«...Мы, воины Третьего Белорусского и Первого Прибалтийского фронтов, преодолели «Медвежий вал» и 27 июня 1944 года разгромили и пленили сорокатысячную армию врага. Мы завещаем вам нашу победу». Так говорится в обращении ветеранов соединений, участвовавших в освобождении города Витебска, к молодежи 2017 года. Оно было зачитано и одобрено на общегородском митинге, в присутствии десятков тысяч жителей Витебска и съехавшихся сюда бывших фронтовиков, чтоб отпраздновать 30-летие освобождения города от немецко-фашистских захватчиков. Обращение было вложено в макет снаряда из нержавеющей стали и замуровано в монумент Победы, воздвигнутый на новой площади города. Это были торжественные и незабываемые минуты.

Почему «Медвежий вал»? Я пытаюсь припомнить, где и когда мелькнуло в документах разведотдела 39-й армии это название воздвигнутой гитлеровцами под Витебском укрепленной полосы, и не могу. «Восточный вал» — да, упоминается в книгах о войне. О строительстве этого вала немцы объявили в августе 1943 года. «Медвежий вал» — скорее вымысел, с которым свыкся я сам и свыклись ветераны. Несколько сот человек подписали это обращение, и никто не усомнился, не спросил, а почему «Медвежий»? Гитлеровцы называли танки «тиграми», «пантерами», почему не могли назвать похоже и свою укрепленную полосу?!

Дело не в названии, а в самих укреплениях, а они-то были, да еще какие. С октября по июнь бились мы под Витебском, прорывая укрепленные полосы одну за другой. Девять месяцев кровавой борьбы. Этим событиям я и посвятил свой роман, стараясь максимально сохранить время и место боев, их развитие и ход, общую обстановку в полосе 39-й армии, в которой мне довелось служить. На войне тысячи людей в постоянном движении: меняются соединения, части, происходит перестановка командиров, на смену убитым и раненым приходят новые люди. А роман... Он же не терпит перенаселения героями, новыми лицами, и, даже придерживаясь канвы событий, документальности, художник вынужден производить отбор и обобщения.

Следует сказать и другое: роман написан до открытия Архива МО, и мне приходилось полагаться только на свою память. За истекшие тридцать лет многое прояснилось, и, пользуясь переизданием романа, мне кажется, не лишним будет рассказать, кто стоял за литературными героями, назвать подлинные имена.

В сентябре 1943 года, когда витала в воздухе крылатая фраза: «Вперед на запад!», 39-ю армию принял новый командующий генерал Берзарин. «Это был чудеснейший человек, самородок, — пишет о нем бывший начальник штаба армии генерал Симиновский. — Повторяю — самородок. Уважением он пользовался во всех слоях армии, исключительно...»

Николай Эрастович Берзарин известен многим дальневосточникам. В 1938 году, в боях на Хасане, он командовал 32-й стрелковой дивизией. Среднего роста, плотного сложения, густобровый, с зачесанными назад волнистыми волосами. Умный, внимательный, чуть вприщур взгляд. Чеканная, лаконичная речь. Умение владеть эмоциями. Я почти полгода прослужил при нем в штабе, но не слышал ни сам, ни от других, чтобы он позволил себе грубость в адрес подчиненного, вспышку гнева. Армия — большое и сложное хозяйство. Принимая многочисленных подчиненных, выслушивая их доклады, он не терпел только одного — многословия. Берзарин был человеком высокой культуры, и мы, офицеры, старались ему подражать. Но в первую очередь учились деловитости, штабной культуре у своего начальника Моисея Исаковича Симиновского — прекрасного организатора.

Осень 1943 года — время битвы за Днепр. Наша армия тоже вела долгие и кровавые бои, и к витебским укреплениям врага подошла ослабленной, с большой недостачей личного состава в подразделениях. Месяц с небольшим длился период обороны. Это вовсе не значило, что боев не было: каждую ночь десятки разведывательных групп прощупывали оборону противника; артиллерия вела огонь; войска завязывали скоротечные схватки за отдельные высотки и деревни.

Наступление было приурочено к годовщине Великого Октября. Намечен прорыв вражеской обороны, севернее шоссе Лиозно — Витебск, двумя дивизиями — 134-й и 158-й. Три дивизии — 17, 19, 91-я гвардейские сосредоточены для развития успеха. Утро. Туман. Все на местах, ждут сигнала. Такая тишина, словно все вымерло. В десять утра раздается гром артиллерийской подготовки. Сотни орудий и минометов ведут интенсивный беспрерывный огонь по вражеской обороне. Через час в грохочущие звуки артподготовки вплетается вой и свист реактивной артиллерии — «катюш». Пехота поднимается в атаку. Оживает вражеская оборона. 134-я стрелковая дивизия овладела двумя линиями траншей в Шариках и Зоолище. В деревнях ни одного дома, все пошло на немецкие блиндажи. Очереди трассирующих пуль секут землю, не дают ходу дальше. Туман мешает видеть цели.

