Картина первая

Большая гостинная, часть которой — кухня. Слева — дверь, ведущая в комнату мужчины. Повсюду разбросаны вещи. У стенок стоят сумки и рюкзаки разной величины. Мать, Жена и Дочь сидят на полу среди груды предметов.

Мать. Теплые носки!

Жена. Книжка. Любимая!

Мать. Крем для бритья!

Жена. Зубная щетка!

Мать. Фланелевая пижама!

Дочь. Компас!

Жена. Зачем?

Дочь. Мало ли. Может, сбежит…

Мать. Мой сын не дезертир!

Жена. Термос!

Дочь. Лучше фляжку.

Жена. Мой муж не пьет!

Дочь. Для храбрости…

Мать. На что ты намекаешь?!

Дочь (пожимая плечами). Сухой паек!

Жена. Йод!

Мать. Это еще зачем?!

Жена. Если поранится…

Мать. Типун тебе на язык!

Дочь. Если поранится, йод не поможет…

Жена. Молчи!

Дочь (пожимая плечами). Трусы!

Жена. Дай мне! (Присматриваясь.) Это мои!

Мать (присматриваясь). Грязные!

Жена. А мне не до стирки!

Дочь. Лосьон для бритья!

Мать. Не надо — вдруг прольется? Сигареты!

Жена. Ну вот — самое время отучиться от вредных привычек, а родная мать…

Мать. Имеет он право хоть на какое-то удовольствие?..

Дочь. Перочинный нож!

Мать. Что ты, что ты! Никаких острых и колющих предметов.

Жена. Это вертолет — там пропустят…

Мать. Нет! Это его травмирует…

Жена. А консервы чем открывать будет?

Мать. Одолжит у друзей. У него всегда было много друзей…

Дочь. А если попадет в плен? Чем он перережет… веревки на руках?..

Жена и Мать. Молчи!!!

Дочь. Может, мне уйти, если я мешаю?

Мать. Подай штопор.

Жена (язвительно). Это — колющий предмет.

Мать. Все относительно. Пусть он первым откроет бутылку шампанского, когда наши победят!

Жена. Шампанское? На фронте?

Мать. Я пришлю заказной посылкой!

Жена. Главное, бумаги. Побольше!

Дочь. Туалетной?

Жена. Письменной! Пойди, принеси еще.

Мать. Хватит тебе! И так рюкзак неподъемный.

Жена. Мы же не знаем… сколько это продлится… я хочу каждый день — письмо!

Мать. Ему рюкзак тащить на себе, не на верблюде… Напишет, что жив-здоров раз в неделю — и хватит с тебя. Эгоистка!

Жена. Ну и пусть, а будет по-моему! Каждый день: милая, любимая, думаю о тебе, скучаю, из всей роты один в живых остался, потому что шел в бой с мыслью о тебе, о том, что вернусь и буду ласкать тебя, о твоих сосках, таких…

Дочь. Мама!

Жена. Каждый день! И если ручка высохнет, так огрызком карандаша, а если карандаш сточится, то сушеной клюквой…

Мать. То-то у него вечно круги под глазами. Совсем заездила!

Жена. Зато вы к вашему мужу не часто снисходили — поэтому он и откинул копыта в пятьдесят лет…

Мать. Да я тебя, сучка!..

Дочь. Мама, бабушка! Это не для моих ушей!

Жена. Не вмешивайся!

Дочь. Еще чего! Раз никакого секса до восемнадцати, так не надо меня дразнить, а то я начинаю думать, что много теряю и очень несчастна.

Мать (поджав губы). Спички.

Жена. Мыло.

Мать. Сыр.

Жена. Какой сыр?!

Мать (холодно). Бри.

Дочь. Бабушка, там не будет холодильника.

Мать. Я еще не выжила из ума, знаю! Это — оберег.

Жена. Что за чушь?

Мать. Еще прабабушка дала кусочек сыра прадедушке в Ту Войну, С Которой Никто Не Вернулся.

Дочь. А прадедушка вернулся?

Мать. Нет. Но от него осталась левая нога…

Жена. Это черт знает что, антисанитария!

Мать. Жизнь дороже!

Жена. Допотопные бредни!

Мать. Я же говорила, говорила ему не брать жену без роду и племени — из семьи, где не верят в сыр, где не вспоминают Войну, С Которой Никто Не Вернулся, а только и умеют, что расчесывать волосы по сто раз три раза в день и раздвигать ноги!

Дочь. Бабушка, я просила!..

