Глава 1, в которой я рассказываю о своем детстве и первой любви (конечно же, самой настоящей)

Раннее детство я не помню. Пожалуй, в памяти сохранились лишь запахи, но кому они принадлежали, что это были за люди?.. Загадка, которую никогда не удавалось разгадать. Иногда мне казалось, что лет до пяти я с отцом и матерью кочевала из страны в страну, не задерживаясь на одном месте больше пары недель. Мне даже мерещились огромные слоны, высоченные жирафы и страшные полосатые тигры. Воображение торопливо рисовало то песчаный берег, то непроходимые джунгли, то снежные пики гор. Иногда, наоборот, позабытая жизнь представлялась однообразной и скучной до дремоты, и тогда в ушах начинал звенеть колокольчик, и раздавалось настойчивое тиканье часов. Но запахи… Запахи всплывали постоянно. Одни и те же. Они щекотали нос и отчего-то повышали настроение. Я закрывала глаза и улыбалась.

Резкий, терпкий, почти удушливый… Мужской или женский? Я не знаю.

Теплый, цветочный, солнечный – наверное, мамин. Мне нравится так думать.

Табачный, аптечный, хвойный – вперемешку. И опять вопрос – чей он?

Слишком крепкий, но бархатный, сладкий и отталкивающий одновременно…

О, если бы можно было их схватить, приоткрыть, как какую-нибудь коробочку, и заглянуть внутрь! Но увы…

Зато я помню почти все, что со мной происходило после шести лет. Однажды я проснулась, и… взгляд сначала коснулся потолка, посеревшего от старости и миллиона извилистых трещин, затем махровой паутины с дохлой мухой, потом пыльной люстры, напоминающей самую обыкновенную трехлитровую банку, и выцветших желтых штор с двумя большими дырками посередине.

– Проснулась? Вставай. Нечего валяться, – раздался незнакомый ворчливый голос.

Я повернулась на бок и увидела невысокую полную женщину в цветастом халате. Рыжий пучок на голове, маленькие глазки, крючковатый нос и тяжелый подбородок делали ее похожей на ведьму или кикимору, и я, конечно, мгновенно струхнула. Натянула одеяло до ушей, задержала дыхание и зажмурилась. Умей я превращаться в букашку и прятаться в складках постельного белья, то непременно бы так и поступила, но, к сожалению, у меня не было волшебных способностей, поэтому я обреченно приготовилась к худшему.

Долго ждать не пришлось, уже через минуту я вновь услышала едкий голос женщины…

Хозяйка дома не имела ничего общего с отрицательными персонажами сказок (если не считать ее характера), и наша встреча объяснялась просто: в жизни есть плохое и хорошее, и уж кому как повезет…

Тамара Яковлевна Зубенко приходилась мне дальней родственницей и, в силу трагических обстоятельств, была вынуждена взвалить на свои плечи груз неимоверной ответственности, а именно: воспитание «несчастной сироты, которая наверняка окажется неблагодарной и лет через семь-восемь либо устроит поджог, либо разболеется и назло помрет». То есть речь шла о моем воспитании.

Тамара Яковлевна коротко сообщила, что мои родители погибли в автомобильной катастрофе, и отныне и навсегда я – ее «послушная племянница», а она – моя «замечательная тетя Тома». И еще, заметила она, «следует сказать спасибо, потому что в приютах сейчас недобор».

Честно говоря, в тот момент мне хотелось заполучить какую-нибудь другую тетю, но выбирать не приходилось, и, так как в голове было пусто, я лишь тихо вздохнула в ответ и без особых эмоций приняла условия. Расплывчатые образы мамы и папы промелькнули передо мной, но я не стала прижимать их к груди – это я собиралась сделать позже, когда останусь одна.

Странно, я знала некоторые имена, умела читать, считать, могла пересказать огромное количество сказок, хорошо ориентировалась в других вопросах, но тем не менее оставалась маленькой девочкой без прошлого. Довольно долго меня эта проблема особо не беспокоила – часть души крепко спала, не желая дополнительной правды. Намного позже я все же стала проявлять интерес, однако любопытство на корню было безжалостно задушено тетей Томой.

«Там, где ты жила раньше, уже трава выросла по пояс! – гаркала она, заводясь с пол-оборота. – Или умные люди небоскреб построили! Хватит маяться дурью!»

Обычно разговор обрывался, толком не начавшись, и со временем я махнула рукой на ту пустоту, которая не мешала мне бегать босиком по деревне, перелезать через заборы, подбирать с земли яблоки, печь в углях картошку, обжигать ноги крапивой и совершать кучу немыслимых поступков, не одобряемых тетей Томой. За плохое поведение она наказывала меня однообразно, но с удовольствием: или таскала за ухо, или запирала на чердаке, или стегала хворостиной, или лишала обеда и ужина. И всегда при этом кричала так громко, что соседские куры начинали нервно кудахтать и неслись, выстреливая разом по три яйца.

Учеба в школе мне давалась легко, даже по музыке я умудрялась получать четверки и пятерки, хотя ни слуха, ни голоса не имела. Пожалуй, мне не хватало терпения и аккуратности, да и богатое воображение частенько мешало сосредоточиться, но на эти минусы учителя закрывали глаза, жалея «несчастную сироту».

Лет до десяти я действительно вызывала жалость, потому что была бледной и тощей, носила одежду на пару размеров меньше, чем нужно, постоянно шмыгала носом и болела. В пылу гнева тетя Тома отстригла мне волосы, и я напоминала мальчишку-пастуха, заблудившегося и прожившего в лесу не меньше двух месяцев. Учителя подкармливали меня то пирожком, то котлетой, а библиотекарша Валентина Сергеевна, до невозможности добрая женщина, приглашала к себе на борщ и несколько раз приносила тете Томе тюк с девчачьей одеждой, за что получала благодарность – «Спасибо, голубушка, мы бы без вас замерзли этой зимой!» – и клятвенное заверение: «Приодену свою горемыку уже к завтрашнему дню, не волнуйтесь». Я радовалась и млела.

Выпив лишнего, тетя Тома любила хорошенько «вжарить государству». Она ругалась, била посуду, грозила в окно кулаком, а затем, устав, хватала зеленую замусоленную тетрадь и принималась складывать цифры столбиком. Прикинув на бумаге очередную сумму долга, она минимум полчаса сокрушалась, что растит меня задарма, не получает необходимых пособий, «и вообще пора всех гнать из правительства поганой метлой!».

Но наша бедность была какой-то однобокой и непонятной. Тетя Тома считала каждую копейку и при этом покупала себе такую одежду, которой не было ни у кого в округе, – явно безумно дорогую. Раза два в сезон она быстро собиралась и уезжала, а возвращалась с пухлыми сумками, пакетами и коробками. Обновки же она никогда не носила, а складывала в чемоданы на чердаке и берегла как зеницу ока. Очень боялась, что украдут или начнут завидовать и на наш дом обязательно свалятся напасти. А когда тетя Тома перебирала свое имущество, а случалось это часто, она пела и хохотала, отчего стекла в окнах дрожали и рюмки в буфете позвякивали. Я в такие вечера всегда старалась смотаться подальше…

Лет в одиннадцать я окунулась с головой в мир книг. Читала, читала и читала, пока не затекала спина или сон не валил с ног – придуманные миры, плохие и хорошие герои тянули меня к себе, не отпускали. Устроившись в библиотечной комнате на подоконнике, переворачивая страницы, я негодовала, удивлялась, злилась, переживала и мечтала о точно таких же приключениях. Мне хотелось тайно, под покровом ночи, покидать страну, плести интриги, острыми фразами побеждать врагов, отправляться в кругосветное путешествие, танцевать на балу, совершать подвиги… Валентина Сергеевна подсовывала мне очередной томик, улыбалась и говорила: «Эта история тебе точно понравится, не сомневайся». А я и не сомневалась, проглатывала все подряд и чувствовала себя абсолютно счастливой.

Даже если бы библиотека находилась не в пристройке к школе, а за тридевять земель, я бы все равно каждый день преодолевала огромное расстояние, предвкушая встречу со старенькими потрепанными книгами.

– Настя, ты сегодня ела? – спрашивала Валентина Сергеевна.

– Ага, – кивала я, хотя обед был пропущен и голод уже давал о себе знать.

Но особенно я обожала романы, в которых присутствовала любовь: чтобы он и она познакомились, втрескались друг в друга по уши, потом сокрушили преграды и поженились. Сердце от волнения колотилось так, что в груди становилось горячо, я нервно кусала губы и за пару часов сгрызала карандаш до непригодного состояния. Если концовка истории была плохой, я возвращалась домой, падала на свою скрипучую кровать и рыдала, проклиная злодейку-судьбу, глупость героев и заодно жестокого, бессовестного автора. Любовь всегда должна быть прекрасной! Что это за чувство, которое не выдерживает испытаний? Ерунда. Я бы выдержала все! И сколько угодно! Я бы не отдала, не отпустила. Ни за что!

А еще я не могла оторваться от журналов. Листая их, рассматривая фотографии, я представляла себя и умопомрачительной красавицей, сидящей на скамейке в парке, и известнейшей актрисой, шагающей в белом платье по красной ковровой дорожке, и деловой женщиной в строгом костюме, держащей в руке плоский портфель. Но я очень сомневалась, что где-то есть настолько другая жизнь…

Тринадцатилетие ознаменовалось для меня двумя наиважнейшими событиями. Прямо в день рождения я получила от судьбы два невероятных подарка, которые потрясли меня до глубины души и наполнили последующие дни восторгом и волнением. Покой улетучился с такой скоростью, что некоторое время я пребывала в полуобморочном состоянии и вполне заслуженно получала от тети Томы шлепки и крепкие словечки. Я спотыкалась на ровном месте, улыбалась невпопад, проливала чай на скатерть, вертелась около зеркала и то радовалась, то огорчалась…

В тот день, десятого февраля, погода, как назло, испортилась. Я ждала солнца, но небо заволокло тучами, температура опустилась до двадцати четырех градусов, ледяной ветер завывал и обжигал щеки, да еще добавился снегопад… Полтора километра до школы – не слишком большое расстояние, привычное, но в то утро оно мне казалось бесконечным.

Зимние ботинки развалились, и я надела осенние, старенькая коричневая куртка совершенно не спасала от холода, вязаная шапка тети Томы съезжала назад и не грела. Лилька, одноклассница и подруга, увидев меня, стала подпрыгивать на месте и хлопать себя руками по бокам. Мы с ней из разных деревень и всегда встречались в одно и то же время на развилке.

– Опаздываем! – выпалила она, морща нос. – Я тебя жду, жду… Холодина!

– Ага, – согласилась я. – Тетка задержала…

– Ой, поздравляю с днем рождения! – Лилька перестала подпрыгивать и улыбнулась до ушей. – Желаю счастья, здоровья и всего самого хорошего!

– Спасибо.

Зуб на зуб не попадал, и мы быстрым шагом устремились дальше, продолжая разговор на ходу.

– А что тебе тетка подарила? – с любопытством спросила Лилька, прищурившись. Моя жизнь ей часто казалась удивительно-непонятной, наверное, потому, что наши семьи были совершенно разные.

– Шапку, – коротко ответила я.

– Эту?

– Да.

– Но она… ну… странная какая-то.

– Ты кого имеешь в виду? Тетку или шапку?

– Тамара Яковлевна само собой немножко того… Я про шапку!

Лилька считала себя модницей. Во-первых, ее мама шила отличные вещи, благодаря чему даже несколько раз побывала в Большом Доме, построенном пять лет назад московскими богатеями на берегу озера. Семья Акимовых, проживающая в двухэтажном особняке, давно обросла легендами и тайнами и вызывала живейший интерес буквально у всех. Во-вторых, прошлым летом Лилька коротко постриглась, подражая какой-то французской певице, и теперь мечтала покрасить волосы в яркий, почти оранжевый, цвет. Она собиралась сделать это еще под Новый год, но натолкнулась на стену непонимания со стороны бабушки, расстроилась и отложила перевоплощение на другую дату. «Представляешь, – возмущалась Лилька, – она пообещала содрать с меня три шкуры! Сказала, что это прямая дорога в ад, и назвала меня перспективной блудницей. Интересно, откуда она такие слова знает?..» Я тоже мечтала перекрасить свои скучные светлые волосы в шоколадный цвет, но не в ближайшем будущем, а лет через десять-пятнадцать. В-третьих, у Лильки была потрясающая сумка с кисточками на кармашках и разноцветными бусинками на ремне. Это чудо ей прислала из Санкт-Петербурга старшая двоюродная сестра.

– Шапка мне просто велика. – Я пожала плечами. – Ее раньше тетя Тома носила, а потом она ей разонравилась.

– Понятно, – многозначительно выдала Лилька, и мы, переглянувшись, захихикали.

Пять уроков тянулись бесконечно. Я совершенно не могла настроиться на учебу, поэтому сидела тихо, практически не шевелясь, и мечтала.

Тринадцать лет – это же много?

Да, я уже взрослая.

Но что изменилось?

Мне хотелось чего-нибудь нового, необыкновенного, особенного, но в голову лезла какая-то ерунда: а если устроить скромную вечеринку на чердаке (невозможно, потому что невозможно), а если купить билет на поезд и умчаться на юг или на север (невозможно, потому что невозможно), а если раздобыть косметику, накраситься и… И что дальше? Нет, все не то… Я вздыхала и бросала короткие взгляды на Лильку. Тихая грусть и детская глупая зависть переполняли душу до краев. У моей подруги была семья: мама, папа, бабушка, дедушка плюс многочисленная родня. И они все воевали между собой с утра до вечера, а затем так же шумно мирились и рыдали от умиления. Они собирались по выходным за круглым столом, изредка куда-нибудь ездили или ходили друг к другу в гости. Лилька рассказывала, что много лет назад, когда она еще не родилась, ее близкие пять месяцев придумывали ей имя: спорили до потери сознания, ругались, сгоряча делили имущество, ходили к провидице, изучали словари и в конце концов угомонились, выбрав – Лилия. Имя редкое, но, как ни странно, строгая бабушка его одобрила – видимо, сказалось увлечение любовными романами. Я никогда не была у них в доме, но не сомневалась, что в комнатах уютно, тепло, а на кухне всегда пахнет пирогами.

– Пойдем к озеру, – предложила Лилька после уроков. – Колька сказал, что Акимовы приехали на новой тачке – огромной, с рисунком! Вроде огонь нарисован и черная пантера… Врет, наверное, но все равно давай сходим и посмотрим, а?

Дом у озера мы называли Большим Домом – с заглавных букв, уважительно. Мы не знали, кто там живет постоянно, а кто бывает наездами, но, по слухам, хозяевами были пожилой мужчина, вечерами попыхивающий трубкой на балконе, и его чудаковатая жена, обожающая пуделей и розовый цвет. Именно она как-то обратилась к Лилькиной маме с просьбой укоротить платье. Так же на участке частенько видели высокую блондинку лет сорока, полного мужчину с пышными усами, двух старушек, нервную дамочку, а еще мальчика и девочку. По разведданным Кольки, «на буржуев Акимовых батрачили» шофер, садовник, домоправительница (похожая на Фрекен Бок), повариха и три служанки. Я подозревала, что он врет и количество обслуживающего персонала можно смело поделить на два. Но, с другой стороны, это могло быть и правдой – по словам Лилькиной мамы, коридоры и комнаты Большого Дома обставлены очень богато, и не так-то просто убрать на двух этажах («а чисто там и красиво, как в музее»).

– Ладно, пойдем, – согласилась я, хотя тащиться по морозу к озеру мне совершенно не хотелось. Но мечты о вечеринке на чердаке и путешествии на юг или север сбыться все равно не могли, а к тете Томе я уж точно не спешила.

Пройдя полпути, я стала мечтать о большой тяжелой шубе, шерстяных носках и валенках, а также о том, чтобы меня посадили на лопату и отправили в печь!

– Чертова холодина! – выругалась Лилька, растирая и без того красный нос. – Ну, если Колька обманул и мы не увидим машину с пантерой, я его убью!

– И я его убью тоже, – буркнула я, вжимая голову в плечи. О, если бы у меня был шарф! Широкий, длиннющий, с разноцветными полосками! Я бы обмоталась им пять раз (или шесть!) и согрелась. Уверена, я бы не мерзла, и мое горло, открытое всем ветрам, не готовилось бы к очередной простуде.

Забор Большого Дома представлял собой кирпичную стену, прерывающуюся в двух местах воротами. К главным кованым воротам редко кто подходил из местных (маячить перед Акимовыми желания не возникало), а вот вторые ворота, те, что ближе к лесу, вызывали живейший интерес у мальчишек (через сетку можно было увидеть приличный кусок дома, часть участка, гараж и беседку).

– Смотри! Машина! – воскликнула Лилька, проткнув пальцем воздух. – И картинка есть, правда есть!

Я с удивлением уставилась на рисунок, потому что раньше такого чуда не видела. Машина была большой, серебристой и напоминала каплю воды, в которой отражался весь мир. Нарисованный огонь полыхал на боку, а из него выпрыгивала черная гибкая пантера.

Мы прижались к воротам и замерли, любуясь.

– Везука им, да? – выдохнула Лилька, и изо рта у нее вырвались клубы белого пара.

– Ага, – кивнула я и улыбнулась.

Откуда взялась эта непонятная радость – не знаю, а только мне вдруг стало необыкновенно хорошо, даже холод отступил на второй план. Я представила себя свободной дикой кошкой, такой же грациозной, красивой, летящей в прыжке через пропасть, и… И моя губа прилипла к воротам! Не сразу сообразив, что произошло, я дернулась назад и вскрикнула. В глазах зарябило, я прикрыла ладонью рот и зажмурилась.

– Ты чего? – донесся испуганный вопрос Лильки.

– Буба… – жалобно выдала я.

– Чего?

– Губа… – ответила я более четко.

– Кто ж зимой до железок дотрагивается! – с осуждением воскликнула Лилька, не зная, чем помочь.

И тут я услышала скрип снега, а затем раздался требовательный и незнакомый голос:

– Покажи.

От неожиданности я вздрогнула и открыла глаза. Чуть в стороне стоял симпатичный крепкий парень в джинсах, грубых ботинках, короткой синей куртке с мехом на капюшоне. На вид он казался чуть старше нас – на год, максимум на два. И его взгляд лишил меня возможности не только двигаться и говорить, но и соображать.

– Покажи, – повторил он, но я не шелохнулась.

– Кажется, она припечаталась к забору… – попыталась объяснить Лилька. – То есть… – Она выдала смешок и замолчала.

Парень нахмурился и подошел ближе, отчего моя душа сжалась в маленький пушистый комочек. Я вдруг увидела себя со стороны: нескладная худющая девчонка в огромной дурацкой вязаной шапке, с перекошенным лицом, с ладонью, прижатой к губам. Мне захотелось опустить руку, но она меня не послушалась. Нет, я не могла продемонстрировать свое уродство – ни за что на свете! Не сейчас!

Подойдя еще ближе, он достал из кармана носовой платок и протянул его мне.

– Возьми, тебе пригодится.

Первый раз в жизни я видела парня, у которого есть носовой платок. И это было второе чудо за день!

– Бери, раз дают, – выпалила Лилька и округлила глаза, пытаясь втолковать, что выгляжу я весьма глупо.

Но я и так это знала и ничего не могла поделать.

– Давайте знакомиться. Я – Павел. – Он коснулся пальцами моего запястья и участливо улыбнулся. – Не волнуйся, ничего страшного…

– А я – Лиля, а она – Настя!

– М-м, – подтвердила я слова подруги и тихо вздохнула.

– Очень приятно, – серьезно ответил Павел и отвел мою руку в сторону.

Холод и боль обожгли распухшую губу (а я не сомневалась, что она распухла до небывалых размеров!), и я тут же схватила предложенный платок и вновь прикрыла рот.

– Все не так уж и плохо, – утешила Лилька и сморщила нос. – Если помажешь облепиховым маслом, то к утру заживет.

Но меньше всего я думала об облепиховом масле… Совсем другие мысли кружили в голове, превращая меня в слабое, безвольное существо, способное рухнуть в обморок в любую минуту. Что-то изменилось, и я уже догадывалась что, но боялась признаться себе в этом. Оттягивала момент истины и неотрывно смотрела на Павла…

О нет, я никогда не была влюбчивой, никогда не писала записки понравившемуся мальчику, не ходила на свидания, не шепталась, не прихорашивалась, собираясь произвести на кого-то впечатление. О взрослых отношениях я если и мечтала, то только когда читала книги о дворцовых переворотах и приключениях на краю земли. А это был иной мир – фантастический, и я ни при каких обстоятельствах не могла оказаться в нем. Ни при каких! Это… ну-у… из разряда невероятного.

Но вмиг ситуация изменилась… Передо мной стоял светловолосый зеленоглазый парень, и сердце стучало все тише и тише…

– Почти незаметно, – подтвердил Павел. – Хочешь, пойдем ко мне, – он кивнул в сторону Большого Дома, – и ты сама убедишься.

Наверное, я выглядела очень глупо, а после услышанного опять потеряла способность соображать.

– Ты здесь живешь?! – воскликнула Лилька, озвучив мое изумление.

– Да, – без оттенка хвастовства ответил Павел. – Приехал к деду и бабушке на неделю. В школе объявили карантин, и я отдыхаю от учебы.

Наконец оторвав руку от лица, я посмотрела на маленькое кровавое пятнышко на краю платка и шумно вздохнула. Боль утихла, шок пошел на спад, но от этого легче не становилось…

– Спасибо, – пробормотала я, поправляя шапку (хотя мне хотелось немедленно снять ее и зашвырнуть подальше в лес!). – Я постираю платок и верну его… тебе…

– Не надо, – ответил Павел таким тоном, что мне сразу стало теплее. – Оставь себе, вдруг еще пригодится.

– А ты правда нас приглашаешь? – хитро спросила Лилька. – Мы замерзли и выпили бы чаю.

– Конечно, пойдемте.

– Прямо сейчас? – уточнила она.

– Да.

Я сразу поняла: Павел ей тоже понравился, но не так, как мне. Лилька радовалась, точно ребенок, который увидел банку вкуснющего малинового варенья, а я… А я падала в бездну, путаясь между «до чего же хорошо!» и «спасите, помогите, все ужасно!». Я жалела, что прижалась губой к ледяным воротам и испортила и без того невыразительную внешность противной раной, жалела, что плохо одета, что растеряла слова и не произвожу впечатления нормального человека. А хотелось-то быть кинозвездой!

– Пошли, – твердо произнес Павел и, развернувшись, направился вдоль забора. – Эти ворота закрыты, – объяснил он, не оборачиваясь.

– Ух ты! Нам никто не поверит. – Лилька крутанулась на месте и шепотом добавила: – Давай быстрее, пока он не передумал… Здорово, да? Какая же ты молодец, что облизала эту железяку.

Мы торопливо зашагали следом по узкой дорожке. Ветер перестал завывать, и холод уже не пробирал до костей, во всяком случае, я больше не мерзла. Взгляд выхватывал то искрящийся снег, то голые ветки деревьев, то тяжелые облака, то островки кустарника и настойчиво тянулся к Павлу… «Этот день рождения вряд ли когда-нибудь забудется…» – пронеслось в голове.

– Я очень страшная? – остановившись, спросила я у Лильки и осторожно дотронулась кончиком языка до раны.

– С ума сошла? – фыркнула подруга и пулей понеслась дальше.

Перешагнув порог дома, мы оказались в том самом «музее». Первая же просторная комната удивила нас огромной люстрой, многочисленными креслами, низким стеклянным столом, золочеными светильниками, пушистым ковром, напольными вазами и многим, многим другим. Каждая вещь казалась очень красивой, особенной и требовала немедленного внимания. Но мне приходилось отвлекаться на Лильку. Я боялась, что моя замечательная подруга споткнется и грохнется (и мы вконец опозоримся!), потому что она от перевозбуждения не могла идти спокойно, постоянно оглядывалась, делала многозначительные знаки, переводящиеся как: «ух ты!», «супер!», «я тоже такую штуку хочу!», и блаженно улыбалась.

Собственно, я разделяла ее восторг. О, если бы представилась возможность, если бы не шок от увиденного и… неожиданное появление матери Павла, я бы, наверное, перетрогала все, что подвернулось по пути! Но увы…

По лестнице спускалась высокая женщина, одетая в мягкие черные брюки и белоснежный свитер. Ее светлые волосы, уложенные волной, почему-то сильно блестели, тонкие черные брови резко выделялись на бледном лице, впрочем, как и ярко-красные губы.

– Мам, я пригласил девочек, – спокойно произнес Павел. – Они замерзли, и нам нужен чай.

Лилька тихонько толкнула меня локтем в бок, и я чуть заметно кивнула – с минуты на минуту нас могли выставить на улицу…

– Хорошо, – равнодушно ответила мать Павла и, коснувшись тонкими пальцами горловины свитера, добавила: – Ужин в восемь, не забудь.

Намек был ясен, но мы и не собирались засиживаться – впечатления и так переливались через край.

В кухне пахло очень вкусно: жареным мясом, хлебом, травами и чем-то пряно-сладким. Лилька сразу плюхнулась за стол и в ожидании уставилась на холодильник. Наверное, она, надеялась, что пузатый монстр, хранивший в себе множество деликатесов, распахнет совершенно самостоятельно дверцу и предложит на выбор колбасу, холодец, сыр и оладьи со сметаной. Я же потеряла аппетит еще около забора и мечтала только об одном – увидеть свою ужаленную холодом физиономию.

– Зеркало около раковины, – прочитал мои мысли Павел и указал на маленький узкий навесной шкафчик. – Там аптечка, если что-нибудь нужно, то бери, не стесняйся.

Я подошла к зеркалу и быстро изучила свое отражение. Ничего так, вполне… Губа почти не опухла, да и ранка не напоминала кратер вулкана (чего я боялась), нос, правда, приобрел цвет помидора, но, в общем и целом, я выглядела как обычно.

– А у Насти сегодня день рождения! – радостно выпалила Лилька и подперла щеку кулаком. – Здорово, да?

– Поздравляю, – коротко ответил Павел и посмотрел на меня. Наши взгляды встретились, мы на пару секунд замерли, а затем улыбнулись друг другу. Он – по-доброму, я – чуть смущенно. – Сейчас будем пить чай с пирожными, располагайтесь и чувствуйте себя как дома.

Раньше я никогда не ела эклеры, вероятно, именно поэтому при отсутствии аппетита слопала сразу три штуки. Лилька же налегала на маленькие трубочки и одинаковые хрустящие шарики, обсыпанные сахарной пудрой, хихикала и постоянно толкала меня ногой под столом.

Мое состояние трудно было описать словами: оторвавшись от пола, превратившись в белое серебристое облако, я зависла под потолком. Считать минуты не имело смысла, но я все равно считала… Сколько осталось, сколько?.. Часы на полке буфета тикали слишком громко, за что я их почти ненавидела.

– Сегодня вообще-то холодно, – сказал Павел, когда мы собрались уходить. Шагнув к шкафу, он стянул с крючка свой серый шарф и сам обмотал им мою шею. – Теперь не замерзнешь, – он улыбнулся и извинительно добавил: – Если бы я знал заранее, что встречу тебя, и… что у тебя день рождения… Ну, я бы подготовился получше.

Дорога до развилки показалась удивительно короткой, Лилька тараторила без умолку, мечтая как можно скорее разболтать о случившемся в школе. Еще бы! Мы побывали в Большом Доме! Завтра точно все обзавидуются.

– Он красавчик, да? – выдала она на полпути.

– Ага, – согласилась я.

– Интересно, кто ему больше понравился: ты или я?

– Не знаю.

– Наверное, я. Хотя тебе он подарил шарф, но это не считается… у тебя же день рождения.

Я ничего не ответила, лишь мечтательно улыбнулась. К сожалению, Павел скоро уедет, и, наверное, мы больше не увидимся… Или увидимся не скоро, когда все будет по-другому… Не будет искрящегося снега, колючего ветра, трескучего мороза и дурацкой надежды, не имеющей даже названия. «Но шарф! У меня есть шарф! Самый лучший шарф на свете!»

– Только Кольке расскажу я, ладно?! – крикнула Лилька, устремляясь по дороге к своей деревне.

– Ага, – ответила я и свернула направо. Мне, наоборот, не хотелось делиться впечатлениями ни с кем, точно крохотная тайна, поселившаяся в душе, могла исчезнуть без следа. Я не понимала: плакать или смеяться? И я задавалась вопросом: неужели так мало нужно, чтобы втрескаться по уши?..

Дома меня ждал еще один подарок, о котором я узнала поздно вечером, когда ложилась спать. Тетя Тома пропадала у своей подруги, нашей соседки, и никто не мешал мне фантазировать о счастливом будущем (и заодно расстраиваться). Я натянула байковую ночнушку, надела заштопанные, но любимые носки и села на кровать. Давно стемнело, комнату оживлял лишь тусклый свет настольной лампы да подрагивающая штора на окне. Надеясь увидеть особенный сон, я собиралась положить шарф Павла под подушку – смешно, конечно, но и в тринадцать лет вера в чудеса настойчиво продолжала жить.

Я ему понравилась?

Хотя бы чуть-чуть?

Да, почему бы и нет…

Неа, Лилька же гораздо симпатичнее…

Завтра Павел прискачет на коне и увезет меня на край света!

Точно!

Ну, или не прискачет и не увезет…

А может, мне утром отправиться в сторону Большого Дома и погулять немного около озера? Прогулки очень полезны для здоровья.

Отложив подушку в сторону, я… удивленно замерла. На простынке лежало нечто незнакомое, не пойми откуда взявшееся и тем пугающее. Что это?.. Что?

Я протянула руку и тут же отдернула ее. Вскочила, уронив шарф на пол, включила свет и вернулась к кровати. Страх ледяными мурашками пробежал по спине и… неожиданно исчез. Мне вдруг стало тепло, даже жарко, сердце забилось ровно, а душу сжала ноющая, но приятная боль. Интуитивно, не имея никаких объяснений и доказательств, я почувствовала, что эта вещица несет добро, а не зло, и не нужно бояться…

На простынке лежало украшение – тонкая змейка с аккуратной плоской застежкой. Круглые хрустальные камушки чередовались с квадратными зелеными, а еще зеленые капельки свешивались в промежутках.

Ожерелье. Да, это было ожерелье.

– Ух ты… – прошептала я, подалась вперед и коснулась кончиками пальцев змейки. Меня тут же захлестнули знакомые запахи: резкий, терпкий, удушливый… теплый, цветочный, солнечный… табачный, аптечный, хвойный… Голова закружилась, ноги подогнулись, пол качнулся… Если бы рядом стояла Лилька, то, наверное, она бы подскочила и бросилась из дома с криками: «Люди, люди, Настька умирает!», и была бы почти права, потому что я не чувствовала собственного тела и на несколько затяжных секунд потеряла связь с реальностью – меня звало прошлое…

Резко выпрямившись, вцепившись в спинку кровати, я часто задышала и только в этот момент заметила белый конверт… Он тоже лежал на простынке, но чуть выше и левее. Вероятно, изумление помешало мне обратить на него внимание раньше – новый поток вопросов закружился в голове, и я, ослабев, опустилась на стул. Догадки толкали к действиям (в конверте письмо! хватай его!), но я не двигалась с места минут пять. Я была абсолютно уверена, что тетя Тома не имеет к этому никакого отношения, а представить, будто кто-то пробрался в дом и положил подарок мне под подушку, решительно не могла!

Но кто-то же заглядывал в мою комнату… Где этот человек и как его зовут?

Я поднялась, вновь протянула руку и взяла конверт. Открыла его и вынула небольшую фотографию. На меня, улыбаясь, смотрела необыкновенно красивая женщина. Летнее платье… сумочка… босоножки… русые волосы по плечам… и уже знакомое ожерелье на шее…

Мама. Это была моя мама.

Я ее вспомнила.

Но только ее.

И больше никого и ничего…

 

Глава 2. Я попадаю в переделку, но на помощь спешит прекрасный принц…

Тетя Тома вернулась утром. Субботы она всегда любила, и я полагала, что настроение у нее будет вполне нормальное. То есть меня не заставят в профилактических целях («работай, может, человеком станешь!») драить полы, таскать дрова из сторожки («кланяйся Дмитрию Петровичу за его доброту!») или выбивать ковры, предварительно присыпав их снегом. Я так часто занималась и тем, и другим, и третьим, что с досок пола давно слезла краска, дрова буквально вываливались из сарая, а два ковра – гордость тети Томы – находились в пограничном состоянии между жизнью и смертью и могли рассыпаться при следующей чистке на клочки.

Но надежды на спокойные выходные оказались напрасными – в десять часов двор огласился сначала жалобным скрипом калитки, а затем гневным рыком моей тетки:

– Прохлаждаешься, заноза! А чего прохлаждаешься? Делать нечего?! Людка, сволочь, опять меня в карты обставила! Три дня теперь голодать будем!

Людмила Игоревна – наша соседка, милейшая женщина шестидесяти трех лет, до икоты боялась тетю Тому и по этой причине ни в чем ей не отказывала. А в карты играла исключительно на копейки, иначе уже давно бы слегла с инфарктом…

– Доброе утро, – невпопад ответила я, запоздало сообразив, что эти слова наверняка вызовут очередной приступ раздражения. Но мое сердце пело и замирало от счастья – я находилась далеко-далеко, за тридевять земель… Привычная ругань и даже настоящая трехдневная голодовка не смогли бы отнять мою радость. Я стала сильнее. На чуть-чуть. Но все же.

– Вы посмотрите на нее! – всплеснула руками тетя Тома. – Утро у нее доброе… Тринадцать лет девке, а ума ни на грош! – Она фыркнула, прошла мимо, затем резко остановилась и развернулась. Колючий взгляд проткнул меня насквозь. – Ты почему улыбаешься? Что у тебя в голове, я спрашиваю?!

Я не улыбалась – точно. Может внутри, втайне… Но тетка отчего-то безошибочно угадала мое состояние.

Конечно, я думала о вчерашнем дне, вспоминала чуть ли не каждую минуту и задавалась миллионом вопросов. У меня разом появилось столько волшебных секретов, что все плохое мгновенно отскакивало в сторону.

Во-первых, ожерелье и фотография. И то, и другое я убрала в надежное место – за подкладку осеннего полупальто (тетя Тома отдала мне его уже с дыркой под рукавом, а я зашивать не стала и прятала туда все самое ценное). Полночи я взволнованно металась по комнате, пытаясь вспомнить далекое детство. Но не получалось! Точно передо мной стояла высоченная стена, которую не обойти и не перепрыгнуть. Ожерелье… О, я его бесконечно любила! Оно казалось необыкновенно красивым, хотя и выглядело просто – белый камушек, зеленый камушек и капельки. Своей скромностью оно нравилось мне еще больше, потому что в будущем я собиралась его носить незаметно под свитером или кофтой. Тайком – это очень важно!

«Тетя Тома ничего не должна узнать…»

Моя уверенность в том, что к украшению и фотографии она не имела никакого отношения, была незыблема, как скала. Нелюбовь я чувствовала практически каждый день и вовсе не обманывалась на этот счет. Интуиция тихонько нашептывала: «Не показывай, ни за что не показывай ожерелье…», и я, мысленно соглашаясь, собиралась поступать именно так.

Но кто принес бесценный подарок? Кто этот человек? Как он нашел меня и почему прячется? Единственное объяснение, которое я находила правдоподобным, заключалось в следующим: кто-то когда-то знал моих родителей и теперь хорошо относится ко мне, наверное, живет рядом, но, к сожалению, боится гнева тети Томы (а ее гнев – это не нравоучительное «как вам не стыдно», это гром, молния, взмах топором и проклятия до третьего колена), и… В общем, решил он сделать доброе дело. И сделал. Да.

Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо!

Во-вторых, Павел. Он особенный – добрый, серьезный, умный, красивый, и я обязательно должна увидеть его хотя бы еще раз…

Я представляла, как он берет меня за руку, и мы топаем по дороге к школе или болтаем на перемене у окна. О, пусть он переедет сюда, к бабушке и дедушке, и учится со мной в одной школе…

– Что у тебя в голове, я спрашиваю? – повторила тетя Тома и сдвинула брови.

– Э-э-э… – ответила я, пытаясь изобразить на лице глубокую растерянность и на всякий случай не менее глубокое огорчение.

– Ты, часом, умом не тронулась? – поинтересовалась тетка с насмешкой, а может, даже с надеждой. – Бери сумку – и марш в магазин! Дома шаром покати, а она стоит, как кладбищенская часовня! Как есть заноза! – Вынув из кармана деньги, тетя Тома добавила командным тоном: – Макарон купи, консерву какую-нибудь подешевле, печенья и сахара.

Трехдневная голодовка, видимо, опять откладывалась на неопределенный срок. Радуясь, что не нужно драить полы, я совершенно счастливая понеслась в сторону магазина. Было жаль, что шарф остался дома, но и его показывать тетке я не хотела – подарок Павла я тоже собиралась трепетно хранить.

Магазинчик находился недалеко от сторожки, и мне предстоял не слишком долгий путь мимо соседских домов, круглого заледенелого пруда и наваленных кое-как бревен, давно вросших в землю и превратившихся в место для посиделок. По печенью я очень соскучилась и собиралась купить не какое-нибудь обычное, похожее на картонку, а вкусное, овсяное (и пусть тетя Тома потом распилит меня на части!). Бодрое, радостное настроение не покидало меня всю дорогу, я лишь жалела о том, что вчера съела только три эклера.

– Эй! Ланье! – раздался резкий насмешливый голос, и я вздрогнула.