158-я стрелковая дивизия тоже сначала вклинилась в немецкую оборону не глубоко, но потом, пользуясь тем же туманом, генерал Безуглый начал настойчиво поджимать свои полки: если мы не видим врага, так и он не видит нас, надо мелкими группами обходить вражеские пулеметы и уничтожать их. Ночь, темень не остановили наступающих, и к утру 158-я дивизия овладела деревнями Бояры, Королево, Еремино, перерезав большак Лиозно — Витебск в глубоком тылу у немцев. Именно успех этой дивизии послужил основанием для приказа о действиях в ночное время.

Впервые я встретился с генералом Безуглым — командиром 158-й стрелковой дивизии — в сентябре 1943 года, когда шли бои на подступах к Лиозно. Наш полк получил дневку на отдых, на приведение личного состава в порядок: помыть людей в бане, дать возможность постирать гимнастерки, почистить оружие. Естественно, что мы оказались во втором эшелоне и вечером получили приказ к утру сменить один из полков 158-й дивизии и в его полосе наступать. К утру мы вышли в указанный район, но часть, которую надлежало сменить, ушла куда-то дальше. Надлежало их найти. Я позвал с собой помощника начальника штаба полка по разведке (ПНШ-2) старшего лейтенанта Катаргина, и мы подались по какой-то гати через болото туда, где шла перестрелка. А дальше произошло все так, как это описано в моем романе.

Иван Семенович Безуглый встретил Октябрьскую революцию матросом Черноморского флота. В гражданскую — он воюет в составе дивизии Киквидзе. С тех пор он в рядах Красной Армии. Перед войной он командовал десантниками. 22 июня застало его в Москве, в отпуске. Он тут же кинулся в свои войска, находившиеся близ границы, но ему удалось найти только штаб. Лишь через полгода его назначили командиром 158-й стрелковой дивизии, сформированной из коммунистических батальонов Москвы. С этой дивизией в марте 1942 года он и вступил в бой на территории Калининской области. Неподалеку от Ржева есть деревня Холмец, там находится первая братская могила воинов этой дивизии, место паломничества ветеранов завода имени Лихачева.

Сколько я его помню, он всегда был в кожанке, с обветренным красным лицом, и только лоб под генеральской фуражкой оставался белым. Крепко сложенный, волевой, энергичный, он всегда говорил громко, словно бы отсекая одно слово от другого для большей ясности, и порой — грубовато. Он даже бравировал, по-моему, своей грубоватостью, резкостью, и этот тон превратился в черту его характера. На него за это не обижались, потому что ни для кого он не делал исключения, но главное, что за этой его грубоватостью следовала всегда большая забота о солдатах и офицерах, забота о деле, высокая справедливость. Для себя он взял правилом всегда видеть поле боя, чтобы в любую минуту помочь войскам всеми средствами, какие были в его распоряжении. От его пронзительных серых глаз не ускользала ни одна мелочь, он все замечал, тут же заставлял исправить, сделать как положено. Солдаты его любили, и в войсках про него ходила масса былей и небылиц, порой смахивавших на явные анекдоты.

В феврале 1944 года он принял командование 5-м гвардейским стрелковым корпусом и в этой должности встретил День Победы. Он любил дело и умел организовывать людей. Уже после войны, появляясь в местах, где его войска вели самые тяжелые бои, он всегда привозил с собой то отлитую на заводе мемориальную доску, чтобы увековечить память о погибших, то еще что. В подшефную школу в Бабиничах он приехал с трактором для ребят; кажется, он «выколотил» его чуть ли не в Тимирязевской академии.

В тот же день я познакомился и с командиром полка подполковником Томиным. Улыбчивый, вежливый человек. Это его полк прорвался в Еремино на большак. Была глубокая ночь; он знал, что утром гитлеровцы навалятся на него, а с ним ни одного танка. «Коробочки» дам, — радировал на его запрос Безуглый. — Высылай людей, которые знают дорогу и могут провести их к тебе». И тут к нему подошла деревенская девушка, слышавшая этот разговор, и сказала, что она знает тропу на Королево. Ночью она благополучно провела туда бойцов и вернулась в деревню на броне танка. В суматохе начавшихся контратак забыли спросить имя отважной патриотки, оказавшей столь важную услугу. Лишь спустя двадцать лет, с помощью красных следопытов, удалось установить фамилию женщины. «Проводник в красной косынке» — так 25 октября 1967 года газета «Красная звезда» назвала жительницу села Вторая Заболоть Александру Филипповну Лукьянченко, совершившую этот подвиг.

Утром 8 ноября 1944 года в прорыв вошли гвардейские дивизии. Развернувшись веером, они в первые же часы овладели населенными пунктами на витебском большаке и за ним; Лучиновкой, Ковалево, Жирносеки, Заболотье, Осиповщиной. Все это более чем в десяти—пятнадцати километрах за линией фронта, который продолжал держаться по сторонам от прорыва. «Лучиновский пузырь» — так окрестили эту операцию в штабе армии.

