Вопрос на засыпку: Как расположить к себе собеседника?
Ответ: Не скрещивайте руки, не скрещивайте ноги и улыбайтесь…
Декабрь начался мокрым снегом, косым дождем, ухающим ветром и наглым воем соседской сигнализации – все сразу и надолго. Машина юного бизнесмена из двадцать первой квартиры вообще любительница поорать (за что ей сегодня была объявлена благодарность – спасибо, я не проспала). Своего Мышонка рядом с ней я никогда не ставлю – боюсь, малыш оглохнет.
В приподнятом настроении, практически под покровом ночи (да вот, пришлось чистить зубы в этакую рань), я спешно собралась и рванула в сторону дома Кондрашова. День предстоял суетный, и в голове колосился кудрявый хаос.
Вчера я обзвонила три галереи (мои любимые) и навела справки о новых поступлениях. Некоторые вещички заинтересовали, и часам к десяти мне предстояла одна вылазка на Цветной бульвар и еще одна – на Воронцовскую улицу. В каминный зал напрашивался низкий диван с четкими углами и особенный кофейно-журнальный столик, который (по моей задумке) должен сразу оттягивать внимание на себя, и я собиралась во что бы то ни стало найти самый подходящий диван и самый подходящий столик! Еще мне предстояло закрыть предыдущий проект – трехкомнатная квартира на окраине (без последнего аккорда: «здорово получилось, обязательно обращайтесь в дальнейшем» – никак нельзя) – и заглянуть в офис, а именно в бухгалтерию. Не может жить без меня бухгалтерия. Тут уж ничего не поделаешь: пришло время частично распрощаться с бумажными долгами…
К Кондрашову я не опоздала.
– Доброе утро, Наталья, пожалуйста, проходите. – Герман выглядел все так же безупречно и, как и в прошлый раз, держал в руке блокнот. – Дмитрий Сергеевич ждет вас.
Когда мы остановились около нужной двери, до меня донесся монотонный бой часов.Бом-бом-бом… Герман что-то прошептал, кивнул и пропустил меня вперед…
В кабинете царила атмосфера, которую я бы назвала смертельной.
Если вы когда-нибудь застревали в лифте и томились полчаса приступом клаустрофобии, если вы когда-нибудь глотали тополиный пух и бесконечно терли покрасневший от аллергии нос, если вы когда-нибудь шастали по лесу и удрученно складывали в корзинку мухоморы, мысленно стряпая наваристый суп, если вы когда-нибудь, гуляя по птичьему рынку, натыкались на ряды клеток, забитых желтыми и оранжевыми канарейками, и долго стояли, глядя на эту невыносимо тесную жизнь, то вы поймете, что я имею в виду.
Часы, похожие на пенал первоклассника, наконец-то заткнулись и уставились на меня двумя полосками узких стекол.
За столом сидел Дмитрий Сергеевич Кондрашов – с последним «бом» он встал.
– Здравствуйте, прошу вас, садитесь. – Он указал на темно-коричневое кресло.
– Здравствуйте, – ответила я и, на пути к контакту между двумя цивилизациями (дизайнер и Акула), старательно и очень располагающе улыбнулась.
Герман занял место около окна и распахнул блокнот.
Мы с Кондрашовым синхронно сели и уставились друг на друга.
Его взгляд красноречиво говорил: «Я вам выделил пятнадцать минут, и будьте добры уложиться в этот промежуток времени».
Мой взгляд не менее красноречиво выдавал: «Если из-за ваших закидонов я провалю заказ… месть моя ляжет на вашу сказочную судьбу пыльной бетонной плитой – обещаю».
– Вы хотели со мной встретиться, я слушаю вас, – дал мне подзатыльник Дмитрий Сергеевич.
Ну да, ему-то со мной встречаться смысла не было. Ни одной причины, чтобы встретиться со мной… Ага, это я немножко покапризничала и поклянчила…
Наклонив голову набок, я поймала взгляд его серых глаз. Что можно сказать об этом человеке?
