Башни и дождь

Мой отец тоже пил. Он не был пьяницей из дворов Города Солнца. Он пил красиво, с размахом, с цыганами и катанием на пароходе по Волге. По тем временам он пропивал целые состояния. Люди, которых он брал к себе в компаньоны, потом, когда в Город пришел капитализм, открывали на заработанные деньги казино и рестораны. Он же вкладывал их в такое красивое и пьяное проживание жизни, какое только мог себе позволить. По-своему он был прав. В Городе Солнца некуда было вкладывать большие деньги, если они имелись. Все считались равны, и равенство строго следило за исполнением своих предписаний. Ты мог иметь не более одной квартиры. Разрешалось построить дачу, но она не могла превышать определенных законом сиротских размеров. Можно было купить машину, но вторую покупать уже не имело смысла. Зачем тебе парк ржавеющих «жигулей» и «волг»? Иначе дело обстояло в Москве, которая всегда была самым ушлым городом страны Счастья и находила лазейки в предписаниях небедно-небогатого равенства. В Городе же Солнца вкладывать деньги было некуда. Можно было, конечно, открыть подпольные цеха. Но этот бизнес приживался только в тех местах, где процветала коррупция. К тому же «цеховики» всегда находились под угрозой тюрьмы и ареста. Можно было б вложить деньги в золото, но об этом следовало молчать, если человек не желал, чтобы его, как Яшку-короля бутылок, выловили в Свислочи. А что за прок от зарытых где-то на даче бочонков? Можно было б скупать антиквариат. Но моему отцу все это не подходило. Он вкладывал деньги в вино, в рестораны и женщин, в разгульную жизнь. Хорошо помню нашу первую встречу с отцом и вылетевшее вместо приветствия, взбесившее его слово «Подлец!», когда он вдруг неожиданно воскрес. Не то чтобы я не радовался его воскрешению. Просто сначала я даже не понял, кто это. Он ввалился в нашу квартиру на Ломоносова, когда я уже спал. Как раз незадолго перед тем в телевизоре появился веселый поросенок Хрюша и пожелал: «Споко-о-ойной но-о-о-чи!» Меня разбудил звук бьющегося стекла. Отец ругался с матерью в прихожей и рвался ко мне. Из соседней комнаты на шум выскочили квартиранты, два инженера из России. Время от времени мать сдавала комнату командировочным из других городов. Они пытались его успокоить, но рассвирепевший отец выкинул их и погнал вниз по лестнице. Пока он бегал за квартирантами по двору, мы с матерью укрылись в квартире у Брандинов. Когда приехала милиция, отец уже исчез, только командировочные сидели с мокрыми красными тряпками у разбитых носов. Следующее свидание с отцом было уже не таким бурным. Мы встретились через пару лет на Немиге, недалеко от места, где работала мать. Он пришел с другом, таким же известным в городе сибаритом Костей Сорокой. Отец был красив, элегантен и подарил мне набор дорогих кистей для занятия живописью. После этого мы часто с ним виделись. Я гордился своим отцом. В Городе он был человеком известным. Его знали и уважали почти все авторитетные воры. Его уважали бармены, официанты, продавцы в гастрономах, девицы с бульваров. Его знали и уважали спортсмены. Он сам был мастером спорта по боксу. Его уважали художники, артисты, просто люди богемы. Отца всегда окружали такие же свободные прожигатели жизни, с деньгами и без них, хотя чаще вторые. Пропивать большие деньги в одиночку было трудно и скучно, поэтому он поил всех без разбору: барменов и официанток, художников и спортсменов, девиц с бульваров и старух Города Солнца, сборщиков бутылок и пьяниц из беседок. Поил дворников и сантехников, милиционеров и случайных прохожих, мужчин и женщин. Поил пьяниц всего дома, квартала, района. Много лет позже мне было жаль его, когда, после автокатастрофы, отец потерял былой кураж вместе со здоровьем. Он уже не зарабатывал таких денег, как когда-то в стране Счастья, а жил только на инвалидную пенсию, но так и не избавился от прежних барских привычек. Он пропивал пенсию за пару дней с толпой незнакомых людей, которые исчезали, как только деньги кончались. Такая жизнь угнетала его. В старости отец продал квартиру, купил дом в деревне и навсегда уехал из Города Солнца.