Даже вступая в новую операцию, гвардейские дивизии не были укомплектованы личным составом и на одну треть. Так 45-й гвардейский стрелковый полк 17-й гвардейской дивизии имел всего один неполный батальон. Подполковник Шкуренко Николай Иванович, принявший этот полк накануне наступления, через три дня был ранен: осколком снаряда от «фердинанда» его ударило касательно, обожгло грудь, забило дыхание. «Я упал на выходе из блиндажа. Замполит Брагин говорит Максимову: «Товарищ начштаба, командир убит, принимай командование полком». Я это слышу, а ни звука произнести не могу. Максимов отвечает: «Я через своего командира полка переступать не могу». Радист уже передает комдиву: «Шкуренко «черный» — то есть убит. В эту минуту я застонал. Все в блиндаже закричали «Жив!» и начали оказывать мне помощь...»

Я привожу этот бесхитростный рассказ ветерана, чтобы молодые читатели яснее осознали величие подвига наших воинов. Идет контратака на малочисленный батальон, в котором едва остается до полусотни солдат, движется десяток «тигров» и «фердинандов» и под прикрытием их огня — немецкая пехота. И тут Шкуренко, минуту назад лежавший замертво, просит дать два залпа «катюш». Безуглый отвечает начальнику штаба дивизии полковнику Караке: «Шкуренко вывернется». Но Карака настаивает: Шкуренко три дня не просил помощи, значит, сейчас она необходима! И Безуглый разрешает использовать один залп.

Для бойцов батальона это был гром среди ясного неба.

Лейтенант Иньков Юрий Павлович пишет, что, когда поют песню «Высота», у него всегда перед глазами своя высота. «...В батальоне уже все заметили, как на опушку леса выползли «фердинанды», выползли нахально и навели жерла орудий на окопы. Я приказал снять пулеметы в окоп. Воздух сотрясся от мощного залпа «фердинандов» и нескольких пушек. Взметнулась ввысь стена земли и пыли, и потом уже долго, то поднимаясь, то оседая, висела в воздухе. Снаряды рвались в разных местах на участке батальона... Вдруг один из снарядов разорвался рядом, и у меня как будто что-то лопнуло в ушах, разрывы я стал чувствовать только по содроганию земли — я не слышал.

...Атака началась: гитлеровцы быстро продвигались вперед. Слева глухо застрочил пулемет из взвода моего товарища лейтенанта Бублика, но второй у него молчал. Молчал и пулемет моего сержанта-казаха. Раздались винтовочные выстрелы и автоматные очереди, наша артиллерия сосредоточила свой огонь на «фердинандах». Немцы приближались, стреляя на ходу, но должны были залечь, многие навсегда, от выросшей прямо перед их цепью сплошной огненной стены залпа «катюш», на подмогу которых не рассчитывал никто в батальоне...»

Обстановка тех дней отражена в романе довольно верно. Однажды утром член Военного совета генерал Бойко Василий Романович зашел к Берзарину сильно озабоченный: ночью в гвардейские дивизии не смогли пробиться машины с продовольствием и боеприпасами, не эвакуированы раненые. Дорога под обстрелом немецких автоматчиков. Надо было выправить положение немедленно, и Берзарин выехал на место. Он тут же собрал разведчиков, из ближних батарей с полсотни артиллеристов и приказал им прочесать лес и уничтожить вражеских автоматчиков.

14 ноября гитлеровцы по всему фронту армии отошли на новый оборонительный рубеж.

Передышки долгой не делали: в декабре дивизии 5-го гвардейского корпуса наступают на правом крыле Армии вдоль Суражского шоссе. Когда гитлеровцам удается приостановить наступающих, гвардейцев перебрасывают на левое крыло. Бои шли тяжелые, требовавшие от воинов огромного напряжения всех сил. Шкуренко вспоминает, как он, выполнявший из-за ранения должность начальника оперативного отделения дивизии, ночью узнает: ему и командиру полка Шебелеву присвоены звания подполковников. Хотелось обрадовать и поздравить Шебелева, который в эту ночь вместе с командиром соседнего 52-го полка должен был овладеть вражеской траншеей. А в шесть часов утра узнает, что Шебелев и Валевич убиты осколками одного снаряда. Сразу два командира полка.

В эти же последние дни уходящего 1943 года, 26 декабря, вела свой последний бой четвертая рота 875-го стрелкового полка за высоту у деревни Ковшири. Я узнал об этом коллективном подвиге месяц спустя, прочитав в армейской газете «Балладу о двадцати семи» фронтового поэта Аркадия Евсеева. Двадцать семь героев были посмертно награждены орденами Отечественной войны. Десять лет спустя, работая над романом, я не мог пройти мимо этого подвига. Неважно, что мне неизвестны были все двадцать семь фамилий. Ход боя я представлял зримо, хорошо зная и местность, и события, потому что тоже был в те дни на передовой, лишь в трех—пяти километрах правее. Я не мог в романе назвать полк и его командира, подполковника Токарева Тимофея Федоровича, руководившего этим боем. В то время мне было неизвестно, к какому полку принадлежала рота Бесхлебного.

Краеведы 40-й минской школы совершили гражданский подвиг, отыскав родственников погибших воинов, чтобы вручить им награды. Думаю, что заинтересовались этим они не без помощи моего романа, иначе откуда бы появились упоминания об укреплениях «Медвежьего вала». Да и описания самого боя в газете «Красная звезда» за 19 и 20 января 1967 года очень сходны с моими и разнятся разве только фамилиями.