Справка
Дмитрий Сергеевич Кондрашов
Я бы ни за что не назвала его приятным. Какое там! Мощная шея, крепкая спортивная фигура, спрятанная под дорогим костюмом цвета маренго, темно-русые волосы, двухсантиметровыми ручейками примятые к голове, сухие глаза, в которых слишком много каменного инея Мертвого моря, совершенно неуместный греческий нос (ему бы нашлепку какую-нибудь или картофелину сорта «Белорусский ранний») и тонкие жесткие губы.
Ни одной ноты самого задрипанного обаяния.
Ни одной капли хотя бы тусклого света.
Ни одной чайной ложки остроты и непредсказуемости.
Он напоминал деревянного идола, у которого есть два основных предназначения: взирать и думать. Взирать и думать – с утра и до вечера! И все.
Единственное, что мне понравилось в Кондрашове сразу и безоговорочно, так это то, что ни одной точкой, ни одной запятой своей внешности он не напоминал мне бывшего мужа. Уж не знаю, почему я вдруг ударилась в сравнения.
Этап вежливого знакомства мы пропустили: я – дизайнер, он – Акула, и так все понятно.
– Мне бы хотелось услышать ваши пожелания по поводу перемен в левом крыле дома, – испытывая внутреннее раздражение, даже слишком холодно произнесла я. – Я не знаю ваших предпочтений в цвете, в стиле, а это неправильно. Конечный результат моей работы должен вас устроить, не так ли?
«Не так ли?» – было лишним, с этой фразой я поднялась к уровню учительницы начальных классов, отчитывающей разгильдяя-ученика. Ладно, Дмитрий Сергеевич, признаю, погорячилась.
– Я вам абсолютно доверяю.
Чертовски приятно! А не скажете ли то же самое моему боссу? Ну, чтобы потом, когда вы откажетесь платить и потребуете капитального ремонта в своих умопомрачительных апартаментах, он не рвал бы на себе волосы и не рисовал бы куском угля на моей всхлипывающей груди идеально ровные круги мишени.
– Спасибо за доверие, – выдохнула я и мысленно приняла трагическую позу умирающего лебедя. – Ваш помощник, – я повернула голову к статуе по имени Герман, – сказал, что в левом крыле будет проживать ваша родственница, может… может, мне поговорить с ней? Я бы могла учесть…
– Нет, – перебил Кондрашов. – Это вряд ли получится. Пожалуйста, не беспокойтесь, я уверен, вы не нарушите атмосферы дома и измените левое крыло в лучшую сторону. Спокойные тона, дополнительная мебель… мебель, удобная для молодой женщины и… Пожалуй, ничего больше. – Кондрашов нахмурился и сцепил руки перед собой.
Замкнутый круг. Честное слово.
– Может, мы продолжим разговор как раз в левом крыле? Есть же особо ценные для вас детали…
– Нет, это лишнее. – Дмитрий Сергеевич посмотрел на часы и повторил: – Это лишнее. С комнатами вы можете делать все, что посчитаете нужным. Герман, пожалуйста, реши вопрос с освободившейся мебелью и картинами. Я не хочу никаких проволочек и неудобств.
– Конечно, – покладисто кивнул Герман и занес сие наиважнейшее распоряжение в блокнот.
Я редко когда теряю дар речи, но в данный момент я поняла, что сказать мне абсолютно нечего. Зеленая и густая тоска, клаустрофобия, тополиный пух с аллергией, конопатые мухоморы и клетки с оранжевыми канарейками навалились на меня одной общей кучей – еще секунда, и поза умирающего лебедя сковала бы меня в реальности. Я уже представила, как стекаю на паркет, вытягиваю правую ногу вперед, скрещиваю руки и клюю носом коленку, как… как дверь распахнулась и в кабинет вошла уютная мягкая седовласая женщина, держащая в руках поднос с тремя чашками.
О чудо!
Она была настоящей!
И она пахла кофейными зернами и ванилью (я была уверена в этом!).
Мое унылое отчаяние метнулось к ней через комнату и цепкими ручонками схватилось за юбку. Тетенька! Не уходите!
Подавив радостный смешок (мол, мы-то с вами знаем, что эти два индюка совершенно ненормальные), я улыбнулась ей и – о чудо! – наконец-то получила в ответ улыбку! Пусть эта улыбка была катастрофически сдержанной, но она была, она слетела со строгих губ и взмыла к потолку – она исчезла, но след в моей душе остался.