На одном из бревен сидел Славка Шумейко по кличке Шаман, а рядом с ним, прислонившись к березе, стоял его друг Вадька Авдонин по кличке Доня. И тот и другой имели противную привычку цепляться к тем, кто помладше, а уж мимо меня вообще спокойно пройти не могли. И почему-то моя фамилия – Ланье – их особенно раздражала, из их уст она звучала некрасиво и ужасно обидно. Чтобы меня задеть, им даже не нужно было придумывать прозвище или какую-нибудь рифму. Лань-е-е. Славка всегда тянул последнюю букву, после чего сплевывал и усмехался.

Их двое, а я одна – шансов спастись без потерь не было, и я юркнула в магазин, наивно надеясь, что они скоро уйдут.

Но они, конечно же, не ушли.

Зачем уходить, когда минут через десять из укрытия выскочит перепуганный кролик, за пазухой у которого будут лежать макароны, тушенка, печенье и сахар?

Такого кролика нужно схватить, ограбить, зажарить и слопать!

Из магазина я выплыла неторопливо, с достоинством. На лице – легкая задумчивость, глаза – к небу, губы сжаты, руки поддерживают покупки, прилично раздувающие куртку. Я шла ровно, каждой клеточкой тела ожидая окрика, готовясь к грубости и подзатыльнику (а также к тому, что у меня отберут продукты, и тетя Тома, мягко говоря, этого не одобрит).

– Лань-е-е, – поднимаясь с бревна, процедил Славка-Шаман, но я сделала вид, будто не слышу его. Ну, почему, почему после хорошего всегда случается плохое?

– Чего купила, Настька? – заулыбался Доня и отлип от березы. – Поделиться с нами не хочешь?

Они двигались хищно и быстро, а я крепче прижимала к себе овсяное печенье и мысленно упрямо повторяла: «Не отдам, не отдам, не отдам…» Собственно, я могла гордиться тем, что пару раз умудрилась сбежать от Шамана, и эти воспоминания, видимо, придали мне некоторую силу. Посчитав, что один шанс на миллион у меня есть, я подпрыгнула на месте и припустила к дому, но уже через несколько секунд крепкая рука обрушилась на мое плечо, и за спиной раздалось самодовольное: «Куда собралась, голуба?!»

Куда-куда… К дорогой и любимой тете Томе!

Споткнувшись, я полетела на притоптанный снег. Шапка съехала набок, жалобно хрустнули макароны или печенье, боль одновременно пробила коленки и руки. Но самое прискорбное, что сверху на меня рухнул Шаман, и я потеряла возможность двигаться, потому что он был не только старше меня на два года, но и тяжелее килограммов на двадцать.

– Переворачивай ее! – помог другу советом Доня, и я почувствовала себя неуклюжей черепахой, из которой сейчас сварят суп.

Славка заворочался и откатился влево. Стало значительно легче, но от волнения я не могла спокойно дышать. Холод и страх лезли под воротник и ползли по спине дальше…

– Немедленно оставьте ее в покое! – Сухой и твердый голос коснулся души, и я зажмурилась.

Павел. Это был Павел!

Или послышалось?..

Переворачивать меня не пришлось, я это сделала совершенно самостоятельно, уложившись в секунду.

Славка мгновенно подскочил и встал рядом с Доней плечо к плечу. Они напоминали двух взъерошенных подростков-волчат – осторожных, но злых. А я, позабыв про сахар и тушенку, лежала на спине и смотрела на Павла. Да, это был он. Настоящий! В той же синей куртке с мехом на капюшоне, джинсах и ботинках с тракторной подошвой. Сердце сжалось, в животе булькнул восторг, и на миг я закрыла глаза, все еще не веря в происходящее.

Страх медленно таял, вернее, превращался в нечто иное – в беспокойство. Двое против одного… и будет драка… Нечестно.

Но почему же двое против одного?!

А я? Доня не слишком-то сильный и не слишком-то смелый…

– Ты кто такой? – презрительно спросил Славка и сжал кулаки.

– Не важно, – ответил Павел и, демонстрируя врагам равнодушие, подошел ко мне и протянул руку.

Вторая встреча, и второй раз я выглядела совершенно глупо: то с распухшей губой у забора, то на снегу, заваленная продуктами. Но толком расстроиться по этому поводу я не успела – мои пальцы коснулись его пальцев, и оставалось лишь жалеть, что холодно и из-за варежек я не могу почувствовать тепло своего сказочного принца.

– О! Рыцарь какой! – хохотнул Доня.

Я встала рядом с Павлом (тоже плечо к плечу), но он тут же оттеснил меня назад, сказав тихо: «Я сам».

– Так кто ты такой? – повторил Славка и сделал два шага вперед. – Не нравится мне твоя физиономия… ох, не нравится… – Он едко усмехнулся. – Разукрашу я ее с большим удовольствием… ох, разукрашу…

Павел напрягся. Я это не увидела – почувствовала. Точно он превратился в камень – большой, серый, с острыми углами… Но на виске была заметна пульсирующая жилка, и глаза сверкали недобрым огнем.

Я сразу поверила: Павел один справится и с Шаманом, и с Доней, но на всякий случай тоже сжала кулаки и приготовилась. Банка тушенки после моих решительных телодвижений, потеряв точку опоры, выскользнула из-под куртки и шмякнулась прямо на мою ногу.

– Ты смотри! – захохотал Доня. – Невеста приданое растеряла!

Славка солидарно заржал, но почти сразу оборвал смех и, пользуясь моментом, неожиданно налетел на Павла. Они должны были сцепиться, превратиться в комок ненависти и дружно упасть в снег, я уже видела эту картину и собиралась броситься следом. Но ничего подобного не произошло – раздался глухой удар, и Славка один полетел в сугроб. Тут же вскочив, он вновь бросился на Павла, злость даже позволила ему ответно ударить, но через мгновение Шаман вновь оказался в сугробе.

– Сволочь! – взревел Доня и устремился к неприятелю.

Я закусила губу, выставила ногу вперед, и второй враг, споткнувшись, спилотировал на дорогу и впечатался носом в лед.

– Не вмешивайся! – резко бросил мне Павел и схватился со Славкой не на жизнь, а на смерть.

Доня, проклиная все на свете, изрядно матерясь, поднимался медленно, поглядывая в мою сторону с возрастающей ненавистью…

Наверное, бой закончился бы не скоро (мы бы, конечно, победили), но вдруг раздался отчаянный девчачий визг, затем отрывистый лай Байкала, а затем рассерженный голос его хозяина – Дмитрия Петровича:

– А ну, хулиганье, брысь отсюда! Сейчас собаку спущу, будете знать! Без штанов с голым задом домой побежите!

Обернувшись, я увидела нашего сторожа, злющего лохматого Байкала и незнакомую девчонку в короткой белоснежной шубке и белой шапке. Она уже не голосила на всю деревню, а бежала молча, прижав ладони к щекам.

– Черт, – выругался Славка, в который раз поднимаясь. Гневно посмотрев на Павла, он многообещающе прошипел: – Мы еще с тобой встретимся… Пошли, Доня!

Доня тоже не был доволен вынужденным окончанием драки, он планировал превратить меня в боксерскую грушу или четвертовать, вот только удача была не на его стороне.

– Если вы еще хоть раз ее тронете, я вам головы оторву, – пообещал Павел, и получилось это у него как-то весомо, по-взрослому.

– Не смеши, – ответил Славка и плюнул на дорогу. Но в его взгляде сквозило уважение.

Раньше за меня никто никогда не заступался, я и не подозревала, как много значит ощущение уверенности в подобной ситуации – вот сейчас, сейчас появится человек, который заслонит собой и скажет: «Я сам!» И действительно спасет.

Проигнорировав скоропалительный уход Славки и Дони, мы с Павлом стояли неподвижно и смотрели друг на друга. Робко и в то же время победно губы растягивались в улыбки.

– Замолчи, Байкал! Хватит уже брехать, без тебя разобрались! – громко проворчал Дмитрий Петрович и, махнув рукой в нашу сторону, мол, вечно от вас, молодых, сплошной шум и проблемы, засеменил к сторожке. Байкал, секунду помедлив, побежал следом.

– Пашка, ты что, дурак?! – Девчонка в белой шубке подлетела к нам, остановилась, отдышалась и гневно сверкнула серыми глазами. Теперь я могла ее разглядеть, и увиденное, конечно, мне не понравилось. Она была необыкновенно хорошенькой и явно знала об этом, она пользовалась косметикой и могла похвастаться очень красивой одеждой. Лилька бы обзавидовалась и голубым джинсам, и высоким замшевым сапожкам, и шубке тоже. – Пашка, это же бандюганы! Разве не видно? От них нужно держаться подальше! – Она смерила меня презрительным взглядом и поджала пухлые губы.

– Настя, познакомься, это Лиза, моя сестра, – спокойно произнес Павел и уточнил скорее для нее, чем для меня: – Моя младшая сестра.

– Ага, младшая, – усмехнулась девчонка. – Но поумнее некоторых буду. Если мама узнает, что ты ходишь в деревню и дерешься с местной шпаной, то…

– Она не узнает, – закрыл тему Павел и посмотрел на Лизу сердито. – Возвращайся домой.

– А ты?

– Я провожу Настю.

Моя душа запела! Ревность оказалась смешной и нелепой, к тому же Павел не собирался бросать меня после случившегося. И в деревне он появился не просто так – он искал меня, мечтал о встрече, скучал! Эта мысль крепко засела в голове, и отказываться от нее в ближайшие сто лет я не собиралась.

– Спасибо, – вежливо произнесла я.

– Тогда я с вами, – решительно заявила Лиза и посмотрела на меня уже с любопытством.

Гостей тетя Тома не жаловала, особенно если они приходили с пустыми руками, особенно если это были дети… Мне предстояло пережить еще один позор, но отказаться от возможности немного прогуляться с Павлом (пусть и в сторону моего дома) я не могла. Он стоял так близко, он был так силен и прекрасен!

Пакеты вместе с консервной банкой быстро перекочевали к нему, и мне оставалось лишь идти рядом, вдыхать холодный воздух и мечтать о скором замужестве и прочих невероятных глупостях, от которых становится щекотно в носу и животе.

– А тебе сколько лет? – спросила Лиза.

– Тринадцать, – ответила я, придавая голосу равнодушие и легкость.

– И мне тринадцать. А Павлу пятнадцать. Мы приехали ненадолго… У бабушки постоянная мигрень, а маме здесь тяжело и неуютно. О, как я ее понимаю… – Лиза театрально возвела глаза к голубому безоблачному небу и фыркнула. – И как вы здесь живете?.. Сплошные развалюхи и бандюганы.

– Хорошо живем, – твердо произнесла я, решив защитить деревню от насмешек приезжих.

– А мне здесь нравится, – сказал Павел, и мы обменялись быстрыми многозначительными взглядами.

Он был на моей стороне! Он точно говорил: не обращай внимания, Лиза думает, что жить по-настоящему можно только в городе, где куча магазинов и развлечений, но мы-то с тобой знаем, что самое ценное на земле…

Ну да, ну да, это я опять немножечко размечталась. Просто книжные герои всегда обменивались именно такими взглядами, и впереди у них потом оказывалось много-много счастья.

Мне повезло – тетя Тома гремела чем-то на чердаке и нашего появления не заметила. Оставив Павла и Лизу около двери, свалив продукты на стол, стараясь не шуметь и не гадать, какое впечатление окажет бедная обстановка на гостей, я метнулась к зеркалу и торопливо расчесала волосы. Лучше, наверное, не стало, но мне очень хотелось походить на девушку из журнала, красивую и уверенную в себе, мне хотелось вскружить Павлу голову и навеки поселиться в его душе. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…» – шептала я, покидая кухню.

Целый час мы болтались по округе, вызывая интерес почти у каждого встречного. Лиза постоянно ругала холод, задавала вопросы про Славку-Шамана и Доню, фыркала, вставляла едкие замечания и поглядывала на меня.

– Значит, тебе нравится мой брат? – притормозив, неожиданно спросила она и щедро улыбнулась. – Забавно…

– Лиза! – Павел нахмурился и грозно посмотрел на сестру. – О чем ты вообще говоришь?

Мои щеки и уши вспыхнули, но я все же держалась молодцом, то есть не упала в обморок и не рассыпалась в пыль. Наверное, так получилось оттого, что я увидела волнение на лице своего сказочного принца – смущение коснулось нас одновременно, и я приняла этот знак за поддержку. Мысленно раскинув руки, я бухнулась на воздушную розовую перину счастья, да так бухнулась, что пух и перья полетели в разные стороны!

– Она на тебя пялится, как ненормальная, – пожала плечиком Лиза и вздернула нос. – Ясно же – влюбилась!

– Вовсе нет, – услышала я свой писклявый голос. – Дело в том… просто…

– Не обращай на Лизу внимания, – сказал Павел и виновато улыбнулся. – У моей сестры богатое воображение.

– Не-а, – усмехнулась Лиза, скривила губы и сунула руки в карманы шубки. – Интересно, как отреагирует мама на эту новость? Помнится, она просила тебя не приближаться к деревне…

Вредность чувствовалась в каждом ее слове, и мне нестерпимо захотелось превратиться в Славку-Шамана: уж он-то кому угодно мог надеть на голову ведро с мусором и сделал бы это обязательно легко и непринужденно.

– Не обращай на нее внимания, – повторил Павел, сжал локоть Лизы и сурово сказал уже ей: – Нам пора. Раз ты не хочешь огорчать маму, то самое время поторопиться домой.

– Но… – Лиза не договорила, потому что Павел решительно потащил ее в сторону озера.

– Еще увидимся! – крикнул он, и я кивнула.

Еще увидимся…

Да. Конечно. Обязательно.

Возвращаться к тете Томе вот в таком чудесном состоянии я не могла, мне срочно требовалось поговорить с кем-нибудь о Павле. Я должна была высказать все свои тайные мысли, помечтать, поныть и получить хотя бы крошечную порцию утешения. Кто-то обязательно должен был сказать: «Он отличный парень и, конечно, любит тебя до умопомрачения, вы непременно поженитесь – глупо сомневаться в этом. Да-да, вопрос решен!» Улыбаясь, я зашагала к заброшенному клубу, находящемуся неподалеку от школы. Лилька по субботам частенько гуляла со своими подружками, и я надеялась встретить ее именно там. Вспомнив, какое впечатление на нее произвел Павел, я, честно говоря, о своих чувствах решила ревниво помалкивать, но все же, все же, все же…

Если бы на пути мне встретились Шаман и Доня, то, наверное, я бросилась бы их обнимать и целовать – радость переполняла душу до краев, теперь я знала: Павел готов защитить меня даже от «бандюганов».

– …он протянул руку и помог подняться…

– Черт, черт, черт… – затараторила Лилька, округлив глаза от удивления. – Ну почему это случилось не со мной!

– …он врезал Славке так, что тот полетел в снег! Я дышать перестала от страха…

– Черт, черт, черт! Ну почему это случилось не со мной!

– …он уверенно говорил, будто никого не боялся… Славка с Доней точно не ожидали такого…

– Черт, черт, черт! Ну почему это случилось не со мной!

Лильку я встретила там, где и предполагала, и рассказала ей обо всем: и про драку, и про Лизу, и про наше неловкое расставание. Слова сами выскочили из меня, как горошины из дырявого пакета, и застучали по старым дощатым ступенькам клуба. «Она на тебя пялится… она на тебя пялится… ясно же – влюбилась… влюбилась… влюбилась…» – в ушах у меня отдавалось глухое эхо насмешливых обвинений вреднючей Лизы.

– А ты на него действительно пялилась? – хмуро поинтересовалась Лилька.

– Ну, немного… наверное… – пожимая плечами, ответила я.

– И влюбилась?

– Ну-у-у… чуть-чуть.

Лилька окатила меня обиженным взглядом, скрестила руки на груди, с трудом переварила все новости и выбрала достойную мишень для гнева:

– Лизка – гадина и свинота. Влезла, будто ее просили! А Павел что тебе сказал?

– «Еще увидимся».

– Интересно, сколько продлится карантин в его школе?

– Дней десять или пятнадцать, – с надеждой ответила я.

– Понятно, – Лилька помолчала немного, а затем, скрестив руки на груди, важно объявила: – Ладно, если у тебя все так серьезно, то забирай его себе. Я вмешиваться в ваши отношения не стану.

Пару секунд мы торжественно молчали, а затем посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– Вообще-то, он мне нравится больше, чем чуть-чуть, – призналась я, ковыряя носком ботинка заледенелый снег.

– Если он сказал, что еще увидитесь, значит, это случится очень скоро, – мудро изрекла Лилька и кивнула, подтверждая свой благоприятный прогноз.

Но мы с Павлом не встретились ни на следующий день, ни через два дня, ни через неделю. Я ждала, продолжала мечтать, крутилась около зеркала, ходила кругами по деревне, отвечала тете Томе невпопад, чувствовала себя то счастливой, то несчастной и никак не могла взглянуть правде в глаза. Мне все казалось: вот сейчас, сейчас я увижу Павла… Вот сейчас, сейчас…

Но прошло два с половиной года, прежде чем наши дороги пересеклись вновь.

 

Глава 3. В моем личном мире происходит очередное землетрясение

К пятнадцати годам я сильно вытянулась, отчего худоба стала более заметной. Школьная директорша даже приходила к тете Томе, чтобы узнать, не морит ли та меня голодом. Но я ела вполне нормально, просто организм сжигал пищу, не откладывая на моих боках «ни мясца, ни жирка» (как говаривал сторож Дмитрий Петрович). «Позорище! Стыдобень! Кормлю тебя с утра до ночи, а люди вон чего думают! Так скоро меня и мачехой назовут!» – возмущалась тетя Тома после очередного соседского намека.

Да, я была худющей и какой-то угловатой. Лилька сравнивала меня то с новорожденным жеребенком, неуверенно передвигающимся на длинных тонких ногах, то с богомолом, а то и с инопланетянином. Однажды она притащила журнал, раскрыла его и ткнула пальцем в репродукцию картины, на которой была изображена хрупкая болезненная девушка в длинном платье с рюшами. Ну, мне она, во всяком случае, показалась болезненной. «Это ты! – объявила Лилька и добавила: – Одно лицо! А у тебя аристократов в роду не было? Ланье – фамилия-то странная. Ты бы у тетки еще разок спросила…» Я спросила и получила вполне ожидаемый ответ: «Фамилия у тебя такая дурацкая, потому что в роду у тебя все были дураками! А если не веришь, то в зеркало на себя посмотри». Тетя Тома всегда умела хорошо объяснять – дополнительные вопросы уже не возникали.

Лилька, наоборот, выросла совсем немного, зато налилась, как спелое яблоко, отрастила волосы и отвоевала у родителей и бабушки право пользоваться косметикой. Мы с ней представляли странную пару – негармоничную, но для нашей дружбы это не имело никакого значения.

Отношения с противоположным полом (конечно, громко сказано) тоже претерпели изменения: появились недосказанность, смешки, полувзгляды, полувздохи. Вообще-то, это все появилось у влюбчивой вороны – Лильки, я же никем не интересовалась, лишь изредка доставала из дальнего угла шкафа шарф Павла, складывала его в который раз и убирала обратно на полку. Делала я это автоматически, точно это был ритуал, стараясь не вспоминать и не мечтать. Так как собственная внешность мне казалась малопривлекательной и даже странной, я не ожидала внимания от мальчишек и всегда удивлялась, когда кто-то крутился возле меня и краснел. «Их прямо-таки пучит рядом с тобой!» – восклицала Лилька, взмахивая руками. Пожалуй, в это я еще могла поверить.

К лету рядом со мной уже никого не «пучило», куда-то все подевались, и я осталась наедине с книгами. Герои по-прежнему влюблялись, женились, расставались, опять влюблялись и совершали подвиги и глупости. Я была уверена: жизнь спокойно потечет дальше, и никакие удивительные события со мной не произойдут – ни сейчас, ни потом. Но затишье оказалось ложным, и глаза на происходящее мне открыла Лилька. «Неужели ты ничего не замечала? Совсем ничего? Впрочем, я тоже… но все наши давно в курсе!»

Самым настоящим открытием стало то, что меня уже пару месяцев считали девушкой Славки-Шамана, и именно поэтому ряды моих друзей поредели. Парни, опасаясь получить по шее, предпочитали держаться в стороне, девчонки, видимо, тоже пережидали, хотя некоторые неожиданно приглашали к себе или на прогулку (наверное, желали получить «горячие новости с полей»).

Я не могла понять, как такое получилось… Уж если Лилька ничего не заметила, то о чем тут говорить! Но, проведя тщательный анализ, встряхнув хорошенько память, мы пришли к выводу, что двух таких слепых клуш на свете больше нет. Последнее время я часто встречала Славку: и по дороге в магазин, и возвращаясь из школы, а иногда он проходил мимо моего дома. Н-да, раньше это случалось гораздо реже… Мы не разговаривали, обменивались лишь взглядами и дежурным «привет». Причем этот «привет» Шаман произносил первым. Он давным-давно меня не мутузил, еще год назад потеряв интерес к «Ланье-е-е» (потому что я перестала быть малолеткой и превратилась в богомола и инопланетянина одновременно), каких-то особых контактов между нами не было.

– Настька, а че теперь делать-то? – волновалась Лилька.

– Понятия не имею. – Я пожимала плечами, продолжая считать ситуацию фантастической.

Внешне Славка тоже изменился – возмужал и вырос. Длинная челка падала на глаза, тонкие губы почти всегда были сжаты. Рубашку с первым весенним теплом он носил наполовину расстегнутой и навыпуск, потертые джинсы, рваные на коленях, трещали по швам. Он сильно отличался от наших с Лилькой сверстников и производил впечатление взрослого человека, которому море по колено. Тетя Тома называла его «убивцем» и чуть в обморок не упала, когда соседки сообщили ей, на кого он засматривается и кого себе выбрал…

– Господи, да у Настьки моей даже задницы нет, чтобы вертеть! Грудь – как две пуговицы после утюга! Да за что ж нам напасть такая!

По крайней мере, тетя Тома не считала меня виноватой, а это была большая редкость…

Славка завел привычку сидеть с Доней напротив нашего дома – на скамейке Тимохиных, под старым кривым кленом. Они щелкали семечки, молчали, болтали, курили, стряхивая пепел в траву, и неторопливо уходили, не проявляя ко мне совершенно никакого интереса. В такие моменты тетя Тома или важничала, будто уже пришли просить моей руки и от нее зависит «счастье молодых», или пряталась в кухне, опасливо поглядывая из окна на «будущего зятя». Мне она запрещала общаться с Шаманом и обещала проклясть, если я позволю себе лишнее. «Если ты все же обнаружишь у себя задницу, то не вздумай ею вертеть!»

В мае тетя Тома влюбилась в Глеба Аркадьевича – плотника, жившего на другом краю деревни. На моей улице случился праздник, потому что наступили относительно спокойные деньки без ругани и злости. Тетя Тома ради такого случая перетрясла все свои чемоданы-сундуки, приоделась и шокировала деревню новенькими городскими нарядами. Она не боялась, что кто-то ее сглазит или, завидуя, накличет беду, – наконец-то она была счастлива. Лилька говорила: «Настька, твоя тетка расцвела, точно роза перед грозой…»

А в середине июня Глеб Аркадьевич втрескался по уши в продавщицу Лиду и повел ее под венец. Все вернулось на круги своя (если не считать погрома, учиненного тетей Томой в доме разлучницы, и хмурого милиционера, который приходил к нам трижды и грозил судом и штрафом).

Июль выдался жарким, и мы с Лилькой, прихватив немного еды, гуляли с утра до ночи: с удовольствием купались, загорали и просто болтали, наслаждаясь каникулами. Подумывали о том, кем станем, смеялись и мечтали. И в один из таких теплых вечеров одна мечта – тайная, заветная – самым неожиданным образом сбылась, перевернув мою душу вверх тормашками…

– Колька говорит, что ночью из этого озера на берег выходят утопленники, – Лилька лежала на траве, раскинув руки в стороны, и смотрела на небо. – Врет.

– Ага, – кивнула я, разламывая булку на две части. – Никто же здесь никогда не тонул.

– Точно! Да и стали бы здесь жить Акимовы, если бы к ним в полночь в ворота мертвецы стучались? Ясно же, что не стали бы.

– Колька вечером здесь с парнями костер разводит, вот и придумал эту историю, чтобы народ не шастал да не мешал им. На трусов рассчитано, – подвела я итог.

– А давай его напугаем! – Лилька оживилась, села и убрала челку со лба.

Я уже догадалась, какие слова она произнесет в следующий момент, и, хитро прищурившись, сама быстренько предложила:

– Зайдем с того берега, подплывем к огню, выйдем и завоем!

– Я из дома бинты притащу, мы их на руки намотаем – получится страшно!

– Можно еще лицо сажей измазать…

– Не, лицо должно быть белое, – со знанием дела возразила Лилька. – Мелом лицо нужно натереть! Мелом!

Поздно вечером, когда на небе уже горели звезды, а тишина обволакивала и лес, и поле, и наши с Лилькой деревни, мы тайно выбрались из своих комнат и устремились к озеру. Пожалуй, затею можно было назвать дикой и опасной, но отступать никто не собирался.

Встретившись на развилке, мы долго не могли успокоиться – смех так сильно разбирал нас, что мы сгибались пополам и прикрывали ладонями рты, боясь разбудить всех птиц и насекомых в округе. Наверное, у нас случился нервный шок.

– Он упадет в обморок… – шептала Лилька.

– И Витька с Серегой тоже…

– Ага! Не представляю…

– У-у-у… надо выть погромче.

Только добравшись до озера, заметив вдалеке костер и неясные тени, мы наконец-то поняли, во что ввязались. Во-первых, в темноте мысли об утопленниках перестали быть такими уж забавными – нам предстояло залезть в воду… А во-вторых, утром Колька вместе со своими друганами наверняка захочет отомстить…

Переглянувшись, потоптавшись на месте, мы проглотили свои страхи и, не желая демонстрировать друг другу испуг, быстренько разделись, оставив на себе лишь майки и тренировочные штаны, закатанные до колен.

– Мы ненормальные, – наконец-то выдохнула Лилька, завязывая на моей руке полоску бинта.

– Да, – согласилась я, стараясь не думать о раздутых стеклянноглазых ходячих утопленниках.

Вода оказалась теплой, и это подействовало ободряюще. Оглядевшись, я смогла отметить царившую кругом спокойную красоту, коротко улыбнулась и поплыла. Наверное, мое лицо, натертое мелом, светилось не хуже луны, потому что Лилька, повернув голову, округлила глаза, демонстрируя наигранный ужас. Я ей ответила тем же.

Выбравшись на берег, мы бесшумно юркнули за высоченную, разросшуюся траву, отдышались и на секунду замерли. Лилька сжала мою руку, и я почувствовала дрожь. Тянуть не имело смысла.

– Пора, – прошептала я и выпрямилась. Только одна мысль, что утопленники не схватили нас под водой за ноги и не утащили на дно, придавала мне неимоверные силы…

Мы шли красиво. Немного расставив ноги, практически не сгибая колени, подняв руки вверх. Бинты развевались на легком ветерке, волосы висели сосульками, наши перекошенные физиономии пугали даже мошкару. Пожалуй, нам стоило всерьез задуматься об актерской профессии, вряд ли кто-нибудь смог бы изобразить покойников лучше.

– У-у-у… – начала Лилька.

– У-у-у… – подхватила я.

Эхо, отскочив от берега, полетело к лесу, задевая каждую корягу на пути. Наше воображение нетерпеливо рисовало перепуганных до смерти одноклассников, вкус радостной победы уже кружил голову. Никакого страха больше не было – лишь азарт и веселье.

– У-у-у… – продолжала Лилька.

– У-у-у… – вторила я.

Еще шаг, еще один, и мы увидим Кольку, Витьку и Серегу (позорно теряющих сознание), а может, еще и малышню какую-нибудь (пудрят же они кому-то мозги своими глупыми байками…).

Но ни Кольку, ни Витьку, ни Серегу мы не увидели, около костра сидел рослый молодой человек в джинсах и темной рубашке и с интересом смотрел в нашу сторону. Вой мгновенно оборвался, а удивление и разочарование достигло наивысшей точки.

– Кто это?.. – прошептала Лилька, не опуская руки.

Молодой человек поднялся и сделал несколько шагов в нашу сторону. Дрова треснули, огонь взметнулся вверх и осветил лицо незнакомца.

Незнакомца?

О нет, я уже знала, кто передо мной стоит – по очертаниям, движениям, бешеному стуку собственного сердца…

Павел Акимов – прекрасная часть моего прошлого…

И я, конечно же, опять оказалась в самом идиотском положении!

– Добрый вечер, – произнес он спокойно, точно перед ним стояли не два мокрых утопленника, а вполне приличные барышни.

– Здрасте… – ответила Лилька, тоже узнав Павла. – А мы тут… купались… немного… – Она опустила руки и толкнула меня локтем в бок. Я тоже медленно опустила руки.

– Да… здрасте… м-м-м, прекрасная погода… нехолодно вроде…

В этот момент комар сел на Лилькину щеку, и она решительно убила его. Раздался звонкий хлопок, а затем тишина.

Павел смотрел на меня неотрывно. Еще бы! Такая картина! Не то богомол, не то инопланетянин с белым лицом, в прилипшей к телу майке, обвисших под тяжестью воды тренировочных и с бинтами на руках… Я почувствовала себя не просто высокой и тощей, а неимоверно высокой и неимоверно тощей! Руки и ноги, как жерди, грудь отсутствует, бедра тоже… Я была соломинкой, надломленной в нескольких местах, а не той девушкой, которая может понравиться такому парню. Уже взрослому парню.

– Привет, – сказала я и сделала попытку улыбнуться. Получилось не очень-то хорошо…

– А ты что… не испугался? – В Лилькином голосе прозвучала неожиданная обида. – Мы старались, а ты не испугался!

– Испугался, – он кивнул и улыбнулся, – но закричать не успел.

Мы помолчали немного, обменялись взглядами и дружно захохотали. Невидимая преграда времени рухнула, и мне показалось, будто не было этих двух с лишним лет – он такой же, и я такая же. Ну, богомол, ну, инопланетянин… Подумаешь!

Домой мы возвращались неторопливо и шумно, эмоции переполняли нас. Половину пути и я, и Лилька болтали без умолку – говорили, говорили, говорили, не обращая внимания на испуганные крики птиц и мокрую одежду (сухая одежда, приготовленная заранее, была забыта и не вызывала интереса). «Ничего себе, какой он стал!» – восклицала Лилька. «Красивый, – соглашалась я, стараясь демонстрировать равнодушие. – И с нами нормально поболтал». – «И все же он испугался! Я видела!» – «Нет, он совсем не испугался, – возражала я, – удивился только и все». – «Да кто бы не удивился!»

Павел рассказал, что приехал вчера вместе с сестрой и двумя ее подругами и за сутки так устал от девчонок, что решил уединиться хоть на часик на берегу озера. А тут мы… белые и страшные… Не повезло. Лильку это очень развеселило, впрочем, меня тоже.

Вторую половину пути я шла как во сне. Я была уверена – Павел завтра найдет меня, и мы вспомним первое знакомство, драку со Славкой… Надежда вновь засияет на горизонте.

Прокравшись по двору, вернувшись в свою комнату через окно, я сразу достала из разных тайников шарф и ожерелье и еще долго не ложилась спать, чувствуя себя самой счастливой на свете.

* * *

К обеду нетерпение достигло точки кипения – я два раза сходила в магазин, прогулялась по деревне туда-сюда, нарвала ромашек в поле и нагадала на всю оставшуюся жизнь, но Павла не встретила. Зато встретила Славку (прошли мимо друг друга) и Лильку, бежавшую ко мне с радостной вестью.

– Мои сваливают в город на два дня – едут к тетке! Я уломала бабушку на вечеринку! Правда, потом мне придется прополоть шесть грядок по километру каждая, но это мелочи! – Она кричала так, что у меня зазвенело в ушах.

– Здорово!

Это была уже третья вечеринка, которую устраивала моя подруга, и это действительно была отличная новость.

Лильке по этому поводу завидовали все. Ее родители щедро оставляли нам четыре трехлитровые банки компота, конфеты, печенье, а бабушка пекла пирожки с рисом и яйцом – пир горой для избранных (так говорила Лилька, хотя звала всех подряд).

– Завтра в пять на веранде. – Она схватила меня за плечи и радостно затрясла, тут же отпустила и побежала дальше приглашать гостей. Но остановилась, развернулась и улыбнулась до ушей: – Расскажем всем про вчерашнее, да? Пусть знают, какие мы крутые девчонки! Ты Павла уже видела? Я с ним встретилась на развилке… Мы проболтали целый час.

Теперь уже мне хотелось схватить Лильку за плечи и затрясти, но я вовремя сообразила, что она меня дразнит и специально делает вид, будто встреча с Павлом Акимовым – рядовой пустяк. Иногда на нее находила вот такая вредность, а уж в вопросах, связанных с мальчиками, она считала себя минимум профессором.

– Не-а, не видела, – равнодушно ответила я.

– А я его тоже пригласила. Ага. Вместе с сестрой и ее подружками, интересно же посмотреть, какие они… – Лилька пожала плечами и уверенно добавила: – Наверняка страшные и противные!

Я заметила, что ее взгляд пополз влево, и оглянулась. Метрах в семи от меня, на нашем деревенском перекрестке, стоял Павел.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – сказала я.

– Ну, я побежала к Катьке, – бросила Лилька, и на том месте, где она стояла еще секунду назад, осталось лишь облако дорожной пыли.

Мысленно я поблагодарила подругу за такую скорость и тяжело вздохнула, прекрасно понимая, какие чувства крупными буквами написаны на моем лице…

 

Глава 4. Любовь – это очень хорошая штука, особенно когда она взаимна…

О, теперь, при свете дня, я могла его рассмотреть. М-м-м, с таким всевозрастающим любопытством археологи изучают только что найденные древние сосуды, кости и драгоценности – душа дрожит, а сердце учащенно бьется и куда-то торопится…

Конечно, Павел уже давно перестал быть мальчиком, наверное, поступил в институт или университет, наверное, родители гордятся им, а девушки… Лучше об этом не думать.

Горячий ветерок скользнул по моей щеке и полетел к нему, отмеряя расстояние между прошлым и настоящим. А я-то уже неслась в будущее! Ловко сворачивая на каждом повороте, преодолевая любые преграды…

– Давай погуляем, – предложил Павел и протянул руку.

Я подошла ближе и тоже протянула руку. Коснулась пальцами его пальцев и почувствовала тепло, то самое тепло, которого мне так не хватило той зимой…

Идти по деревне со взрослым приезжим парнем, держаться за руки – это смертный приговор, особенно при наличии тети Томы, но не было силы, способной остановить меня, образумить. Ее просто не существовало.

– А ты надолго приехал? – спросила я «непринужденно».

– Пока не знаю, все зависит от бабушки. Она вроде болеет, но отсюда уезжать не хочет. Мама уламывает ее показаться врачам, хотя отец считает, что в таком возрасте человеку просто необходимы внимание и общение.

– Хорошо, если так, – ответила я, практически не дыша.

– Девчонки вчера ее неплохо развлекали… – Он помолчал и добавил серьезно: – А ты стала другой. Очень выросла и…

– …и превратилась в богомола.

– Что? – Павел остановился, приподнял брови и удивленно посмотрел на меня.

– В богомола, – повторила я.

Он закинул голову назад и искренне засмеялся, затем, успокоившись, заглянул мне в глаза и серьезно произнес:

– Съешь того, кто тебе это сказал, понятно?

В жизни бывают моменты, которые хочется схватить и спрятать под подушку, чтобы потом всю жизнь снились сказочные сны. Или, наоборот, положить на ладонь, дунуть и смотреть, как летит на свободу счастье… Мир золотится, переливается, звенит и становится лучше – уютнее и ярче.

Это был именно такой момент. Самый лучший, праздничный. Я даже, как мудрая сова, подумала о том, что судьба по-честному уравновесила плохое и хорошее, и теперь-то все обязательно устроится чудесно. Павел же мог не брать меня за руку, но он взял. Он мог сделать вид, будто не знает меня, но не сделал. Его зеленые глаза… светлая челка, упавшая на лоб… серьезный и одновременно лукавый взгляд…

Я жадно вдохнула воздух, желая поймать запах Павла, вернее, запах его незнакомой жизни, замерла, давая себе возможность запомнить эту минуту, выдохнула и улыбнулась. А затем с сожалением отпустила его руку, потому что ноги уже подкашивались и немели… «Я это все придумала, придумала, придумала…» – мысленно твердила я, но слова рассыпались в пыль.

Мы гуляли часа два и больше молчали, чем говорили. Я немного рассказала про наше житие-бытие, а Павел немного про свое. Мне нравился его спокойный голос, уверенные движения, короткие точные фразы. Несмотря на рост и угловатость, я чувствовала себя Золушкой на балу (и часы никогда не пробьют полночь, и карета не превратится в оранжевую пузатую тыкву с мятым боком…). Но один вопрос меня мучил. Он был лишний и дурацкий, детский и бессмысленный, но я должна была его задать, ну, просто чтобы знать…

– А за эти два года ты приезжал сюда? К бабушке с дедушкой?

– Да, пару раз, – ответил Павел, – но ненадолго. До деревни вашей ни разу не дошел…

– И зря, – перебила я, – у нас замечательная деревня.

– Я не сомневаюсь в этом…

Он посмотрел на меня пристально и прищурился. Конечно, Павел прекрасно понимал, о чем я… Но разве нас что-то связывало, разве кто-то кому-то был должен? Вовсе нет. Тогда, зимой, мы вместе провели смешное количество времени, и с чего бы ему искать со мной встреч? И, если бы мы с Лилькой не прикинулись дохляками и не принялись выть на луну, то… То он бы, наверное, и сегодня не дошел до деревни.

