В Вильне началось пробуждение. Пробуждение, которое несло кровавую правду реальности. Пространство пустынной земли заполнялось городами, событиями, людьми, унесенными водами подземной реки. Открытия следовали одно за другим. Каждое было жестоким и ужасным. Правда Литвы фрагмент за фрагментом восстанавливалась в нашем сознании. Появлялись новые люди, которые тоже хотели знать правду. Правда Империи поила нас водой из другой реки – Леты, в которую должны были кануть ее преступления, совершенные здесь за столетия. Нам не хотелось больше пить эту отравленную ложью воду. Мы искали другие книги. Этих книг было мало. Слишком долго Империя сжигала их и убивала людей, которые могли их написать. Книги, что доходили до нас, набирались на машинке с редких оригиналов, какие-то печатались с негативов на фотобумаге. Я и сам с моим новым другом Змитером Савкой тиражировал их. В старших классах я понемногу начал заниматься фотографией. У меня был фотоувеличитель и все необходимое для фотопроцесса. Мы запирались в ванной комнате квартиры на Червякова и, сидя в крохотном черном пространстве под красной лампой, с негативов печатали книги. Сотни страниц текста на фотобумаге небольшого формата. Я помню, как они появлялись из-под воды – буквы, слова на белом листе. Вначале едва различимые, затем они проступали отчетливей, набирали силу и, наконец, становились черным текстом на белой бумаге. Раз, два, три, четыре, пять – щелчок затвора увеличителя, и в ванночку с проявителем в маленькой подпольной лаборатории, затерянной в сотах Города Солнца, отправлялась следующая, пока еще белая, страница правды, которую мы искали. Вода, в которую падал лист, была водой Немиги. Она призывала невидимые слова проступить из пустоты страницы, лежавшей в темноте комнаты, освещенной светом кровавых берегов. И они вновь появлялись, черные и жестокие, как правда. Раз, два, три, четыре, пять… Я больше не ходил на демонстрации и не смотрел по телевизору парад на Красной площади в День Революции. У нас появились свои праздники – Купалле и Гуканне весны, шедшие от древней традиции этой Земли. Гуканне весны мы справляли в марте. Большой снег уже покидал Город, оставаясь лежать окаменевшими пятнами в местах, куда не проникало солнце. Мы садились в электрички и отправлялись на старое замчище в Заславле, от которого сохранились земляные валы и чудом уцелевшая кальвинистская кирха. Мы выбирались за Город тайно, хоть ничего преступного не совершали, а только пели древние песни. Но уже то, что мы собираемся и говорим по-белорусски, было крамолой, бунтом против страны Счастья. В ней всегда присутствовали люди, говорившие на мове — писатели и артисты. Хоть Империя смотрела на них с подозрением, время от времени проряжая их ряды и закапывая кого-нибудь в лесу за Городом Солнца, но все равно они были нужны для создания декорации счастливой жизни народа. Нас же она считала националистами. Мы говорили на белорусском не по службе, а потому что так хотели. Мы все родились в Городе Солнца, но были неблагодарными его детьми. Мы готовили бунт против этого Города. Сырым, прохладным весенним днем на засыпанных руинах древней культуры мы пели старинные песни и звали весну прийти в этот Город, вернуться на эту землю. Нам было шестнадцать, и мы искренне ликовали, что этой весной среди уходящих снегов под пасмурным небом нас уже десять, двадцать, тридцать, пятьдесят.
Пищаловский замок и его архив