Пусть, пусть это будет та самая родственница, для которой мне нужно изменить серый цвет на светло-персиковый (неважно, что ей давным-давно перевалило за объявленные тридцать лет)! Пусть…
– Спасибо, – сухо произнес Кондрашов и, помедлив, добавил: – Наталья, познакомьтесь – это Ада Григорьевна, она помогает по хозяйству. Ада Григорьевна, это Наталья Амелина – дизайнер, в ближайшее время она будет обновлять интерьер левого крыла дома.
Разочарование (ну почему же, почему мне придется стараться не для нее…) и удивление (неужели, неужели он узнал и запомнил мое имя?!) наложились одно на другое.
– Хорошо, – ответила Ада Григорьевна и выплыла из кабинета.
Мухоморы опять полезли из всех углов.
– Пожалуйста, кофе, – предложил мне Кондрашов, дернув подбородком в сторону чашек.
– С удовольствием, – из вредности ответила я (ха! пусть на минуту, но я перекрою выделенный лимит времени). Я решительно-самостоятельно подошла к столу, подхватила чашку и вернулась в кресло. – Персиковый и коричневый тона вас устроят? – я продолжила гнуть свою линию.
Кондрашов вопросительно посмотрел на Германа.
Ага, посовещайтесь, мальчики.
– Да, – ответил он после кивка личного помощника.
– Замечательно! – Я улыбнулась до ушей, еле сдерживая возрастающее, не пойми откуда взявшееся веселье. – Удобно будет, если я приеду во второй половине дня? Сегодня мне нужно заглянуть в две галереи – я уже начала подбирать диван и столик для каминного зала.
– Да, – вновь ответил Дмитрий Сергеевич, желая, по всей видимости, выставить меня поскорее.
Я сделала глоток кофе и покосилась на часы. Восемь часов четырнадцать минут – мое время почти истекло.
Кондрашов тоже посмотрел на часы и нахмурился.
Я сделала еще один глоток кофе.
Наши глаза встретились.
«Спасибо, вам пора».
«Я не допила кофе».
«Вам пора».
«Вы забыли – кофе».
«Пора».
«Кофе».
Я сделала третий глоток и, поймав нервную морщину на лбу Кондрашова, поднялась.
– Спасибо, надеюсь, моя работа вас не разочарует.
– Я вам абсолютно доверяю.
О! Эта фраза становится классикой!
– До свидания.
– До свидания. Вы можете приезжать в любое время – позвоните Герману, и он вас встретит. Или Ада Григорьевна…
Я посмотрела на часы – восемь часов шестнадцать минут. Это победа!
Направляясь в галерею «Бридж» на Цветном бульваре, я улыбалась, качала головой, хмыкала и кривила губы. Зачем я встречалась с Кондрашовым – непонятно! С равным успехом о том же самом я могла бы поговорить со слоном в зоопарке или с рекламным стягом, болтающимся на ветру неподалеку от моего дома. Дмитрий Сергеевич и Герман – два сиамских близнеца, две половинки гамбургера, две шляпки мухомора! А как Кондрашов смотрел на меня! Будто я назойливая муха, которую он вынужден терпеть целых пятнадцать минут! Теперь понятно, почему его дом нашпигован всевозможными часами (точно сдобная булка изюмом) – Дмитрий Сергеевич очень занятой человек! Минута – доллар, минута – фунт стерлингов, минута – франк гвинейский, минута – шиллинг кенийский, минута – тугрик монгольский. А тут я со своими шторками да простынками! Бедный, бедный Дмитрий Сергеевич… Затюкал Акулу наглый анчоус.
Дождь уже закончился, а вот липкий лохматый снег забелил деревья, дороги и стекла Мышонка – погода категорически не собиралась улучшаться. Припарковавшись около галереи, я выскочила из машины, подняла воротник и в три прыжка добралась до нужной мне двери. Стоило ее распахнуть, как в нос ударил запах краски, а перед глазами поплыли ленты картин и ваз.