Вроде мои мысли выстраивались ровно, но какая-то запятая или черточка ускользала, и опять тянулось по кругу: «Но он же взял меня за руку…»

– После того как я тебя вчера увидел, я уже не мог не прийти, – добавил Павел, и его щеки чуть порозовели. – Я уже не мог не прийти… – повторил он тише.

Окажись тетя Тома поблизости, ее ожидал бы шок, потому что в эту секунду я удивительным образом преобразилась и превратилась в сказочную принцессу, святящуюся счастьем изнутри, но, увы, красную как вареный рак. Зрелище не для слабонервных.

– Я… рада… – К сожалению, ничего умнее выдавить из себя не получилось.

Проводив меня почти до дома, Павел с улыбкой сказал волшебное «до свидания» и ушел, а я, обняв мир руками, ввалилась в кухню и закружилась на месте. Всегда нужно надеяться и верить, всегда! Не случайно же судьба нас постоянно сводит с теми, кто очень нужен… И так удачно, что Лилька пригласила на вечеринку… Компот и пирожки с рисом…

А если сбежать? К озеру? Развести костер, устроиться на бревнах… ну, в смысле сесть рядом и поболтать…

– Эй! – раздался голос Славки-Шамана, а затем прозвучал громкий стук в дверь. – Открой, поговорить надо…

От неожиданности я вздрогнула и трусливо заметалась по кухне. Конечно, я знала, что расплата неминуема, что за каждую секунду счастья придется ответить, но… возмездия с этой стороны я совершенно не ждала. По любой логике прибить меня должна была тетя Тома, и Славка никак не мог ее опередить. И, даже если бы он захотел потом привести приговор в исполнение, ему бы попросту уже ничего не досталось – лишь косточки валялись бы на дорожке во дворе… мои косточки…

– Открой… слышишь?

После короткой паники на меня опустилось совершенно непонятное смущение. В животе булькнуло, в груди сначала похолодело, а затем стало горячо. Дверь я обычно не закрывала и, прячась от неизбежной встречи, стояла столбом и пыталась вспомнить, в какой же момент накинула крючок на петлю… Будто это являлось наиважнейшим событием, способным на что-то повлиять.

Я никогда раньше не разговаривала со Славкой «по душам». Собственно, с тех пор, как меня зачислили в его невесты, мы с ним вообще не общались. Видеться стали чаще, но не общались. Он держал дистанцию, на радость и злость тети Томы. «Подбирается, гад», «присматривается», «погибель твою готовит, убивец проклятый», «затаился в засаде, сволочь!» – иногда бросала она и гневно фыркала. Я молчала и на всякий случай игнорировала «жениха».

А теперь меня ожидала неизвестность…

Наконец, справившись со всеми чувствами разом, я сказала себе: «Ты не его девушка, ты абсолютно точно не его девушка», решительно направилась к двери и распахнула ее. Наверное, мысли о Павле придали мне силы, да и не сделала я ничего плохого, чтобы прятаться, словно перепуганный кролик.

– Привет. Что нужно? – сухо поинтересовалась я, подчеркивая свою независимость.

Славка зашел в дом, резко развернулся, постоял немного, прислонился спиной к хрупкому шкафчику и сунул руки в карманы брюк. Его взгляд был холодным и не обещал ничего хорошего.

– Кто он? Это тот парень из акимовского дома?

– Да.

– У тебя с ним что? – холодно спросил Славка.

«К сожалению, мы пока мало были вдвоем…» – так можно было ответить, если бы я захотела отправиться на тот свет в ближайшие пять минут.

«Абсолютно ничего», – нет, предательский вариант какой-то…

«У меня с ним – все!» – ой…

– Тебя это совершенно не касается, – мужественно ответила я, теряя самообладание.

– Касается.

От Славки исходила неимоверная сила и уверенность, на секунду мне даже показалось, что он прав. Но затем произошли невидимые, но ощутимые изменения, и я заметила в его глазах волнение, а на виске – тонкую вену, точно начерченную карандашом на гладкой загорелой коже. «Я не его девушка, не его…» – пришлось повторить заклинание.

– Ты зачем пришел? – спросила я тихо.

– Он приехал, а потом опять уедет, – бросил Славка в ответ.

Разговор у нас просто не мог получиться, и мы оба об этом знали, и каждый догадывался, о чем думает другой, какие фразы проглатывает, а какие приберегает на следующий раз. Мы стояли на расстоянии метра, скованные и ершистые, и у каждого была своя правда. Но я-то ладно… А вот видеть в таком состоянии «убивца» Шамана… У меня во рту пересохло и больно кольнуло в левом боку!

– Не важно, – ответила я.

Славка отлип от шкафчика и, не вынимая рук из карманов, пошел к двери.

– Чтоб я тебя больше с ним не видел, – резко произнес он, но, несмотря на тон, я не уловила в его голосе злобы.

Отвечать я ничего не стала, но, когда ступеньки издали несколько жалобных скрипов, обняла себя опять и прошептала:

– Завтра в пять на Лилькиной веранде… – И счастливо улыбнулась.

* * *

Видимо, удача была на моей стороне, потому что тетя Тома пришла домой поздно, крепко выпила, закусила холодной картошкой и солеными огурцами, а потом на целый час затянула русские народные песни о глубокой кручине и тяжелой доле одинокой женщины, обманутой то подлым женихом, то заезжим добрым молодцем, то страшным лиходеем. Слухи о моей прогулке до нее явно не дошли, а значит, шанс дожить до Лилькиной вечеринки у меня был.

– Печаль на сердце, – сообщила тетя Тома, выпивая следующую рюмку водки. – Тебе этого не понять! Ты и знать не знаешь, что такое томление в груди! Завтра я в город поеду, поняла?

– Да, – выдохнула я, скрывая радость.

О, сколько томления рвалось на свободу из моей груди! Сколько жарких и острых чувств кружилось, подскакивало и вздрагивало! Наверное, я смогла бы написать об этом сочинение на сто листов…

«Спасена, – подумала я, – завтра – мой день!»

И этот день наступил.

Промучившись с головной болью до обеда, тетя Тома загрузила меня уборкой дома, быстро собралась, приоделась, накрасила губы и в три часа уехала, пообещав после возвращения проверить каждый угол на предмет пыли. Наполнив ведро водой, подхватив тряпку, я, лучась счастьем, взялась за дело. О, я была даже рада, что нет ни одной минуты свободного времени, иначе мысли и нервное перевозбуждение свели бы меня с ума! Я мыла, драила, бегала, меняла воду и кидала быстрые взгляды на часы – на лице сияла улыбка, которую я не пыталась сдержать или спрятать. Пусть сияет!

Модной одежды у меня не было, но это ничуть не огорчало, потому что я бы все равно постеснялась ее надеть. Остановив выбор на практичном темно-зеленом сарафане и серой кофточке на пуговицах, я успокоилась и переключилась на прическу. Мне хотелось, чтобы прямые светлые волосы стали пышнее и легли ровными волнами и чтобы сзади тоже получилось красиво… Но после десятой попытки пришлось признать тщетность усилий – против природы не попрешь. Недовольно отправив расческу в ящик комода, я смирилась с привычным образом деревенской девчонки, еще немного покрутилась перед зеркалом и, закрыв дверь, рванула на вечеринку.

– Привет! – Лилька махнула пучком петрушки и торопливо добавила: – Давай помогай, а то я ничего не успеваю, я вообще-то надеялась, что ты раньше придешь.

– Тетка полы драить заставила, – оправдалась я, направляясь следом.

Подготовка шла полным ходом – банки с компотом стояли в ряд, пирожки, прикрытые полотенцами, возвышались горками, вкусно пахло картошкой и хлебом. Оставались последние приготовления и – «добро пожаловать, гости дорогие!».

Мы дружно принялись накрывать на стол, смеялись, вспоминали предыдущие вечеринки, обменивались короткими фразами о Павле и его сестре. К пяти часам без опоздания пришли шестеро наших одноклассников и три девчонки – подружки Лильки, остальные появились минут через пятнадцать. Почти каждый принес «пропитание», щедро выделенное родителями, и нам пришлось вновь вернуться к столу и тарелкам.

– Мы столько не съедим! – воскликнула Лилька, вынимая из пакета замысловатый крендель размером с подкову Змея Горыныча.

– Прошлый раз ты говорила то же самое, – напомнила я, – но за два часа смели все.

– Смотри, Павел…

Я подняла голову и посмотрела в окно – да, к дому в обществе сестры и еще двух девушек шел Павел. Нужно ли говорить о том, как сжалось мое сердце от… Ну, он просто был очень красивый. Джинсы, футболка… Самый красивый на свете!

– Как ты думаешь, мне его нужно встретить?

– Конечно! – выпалила Лилька, подталкивая меня к двери. – Мы же вежливые люди… мы вообще всех встречаем! Давай, давай!

Я и глазом не успела моргнуть, как оказалась на ступеньках с идиотской радушной улыбкой на лице (мне бы еще в руки полотенце, крендель и солонку… и опять можно будет участвовать в конкурсе на самый глупый вид!).

– Здравствуйте, – выдохнула я, пропуская любопытные взгляды Кольки, Сереги, Светки и других. – А мы как раз уже на стол накрыли.

– Привет, – мягко произнес Павел.

– Привет, привет… – со значением выдала Лиза. Две ее подружки одновременно кивнули и с интересом огляделись.

– Проходите, устраивайтесь, веселитесь, – продолжила я, мысленно ругая себя за скованность. – Сейчас будем есть пирожки и пить компот.

– С ума сойти, – прокомментировала Лиза и, видимо, сгорая от любопытства, потащила подруг на веранду. Она очень изменилась внешне, и это болью отозвалось в моем сердце… Невозможно не чувствовать себя гадким утенком рядом с такой самоуверенной принцессой. Собственно, рядом с тремя принцессами, потому что Лизины подруги тоже были из того, другого мира, недоступного мне… Острая ревность сжала горло, и я чуть не разрыдалась, но навалившееся отчаяние было чутко исправлено Павлом…

– Это вам, – произнес он и протянул две красивые розово-малиновые коробки конфет. – Отлично выглядишь.

– Спасибо, – прошептала я.

Дальше все закрутилось с такой немыслимой скоростью, что я пришла в себя только через два часа. Началось веселье с приглушенной музыкой (чтобы не разозлить соседей), с шутками и танцами, с прошлогодними байками и хохотом. Пироги и картошку умяли со скоростью звука, да и от кренделя ничего не осталось. То ли Колька что-то подлил в банки, то ли компот оказался забродившим, но всем было хорошо, и воздух искрился смешинками.

Лиза с подругами сначала держалась в стороне, но потом, получив от мальчишек порцию восхищения, снизошла до простых смертных, перестала водить носом и «влилась в толпу». Но я продолжала чувствовать на себе ее внимание, и это не давало возможности расслабиться.

Павел все время находился поблизости. Мы мало разговаривали, за столом всего два раза соприкоснулись локтями, и взгляды вроде казались случайными… но каждой клеточкой тела я ощущала его присутствие, его тепло… Будто мы оба знаем что-то важное, и в эту тайну никому хода нет.

Когда дурашливые танцы закончились и зазвучала медленная музыка, Павел подошел ко мне и протянул руку.

– Можно? – спросил он спокойно.

– Да, – ответила я и поднялась.

Его ладони легли на мою талию, а мои – на его плечи. Рядом еще образовались парочки, но я никого не видела и не слышала… На свете существовали только два человека: он и я…

– Я очень ждал этого вечера, – тихо сказал Павел, и его ладони стали горячее.

– И я…

– Ты стала такой красивой…

– М-м…

У меня имелись большие сомнения по этому поводу, но слова были бесконечно приятны… Я уже не считала себя какой-то маленькой девочкой или длинным неловким созданием в возрасте под названием «ни туда, ни сюда», я окрепла, взмыла в небо на крыльях любви и… захотела большего.

– Давай погуляем немного, – предложил Павел, останавливая танец.

– Да, – кивнула я.

Друзья-приятели-одноклассники отдыхали с удовольствием: кто-то входил в дом, кто-то выходил, две парочки уже давно заняли скамейки около калитки, опять же танцы и болтовня… Наше исчезновение не бросалось в глаза, мы тоже имели право проводить вечер так, как нам заблагорассудится. Один шаг к двери, второй, третий… ступеньки, столик, застеленный клеенкой… яблоня, которой, наверное, исполнилось сто лет…

Нас тянуло в укромное, скрытое от людских глаз место, поэтому, не сговариваясь, мы направились к новенькому добротному сараю, построенному Лилькиными родителями в середине весны. Еще сохранился аромат досок, и в уголках лежали завитки стружки, вдоль одной стены рядком выстроились набитые чем-то мешки, напротив стояли два стареньких стула и узкий стол, заваленный всякой ерундой.

Остановившись посередине, я развернулась и посмотрела на Павла. Теперь я чувствовала себя беззащитной и слабой, и это мне удивительным образом нравилось. Точно так и должна себя чувствовать женщина наедине с мужчиной. Он – сильный, а она – слабая. Часть доверия, что ли…

Павел прошелся к маленькому окошку и замер в метре от меня.

– Я знал, что увижу тебя однажды, – произнес он хрипло и повернул голову в мою сторону. – Всегда знал.

– Я скучала…

– Спасибо.

Он сделал два медленных шага ко мне. Я сделала один – малюсенький – к нему. Невозможно передать словами, какое напряжение сковало руки и ноги, какая сила приклеила нас к полу. Мы стояли близко и были почти раздавлены теми невероятными чувствами, которые обрушиваются на человека однажды и никогда уже не отпускают. А если захочешь когда-нибудь, чтобы отпустили, то придется биться насмерть, вырывая у судьбы свободу…

Между нами лежали короткие встречи и общие фразы – так мало… но кто же считает эти минуты, кто вообще имеет представление о том, сколько раз нужно встретиться и сколько слов нужно произнести, чтобы жизнь изменилась раз и навсегда.

Павел сделал еще один шаг, чуть помедлил и осторожно погладил меня по голове, как котенка. Улыбнулся, наклонился и нежно поцеловал в губы. Это был вовсе не долгий взрослый поцелуй, и в моей душе заныло сожаление, но через секунду я поняла, как тяжело далась ему сдержанность.

Павел дрожал… его почти колотило, когда он сильно прижал меня к себе, запустил пальцы в мои волосы и шумно вдохнул и выдохнул. И меня тоже стало колотить, потому что все тайные, сокровенные мечты сбывались… Я мечтала о счастье, и вот оно – рядом, я еще не понимала толком, что такое страсть… Стены сарая кружились, а любовь первый раз по-настоящему трясла мою душу и не отпускала.

– Ты не исчезнешь? – спросила я. – Как тогда… не исчезнешь?

– Нет. Ни за что. Я всегда буду с тобой.

– Обещаешь?

– Обещаю. Тебя нельзя забыть… Я задержусь здесь как можно дольше, наверное, получится на целый месяц… а дальше разберемся, я смогу часто приезжать… Я хочу быть с тобой всегда…

Дыхание Павла сбилось. Он наклонил голову и накрыл мои губы своими губами, теперь это был совсем другой поцелуй… Поцелуй, уносящий в неизведанные дали.

Подняв руки, я повисла на его плечах. Он подхватил меня, что-то пробормотал, развернул спиной к окну, бросил недовольный взгляд на мешки и стулья, нахмурился и вновь стал целовать. Пожалуй, мы оба жадничали – скорей бы, скорей бы насладиться этой неожиданной, но обязательной близостью, как же долго мы не имели возможности коснуться друг друга и… правды.

– Я очень тебя ждала, – прошептала я, дотрагиваясь ладонью до его щеки.

– Я сделаю все, чтобы ты была счастлива…

Наверное, мгновения неописуемого блаженства тянулись бы бесконечно, но дверь с кряканьем распахнулась, и раздался едкий голос Лизы:

– Кто бы сомневался! Павел, Павел, ты сошел с ума…

– Уходи, – холодно ответил он ей, не размыкая объятий.

– О, какие страсти… Да я уйду, не волнуйся, тут и смотреть-то не на что… Вас, мужчин, умом не понять.

– Уходи, – повторил Павел.

Появление Лизы было настолько неожиданным, что ее обидные слова не дошли до моего сердца. Но боль заметалась в душе, ища и не находя выхода. Почему, почему мне вечно не везет… Или я не права, или во мне кипит эгоизм? Разве случившейся нежности мало, разве слова Павла не означают, что преграды нам нипочем? Означают! Еще как означают! Нельзя думать о плохом.

– Ладно, не стану вам мешать, – усмехнулась Лиза. – Должны же вы хорошенько попрощаться на века. – Засмеявшись, она удалилась, а я сильнее прижалась к Павлу.

– Не слушай ее, ладно? – попросил он. – Она вредная, и с этим ничего не поделаешь.

– Когда мы теперь увидимся?

– Завтра.

В его зеленых глазах было столько уверенности, что я улыбнулась.

Мы покинули сарай, вернулись на веранду, пожевали хлеба с маслом, обменялись теплыми взглядами и постепенно влились в общую болтовню. А минут через двадцать Лилька, утянув меня в свою комнату, потребовала подробностей:

– Ну? Целовались?

– Ага, – кивнула я.

– Теперь вас никто не разлучит.

Я рассказала о Лизе, но на Лильку это особого впечатления не произвело.

– Подумаешь! – фыркнула она. – Противная сестричка просто завистлива и зла, не нужно обращать на нее внимания. А Павел хороший и взрослый, ему ничье разрешение не требуется. Я так рада за вас!

Но когда я потащила гору посуды на улицу к мойке, меня остановила Лиза. Я видела, как ей хочется подпортить мне настроение, и решила, что ни за что не поддамся ни на какие провокации.

– Не спорю, он в тебя втрескался по уши, – усмехнулась она. – Но только ничего у вас не получится. Знаешь, почему Пашка исчез в прошлый раз? Потому что я обо всем рассказала маме, и она объяснила ему, кто ты и кто он. Он с ней долго спорил, но… Но Пашка всегда поступает так, как она захочет. Лучше ни на что не надейся, дорогая Анастасия.

Лиза ушла, а я еще минуту стояла неподвижно, сжав губы. «Я сделаю все, чтобы ты была счастлива…» Он обещал, и я верила…

 

Глава 5, в которой я становлюсь взрослой, а также узнаю тайну своей фамилии

Промаявшись полночи воспоминаниями, я проспала до десяти утра, а затем долго не могла заставить себя подняться с постели. Ерзала, ерзала, вздыхала и улыбалась. Я вообще любила, когда тетя Тома уезжала (особое состояние покоя, когда можно делать что хочешь, и никто тебя за это не порубит на кусочки и не пожарит с солью и перцем), и старательно наслаждалась каждой минутой одиночества. Мысли постоянно устремлялись к Павлу, а волнение первого поцелуя щекоткой отзывалось в груди… Мы договорились встретиться на развилке в двенадцать, и ждать оставалось недолго.

От завтрака я отказалась, лишь выпила чай и слопала столовую ложку клубничного варенья. Решив немного почитать, я устроилась с книгой на диванчике в кухне и… И раздался стук в дверь.

«Славка», – подумала я и нахмурилась.

Но на пороге стояла высокая, стройная, ухоженная блондинка… мать Павла. Ее брюки и кофта с короткими рукавами были настолько белоснежными, что у меня заболели глаза и заныли зубы. А может, это недоброе предчувствие дало о себе знать…

– Здравствуй, девочка, – с металлическими нотками в голосе произнесла гостья и оглядела меня с головы до ног, – я пришла поговорить с тобой.

Не дожидаясь ответа, она перешагнула порог, дотронулась тонкими пальцами до узелка нежно-голубого платка, повязанного на шее, и направилась в кухню. Постояв немного под лампой, резко развернулась и устремилась в комнату.

Мой шок был глубоким и затяжным… «Хорошо, что полы вчера помыла», – пронеслась мысль, и сердце ухнуло.

Мать Павла села на стул около окна и указала на табурет.

Я тоже села и окончательно потеряла способность здраво рассуждать.

– Меня зовут Мария Александровна, и, полагаю, ты знаешь, кто я. – Она выдержала паузу. – И о причине моего визита наверняка ты тоже догадываешься.

«Ей больше подошло бы имя – Илона… или Элоиза», – отстраненно подумала я.

– Да, я знаю, кто вы…

– Несколько лет назад мне пришлось объяснить Павлу некоторые вещи, и я надеялась, что больше к этой теме возвращаться не придется, но… – Мария Александровна вновь оглядела меня с головы до ног, и я почувствовала себя бабочкой-капустницей, которой кто-то хорошенько примял крылья. – А ты настырная девочка, Настя… Конечно, это для тебя единственный шанс вырваться из этой дыры… Сколько тебе лет?

– Пятнадцать с половиной, – ответила я.

– Умна не по годам, – усмехнулась Мария Александровна.

Оскорбительный тон и ледяной взгляд сдавили мою душу и превратили ее в тонкий блин. Я могла ругаться с Колькой, задираться со Славкой или Доней, но я совершенно была безоружна перед взрослой, красивой женщиной, не питающей ко мне даже уважения. Перед женщиной, являющейся матерью Павла…

– Я люблю его! – с отчаянием выпалила я, и услышала в ответ громкий искренний смех.

– Неужели? И замуж за него пойдешь? Еще бы не пойти! – Мария Александровна презрительно скривила губы. – Послушай меня внимательно, девочка… Мой сын слишком хорош для тебя. Пройдет время, он окрепнет, получит образование, займет достойное место в бизнесе своего отца и только тогда выберет себе жену. И уверяю тебя, он выберет достойную девушку из хорошей семьи, а не голь перекатную, читающую по слогам!

– Я хорошо читаю!

– Меня не интересует ничего, что связано с тобой. Ты – никто, запомни это. И чтобы я больше не видела тебя рядом со своим сыном. Сегодня же Павел вернется домой.

– Нет, – замотала я головой. «Он обещал, обещал, обещал…»

– Да. Он послушает меня, девочка, вот увидишь. Пока он еще не в состоянии обеспечить себя, и у него есть обязательства перед семьей, которые необходимо выполнять. Он послушает меня.

Наша битва была неравной, но меня делали сильной слова Павла. Взяв себя в руки, я немного успокоилась и выпрямила спину. Никто не сможет запретить мне любить его. И ему никто не запретит. Это не под силу ни одному человеку. Да, у меня нет красивых платьев и денег нет… Но зато в моей душе есть настоящие чувства!

Мария Александровна резко поднялась, бросила на меня последний взгляд и победно произнесла:

– Я сказала все, что хотела. Прощай.

Стук ее каблуков о стертый пол тоже можно было назвать победным, но я продолжала надеяться на счастье…

Через полтора часа я неслась к развилке как ошпаренная, два раза чуть не споткнулась и не упала на дорогу. Павел уже стоял и ждал меня, и я буквально врезалась в его грудь, желая скорее позабыть страшный сон под названием: «Уверяю тебя, он выберет достойную девушку из хорошей семьи». Я подняла голову и заглянула в его добрые, зеленые глаза… Подняла руку и коснулась его светлой челки…

– Настя… – произнес он и отвернулся.

– Ко мне приходила твоя мама… Нужно ей объяснить, что у нас все серьезно!

Павел отстранился и отошел в сторону. Его опять колотило, и это невозможно было скрыть.

– Ты для меня значишь очень, очень много, – произнес он с болью в голосе. – Я не забывал тебя ни на минуту… Честно. И вряд ли смогу забыть. Да, не забуду. – Павел вернулся, схватил меня за плечи и затряс. – Ты внутри меня! Ты внутри меня! Безумие какое-то! Но я должен… Должен поступить так, как просит она! У меня есть обязательства…

Он разжал руки, и я чуть не рухнула на землю. От кончиков пальцев ног кверху устремилась жаркая волна отчаяния, и, когда она накрыла меня с головой, я поняла: вот теперь, сейчас, я стала взрослой.

– Мы никому не скажем… – прошептала я. – Что-нибудь придумаем…

– Нет… невозможно.

Могла ли я его винить? Да! Соленый вкус предательства был на моих губах.

Но я тоже завишу от тети Томы, я завишу даже от ее настроения!

Могла ли я его винить?

Нет.

Не знаю…

Я бы согласилась на самые редкие, самые тайные встречи! Да я бы согласилась на все, лишь бы знать, что нужна ему!

– Не молчи, – выдохнул он.

– Прощай, – по-детски гордо ответила я, развернулась и пошла обратно. Конечно, я надеялась услышать: «постой, ты мне нужна!», «я люблю тебя!», «не уходи, только не уходи!», «я буду с тобой!», но эти слова не прозвучали… Сделав пятнадцать шагов (а я считала каждый!), я чуть сама не рванула назад, но слезы задушили, и на смену детской гордости пришла вселенская безысходность.

* * *

Славка торчал около дома. Прислонившись к калитке, привычно сунув руки в карманы, он – «убивец проклятый» – ждал свою «невесту». То есть меня. Вот ему было все равно, умею ли я читать, писать, вышивать, слагать былины, окончу ли я институт или университет. И размер моего приданого, равный нулю, его совершенно не беспокоил. И будущие родственные связи с тетей Томой, способной сжечь деревню после трех рюмок водки, – тоже. И он бы точно пришил любого, кто посмел бы косо посмотреть на меня.

– Давай поженимся, – предложила я, притормозив рядом со Славкой.

– Давай, – спокойно ответил он, отлипая от калитки.

– Прямо сейчас.

– Тебе восемнадцати нет.

– Плевать, – твердо ответила я.

– Хочешь, я его убью? – предложил Славка.

И я, потеряв последние капли мужества, уткнулась в его твердую грудь и разрыдалась. Я ревела громко, судорожно и безостановочно, а он стоял, как скала, не желая утешать ту, которая любит другого. Но и оттолкнуть не смел. Просто стоял.

Успокоившись, я вытерла ладонями лицо и пошла в дом. Славка зло плюнул в траву и направился в сторону сторожки. Я обернулась и посмотрела на его спину. «Вот почему, почему я люблю не его?.. Почему?..»

Если бы я тогда знала, что мы расстаемся на годы, если бы я тогда знала… Я бы бросилась следом и вновь уткнулась в его грудь, вдохнула запах сигарет и… и эгоистично забрала бы кусочек его силы… Славка… Шаман…

Да, мы расставались надолго, и я понятия не имела, какой круговорот событий меня ждет… И сколько сил мне еще понадобится.

* * *

Когда к дому подъехала необыкновенная, красивая, ярко-красная машина, я уже справилась с истерикой и, положив руку на узкий подоконник, неподвижно сидела у окна, глядя на улицу. Душа горела, но слез больше не было.

Но когда из этой необыкновенной, красивой, ярко-красной машины вышла тетя Тома, я… резко подалась вперед и стукнулась лбом о стекло.

Тетя Тома могла приехать на телеге Воробьевых, на тарантасе Сомовых, даже на старой кляче по имени Гунила, давным-давно беспризорно слоняющейся по окрестностям, – могла. Но на машине, похожей на роскошный корабль, соскользнувший с обложки журнала, – нет, нет и нет!

«Что-то случилось», – паникуя, подумала я, не ожидая уже ничего хорошего.

Следом за тетей из машины вышла худая высокая дама в сером брючном деловом костюме. Прямые черные волосы зачесаны назад и собраны в низкий пучок. Она выглядела элегантно и, пожалуй, ничуть не уступала матери Павла, то есть явно принадлежала к «тому миру».

– Что-то случилось, – повторила я, подскакивая со стула.

Первой в дом зашла тетя Тома. Посмотрев на меня, как на ворону, укравшую последнюю корку хлеба, она возвела руки к потолку, затрясла ими и заголосила:

– На кого ж ты меня покидаешь, Настюшка… Да отчего же жизнь такая ужасная… зараза несправедливая! Я растила тебя, кормила, холила и лелеяла, а теперь уедешь ты за леса и моря и позабудешь тетку свою добросердечную! Меня, несчастную, одинокую женщину, позабудешь! Горе-то како-о-ое!

– Хватит, Тамара Яковлевна, – недовольно произнесла высокая дама и сморщила нос. – К чему эти крики?

– Как к чему? Девоньку мою забираете, а я молчи? Да мы с ней столько лет – душа в душу! Мы с ней, точно два яблока на одной ветке, точно две березы в поле, точно две звездочки на небе… – Тетя Тома хлопнула ладонью по кухонному столу, топнула ногой и торжественно объявила: – Не отдам, не имеете права! Я в делах государственных разбираюсь, законы читала. Не отдам!

– Мы будем разговаривать здесь или пройдем в комнату? – ровно спросила дама.

Не дожидаясь ответа, она развернулась и направилась в комнату. И тут я почувствовала запах… один из тех, далеких, преследующих меня долгие годы… бархатный, сладкий, но отталкивающий.

– Что стоишь?.. – прошипела тетя Тома, поджала губы и устремилась за гостьей. – Настюшечке здесь хорошо, – запела она громче. – Так зачем же забирать? В городах ваших и воздух дрянь, и продукты дрянь, а здесь все свежее, натуральное! Она и хвори никакой не знает, уж я-то следила, заботилась… – Тетка вытащила из рукава скомканный платок, высморкалась и принялась промокать глаза. – Не отдам, не отдам кровиночку… не разлучите вы нас… – Затем она сделала несколько шагов к шкафу, облокотилась о спинку кровати, застонала и неожиданно рухнула в глубоком обмороке на горку подушек. Почти в обмороке… Секунд через десять тетя Тома все же приоткрыла левый глаз и заинтересованно спросила: – А у вас нет еще какого-нибудь ребенка? Возраст и пол не имеют значения, я согласна на любого.

Дама бесшумно вздохнула, опять поморщилась и перевела взгляд на меня. Серо-голубые глаза холодно блеснули, тяжелые серьги с черными камнями качнулись и замерли.

– Ты очень похожа на мать, – тихо произнесла она, затем села на табуретку, положила ногу на ногу, достала из сумочки тонкую длинную сигарету и закурила.

Моим единственным желанием в эту минуту было доковылять до кровати и рухнуть рядом с тетей Томой.

Наверное, если бы не боль от разлуки с Павлом, я бы встретила будущее с интересом и волнением, но силы оставили меня. Я ровным счетом ничего не понимала и поучаствовать в происходящем толком не могла – мозг практически отключился, тело стало непослушным, ватным. Меня явно куда-то забирали, и женщина в сером костюме знала мою маму… Пожалуй, это вся информация, которую получилось усвоить… Я вновь подумала о Павле, о том, что за один день меня умудрились разлучить с ним дважды…

Если я уеду (куда?! зачем?!), то я его больше никогда не увижу… никогда… Почему он не спас меня? Не украл, не спрятал, не уберег?!

А потом на меня навалилось состояние под названием «все равно». Отчаяние ушло. Я превратилась в куклу.

– Пожалуй, я представлюсь. – Дама сдержанно улыбнулась. – Карина Филипповна Ланье. И я – твоя настоящая тетя. Но ты зови меня Корой. Ясно?

– Ясно.

– Я, между прочим, о ней заботилась! – обидчиво выпалила тетя Тома и подскочила.

– Да, за хорошие деньги, но теперь я сильно сомневаюсь, что вы их тратили по назначению. – Гостья скривила губы и продолжила: – Ты, Настя, выросла и должна вернуться в дом, где жила раньше. Тебя ждет бабушка. Собери документы, вещи… Нет, вещи не надо, они ужасны.

– А-а… – произнесла я и замолчала. Собственно, и вопросов у меня не было. «Павел… Лилька… Славка… Доня… Колька…» – имена пронеслись паровозиком, громыхнули, и болезненный холод сковал сердце.

– Будь добра, поторопись, – резко произнесла Карина Филипповна. – Я полдня провела за рулем, и мне еще предстоит дорога обратно.

В своей комнате я очнулась от сна. Взяла с полки чистую белую наволочку в розовый цветочек, сунула в нее шарф Павла, немного вещей (практически первых попавшихся) и конверт с маминой фотографией и ожерельем. Прижала получившийся мешок к груди и вернулась к Карине Филипповне.

– И убирайся! И уезжай! Надоела ты мне хуже горькой редьки! Заноза тощая! Сколько тебя ни корми – все не впрок! Дом хоть не подожгла, и то спасибо! – закричала тетя Тома и добавила столько бранных слов, что в конце концов запуталась, сбилась и побагровела от досады.

– Пойдем, – равнодушно произнесла Карина Филипповна и подтолкнула меня к двери. – А сумки у тебя нет? С этим тюком ты похожа на сироту из приюта. Впрочем… – Она помолчала и добавила еле слышно: – Так даже лучше, пусть она посмотрит на свое сокровище…

Последние слова пролетели мимо, да я и не смогла бы их понять, даже если бы захотела. Я покорно поплелась к машине, рядом с которой уже маячили ребятня и соседки. Наверное, именно в этот день, когда боль от потери Павла пробудила в душе первый росток силы, должна была измениться моя жизнь. И она изменилась.

Очутившись в салоне на заднем сиденье, я вдохнула все тот же сладковатый неприятный запах, положила тюк рядом с собой и повернула голову к окошку.

Я уезжала из деревни?..

Да возможно ли это?! Не ошибка ли?! И куда несет меня судьба?!

– Карина Филипповна, вы ничего не перепутали? – услышала я свой голос.

– Я же сказала, зови меня Корой, – недовольно произнесла она. – Ты – Ланье. Это понятно?

– Нет.

Она усмехнулась.

– Ланье – одна из самых известных фамилий, глупышка. Нашей семье принадлежит весь ювелирный мир… Принадлежит вместе с потрохами, прошлым, настоящим и будущим. Теперь ясно?

– Да, – ответила я, и машина сорвалась с места.

Но мне ничего не было ясно…

 

Глава 6. Мой новый дом, или «Нам о многом нужно поговорить, не так ли?»

Теперь я знала, в каком городе живет Павел, по каким улицам ходит, в каких магазинах покупает одежду и продукты. Москва мелькала, шокировала, притягивала, давила, приглашала, отталкивала и звала. И, странно, она не была чужой. Нет, я не помнила высотных домов, больших рекламных плакатов и ярких вывесок, мне не снились суета людей, остановки, подъезды и клумбы, но тем не менее этот мир не казался невероятным и невозможным. Я редко смотрела телевизор у соседей, но зато часто листала журналы… Картинки стали реальностью…

За время пути я успела о многом подумать, я очень тосковала по Лильке и жалела, что не попрощалась с ней. Но кто бы мне позволил добежать до соседней деревни? Не Карина Филипповна, уж точно. У меня не получалось называть ее просто Корой, язык не поворачивался, но, схлопотав еще пять рассерженных замечаний, я начала настраивать себя на такое обращение. А в голове все время всплывало другое слово – Кобра.

Мысли о забытом прошлом тоже не давали покоя. Кто я? Почему жила с тетей Томой (или она вообще не моя родственница?), почему меня увозят теперь?.. И куда ведет эта дорога?.. Что произошло, что изменилось? Бабушка… оказывается, у меня есть бабушка, которая ждет… А раньше ждала?

От нечего делать я придумывала различные невероятные истории, не имеющие никакого отношения к действительности, например: в детстве меня украли цыгане (перепутали с другим ребенком), увезли за тридевять земель (там перепутали еще раз), вернулись, поняли свои ошибки, попытались все исправить, но не получилось… Нормальная история без начала, смысла и конца, а если еще добавить безутешную родню, отправившуюся на поиски, родимое пятно где-нибудь в области подмышки, парочку роковых тайн и наследство, то картина вырисовывалась умопомрачительная… Я подбадривала себя как могла, вспоминая сюжеты прочитанных книг.

Вопросы тянулись бесконечной вереницей, но, полагаясь на судьбу, я не стала их задавать. До правды все равно оставалось не так уж много километров, а Карина Филипповна явно не собиралась посвящать меня в семейные тайны.

Машина остановилась около трехэтажного дома, напоминающего старинный особняк – строгий, аристократичный, цвета слоновой кости. Кругом кипела современная жизнь, и этот островок былого магнитом притягивал взгляд. Но, оглядевшись, на противоположной стороне улицы я увидела еще несколько похожих домов – меньше и гораздо скромнее, но тоже весьма интересных. А метров через двести уже пестрел рекламой огромный магазин, высились зеркальные домины-пеналы, плоский гигантский телевизор менял картинки, мимо неслись машины, автобусы, облака…

У меня закружилась голова.

– Закрой рот, – усмехнулась Карина Филипповна. – Бери свой мешок, и пошли.

Дверь распахнул мужчина в серой униформе. Распахнул, сделал шаг назад и замер. Я поздоровалась и получила в ответ кивок.

Ноги сразу ступили на мягкий ковер, а в нос ударил еще один запах из прошлого – ровный, спокойный, ничего не говорящий.

– А босоножки снимать? – поинтересовалась я, чувствуя себя мышонком, добровольно отправляющимся в пасть страшной ловушки.

– Не надо, – бросила Карина Филипповна и устремилась в глубь дома.

Нет, дом дедушки и бабушки Павла не был музеем… Музеем были вот эти царские хоромы… Даже в журналах я не видела такого… Золото и бархат, ковры и картины, широкие шкафы и тумбы (сияющие, отражающие свет хрустальных люстр и бра), тяжелые подсвечники, шторы, отливающие перламутром, светлый и темный блестящий паркет, изогнутая лестница с гладкими перилами, высокие потолки, на которых изображены какие-то девушки в покрывалах, ангелы, зеленые ветки, голуби… И зал размером с наше деревенское футбольное поле (не слишком подходящее сравнение по сути, зато отлично отражающее размер). Чуть ли не весь первый этаж – зал! Полупустой, гулкий и от этого – величественный!