«Ах, зачем вы погубили всю роту Бесхлебного! — писал мне маршал Малиновский Р. Я., когда я, в большой неуверенности, отдал ему свою рукопись на суд. — Вы убиваете у молодого читателя надежду». Я не мог оставить без внимания совет человека, желавшего мне добра, и в романе Бесхлебный, Владимиров, Мазур остаются в строю полка.

Прав был маршал Малиновский: не могла погибнуть вся рота Бесхлебного, хотя на братской могиле в Воронах на плите и выгравированы имена всех двадцати семи. Следопытам удалось установить, что выполз к своим раненый Рапуков, вылечился и до 1963 года жил в Краснодарском крае. Тяжелораненых, истекающих кровью солдат Капинуса и Кобыльченко взяли в плен гитлеровцы. Капинус вскоре умер от заражения крови, а Кобыльченко пережил плен, был освобожден Советской Армией, подлечен в госпитале и жил в Полтавской области, не ведая, что награжден «посмертно». Его вызвали в Минск и в торжественной обстановке вручили орден, пролежавший двадцать три года. Ему и семье Владимирова.

В зимних боях 1943 года была добита 197-я пехотная дивизия противника, обесславившая себя казнью Зои Космодемьянской. Остатки дивизии, сведенные в 197-й фюзилирный батальон, были уничтожены в июне 1944 года. В армейской 28-й танковой бригаде служил брат Зои — Александр, об этом не раз упоминалось в печати. Месть. Правая месть за погибших владела многими.

В первых числах января 1944 года на время смолкли жестокие бои за деревню Синяки — ключевую позицию на левом крыле армии. Ею овладели воины 19-й гвардейской дивизии, об этом писал мне участник тех боев Шахов Василий Кузьмич.

В отражении вражеских контратак гвардейцам помогли танки 28-й бригады, в числе которых был один трофейный «тигр». На его башне было написано «За Угловского!» Это был танк, подбитый бронебойщиком Угловским на Суражском шоссе в декабре, воином 1-го гвардейского корпуса. Анатолию Угловскому посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. В 1945 году я участвовал в подготовке выставки Первого Прибалтийского фронта, и там была выписка из Указа о том, что подбитый «тигр» остается на могиле Угловского как памятник.

Но «тигру» еще предстояло повоевать. Танкисты осмотрели танк и нашли, что ему необходим малый ремонт и можно его использовать. Снарядов к нему достаточно. Они отвели его в мастерские, и на его место поставили другой, подбитый. «Тигр» воевал против, фашистов не только под Синяками, но и в дальнейших сражениях армии. В составе 28-й танковой бригады он дошел до Каунаса. Там след его я потерял. Возможно, красных следопытов этот факт заинтересует и они отыщут тех, кто состоял в экипаже трофейного танка.

Многострадальный город ждал вызволения. Надо было громить врага и далее, а ресурсы гвардейских дивизий были истощены и ждать пополнений не приходилось. Разве только за счет возвращения в строй раненых. Берзарин анализирует ход боев, ищет наиболее эффективное решение и приходит к выводу, что роль пехоты в бою возрастет, если в ее руки передать полковую и дивизионную артиллерию. В каждой из гвардейских дивизий создается по нескольку «огневых групп», начинается их обучение в поле. В состав группы входят стрелковая рота, пулеметы, противотанковые ружья, минометы и несколько орудий, до 122-х миллиметровых гаубиц включительно. Все они подчинены командиру группы — неважно, стрелок это или артиллерист, и должны следовать вместе с пехотой. По замыслу, орудия и минометы должны были надежно прикрывать пехоту от огня противника при бое в глубине обороны, когда обычно пехота лишалась поддержки. Борьба с батареями противника ложилась на плечи армейской артиллерии.

Может быть, в романе и не место для профессиональных вопросов, но я не мог их обойти, ибо каждому из фронтовиков приходилось их решать в своей практике, от их решения зависела в итоге жизнь многих. Командарм Берзарин месяц своей фронтовой жизни отдал этим огневым группам, их сколачиванию и обучению, он ежедневно бывал в войсках, выступал перед сержантским составом, перед офицерами, стараясь довести идею до каждого.

Утром третьего февраля началась мощная артподготовка. Сорок пять минут орудия прямой наводки громили передний край вражеской обороны. Залп «катюш» — и пехота 5-го гвардейского корпуса поднялась в атаку. Пехота беспрепятственно овладела двумя линиями траншей, где все было разметано огнем орудий, и пошла дальше. Артиллеристы катили орудия на руках, стараясь не отставать от стрелков. Глубокий заснеженный овраг позади второй траншеи нарушил слаженность действий: началась долгая переправа орудий, а пехота налегке, без поддержки, ушла вперед и перед артиллерийскими позициями противника попала под жестокий обстрел.

Берзарин сразу понял, где дала осечку идея огневых групп, и уже во второй половине дня гаубицы были сведены побатарейно, чтоб поддерживать пехоту огнем с закрытых позиций. В дальнейшем, в июне того же года, эта же самая задача была успешно решена с помощью самоходно-артиллерийских полков и противотанковой артиллерии на механической тяге, надежно прикрывавших пехоту с первого дня до конца операции.

