В пролетарские предместья Города Солнца я выбирался редко. Обычно мы отправлялись туда с матерью на могилу бабушки, которую похоронили на Чижовском кладбище – гигантском некрополе, начинавшемся сразу за предместьями и на километры уходившем в золотые ржаные поля, подступавшие к самой границе Города. Дорога до него была неблизкая и занимала, как мне казалось, половину дня. Я не любил это путешествие, тем более что пролегало оно через районы, в которых я находил что-то угрюмое, особенно в солнечный день, когда они наполнялись жесткими злыми тенями. Пасмурный день накрывал их серой фланелью, под которой они немного добрели, становились просто унылыми окраинами, в безнадежности которых даже появлялось какое-то странное очарование. Мы выезжали утром со Сторожовки в трамвае, что останавливался на другой стороне Птичьего рынка. Через пару остановок он делал кольцо, поэтому, когда вагон подъезжал, был практически пуст. Я усаживался у окна с правой стороны, чтобы лучше видеть людей на перронах. Двери дребезжа закрывались, и мы отправлялись в наш неблизкий путь до некрополя. Вначале трамвай пересекал небольшую треугольную площадь, застроенную странными деревянными домами, немного напоминавшими мне постройки из вестернов. Их фасады плотно примыкали один к другому, обращаясь к улице кричащими воззваниями вывесок. Тут имелся свой салун – маленькая пивная, булочная, гастроном. Чуть дальше на возвышении стоял кинотеатр. За площадью начиналось старое, тогда еще не раскопанное нами кладбище с высокими дубами и серым домом без окон с мерцающими цилиндрами на деревянных полках. Миновав несколько остановок, трамвай выбирался на улицу, ведущую к проспекту. Вагон был старой конструкции, поэтому ехал неспешно. На улице уже стояла жара, во время движения через маленькие, раздвинутые с двух сторон форточки в него проскальзывал поток горячего, но все же освежающего ветерка. Когда же трамвай останавливался и забирал пассажиров, поток прекращался. Тогда в вагоне зависало влажное потное ожидание. Через какое-то время за окном начинали появляться капители и лепные карнизы. Мы въезжали в город дворцов. Чем ближе трамвай приближался к проспекту, тем капителей с карнизами становилось больше. Они набирали объем, и вскоре вагон уже ехал среди огромных бисквитных тортов, пекшихся на утреннем, но уже обжигающем солнце. Торты стояли так плотно один к одному, что, казалось, к полудню, когда зной наберет максимум силы, их разгоряченные кремовые розетки, медальоны и консоли под балконами потекут по фасадам и все превратится в одну большую бесформенную бисквитную массу. Над бисквитами в синеве неба проплывали большие куски сахарной ваты, тоже готовые к вечеру растаять и сладким дождем опуститься на Город.

Улица Октябрьская

Недалеко от площади Виктории улица перпендикулярно пересекала проспект. Трамвай проезжал кинотеатр с загадочным названием «Мир», миновал «Дворец Искусств» и – на развилке возле Академии госбезопасности – уходил левей, к улице, шедшей к предместьям. Вагон проезжал еще одно старое военное кладбище, желтый с массивными колоннами Дворец культуры Стройтреста и двигался по направлению к Тракторному заводу. Бисквиты здесь становились скромнее. Капители с карнизами теряли объемы. К этому времени трамваи до отказа заполнялся людьми, которые с трудом втискивались на остановках, основательно утрамбовывая тех, кто стоял ближе к дверям. Вагон уже больше напоминал небольшую парную, двигавшуюся по рельсам Города Солнца. Спустя немного дворцы за окнами начинали исчезать и появлялись первые фабричные цеха. Мы въезжали на длинный безлюдный мост через железную дорогу и сразу за ней попадали в район Тракторного завода. Это был целый город, напоминавший уменьшенную копию Города Солнца. На Тракторном работали десятки тысяч людей, которые жили в этих кварталах. Тут также стояли дворцы для народа, но они были пониже, чем в Городе Солнца. Здесь тоже имелся свой стадион, Дворец культуры, гастрономы, пивные, большой парк с чертовым колесом. У главного входа на завод стояли две симметричные башни, напоминавшие пирамиды с площади Ворот. За парком трамвай пересекал широкую улицу – Партизанский проспект. Здесь мы покидали парную на рельсах, пересаживались на автобус и ехали по улице, проходившей через кварталы гигантского Автозавода. Здесь тоже работали десятки тысяч людей. Здесь также был свой Дворец культуры и свои парки, но как раз тут начинались те безнадежно угрюмые районы. Здешний проспект походил на широкую, вытянутую на много километров площадь. Вдоль нее стояли такие же, как в Городе Солнца, деревья. Над ней висело все то же кобальтовое небо с белыми канелюрами и конскими головами. Но вместо дворцов по сторонам этой площади стояли казармы, вернее дома, похожие на них, и тени, падавшие от этих казарм, были особо зловещи. Нас окружали похожие пяти– и девятиэтажные дома, фасады которых пробивали одинаковые квадратные глазницы окон. Квадраты чередовались с вертикалями застекленных жильцами балконов. Каждый балкон отличался цветом и бесхитростным материалом. Но вместе они походили на стайки маленьких стеклянных сарайчиков, которые по крышам друг друга карабкались к последним этажам здания. Между кварталами тянулись длинные заводские цеха с высокими кирпичными трубами и пирамидками стеклянных фонарей на крышах. Иногда их разделяли пустыри, через которые один за другим в сторону Города Солнца шли двух– и шестипалые металлические великаны вышек, волокших в Город на вытянутых руках линии высоковольтных передач. Вскоре автобус поворачивал направо, и мы двигались в направлении Чижовки. Перед въездом в нее мы пересекали еще один парк с озером и ехали до здешнего Дворца культуры, где надо было сделать еще одну пересадку. Тут мы перебирались в автобус, шедший прямо к некрополю. Через остановку он выезжал на дорогу, с которой уже виднелась монументальная арка его ворот, одиноко возвышавшаяся в глубине золотого поля, тихо шелестевшего набухающими колосьями. Поле уходило далеко к горизонту и где-то там дотрагивалось до неба, по которому медленно плыли куски пока еще не растаявшей сахарной ваты.