В таком доме невозможно жить. Ну, нормальный человек не сможет… Я притормозила, быстро сняла босоножки, опасливо оглянулась и припустила за Кариной Филипповной, почти поднявшейся на второй этаж.

Она остановилась около массивной красноватой двери, приоткрыла ее и спросила:

– Мама, можно? Мы приехали.

«Мы приехали, – мысленно повторила я и, кажется, стала меньше в два раза. – Сейчас меня съедят. Точно. Зажарят и съедят…» В эту секунду я подумала о том, что тетя Тома даже очень неплохая женщина: и пила немного, и материлась не каждый день, и все же никого не убила (хотя попытки были…). Я хотела обратно – подальше от этого музея! Я хотела вернуться в свой привычный мир, где на потолке трещины, а не полуобнаженные феи с арфами и лютнями.

Вот так я и зашла в комнату, в новую жизнь: в одной руке наволочка с вещами, в другой – коричневые босоножки с пришитыми через край ремешками и отклеивающимися подошвами. Волосы в беспорядке, глаза точно два чайных блюдца, губы сжаты, выцветшее платьице уныло висит на тощей фигуре… Я не вписывалась в этот сверкающий мир, я была инородным телом, не пойми откуда взявшимся и срочно нуждающимся в стакане успокоительного горячего чая.

Запах… Резкий, терпкий, почти удушливый… Мужской или женский? Теперь я знала – женский. Он первым встретил меня в комнате, окружил со всех сторон и проник в сердце.

За столом на стуле, как на троне, восседала седовласая женщина неопределенного возраста. Ее лицо, украшенное (именно украшенное!) морщинами вокруг глаз и губ, было спокойным, но глаза горели и требовали ответа на вопросы, которые еще даже не прозвучали. Она напоминала императрицу – уверенную, властную, не терпящую отказа ни в чем…

На свете бывают разные бабушки: одни варят варенье, другие пекут пирожки, третьи читают на ночь сказки… Или есть бабушки, совершающие все эти приятности разом. Моя же… О-о-о… Я округлила глаза еще больше, вдохнула, выдохнула и, сдерживая страх, мужественно выпалила:

– Здравствуйте!

– Ты просила, я привезла, – усмехнулась Кора, прошла к столу, развернулась и скрестила руки на груди. – Могу отвезти обратно. Но только завтра, я устала.

– Нет, – тихо произнесла седовласая женщина и проткнула мое худенькое тельце острым взглядом. Я, защищаясь, прижала тюк к ноге. – Как тебя зовут? – зачем-то спросила она, конечно же, зная и имя, и фамилию.

– Анастасия Ланье.

– Ланье не может так выглядеть! – Голос треснул и гневно взлетел к потолку.

Честно говоря, бывали времена, когда я выглядела и похуже, но, наверное, об этом не стоило говорить… Видели бы они меня после «пострига», устроенного тетей Томой в пылу гнева, – все пастухи завидовали мне, и все дятлы стучали вслед.

– Кора, приведи ее в порядок. Я жду вас через два часа. Вещи выброси.

– Нет! – неожиданно для себя твердо и резко произнесла я. Видимо, росток силы отчаянно рванул вверх. Я ни за что не могла расстаться с маминой фотографией, ожерельем и шарфом Павла, да я бы (костлявый богомол) бросилась на амбразуру, защищая свое личное богатство! И я еще сама не знала, что могу вот так…

Кора наклонила голову набок, а брови бабушки изумленно поползли вверх.

– Ты говоришь мне «нет»?.. Браво! – Она засмеялась, и тяжелые, необыкновенно красивые бусы задрожали на ее груди. – Ты говоришь мне «нет»… Хорошо, твои пожитки останутся при тебе. Кора, займись этим… ребенком. Немедленно.

Когда я выходила из комнаты, до меня донеслось тихое, сухое и недовольное: «Почему же она похожа на мать, а не на Дмитрия… почему…»

Сначала мне выдали мягкую, шелковистую розовую пижаму и отправили в ванную. Я очень боялась, что ко мне приставят человека, который должен будет меня мыть… Но обошлось. Пижама оказалась великовата.

Затем молчаливая, но суетливая девушка измерила каждый изгиб моего тела, сделала пометки в блокноте и ушла, а вернулась уже с разноцветными пакетами и коробочками, которые ей помогал нести симпатичный парень лет на пять старше меня. Как только он ушел, началась мучительная примерка… О, если бы Лилька увидела эту одежду: юбки, брюки, майки, кофточки, бриджи, туфли… Она бы подпрыгнула до потолка и бросилась немедленно надевать все по порядку! «Настька! – кричала бы она. – Мы в раю, Настька! Я похожа на Софи Лорен? А вот так? Я это все забираю себе!» И мы бы хохотали как ненормальные… Но меня вещи не радовали, они сковывали и ставили жирную печать принадлежности к чужому миру.

Потом уже другая девушка, приятно похожая на маленькую птичку, занялась моими волосами. Пришлось опять идти в ванную комнату (а это была именно комната!), мазать голову вонючим маслом, затем коричневой жидкостью, затем густым ароматным белым кремом, затем опять мыть… Меня сушили, причесывали и вновь сушили… Я вообще не понимала: зачем столько стараний, если для нормального вида достаточно мыла и воды (так и без волос остаться можно!).

Кора появилась ровно в восемь часов, я как раз стояла перед зеркалом и с любопытством разглядывала свое отражение. Длинные руки, длинные ноги, длинное тело. Суповой набор, упакованный в красивую обертку, но… во мне появилось что-то новое, и это никак не было связано с одеждой и прической… «Павел, если бы ты видел меня сейчас… ты бы не отказался… не оставил…»

– Ты готова? – резко спросила Кора.

– Да, – ответила я, обернувшись.

– Гораздо лучше…

Я полагала, мы вернемся к бабушке, но тетя повела меня в другое место – в столовую.

– Ужин сегодня раньше из-за тебя, – сообщила она на последней ступеньке лестницы, и фраза прозвучала с раздражением и упреком.

Мы прошлись по залу и свернули вправо. От голода в животе сначала заурчало, а потом заныло протяжно и настойчиво. Мечта о тарелке борща и трех кусках черного хлеба с солью приобрела четкие очертания и подтолкнула вперед. Но интуиция подсказывала, что борща в этом доме мне не нальют…

Я еще не успела озадачиться вопросом, большая ли у меня семья, а ответ уже ждал за длинным столом, накрытым кремовой скатертью, заставленным белоснежными тарелками, бокалами, блюдами…

Первой, на кого я обратила внимание, была черноволосая девушка, похожая на Кору («Моя двоюродная сестра?»). Затем я посмотрела на молодую женщину в черной вязаной кофте и встретила спокойный заинтересованный взгляд карих глаз («Наверное, родственница какая-то…»).

Полноватый, лысоватый мужчина в коричневом джемпере положил нож, вилку и промокнул рот салфеткой.

– Вот теперь ты действительно Ланье, моя дорогая! – торжественно произнесла бабушка, поднимаясь со стула. – Добро пожаловать в нашу семью.

– Здравствуйте, – кивнула я и нервно закусила нижнюю губу, чтобы не добавить «товарищи». Почему-то именно это совершенно неподходящее моменту слово вертелось на языке. А еще дурацкий смех подскочил к горлу!

– Твое место здесь. – Кора указала на свободный стул и села рядом с мужчиной.

– Я познакомлю тебя со всеми, – усаживаясь, сказала бабушка. – Что ж… Начнем… Я – Эдита Павловна Ланье, твоя бабушка. – Она посмотрела на молодую женщину в черной кофте и продолжила: – Нина Филипповна Ланье – моя младшая дочь, твоя тетя. Семен Германович Чердынцев – муж Коры и, соответственно, твой дядя. Валерия Ланье – твоя двоюродная сестра. Мы свято чтим семейные ценности и не допускаем в свою жизнь недостойных людей. А также мы не совершаем опрометчивых и постыдных поступков, за которые потом приходится краснеть. Далеко не всегда нужно следовать мимолетным порывам, человеку дан разум, и об этом не стоит забывать. Ты кого-нибудь помнишь из нас?

– Нет, – ответила я, мысленно повторяя прозвучавшие имена. Похоже, фамилия имела для Эдиты Павловны особое значение, и она не упускала возможности с гордостью произнести ее вслух.

– Странно… А что ты помнишь? Нет, об этом после. Сейчас мы будем ужинать.

Нина Филипповна молча положила мне салаты, маленькие бутербродики, кусок рыбы. Я поблагодарила и… продемонстрировала новой семье отличный аппетит! Не знаю, почему мне столь сильно хотелось есть, наверное, сказались стрессы, которых было слишком много для одного дня.

– Мы ее не прокормим, – сказала со смехом Кора, когда на моей тарелке ничего не осталось. Но бабушка одарила ее таким взглядом, что дальше шутить тетя не стала.

Валерия сидела на противоположной стороне стола, немного правее, и мы с ней постоянно обменивались взглядами. «У меня есть двоюродная сестра… надо же… и возраста мы приблизительно одинакового… Наверное, подружимся…» – наивно думала я, робко улыбаясь.

После ужина бабушка отвела меня на второй этаж, в комнату со светло-бирюзовыми стенами, полупрозрачными шторами и большой кроватью, и сообщила:

– Эта комната твоя.

– А вещи? – ринулась я защищать свое имущество.

– Не волнуйся. – Она указала на тюк, лежащий в углу около двери.

– Спасибо.

– Нам о многом нужно поговорить, не так ли?

– Да…

Уж с этим я не собиралась спорить. Я мечтала узнать побольше о маме, о папе, о себе… Да я миллион лет с надеждой и тоской желала этого! И вот наконец-то появилась возможность.

Эдита Павловна подплыла к креслу, села и сложила руки на коленях. Я устроилась на краю кровати.

– Что ты помнишь? – строго спросила она, прищурившись, отчего морщины вокруг глаз стали заметнее.

– Ничего.

– То есть?

– Я ничего не помню, – честно объяснила я.

– Но этого не может быть… – Эдита Павловна посмотрела на меня с ледяным недоверием. – Родителей?

– Нет.

– Как ты жила здесь?

– Нет.

– Меня?

– Нет.

Погрузившись в раздумья, бабушка просидела молча минут пять (по лицу проносились тени, указательный палец правой руки изредка постукивал по подлокотнику кресла). Не желая ей мешать, пользуясь возможностью выстроить в ряд собственные вопросы, я сидела тихонько.

– Наверное, та ночь оказалась слишком тяжелой для тебя… – еле слышно произнесла она. – Тем лучше…

– А почему я жила с тетей Томой? И, пожалуйста, расскажите мне хоть что-нибудь о родителях. Я должна знать! И фотографии… я бы посмотрела их!

Сдержанности хватило ненадолго, я подалась вперед и задрожала от волнения и нетерпения.

– Что ж, ты права… Пора тебе узнать о прошлом. – Эдита Павловна повернула голову к окну и отстраненно, ровно произнесла: – Мой сын Дмитрий женился на твоей матери около семнадцати лет назад, затем появилась ты. Они очень любили друг друга, но трагедия унесла их жизни… Эта комната была твоей с рождения.

– Правда?.. – Я изумленно огляделась и увидела на полке шкафа деревянные, покрытые лаком фигурки животных: слон, жираф, тигр… Фигурки не были детскими игрушками – украшение, – но мне они показались знакомыми.

– Мы сделали некоторую перестановку и обновили интерьер… – Эдита Павловна вновь помолчала и продолжила: – Скажу честно, с твоей матерью у меня были не слишком хорошие отношения, но мы старались вести себя достойно. Да, достойно. – Эдита Павловна выпрямилась и добавила резко: – Твои родители погибли в автомобильной катастрофе, когда тебе исполнилось шесть лет, для меня это оказалось огромным ударом, с которым я не могу справиться по сей день. Да, я виновата перед тобой и признаю это.

– Я…

– Мне тяжело было видеть тебя, Анастасия. Слишком тяжело. Я полагала, Тамара Яковлевна будет хорошо заботиться о тебе. Конечно, временно… Каждый месяц она получала средства на твое содержание. Кстати, о средствах… Я выдам тебе немного наличных денег, и ты получишь пластиковую карту, с помощью которой сможешь расплачиваться в магазинах. Учти, я не одобряю транжирство, и моя доброта имеет четкие границы. Ясно?

– Да.

– Я попрошу Валерию объяснить тебе, как пользоваться картой. С мобильным телефоном ты знакома?

– Нет, – мотнула я головой.

– Да, я совершила ошибку, нужно было отправить тебя в какую-нибудь частную школу. Как ты училась?

– Хорошо.

– Вряд ли ты могла получить в деревне достойное образование.

«А нельзя ли вернуться к разговору о моих родителях?» – хотела попросить я, но Эдита Павловна решительно поднялась и направилась к двери.

– На сегодня хватит. Остальное ты узнаешь позже.

* * *

Остальное я действительно узнала позже, но часть правды не пришлось долго ждать…

Через час ко мне пришла Валерия. Положив на прикроватную тумбочку серебристый мобильный телефон и два конверта, она подошла к окну, уселась на широкий подоконник и с улыбкой протянула:

– Ну-у-у, сестричка, привет. Давно не виделись.

– Привет, – легко ответила я и тоже улыбнулась.

Наверное, у меня включился инстинкт самосохранения, я и сама удивилась, откуда во мне столько радости, доброжелательности и жажды общения? По сути, окружающие меня люди были чужими, а в душе еще горела боль разлуки с привычной жизнью. Но, несмотря на обстоятельства, в этот момент я походила на счастливого представителя рабочего класса, махающего красным флажком во время праздничной демонстрации, подпрыгивающего на месте от восторга и с ликованием выкрикивающего: «Миру – мир!» То есть я минут на пять попросту чокнулась. Стояла и улыбалась.

– Ты меня не помнишь? Я тебя тоже не очень-то помню, – произнесла Лера, равнодушно скользя взглядом по комнате. – Там, – она кивнула на тумбочку, – деньги… Я стрельнула немного, не возражаешь?

– Нет.

Если учесть, что раньше тетя Тома выделяла мне деньги строго на поход в магазин и затем тщательно проверяла сдачу, я вообще не претендовала ни на какие средства и не нуждалась в них. А уж для вновь обретенной двоюродной сестры я была готова снять последнюю рубашку!

– Еще там карточка… Надеюсь, с банкоматом ты разобраться сможешь. В твоей деревне были банкоматы? – Ее карие миндалевидные глаза насмешливо блеснули.

– Нет, – опять ответила я, слабо представляя, о чем речь. Мои познания по данной теме опять сводились к информации из журналов и беседам с библиотекаршей Валентиной Сергеевной. Весь мир уже давно пользовался пластиковыми карточками, а мы с тетей Томой иногда просто меняли патиссоны на яйца. Да, наши патиссоны в деревне были самыми лучшими – аккуратненькими, ровными и красивыми, уж не знаю, почему… Мы за ними практически не ухаживали. Сторож Дмитрий Петрович говорил, что кругом неправильная кислая почва, и только наш участок эта беда не коснулась, и если бы мы не ленились и сажали еще и капусту, то стали бы богачами… Рассказывать Лере о наших с тетей Томой достижениях я не стала, а попыталась выудить из памяти хоть какие-нибудь познания о банкоматах.

«М-м-м… суют карту… жмут кнопку и… и получают деньги… м-м-м… как в Америке… Господи, помоги мне!»

– Ну и плевать, – пожала Лера плечиком. – А к мобильнику инструкция прилагается, сама разберешься.

– Ладно, – уверенно согласилась я, желая победить все блага цивилизации самостоятельно одним махом. Выйду на улицу с мобильным телефоном и разберусь… Главное – дорогу потом найти обратно.

– У тебя, наверное, куча вопросов, – небрежно произнесла Лера. – Не скажу, что я много знаю, но… задавай.

Неожиданно она показалась мне очень похожей на Лизу, сестру Павла, отчего радости в моей душе поубавилось. Та же тонкая улыбка, та же манера говорить… И мимика, и вздернутый нос…

Но вопросов действительно было много, а уж как я мечтала об ответах…

– А что тебе известно о моих родителях?

– Погибли в автомобильной катастрофе.

Коротко и ясно. Но это не новость…

– А почему меня сначала отправили к тете Томе, а затем…

– О! – перебила Лера, закатив глаза к потолку. – Как ты не понимаешь! Все же просто. – Она оживилась, качнула ногами и поправила волосы.

– Да?

– Бабушка терпеть не могла твою мать, уж не знаю, какая кошка пробежала между ними… А ты на нее очень похожа. И потом, ее любимая внучка – я. Понятно?

Она все больше и больше становилась похожей на Лизу…

– Ну и оставили бы меня в деревне, – выдохнула я с ностальгическими нотками.

– К сожалению, – не скрывая досады, ответила Лера, – так не получилось… Понимаешь, бабушка очень боится смерти – в церковь зачастила, молитвы учит, икону в спальне повесила. Совесть ее мучает, и кошмары снятся, будто приходит к ней призрак в белой одежде с косой в руках и повторяет только одно слово: Анастасия, Анастасия, Анастасия… – Лера многозначительно усмехнулась. – Я однажды подслушала ее разговор с доктором. Короче, то, как она с тобой поступила, по ее мнению, тяжкий грех. Вот она и решила исправить ошибку – вернуть тебя в семью и признать внучкой. Иначе же рая не видать! Бред, конечно, самый настоящий бред и старческий маразм… Вот уж жили – не тужили! – Лера театрально всплеснула руками и хлопнула ладонями по коленям. – А тебя, кстати, никто и не вспоминал.

Соскочив с подоконника, она прошла мимо и направилась к двери.

«Значит, я – ночной кошмар Эдиты Павловны Ланье, – подумала я, морщась. – А раньше была кошмаром тети Томы… Ясно… – Положение уже не казалось плачевным, наоборот, оно стало нормальным и привычным. Я вздохнула, подошла к окну и поймала следующую мысль, которая пронеслась стрелой и поставила точку в моих переживаниях за день: – Интересно, чьим кошмаром мне еще предстоит стать?..»

 

Глава 7. Меня немножко похищают и немножко шокируют…

Денег, полученных от бабушки, оказалось столько, что я вполне могла купить поросенка, но в нем я совершенно не нуждалась. Зато от самого обыкновенного почтового конверта я бы уж точно не отказалась. Лилька. Я думала о ней! Если отправить письмо, то на душе станет легче, а потом, конечно, придет ответ…

На следующий день, позавтракав в одиночестве, послонявшись по дому (особо никуда не заглядывая), я узнала у кухарки, что никто из семейства Ланье до обеда не появится, и решила отправиться на первую прогулку по Москве. Не слишком-то у меня было много мужества для этого, но тоска и любопытство сделали свое дело. Взяв мобильный телефон, пластиковую карточку и отвагу, я вышла на улицу.

С телефоном у меня пока отношения не складывались, но я не отчаивалась… Несколько номеров изначально присутствовали в папке «Контакты», свой номер я на всякий случай тоже выучила, но практические навыки сводились лишь к одному вызову (я случайно позвонила Коре и выслушала короткую малоприятную речь на тему «В следующий раз, дорогуша, шевели мозгами, когда собираешься что-то сделать») и нелепой фотографии собственных коленок. Кто ж знал, что телефоны умеют фотографировать…

Шум машин и всеобщая суета на несколько минут привели меня в состояние шока, но затем сердце забилось ровно, и я, наоборот, всем своим существом потянулась к этому забытому миру. Страх исчез. Бодро зашагав в сторону высотных домов, постоянно оглядываясь по сторонам, я старалась запомнить дорогу, чтобы потом не голосить: «Люди добрые, помогите найти свой дом! Он большой и светлый!» Легкий ветерок приятно обдувал лицо, настроение улучшалось с каждой минутой. Я точно вырвалась на свободу и знакомилась не с городом, а с собой! Казалось, все эти окна, крыши, деревья, клумбы, подъезды, автобусные остановки, плакаты – это я. Разноцветная, угловатая, новенькая или старенькая, дерзкая или робкая, особенная или обыкновенная… Все сразу или по очереди.

Добрые люди помогли мне найти почту, и на радостях я купила десять конвертов и три открытки. Пообещав себе освоить заодно и банкомат, я зашла в магазин одежды, постояла немного с открытым ртом, а затем направилась к чуду техники, мысленно названому мной «ящиком позора». Если бы я тогда знала, что иногда банкоматы заглатывают карточки и всасывают выданные деньги обратно, я бы струсила! Но моя наивность помогала, а не мешала.

– Спокойно, – прошептала я, – делают же это другие… и кнопок немного… Главное, правильно набрать пароль… или код… не важно…

Каково же было мое изумление, когда банкомат заговорил ровным женским голосом… От удивления я не разобрала слов, извинилась и попросила повторить сказанное, тут же чертыхнулась и, ища помощи, возвела глаза к серо-зеленому потолку. Когда «ящик позора» все же выплюнул долгожданные двести рублей, я сцапала их с невероятной скоростью, прижала к груди и искренне выдохнула: «Спасибо! Спасибо, мой дорогой!» Руки при этом дрожали, как у начинающего воришки, спешно покидающего место преступления. «Неужели я смогла… неужели…» – неслось в голове, и радость подпрыгивала в животе белоснежным плюшевым зайцем!

Посчитав, что приключений хватит надолго, я устремилась к дому, мечтая поскорее написать письмо Лильке.

– Она мне ответит… обязательно ответит, – бормотала я, втайне надеясь узнать не только о житье-бытье нашей деревни, но и получить хоть какую-нибудь весточку о Павле. Хоть какую-нибудь… незначительную. Например, они случайно виделись и просто сказали друг другу: «Привет». Или вдруг он приходил и искал меня…

Да, это были глупые, пустые мечты, но душа не желала ничего слушать, она предательски хранила память о каждом прикосновении, каждом взгляде, каждом жесте и поцелуе… Я не простила предательства, хотя частично оправдала… да… но я не могла вот так сразу расстаться со своим необыкновенным чувством…

Не простила.

Не забыла.

Но Лилька вряд ли стала бы что-то писать на эту тему, потому что мать Павла, конечно же, увезла его куда подальше от всяких деревенских девчонок, якобы не умеющих даже читать… Куда подальше. В Москву.

Я остановилась около скамейки, закрыла глаза, надеясь угадать: далеко Павел или близко, в какой именно части этого бескрайнего города?.. Но лишь ком подкатил к горлу, и больно кольнуло в сердце…

– Анастасия Ланье? – раздался резкий голос, и я мгновенно открыла глаза.

В двух метрах от меня возвышалась большущая черная машина с темными стеклами, а рядом стоял худощавый молодой мужчина лет тридцати и пристально смотрел на меня. Его взгляд был одновременно насмешлив и суров, поза расслабленная, но так обманчиво обычно выглядят хищники перед прыжком. Это, безусловно, испугало меня и намертво пригвоздило к асфальту.

– Я задал вопрос, – произнес незнакомец. Едкая улыбка коснулась его губ. – Ты – Анастасия Ланье?

«Все черное, – мысленно отметила я, закусив нижнюю губу. – И он знает мое имя…»

На мужчине были черные брюки, черные ботинки, черная футболка. И волосы его тоже были черные. Черты внешности от меня ускользали, и я никак не могла заставить себя разглядеть его лицо, точно наложен какой-то запрет, разрушить который мне не под силу.

– Да, – медленно кивнула я.

– Красивое имя.

– Мы… с вами… незнакомы…

– Так давай познакомимся, – усмехнулся мужчина и добавил резко: – Садись в машину.

Умирать в пятнадцать с половиной лет абсолютно не хотелось… Сначала воображение нарисовало унылый пустырь, облезлых бездомных собак и свалку, а затем послышался лязг цепей, картинка изменилась, и я представила одиночную камеру, решетку на маленьком окне, алюминиевую миску и… И падение в воду в мешке с высокой башни! Если бы я располагала временем, то, наверное, дошла бы в мечтах до эшафота, но…

Сделав маленький шаг назад, я замотала головой.

– Мне надо домой… Меня ждут… – стараясь наполнить голос уверенностью, ответила я (получилось неубедительно).

– И кто ждет? Старуха? Брось, многоуважаемой Эдите Павловне глубоко плевать на тебя. Не стоит обольщаться, крошка. Если кто-нибудь свернет тебе шею, она только обрадуется, ибо меньше хлопот и совесть чиста. – Незнакомец вновь усмехнулся, обошел машину и распахнул дверцу. – Давай садись и не бойся, я не воюю с детьми. А вот когда подрастешь… – Его глаза вспыхнули и погасли.

А вот когда подрасту, он меня четвертует и закатает в бочку. Да?

Наверное, нужно было бежать без оглядки (умудрялась же я сматываться от Славки и Дони!), но то ли страх сделал меня послушной, то ли я поверила словам этого человека, то ли неведомая сила заставила меня выполнить требование, то ли судьба плела свою паутину… Не знаю… Но я подошла к проезжей части и встала рядом с мужчиной. Он взял меня за плечи, бесцеремонно развернул к себе и заглянул в лицо.

– Ты очень похожа на мать… Да, похожа… Старуха тебе этого никогда не простит… – произнес он задумчиво с долей удовлетворения и добавил весело: – Возможно, я тебе тоже этого не прощу.

Как я оказалась в машине, я не поняла. Это случилось и все. Я попыталась уловить знакомый запах, чтобы почувствовать себя поспокойнее, но ни одна нота не коснулась памяти о прошлом.

– Откуда вы знаете мое имя?

– У всех Ланье оно выбито на лбу, – равнодушно ответил незнакомец.

– А куда мы едем?

– На экскурсию.

– А зачем я вам?..

– Понимаешь, я уверен, что твоя бабушка забыла тебе кое о чем рассказать, и я хочу исправить это досадное недоразумение. Она, конечно, не нарочно, просто переволновалась из-за встречи с любимой внучкой… – Мужчина потянулся к пачке сигарет, но потом вернул руку на руль. – Видимо, очень сильно скучала.

Он иронизировал, и я на всякий случай решила не задавать лишних вопросов. Чего уж теперь, когда я еду неизвестно с кем, неизвестно куда, неизвестно зачем.

«Здравствуй, Лилька! – мысленно начала писать я письмо. – У меня все хорошо, только голова кругом… Теперь я живу в большом доме с бабушкой, двумя тетями, дядей и двоюродной сестрой. Они, в общем, нормальные люди… правда, одна тетя похожа на кобру, а сестра на Лизку… Кстати, сегодня меня похитили. Не волнуйся, ничего страшного… Съезжу на экскурсию и вернусь. Вот думаю, какие хорошие парни Славка и Доня… Мутузили, конечно, но, надо отдать им должное, никогда не похищали… Передавай им привет».

Машина остановилась около огромного зеркального здания, похожего на глянцевую подарочную коробку, сдержанно украшенную золотой тесьмой. Раньше я никогда не видела ничего подобного и от изумления вытянула шею и захлопала ресницами. Теперь я уже точно знала, что меня не прибьют, потому что рядом с такой красотой совершать преступления невозможно.

– Пойдем, – сказал «экскурсовод».

Дверцы разъехались в стороны, как по волшебству. Не удержавшись, я коснулась пальцами одной из них и почувствовала тепло дневного солнца, а также детский восторг.

– Где мы? – спросила я сипло, ступая на мраморный пол.

– Мы в твоем будущем. – Голос был ровный, мирный, но по моей спине побежали мурашки. – Смотри, Анастасия. Смотри внимательно. Ты находишься в самом сердце Ювелирного Дома Ланье. И весомая часть этого богатства принадлежит тебе по праву. Смотри и никогда не забывай об этом. Что бы в твоей жизни ни произошло – не забывай.

Я подняла голову и увидела мир, о существовании которого раньше не подозревала. Кругом сияли и сверкали желтые лампы и хрустальные люстры, стояли стеклянные полки (широкие, узкие, высокие, низкие, прозрачные, полупрозрачные…), высились колонны, свешивались водопады хрупких цветов, сделанных из бледно-розового камня (хотелось дотронуться до их чужой прохлады!), тянулись цепочки мозаики и… И все было заполнено густым блеском ювелирных изделий! Этот блеск то сливался в невесомые облака, то распадался на огоньки, то плыл ко мне, то отдалялся, то кружил и манил за собой. Мне послышалась музыка – медленная, печальная и монотонная, это был зов из глубины веков. Он пробивался из-под толщи земли, из-под толщи воды, где некогда лежали и ждали своего часа неограненные камни, где золото и серебро накапливали красоту и желали власти над людьми… Он пробивался из-под мраморного пола, а может, из дальних помещений этого невероятного магазина, пробивался и летел ко мне.

– Ну как будущее? Нравится?

Я вздрогнула и посмотрела на незнакомца. В его серых глазах застыл холод, и не было улыбки на лице.

– Не знаю, – честно ответила я, пытаясь разобраться в собственных чувствах и поймать еще раз ту музыку…

– А теперь нам нужно вернуться.

Его пальцы коснулись моего локтя и сжали его. Не сильно, но требовательно.

– Да. Мне нужно домой…

В машине я сразу стала очень маленькой и буквально утонула в кресле. Мир Ланье оказался слишком блестящим для девочки из деревни…

– Это твое по праву, – повторил незнакомец иначе, легко, будто уже не вкладывал в слова особый смысл.

– Вы – мой друг? – осмелилась спросить я, положив руки на колени.

А к какому выводу я могла еще прийти, если человек настаивал на вот таких моих правах? Я не привыкла к заботе, к тому, что кому-то может быть интересна моя жизнь и дальнейшая судьба. А он, хоть и резко, в странной форме, но попытался приблизить меня к немыслимому богатству. Деревенского образования вполне хватало на осознание этого факта. Но в ответ я услышала раскатистый смех…

– Я никогда не сделаю ничего хорошего ни одному из Ланье, – сухим тоном произнес он через несколько секунд. – Никогда. И это ты тоже запомни.

– Но зачем…

– А я надеюсь, крошка, что, когда ты подрастешь, окрепнешь и расправишь крылья, ты разворошишь это осиное гнездо к чертовой матери. Хочу посмотреть, как Старуха станет метать громы и молнии, когда ты протянешь руку и возьмешь свое.

Он говорил о моей бабушке. Прозвище Старуха не звучало в его исполнении оскорбительно, он вовсе не подчеркивал возраст Эдиты Павловны… Это было нечто иное, чего я не могла еще понять, определить…

Через полчаса я оказалась на том же самом месте, где вспоминала о Лильке и Павле. Мой похититель уехал без лишних слов, бросив на прощание тяжелый продолжительный взгляд в мою сторону. Он не пригрозил, не потребовал держать язык за зубами, не сказал, что делать дальше.

«Наверное, лучше ничего никому не рассказывать… Бабушке это не понравится, и посадят меня под домашний арест…»

Я стояла как столб и смотрела вслед черной машине.

«Дорогая Лилька! – собиралась я написать во втором письме. – Хочу тебе сказать, что я терпеть не могу золото, серебро, бриллианты и рубины… У меня аллергия на драгоценные камни. Да, вот такое редкое заболевание, и самое ужасное – врачи бессильны мне помочь…»

* * *

К обеду появились бабушка и Лера. Мы уселись за накрытый стол и поели молча. Я никак не могла привыкнуть к этикету и ритуалам, обязательным в этом доме, и осторожно, с удовольствием нарушала правила и обходила запреты. Зачем ждать, когда кто-то положит на твою тарелку кусок мяса, если можно взять самой? Две вилки, нож, лопаточка… В моей душе не было особого желания разбираться в этих премудростях, и пару раз я натыкалась на недовольство Эдиты Павловны. Мысленно я называла ее то бабушкой, то по имени-отчеству и постоянно возвращалась к встрече с незнакомцем. Странно… его заинтересовала моя персона, но он, бесспорно, видел, что я всего лишь неловкий богомол, робко переступающий порог новой жизни. Не более того. Он же производил впечатление хищника и если и прятал свою сущность, то лишь на короткое время, не слишком усердствуя. Пытаясь вспомнить его лицо в подробностях, я хмурилась и ела медленнее.

– В четыре часа состоится собеседование. Настя, прошу тебя явиться в библиотеку без опоздания, – закончив обед, поднявшись со стула, объявила бабушка.

– А какое?.. Зачем?.. – спросила я, удивленно приподняв брови. Само слово «собеседование» было для меня чужим и пугающим. Оно ассоциировалось с паникой, стыдом и икотой. Я представила трех тощих злобных престарелых дам в очках, настойчиво мучающих меня каверзными вопросами, и замерла, с опаской ожидая ответа.

– Приедут преподаватели из частной школы, я хочу, чтобы они оценили уровень твоих знаний. Ты – Ланье, а значит, должна получить самое лучшее образование, – четко и надменно произнесла Эдита Павловна.

По ее тону чувствовалось, что она не потерпит возражений, да я бы и не осмелилась перечить, к тому же речь шла о моих мозгах и, соответственно, о моем будущем.

– Упекут теперь тебя далеко и надолго, – радостно прокомментировала Лера, после того как бабушка поднялась на второй этаж. – Будешь грызть гранит науки двадцать четыре часа в сутки под надзором каких-нибудь пакостных ученых дур и, конечно, станешь самой умной! – Она захихикала, отчего сережки-висюльки в ее ушах подпрыгнули и закачались. – Прими мои соболезнования, сестричка. – Лера отодвинула тарелку, сцепила руки перед собой и медово добавила: – Но ты не должна сердиться на бабулю. Ты же понимаешь, нельзя ввести в общество человека, знающего только, как доить коров и разводить кур. Это позор.

«Мой сын слишком хорош для тебя. Пройдет время, он окрепнет, получит образование, займет достойное место в бизнесе своего отца и только тогда выберет себе жену. И уверяю тебя, он выберет достойную девушку из хорошей семьи, а не голь перекатную, читающую по слогам!» – Мне вспомнились слова матери Павла, и колкости Леры пролетели мимо… Даже если меня действительно упекут «далеко и надолго», что ж, пусть так… Я буду хорошо учиться. И, да, стану самой умной. И докажу всем… Нет, не всем… Не нужно ничего доказывать… Некому уже доказывать… Или стану! И докажу!

– Я всегда мечтала получить хорошее образование, – спокойно ответила я. – И конечно, буду благодарна бабушке, если она даст мне такую возможность.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я, – блеснула карими глазами Лера. – Учиться можно и здесь – школ полно, но тебя отправят куда подальше. Не слишком-то ты нужна!

Не удостоив двоюродную сестру ответом, я встала и направилась в свою комнату. Мой нос был гордо вздернут, а на губах играла загадочная полуулыбка, будто мне известно гораздо больше, чем полагает некая Валерия Ланье, будто я уже сейчас умнее в сто раз. Это далось нелегко, но я держала спину ровно и надеялась на лучшее.

В библиотеку я явилась без опоздания. За круглым столом сидели две брюнетки и Эдита Павловна. В темно-синих деловых костюмах мои будущие мучительницы выглядели сдержанно и строго. «Ох, упекут меня, упекут…» – нараспев подумала я и попыталась вспомнить, чему нас учили в школе. Но вряд ли во время летних каникул в голове хотя бы одного ребенка удастся отыскать хотя бы одно внятное определение или правило… И я не была исключением – мысли вертелись юлой, и, как назло, на первый план выступала всякая глупость о тех же самых коровах, курах, огурцах и патиссонах.

– Я оставлю вас, – сказала бабушка, и на ее лбу образовались две глубокие морщины, которые, наверное, предназначались мне. «Надеюсь, за тебя краснеть не придется», – говорили они, отнимая у меня часть боевого настроя.

Эдита Павловна вышла, а меня проткнули насквозь два острых взгляда. К сожалению, дороги к отступлению не было, я вежливо улыбнулась и запоздало произнесла:

– Добрый день.

– Добрый день.

– Присаживайтесь, Анастасия.

Я старалась отвечать на вопросы внятно и развернуто, желая продемонстрировать уверенность и наличие нормального словарного запаса (а то некоторые сомневались, что он у меня есть), но часто путалась, сбивалась и терялась. Задачки вообще повергли меня в ужас, я даже не знала, с какого бока к ним подступиться, вопросы на логику осилила лишь процентов на тридцать, зато уж чем я точно могла похвастаться, так это познаниями в области литературы. Когда я встала и громко выдала стихотворение Некрасова «О письма женщины, нам милой!», одна из преподавательниц явно перестала дышать, а затем принялась что-то записывать в блокнот, видимо, свои соображения по поводу моего выступления. И записывала она их довольно долго.

После собеседования состоялось совещание с Эдитой Павловной, на которое меня не пригласили. Да я бы и не смогла выдержать суровую правду о своих познаниях – покраснела бы, побледнела и сбежала обратно в деревню. Потом мне сообщили, что бабушка ждет меня в своей комнате. Готовясь услышать приговор, я торопливо выпила чай в столовой, сделала нервный круг по залу и направилась к лестнице. С одной стороны, мне нечего было терять, с другой – неизвестность пугала.