В пуржливую ночь 16 февраля группа разведчиков и саперов 19-й гвардейской дивизии уничтожила полтора десятка гитлеровцев, оборонявших важную высоту, и захватила там более сотни «скрипух» — реактивных метательных снарядов М-40, снарядов большой разрушительной силы, стоявших наготове к пуску. Саперами командовал гвардии лейтенант Павел Гачегов. Пехота использовала этот успех для продвижения вперед, а Гачегову было приказано перенести все «скрипухи» на левый фланг дивизии и подготовить их к пуску по врагу.

С помощью транспортной роты и роты стрелков саперы лейтенантов Гачегова и Анисимова перевезли эти трофейные мины, установили их на переднем крае, подвели к ним провода, и утром 18 февраля, когда началась артподготовка, по команде «Пуск!» лейтенант Гачегов повернул рукоятку подрывной машины. Со страшным визгом и скрежетом снаряды, каждый в авиабомбу, обрушились на позиции врага.

Все, кто перевозил и устанавливал эти незнакомые трофейные снаряды — и транспортники, и стрелки, и саперы, — подвергались ежеминутному риску: одно попадание вражеского снаряда или мины могло вызвать из-за детонации одновременный взрыв «скрипух», стоявших плотно друг к другу, и похоронить всех. Но люди не думали о себе.

В армии широко применялись ночные внезапные нападения на противника, как правило, всегда успешные. Так разведывательная рота 91-й гвардейской дивизии выбила противника из окопов в районе станции Заболотинка. В этом бою рядовой Григорьев повторил подвиг Матросова — бросился грудью на вражеский пулемет, чтобы спасти своих товарищей. Григорьеву посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

В середине февраля армия овладела плацдармом на левом берегу Лучесы южнее Витебска и перерезала Оршанское шоссе.

В Витебске, превращенном гитлеровцами в крепость, по приказу Гитлера с каждого солдата была взята присяга, что он будет до последнего патрона биться на позициях, но не оставит города. А город, в результате февральского наступления, был обложен теперь и с юга; у врага оставались только шоссейные дороги на запад и юго-запад. Линия фронта охватывала город огромным полукольцом. Гитлеровцы вынуждены были пойти на частичное ее спрямление, чтобы отдалить угрозу окружения, и 6, 7 марта оставили ряд населенных пунктов перед Витебском — деревни Поддубье, Тишково, Вороны, Дрюково. Гвардейцы активно преследовали противника и вынудили его оставить ряд пунктов и высот в новой линии обороны.

В самую весеннюю распутицу в армию для проверки прибыла большая группа генералов и старших офицеров во главе с новым командующим фронта Черняховским. Вскоре в большом блиндаже штаба армии, в овраге близ Осиповщины, состоялось расширенное заседание Военного совета фронта. Проверяющие докладывали о состоянии войск в обследованных соединениях. После этого Черняховский начал знакомиться с командирами дивизий. Он дотошно вникал в мелочи, которым, казалось бы, не место на таких заседаниях: меню-раскладка для воинов, чем заменяются и в каких количествах недостающие продукты, как инженерные сооружения и минные поля прикрыты огнем, плотность огня, как питаются бойцы в окопах боевых охранений, сколько обуви и одежды нуждается в ремонте... Многих такие вопросы заставали врасплох.

Хотя речь все время шла про оборону, каждый понимал, что Черняховского интересует состояние армии, ее боеспособность для наступления.

В заключение Черняховский произнес небольшую речь, в кот рой дал указания, как совершенствовать оборону, как и чему в дальнейшем обучать войска. Я вел протокол заседания и хорошо запомнил его отточенную лаконичную речь, и она почти дословно приведена в моем романе.

В середине мая армия начала прощупывать силы противника. 158-я стрелковая дивизия провела разведку боем вблизи Лисьих Ям и отбила важную высоту. Вслед за этой разведкой 17-я гвардейская дивизия провела крупный бой за высоту 222,9 неподалеку от деревни Уруб. Две штурмовые роты ночью были введены в окопы боевого охранения, а днем, когда гитлеровцы улеглись отдыхать, на высоту обрушился короткий артиллерийский налет и штурмовые роты бросились в атаку. Противник был разгромлен, и роты начали поспешно закрепляться на высоте. За одну ночь перед позициями было выставлено свыше двух тысяч противотанковых и противопехотных мин. С утра начались вражеские контратаки большими силами. Четыре дня длился ожесточенный бой за высоту. Подполковник Я. И. Ефимов — командир 45-го стрелкового полка, рассказывал, что в критическую минуту, когда бойцы батальона дрогнули и начали было отходить, поднялась девушка-санинструктор Валя Максимова (ее любовно бойцы звали Валей-уралочкой) и с криком «За мной! Женщина впереди, а вы что?!» повела бойцов в контратаку, И противник был отбит. Валю наградили орденом Ленина.

Хотя в 1944 году я служил уже в штабе армии, мне были близки дела 17-й гвардейской дивизии, где я многих знал, потому что прослужил в ней почти три года, с 1939-го по август 1942 года. Знал я и командира дивизии Александра Петровича Квашнина — опытного, в меру осторожного, но решительного, когда приходило время действовать. Он до сего дня остается любимым командиром для ветеранов дивизии.