Жена. Да как вы смеете — с Той Войны не вернулся мой дед… отец был еще мальчиком! У нас не говорят, потому что помнят молча, про себя. Не говорят из уважения, из священного трепета, из суеверия!

Мать. Вы просто боитесь правды! Для твоей семейки жизнь — леденец: лижете своими жадными языками, обсасываете, зубами вгрызаетесь, хрустите, и думаете, что если не говорить о неприятном, оно исчезнет, но под леденцом-то что? Безвкусная пластмассовая палочка! (Пауза.) Я видела, как ты утром красила ногти.

Жена (с вызовом). Это — преступление?

Мать. Кто думает о ногтях в такое время?!

Жена (презрительно). Вы никогда не были женщиной. Для него, понимаете?! Хотела быть красивой перед тем, как он уйдет туда , чтобы там он помнил красивое!

Мать. Это твои ногти — красивое?!

Жена (кричит). Я не могу с вами разговаривать!

Мать. Да уж, ты по другой части, поэтому и привел тебя…

Дочь. Бабушка, ты вменяемая? Уже третий раз упоминаешь секс — представляешь, какая у меня травма? Знаешь, сколько папа должен будет заплатить психологам, когда мне исполнится тридцать лет?! (Уходит, хлопнув дверью.)

Мать. Сыр!

Жена. Нет!

Мать пытается запихнуть сыр в рюкзак, Жена сопротивляется. Они дерутся. Затемнение.

 

Картина вторая

Мать режет овощи на кухне.

Мать. Когда мама провожала папу на войну, она сделала все, как надо: три дня не мылась, два дня не спала и день не ела, потом молилась и плакала, и опять молилась, а потом накупила овощей всех цветов и сварила суп — строго по рецепту: семь помидоров, шесть морковок, пять кабачков, четыре баклажана, три свеклы, одна тыква, две капли собственной крови — из пальца, и чуууть-чуууть перцу. А эта сказала, что и так не спит, не ест и плачет, а не мыться отказалась — гигиена, видите ли! Да и супа от нее не дождешься — придется мне сделать. Это разрешено: когда нет жены, мать вместо нее, а такая жена — все равно, что нет… Еле нашла тыкву — всю сожрали, а новая не приходит с тех пор, как море перекрыли. Лавочник юлил и начинал напевать Элвиса, как только я заговаривала про тыкву, так что я ему прямо так и заявила: у меня сын на войну идет, и надо все сделать правильно — давай тыкву. А он говорит: не только у тебя сын на войну идет, почему, думаешь, тыквы пропали? Они ж привозные, не растут у нас… А я: э, нет, эти сказки мне не рассказывай, в наше время про суп мало кто помнит, никому не надо, а мне надо, и не отвертишься! Так он еще поскрипел, пофинтил, и сдался. Идем в чулан, говорит. Я уже испугалась: ты что хочешь, что делаешь — опять у нас черный рынок, что ли? Так я тебе заплачу, больше дам, особенно если бока румяные, но деньгами, слышишь?! А он смеется: на кой хрен ты мне нужна, кляча старая, у меня своя жена молодая. И достал откуда-то тыкву — плохонькую, захудалую, можно было бы лошади скормить вместо морковки, и та бы не заметила. Какая есть, говорит — бери: последняя. Ну, я и взяла. А как иначе? Надо мне, надо, потому что я все помню… Мне всего десять было, и я видела, как мама кормила отца с ложки, а потом вылила остатки супа, чтобы после него никто не ел, а потом побрила ему лицо и остригла волосы, подмела и в платок завернула, и спрятала, и положила в карман его формы пакетик с сыром бри, и — когда он сел на корабль и смотрел на нее с палубы, все стояла и не уходила с берега, а потом прочла молитву и трижды повернулась вокруг своей оси, повернула платок слева направо, и только тогда — исполнив все свои обязательства — бросилась бежать, как угорелая, а я за ней не поспевала, и бежала через пески, и через апельсиновый сад, и через город, пока не прибежала домой, и не вбежала в квартиру нашего соседа, который был ее любовником и уходил двумя днями позже — потому что тогда люди боялись Бога, боялись!

 

Картина третья

Жена сидит на диване и плачет. Дочь играет с мобильным телефоном.

Жена. Перестань! Не могу слышать!

Дочь. Что?

Жена. Звуки эти.

Дочь. Это тетрис.

Жена. Выключи.

Дочь. Одно попадает в другое. Напоминает то, что я видела по телевизору, когда все спали…

Жена. Прекрати, я сказала!