– Твое отставание, увы, слишком велико, впрочем, это неудивительно… мы примем меры и исправим ситуацию… я собираюсь вложить достаточно средств в твое образование и надеюсь, ты меня не разочаруешь… не надо, Настя, меня разочаровывать, не надо… у тебя есть математические способности, но они находятся в зачаточном состоянии… плюс стоит только по литературе… – Эдита Павловна с царственной осанкой сидела в кресле и обрушивала на меня раздражение, холодность и негодование. Морщин на ее лице добавилось, голос стал скрипучим, а каждое слово казалось осколком, летящим в мою сторону со скоростью света. Я превратилась в мышь и автоматически вжала голову в плечи. – Ты повторишь курс, пройденный в этом году, естественно, с более насыщенной программой… за три года из тебя сделают высоконравственного и образованного человека, и я смогу гордиться своей внучкой… школа находится в пятидесяти километрах от Москвы, и это – очень престижное заведение, где учатся дети достойных людей… уверена, ты справишься, и мне не придется краснеть из-за твоего поведения или оценок…

Торжественно кивнув, я согласилась с вынесенным приговором. Мои щеки все же вспыхнули от стыда, и выражение лица Эдиты Павловны смягчилось. Она натянуто улыбнулась и тоже кивнула, скрепляя наш договор нерушимой печатью.

– Еще не все потеряно, – со значением произнесла она, желая меня приободрить.

– Да, конечно, – выдавила я и тяжело вздохнула.

Я боялась услышать какую-нибудь болезненную фразу, например: «Твои родители вряд ли бы гордились сейчас тобой», и поэтому желала скорейшего окончания разговора. Я стану умнее. Хорошо. Я буду зубрить правила и формулы, читать по пять раз каждый параграф и… хотя у меня большие проблемы с музыкальным слухом, я тем не менее запишусь в хор!

Если бы этот дом был мне родным, то, наверное, трехлетнее обучение вдали от семьи могло бы расстроить, а так… Я уже чувствовала себя перекатиполем, и даже не верилось, что я много лет прожила на одном месте в обществе тети Томы. Душа устала от лихорадочного состояния растерянности, я плыла по течению, точно тонкая сухая ветка – вперед, вперед, вперед… Но о береге я мечтала. Очень сильно.

– А теперь давай поговорим о хорошем. – Эдита Павловна расслабленно откинулась на высокую спинку кресла и плавно положила руку на край стола. Бордовый лепесток розы упал на скатерть, качнулся и замер. На всякий случай я сосредоточила свой взгляд на нем, потому что интуитивно подозревала, что у нас с бабушкой может быть разное понимание хорошего. – Я хочу представить тебя обществу. В следующую субботу я приглашу друзей семьи, знакомых и тех, кто мне интересен. Летом я всегда устраиваю званый вечер, а теперь и повод имеется… – Она сдвинула брови и на полминуты задумалась, затем произнесла тихо: – Да, с этим тянуть не стоит… Пусть знают, что у Ланье всегда в рукаве есть козыри… Мы – сила… – Затем Эдита Павловна посмотрела на меня и холодно добавила: – Ты жила за границей. Про деревню забудь. Не желаю никогда слышать об этом.

Около своей комнаты я встретила Нину Филипповну и поздоровалась, она тоже остановилась, поздоровалась в ответ, одернула белую вязаную кофту и коротко улыбнулась.

– Ты от бабушки? – спросила она.

– Да.

– Я собираюсь к ней…

– Эдита Павловна сказала, что в следующую субботу пригласит гостей…

– Летний бал, – просто объяснила Нина Филипповна, – в нашем доме это традиция. Будет много народу, музыки, цветов… – Она замолчала, смутилась, поправила волосы, нервно дернула плечами. – Извини, мне нужно идти…

Я смотрела на нее и поражалась, насколько они с Корой разные, хотя сестры. Если одна – яркая грозная птица (или кобра…), то вторая… м-м-м… ручей. Да, ручей. Нину Филипповну я больше ни с кем и ни с чем сравнить не могла. От нее шли тепло и ласка, но, кажется, все ее чувства и порывы были скованны и сжаты.

– Летний бал, – повторила я, вспоминая с грустью Лилькины компотно-пирожковые вечеринки. – Почему бы и нет… Ладно… Я справлюсь…

 

Глава 8, в которой я превращаюсь в Золушку, танцую и шокирую светское общество

Приготовления начались уже на следующий день. Мебель (а в зале ее было немного) передвинули, и без того чистые светильники протерли, полы покрыли не то лаком, не то блеском. Из ниоткуда, точно по мановению волшебной палочки, появились небольшие круглые столы и стулья с изогнутыми спинками, стеклянные этажерки, витиеватые золоченые подставки для цветов, высокие и низкие вазы из одинакового полупрозрачного стекла и пока не работающий фонтан. Всеми организационными вопросами занималась Кора, но можно было с уверенностью сказать, что каждое ее действие издали контролирует Эдита Павловна.

Своего дядю я видела лишь вечерами, и он не принимал никакого участия в подготовке к балу. Нина Филипповна (я догадалась, что на ее плечах лежит ответственность за ведение домашнего хозяйства) изредка прохаживалась по залу и то поправляла шторы, то устраивала репетицию сервировки стола, то выбирала скатерти, то сидела над меню, ставя галочки, плюсики, стрелочки, подчеркивая и зачеркивая те или иные блюда. Она была немногословна и держалась в стороне, собственно, поведением мы были с ней похожи. «Наверное, она тоже росла в деревне, а потом о ней вспомнили и притащили в этот дом», – фантазировала я, умирая от скуки.

Лера целыми днями носилась с журналами, выбирая платье. Ей хотелось нечто красивое, удивительное и вызывающее. Бабушка, посмотрев на одну из фотографий, недовольно поджала губы, категорично покачала головой и попросила Кору объяснить дочери, что такое вкус, а что такое вульгарность.

К Лере раза три приходили подружки. Компания запиралась в комнате, и оттуда доносились восклицания, ахи, охи и звонкий смех. Меня, конечно, не приглашали… Испытывая частые приступы одиночества, я написала и отправила Лильке два письма и в основном проводила время в библиотеке за чтением книг.

– Мама, пора позаботиться о ее платье, – проходя мимо меня, как-то бросила Кора. – И я не представляю, что можно сделать с ее волосами… Наверное, лучше поднять вверх и собрать на затылке.

Она говорила обо мне так, будто я была кукла в витрине магазина, но я не обиделась. Я уже давно обратила внимание на то, что слова тети меня не расстраивают и не задевают. Летят себе мимо и летят…

– Не волнуйся, – сухо ответила Эдита Павловна, ставя малюсенькую чашку с кофе на угол столика. – Я обо всем позаботилась, сегодня вечером состоится примерка.

О платье я думала нечасто, вряд ли бы мне разрешили выбрать его самостоятельно…

«Только бы не пышное и без рюшек, без дурацких лент и бантиков…» – молилась я, мысленно рисуя различные фасоны, подходящие под определение «ужасные».

Бабушка носила одежду густых и мрачных тонов, любила тяжелые бусы, объемные кольца, черные и коричневые кружева. Лишь один раз я видела ее в бежевом костюме без украшений (она куда-то уехала рано утром и вернулась поздно вечером), и поэтому моя участь обещала быть незавидной. «Или бабушка сделает меня похожей на себя, или мне предстоит нацепить настоящее бальное платье восемнадцатого века и предстать в нем перед гостями». Я бросила взгляд на Нину Филипповну, мечтая о поддержке, но она была занята розами, и лишь тяжелый вздох вылетел из моей груди. Раздобыть бы шапку-невидимку…

Но опасения оказались напрасными – у какого-то известного модельера бабушка заказала три светлых платья, не отягощенных рюшками и бантиками. Я сразу влюбилась в светло-серое и надеялась заполучить именно его (кремовое смотрелось по-детски, а в белом я чувствовала себя неловко).

– Какое тебе понравилось больше всего? – хмурясь, спросила Эдита Павловна.

– Серое! – с надеждой выпалила я.

– Мне тоже. – Она позволила своим губам растянуться в улыбку, развернулась и, считая вопрос решенным, выплыла из комнаты.

Платье приталенного силуэта, с короткими рукавами-крылышками, с вышивкой и бусинками на поясе опускалось почти до пола, вовсе не подчеркивало худобу, а делало меня стройной и… наверное, приятной. При каждом шаге умеренные волны юбки подрагивали, ткань ловила капли света и серебрилась.

– Ух ты… – выдала я, замерев перед зеркалом.

Оставшись одна, я наконец-то смогла справиться с беспокойством, унять смятение и разглядеть себя хорошенько. Волнение ушло, в груди перестали отбивать тревогу неведомые молоточки, и зеленые глаза превратились в чайные блюдца…

Это было мое первое вечернее платье. В нем я чувствовала себя странно, но…

Я себе нравилась.

И я действительно была похожа на маму.

«Если бы Павел встретил меня вот такой…»

* * *

К субботе зал превратился в сказку. Я никогда не видела столько орхидей и роз сразу… Да вообще столько цветов не видела (если не считать мои любимые васильки и ромашки в поле). Тонкий, восхитительный аромат пропитал весь дом, он кружил, задевал струны души, смущал… В таком странном, тихом и одновременно перевозбужденном состоянии я находилась второй раз в жизни (первый раз случился 1 сентября, когда я пошла в первый класс), мне хотелось сбежать, забиться в угол, а потом вернуться, а потом опять сбежать…

– Анастасия, отправляйся в свою комнату и не выходи до вечера, – строго сказала бабушка, спускаясь по лестнице. – Тебе необходимо успокоиться, я не хочу, чтобы гости подумали, будто у тебя не все в порядке с нервами. Как ты стоишь?! Не сутулься и перестань раскачиваться.

Легко сказать «успокойся», но как это сделать? Я вернулась в свою комнату, села на кровать и стала переводить взгляд с платья, висящего на вешалке, на туфли, стоящие рядом со шкафом. Через несколько часов мне предстояло лицом к лицу столкнуться с «высшим обществом Москвы», так утром объявила Кора. А мне бы в деревню… на вечеринку с компотом и пирожками… Но, увы, меня вырвали из той жизни и переместили в другую. Здесь нужно всегда держать спину ровно, быть готовой к едкостям и колкостям, соответствовать и гордо нести на плечах фамилию Ланье. В душе я уже не очень сопротивлялась, потому что чем дальше, тем сильнее мечтала о встрече с Павлом. Мне хотелось, да, хотелось, чтобы однажды он увидел меня иной и горько пожалел о своем торопливом решении…

До слуха донесся стук в дверь, я вздрогнула и обернулась.

– Можно? – раздался мужской голос.

– Да, войдите, – ответила я.

Этого парня я видела несколько раз, он помогал по хозяйству и иногда выполнял обязанности водителя. Лера как-то сказала: «Если бы он не родился в бедной семье, то я бы на него запала». Он и правда был симпатичным: светловолосый, голубоглазый, широкоплечий, с сильными руками, и от него исходила какая-то космическо-электрическая энергия, хотя внешне он казался абсолютно спокойным.

– Привет, – бросил он, подходя ближе. – Твои цветы.

Протянув коробку, он чуть наклонил голову набок и улыбнулся.

В коробке лежал маленький букетик из трех белых роз, обвязанных серебряной лентой.

– А… – начала я. – А-а… они от кого?

– Ни от кого, – ответил парень. – Эдита Павловна сказала, что ты должна будешь держать их в руках.

– Когда?

– Когда станешь спускаться к гостям по лестнице.

– Понятно, – буркнула я и, желая сменить тему, спросила: – А как тебя зовут?

– Тимофей. Тим.

– А меня – Настя.

– Я знаю.

Поднявшись с кровати, я подошла к окну и положила коробку на журнальный столик. Мне хотелось поговорить хоть с кем-нибудь, и желательно, чтобы приободрили и пожалели.

– А ты не в курсе… На таких вечерах танцуют?

Почему-то этот вопрос я все время боялась задать бабушке или кому-то еще. То есть я догадывалась – танцуют, но не знала, как именно.

– Нервничаешь? – вместо ответа спросил Тим.

– Ага.

– Если не будешь раскачиваться, то этого никто не заметит, – вновь улыбнулся он.

О, я опять раскачивалась!

– Не буду, – пообещала я.

– Да, на таких вечерах танцуют, но немного, обычно народ ест, собирается кучками и разговаривает.

– Спасибо.

– За что?

– За поддержку, – ответила я и робко улыбнулась.

Наши глаза встретились, и несколько секунд мы стояли неподвижно.

– Мне пора идти, – сунув руку в карман брюк, сказал Тим. – А к тебе сейчас придет парикмахерша, мужайся.

Подмигнув, он вышел из комнаты, а я вынула букетик из коробки и понюхала его. «Главное – продержаться первый час, а потом будет легче», – утешила я себя и вновь посмотрела на платье.

* * *

Лилька, Славка, Доня, Колька вряд ли бы меня узнали. Байкал, наверное, попросту бы облаял, а сторож Дмитрий Петрович или обматерил бы с ног до головы от удивления, или сдвинул кепку на затылок, присел и вдохновенно произнес: «Мать честная! Это ж как вы из нее такую Снегурку состряпали?!»

Шея, руки, ноги по-прежнему были длинными и тощими, движения заторможенными, глаза перепуганно-огромными. Волосы, как и хотела Кора, подняли, накрутили и закрепили перламутровыми заколками. Три локона свешивались набок, касались то щеки, то уха, пружинили и подпрыгивали. Теперь с бледным лицом, в сером платье я выглядела ледяной статуей, готовой растаять и превратиться в лужу от первого луча солнца или блика хрустальной люстры. Одно дело примерять, а другое – не отступать и не сдаваться… Я дрожала, кусала губы, сутулилась и вспоминала добрым словом тетю Тому. И это была последняя стадия паники.

Эдита Павловна сказала, что зайдет за мной, когда придет время, и сама проводит в зал. Лера сказала, что я наверняка опозорю фамилию Ланье и «не вздумай ничего есть, ты же элементарно не умеешь пользоваться ножом и вилкой». О, если бы мне разрешили воспользоваться ножом в целях отмщения, я бы… А впрочем, не стоит об этом…

Кора сказала, что я выгляжу нормально, но пахну деревней.

Тим странно посмотрел на меня и вообще ничего не сказал.

– Анастасия, ты готова? – Эдита Павловна вошла в комнату неожиданно, придирчиво оглядела меня, сжала губы и одобрительно кивнула. На ней хорошо сидело атласное платье цвета шоколада, отделанное на груди и по подолу тонкой лентой красно-коричневых кружев. Золотое колье с темными камнями безупречно подходило к наряду, сияло сдержанностью и достоинством.

– Да, готова, – выдохнула я.

– Пойдем, гости собрались. Возьми букет, расправь плечи, по ступенькам спускайся неторопливо, смотри прямо, но не споткнись. После того как я представлю тебя, улыбнись и подойди к Коре – торжественная часть на этом будет закончена, – командным тоном дала указания бабушка.

– Хорошо.

Мы покинули комнату и направились к лестнице. Эдита Павловна впереди, я – сзади. С первого этажа несся приглушенный гул голосов и еле уловимая музыка. На втором этаже почему-то было темно, и я подумала, что, наверное, грохнусь уже здесь, споткнувшись о какой-нибудь порожек или бахрому ковра. Тело отказывалось меня слушаться, я удивлялась, каким образом вообще передвигаюсь… Может, это сон?..

О, если бы рядом был по-настоящему близкий человек, готовый меня поддержать добрым словом, если бы хоть что-то помогло унять дрожь… О… о…о…

И в этот момент, сжимая букетик чуть ли не до хруста, я поняла: спасение есть! Есть, есть то, что меня вытащит из пучины страха, поддержит и спасет!

Мамино ожерелье.

Конечно, оно! И только оно! Это как будто рядом очень близкий человек… самый близкий на свете!..

– Я сейчас… я кое-что забыла! – выпалила я, притормозив.

Эдита Павловна обернулась и окатила меня ледяным недовольным взглядом.

– В чем дело?

– Мне нужно в туалет… я быстро…

Я не могла сказать правду, потому что бабушка наверняка бы не разрешила надеть дешевую безделушку на столь торжественное мероприятие. Но для меня-то цена не имела значения, вернее, ожерелье было бесценным потому, что ранее принадлежало маме.

Кругом полутьма, и Эдита Павловна заметит мою вольность лишь на лестнице. Или не заметит… не обернется и не заметит…

– Быстро! – резанула бабушка, вложив в это слово весь гнев этого мира.

Развернувшись, я серебристой стрелой полетела в комнату. Нервно открыла дверцу шкафа, встала на цыпочки, протянула руку и… коснулась пальцами своего богатства. Да! Обратно я шла быстрым шагом. Эдита Павловна стояла ко мне спиной.

– Все.

– Надеюсь, впредь подобная неорганизованность не повторится.

– Никогда, обещаю, – серьезно ответила я и скрестила пальцы.

Это была маленькая победа, маленькое счастье, которое придало силы и расправило мои плечи. Теперь я знала, что не споткнусь, не упаду, справлюсь хотя бы с торжественной частью. Да, я гадкий утенок в красивом оперенье лебедя, да, я богомол и инопланетянин, но на моей шее нить тепла, света и любви. «Мама, мама, ты со мной…»

Ожерелье очень подходило к платью – круглые хрустальные камушки, квадратные зеленые камушки и еще зеленые капельки…

Когда мы начали спускаться по лестнице, стало тише, зал пришел в короткое движение, а затем картинка замерла. Увидев столько людей в вечерних нарядах с бокалами в руках, я забыла и свое имя, и свой возраст, и в какой стране живу. «Да посмотри же ты на себя, как есть кладбищенская часовня!» – воскликнула бы тетя Тома, если бы увидела меня.

На предпоследней ступеньке мы остановились, Эдита Павловна выдержала паузу, затем обвела присутствующих победным взглядом и помпезно произнесла:

– Дорогие друзья, я очень рада, что вы откликнулись на мое приглашение. Поверьте, я счастлива видеть вас здесь сегодня. Это лето для меня особенное, потому что наконец-то в наш дом вернулась моя внучка. Я не слишком большая поклонница заграничного образования, но в данном случае выбирала не я, а ее покойные родители… – Эдита Павловна помолчала немного, а затем добавила: – Позвольте представить – Анастасия Ланье!

Она выдержала еще одну паузу и повернулась ко мне. На ее лице сияла высокомерная улыбка, но… Лицо бабушки вдруг побледнело, глаза округлились, и в них замер не то ужас, не то безграничное удивление… Она чуть подняла правую руку, опустила ее и сделала маленький шаг назад. Я, находясь в состоянии прострации, автоматически перевела взгляд на Кору, потому что по сценарию пришло время улыбки и «ухода со сцены», но лицо тети тоже было бледным…

Тишина в зале звенела, музыка плыла, но она точно жила совсем в другом измерении, она не касалась происходящего…

– Вы позволите, Анастасия?

Я повернула голову и… И испытала следующий шок. Передо мной стоял тот самый незнакомец, который несколько дней назад «похитил» меня. На нем был безупречный черный смокинг с шелковыми лацканами, белая рубашка и щегольская бабочка, а из нагрудного кармана торчала белоснежная полоска платка. И мужчина, недавно продемонстрировавший мне богатство семьи Ланье, ждал, протянув руку.

– Вы позволите, Анастасия? – повторил он.

А что позволю-то? Нельзя ли попонятнее?.. Я все же из деревни приехала…

В голове у меня образовалась каша, в душе, впрочем, тоже. Я молча вложила руку в его ладонь и улыбнулась (раз по сценарию положено, то мне не жалко).

– Музыку! – крикнул он, и мелодия сначала стала четче, а затем рванула к потолку.

Незнакомец потянул меня за собой, развернул, обнял одной рукой, немного отстранился и заглянул в глаза. О, начинал сбываться следующий кошмар… Я боялась танцев… прилюдных… длинных или коротких… медленных или быстрых…

– Это вальс? – прошептала я.

– Да.

– Я не умею.

– Не торопись и не упадешь, – ответил он ровно.

Позже эти слова не раз спасут меня от разочарования, боли, глупости… Да много от чего. Я впитала их, запомнила накрепко, и в дальнейшем они всплывали именно тогда, когда было нужно. «Не торопись и не упадешь». А если они не всплывали, значит, приходило время набить шишки и сделать выводы…

– Мамочка… – прошептала я, и мы понеслись по залу, кружась, как два листа на ветру.

Наверное, скорость передвижения была нормальной, но мелькали лица, цветы, столики, светильники, и мне казалось, что мы летим с неимоверной быстротой и с минуты на минуту грохнемся на пол или врежемся в пирамиду из бокалов (или же рухнем в фонтан). Но сильные руки держали крепко, и доносилось насмешливое: «Раз, два, три… раз, два, три… раз, два, три…»

Я немного умела вальсировать, дурачились как-то у Лильки на вечеринке, может, поэтому быстро схватила ритм и переставляла ноги довольно сносно. Правда, иногда туфли задевали мыски ботинок моего «похитителя», и в эти мгновения я автоматически зажмуривалась… Вообще-то, происходящее приравнивалось к скандалу, но я об этом не знала.

Когда музыка стихла, незнакомец спокойно, без суеты, повел меня обратно к бабушке. Каждой клеточкой тела я ощущала тяжесть воздуха, она буквально давила на плечи, сжимала горло и оседала в легких. На меня устремились десятки, а может, и сотни взглядов, и что-то было не так… Моя еще детская интуиция отчаянно пророчила катастрофу.

Ну да, я не слишком хорошо танцую, но не трагедия же это… Эдита Павловна, Кора, Нина Филипповна продолжали стоять на тех же местах, и их лица по-прежнему были бледны.

– А почему они на меня так смотрят? – спросила я, не в силах вытерпеть напряжения.

– На то есть причина.

– Какая?

– Удивительная. На тебе сейчас надето ожерелье из изумрудов и бриллиантов, узнав стоимость которого ты бы мгновенно упала в обморок. Пожалуй, поберегу твою нервную систему… Это ожерелье принадлежало Екатерине Великой, и она подарила его одному из своих любовников – английскому послу. Этакая щедрость и благодарность, вместе взятые. Всю историю я рассказывать не буду, просто не успею, как видишь, до твоей многоуважаемой бабушки остались считаные метры… – Мой «похититель» усмехнулся и продолжил: – Ожерелье давным-давно является символом Дома Ланье, но около десяти лет назад оно бесследно исчезло. Твоя бабушка отрицала это, но журналисты долго не могли успокоиться и, надо отдать им должное, почти прижали Старуху к стенке… Кстати, откуда оно у тебя?

– Нашла под подушкой, – честно ответила я.

– Неплохо, – вновь усмехнулся он и серьезно добавил: – Вернулась ты, и вернулся символ Дома Ланье. Да, неплохо.

Каждое слово эхом отдавалось в моем уже воспаленном мозгу. Я не знала даже приблизительной стоимости ожерелья, но понимала, что она баснословна! А я хранила его в доме тети Томы, в шкафу, за подкладкой старого осеннего полупальто… Но как оно могло быть таким дорогим, если оно такое простое?.. Вроде простое… Ко мне ожерелье попало чуть больше двух лет назад, а где же оно находилось до этого?.. И кто мне его положил под подушку вместе с маминой фотографией? В тринадцать лет я утешилась тем, что где-то рядом живет человек, знающий моих родителей, хорошо относящийся к ним, теперь же все усложнилось… «Надо вспомнить… надо вспомнить… в тот день я познакомилась с Павлом… его семья была поблизости…» Но здраво мыслить не получалось, я бы действительно упала в обморок, если бы еще минуту терзалась подобными вопросами. «Это стекляшки, стекляшки…» – сказала я себе и встретила на этот раз обжигающий взгляд бабушки.

– Возвращаю вашу внучку в целости и сохранности, – с улыбкой произнес мой «похититель». – Танцует она плохо, зато, как я заметил, хорошо разбирается в украшениях.

Эдита Павловна промолчала. Взяв меня за руку, она поставила меня рядом с собой и наигранно радушно произнесла:

– Прошу всех к столу!

– Правда, он красавчик? – прошипела мне в правое ухо Лера.

– Кто? – прошептала я в ответ.

– Он, дурочка.

– А кто – он?

– Клим Шелаев. Враг нашей семьи. – В голосе Леры было столько удовольствия, что я повернула голову в ее сторону.

– Иди за мной, – скомандовала Эдита Павловна и отпустила мою руку.

Задержавшись, я быстро спросила:

– А почему бабушка зовет его в свой дом?

– У них такие отношения, – пожала плечом Лера. – И потом, она считает, что врагов нужно держать как можно ближе к себе, тогда будешь знать о них больше. И не думай, что он пригласил тебя на вальс, потому что ты писаная красавица. Нет! Ты для него – сопливая тощая дылда, не более того. Это он назло бабушке сделал. Черт, и почему Клим взрослый, почти на пятнадцать лет старше… А я бы хотела…

Дальше я Леру не слушала, впечатления и так переливались через край! Двинувшись вслед за бабушкой, я посмотрела на Шелаева, но, похоже, он наигрался, и моя персона его больше не интересовала. Устроившись за столиком возле фонтана, он улыбался и о чем-то разговаривал с восхитительной брюнеткой в алом платье. Я дотронулась пальцами до изумрудов и бриллиантов и с горечью подумала о том, что скоро у меня отберут ожерелье… Но оно принадлежало маме, а значит, теперь мое. Разве нет? «Ну, почему, почему оно не стоит копейки? Какой бы я могла быть счастливой, если бы оно стоило копейки…»

– После торжества я жду тебя в своей комнате, – промолчав почти двадцать минут, судорожно произнесла Эдита Павловна. Сделав глоток воды, она еле слышно добавила: – Это знак… я поступила правильно…

* * *

В комнате я сразу устроилась в углу, то есть шагнула в полутьму и вытянула руки по швам. Так спокойнее. Если бы сейчас мне предстояла «душевная беседа» с тетей Томой, я бы знала к чему готовиться: сначала взрыв гнева, затем водопад брани, затем «заноза, как есть заноза!», потом «постриг», голодовка и тридцать три наказания на мою несчастную голову. И я бы держалась молодцом: помалкивала, немного оправдывалась «для поддержания разговора», а в конце смирилась и принялась бы драить полы, выбивать ковер и таскать дрова. Но Эдита Павловна в дровах не нуждалась, а полы и так блестели…

– Где ты взяла это ожерелье? – остановившись около стола, крепко сжав спинку стула, спросила бабушка.

– Мне его подарили на день рождения.

– Чушь! – выдохнула она, но тут же взяла себя в руки, сдвинула брови и потребовала: – Рассказывай, я хочу знать все.

Значит, дело было так… Влюбилась я в самого лучшего мальчика на свете, пришла домой и…

Я понимала, что бабушка мне, скорее всего, не поверит – дорогущие украшения никто деревенским девочкам под подушки не подкладывает, но врать не имело смысла, да и на ложь в данном случае у меня попросту не хватило бы фантазии. «Ну, мы пошли с классом на экскурсию в местный исторический музей, и там я не удержалась и стащила ожерелье Екатерины Второй и скипетр Ивана Грозного, а еще я хотела прихватить бронзовую пушку, но до двери ее не дотащила… В следующий раз я, конечно, постараюсь взять побольше…» Ничего, кроме правды, я сказать не могла.

– У меня был день рождения… тринадцать лет… я ложилась спать и обнаружила под подушкой ожерелье… оно просто лежало… и я взяла… раз день рождения, то значит – это подарок мне… разве нет?

Пока я отрывочно выдавала информацию, Эдита Павловна сверлила меня взглядом и шевелила губами. Слов я не слышала, но она явно что-то говорила. Лицо опять стало бледным, морщины углубились, и бабушка вроде не понимала: радоваться ей или огорчаться.

– Ты говоришь ерунду, никто не стал бы класть тебе под подушку… – она запнулась, – подобную вещь! Ты знаешь, сколько оно стоит?

– Нет, – мотнула я головой и неожиданно резко для себя добавила: – Оно принадлежало моей маме, так ведь?

Эдита Павловна подалась вперед, ее правая бровь удивленно подскочила на лоб.

– Иногда мне кажется, что ты даже слишком Ланье, хотя и похожа на мать, а не на отца!

Наверное, это была похвала, но я уже мечтала о какой-нибудь другой фамилии – Иванова, Сидорова или Воробьева. Мне показалось, что ожерелье на моей стороне, потому что я почувствовала тепло на шее, и волна спокойствия прошла по моему телу, расслабляя окаменевшие мышцы.

– Если это украшение принадлежало моей маме, то я его не отдам, – упрямо выдала я и сжала кулаки.

Закинув голову назад, Эдита Павловна искренне расхохоталась, ее пышная грудь заколыхалась, складки на платье заволновались.

– С чего ты взяла, что оно принадлежало твоей матери? Не все так просто, Анастасия, – успокоившись, царственно усевшись на трон-стул, произнесла она. – Что ж, давай будем откровенны друг с другом, кто знает, возможно, именно сегодняшний день станет переломным… – Эдита Павловна выдержала многозначительную паузу. – В тебе течет моя кровь, и я хочу, чтобы ты помнила об этом всегда. Ты еще девочка, но я буду разговаривать с тобой как со взрослой. Сначала еще раз с подробностями расскажи, как ожерелье попало к тебе, а потом я объясню его значимость и ценность.

И я рассказала, умолчав о Павле и маминой фотографии. История получилась короткой, но я старалась наполнить ее деталями – у бабушки не должны были остаться сомнения по поводу ее правдоподобности.

– С чего ты решила, что это собственность твоей матери? – спокойно спросила Эдита Павловна.

– Видела на одной из фотографий… – почти честно ответила я. – Мама его носила.

Два дня назад я умолила бабушку показать мне комнату родителей. Я мечтала узнать подробности их отношений, коснуться родного мира, получить какую-нибудь памятную вещичку, но вместо этого попала в… стерильную палату. Комната была чиста и пуста. На полках шкафов вообще ничего не лежало, только в ящике комода я обнаружила два фотоальбома, нераспакованный набор шариковых ручек и несколько скрученных и стянутых резинкой газет. В фотоальбомах хранилось около пятнадцати фотографий: на одной была маленькая я, на другой – мама с папой, потом опять мама и какие-то незнакомые люди, потом папа… И ожерелье мелькнуло несколько раз, так что мое объяснение вполне имело право на жизнь. В данном случае мне не хотелось говорить правду, бабушка потребовала бы предъявить доказательство – ту фотографию, которая лежала у меня под подушкой, и, возможно, забрала бы ее… А этого я бы точно не вынесла!

– Хорошо… Дело в том, что данное украшение имеет историческую ценность, и оно всегда много значило для Ювелирного Дома Ланье. Это знак, лицо, символ! Оно передается из поколения в поколение… – Эдита Павловна чуть приподняла голову и внимательно изучила меня с ног до головы, будто проверяла, а точно ли я являюсь представителем следующего поколения. – Ожерелье нужно носить… обязательно нужно носить… – Ее взгляд остановился на моей шее. Глаза зелено-бурого цвета потемнели, а затем засветились страстным огнем. – Камни гаснут, перестают играть, если его не носить… К тому же, – бабушка вышла из оцепенения, – время от времени мы должны демонстрировать его в обществе. Для меня оно слишком… короткое, Карине тоже не подходит, смотрится на ней неуместно, Нина вообще не тот человек, который справился бы с подобной задачей, поэтому, когда Дмитрий женился, я приняла решение передать символ Ланье твоей матери.

«Тогда я еще не знала, что твоя мать окажется недостойной особой», – вот какие слова были написаны на лице бабушки.

– Понятно, – кивнула я.

– Но я хочу подчеркнуть, – Эдита Павловна подняла указательный палец правой руки и подалась вперед. – Я хочу подчеркнуть, что ожерелье принадлежало и всегда будет принадлежать Дому Ланье. Если бы твоя мать решила покинуть нашу семью, например, развелась бы с моим сыном, она вернула бы его мне. Это условие, о котором она знала. Речь идет не о безделушке, Анастасия…

Мои руки сами потянулись к шее, осторожно сняв ожерелье, я подошла к бабушке и положила его рядом с вазой. Я полюбила его, очень сильно полюбила, потому что оно хранило тепло моей мамы, но… «Если там еще замешана Екатерина Вторая и ее любовник – английский посол, то уж ладно, возвращаю в целости и сохранности…» – Я проглотила горькую иронию, качнулась на каблуках и спросила:

– Я могу идти?

– Подожди. – Эдита Павловна коснулась кончиками пальцев изумрудных капелек. – Я приняла решение. Ожерелье будет принадлежать тебе. Ты окончишь школу, вернешься и получишь его. А теперь иди.

Развернувшись, обремененная весомой ответственностью, я вышла из комнаты, прикрыла неплотно дверь и услышала раздраженные бабушкины слова:

– Что за девчонка! Даже спасибо не сказала! – Затем тишина, и наконец: – Господи, я дожила до этого дня… оно вернулось к нам…

– Хочу быть Ивановой или Сидоровой, – прошептала я и поплелась в сторону лестницы.

Последний гость уехал полчаса назад, за окнами стояла ночь, но я не представляла, как можно лечь и уснуть…

– Анастасия! – раздался за спиной требовательный голос. Я обернулась и увидела Эдиту Павловну, стоящую около двери. – Вернись.

Я послушно поплелась обратно. Ноги горели от каблуков, поэтому, притормозив, я сняла туфли.

– Иду… сейчас…

Подойдя ближе, я остановилась за метр от бабушки.

– Человека, с которым ты сегодня танцевала, зовут Клим Шелаев. Никогда не доверяй ему. Никогда. Он умнее и всегда будет умнее тебя, запомни это, Анастасия. И он… ненавидит меня и всю нашу семью. Ясно?

Конечно, ясно. Чего же здесь неясного?..

– А зачем вы его приглашаете?

Эдита Павловна коротко усмехнулась, скривила губы и ответила:

– Это холодная война. И он – достойный противник.

 

Глава 9, в которой я отчаянно грызу гранит науки

До конца августа в моей жизни не происходило никаких особых событий. Ответного письма от Лильки я так и не получила, немного погоревала по этому поводу, а потом успокоилась. Лера проводила время со своими подругами, меня то игнорировала, то задевала едкими фразами, и, конечно, никакой дружбы между нами случиться не могло. Я продолжала читать книги и морально готовилась к отъезду в школу. Иногда даже хотелось, чтобы момент прощания наступил поскорее – долой уроки дурацкого этикета, навязанные бабушкой, а также однообразие дней и скука.

Хорошие отношения у меня сложились лишь с Ниной Филипповной, вернее, она держалась в стороне, но изредка мы разговаривали, и этого было вполне достаточно, чтобы перестать дергаться и подумать о чем-то хорошем.

Мысли о Павле посещали меня все чаще и чаще. Завися от бабушки целиком и полностью, я уже понимала его и не слишком судила… Иногда воспоминания сжимали сердце, и я жалела, что рассталась с любимым человеком так нелепо, по-детски, что не сказала нужных слов, не попробовала все исправить… Часто представляла его рядом, фантазировала и однажды даже обнимала подушку, воображая, будто это он.

Как-то утром к нам приехал невысокий седовласый мужчина лет пятидесяти, и бабушка попросила меня ответить на его вопросы. Это был частный детектив, и он два часа спрашивал про ожерелье, жизнь в деревне, друзей и врагов… Мне кажется, ответами он остался недоволен, потому что постоянно качал головой, морщил крючковатый нос и, сделав короткую запись в пухлой тетради, каждый раз нервно швырял ручку на линованные страницы. Зато я, поговорив с ним, освежила в памяти всю свою деревенскую жизнь и потом два дня пребывала в хорошем настроении.

– Анастасия, я надеюсь, мне не придется за тебя краснеть, – напутственно сказала Эдита Павловна, когда пришло время отъезда. – Я буду внимательно следить за твоими успехами, и помни – ты Ланье.

Забудешь такое! Да если бы мои мозги вынули и промыли в тазу, я бы не забыла.

Когда машина покинула пределы Москвы, из моей груди вырвался вздох облегчения. И хотя в душе образовалась непонятная тоска, деревья, домики, холмы и равнины были приятны и точно звали к себе. Я бы ехала так часов десять, но дорога оказалась короткой…

Школа, в которую меня определила бабушка, конечно, не могла быть обшарпанной (с облупившейся краской на стенах и стертыми полами), я представляла добротный аккуратный дом в кругу деревьев и готовилась увидеть именно такую картинку. Но перед моим взором предстала огромная территория с теннисным кортом, спортивной площадкой, идеальными газонами и клумбами, посреди которой, как пики крема на торте, возвышались два четырехэтажных белоснежных здания. Они не были большими, но производили впечатление чего-то весьма значительного. Я мгновенно оробела и чуть не заныла: «Отвезите меня, пожалуйста, обратно». Это опять был совершенно не мой мир… Но я к нему привыкла довольно быстро, наверное, потому что действительно хотела учиться.

В школе жили и приобретали знания пятьдесят девушек из обеспеченных семей. Кто-то радовался отдельной от родителей жизни, кто-то скучал, кто-то тосковал, а кого-то вообще прислали на перевоспитание. Покидать территорию учебного заведения мы имели право только на каникулах (за редким исключением), зато родственникам и друзьям разрешалось приезжать три раза в месяц. Директриса строго следила за выполнением всех правил и не терпела даже малейших нарушений. Но нарушения случались довольно часто, потому что половина учащихся была избалована и задирала нос к потолку.