Я люблю шляться по галереям – это еще один плюс в моей работе. Всякое старье, приведенное в порядок, новые вещицы, радующие глаз, осколки прошлого, кусочки будущего… завораживают и переполняют душу творческим непокоем. Я знакома со многими владельцами различных коллекций, с администраторами, менеджерами, художниками и просто увлеченными людьми, которые любят прогуливаться среди легкости и роскоши, выискивая приятные детали и штрихи для настроения. И мне всегда рады, и, если появляется на горизонте что-нибудь стоящее, мой мобильник пищит от информационной эсэмэски. И если для всех галерея «Бридж» открывается в одиннадцать часов, то для меня – намного раньше.
Диван, о котором я вчера разговаривала с администратором по телефону, оказался в точности таким, как я мечтала. Идеальные линии и углы.
– Беру, – сказала я, мысленно втаскивая его в каминный зал левого крыла дома Кондрашова.
В галерее с тонким названием «Ива» меня, наоборот, ожидало разочарование. Этот журнальный столик не имел ничего общего с мечтой. Он был скучен (хотя, кто знает, возможно, именно этим он и понравился бы Кондрашову), он был грустен, он был сух, и даже стеклянная полочка со стеклянной ножкой не спасали положение.
– Увы, – сказала я, прощаясь и с полочкой, и с ножкой. – Увы…
В офис я приехала только в два (обладатели преображенной трехкомнатной квартиры, на которую я потратила кучу времени, никак не хотели меня отпускать, нахваливая то кухню, то ванную, то детскую… лучше бы накормили…) и, плюхнувшись за свой стол, сразу обнаружила записку от Середы – буквы, как всегда, прыгали вверх и вниз: «Зайди!»
Интуиция тяжело вздохнула и выставила на передний план лощеную фигуру Вячеслава Бережкова. Чувствую, Слива вышел на тропу войны, о чем мне и собирается поведать верный Середа.
* * *
Но Слива оказался совершенно ни при чем.
– Бондаренко запросил у Машки твое личное дело.
Машка, она же Мария Ивановна Шилец, является начальницей и единственным сотрудником нашего скромного отдела кадров.
– Откуда знаешь? – подавшись вперед, поинтересовалась я.
Середа возвел глаза к потолку, что переводилось как: «Это самый дурацкий вопрос, который я слышал за последнюю сотню лет», вынул из верхнего ящика стола кулек фольги, развернул его, протянул один бутерброд с колбасой мне, а второй взял себе. И, тяжело вздохнув, приготовился к повествованию.
Середа имел законное право на насмешку, потому что уж кто-кто, а я-то знала, что информация стекается к его ногам совершенно самостоятельно. Это особенность его биографии, которую невозможно стереть ластиком «Koh-I-Noor» или замазать корректирующей жидкостью «Kores».
– Он снимал скан с документов сразу после меня. Я поленился настройки сбить, и скан пришел на мою почту. Ну а уж потом и на его…
– И?
Лениво положив руку на «мышку», Середа открыл одно из писем и ткнул длинным костлявым пальцем в монитор.
Да… она… Моя собственная анкета пестрела не только торопливым почерком, но и задумчивым цветочком в нижнем правом углу, который я нарисовала много лет назад, не зная, как ответить на вопрос о психических заболеваниях родственников.
– Твои предположения? – запихивая остатки бутерброда в рот, спросил Середа.
Пары секунд хватило, чтобы воздвигнуть единственную, на мой взгляд, правильную версию.
Нет, Бондаренко не собрался меня уволить, это было бы глупо и непонятно на данном этапе.
Нет, Бондаренко не решил меня повысить, это из разряда фантастики.
Нет, Бондаренко не соскучился по мне со вчерашнего дня настолько, чтобы полезть в личное дело за моей фотографией.
Нет и еще раз нет!
Кондрашов. Все дело в нем. Акула хочет знать, а все ли чисто в биографии анчоуса… нет ли судимостей или тех же самых психических заболеваний в черном ящике по имени Наталья Амелина. Дмитрий Сергеевич, ну что же вы так, ну зачем? Да я чиста и невинна, как первоапрельская шутка!
– Кондрашов, – с опозданием подсказал Середа.
– Не совсем, – откусив бутерброд, ответила я. – Сам Дмитрий Сергеевич мараться не станет, у него на это времени нет. А вот Герман…
– Герман?