В дни боев за высоту он находился на наблюдательном пункте, руководя отсюда боем подразделений. В конце недели Квашнину было приказано сдать оборону этого участка другому соединению.

«Ну, думаю, — писал он мне, — хоть отосплюсь за неделю по-человечески. Уехал к себе на КП, а на наблюдательном пункте, как душа чуяла, оставил до утра своего адъютанта. В случае чего, говорю, сразу звони мне. И вот утром слышу артналет и звонок: гитлеровцы контратакуют, сосед оставил высоту!

Переговорил я с Безуглым, с Берзариным, они мне: ничего не поделаешь, придется тебе восстанавливать положение.

У меня близ переднего края находился 48-й гвардейский. Его я и двинул. Правда, артиллерия крепко обработала высоту, и через полчаса мои опять были на ней. Больше гитлеровцы не совались, только по ночам все грозили: «Ну, гвардейцы, мы еще вам покажем...» Да только показали не они нам, а мы им месяц спустя...»

Примерно за двадцать дней до решающего наступления офицеров штаба армии построили на поляне перед блиндажами. Ясный июньский день клонился к исходу, солнце щедро ласкало зелень кустарников и травы. Мы ждем, недоумевая, зачем нужно это построение. И тут показался Берзарин. Рядом с ним шел незнакомый нам генерал-лейтенант в повседневных отливавших золотом погонах, при орденах и медалях, ярко сверкавших на темном кителе, — высокий сухощавый брюнет, обликом похожий на южанина, с вертикальными мазками черных усиков.

— Товарищи офицеры, разрешите представить вам нового командующего! — голос Берзарина взволнованно дрогнул, мне даже показалось, что на глазах его блеснули слезы. Коротко поблагодарив нас за прежнюю службу, он выразил надежду, что мы будем столь же старательно исполнять обязанности и под началом нового командующего. И Берзарин поспешно ушел.

Мы остались с новым командующим генералом Людниковым. Иван Ильич Людников, герой Сталинграда, не производил каких-либо перемещений, ритм жизни не менялся, подготовка к новой операции шла полным ходом. Мне непонятна была причина перемещения командующих, я не мог объяснить ее читателю, поскольку не имел на этот счет под рукой документов, и в романе веду дело так, словно смены и не происходило. К тому же, объяснение причин увеличило бы без нужды объем романа, не добавляя чего-либо существенного. Позднее мы узнали, что Берзарин был назначен на 5-ю ударную армию и его имя упоминалось в связи с Ясско-Кишиневской операцией. Берзарин был первым комендантом Берлина И погиб во время прогулки на мотоцикле вскоре после Дня Победы. В военных мемуарах рассказывается лишь об этом последнем периоде его жизни, и я горжусь тем, что мне удалось в своем романе, хоть и поверхностно, осветить значительный восьмимесячный период его боевой деятельности.

Гвардейские дивизии, назначенные для прорыва, были выведены в ближний тыл для подготовки. Лишь генерал Квашнин командовал 17-й гвардейской с декабря 1942 года, а в 19-й и 91-й гвардейских дивизиях командиры менялись, и перед началом операции ими командовали полковники П. Н. Бибиков и В. И. Кожанов, вскоре получившие звание генералов. Полоса прорыва была намечена левее существовавшего уже плацдарма на реке Лучесе. Три дивизии готовились прорвать гитлеровскую оборону на шестикилометровом участке и затем веером разворачиваться на северо-запад, чтобы у берегов Западной Двины сомкнуться с войсками 43-й армии и замкнуть кольцо окружения вокруг Витебска. Для прорыва создавалась должная плотность огня — сто пятьдесят орудий и минометов на километр фронта. Артиллерийская подготовка планировалась на полтора часа.

Войска не просто ждали дня наступления, они вели настойчивую разведку. За примерами мне не приходилось обращаться к архивам, я многих разведчиков знал в лицо: это и мой однополчанин ПНШ-2 А. Катаргин; и командир разведроты 17-й гвардейской дивизии И. И. Горобец, имевший за войну четыре тяжелых ранения и всякий раз возвращавшийся в свою дивизию; и командир взвода разведки из 134-й стрелковой дивизии В. В. Карпов, и многие другие. Так в марте 1944 года подпольщикам Витебска удалось сфотографировать схему инженерных сооружений противника вокруг Витебска. Нужно было передать эти сведения войскам. Разведуправление фронта поручило выслать в город нашего разведчика. Выбор пал на Владимира Васильевича Карпова — в прошлом чемпиона по боксу Узбекской ССР, имевшего на своем счету десятки «языков», владевшему и немецким языком. Под «сабантуй» — гром артиллерийского налета — он благополучно пересек вражеские траншеи и в форме немецкого солдата на какой-то повозке с возницей-русским добрался до города. На явочной квартире ему вшили в петлицу воротника пленку, и вечером он отправился назад. Двадцать километров по снегу, в обход вражеских батарей и складов, вконец измотали его. И вот последняя траншея, за которой проволочные заграждения и наши. По траншее ходит часовой. Володя залег у бруствера, чтоб ударить рукояткой, пистолета часового по голове и после этого быстро преодолеть траншею и проволоку. Но он вымок и замерз, в усталой руке не оказалось должной силы, и часовой, получив удар, с криком бросился по траншее. Пришлось его пристрелить. Поднялась беспорядочная стрельба. Володя перепрыгнул траншею, достиг проволочного забора, вскочил на проволочную нить, чтобы перешагнуть на другую сторону. И тут, от удара в голову, он потерял сознание. Очнулся от каких-то толчков в бок. Это гитлеровцы подкопали снег под заграждениями и лопатами старались подтянуть его на свою сторону. Собрав все силы, Володя вскочил и во весь дух пустился к своим окопам. Гитлеровцы опешили, а когда пришли в себя и начали стрелять, он был уже в полусотне метров от них и скрывался в кустарниках. Там он снова потерял сознание и пришел в себя оттого, что его перевернули на спину, теперь уже свои разведчики. «Какой-то недобитый фриц», — услышал он. «Я свой. У меня важные сведения. Сообщите в разведотдел», — успел сказать он. Ранение в голову давало себя знать.