Я очень многого не знала, часто выглядела глупо и особенно отличилась на первом уроке информатики, когда встретилась с ноутбуком… Интернет. Мой мозг отказывался верить в существование такого достижения цивилизации! От моих вопросов у преподавателя округлялись глаза, он кашлял и смотрел на меня со все возрастающим недоумением. В классе не замолкал смех, из-за чего мои щеки и уши становились пунцовыми. Но как можно осознать факт существования электронной почты и при этом не сойти с ума? Каким образом эти письма отправляются и как их там получают?.. Путь у них есть? Он измерим, ощутим, кому-нибудь ясен? Я была готова верить только в то, что можно потрогать руками, а виртуальность вызывала растерянность и беспокойство. После урока информатики мне захотелось выйти на улицу, поднять голову к небу и все же отыскать среди облаков летящие по назначению белые конверты… Возможно, я раньше ошибалась и путала их с птицами…

Дружеские отношения у меня сразу сложились с тремя одноклассницами: Симой, Катей и Таней. Их родители были помешаны на работе, мало интересовались дочерьми и считали, что главное – это финансовое благополучие. Вот на этой почве – горемычной ненужности – мы и сошлись. Девчонки были младше меня на год и слушали истории о выходках Кольки и Славки, раскрыв рты. «Ну ничего себе…» – восхищенно вздыхала Симка. «Вот это да!» – восклицала Катя. «Везуха тебе», – мечтательно выдавала Таня. Я пообещала бабушке не распространяться о своем прошлом, поэтому мои рассказы были весьма урезаны и со стороны воспринимались как каникулы у дальней родственницы.

Я полагала, что Эдита Павловна временами станет меня навещать, но она лишь звонила раз в десять дней и выслушивала отчет об оценках. Меня это ничуть не расстраивало, наоборот, я расслабилась и просто училась. Но через месяц мне все же привезли первые гостинцы, и человеком, преодолевшим расстояние в пятьдесят километров от Москвы до школы, оказался Тим.

– Настя, к тебе приехали, – сообщила администратор, и я, удивленная, устремилась к воротам, гадая, кого же сейчас увижу. С бабушкой я разговаривала за день до этого, и она ничего не говорила о своем приезде, так что мне было над чем поломать голову.

Увидев Тима, я улыбнулась до ушей и махнула ему рукой. Он в ответ тоже махнул и пошел навстречу.

– Привет.

– Привет, – ответила я.

– Как поживаешь?

– Хорошо, а ты?

– И я хорошо. – Тим улыбнулся и чуть приподнял пакет, который держал в руках. – Эдита Павловна велела передать тебе фрукты, печенье и шоколад, я не знаю, что ты любишь, поэтому купил на свой вкус.

Как же я была рада увидеть его! Точно ко мне издалека приехал самый настоящий друг! И в эту минуту мне нравилось в нем абсолютно все: и загорелая кожа, и светлая челка, и белая футболка с рисунком на баскетбольную тему, и рваные на коленях джинсы, и потрепанные кроссовки.

– О, спасибо… – блаженно выдохнула я и схватила пакет. – А ты торопишься?

– Вроде нет.

– Я сейчас отнесу пакет и вернусь, ладно? И ты мне расскажешь, как у вас дела…

– Пакет можно оставить в машине, – предложил Тим, и я кивнула. – А тебя с территории отпустят?

– Не-а, но весь этот лес в нашем распоряжении. – Я указала на школьный мини-парк. – Или можем прогуляться к летней сцене, здесь скамейки, а там – кресла.

Тим действительно никуда не торопился и провел со мной около часа. Он не слишком любил трепать языком, и мне с трудом удалось вытянуть из него семейные новости. Кора с мужем отправились отдыхать к Тихому океану, у Эдиты Павловны осенние мигрени, и Нина Филипповна проводит с ней все свободное время, Лера, пользуясь отсутствием родителей, позволила себе на вечеринке у подруг алкоголь, явно не рассчитала силы и вернулась домой, хохоча и распевая глупые песни, за что была сурово наказана бабушкой – послешкольный домашний арест должен продлиться еще три недели, и «никаких денег еще целый месяц!». Тим изобразил недовольство моей двоюродной сестры и непреклонность Эдиты Павловны, и я искренне расхохоталась, живо представляя себе все это.

– А у тебя здесь как? Тюрьма или терпимо? – спросил он, устраиваясь на скамейке.

– Терпимо, – ответила я. – Да мне, собственно, ничего и не нужно.

– И на сколько лет тебя сюда запихнули?

– На три года.

Тим хмыкнул, посмотрел на меня, нахмурился и отвел взгляд. Я поняла, он хотел сказать что-то по поводу моего пребывания здесь, но не стал. Наверное, он придерживался Лериной теории – меня сюда спровадили, потому что я, по сути, обуза, которой еще очень далеко до достойного члена общества. Но он, в отличие от моей сестры, явно сочувствовал мне и не считал это справедливым.

– Занудное местечко, – улыбнулся Тим, и выражение его лица стало мягким и каким-то мальчишеским.

– Школа, – многозначительно произнесла я и пожала плечами.

Возвращалась я в свою комнату довольная и размякшая, мысли кружили вокруг Москвы, высотных домов, суеты и шума большого города. Я вспоминала зал, лестницу, кухню, столовую… Мне слышались голоса, тиканье часов, музыка летнего бала… Ожерелье. Отношение к нему за последний месяц изменилось, наверное, это случилось оттого, что я больше не ассоциировала его только с мамой, к нему теперь прилагались еще Екатерина Вторая, английский посол и гордость Ювелирного Дома Ланье. Вспыхнувший интерес (а кто же положил мне его под подушку?) погас, я перестала гадать и предполагать…

– Это кто? – в коридоре на меня налетела Симка.

Не понимая, о ком речь, я глупо огляделась и спросила тихо:

– Где?

– Да кто к тебе приезжал, спрашиваю!

– А-а-а, – протянула я. – Это Тим. Привез фрукты, печенье… Хочешь?

В школе нас кормили очень хорошо, и никто не скучал ни по бананам, ни по сокам, ни по шоколадным батончикам с орехами или без. Многие девчонки маниакально следили за своей фигурой и вообще не ходили на ужин, а в обед съедали лишь салат. Поэтому Симка отрицательно покачала головой и продолжила нетерпеливый допрос.

– Он твой парень?

– В смысле?

– Не прикидывайся!

– А-а-а, – опять протянула я, – нет.

Перевозбуждение и любопытство подруги не совпадали с моим блаженно-расслабленным состоянием, и разговор напоминал общение сороки, увидевшей блестящую вещицу, и воробья, урвавшего несколько крошек хлеба после голодного дня.

– А почему он тогда к тебе приезжал? – не унималась Симка.

– Бабушка попросила.

– И ты можешь оставаться спокойной рядом с таким парнем?! И он тебе ни капельки не нравится?

– Нравится, – ответила я и подумала о Павле. На долю секунды мне даже захотелось выпустить из своей души всю правду и боль – рассказать Симке о любви, расставании и получить законную долю сочувствия, но я сдержалась. Подруга была ужасной болтушкой, и, скорее всего, к вечеру подробности моей личной жизни стали бы известны каждому дереву в радиусе десяти километров.

Но оказалось, появление Тима взволновало не только Симку – часам к шести о его приезде болтали все кому не лень. Мне задавали вопросы, за спиной хихикали, я ловила завистливые взгляды, и даже королева нашей школы – Соня Курочкина – остановила меня около библиотеки и поинтересовалась, как зовут этого парня и кем он мне приходится. Волна дошла до директрисы, та забеспокоилась, что у меня (буквально под окнами школы!) состоялось свидание с молодым человеком, о котором ровным счетом ничего не известно, и позвонила Эдите Павловне. Бабушка ее успокоила, объяснила, что Тим – помощник и водитель, о чем позже и было вскользь объявлено девочкам. Я вздохнула с облегчением…

Появление на территории лиц мужского пола с приблизительным возрастом от шестнадцати до двадцати пяти лет всегда строго контролировалось. «Крутить любовь» категорически запрещалось, но попытки нарушить запреты случались с удивительным постоянством. Молодые люди представлялись братьями или курьерами, перелезали ночью через забор и пускались на всевозможные ухищрения, пытаясь встретиться со своей девушкой. Преграды их не останавливали, наоборот, добавляли романтики и обостряли чувства. Администрация стояла насмерть, но влюбленные парочки находили места для уединения и провоцировали очередной скандал с обязательным прилюдным позором. Но воспитательные меры не приносили результата, потому что каждая вторая мечтала о подобном позоре (спала и видела)… И чем кошмарнее, тем лучше!

Тот факт, что Тим оказался бабушкиным служащим, ничуть не понизил его рейтинг и не успокоил слухи, наоборот, теперь о нас говорили как о неравной паре и прочили интересную жизнь с вечной борьбой за любовь. Я не принимала никакого участия в обсуждении моего «жениха», надеясь, что тема умрет сама собой и не придется в дальнейшем выслушивать советы, твердить «между нами ничего нет» и ловить лукавый блеск в глазах девчонок. Всему виной была привлекательная внешность Тима: его крепкая фигура, светлые волосы и симпатичное лицо. Он нравился даже моей двоюродной сестре, но снобизм останавливал ее порывы. Хотя мне казалось, она предчувствовала отказ и поэтому фыркала и нарочно морщила нос.

На первые каникулы я не поехала в Москву – Эдита Павловна вместе с Ниной Филипповной отправилась поправлять здоровье на минеральные воды, и моя участь была решена. Я не расстроилась, особенно потому, что Симке и Тане тоже предстояло скоротать неделю в стенах школы. Тим опять привез гостинцы, но его ожидали бесконечные дела, поэтому он лишь передал пакет и укатил обратно.

Под Новый год за мной приехала Кора, переговорив с директрисой о поведении и успехах в учебе (это потребовала бабушка), она скомандовала: «Марш в машину!» – и села за руль. Я не могла не вспоминать нашу первую с ней дорогу из деревни и удивлялась тому, какая же невероятная у меня жизнь… Я просто быстро привыкаю к обстоятельствам, но она же невероятная…

Первый раз для меня Новый год содержал все необходимые атрибуты: дом был украшен, посреди зала стояла наряженная бесподобная елка, мигали огоньки гирлянд, и, конечно, состоялся ужин на сто персон (единственный минус). Бабушка посматривала на меня уже с оттенком гордости, и это дало мне возможность несколько расслабиться. Но я продолжала игнорировать нож, когда приходилось ломать какую-нибудь хитроумную котлету (имеющую наверняка не менее хитроумное название) на кусочки. И эта маленькая шалость тайно повышала мне настроение. Я ловила себя на мысли, что мне важно противостоять фамилии Ланье хоть в чем-нибудь – любая маленькая победа, которая никого не интересовала и оставалась незамеченной, забавляла и трепетом отдавалась в душе. С такими задатками из меня никак не могла вырасти стопроцентная зануда, пропитанная снобизмом, сухая и злая. И это был еще один повод порадоваться.

Шестнадцатилетие прошло спокойно, в школе. Тим привез бабушку с Ниной Филипповной, я получила подарки, цветы и витиеватую похвалу за пятерки. Девчонки, сначала прилипшие к окну, а затем подслушивающие у двери, весь вечер твердили: «Ты заметила, как он на тебя смотрел?», «Невозможно поверить, что между вами ничего нет…», «Когда он тебя поздравлял, его голос хрипел…». Это была самая настоящая глупость, потому что Тим меня поздравил около ворот, и его короткой фразы никто, кроме бабушки и тети, не слышал.

На лето я вернулась домой, где сразу встретила ревность и недовольство Леры, раздражение Коры и подчеркнутое равнодушие дяди, Семена Германовича Чердынцева. Прошлым августом я с ним практически не общалась, кроме сухого «здравствуй», он не говорил мне ничего. Теперь, не поворачивая головы, он изредка отпускал в мою сторону общие нравоучительные фразы и продолжал заниматься своими делами. Иногда Семен Германович нарочно делал вид, будто меня не замечает, и я в такие моменты тоже нарочно брала книгу и садилась поблизости. Не так уж много веселья было в доме бабушки, и я продолжала самостоятельно себя развлекать.

Однажды ночью я мучилась бессонницей (после того как мне приснился Семен Германович у школьной доски с указкой в руке и сливой вместо носа, я уже не могла закрыть глаза и отбыть в царство Морфея). Поднявшись с кровати, в легкой пижаме, босиком я потащилась на кухню за водой или соком, но на лестнице неясный приближающийся шум остановил меня. Слух обострился, любопытство щекоткой отозвалось в животе… Автоматически я юркнула к этажерке и замерла, надеясь, что тусклый свет луны не выдаст меня…

По ступенькам с третьего этажа, нервно размахивая правой рукой, спускалась Лера. На ней были светлые джинсы и белая майка, наглядно демонстрирующая отсутствие лифчика.

– Сволочь… – шипела моя двоюродная сестра. – Как он смел… даже на порог не пустил… сволочь…

Она ходила к Тиму – других вариантов просто не существовало. Он часто оставался на ночь в доме, потому что приходилось рано вставать и везти то бабушку, то Семена Германовича, то Нину Филипповну на работу или еще куда. Дядя не любил водить машину, предпочитал сидеть, развалившись на заднем сиденье, и почитывать газеты или отчеты. Он владел страховой компанией и вечно бормотал под нос цифры и негодовал по поводу неведомых мне процентов.

Почему-то услышать, как Лера костерит Тима за то, что он не повелся на ее уловки, мне было приятно. Он хорошо относился ко мне, и, наверное, поэтому я желала ему лучшей доли, чем «милое» общество Валерии Ланье. Ну, во всяком случае, в тот момент я думала именно так – разве у меня были иные мотивы?..

В конце августа я вновь отправилась в школу и, надо сказать, на этот раз с огромным удовольствием. Симка неожиданно выросла, и теперь мы с ней были одинакового роста, чем она жутко гордилась, потому что считала меня… м-м-м… весьма симпатичной. Таня коротко постриглась, выщипала брови, нацепила на ногу золотой браслет и постоянно вставляла в речь слово «коронно», а в общем она осталась такой же болтушкой и хохотушкой. Катя приняла твердое решение стать врачом и пребывала в мечтательном состоянии, старательно выбирая, каким именно. Симка с серьезным видом, еле сдерживая улыбку, рекомендовала ей остановиться на карьере проктолога.

– Ты даже не представляешь, – вдохновенно говорила она, прижав руку к груди, – как богат и разнообразен мир прямой кишки. Не можешь же ты прожить жизнь, так и не заглянув в…

На этом месте мы с Таней зажимали рты ладонями и хохотали до упаду.

– Дуры вы, – беззлобно отвечала Катя. – Вот застрянет у вас что-нибудь в этой прямой кишке, и сами ко мне придете, а я вам скажу… знаете что?

– Что? – вопрошали мы.

– А я вам скажу: тащите свою прямую кишку к кому-нибудь другому!

– И какой ты врач после этого? – укоряла Симка, качая головой.

Моя жизнь потекла уже в привычном ритме: уроки, дополнительные занятия, ноутбук, кино, болтовня с девчонками, уроки, дополнительные занятия… Я была спокойна и довольна, но постоянно ощущала одиночество и тосковала, сама не знаю почему. Все реже и реже я доставала из чемодана шарф Павла, клала его на колени и вздыхала – в моей душе постепенно становилось меньше того волшебного белого пуха, который взлетал, стоило вспомнить зеленые глаза, улыбку, простые, но теплые фразы, дрожь в теле и поцелуй… Я добросовестно боролась со своими чувствами и начинала побеждать. Иногда мне хотелось превратиться в ледяную сверкающую глыбу, и пусть Павел однажды увидит меня именно такой! Иногда я мечтала забыть обо всем и влюбиться по уши в кого-нибудь другого, чтобы сердце больше не болело…

Осень и зиму вместо Тима с гостинцами приезжал другой водитель – мрачный дядька с рыжими усами, торчащими в стороны. Он походил на Бармалея, стандартно произносил: «Это от Эдиты Павловны», протягивал пакет и уезжал. Видимо, он сам очень любил орехи, потому что и печенье, и кексы, и шоколадки – все было ореховое.

– И где же твой парень? – интересовалась Соня Курочкина, недавно подвергшаяся прилюдному позору за тайную встречу с лохматым музыкантом. – Вы расстались?

– Нет, – от нечего делать вдохновенно фантазировала я. – Нас разлучили обстоятельства. Моя злыдня двоюродная сестра кое-что рассказала бабушке и… м-м-м… мы не должны пока встречаться… это может все окончательно испортить… но мы собираемся бороться за свое счастье… да… м-м-м… из последних сил… особенно во время каникул…

На каникулах мы с Тимом пересекались редко и обменивались лишь приветствиями. Бабушка взялась водить меня по музеям и галереям, и дни летели галопом. Картины я не слишком любила, портреты еще куда ни шло, но полуобнаженные женщины с гроздьями винограда вызывали у меня продолжительную чесотку.

Тим приехал в конце апреля и своим появлением вновь всколыхнул девичьи сердца. В черных брюках, белой рубашке с двумя расстегнутыми верхними пуговицами и закатанными рукавами он выглядел как молодой мафиози, уставший после тяжелого трудового дня (устал распределять и контролировать потоки героина и оружия на Востоке и Западе…). Я обрадовалась точно так же, как и в первый его приезд, и, быстро шагая к воротам, поймала дребезжащую мысль: «Интересно, а Лера до сих пор делает попытки с ним сблизиться?»

– Привет, Ланье, – сказал он мягко. – Давно не виделись.

– И где же ты пропадал? – улыбнулась я.

– Эдита Павловна купила еще один загородный дом – рядом со святыми местами, и мне приходится мотаться туда-сюда и помогать по мере сил.

– Сочувствую, – выдохнула я и нарочно игриво, пытаясь унять радостное волнение в груди, спросила: – Яблоки с апельсинами привез?

– В машине, – ответил Тим. – Ты же не откажешься со мной прогуляться?

Он тоже улыбнулся, а я подумала, что мне всегда не хватало вот таких простых отношений и приятельской поддержки со стороны уверенного, внимательного и доброго человека. И хорошо, что мне уже семнадцать, и я на многое смотрю иначе, и мозги у меня теперь не набекрень.

Пройдя немного по аккуратной дорожке, мы сели на скамейку и принялись болтать. Вернее, болтала я, из Тима опять же пришлось вытягивать новости бесконечными вопросами.

– Ты стала другой, – сказал он, закончив повествование на тему житья-бытья семейства Ланье.

– Поумнела, – кивнула я. – Лоб увеличился в два раза, потому что голова опухла от мозгов.

Убрав волосы назад, я продемонстрировала свой лоб.

– Да, увеличился значительно, – усмехнулся Тим. – Еще год, и ты вернешься домой… Решила, куда поступать будешь?

– Полагаешь, бабушка разрешит мне сделать выбор? – хитро прищурившись, спросила я.

– Полагаю, не разрешит.

– Вот поэтому я и не трачу время на мысли об этом.

– Вполне разумно, – иронично одобрил Тим и отвел глаза в сторону. Мы немного посидели молча, а затем он вытянул ноги и сказал: – А я – балбес, окончил только техникум, а дальше учиться некогда.

– Ну и нормально, – пожала я плечом. – А сколько тебе лет?

– Двадцать два.

– Еще не старый, – широко улыбнулась я.

Тим хмыкнул, повернул голову и легко предложил:

– А давай сходим куда-нибудь…

– Через год! – засмеялась я. – Когда я вернусь домой навсегда.

– Ладно. Мороженое любишь? Готов накормить тебя мороженым.

Забавно было планировать такую встречу, вроде не по-настоящему, но она обязательно должна состояться. Можно ее ждать, а можно и не ждать.

– Договорились, – ответила я и деловито протянула руку, желая скрепить уговор.

Рука Тима оказалась сильной и жесткой, я это почувствовала, хотя мою ладонь он сжал бережно.

 

Глава 10. Я возвращаюсь в мир Ланье и узнаю, что браки совершаются вовсе не на небесах, а в комнате моей бабушки

С опозданием на миллион лет у меня появились почти нормальные грудь и бедра, далеко не такие пышные, как хотелось бы, но все же… Теперь я походила на женскую особь богомола или инопланетянина, чему бесконечно радовалась. Когда прозвенел последний звонок, утихли прощания и чемодан был собран, я ощутила горечь и блаженство одновременно. Свобода. В воздухе пахло свободой, новыми устремлениями и свершениями, но позади оставалась хорошая часть моей жизни.

– Надо же, – скривила губы Кора, оглядев меня с головы до ног, – кто бы мог подумать… Тебя тут сливками и сметаной кормили, что ли?

За последние полгода (а именно столько мы не виделись) я набрала только два килограмма, при моем росте и худобе это был смешной вес, но он, похоже, сразу бросался в глаза.

«Капустой!» – чуть не брякнула я в ответ, вспомнив байку о том, что если употреблять капусту в больших количествах, то грудь приобретет весьма внушительные размеры. Соня Курочкина однажды съела два кочана, надеясь на быстрый результат, но после этого вовсе не сменила лифчик, а просидела двое суток в туалете.

Кора смотрела на меня не слишком-то добро, мы обе понимали, что я возвращаюсь навсегда, и упечь меня куда-нибудь далеко и надолго больше не получится. Хотя я бы не отказалась еще пару лет побыть подальше от чужого сердцу дома Ланье. Но теперь этот дом должен был стать мне родным. Пусть так.

Эдита Павловна встретила меня с довольной улыбкой. Школьные успехи ее давно не удивляли и не слишком интересовали (отличные оценки воспринимались как должное), но я сама произвела на нее особое впечатление. Она перестала видеть во мне долговязую деревенскую девочку и вдруг разом осознала, что прошло три года, и мне уже восемнадцать с хвостиком.

– Анастасия, – царственно произнесла Эдита Павловна. – Ты стала весьма интересной девушкой, боюсь, очень скоро мне придется принимать сватов и отваживать женихов, – ее зелено-болотные глаза сначала заискрились смехом, а затем погасли. Бабушка прищурилась и добавила: – Надеюсь, ты собираешься получать образование и дальше.

– Да, я бы хотела.

– Тогда новость, которую я сообщу, будет для тебя приятной, – она немного помолчала. – Ты зачислена в университет. Экономический факультет. Подробности позже…

В моей душе ничего не екнуло, не оборвалось, не взмыло в небо, не запрыгало, не заплакало – я предполагала, что этот вопрос решится именно таким образом. Правда, к экзаменам я морально готовилась, но Эдита Павловна (волевым решением и наверняка финансами) их упразднила.

– Хорошо, – стойко приняла я следующий приговор.

– Затем, я надеюсь, ты получишь второе высшее образование.

– Конечно.

«Нет проблем!..»

До ужина меня «приводили в порядок» – бабушка поручила Коре отвезти меня в салон (волосы ей показались слишком длинными, ногти, впрочем, тоже…), а затем в магазин. Тетя покупала мне только серую, черную или белую одежду и усмехалась, когда я протягивала руку к чему-нибудь яркому. «Деревню из тебя, как я погляжу, за три года так и не выдавили», – говорила она, небрежно листая вешалки. Сама Кора любила красные, бордовые, густо-зеленые кофты, и, надо сказать, они ей шли и очень хорошо гармонировали с черными волосами.

На ужин я отправилась в приподнятом настроении, хотя понимала: далеко не все рады моему возвращению. Нина Филипповна улыбнулась, Лера фыркнула и закатила глаза к потолку, Кора сделала вид, будто я тень, падающая от мимо пролетающей мухи. Эдита Павловна пребывала в задумчивости, а Семен Германович на пару секунд замер с протянутой к хлебу рукой, потом скользнул взглядом по моей фигуре, отвернулся и нервно скомкал салфетку. Этот взгляд оставил неприятный осадок в душе, но размышлять над этим совершенно не хотелось – голод урчал в животе.

– Ты стала взрослой, Анастасия, – торжественно произнесла Эдита Павловна, поднимая бокал с белым вином. – И, я надеюсь, ты осознаешь это. Я возлагаю на тебя большие надежды.

– Мне, между прочим, в апреле тоже исполнилось восемнадцать, – вставила Лера. – И я тоже хочу, чтобы на меня возлагали надежды.

– Для начала научись нормально себя вести, – отрезала Эдита Павловна. – За этот год ты извинялась за свое поведение более пятидесяти раз.

Лера обиженно сжала губы и уткнулась в тарелку.

«Пожалуй, теперь она меня вообще возненавидит», – подумала я.

Бабушка действительно «драла с меня три шкуры», завышала планку, расписывала мое будущее чуть ли не по дням, подчеркивала перспективы. И это несмотря на то, что приличную часть своей жизни я провела в деревне, где не обучалась манерам, зато лазила по деревьям и ела без помощи ножа (а часто и вилки). Лера же выросла здесь, на глазах, и, по сути, должна была претендовать на первое место… Но Эдита Павловна никогда не говорила о ней так, как обо мне.

– Мама, ты слишком строга, – произнесла Кора, защищая дочь.

– Нет. У Леры в голове одни гулянки и мужчины, – с раздражением ответила бабушка. – Ты разбаловала ее. – Она посмотрела на меня, отложила в сторону салфетку, неожиданно поднялась и произнесла: – Анастасия, пойдем со мной.

Вроде только за стол сели…

Я так хотела есть, что наплевала на этикет и, как только Эдита Павловна развернулась и поплыла к арке столовой, схватила кусок хлеба, сыр и отправилась следом, торопливо пожевывая. Я бы с радостью отдала все надежды, возложенные на мои хрупкие плечи, Лере (весьма сомнительное удовольствие быть любимицей бабушки, особенно потому, что в данном случае любимица приравнивается к жертве) и нормально бы, по-человечески поела.

– Что ты можешь сказать о мужчинах? – спросила Эдита Павловна, резко остановившись посреди своей комнаты. Шторы были сдвинуты, пространство освещали лишь два ночника, отчего обстановка казалась мрачноватой.

«У них есть хвост», – чуть не ляпнула я.

– А я… м-м-м… в каком смысле?

– В прямом.

«Знать бы, что у этих мужчин прямое», – тяжело вздохнула я и привычно-нервно качнулась на пятках.

За три года Эдита Павловна практически не изменилась: та же горделивая осанка, пышно уложенные седые волосы, чуть приподнятые дорожки бровей, не вялые, а аристократические морщины, тяжелые бусы на шее (на этот раз коралловые)… По ее виду нельзя было определить, жалует она мужское население планеты или нет.

– Нормально отношусь, – выдала я нейтральный и, в общем-то, правдивый ответ. История с Павлом тлела в душе, я привыкла жить в обнимку с этой детской, но сильной любовью, и мои чувства не искали другого берега.

Эдита Павловна прошлась от окна к кровати, застеленной коричневым с золотым отливом покрывалом, кинула на меня сухой взгляд, остановилась и скрестила руки на груди. В ее глазах горели твердость и решимость.

– Ты молода и пока не разбираешься в людях, к некоторым важным вопросам относишься легкомысленно и недальновидно. А между тем очень важно сохранить достоинство и не совершить ошибок там, где они абсолютно недопустимы. В жизни каждой женщины брак играет огромную роль, а ты еще должна помнить – ты Ланье… Не стоит поддаваться мимолетным соблазнам, не стоит увлекаться теми, кто не относится к нашему кругу. Сейчас тебе еще рано думать о браке – впереди учеба в университете, но это не значит, что ты можешь вести себя… – Эдита Павловна опустила руки, приподняла подбородок и многозначительно закончила: – Неосторожно.

– Я собираюсь учиться…

– Это правильно, но я все же подумаю о твоем будущем. Анастасия, не надо брать пример с Валерии. Ее поведение далеко не безупречно.

О, если бы мне позволили быть немножко небезупречной…

– Я собираюсь учиться, – повторила я.

– Ты же хочешь со временем обрести семейное счастье?

– Да, конечно, как мои родители…

Договорить не получилось, глаза Эдиты Павловны потемнели, и я осеклась.

– А это еще один повод позаботиться о твоем будущем, – произнесла она холодно.

Я вышла из комнаты в состоянии легкой растерянности. Шкодливые смешинки щекотали нос и просились на свободу. С ума сойти… неужели настанет день, когда ко мне приведут молодого мужчину и скажут: «Анастасия, это твой жених, свадьба назначена на конец лета» или «Анастасия, вас уже поженили, познакомься…». Наверное, я поняла бабушку слишком буквально, а она лишь желала предостеречь меня от необдуманных поступков, от того, за что школьная директриса выводила на середину класса и ругала долго и самозабвенно.

Улыбнувшись, пожав плечами, я собралась вернуться к столу и съесть еще хоть что-нибудь, но дверь бабушкиной комнаты от сквозняка немного приоткрылась, точно приглашала узнать какую-то тайну. Я протянула руку, чтобы закрыть ее, и услышала голос Эдиты Павловны – она разговаривала по телефону.

– …да, я хочу, чтобы ты приехала… Сначала одна, а затем с сыном… завтра сможешь?.. Это важный разговор, и его не стоит откладывать… конечно, я буду ждать… мы давно не виделись… да, приятно проведем время за чашкой чая… Как вы отдохнули?.. А погода?.. Я наконец-то избавилась от мигреней…

Отойдя от двери, я покачала головой. «…да, я хочу, чтобы ты приехала… сначала одна, а затем с сыном…»

Мне уже наметили мужа?

– Нет, этого не может быть…

Тряхнув головой, прогоняя дурную мысль, я пошла к лестнице, но сердце постукивало нервно и часто. «Завтра я должна подслушать их разговор, иначе сойду с ума…»

* * *

Утром приехал Тим. Он собирался отвезти Нину Филипповну и кухарку на рынок – Эдита Павловна осталась недовольна вчерашними овощами, да и пришло время совершить глобальную закупку продуктов. Нарочно задержавшись в столовой, вспоминая уговор (уже припорошенный пылью), я, пряча улыбку, допивала чай и доедала кекс. Нестерпимо хотелось воспользоваться обретенной свободой – сходить куда-нибудь, повеселиться, поболтать с хорошим человеком, и я вдохновенно и мечтательно предвкушала прогулку, сдобренную обещанным мороженым.

– Привет! – бодро сказал Тим, увидев меня. – Можно поздравить с возвращением?

– Ага.

– Я освобожусь часа через три, рванем куда-нибудь?

– Мороженое, – лукаво и многозначительно произнесла я.

– Я не забыл, – просто ответил он.

В моей груди счастливо ухнуло, и все волнения отошли на второй план. Вернувшись домой, я остро нуждалась в поддержке, и вот она – рядом. Можно протянуть руку и дотронуться до нее или долго разглядывать, подперев щеку кулаком, улыбаться и предвкушать.

Тим пригласил меня в маленькое уютное кафе с узкими светящимися витринами, небольшими квадратными столиками, желтыми лампами и тонкими ароматами выпечки, дразнящими аппетит. Мы заказали кофе, по кусочку яблочного штруделя и две огромные порции мороженого: ванильные шарики, шоколадные, фисташковые и вишневые. Тим ел мало, а я, пребывая на вершине спокойствия, лопала с удовольствием.

– Как тебя встретили? – спросил он. Положил ложку на блюдце, откинулся на спинку стула и стал смотреть на меня.

– Нормально.

– Плакат «Добро пожаловать домой!» был?

Я развеселилась. Тим знал, каково мне приходится, и это упрощало многое.

– Ну-у… – нарочно задумчиво протянула я, – кажется, не было…

– Ты стала очень красивой.

Поперхнувшись яблочным штруделем, неожиданно покраснев, я искренне выпалила:

– С ума сошел, что ли!

Сначала засмеялся Тим, а потом уже и я.

Мы просидели в кафе часа полтора, я рассказала о школьных делах, о том, что уже скучаю по девчонкам, что впереди учеба в университете. И моя душа желает тихой жизни, без невероятных событий, резких перемен и чьей-либо злости.

– Не в той семье ты родилась, – усмехнулся Тим, подался вперед, протянул руку и коротко в знак поддержки коснулся моих пальцев.

– Мне тяжело, но это пройдет, – призналась я, глядя ему в глаза.

– Если что-нибудь понадобится, то я всегда рядом, – улыбнулся он.

Но уже вечером судьба, проигнорировав мои мечты о тихой жизни, преподнесла такой сюрприз, что я долго не могла привести в порядок мысли и унять дрожь во всем теле. К Эдите Павловне приехала гостья, которую ждала и я… Если вчера мне казалось, что я вот-вот буду втянута в какую-то непонятную историю с замужеством, то теперь эмоции поостыли, и ситуация виделась иначе. Оптимистичнее.

Бабушке хотелось спланировать каждый день моей жизни, предусмотреть каждую мелочь и принять решение за меня – это ожидаемо и неудивительно, но она вовсе не собирается выдавать меня замуж завтра или послезавтра. Сначала учеба, как она сама сказала. Шесть лет университета… Да что будут стоить через шесть лет нынешние планы и договоренности?! Ничего. А значит, мне нужно относиться к происходящему со здоровой долей иронии и любопытства, не более того. «Ау, жених, где ты, какой ты, подумай сто раз: хочешь ли ты сочетаться законным браком с богомолом?» Сам же откажется. «Да не пойду я под венец ни с кем! Я сбегу… как в кино… прямо из загса… вскачу на коня, и – ищи ветра в поле!» Я выросла, и с этим уже ничего не поделаешь. Хотя, похоже, Эдита Павловна именно с этим и собиралась бороться.

Отчасти я храбрилась – иначе было нельзя.

Бабушка с гостьей устроились в малой гостиной на втором этаже. Стараясь выглядеть мечтательной, легкой и непринужденной, навострив уши, я отправилась на разведку. Желание взять книгу в библиотеке служило оправданием прогулки в данную часть дома, так что я хорошо подготовилась к встрече с судьбой и даже немного улыбалась, по-детски радуясь, что обхитрила Эдиту Павловну и опередила ее на шаг.

Мне повезло, дверь была приоткрыта… Оглядевшись, подойдя бочком, я заглянула в щелку…

В кресле, положив ногу на ногу, попивая чай из хрупкой фарфоровой чашки, сидела Мария Александровна – мать Павла. Я еще надеялась на дурной сон, мираж, галлюцинации, а ко мне уже летели обрывки фраз… Пол качнулся, и я сделала вялую попытку схватиться за дверной косяк… Шагнула вправо и прижалась спиной к стене. Прошлое вернулось, оно сцапало меня, как зазевавшегося воробья хватает кошка (пух и перья – в разные стороны!), и сжало своей огромной лапищей.

– …молодежь в большинстве случаев весьма небрежно относится к таким вещам… я не одобряю многочисленные связи… семейные ценности еще никто не отменял… я рада, что наши мнения совпадают на этот счет… – назидательно, без всплесков эмоций говорила Эдита Павловна.

– …Павел весьма сдержан в отношениях и сейчас уделяет внимание только учебе… нет, он ни с кем не встречается… я считаю такой подход правильным… – уверенно и спокойно отвечала Мария Александровна.

– …наше дело познакомить их и объяснить, что в жизни важно, а что нет…. в любом случае никто не собирается сейчас настаивать на браке, пройдет достаточно времени, и тогда…

– …пока они могут общаться и привыкать друг к другу… я очень горжусь Павлом и уверена, он никогда не заставит меня краснеть…

– …я познакомлю тебя с Анастасией… мне кажется, они очень подходят друг другу…

Отлипнув от стены, я попыталась сделать несколько шагов к своей комнате, но ноги превратились в две негнущиеся палки. Полминуты мне понадобилось на то, чтобы уговорить их двигаться. «Нужно сматываться! – кричал мозг и многомудро добавлял: – Беги, беги, беги!..» В своей комнате я оказалась совершенно неожиданно, я думала, буду добираться до нее трое суток, но вот – перед глазами моя большущая кровать, светло-бирюзовые стены, полупрозрачные шторы…

«…уделяет внимание только учебе… нет, он ни с кем не встречается…» – эти слова стучали в висках и наполняли меня трепетным счастьем. Я сидела на стуле, положив руки на колени, и бесконечно повторяла их. И только тогда, когда голова стала пухнуть и превращаться в глобус, я переключилась на другие мысли. Что скажет Мария Александровна, когда увидит «невесту», то есть меня… и как вообще возможно происходящее?.. И что скажет Павел?.. Неужели мы встретимся и… Неужели мы сможем быть вместе?.. Навсегда…

– Ты меня слышишь? – раздался недовольный голос Леры. – Я тебе третий раз говорю: иди в гостиную, бабушка хочет с тобой поговорить.

Вздрогнув, я посмотрела на двоюродную сестру, стоявшую у двери, и отчаянно шмыгнула носом.

– Что?

– У тебя проблемы со слухом? – иронично протянула Лера. – Бабушка ждет в гостиной.

В эту минуту у меня были проблемы не только со слухом, но и с каждым жизненно важным органом тела. Барахлила печенка, ныли почки, легкие превратились в блин, желудок сжался в гармошку, селезенка кашляла…

– Я не пойду, – выдохнула я и отрицательно мотнула головой. – У меня… живот болит и… кости ломит… В общем, нездоровится. Да. – В знак подтверждения сказанного я нервно подскочила со стула, подлетела к кровати, легла, свернулась калачиком и закрыла глаза. Не могла же я объяснить Лере, что у меня глубинный стресс, который способен привести к глобальной потере рассудка, а также к утрате способности двигаться и дышать. Представляю, как бы округлились ее глаза, если бы я рассказала о своих чувствах к Павлу Акимову и о договоре бабушки с его матерью… «Мария Александровна узнает, кто я, и рухнет в обморок…» И чем все это закончится?..

– Ты с ума сошла, что ли? – удивилась Лера. Постояла, помолчала немного и, усмехнувшись, добавила: – Как хочешь… Ну, я, значит, скажу, что ты не придешь?..

– Да. Я больна.

– Хорошо… Но бабушка будет недовольна. – В ее голосе появились ноты радости.

– Я точно не могу…

Лера вышла и закрыла дверь, а меня настойчиво стали кусать вопросы:

Обрадуется ли Павел, увидев меня?

Почему он ни с кем не встречается?

Он помнит обо мне?

Мы и правда поженимся?

Каким он стал?..

– Нет, я не могу сейчас «познакомиться» с Марией Александровной, – прошептала я, сминая угол подушки. – Это же выйдет катастрофа… Конечно, и потом будет катастрофа, но… И бабушка меня убьет. Сегодня или завтра.