– Его помощник.
– У-у-у…
– Да. Герман наводит справки.
– Что за фрукт?
– Овощ.
– Какой?
– Цукини.
– Тогда не опасно, – усмехнулся Середа.
С одной стороны, в происходящем не было ничего крамольного – Кондрашов имеет право знать, кто будет находиться в его доме, с другой стороны… с другой стороны, перед моими глазами стояла четкая картина – Герман держит в руках мою анкету, копию трудовой книжки и прочие бумажки и досконально их изучает. Картина мне не нравилась. Картина вызывала злость.
Покрасить, что ли, каминный зал в красный цвет и изобразить на этом великолепии белый горошек?
– Интересуются, гады. – Я стянула с хлеба колбасу, сунула ее в рот и ритмично заработала челюстью.
– Кто предупрежден, тот вооружен, – подвел итог Середа.
* * *
Гидрометцентр был сух и строг. Гидрометцентр был упрям и неумолим. Гидрометцентр пообещал во второй половине дня снег, дождь, облачность, порывы ветра – десять метров в секунду и всеобщую грусть по этому поводу. Для полного счастья не хватало только штормового предупреждения, и можно забить дверь гвоздями и не высовывать на улицу нос.
Но моему носу надеяться на тепло и покой не приходилось. Мой нос должен был отправиться к Кондрашову Дмитрию Сергеевичу сразу после третьего пластикового стаканчика с кофе и встречи с отделом бухгалтерии. Да, да, именно со всем отделом, ибо я должна документы каждому бухгалтеру по чуть-чуть (или помногу – какая разница…).
– Как не стыдно, – вздохнула Ирочка.
– Почему ты не принесла это месяц назад? – сдвинула брови Маргарита Петровна.
– За тобой еще октябрьские и ноябрьские чеки, – процедила Лиля.
Мои дорогие, я вас всех люблю. И поверите ли, бухгалтерские долги не дают мне спать спокойно. Каждый вечер они шаркают за мной в ванну, натирают спину мочалкой, хлопают дверью, ложатся рядом на подушку, храпят, насвистывают, толкаются и ворочаются. А утром еще имеют наглость усесться со мной за стол – о, если б вы только видели, как жадно они тянут ручонки к моей горячей кружке и как без промаха тыкают вилкой в мою яичницу. Чтоб им пусто было, этим бухгалтерским долгам!
– Э-э-э… – многозначительно ответила я и пообещала и Ирочке, и Маргарите Петровне, и Лиле мгновенное счастье приблизительно через неделю.
Гидрометцентр не обманул – ветер шуршал по асфальту икринками снега, дождь наперекор холоду умудрялся делать свое черное дело, а небо заволокло серыми ватиновыми тучами. Доехать бы до Кондрашова (а вернее, до Германа), не сбиться бы с пути, не замерзнуть бы под каким-нибудь мудрым дубом или легкомысленной березой!
Я доехала.
И Герман меня встретил почти с радостью. То есть он не озарил этот бренный мир улыбкой, не кинулся меня обнимать, не выкрикнул: «Наконец-то!» – он приподнял брови и кивнул. И как я уже поняла, в его случае это еще какая реакция!
– Если вы хотите кофе или чай, я попрошу Аду Григорьевну приготовить.
Я хотела в туалет, о чем честно и сразу известила вытянутого в струну Германа:
– А можно я воспользуюсь вашими удобствами?
– В смысле?
– В смысле туалетом.
– Конечно. – Кончики его ушей порозовели, и этот факт был мне приятен.
В туалете мне захотелось подзадержаться, но вовсе не по естественным потребностям.
Чтобы ходить по этому дому, чтобы спокойно общаться с Германом (я уверена, он стоит под дверью и записывает все шумы, которые доносятся до него – из вредности я еще раз нажала на пимпочку сливного бачка), нужно собрать мужество в кучу и водрузить на него весомый шар особого терпения. Это я чувствовала каждой клеточкой тела.
– Если вы хотите кофе или чай, я попрошу Аду Григорьевну приготовить, – повторил он, когда я покинула бежево-мраморный туалет.
– Спасибо, пока не хочется.