За этот подвиг Владимир Васильевич Карпов получил звание Героя Советского Союза.

О подвиге другого разведчика Антона Филимоновича Бондаренко, так же как и о подвиге Карпова, я узнал десятилетия спустя после войны. Бондаренко был командиром взвода разведки в 19-й гвардейской дивизии. Командир полка разрешил ему отпуск, чтобы разыскать родителей в освобожденном Киеве. Уже друзья ему собрали в мешок продукты на отпуск и подарки родным, уже надраены до блеска сапоги и пуговицы. Дело за отпускными документами. Его вызвали в штаб дивизии и вместо отпуска предложили... взять «языка». Неделю он изучал передний край противника в полосе будущего прорыва, объект поиска — пулеметное гнездо. План поиска был разработан до минут. Восемь разведчиков, как в песне, появившейся в то время, лежат в тридцати метрах от пулеметной точки. Вместо двух гитлеровцев в эту ночь возле пулемета — три. Разведчики слышат их веселый разговор, смех, это третий рассказывает, как он провел время в отпуске в Германии. Пулеметные очереди, время от времени посылаемые наугад, свистят над головой разведчиков. Поверь мне, молодой читатель, что невеселое это занятие — лежать под пулеметом, когда любая очередь может стать и последней. Разведчики волнуются, их сотрясает нервная дрожь, но сигнала все нет, словно время остановилось. Наконец несколько тяжелых снарядов падают за окопом, гитлеровцы приникают к земле, а разведчики стремительно бросаются вперед.

Один гитлеровец пытается бежать и получает удар ножом в спину, второй тяжело ранен и умирает на полпути в нейтральной полосе. И только третий жив и с охотой дает показания в штабе. А Бондаренко во время броска получает очередь пуль в ноги, и товарищи выносят его к своим.

Лишь в октябре выходит он на костылях из госпиталя и попадает в Киев, куда собрался было в июне.

За два дня до наступления гвардия занимает скрытно окопы на исходном положении. 23 июня, рано утром, раздается гром артиллерийской подготовки. Сотни орудий молотят по окопам противника. Полчаса. Гитлеровцы не выдерживают огня и бегут. Их замечает пехота, и хотя до конца подготовки еще целый час, батальон гвардии майора Федорова поднимается в атаку. Одновременно с гвардейцами 19-й дивизии поднимается батальон капитана Кутенкова из 17-й гвардейской. Это стихийный порыв бойцов, и командарм Людников дает приказ переносить артиллерийский огонь и поднимать в атаку остальных. Все понимают, что, если дать гитлеровцам даже полчаса, они взорвут за собой мосты через Лучесу и осядут в окопах на ее западном берегу.

Пехота, танки, самоходки идут в атаку. Взвод корпусной разведки под командованием гвардии лейтенанта Марии Бойко нацелен на захват одного моста. В составе разведчиков еще две девушки — Шура Петрова и Клара Архипова. Остальные — молодые ребята.

Взвод стрелков под командой комсорга батальона лейтенанта Михаила Дружинина вырывается вперед и отбивает уже подготовленный к взрыву другой мост. В дальнейшем он вместе с комбатом Федоровым все время в первой цепи наступающих, личным мужеством воодушевляет бойцов. Этот батальон первым прорывается к Западной Двине и замыкает кольцо окружения. Пехота батальонов на плащ-палатках, набитых соломой, форсирует реку Лучесу и гонит гитлеровцев к Замосточью, уничтожая их на пути.