Но из-за скорой кончины от рук Эдиты Павловны я не особо переживала – фигура Павла затмила все. Я вновь перебирала наши встречи и взгляды, вновь мечтала о счастье… Невероятном.

«А он даже не догадывается, что за нас все решили… что мы очень скоро увидимся…»

Бабушка пришла ко мне через час. Сдвинув брови, она прошлась взглядом по моему скрученному в бараний рог телу и холодно спросила:

– Ты действительно больна? Нужен врач?

– Мне уже лучше… да… почти все прошло.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Хорошо, но если…

– Тогда я, конечно, скажу.

– Хорошо. – Вопрос с моим самочувствием был решен, и Эдита Павловна переключилась на животрепещущую тему: – Сегодня ко мне приезжала одна знакомая… Она пригласила нас в гости на чай. Ничего не планируй на завтра. Во второй половине дня мы едем к Акимовым. Это достойная семья, и, я надеюсь, ты меня не подведешь.

«Я заставлю себя пользоваться не только вилкой, но и ножом, бабушка, – хотела я сказать, но сдержалась, понадеявшись на то, что к чаю мясо не подадут. – Да и вряд ли у меня получится что-нибудь съесть в ближайший год…»

 

Глава 11. Я тону, гибну, взмываю к солнцу и заодно начинаю расследование

Эдита Павловна сделала все, чтобы придать нашему визиту оттенок невинности. Попросив меня надеть бело-черное приталенное платье и туфли на каблуке, она сначала отвезла меня к своей древней подруге Татьяне Родионовне, которая полчаса наставляла меня на путь истинный («в наше время очень важно встретить хорошего человека», «брак – это на всю жизнь», «нельзя, девочка, разбрасываться своей честью, нельзя»), затем мы отправились в магазин тканей, где бабушка, перетрогав больше половины образцов, ничего не купила, а уж затем водитель повез нас к дому Акимовых. Если бы мы отправились пешком, я бы наверняка превратилась в старую клячу, шла позади, глядя на пыльную дорогу, и спотыкалась на каждом шагу. Я бы растягивала время, превращая секунды в часы.

Мое полосатое настроение (то холодно, то жарко) сохранялось на протяжении всего пути, и только когда машина остановилась около жилого комплекса, обнесенного забором, моя душа наконец-то замерла на одной точке – на точке «этого не может быть, спасите меня, пожалуйста».

На территории комплекса стояли пяти– и шестиэтажные дома, бежевые, красиво отделанные оранжевой и коричневой плиткой. Ухоженные газоны, идеальный асфальт и клумбы с яркими, радующими глаз цветами… Но меня обрадовать ничто не могло, потому что предстояло пережить встречу с Павлом и его матерью – женщиной, ясно давшей понять, какую невестку она точно не хочет…

Представив, с каким нетерпением Мария Александровна ожидает знакомства с внучкой Эдиты Павловны Ланье, я вжала голову в плечи и помолилась. Сюрприз, сюрприз…

Дверь нам открыла сама хозяйка. Она ничуть не изменилась, я бы узнала ее из тысячи других высоких ухоженных красавиц. Ее будто заморозили раз и навсегда! Колючие мурашки побежали по моей спине, к горлу подкатил ком, и я, точно рыба, над которой занесен молоток, жадно глотнула воздуха. Ну как будто в последний раз, а дальше – мгновенная смерть, горячая сковородка и шипящее растительное масло…

– Я очень рада вас видеть. – Мария Александровна щедро улыбнулась, обнажив ряд ровных белоснежных зубов. Такой я ее еще не видела и сразу почувствовала фальшь.

– Добрый день. Наконец-то добрались, – ответила бабушка.

– Добрый день, – просипела я.

Мария Александровна приобняла Эдиту Павловну, отстранилась и только потом посмотрела на меня. Она старалась не выказывать особого любопытства, поэтому взгляд получился скользящим и полупрозрачным.

– Анастасия, не так ли?

Не в силах произнести нормальное человеческое «да», я кивнула. Но, вспомнив бабушкины напутствия, расправила плечи и даже умудрилась вздернуть нос (наверное, именно так должна себя вести гражданка Ланье в любых обстоятельствах).

Мое трепыхание осталось незамеченным, Мария Александровна отвернулась на секунду раньше и радушно повела Эдиту Павловну в одну из многочисленных комнат. «Ничего необычного», – будто подчеркивали они. Я направилась следом, оглядываясь и теребя тонкий пояс платья.

Интерьер квартиры совпадал с обстановкой загородного дома Акимовых: те же тона, акценты, атмосфера, будто я слетала на машине времени назад… А если учесть, что через несколько минут я увижу Павла, то… То вообще – караул!

В просторной гостиной, утопающей в лучах света, Мария Александровна вновь посмотрела на меня. Быстрая тень пробежала по ее от природы бледному лицу, и брови на миг сошлись на переносице. Но кадры судьбы, видимо, не могли лечь один на другой по причине невозможности происходящего, и истина была отодвинута в сторону еще на несколько минут. «Лучше бы поскорее», – мысленно поторопила я, устав умирать.

– Жара, – начала стандартный разговор о погоде Эдита Павловна. – Не люблю лето: тяжело дышать, и пыль столбом.

– Вы абсолютно правы, но на следующую неделю прогнозируют небольшое похолодание, надеюсь, это не очередные сказки Гидрометцентра. Не люблю, когда говорят одно, а на деле оказывается совсем другое. Анастасия, а ты, наверное, любишь лето? – Мария Александровна в очередной раз повернула голову ко мне и… замерла. Память к ней возвращалась… Конечно, она и думать давно забыла о недоразумении в виде деревенской девчонки, но три года и дорогая одежда не могли замаскировать меня до неузнаваемости… И к этому добавлялся мой голос, который неожиданно вернулся и прогремел на всю гостиную, скрепляя прошлое и настоящее.

– Да, я люблю лето. И люблю, когда жарко.

– Присаживайтесь, пожалуйста… – произнесла Мария Александровна, и ее рука замерла в воздухе.

«Ну, да, это я… здравствуйте… Как поживаете? Я не хотела, все как-то само так получилось… Честное слово!»

Больше всего я боялась, что она сейчас разозлится и набросится на бабушку с обвинениями, они поссорятся, и мне потом достанется по полной программе: за молчание и за каждую деревню, существующую на этой планете. Но, во-первых, я не могла признаться бабушке, что подслушивала и подглядывала. Во-вторых, мои отношения с Павлом были слишком личными, и я бы скорее бросилась под поезд, чем рассказала кому-то о любви. В-третьих, мой язык предал бы меня уже на первых секундах диалога – я потеряла бы дар речи, боюсь, уже навсегда.

Мария Александровна не разозлилась, она медленно опустилась в кресло, резко отвернулась и превратилась в статую. Конечно, ее одолевали бесконечные вопросы, но Эдита Павловна была слишком значимой персоной, чтобы устраивать скандал, да и ясность вообще отсутствовала.

«Высшее общество…» – тяжело вздохнула я, чувствуя отчаянность положения. Позже… меня линчуют позже… И сделают это наверняка размашисто и с удовольствием.

«Наверное, она гадает, действительно ли я внучка Эдиты Павловны или это ловкий обман? Как так получилось, и как себя вести?..» Двойственность положения состояла в том, что я вроде, с одной стороны, из «крепостных», а с другой – будущая наследница богатства семьи Ланье. А главное – сама-то я о чем думаю? Совершенно же непонятно!

«Что происходит?» – отражалось на лице Марии Александровны.

«А это всего лишь я…»

Разговор ни о чем протекал минут пятнадцать, я не могла спокойно сидеть на месте, поэтому поднялась с кресла, подошла к окну и принялась смотреть на желтые и красные клумбы. За спиной рушился по кирпичикам мир, горело, полыхало и взрывалось, а я не шевелилась, ощущая, как росток силы дергается, тянется к солнцу и разворачивает небольшие, но широкие листья.

Я хотела увидеть Павла.

Я уже была к этому готова.

Послышались шаги.

Я задержала дыхание.

– Добрый день, Эдита Павловна, – раздался самый лучший голос на свете, и я сжала похолодевшими пальцами край подоконника. Желтые клумбы, красные клумбы, ухоженные газоны, идеальный асфальт… зима, ворота, распухшая губа, Славка, Доня, пирожки, компот, поцелуй…

– Здравствуй, Павел, ты опять вырос? – В голосе бабушки появились веселые нотки, наверное, она так шутила с ним всегда. – Познакомься, это моя внучка – Анастасия. Анастасия, а это Павел.

Пожалуй, на короткий миг мы с Марией Александровной сблизились, потому что, как ни крути, а мы обладали знанием, пока недоступным другим. Мы понимали: судьба уже подошла к тому часу, который меняет все, не спрашивая на то разрешения… Тик-так – и жизнь подпрыгивает и летит кувырком.

Я была уверена – Павел не узнает меня со спины. Я выросла, несколько оформилась, и черно-белое классическое платье, купленное в магазине, где на каждого посетителя полагается четыре консультанта, – это не выцветший сарафан. Но, повернувшись, я увидела на его лице смятение… Может, и не узнал, но я отчаянно напомнила ту, которой он однажды сказал «нет».

– Очень приятно познакомиться, – ровно произнесла я, будто передо мной стоял совершенно посторонний молодой человек. Детская гордость взвилась к потолку, радость, впрочем, тоже… «Да, я пришла в твой мир. Смотри, какой я стала!»

А каким стал Павел?.. Чуть выше, шире в плечах, в сто раз красивее… Но это совсем не имело значения. Если бы меня попросили охарактеризовать его, я бы просто сказала: «Самый лучший…»

Он побледнел, замер, сделал один шаг, остановился. Уверена, его душа летела в ту же бездну, в которую рухнула моя душа еще вчера (когда я поняла, кто победил в конкурсе на лучшего мужа для Анастасии Ланье).

– Очень приятно, – сдержанно произнес он, и, хотя нас разделяли метры, я увидела, как запульсировала тоненькая вена над правой бровью. Мне показалось, или его губы тронула мимолетная улыбка…

Краем глаза я ухватила Эдиту Павловну. Она цепко следила за первой встречей, пытаясь определить сразу: получится или нет осуществить задуманное (лет этак через шесть). Наша реакция явно попадала под гриф «счастью быть», потому что уголки губ бабушки поползли вверх, грудь поднялась от удовлетворенного вдоха и опустилась.

– Полагаю, самое время выпить чаю, – вышла из оцепенения Мария Александровна. Поднялась, вытянулась в струну и внимательно посмотрела на сына.

Мы с Павлом пришли в движение одновременно, точно были связаны прочной капроновой нитью. Но, желая оставить «жениха» и «невесту» в обществе друг друга хотя бы на пару секунд, бабушка резко поднялась, торопливо взяла под руку хозяйку дома и потянула ее к двери.

– В прошлый раз ты накормила меня бесподобными пирожными. Как они назывались? С ореховой глазурью… Я не слишком жалую сладкое, но готова признать – это действительно вкусно.

– Да, они есть… – нервно ответила Мария Александровна.

Я собрала мужество в кулак и приблизилась к Павлу. Какие пирожные… Сейчас я не смогла бы проглотить даже маковое зернышко! Оно бы выпрыгнуло из меня и покатилось по полу. Все чувства собрались в большой мягкий пушистый комок, перепутались и заполнили меня без остатка. Но я все же держалась. Да, держалась.

– Это ты… – тихо произнес Павел. – Это ты…

– Почти я…

Нить, связывающая нас, укоротилась, натянулась и взвизгнула, точно струна. Я заглянула в его зеленые глаза и улыбнулась. Он тоже ответил улыбкой. Мы будто шли по тонкому льду, осторожно проверяя: хрустнет, даст трещину или нет.

– Ты внучка Эдиты Павловны?..

– Ну да.

– И давно?

Смешной вопрос вообще-то.

– С рождения. Так не бывает, да?

– Не бывает. – Павел опять улыбнулся и окатил меня горячим взглядом. Он хотел схватить меня и прижать к себе (я это поняла!), но сдержался. А я хотела повиснуть на его шее и услышать, как ухает его сердце. Бубух-бубух-бубух! Я бы солгала, если бы сказала, что в моей душе перестал полыхать тот огонь… О, какая бы это была бессовестная ложь! Мои руки тянулись к Павлу, мои колени подгибались, в голове гудело, и спасение было лишь в одном – дотронуться, хотя бы один разочек…

– Пойдем пить чай, – сказала я.

Мы развернулись и направились к двери, на миг наши пальцы нечаянно соприкоснулись… И этого оказалось так много и так мало! Представив, о чем в этот момент думает Мария Александровна, я задержала дыхание – случившегося не исправить. Наша встреча, решенная наверху, там, где сияет солнце и несутся по своим важным делам облака, столкнула дом Ланье и дом Акимовых, сотрясла стены, наполнила воздух электричеством, повернула ключи во всех замках. Обратной дороги нет…

За столом, помимо моей бабушки и Марии Александровны, сидел отец Павла – полноватый мужчина с ухоженными усами, который сразу произвел приятное впечатление. Он поднялся, представился («Виталий Петрович, рад вас видеть…»), мы обменялись незначительными приветствиями, и… И я уловила в его взгляде горечь и неловкость, мне вдруг показалось, будто он сейчас скажет то, что я уже много раз слышала: «Анастасия, ты очень похожа на свою мать», но Виталий Петрович произнес другие слова:

– Настя, ты какие пирожные любишь?

– Она любит эклеры, – вместо меня ответил Павел. И мы оба (конечно, оба!) вспомнили день знакомства, ворота, к которым я припечаталась губой, «мам, я пригласил девочек», теплый серый шарф… – Я и сам их люблю.

Мария Александровна звякнула ложкой о блюдце, а Эдита Павловна торжествующе кивнула, принимая фразу Павла за попытку начать ухаживать.

Виталий Петрович положил на мою тарелку кусок шоколадного торта, четыре мини-эклера, ореховое пирожное и тонкую вафельную трубочку, обсыпанную сахаром. Наверное, моя худоба вызвала приступ жалости и естественное желание откормить несчастную, чтобы ее однажды не переломил порыв ветра. Эта подчеркнутая забота поселила в душе некоторое беспокойство. «Анастасия, ты очень похожа на свою мать», – продолжала я слышать несказанные слова.

– …мы заезжали в магазин тканей… но все не то… я ничего не купила… – долетело до меня раздражение Эдиты Павловны.

– …я уже давно ничего не шила, предпочитаю покупать готовое за границей… – Мария Александровна старательно поддерживала разговор.

«Анастасия, ты очень похожа на свою мать», – стучало в висках, и я медленно перевела взгляд с тарелки (в которую спасительно уткнулась носом минуту назад) сначала на Павла, а затем на Виталия Петровича.

Ожерелье. Кто подарил мне на день рождения ожерелье? Моя прежняя версия давным-давно разлетелась вдребезги! Не мог обладать такой дорогущей вещью ни один человек, живущий поблизости, – ни в нашей деревне, ни в соседней. Ни один человек?.. За исключением того, кто сам богат, кто знаком с семьей Ланье, кто в тот день волею судьбы находился рядом…

«Дом Акимовых стоит у озера. Рукой подать. И я сейчас пью чай с Павлом и его родителями… Ожерелье положил под подушку Виталий Петрович. Это точно. – Я опустила глаза, взяла ложку и ковырнула торт. – Мария Александровна ни за что не стала бы дарить мне украшение… вообще ничего не стала бы делать для меня хорошего… Значит, Виталий Петрович… Да, Виталий Петрович. Объяснение есть, просто мне оно пока неизвестно…»

– Ты учишься? – спросил Павел.

– Сейчас отдыхаю… Буду учиться с сентября.

Торт был мгновенно забыт, и мы, не шевелясь, смотрели друг на друга. Сколько лишних людей вокруг, почему мы не вдвоем, нам так много нужно сказать друг другу! Или, наоборот, не сказать, а просто пойти дальше… Прижаться, посмеяться, забыть плохое, схватиться за хорошее и наконец узнать, что такое безграничное счастье!

Мобильник, лежащий на краю стола, сначала загудел, а потом издал приглушенное пиликанье. Виталий Петрович взял телефон, сказал нам «извините», торопливо поднялся, принял вызов и, не желая мешать чаепитию, направился к окну.

– Да, Клим, здравствуй. Спасибо… огромное тебе спасибо. Все устраивает, абсолютно все… Ты уже вернулся? Хорошо. Завтра утром я буду у тебя…

Клим Шелаев. Конечно, звонил он.

Мое тело напряглось – волнение, любопытство, предчувствие вспыхнули в груди и заметались туда-сюда, требуя выхода. Почему же я раньше не подумала об этом! Кто еще, как не враг семьи Ланье, может подробно и охотно ответить на мои вопросы? Да я почти мгновенно узнаю абсолютно все тайны Мадридского двора, включая историю с побегом прежней кухарки, прихватившей половину столового серебра (мой дядя временами негодует по данному поводу и заставляет Нину Филипповну пересчитывать вилки). Три года назад я была пятнадцатилетней нескладушкой, и Шелаев не воспринимал меня всерьез, но теперь-то я выросла и вполне могу встретиться с ним и поговорить!

Меня уже нельзя было остановить, я лихорадочно соображала, где раздобыть номер телефона врага Эдиты Павловны. Причем раздобыть срочно, чтобы раз и навсегда покончить с мучившей меня темой. «Бабушка должна вести телефонную книгу… и, скорее всего, она находится в ее комнате… М-м-м, мне необходимо найти книгу… это не так уж и страшно… М-м-м, и вероятность, что меня поймают и прибьют, небольшая… пятьдесят на пятьдесят…»

– Анастасия, ты почему ничего не ешь? – поинтересовалась Эдита Павловна, видимо, желая и в отсутствии аппетита увидеть переживания по поводу знакомства с Павлом. «Бабушка, поверь, я переживаю… Я просто гибну! Тону! Сто раз подряд умираю! И если хочешь знать правду, то я бы сейчас с ним… поцеловалась. Прямо на ваших глазах! Пятьдесят раз».

– Я ем, – коротко ответила я и, нарушая все мыслимые и немыслимые правила этикета, запихнула в рот целый эклер. Спасибо тому, кто выпек его маленьким…

Провожали нас дружно всей семьей. Мария Александровна и Виталий Петрович стояли рядом, но на их лицах отражались разные чувства. Я не знала, какие именно, возможно, противоположные… Бабушка поблагодарила за гостеприимство, улыбнулась и посетовала на то, что время летит быстро, люди погружаются в дела и совершенно забывают о близких, нужно чаще встречаться, и, конечно, в самое ближайшее время мы должны увидеться вновь… Фразы летели мимо нас с Павлом. Мы нуждались в гораздо большем, чем свидание в присутствии родственников…

* * *

Вернувшись домой, немного успокоившись в стенах своей комнаты, я достала серый шарф и принялась ходить с ним, как ненормальная, от кровати к шкафу. Обнимала его, изредка поглаживала… Наверное, многие психиатрические клиники страны не отказались бы в этот день принять меня к себе. Я хорошо бы вписалась в белую палату с прикрученной к полу мебелью. Остановившись около зеркала, я лишь убедилась в этом окончательно… Стресс накрыл меня с опозданием, что было даже хорошо – никто не видел побледневшей кожи, вытянутых в тонкую жалкую линию губ, округленных пронзительных глаз, заострившихся локтей и коленок.

«Надо ходить, – решила я, – надо много ходить!»

Я продолжила маршировать по комнате, мысленно кидаясь в прошлое, а затем возвращаясь в настоящее. Я и не догадывалась, что через столько лет оказаться нужной будет столь важно! Боль давно притупилась, новая жизнь тянула к себе, но вот после трехлетней разлуки до моего мира вновь дотронулся Павел Акимов, и… большего счастья не требуется. И особая радость состоит в том, что в его груди бушует тот же огонь – расстояния и годы не смогли его затушить, перечеркнуть, изменить.

Перевозбужденному рассудку требовалась передышка, я рухнула на кровать, сунула шарф под подушку и заставила себя думать о Климе Шелаеве. Вернее, о том, как пробраться в комнату Эдиты Павловны и затем выбраться из нее, оставшись незамеченной, а значит, живой. Азарт кольнул в бок, и я принялась кусать нижнюю губу, представляя будущую картину в красках и лицах. Темно. На улице надрывно каркает ворон. Луна светит тускло и предостерегающе. Я крадусь по коридору с наспех сделанным факелом… нет, слишком ярко… с огарком свечи! Который вот-вот погаснет и позволит тьме окружить меня со всех сторон… Ну, и появятся монстры.

«Я чокнутая», – решила я, поерзала немного на пледе и отмахнулась от глупых фантазий.

Вечерами бабушка часто усаживалась с Ниной Филипповной на первом этаже для продолжительного разговора о хозяйственных делах. Они считали, прикидывали, составляли приблизительное меню на следующую неделю, планировали приход гостей или личные поездки. Иногда засиживались до одиннадцати… Это была хорошая возможность отыскать телефонную книгу, и упускать ее я не собиралась.

– Пожалуйста, пусть они сегодня захотят решить свои вопросы, пожалуйста…

И сразу после ужина случилось чудо – Эдита Павловна, обругав нынешнее телевидение, устроилась на диване, немного полистала прессу, а потом позвала Нину Филипповну и велела ей захватить бумаги. На моей улице случился праздник, и не какой-нибудь скромный – с одним воздушным шариком, а продолжительный и громкий, с песнями, плясками и криками «йо-хо-хо!». Я часто дышала, улыбалась и, выдержав пятнадцать минут, победив остатки страха, отправилась «на охоту за мамонтом».

Мне казалось, каждая дощечка паркета скрипит, тень слишком длинная и, цепляясь за мебель, раскачивает ее, стук сердца вообще оглушает весь дом, а на макушке у меня мигалка с сиреной! Но необходимое расстояние я все же преодолела, и никто не помешал мне сделать это.

Приоткрыв дверь, я юркнула в комнату и зачем-то посмотрела на часы. Подошла к письменному столу, бегло оглядела книжицы и папки, выдвинула верхний ящик… Удача, видимо, сидела на моем плече – в глаза бросился черный корешок, на котором золотой краской был изображен старый добрый телефонный аппарат с трубкой, похожей на половинку бублика.

– Ура… – прошептала я, быстро вытащила книгу и открыла ее на букве «Ш».

«Клим Шелаев, черт его побери!» – третья строка сверху, а далее цифры, разделенные черточками. Цифры, сразу впечатавшиеся в мой мозг.

– …да, мы можем поговорить, а что произошло… я довольна встречей… подожди, Маша, я не понимаю… давай спокойно…

Громкий, с командирскими нотами голос Эдиты Павловны разорвал тишину и стал приближаться…

Пару раз я имела возможность наблюдать за трусливыми зайцами, находящимися в состоянии глубокой паники, именно так и выглядела я, пихая телефонную книгу обратно, нервно задвигая ящик, отчаянно ища место для укрытия! Выбора особого не было, и я юркнула за четырехстворчатую ширму, стоящую в углу рядом со старомодным трельяжем и полками, заставленными бледными фарфоровыми статуэтками барышень в различных нарядах.

Ширма, изготовленная в японском стиле, не пропускала и капли света, что давало возможность благополучно укрыться. Но останется ли бабушка в комнате после разговора?.. Выбираться-то как?..

Пытаясь унять дрожь, я принялась мысленно твердить номер телефона Клима Шелаева – цифры всплывали и исчезали, а между ними постоянно вклинивался вопрос: «повезет или не повезет?»

– …да, Анастасия провела некоторое время в деревне… не вижу причин для беспокойства… что здесь такого?.. – Эдита Павловна переступила порог, шумно вздохнула, сдерживая раздражение, и спокойно, терпеливо продолжила: – Маша, ты совершенно неправильно воспринимаешь ситуацию, собственно, мне кажется, ты немного запуталась… У тебя есть претензия? В чем она заключается? Девочка пережила страшный стресс – она потеряла родителей, и, конечно, проконсультировавшись с врачами, я сделала все возможное, чтобы облегчить ее страдания… да, да… видишь, ты и сама все знаешь… между прочим, к ней до сих пор не вернулась память… наверное, к лучшему… мой долг был сделать все, чтобы помочь внучке… мы специально отправили ее туда, где ничто не напоминало бы о горе…

Бабушка врала уверенно и вдохновенно, а я слушала и боялась разоблачения. «Не торопись и не упадешь», – всплыли в памяти слова Клима Шелаева. «Ладно, не буду», – мысленно ответила я и задышала ровнее.

– …она окончила частную школу с отличием и поступила в университет… и ты сама видела, как на нее смотрел Павел… полагаю, дело сладится, все остальное – ерунда… на следующей неделе я собираюсь включить Анастасию в завещание. Надо ли мне озвучивать ее долю?.. Предлагаю забыть этот разговор и не мешать молодым медленно, но верно двигаться к священным узам брака… хорошо… да…

О! Меня продавали и покупали задорого! Даже деревенское прошлое меркло перед долей наследства семьи Ланье! Мария Александровна явно умолчала о нашем давнем знакомстве, она желала «навести справки» и определить, не совершает ли она ошибку, не портит ли жизнь сыну… Странно, мной жизнь испортить можно, а мной с деньгами – нельзя. Где логика у этих богатых особ? Нет логики.

– …договорились, я рада, что между нами существует ясность… для всех – Анастасия жила за границей, так лучше, зачем лишний раз беспокоить прошлое… волнения напрасны, пусть будут вместе… время покажет… – Голос Эдиты Павловны стал отдаляться, и я возвела глаза к потолку, молясь о спасении.

Да, голос отдалялся, отдалялся и наконец оборвался… Подскочив, я метнулась к двери, сунула нос в щелку, никого не обнаружила, молниеносно покинула комнату и направилась к себе, строго контролируя шаг – никакой торопливости, я просто гуляю по второму этажу.

Номер Шелаева я набирала без особых эмоций («Скажу, что в голову придет, а там видно будет»), но когда в трубке прозвучало четкое «да, слушаю», я растерялась.

– Добрый вечер, это Настя.

– Добрый вечер. Какая Настя?

– Ну-у-у… мы однажды танцевали вальс…

Не знаю, отчего вдруг собственная фамилия застряла в горле, на полминуты я ее вообще забыла.

– Полагаю, Настя, вы ошиблись номером, – ответил он небрежно.

– Нет! – воскликнула я, боясь, что Шелаев прервет разговор. – Клим… я не знаю вашего отчества… мне нужно серьезно с вами поговорить.

– Та-а-ак, – протянул он. – Дело сдвинулось с мертвой точки. Неплохо. Предлагаю начать сначала. Как вас зовут, прекрасная незнакомка?

Ко мне вернулось все: и спокойствие, и уверенность, и некоторая упертость. Сейчас или никогда. До правды оставалось совсем немного, нужно только руку протянуть. Не отступать и не сдаваться!

– Анастасия Ланье, – произнесла я и переложила трубку к другому уху.

– О как! – усмехнулся Шелаев и помолчал немного. – Я думал, пройдет лет семь до того момента, как ты наберешь мой номер, а ты уложилась в три года. Столько ведь времени прошло?

– Да.

– Ты хочешь встретиться? – В его голосе проскользнула ирония.

– Да.

– Не боишься?

– Вас?

– Меня.

– Нет.

– Тебе сколько сейчас лет?

– Восемнадцать с хвостиком.

– То есть уже не ребенок…

– Я не понимаю, о чем вы, – рассердилась я. – Мне действительно необходимо с вами поговорить. Пожалуйста, давайте встретимся завтра.

– Стащила номер моего мобильника у бабушки?

– Да.

– Страшно было?

– Не очень. – Я улыбнулась, но тут же напряглась. Что за дурацкий разговор, что происходит?.. Отчего в душе появилось странное тягучее ощущение слабости, будто этот человек пробирается в меня и выкачивает силы… Хватит, это все мое богатое воображение! – Вы согласны со мной встретиться?

– А какая ты сейчас?

– Высокая, тощая, светлые волосы, зеленые глаза, рот, нос…

Он опять усмехнулся и сказал скорее себе, чем мне:

– Уверен, ты похожа на свою мать.

– Все так говорят, – нарочно твердо произнесла я.

– Где тебе удобно встретиться? Старуха надолго из дома выпускает?

– Мне все равно где, я не слишком ориентируюсь в Москве. Не знаю уютных мест…

– Записывай адрес, – перебил Шелаев. – Ресторан «Старый лев». Знаменка, дом…

Метнувшись к журнальному столику, я схватила ручку, первый попавшийся журнал и стала записывать. От собственной смелости и успеха кружилась голова.

– А во сколько?

– Пусть это будет завтрак. В десять часов.

– Хорошо, я не опоздаю, – деловито подвела я черту.

– Анастасия, – произнес Шелаев насмешливо, – девушки должны опаздывать, не приезжай вовремя, не лишай меня возможности подумать о тебе лишних двадцать минут.

– У меня серьезный разговор, – на всякий случай уточнила я.

– Я в этом не сомневаюсь, – ответил Шелаев, бросил «до завтра», и я услышала гудки.

 

Глава 12. Встреча с волком и свидание с принцем

Утром я проснулась от настойчивой мелодии мобильника и, в первую очередь глянув на часы, резко села и убрала с глаз растрепавшиеся волосы. Почти проспала! Наверное, переживания вчерашнего дня подкосили мою нервную систему, и поэтому сознание отказалось встречать утро в привычное время.

– Да. – Я откинула тонкое одеяло и засунула ноги в мягкие махровые тапочки.

– Здравствуй.

– Привет…

Трепетно, с особой надеждой я ждала звонка Павла. Воображала, что он мне скажет и что я отвечу… Хитросплетенье слов, волшебное «можно», огорчительное «нельзя», недосказанность, смятение, жажда, голод… Все вместе на протяжении нескольких обжигающих минут. И мир обязательно вздрогнет, и судьба примет нас в свои объятия, а уж от преград вообще не останется и следа. Преграды, где вы? Я вас не боюсь! Ау-у-у…

Мне очень нравилось быть немножко сумасшедшей, это множило белый пух в душе и переливало счастье всеми цветами радуги. В такие моменты можно придумывать что угодно (абсолютно!) и верить – точно сбудется! За детскую обиду, наверное, стоило помучить Павла, но сердце не просило этого, так зачем же причинять боль, зачем удваивать прошлые горести?

– Как только я раздобыл номер твоего телефона, я… Нам нужно увидеться, я заеду за тобой в любое время, которое ты назовешь. Настя, прошу тебя…

– А я храню твой шарф, – ответила я, сдаваясь окончательно и бесповоротно. – Помнишь, ты подарил его мне?

– Лучше бы я подарил тебе что-нибудь другое, – сердясь на себя, ответил Павел.

Он всегда мне казался старше своего возраста, серьезнее и умнее сверстников, и мне было приятно услышать это ворчание. Я для него – желанная девушка, и он бы с радостью сделал для меня нечто более приятное. Хотя мне все равно: шарф или, например, браслет. Шарф даже лучше! Он хранит тепло Павла.

– Я постараюсь вырваться вечером, днем мы с бабушкой едем на выставку ювелирных украшений.

– Дай слово.

– Даю.

Ох, как же меня знобило, как хотелось бросить все и устремиться к Павлу прямо сейчас. И чтобы стало легче и последняя преграда (тонкая, полупрозрачная) испарилась – нам нужно было вернуться к расставанию и исправить тот день…

Собираясь в «Старый лев», я для уверенности надела короткое бирюзовое платье с хрустальными пуговицами и босоножки на высоком каблуке. Погода стояла прекрасная, и я бы с удовольствием отправилась пешком и подышала воздухом, наполненным цветочными ароматами, но в таком случае я бы пришла к ресторану не раньше трех часов.

Во дворе около машины Коры стоял Тим. Белая майка демонстрировала его широкие плечи и подчеркивала загар, голубые джинсы казались немного великоватыми и были испачканы на коленках. Симпатичный и одновременно разгильдяйский вид.

Сдержанное обаяние Тима подкупало, я вспомнила его другим – в белой рубашке и черных брюках, в образе молодого мафиози. Как же тогда он понравился моим девчонкам-одноклассницам, они завалили меня вопросами и намеками. А я отнекивалась, шутила и испытывала приятные чувства…

– Привет, подвезти? – предложил он.

– А Кора разрешит?

– Она уехала с мужем, а меня нагрузила ерундовской починкой. Поехали, на обратном пути я как раз помою машину. – Тим галантно распахнул дверцу и спросил: – Куда направляешься?

– На деловую встречу, – важно сообщила я и, улыбнувшись, устроилась в кресле.

– Это хорошо, потому что на свидание я бы тебя не повез.

– Да? – уточнила я автоматически, но щеки неожиданно порозовели, я почувствовала себя глупо и неловко. Почему он так сказал? Пошутил? «Не нужно было вспоминать про мафиози… Я же не могу ему нра… ну… то есть… мы никогда…»

– Да. Ты слишком нравишься мне для этого.

Я смогла лишь прижать к себе сумку и тихо выдохнуть:

– Тим…

Он был не из тех, кто специально вставляет нужное слово в нужном месте и еще добавляет пару комплиментов на всякий случай. Наши отношения, возможно, и имели оттенок повышенной доверительности, но мы никогда не обменивались пылкими взглядами, не позволяли себе намеков и мечтаний. Доверительность… Да, доверительность вынырнула на поверхность и на короткое время смешала карты.

Когда машина плавно тронулась с места, Тим повернулся ко мне и с улыбкой официально произнес:

– Анастасия Ланье, вы всегда можете рассчитывать на мою помощь, а также на одну большую порцию мороженого.

– Только на одну? – спросила я, «обиженно» нахмурившись. Он хотел перевести разговор в шутку, и я поддержала заданный тон.

– Знаешь что… не бери на себя повышенные обязательства, все равно больше двух шариков ты не съешь.

Мы засмеялись.

Тим подвез меня к ресторану и поехал на мойку, а я, желая узнать правду, смело открыла дверь «Старого льва». Миновала закрытую гардеробную, свернула направо и оказалась в просторном красно-коричневом зале, заставленном кадками с пальмами и круглыми столиками в окружении стульев. Оглядевшись, я увидела Клима Шелаева. Положив ногу на ногу, он вальяжно сидел около окна и курил. Перед ним стояла белая чашка с блюдцем и матовая металлическая пепельница. Черная рубашка делала его внешность мрачноватой, но две расстегнутые пуговицы несколько смягчали впечатление. Сделав два шага, я встретила его острый взгляд и направилась к столику.

Клим Шелаев замер, затем сделал глубокую затяжку, выдохнул клубы дыма и резко откинулся на спинку стула. Если бы я не была уверена, что он ждет меня, я бы подумала: он рассержен. Ну, будто я своим появлением испортила ему настроение и завтрак.

– Анастасия Ланье, – вместо приветствия произнес он и бесцеремонно ощупал глазами мое худое тело.

– Здравствуйте. – Я села, положила сумочку на соседний стул и выпрямилась.

– Анастасия Ланье, – повторил Шелаев.

– Да, это я. Не очень изменилась с тех пор…

– Очень изменилась, – перебил он и холодно улыбнулся. – Когда враг столь прекрасен, даже лучше…

Мозговые процессы в голове на некоторое время дали сбой, и я не сразу сообразила, что речь обо мне. И хотя в голосе Шелаева иронии было предостаточно, я поймала искренность в его словах и точно определила, что в данном случае моя прекрасная внешность не плюс, а минус. Вернее, плюс, который станет минусом для меня, но… О, я запуталась и, когда подошел официант, вцепилась в папку меню, как утопающий хватается за бревно! Двумя руками, изо всех сил!

– У меня есть к вам несколько вопросов. Только вы сможете на них ответить…

– С чего ты взяла?

– Ну да, ответить на них могут многие, но, кроме вас, мне обратиться не к кому.

– Два кофе и тирамису для дамы, – не дожидаясь, пока я изучу список блюд, сказал Шелаев официанту и перевел взгляд на меня: – Черт, как ты похожа на мать… Старуха тебя сожрет с потрохами и будет права. Или не права. Как считаешь?

– Не знаю…

– Ей не на кого делать ставку, вот в чем дело. Кора пускает деньги по ветру, Нина слишком тиха и слаба, а Валерия получила при рождении все, кроме ума и достоинства. Валерия, Валерия… Эдита Павловна не позволила при рождении дать внучке положенную фамилию Чердынцева и потребовала записать ее как Ланье, но это не помогло… Насмешка судьбы состоит в том, что ни на кого, кроме тебя, нельзя взвалить славу и мощь Ювелирного Дома. Ты, малышка, следующая.

Я слушала, затаив дыхание. Кто еще столь доходчиво, быстро и точно донесет до меня правду? Но, увы, меня не волновали бабушкины «игры в шахматы», и какая фигура стояла на какой клетке, интересовало меня меньше всего. Я не ощущала себя ни слоном, ни конем, ни пешкой, ни ладьей… Скорее, я походила на белую шашку, случайно попавшую не на то поле.

А Шелаев стал старше, и это бросалось в глаза. С одной стороны, его внешний вид можно было назвать интеллигентным (если отойти метров на десять и надеть неподходящие очки), с другой стороны, он выглядел стопроцентным волчищей, соскучившимся по парной ягнятине.

– Я хочу поговорить об ожерелье, – проблеяла я, обрастая кудрявой шерстью. – Давайте я расскажу, как оно ко мне попало и кого я подозреваю… на кого думаю… а вы…

– Настя, – перебил Шелаев, – с чего ты взяла, что я стану тебе помогать?

Подошел с подносом официант, поставил на стол чашки и тарелку с тирамису, поменял пепельницу и ушел… Я уставилась на пирожное и почувствовала, как к глазам подступают слезы. Неожиданные. Когда я плакала последний раз?..