С Адой Григорьевной я встретилась бы еще раз с удовольствием (должен же глаз на ком-то отдыхать), но пока были силы, я решила не давать себе поблажек.
Герман раскрыл блокнот.
Я достала планшет.
Не знаю зачем. Пока рисовать я не собиралась.
Наверное, его рефлексы уже становятся моими.
Обойдя левое крыло два раза, я обозначила ту мебель, которую в дальнейшем нужно будет заменить. В список попали стулья, стол, два шкафа, этажерка, два дивана, три журнальных столика и тумба. Мебель была хорошей, даже очень хорошей, но родственнице Кондрашова понадобятся полки и вешалки для одежды и еще куча чего понадобится… А стулья? Стулья слишком помпезные.
В некоторые картины я тоже бесцеремонно ткнула пальцем – они лишние.
Мне хотелось большей мягкости и уюта.
– Я не спросила Дмитрия Сергеевича о сроках. Когда его родственница планирует поселиться здесь?
Мой вопрос вызвал непонятное замешательство – кончики ушей Германа опять покраснели.
– Я думаю… месяца через два-три.
– То есть стараться к Новому году не обязательно?
Это здорово облегчало жизнь – не нужно торопиться, никто не давит, работай себе и работай.
– Я уточню у Дмитрия Сергеевича.
Это был отличный момент для удовлетворения давно разыгравшегося любопытства, и я небрежно задала следующий вопрос:
– А кто проживает в доме?
– Дмитрий Сергеевич, Ада Григорьевна и я.
Резко развернувшись, я уставилась на Германа.
Было чему удивляться.
Во-первых, это не просто большой дом, это огромный дом, и в нем не могут жить только три человека. Есть в этом что-то ненормальное, даже трагическое.
Во-вторых, Герман… Личный помощник живет вместе с боссом. Ну-у-у… это все равно как если бы я жила в одной квартире с Бондаренко (ха! Представляю, какой бы ужас красовался на его лице каждое утро! «Андрей Юрьевич, просыпайтесь, пора в офис…» На планерку по понедельникам я бы точно никогда не опаздывала).
Нет, не так…
Но согласитесь, удивительно же…
Они настолько не могут друг без друга? Ночь не в состоянии друг без друга прожить?
Ой… Сейчас мое воображение сделает виток не в ту сторону…
– И больше никого? – пискляво уточнила я.
– Больше никого.
За окном завыл ветер, и я представила себя героиней двухчасового ужастика – заманили меня (наивную девочку тридцати лет) в дом кошмаров, и в двенадцать ночи после боя часов полезут из всех щелей голодные вурдалаки… У-у-у, – вновь взвыл ветер, и острые не то снежинки, не то капли хлестнули по стеклам.
– Погода совсем испортилась, – дежурно выдала я и внимательно посмотрела на Германа.
– Зима, – равнодушно констатировал он.
– Ну да, – согласилась я.
Вообще-то в полшестого мне лучше уже смотаться отсюда. После шести Москва обязательно замкнется в сплошной пробке, а так – я, может, еще проскочу…
У Германа загудел мобильник, и он вынул его из тесного внутреннего кармана пиджака. Да, по дому личный помощник Кондрашова ходит в костюме.
– Извините, – сказал он и принял вызов. – Да… хорошо… да… обязательно… – Закончив разговор, он посмотрел на меня и официальным тоном произнес: – Наталья, Дмитрий Сергеевич просит вас остаться на ужин. Как вы к этому относитесь?
Даешь контакт двух цивилизаций!
Кстати, а он, случайно, не мной ужинать собрался?
Едят ли Акулы анчоусов?
– Спасибо, – затирая удивление вежливостью, ответила я. – Но…
Но что? Хочу я остаться или нет?
Любопытно, конечно, но неожиданно как-то…
То есть я хочу, потому что есть шанс узнать, какого цвета шторки все же нравятся Кондрашову!
Тьфу – и на шторки, и на Кондрашова.
– Что мне ответить?
– Да, спасибо, буду рада.
Герман принялся набирать номер шефа, а я с опаской посмотрела в сторону окна. Это во сколько же мне придется добираться домой?.. И не увеличится ли скорость ветра в два раза, и не вылезут ли к ужину из всех щелей вурдалаки?