Дочь. Окей, окей. Ты что злая такая?

Жена. Злая? Ты вспомни, у тебя отец… (Закрывает руками лицо.)

Дочь. Ну что? Что отец?

Жена. У тебя пока еще есть отец. (Рыдает.)

Дочь. Да ладно, мам. Там же не всех… Ну, не всех.

Жена. Дура!

Дочь. Ты думаешь, мне легко? Мне легко, что ли? Думаешь, тетрис — это просто так?.. Может, у меня вытеснение, может, я так справляюсь?!

Жена (махнув на нее рукой). Не понимаешь…

Дочь. Ты ошибаешься, мама: у меня кровь раз в месяц, и я ноги брею, и мне очень нужен папа, именно сейчас нужен, потому что я перестала любить свое тело, и не могу любить женщин, даже тебя с бабушкой, а папу — могу, потому что он совсем другой, и никогда не поймет какие-то вещи и даже не будет пытаться, а мне необходимо, чтобы не пытались , и когда он уйдет, я сойду с ума, тем более, что вы с бабушкой друг друга убьете!

Жена. Все о себе, любимой! А если он… если его…

Дочь. Так не бывает. Это только в газетах. Должны же они что-то писать…

Жена (бледнея). Списки…

Дочь. Не верь! Даже не смотри. Сто раз говорила: не читай газеты.

Жена. И по телевизору…

Дочь. Все врут! К нам в класс приходили и рассказали…

Жена. А, может, он вернется героем. Как мой дядя когда-то…

Дочь. Будешь прыгать от радости?

Жена. Не хами!

Дочь. Теперь все другое. Этими медалями только в зубах ковыряться.

Жена. В кого ты такая?!

Дочь. А что если папа не пойдет?

Жена. У него нет выбора: он — мужчина.

Дочь. Мама, меня в классе щипать будут.

Жена. У всех уйдут.

Дочь. Не у всех, пока не у всех. Папа — это… статус. У меня теперь ничего — ни-че-го.

Жена. Как можно быть против войны? Это — как тайфун или ураган. Иногда они случаются.

Дочь. А мы?

Жена. Не при чем.

Дочь. А папы?

Жена. Не при чем. Мы их собираем. И они идут.

Молчат.

 

Картина четвертая

Дочь ест мороженое.

Дочь. Мне все можно — у меня переходный возраст. Все психологи это знают. Бабушка говорит, что у меня ветер в голове. А он в волосах — подцепит и уносит. Очень трудно запоминать. Мысли все время меняются. Почему это — прекрасные годы, что в них прекрасного?! Ты уже все понимаешь, но тебе многое нельзя, а по телевизору секс показывают. И шнурки развязываются — в самый неподходящий момент. Вечно они развязываются, и спотыкаешься, поэтому и сделать ничего нормально нельзя. Нас ругают, что мы — нарочно, а они — сами собой! Честно! Мы их завязываем, а они опять… Это не мы наглые, это шнурки наглые! Мы падаем и встаем, падаем и встаем, у нас сильные ноги и битые коленки, и наглость. У нас нет выбора, мы должны полюбить ее — родную такую… У нас и солнце наглое — может спалить живьем, и море наглое — утопит, не задумываясь; так какими еще мы могли вырасти?! Нас несет на скейтборде через весь город — от стадиона и до порта, и не падает только тот, кто не щурится от солнца, не плачет от морской воды, у кого шнурки настолько наглые, что вообще отсутствуют — кроссовки на босу ногу и без шнурков! А девочки еще хуже, чем мальчики, у нас сиськи наглые. У меня тут грудь все чесалась последнее время, я не могла понять, в чем дело, мама сказала, что растет, а оказалось — наглость. Зарождается. И пусть! Буду много есть, чтобы росла. А пока они маленькие, острые. Как пчелы. И жутко наглые. Бабушка говорит, что у меня молоко будет ядовитое, а я радуюсь.

 

Картина пятая

Дочь и Мать грызут тыквенные семечки.

Мать. Что такое?

Дочь. Червивое.

Мать. Надо съесть.

Дочь. Почему?!

Мать. Положено и все. Ты любишь своего отца?!

Дочь. Не буду!

Мать. Дай, я съем. (Всхлипывает.) Эгоистка…

Дочь. Бабушка, ну хватит! И ты, и мама — это невыносимо.

Мать. Будешь такой же, как тетя Клара.

Дочь. Начинается!..

Мать. Она щелкала семечки целыми днями. У нее были очень длинные ногти.

Дочь. Где она?