К утру 25 июня гвардейцы 19-й выходят и с боем овладевают деревнями Гнездиловичи и Башилово, перекрывая гитлеровцам пути отхода на запад. С севера к Западной Двине выходят части 43-й армии. Кольцо вокруг витебской группировки замкнуто. Второе, ближнее к городу кольцо замыкают гвардейцы 17-й. После Замосточья командарм нацелил эту дивизию на север, чтобы она отрезала противнику пути отхода. Все четыре дня операции насыщены ожесточенными боями. Гитлеровцы стремятся прорваться из окружения, идут в атаки лавинами, не считаясь с потерями. Но и мужество советских воинов беспредельно. Даже легкораненые из медсанбата 91-й гвардейской дивизии берутся за оружие и под командой замполита подполковника Федора Ивановича Кожевникова идут истреблять гитлеровцев, прорывающихся из окружения. Я знал Федора Ивановича, воина гражданской войны. В составе пулеметной команды он отражал атаки озверелых банд Унгерна под Гусиным озером. С боями он прошел до Владивостока. С поста председателя райисполкома он был призван на Отечественную войну в качестве заместителя командира полка; через полтора года он был ранен и, вылечившись, получил назначение на должность заместителя по политчасти в медсанбат.

Лавиной озверелых гитлеровцев, прорывавшихся из окружения, был смят один из полков 19-й гвардейской дивизии. Командир полковник Скорняков Евлампий Александрович получил в бою четырнадцать ранений. Его подобрала на поле жительница села Дуброво и оказала первую помощь. Командир роты автоматчиков лейтенант Ранченков Михаил Георгиевич был тяжело ранен и притворился убитым. На него дважды наступали гитлеровцы, ходившие по полю и добивавшие раненых.

В братской могиле деревни Дуброво захоронено около пятисот воинов этого полка. Тридцать лет спустя я спрашивал уцелевших, как это произошло. Они отвечали, что в первые же минуты боя оказались без патронов: долго ли в горячке боя расстрелять диск автомата! Бились врукопашную, и уцелели единицы.

На огромной площади, не имея локтевой связи с соседом, героически сражались с врагом воины 39-й армии. Даже дивизии 84-го стрелкового корпуса, под командованием генерал-лейтенанта Е. В. Добровольского, занявшие огромную полосу фронта от Западной Двины до участка прорыва, и те наступали вдоль дорог и оттесняли гитлеровцев в город. В уличном бою сержант Блохин Федор Тимофеевич — командир саперного взвода из 158-й стрелковой дивизии — со своими бойцами уничтожил охрану городского моста в Витебске и предотвратил его взрыв, хотя гитлеровцы уже успели поджечь бикфордов шнур.

Но основной накал боев проходил западнее Витебска. 91-я гвардейская дивизия, овладев Островно, вынуждена была вести бой с гитлеровцами, обернувшись двумя полками на восток, а третьим фронтом на запад, потому что гитлеровцы выходили не только из лесов, но и переправлялись из-за реки Западной Двины, где их теснила 43-я армия Первого Прибалтийского фронта.

Небывалый героизм проявили в этих боях воины 17-й гвардейской дивизии, замкнувшие внутреннее кольцо окружения. 45-й гвардейский полк подполковника Я. И. Ефимова и 48-й — подполковника Д. А. Наталича лишь за один день отразили по полтора десятка вражеских контратак. Если полк Якова Ивановича Ефимова, поддерживаемый танками, удержался на своих позициях, то полк Даниила Андреевича Наталича буквально полег, смятый многотысячной лавиной гитлеровцев, шедших на прорыв с машинами, повозками, орудиями, танками и самоходными установками. Ранен начальник штаба майор Миненко, смертельно ранен майор Сметанин — заместитель командира полка, вставший на место убитого комбата. Когда гитлеровцы подходили к командному пункту, подполковник Наталич поднял в контратаку всех, кто находился с ним рядом. Сделав несколько шагов, он упал, раненный в ногу. Под вражеским огнем к нему подскочил ПНШ по кадрам капитан Е. Н. Бондаренко, сам раненный в руку. С помощью бойца ему удалось на плащ-палатке оттащить Наталича в безопасное место и тем спасти его, хотя при этом Наталич и получил второе ранение в эту же ногу — тяжелое. Капитан Г. С. Голик — парторг полка, исполнявший в этих боях должность заместителя по политчасти — повел уцелевших бойцов и командиров в контратаку и тут же был тяжело ранен в грудь. Его, раненого, подобрали прибывшие сюда, чтобы ликвидировать прорыв, мотоциклисты.

Утром, на пятый день сражения, гитлеровская группировка капитулировала. В плену оказались все генералы во главе с командиром 53-го армейского корпуса Гольвитцером.

За Витебскую операцию звания Героя удостоены были М. И. Дружинин, Ф. Т. Блохин, командир стрелковой роты из 17-й гвардейской дивизии лейтенант И. Т. Краснов, со своим взводом вплавь форсировавший Лучесу, а затем на броне танков громивший гитлеровцев до выхода к Западной Двине; В. С. Сметанин получил это звание посмертно.

Такова, лишь в общих чертах, фактическая сторона дела, которому посвящен мой роман «Медвежий вал». Невозможно в одной книге рассказать о массовом героизме, невозможно назвать всех.

Перед памятью тех, кто сложил свою голову в боях за Отечество, и перед живыми, прошедшими через эти сражения, я чувствую себя в большом долгу, что не сумел как должно, не успел рассказать о их подвиге. А неумолимое время уносит ветеранов и окутывает мглою забвения огневые годы.

Я назвал действительные фамилии многих героев, а что касается остальных, то пусть дотошный читатель не ищет аналог с участниками событий: имена остальных — вымышленные.