльде… Архитекторам все эти гениальные красивые жесты попросту не нужны — им и без того хватает проблем со строительными рабочими! Поэту же, наоборот, труднее всего скрыться за обычными земными заботами, и оттого он больше, чем кто бы то ни было другой, рискует оказаться в положении гения, то есть остаться один на один с вечностью, а значит, и пустотой, то есть, попросту говоря, ни с чем…
И вот здесь, мне кажется, и надо искать психологические истоки глубочайшего презрения к поэзии, разросшегося сегодня до вселенских масштабов. В самом деле, человек, впервые увидевший, например, огромное здание Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, поневоле должен был переполниться глубочайшим внутренним уважением к его создателю, то есть его, наверняка, посещали примерно такие же мысли, какие сегодня посещают прозаика, когда он смотрит на увесистые тома своей прозы, изданной, к тому же, еще и в твердых внушительных переплетах, и мысленно сравнивает их с тоненькими книжечками стихов разных поэтов. Лично для меня нет ничего удивительного в том, что и желание въехать в рай прямо на самолете возникло именно под впечатлением от созерцания такого величественного творения человеческих рук, каковым являлся Всемирный торговый центр… А кому нужна сегодня поэзия? Разве способен сегодня поэт пробудить в ком-либо подобные масштабные чувства? Да в двадцатом столетии поэтов мочили просто пачками, и без каких-либо особых надежд на посмертное вознаграждение, разве что с чувством легкой брезгливости…
Конечно, коммунисты, учредив Литературный институт, попытались устранить эту зияющую пропасть между понятным буквально всем и каждому и практически непостижимым. Однако это их благое намерение на поверку тоже обернулось всего лишь обыденным взглядом на литературу, которую они искренне перепутали с производством, а, возможно, и с той же архитектурой. Среди множества выпускников отечественных вузов выпускник Литинститута сегодня, безусловно, фигура наиболее комическая и жалкая…