Мать. Никто не знает. Пропала.

Дочь. Я спрашивала у папы — он тоже ее никогда не видел. Может, ты тетю Клару выдумала, чтобы пугать нас?

Мать. Тоже мне! Как хорошо, что у меня нет дочерей!

Дочь. Тогда расскажи.

Мать. У моей мамы было три сына и две дочери. Клара была на меня непохожа. Она любила сидеть у окна и улыбаться мужчинам. И никогда не вытирала пыль! В детстве я ее дразнила и говорила, что она — не наша, а от соседа. Мама один раз услышала, побледнела и выпорола меня.

Дочь. Так ты была злой, бабушка!

Мать. Я была примером для подражания! Я прикрывала колени и смотрела в пол, когда со мной говорили старшие. Я никогда, никогда не сказала ни слова поперек. А мама любила больше Клару…

Дочь. Почему она не вышла замуж?

Мать. Она была на год младше, ее не могли отдать, пока я не пристроена. А мне было нелегко найти жениха — я не извивалась полуголая перед окном, как некоторые, я легко простужалась и боялась сквозняка!

Дочь. Я нашла фотографии — нигде нет тети Клары…

Мать. Ты рылась в моих бумагах?!

Дочь. Ну и что?! У нас в семье все роются!

Мать. Она красила губы.

Дочь. Бабушка…

Мать. И сбежала с первым встречным — и жила с ним, как животное! А мама любила больше Клару…

Дочь. Ты скучала по ней!

Мать. Она все делала наперекор всем, против шерсти, и отец проклял ее, когда она сбежала, заявил, что у него нет такой дочери, а мама не выдержала — плюнула в него, и он ее ударил: у него не было выбора — он ведь был мужчиной, а потом мы справили траур по ней. Она всегда так громко смеялась, так неприлично…

Дочь. Она была живая, а вы…

Мать. Ее никогда не было.

Дочь. Ты все время говоришь разное…

Мать. Я старею, я забываю, что правда, а что — нет.

Дочь. Ненавижу!..

Мать. Меня?!

Дочь. У вас все так — становится ничем.

Мать. У кого?..

Дочь. У женщин! Иногда я смотрю на хлеб и не знаю, можно ли его есть, или это — тоже миф, и он растворится в воздухе, как только прикоснусь!..

Мать. Кем ты хочешь быть?

Дочь. Поздно: грудь растет… Буду женщиной.

Мать. У тебя и молоко будет — ядовитое!

Дочь. И пусть.

Мать. Ну да — лучше сразу знать, что вскормишь змею!..

Дочь. Я не собираюсь никого кормить!

Мать. Подожди. Тетя Клара — это я!

Дочь. Я так и знала!

Мать. Он бросил меня, и я вернулась, поджав хвост. Отец выбрал мне мужа.

Дочь. Ты все врешь!

Мать. Я не вру, она была. Тетя Клара — это я, но она была…

Дочь кричит и убегает.

 

Картина шестая

Жена яростно гладит военную форму.

Жена. Мне было так больно, что заболела голова, и ворочалась на плечах, как перезрелое яблоко, которое никак не упадет. А потом мне помогли. Я кормила кошку консервами и так порезала пальцы, что едва удалось остановить кровь. А я держала руку под краном, смывала кровь и думала: каждая разлука — репетиция смерти. Даже если сейчас он вернется, это только отсрочка, потому что когда-нибудь он не вернется. Не с войны, а из магазина или со двора, но не вернется. Я прижимала к пальцам ватку с перекисью водорода, и вата розовела, а я думала: каждая разлука — репетиция Главной Разлуки, и приклеивала пластырь и думала: это — для всех, универсально, как Макдональдс, такая вот смерть, и отмывала раковину от крови и думала про наш народ, как мы видим жизнь во всем временном объеме одновременно. Мы — путешественники во времени. Я с детства знаю, что будет дождь до того, как он пошел, и чувствую запах хлеба, едва начинаю месить тесто. А запах крови — как только открываю газету, правда, не всегда: войны бывают лишь по нечетным годам. Это оттого, что мы живем в маленькой стране у моря. Тут так тесно, что наше будущее живет вместе с нами, у нас интимные отношения со временем. Я мыла пол, заляпанный кровью и думала: если вернется, буду его любить — много и везде, и бесстыдно: у моря, в парке и даже на улице, и пусть осуждают, пусть смотрят с отвращением и кричат, пусть тащат в участок или в сумасшедший дом, мне все равно! Это они сумасшедшие, если не видят: может, у них время свернулось клубочком на коврике у дверей и урчит, а у меня оно стучит в висках и не отпускает. Остается только ловить волну, слиться с этим бешеным ритмом — тогда отпускает, нет, не отпускает, никогда не отпускает…

Входит Мать.