– Помогите просто так, – тихо произнесла я.

– О, Ланье собирается расплакаться, – резко произнес Шелаев, протянул руку, взял меня за подбородок и заставил поднять голову. – Не делай этого, – попросил он спокойно, и я не смогла определить, прозвучало требование или сочувствие. – Я не пожалею тебя, поверь.

– Что вам стоит объяснить мне некоторые вещи? – втянув обратно слезы, отдернув подбородок, спросила я. Наверное, в моих зеленых глазах вспыхнул огонь злости, потому что на лице Шелаева появилась самодовольная улыбка. Он молчал. Молчал и смотрел на меня. – Зачем вы согласились встретиться, если не хотите помочь?

– Я должен был увидеть тебя. – Он вновь протянул руку, вновь взял меня за подбородок и бесцеремонно провел большим пальцем по нижней губе. При этом смотрел мне в глаза и будто что-то искал в них. Его прикосновения смяли мою душу, сделали ее колючей, но податливой… – Анастасия, вот наши дороги и пересеклись…

Резко поднявшись, вырвавшись из плена, я взяла сумочку и кинула на Шелаева отчаянный, но переполненный гневом взгляд. О нет, я уже не собиралась блеять!

– Я больше никогда в жизни не позвоню вам.

– Позвонишь, – заверил он, вынимая из пачки следующую сигарету.

– Вы ужасный человек.

– Не хуже твоей бабушки.

– Вы… – Я сжала губы, развернулась и направилась к выходу. Он был прав: глупо, бесконечно глупо ждать от врага участия. Или я до конца не понимала, что он враг? «Зато теперь нет сомнений!»

Закрыв дверь ресторана, я несколько секунд стояла на месте, вдыхая и выдыхая. Смятение праздновало в душе победу, и только один человек на свете мог меня утешить. Павел. Мне хотелось набрать его номер, но рука не потянулась к мобильному телефону. Вынув из кармана сумки резинку, я стянула волосы в хвост и поплелась по улице, надеясь наткнуться на станцию метро.

* * *

Бабушка собиралась на выставку ювелирных украшений долго и шумно. Настроение у нее было неважное, и я готовилась к нервной экскурсии, сдобренной рубинами, бриллиантами, золотом и серебром. Слова Шелаева кружили вокруг меня пчелами, и отмахиваться от них не очень-то получалось. Что произошло между ним и Эдитой Павловной? Как это связано с моей мамой? Почему я так мучаюсь после встречи с ним? Действительно ли этот человек опасен? Но, по сути, он меня и пальцем не тронул. Или тронул?.. Да, тронул. Но в каком-то неведомом смысле… Сумасшедший дом какой-то.

Я стала думать о Павле и этим спаслась.

Выставка не произвела на меня особого впечатления – я делила украшения на красивые и не очень, часто морщила нос там, где ожидалось восхищение, и имела неосторожность назвать браслет из жемчуга дребеденью. Мне вообще никогда не нравился жемчуг, и даже если он имеет редкий оттенок, я не готова упасть в обморок и потом всю оставшуюся жизнь переживать, что «это чудо» принадлежит не мне.

– Тебе еще многое предстоит узнать и понять, – назидательно сказала Эдита Павловна, хмурясь. – Но, с другой стороны, хорошо, что драгоценности не имеют над тобой власти. Твои глаза не горят алчным огнем.

«Похоже, меня немножко похвалили…» – подумала я, разглядывая длиннющие бусы из розовых продолговатых камешков, название и происхождение которых для меня оставалось неизвестным.

– А все, что здесь представлено, продается?

– Лишь некоторые украшения. Тебе понравились эти бусы?

– Нет, они глупые.

– Бусы не могут быть глупыми.

– Значит, кто-то очень постарался, чтобы сделать их такими, – пожала я плечами и двинулась дальше.

– Хорошо, они мне тоже не нравятся, – помедлив, сухо произнесла бабушка и задержала на мне взгляд. – Да, тебе нужно учиться, много учиться… Павел звонил? – резко сменила она тему.

– Звонил, – невозмутимо ответила я, хотя сердце екнуло.

– Он достойный молодой человек, я буду рада вашему общению.

Вот это меня и расстраивало… Если бы кто-нибудь взял мою молодую, но потрепанную душу, раскрыл ее, как книгу, и провел пальцем по неровным строчкам, то, наверное, он бы прочитал следующее: «Пожалуйста, не трогайте мою личную жизнь, она не имеет к вам никакого отношения… Не желайте мне Павла, не смейте мне его желать! Он – мой выбор, а не ваш! Руки прочь от моих чувств, да здравствует свобода!»

Слышать одобрение Эдиты Павловны было неприятно, будто я перестала представлять собой отдельную личность (пусть пока маленькую и не слишком мудрую, но все же), слилась с бабушкой и впустила в свои вены ее кровь. Впрочем, ее кровь и так во мне присутствовала, но пока не побеждала. К моей тихой радости.

К вечеру я и сама разнервничалась. Ныло все: зубы, руки, ноги и даже уши! Собираясь надеть простую и удобную одежду, чтобы уж слишком не демонстрировать чувства, я перемерила половину кофт и брюк и пришла к неутешительному выводу: все не то. И еще – я избаловалась, раньше выцветший сарафан вполне устраивал, а теперь? Отругав себя хорошенько, оправдавшись судьбоносностью момента, я надела светлые джинсы и белую футболку, единственным украшением которой были две бордовые вишенки на аккуратном кармашке.

Павел позвонил часа в четыре, и мы договорились встретиться в семь. Не желая демонстрировать свою личную жизнь бабушке, я попросила его припарковаться на некотором расстоянии от дома. Конспирация меня очень веселила, потому что, по сути, я, воплощая в жизнь планы Эдиты Павловны, умудрялась делать все по-своему, выворачивала ситуацию наизнанку и противостояла «диктатуре господствующего класса».

Пока я шла к машине, рядом с которой стоял Павел, я непрерывно слышала тиканье часов. Отсчет времени… Стрелки движутся вперед, задавая ритм, и каждый миг получает право на четкие очертания, запах, цвет… Да, в своих мечтах и снах я представляла Павла именно таким: высоким, стройным, уверенным, красивым. Я знала, как сильны его руки, ласковы и требовательны губы, горячи глаза… И я знала, что растаю в его объятиях и перечеркну наше расставание жирной чертой крест-накрест: этого не было.

Павел шагнул ко мне и остановился. Его открытое лицо обдувал шаловливый июньский ветерок, и я, утратив решимость, смутилась и позволила волнению охватить меня целиком и полностью. Наша встреча уже не попадала под разряд детской, мы стали взрослыми и могли совершать абсолютно любые поступки… И за каждый порыв обязаны были нести ответственность.

– Здравствуй, – улыбнулся Павел и сразу стал серьезным.

– Здравствуй, – ответила я и посмотрела немного в сторону.

– Садись. Давай покатаемся по городу.

Но, когда мы уселись, машина не тронулась с места. Павел взял мою руку и сжал ее. Мы молчали целую вечность, пытаясь привыкнуть друг к другу, прочувствовать друг друга и заодно успокоиться.

– Прости меня, – сказал он.

– Забыто, – ответила я.

Мы еще немного помолчали.

– Ты стала необыкновенно красивой… впрочем, и была такой…

– Вряд ли… я…

– Как жизнь?

– Хорошо.

– Что нового?

– Даже и не знаю.

– Ты, кажется, поступила в университет…

– Ну, это громко сказано. Меня туда определили…

– Эдита Павловна?

– Ага.

Павел опустил голову, улыбнулся и прокомментировал:

– Твою бабушку невозможно остановить.

– Посмотрим, – многозначительно ответила я и тоже улыбнулась. Мне важно было подчеркнуть, что я не боюсь Эдиты Павловны, конечно, в чем-то уступаю ей, но… Во многом уступаю ей, но… – Я здесь не потому, что так захотела она.

Не имело смысла делать вид, будто мы не понимаем, что нас пытались свести, и мы не собирались этого делать. Зачем? Наоборот же, забавно.

– И я здесь не потому, что кто-то так захотел, – серьезно произнес Павел.

– И часто тебя сватают? – хихикнула я.

– В первый раз. Я даже не сразу сообразил, к чему столько приготовлений и наставлений.

– А я знала с самого начала! Подслушала бабушкин разговор.

– И?

– Ничего особенного… потеряла дар речи, хлопнулась в обморок – обычное дело.

Отпустив мою руку, Павел завел двигатель, и мы покатили по вечерней Москве. Я бы хотела, чтобы давно стемнело, горели огни окон и фонарей, чтобы окружающий мир отдалился от нашего личного мира. Но, увы, летом свет не уходит так скоро.

Мы немного болтали, немного молчали, обменивались короткими взглядами, на светофорах Павел брал меня за руку, я улыбалась и чувствовала себя счастливой. Иногда в салон падали тени, и я отчего-то пыталась различить их и определить, на кого они похожи: на Эдиту Павловну, Леру, Тима, Клима Шелаева?.. Иногда слышались голоса, но, возможно, это был обычный шум улицы…

– У тебя очень приятный отец, – неожиданно услышала я свой голос.

– Да, согласен, – кивнул Павел. – Он сейчас разболелся, работает дома. В прошлом году мы с ним ездили к бабушке, он подхватил там какой-то простудный вирус и с тех пор борется с кашлем. Иногда вроде ничего, а иногда накатывает.

– Останови, пожалуйста, здесь, – попросила я, увидев впереди небольшой парк. – Там наверняка хорошо и есть скамейки.

Мы гуляли долго, пока вечер не стал густым и темно-синим, пока не позвонила бабушка… Мы сидели на скамейках, пили газировку, вспоминали сначала первую встречу, а потом вторую. Павел был рядом, и я видела тепло в его глазах. Тепло и желание больше никогда не разлучаться. Его светлая челка падала на лоб, и я пятьдесят раз запрещала себе дотрагиваться до нее… и до его щеки тоже. Я старательно выдерживала дистанцию лишь для того, чтобы потом с восторгом разбиться вдребезги о наши чувства. И когда Павел притянул меня к себе, взял ладонями мое лицо, шепнул: «Как же я скучал без тебя» – и нежно коснулся губами моих губ, я махнула рукой на все и взмыла к небу!

* * *

Нормальные люди ночью спят. Я же, отодвинув горшок с кудрявым папоротником в сторону, сидела на подоконнике и смотрела на звезды. Где-то там, высоко, вершилась моя судьба: события складывались, делились, дробились и распределялись по дням. «Возможно, я смогла бы угадать ее по этим ярким точкам. Хотя вряд ли…» И стоит ли угадывать то, что и так ясно… Павел. Однажды он появился в моей жизни и теперь останется навсегда. Уж я прослежу за этим… «Вернее, проследит бабушка… ну и пусть… у нее своя свадьба, а у нас своя, и не важно, что женихи, в общем-то, совпадают…»

Я давно не пребывала в таком состоянии блаженного покоя и хотела продлить его как можно дольше, но вопрос, связанный с ожерельем и маминой фотографией, настойчиво царапал коготком по сердцу.

«От Клима Шелаева нет смысла ждать помощи, значит, нужно пойти другим путем…»

Соскользнув с подоконника, я прошлась вдоль шкафов, развернулась около кресла, остановилась, привычно пораскачивалась на пятках и направилась к двери. Меня вели интуиция и желание еще раз заглянуть в накрепко забытое прошлое, и я не собиралась игнорировать этот томительный зов…

Перешагнув порог комнаты родителей, я подошла к комоду, выдвинула ящик. Достала два фотоальбома и газеты, перетянутые резинкой. И то, и другое пахло древностью и лекарствами, во всяком случае, мне так показалось, хотя бумага вовсе не была дряхлой. Устроившись на уютном кожаном диванчике, я вздохнула, помолилась и принялась за дело. Газеты пришлось отложить сразу, снимки с места автокатастрофы и статьи на эту тему моя душа бы не осилила… возможно, позже… через пару лет… А фотографии я изучила внимательно и даже въедливо, и сделанное открытие послужило мне наградой.

Отец Павла очень часто фигурировал рядом с моей мамой – Виталий Петрович присутствовал на одной трети снимков. Конечно, моложе, и без усов, но это был он. Он, он, он! Его взгляд часто устремлялся к маме, спокойная улыбка тоже предназначалась ей.

– Скорее всего, они дружили… общались… – прошептала я, аккуратно убирая все на место. – И если Виталий Петрович сейчас дома… болеет… то он найдет время со мной поговорить…

Я решила рассказать Павлу о небольшом расследовании завтра, в любом случае это правильно сделать с глазу на глаз, а не по телефону.

«Встречусь с Виталием Петровичем, а уж потом…»

Плотно закрыв дверь комнаты родителей, стараясь избегать ненужного шума, я спустилась по лестнице и направилась в кухню. Горячая кружка чая мне совсем бы не помешала.

Свет был включен – горела лишь одна лампа, и я огляделась, желая узнать, кому же еще не спится.

За моей спиной в углу, рядом с винным шкафом, стоял, держа в руках наполненный бокал, мой дядя – Семен Германович Чердынцев. И в его маленьких глазах поблескивали странные дьявольские огоньки. Редкие рыжеватые с сединой волосы на затылке стояли дыбом, круглый живот вываливался из полосатых пижамных штанов, которые благодаря расцветке и ткани подчеркивали худобу ног.

«Таракан, – изумленно подумала я, – самый настоящий таракан».

– А ты что же, Настя, не спишь? Ночью полагается спать… – Семен Германович облизнул губы и, сально улыбаясь, направился ко мне.

Сначала я почувствовала себя неловко (больно уж живот дяди выпирал вперед), затем появилось ощущение нереальности происходящего, а уж затем до меня дошло, что самое время сматываться… Семен Германович стукнул стаканом по столу и приблизился еще на пару метров.

– А я как раз собираюсь… пойти поспать…

Я закивала, демонстрируя, с какой невероятной охотой я сейчас вприпрыжку рвану на второй этаж, лягу в кровать, накроюсь одеялом и захраплю, точно бравый солдат, вернувшийся домой из военного похода.

– Зачем же торопиться?.. – Семен Германович пошевелил всклокоченными волосами на затылке (не представляю, как ему это удалось). – Не надо торопиться. Нам будет очень хорошо вдвоем. Какая же ты красивая, Настя…

– Поздно уже… До свидания. То есть спокойной ночи!

Но промедление оказалось губительным. Семен Германович бросился вперед и припечатал меня животом к стенке. Задохнувшись от шока и близости его тараканьего тела, я сделала вялую попытку освободиться, а затем, ощутив прилив гнева, дернулась уже со всей силы.

– Пустите… – Я саданула кулаком по его пухлому плечу, а затем врезала коленом по его ноге. – Пустите!

– Не пущу, – простонал Семен Германович. – Я тебя как увидел, так сразу…

Договорить он не успел – дверь распахнулась, и я увидела Тима. Ему хватило доли секунды, чтобы оценить происходящее, и еще понадобилась доля на полет моего дяди в противоположный угол кухни. Потеряв способность шевелиться, я, разомлевшая от благополучного освобождения, следила за поднимающимся с пола Семеном Германовичем. Кряхтя и матерясь, он махал руками и фыркал. Тим всего лишь отшвырнул его от меня, будто половую тряпку, но дядя «умирал» чуть ли не всерьез.

– Я тебя, – он погрозил пальцем, – я тебя…

Определить, кому конкретно предназначалась угроза, не представлялось возможным.

– Ты в порядке? – обернувшись ко мне, спросил Тим.

– Ага, – кивнула я, уловив в его глазах решимость накостылять Семену Германовичу по полной программе. – Не нужно, – мотнула я головой, – он выпил… лишнего…

– Попляшете вы у меня… – выдохнул дядя вторую бессмысленную угрозу и, прихрамывая, позорно удалился. Афишировать случившееся он бы точно не стал, иначе Эдита Павловна стерла бы его в порошок. Реакцию же Коры трудно было представить, я так и не поняла, какие между ними отношения… Но вряд ли бы ей понравилось подобное поведение мужа.

Запоздалое потрясение от пережитого накрыло меня с головой, я ослабла и задрожала. Тим подошел ближе, прижал меня к себе, погладил по голове и непринужденно сказал:

– Ты заметила, он похож на таракана?

– Заметила.

– А таракана очень легко раздавить.

Я улыбнулась и тихо попросила:

– А погладь меня еще по голове.

Тим обнял крепче и выполнил мою просьбу.

– Пожалуйста, сколько хочешь.

Наверное, я пользовалась моментом, теперь-то я знала, что нравлюсь ему… Но меня сто лет никто вот так не гладил. Я, во всяком случае, этого не помнила.

 

Глава 13, в которой я встречаюсь с правдой, теряю самообладание и выбираю дорогу…

Я стала обстоятельной. Если необходим номер домашнего телефона семьи Акимовых или мобильный номер Виталия Петровича, то нужно зайти в комнату Эдиты Павловны, выдвинуть ящик стола и… ни в чем себе не отказывать. Все просто.

Бабушка уехала рано утром, чем облегчила мне задачу. Беспрепятственно выполнив задуманное, я пять минут потратила на репетицию, выпила кофе, съела омлет, встретила на первом этаже дядю (хмурого, демонстрирующего безразличие), пожелала ему удачного дня и получила в ответ злобный взгляд. Таракан.

Сначала я позвонила Павлу, но он вместе с Лизой и матерью направлялся к родственникам, и, увы, пришлось ограничиться лишь несколькими общими фразами. Я попыталась представить, какой стала Лиза, и не смогла – перед глазами стояла симпатичная высокомерная девчонка. Серые глаза, пухлые губы.

– Не хочу о ней думать, – мотнула я головой и наконец мужественно набрала номер Виталия Петровича.

Отец Павла, кашляя, извиняясь, сказал, что рад меня слышать и – да, готов поговорить, если в этом есть нужда. Голос был напряжен, но дружелюбен, и я понадеялась на удачу.

Многокомнатная квартира Акимовых встретила меня приторным ароматом духов Марии Александровны. Почувствовав себя неуютно, я поторопилась пройти в гостиную, устроилась на диване и положила руки на колени.

– Виталий Петрович, – начала я, потупив взор, – вы не могли бы немного рассказать о моей маме?

– Разве Эдита Павловна не сделала этого? – присаживаясь на стул, спросил он.

– Частично… но все скрывают от меня правду… А я не могу так жить.

– Что именно скрывают? – Виталий Петрович поднес платок к губам и сухо кашлянул три раза.

– Я точно не знаю. Про катастрофу… Бабушка не любила маму. Почему?

– С чего ты взяла?

– Она сама сказала, что между ними не было взаимопонимания.

Виталий Петрович грустно усмехнулся. Откинулся на спинку стула и постарел лет на десять. Он смотрел на меня, но, я уверена, видел другую – Наталью Ланье, мою мать.

– Я знаю историю твоего знакомства с моим сыном, – произнес он задумчиво. – Маша рассказала с опозданием на несколько лет. Это должно было случиться… Да, иногда нужно говорить правду, и я уже не молод, чтобы держать ее в себе… К тому же к Эдите Павловне я отношусь весьма сдержанно, никогда не поддерживал и не поддерживаю ее игры. – Виталий Петрович устало провел рукой по лицу и вновь закашлял. – Извини, чертова простуда, никак не проходит. А все же, почему ты пришла ко мне?

– Вы были дружны с мамой. Почти на каждой фотографии вы рядом.

Он вновь усмехнулся.

– Да, были дружны…

По лицу Виталия Петровича скользнула тень душевного страдания, и я вдруг поняла – он любил ее. По-настоящему. Возможно, друзья, знакомые догадывались, но он никогда никому не говорил об этом. И даже моей маме не говорил.

Меня бросило в жар, удивительно, но нечто подобное я ожидала услышать. Уже давно казалось, что правда лежит на ладони, но меня постоянно дергают, отвлекают и не получается сосредоточиться, разглядеть!

– А она любила папу?

– Сначала – да, а потом – нет. Вернее, она обманулась, приняла некоторые чувства к Дмитрию за любовь… Не важно… Это сложно… Тебе, практически еще девочке, не объяснишь. – Виталий Петрович кашлянул и убрал носовой платок в карман рубашки. – Жизнь с Эдитой Павловной не сахар, Дима тоже был человеком жестким, но, я думаю, таким образом он прятал свою слабость.

– А вы…

– Я боготворил Наташу, старался находиться поблизости, поддерживать… Она была хорошей, доброй, необыкновенной… Безжалостное время, безжалостная судьба.

– Это вы положили ожерелье мне под подушку? – спросила я, подавшись вперед.

Я специально схитрила и задала этот вопрос неожиданно, чтобы угадать по реакции: честный ли ответ. Но отец Павла удивленно приподнял брови, а затем покачал головой.

– Не очень-то я разбираюсь в этих побрякушках, но, полагаю, речь об ожерелье Екатерины Второй, пропавшем много лет назад.

– В день гибели моих родителей?

– Почти… Да. Возможно. Не знаю, – Виталий Петрович поднялся и подошел к окну. – Я слышал, что оно вернулось в дом Ланье… Эдита Павловна замяла дело… Но, как я уже сказал, я далек от всего этого… Значит, ожерелье было у тебя?

– Да. Кто-то мне его подарил на тринадцать лет. Я подняла подушку, а там лежит оно и мамина фотография.

– Чудеса, – заложив руки за спину, прокомментировал Виталий Петрович.

Ему хотелось вернуться к разговору о моей маме, и я с легкостью отодвинула тему ожерелья в сторону, не стала задавать вопросов. Тишина повисла в гостиной, и некоторое время ее не стоило нарушать. «Память… вернись ко мне, память…» – потребовала я, но на глади прошлого не блеснул бок ни одной рыбешки.

Я раньше гадала, почему образ отца имеет более размытые очертания, и душа почти спокойна… Нуждался ли он во мне?

– А дальше?..

– Наташа встретила и полюбила хорошего, достойного человека, в чем честно призналась, и попросила развод. Эдита Павловна посчитала это страшным позором для семьи, к тому же побоялась дележа имущества, хотя никто на ее богатства не посягал. Дмитрий впал в крайности: то грозил, то умолял… Если коротко, то в разводе было отказано.

– Но почему же мама не ушла к тому хорошему человеку, собрала бы вещи и… – Я осеклась. Она не ушла из-за меня…

– Она не ушла из-за тебя. – Виталий Петрович развернулся ко мне лицом. – Они буквально привязали Наташу к дому Ланье, ты была козырем Эдиты Павловны и твоего отца. Как это ни печально звучит, извини, но это правда. А твою бабушку – весьма богатую женщину – не так-то легко победить в суде, Настя…

– А мама?

– Она смирилась, но временно. Невозможно отказаться от счастья, попробовав его однажды… Наташа стала редко и тайно встречаться с любимым человеком…

– Он был женат?

– Нет, его жена умерла задолго до этой истории.

– А потом?

– Тайное стало явным. Дима узнал обо всем, сорвался, устроил скандал, а на следующий день твои родители погибли в аварии. – Виталий Петрович развел руками, мол, такова жизнь. – Может, они ехали и ссорились, может, Дима не справился с управлением, может, еще что-то… Но иногда мне кажется, он просто решил проблему таким образом, уж больно скорость была высока… – Виталий Петрович быстро подошел к стулу, резко сел, вновь закашлял, успокоился и добавил: – Что это я говорю, не слушай меня.

Но я сохраняла хладнокровие и очень даже слушала. Уши увеличились в два раза! Оставался только один вопрос, и я его задала:

– А как звали того человека… ну, которого любила мама…

– Не важно, его нет в живых.

– Почему?

– Инфаркт.

Коротко и ясно. Но я не собиралась отступать, более того, я уже знала, кто это…

«Ты очень похожа на мать… Да, похожа… Старуха тебе этого никогда не простит… Возможно, я тебе тоже этого не прощу».

«Я никогда не сделаю ничего хорошего ни одному из Ланье… Никогда. И это ты тоже запомни».

«Анастасия, вот наши дороги и пересеклись…»

– Это отец Клима Шелаева. Да?

Виталий Петрович посмотрел на меня с долей удивления, а затем рассмеялся. Его реакция показалась странной, но через секунду я получила объяснение:

– Похоже, Эдита Павловна и не подозревает о том, какую внучку ей послал Господь. Ты – крепкий орешек, Анастасия… – Его губы тронула добрая улыбка.

Я тоже улыбнулась – мне требовалась похвала того, кто ко мне относился хорошо. Стоящая похвала.

На улице я расслабилась, подняла голову к небу и посмотрела на белоснежные пушистые облака. Вдох, выдох, вдох, выдох, и рука сама потянулась к мобильному телефону.

– Добрый день, Клим.

– Ты обещала никогда не звонить мне.

– Я солгала.

– Забавно. Чего хотим на этот раз? – Он был холоден, но все же продолжал развлекаться.

– Три года назад вы приехали в деревню, где я жила, и положили мне под подушку ожерелье и фотографию. Я хочу сказать вам спасибо за это, – тоже холодно и тоже развлекаясь, ответила я. Здравствуй, враг. Здравствуй! Да, я уже не ребенок, и – да, я прекрасна, черт вас подери! Не ожидали, Клим? Думали, я дуреха? Самая обыкновенная восемнадцатилетняя дуреха, над которой вы будете смеяться? Не выйдет…

– Ты молодец, – услышала я спокойный голос Шелаева. – Я знал, что ты не успокоишься и отыщешь нужную дорогу. Не только Эдита Павловна сделала на тебя ставку, но и я тоже.

Он путал меня, вновь лишал уверенности в себе, и я, собирая остатки сил, спросила:

– А теперь вы ответите на мои вопросы?

– Приезжай ко мне домой.

– Нет, давайте встретимся на нейтральной территории.

– На нейтральной территории, – усмехнулся он. – Это тебя в частной школе научили грамотно вести переговоры? Брось, я все равно тебя съем, так какая разница: годом раньше или годом позже?

Вряд ли после таких слов стоило улыбаться, но мои губы сами растянулись в улыбку. Похоже, я наконец-то заняла свое место на шахматном поле, не знаю, как называлась моя фигура, но она точно была способна участвовать в судьбоносной комбинации «шах и мат». Я почувствовала удовольствие от игры, в которую меня втягивал враг семьи Ланье, и изумилась собственным ощущениям.

– Где вы живете?

* * *

Распахнув дверь, Шелаев пропустил меня вперед.

– У кого была? – спросил он сразу.

– У Виталия Петровича Акимова, – ответила я.

– Понятно… Проходи, раздевайся.

Если бы на дворе стояла зима, то вот это «раздевайся» прозвучало бы уместно, оно бы неплохо сочеталось с пальто, шапкой и сапогами, а так… Я оглянулась и встретила иронию в серых хищных глазах. «Я же не виноват, что теперь тебе восемнадцать», – красовалась надпись на лбу Шелаева.

– Спасибо, пожалуй, я останусь в футболке и джинсах, – нарочно задержав взгляд, бросила я и гордо прошествовала в кухню.

Хотя я увидела лишь часть квартиры, она мне сразу понравилась. Ничего помпезного, никаких золотых подсвечников, напольных ваз или хрустальных люстр – просто, небрежно и тем уютно. Такое жилье очень подходило Шелаеву – это была его атмосфера.

– Ты хотела меня поблагодарить… Давай начинай, я всю ночь не спал, и надеюсь, наша беседа не займет много времени, – улыбнулся он, устраиваясь на противоположном стуле.

На лице моего врага присутствовала усталость, которую подчеркивали небритость и короткие морщины в уголках глаз.

– Как к вам попало ожерелье? – спросила я, надеясь на самый обыкновенный ответ. Мои нервы уже сдавались, и я вряд ли бы нашла в себе силы для еще одной дуэли.

– Твоя мать забыла на тумбочке. На следующий день погибла, а я сделал вид, будто его у меня нет.

– Почему?

– Анастасия, – укоризненно произнес Шелаев. – Это неправильный вопрос, – Клим подался вперед, подпер щеку кулаком и стал смотреть на меня пристально. – Хотел разобрать его на камушки и продать по частям.

Хорошо, что я научилась определять его шутки, а то бы округлила глаза и упала со стула.

– А зачем вы привезли его мне? Я же могла потерять такую ценность.

– Во-первых, ты никогда бы не потеряла ожерелье своей матери, для этого прилагалась фотография. Во-вторых, если бы ты его все же потеряла, то я был бы последним человеком на земле, которого это расстроило.

– А может, вы просто хотели сделать мне приятное? – поддела я.

– Не обольщайся, – улыбнулся Шелаев.

– Тогда зачем вы дождались моего дня рождения?

– Люблю спецэффекты.

– А зачем после вальса вы спросили, как оно оказалось у меня?

– Было любопытно, скажешь ли ты правду.

Я встала, сделала несколько шагов, развернулась и прислонилась спиной к стене. Злость проклюнулась в душе… Вся боль, которую я испытала за эти годы, сосредоточилась на Климе Шелаеве. Он играл мной, хотя я не сделала ничего плохого… Он играл мной, даже когда мне было всего тринадцать лет, когда я жила с тетей Томой и не знала добра и ласки…

– Вы ненавидите семью Ланье, но…

– Хочешь спросить, за что? – Он тоже поднялся и подошел ко мне близко. – Полагаю, Виталий Петрович рассказал тебе о том, что мой отец любил твою мать… Иначе ты не примчалась бы ко мне выпытывать подробности. Но, думаю, он умолчал о том, что после аварии Эдита Павловна пустила по ветру бизнес моего отца, и позже мне пришлось собирать все по крохам. Смерть любимой женщины, разорение… Он умер от инфаркта спустя два месяца. Скажи, Анастасия, могу ли я испытывать нежные чувства к твоей бабушке?

– Это ложь, она не стала бы…

– Стала.

– Не стала…

– Стала.

– Вы собираетесь мстить?

– Ты меня спрашиваешь об этом через двенадцать лет после случившегося? – Улыбка Шелаева стала тонкой. – Нет, о мести я мечтал очень давно, теперь я получаю удовольствие от другого, мне нравится наблюдать… Я больше не кидаю камни, я их собираю и передвигаю… И у меня есть ты – Анастасия Ланье.

– О нет! Вы заблуждаетесь! Я не принадлежу вам и не собираюсь двигаться в заданном направлении!

– А я больше не собираюсь задавать тебе направление, – резанул Шелаев, и черная прядь волос упала на его лоб. – Ты свободна – иди.

– И пойду.

– Иди.

– И пойду!

– Иди. И порадуй чем-нибудь любимую бабушку уже сегодня.

С каким же удовольствием я хлопнула дверью! С какой поспешностью понеслась домой! «Я – Ланье, Ланье, Ланье», – твердила я, назло, но в душе эхом отдавалось жесткое, не терпящее возражений: «У меня есть ты… У меня есть ты… У меня есть ты…»

– Нет, Клим… как вас там по батюшке? Я не стану вашим оружием… никогда.

* * *

Мое появление вызвало у Эдиты Павловны легкое недоумение. Так врезаются в стекло слепые шмели, так парашютистов несет на деревья, так булыжник летит со скалы в пропасть, подпрыгивает и опять летит… Мои волосы спутались, на лбу выступили капельки пота, во рту пересохло, рядом со мной можно было смело вешать табличку «Умалишенная. Одна штука». Но на пороге комнаты я взяла себя в руки.

– Это правда, что моя мама полюбила другого человека, а вы не отпустили ее?.. Вы шантажировали ее мной.

– Какая глупость, – фыркнула Эдита Павловна и посмотрела на меня с осуждением. – Где ты набралась этой чуши?..

– Узнала… случайно.

– Надеюсь, эту случайность зовут не Клим Шелаев? Я предупреждала, не надо подходить к нему близко. Ты еще слишком мала… – Бабушке изменило самообладание, она отшвырнула расческу, прошлась пальцами по вороту атласного халата и гневно спросила: – Что за тон? Объяснись.

– Почему вы не отпустили мою маму?

– Потому что брак – это прежде всего ответственность и обязательства, а уж потом охи и вздохи, – сдалась Эдита Павловна. – Даже лучше, что мы обсудим данную тему сейчас, рано или поздно нам пришлось бы прикоснуться к прошлому… Наталья сделала выбор, когда согласилась стать женой Дмитрия. Она знала, в какую семью ей предстоит войти…

– Но если уж так случилось… – перебила я.

– Никаких случайностей быть не может, – отрезала Эдита Павловна. – Ты – Ланье и обязана помнить об этом двадцать четыре часа в сутки. Твоим мужем может стать только достойный человек нашего круга. И никто другой. Например, Павел, – она твердо кивнула. – Никак не получается вытрясти из тебя деревенское прошлое! Эти люди пишут тебе письма, и я не сомневаюсь, получи ты хоть одно из них, ты бы бросилась отвечать! Я подчеркиваю, Анастасия, нельзя, недопустимо общаться с подобными… субъектами.

– Кто… кто писал мне письма?

– Какая-то Лилия!

– Когда?

– Года два назад.

– И где они?

– Конечно же, в помойке, моя дорогая.

– Как вы могли… – Я сжала кулаки, хотя из-за глобальной разницы в возрасте рукопашной не получилось бы все равно.

– Ну вот! У тебя на лице трагедия. Это как раз то, о чем я говорю. Деревня в тебе продолжает жить. Но ты другая. Подойди к зеркалу и посмотри на себя. Ты другая. Ты – белая кость.

«Нет, я – тонкая, острая рыбная косточка, обязательно застревающая в горле…» По мнению Клима Шелаева, уж точно…

Все ясно.

Развернувшись, я покинула бабушку и устремилась на первый этаж, торопливо перепрыгивая через ступеньку. Мои пальцы уже набирали номер Павла, я должна была услышать его голос, согреться, забыть весь этот кошмар.

– Ты где? – спросила я. – Уже вернулся?

– Да. Выехал за продуктами…

– Я хочу увидеть тебя прямо сейчас. Это возможно?

– Конечно. Я постоянно думаю о тебе, моя Анастасия…

– Я тоже, я тоже.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, просто хочу увидеть.

Мы встретились около первых высотных домов, бросились друг другу в объятия и так стояли минуты две, не желая размыкать рук. Я чувствовала его дыхание, а он чувствовал мое. Но я нуждалась еще в одной капле тепла – последней. Мне нужно было проверить, прочен ли мой мир сейчас…

– Ты говорил, что ездил с отцом к бабушке в прошлом году… А ты заходил в мою деревню? Искал меня?

– Почему ты спрашиваешь? – Павел отстранился и заглянул мне в глаза.

«Нет, не заходил, нет, не искал…» – поняла я.

– Просто ответь.

– Нет.

– А почему?

– Потому что… – Он нахмурился и продолжил: – У меня есть обязательства перед семьей, и ты это знаешь.

«И у него какие-то обязательства…»

– А если бы я не оказалась внучкой Эдиты Павловны, если бы я появилась на пороге твоей квартиры босая, ты бы что сделал? Проводил меня до вокзала и дал денег на дорогу?

– Зачем ты так… – Над правой бровью Павла запульсировала вена. – Зачем ты так? Мы теперь вместе, все плохое позади. Я сделаю тебя самой счастливой на свете…

– Ты это уже говорил однажды…

Я освободилась из его объятий… Тепла больше не было, откуда взяться теплу?..

– Ты расстроена, у тебя что-то случилось. Ты поругалась с бабушкой? Перестань, перестань думать о плохом!

– Мне пора домой. – Я криво улыбнулась и уже не по-детски, а твердо, по-взрослому, произнесла то же слово, что и три года назад: – Прощай.

– Настя…

Я не знала, о чем думал Павел Акимов, глядя мне в спину на этот раз, наверное, надеялся, что я успокоюсь, мы поговорим завтра или послезавтра, он прижмет меня к себе, и ссора забудется… Можно же и его понять… Но я возвращалась домой другим человеком. И даже не человеком, а тонкой, острой рыбной косточкой…

Плотно закрыв дверь своей комнаты, я достала ножницы и шарф Павла… Чирк – всего одно движение. Потянув за нить, я стала сматывать ее в клубок – серый, мягкий, пушистый… О, я не в первый раз прощалась с прошлым. Я вообще лучший специалист в городе по прощанию с прошлым! Берите пример! Завидуйте! Учитесь говорить «прощай».

Чай, выпитый на кухне, показался особенно вкусным, наверное, оттого, что я заварила его сама.

* * *

Я не могла уйти из этого дома – мне некуда было идти. Некуда… Дороги не ждали меня, они не предлагали помощи, не торопили, не обещали надежду, они знали: у этой восемнадцатилетней особы нет сил на дальний путь, на новую жизнь. Пока нет сил… Но я не могла смириться со своим положением, в эту минуту буря поднялась в душе, и ее не получилось бы усмирить ничем: ни правильными словами, ни разумными доводами, ни криком, ни лаской. Я должна была совершить свой личный, внутренний подвиг, и чтобы стены дома Ланье обязательно дрогнули, и чтобы никто больше не посмел считать меня куклой на веревочках. Я уже не то юное, безропотное создание, судьбу которого можно расписывать на годы вперед – обдуманно, планомерно, сдвинув брови, учитывая последствия, общественное мнение и прочее, прочее, прочее… Я человек из плоти и крови, у меня есть душа, и она желает дерзать, вершить и любить. Особенно сегодня желает! Я не испугаюсь. Во всяком случае, не сейчас…

Повернув к лестнице, я шагнула на первую ступеньку. Мой взгляд устремился к третьему этажу… Да, я направлялась к Тиму. Потому что в жизни каждого человека все должно быть настоящим.

«Ну же, бабушка, попробуй остановить меня… Попробуй».

Я улыбалась, я была счастлива, я поднималась вверх, туда, куда вело меня сердце…