Жена. Бабушка…

Мать. Я тебе не бабушка!

Жена. Ты — вообще не бабушка.

Мать. С кем разговариваешь, мерзавка?!

Жена. Ты — мать.

Мать. Одно другому не мешает!

Жена. Еще как. Каждая женщина сначала дочь, потом жена, потом мать, потом бабушка — если доживет. Жизнь измеряется мужчинами — в каждой стадии свой главный. У самой счастливой их четверо — по порядку. Если не повезло — ни одного. Бывает по-всякому. Но главное — вовремя перейти. А ты осталась матерью, застряла там и мучаешь меня!

Мать. Надо было родить мне внука.

Жена. Тебе ничего не поможет — ты не была женой!

Мать. Я и дочерью не была. Я всегда была матерью.

Жена. Поэтому нам и тесно.

Мать. Матерью должна была стать ты — засиделась в женах!

Жена. Надо было родить сына…

Мать. Еще не поздно.

Жена. Мне нравится быть женой, и ты должна уступить.

Мать. Как бы не так!

Жена. Я могла бы полюбить тебя. У меня не было бабушки, я о ней мечтала. В этом слове есть что-то сладкое, домашнее: молоко с медом, пышки, белый платок, синие прожилки. Стань бабушкой — она мне так нужна.

Мать. Это не для меня — во мне нет сладкого.

Врывается Дочь.

Дочь. Я подслушивала! Я так и знала: у меня есть только папа. Я — почти сирота.

Затемнение.

 

Картина седьмая

На диване сидит Мать и читает газету.

Входит Дочь с лейкой, и поливает цветы в горшках.

Дочь. Говорят, исчезают пчелы. Никто не знает, почему. Но это очень плохо. Сначала улетят птицы, а потом пропадут фрукты, ягоды, орехи. Люди строят города, для пчел не остается цветов. Они летают далеко в поисках нектара и не возвращаются. Если их не остановить, через тридцать пять лет не останется ни одной пчелы. Они исчезнут с лица земли.

Мать. С этим ничего не поделаешь!

Дочь. Я так люблю мед. Неужели его не будет?

Входит Жена, вытирает пыль.

Жена. Говорят, исчезают мужчины. Никто не знает, почему. Но это очень плохо. Сначала перестанут рождаться дети, а потом пропадут женщины. Люди придумывают войны, у мужчин темнеют лица — обрастают щетиной. Они уходят в поисках непонятно чего и не возвращаются. Если их не остановить, через три года не останется ни одного мужчины. Они исчезнут с лица земли.

Мать. Как странно: об этом не пишут в газетах!

Жена. И в интернете — ни следа.

Дочь. А про пчел пишут.

Жена. Можно подумать, пчелы важнее мужчин!

Мать. Людей волнуют только деньги!..

Дочь. Нигде не пишут, но все знают…

Жена. Такое нельзя скрыть.

Мать. Ходят разные слухи…

Жена. Даже не слухи, вначале был просто шум, его принесло морем…

Дочь. Не шум, а пчелиный гул — это все пчелы…

Мать (вздыхая). Интернет и телевизор давно устарели, я уже не говорю про газеты.

Жена. Информация передается по воздуху, как грипп.

Дочь. Многие не верят. Про пчел — да, а про мужчин — нет.

Мать. И зря! Всегда лучше верить, чем не верить!

Пауза. Мать смотрит на Жену.

Жена. Ходят разные слухи…

Мать. Такое нельзя скрыть!

Пауза. Жена смотрит на Мать.

Мать. Вначале был просто шум…

Жена. Пчелиный гул!

Пауза.

Мать. У нас нет выбора.

Жена (закрыв руками лицо). Это ужасно!

Дочь. Вы про что?

Жена. Да, выбора нет.

Мать. Это для его же пользы.

Дочь. Что вы хотите сделать?!

Жена. Он еще скажет нам спасибо!..

Дочь. Нет! Он не согласится…

Жена. Мужчины так неблагодарны!

Мать. Вечные дети.

Дочь. Он будет сопротивляться.

Мать. Ты ведь любишь папу?

Дочь. Не надо!

Жена. Ну, будь умницей…

Дочь. Нет!

Жена и Мать (повторяя на разные лады). У нас нет выбора, нет выбора…

Затемнение.