Спичка чиркнула раз-другой. Затаив дыхание, мы ждали. Теперь от этих двух спичек зависело наше спасение. Авдеев перевел стесненное дыхание и чиркнул посильнее. Головка сначала задымилась, зашипела и вспыхнула. К слабому трепетному огоньку он приблизил кусочек сухой смолы, снятой у занесенной водой ели. Огонек, как бы раздумывая, ощупал смолу, потом затрещал, окреп и стал облизывать сухие тальниковые прутики. У нас был огонь. Мы были спасены.

Сухих дров было мало, а у нас не было топора, чтобы срубить большое дерево, и остаток ночи мы провели у дымящегося костра. Он не мог просушить зимнюю одежду, не мог обогреть как следует, мы дрожали от холода, но уже за то, что не погибли от стужи, просушили спички, и то спасибо.

Никто не хотел говорить, все сидели подавленные, не в силах сомкнуть глаз.

Утром снег прекратился, и мы решили идти по берегу реки, преградившей нам путь, в надежде найти какое-нибудь зимовье охотников. Всех мучил голод. Наши продовольственные запасы утонули, и вся надежда была на мой карабин.

Стоило отойти от огня, как холод сковывал все тело. Только быстрая ходьба могла нас согреть.

Собаки рыскали по сторонам. Старый охотничий пес Верный подал голос, к нему присоединился Кирька. Я побежал к ним. Они действительно нашли дичь, но какую! Словно понимая, что нам не до выбора, они облаивали белку, на которую в другое время не обратили бы внимания. Серый пушистый зверек с черным, больше туловища, хвостом и кисточками ка ушах с сердитым цоканьем взбежал на березку. Помахивая пушистым хвостом, белочка ударяла лапками по ветке и рассматривала собак, глядевших на нее голодными и жадными глазами. После выстрела зверек подпрыгнул и, кувыркаясь в воздухе, полетел на землю. Верный не дал ему упасть - схватил на лету зубами. Я крикнул на него, и он отдал его мне, несмотря на то, что был голоден.

Положив белку за пазуху, я быстро догнал своих спутников, которые даже не остановились, пока я стрелял. Не то от теплой тушки, не то от предвкушения еды у меня стало легко на душе.

Вскоре я стал отставать от товарищей: переживания трагического дня, бессонная ночь, неоднократные купания в ледяной воде, крепнущий мороз, снова заковавший и сделавший негнущейся мою одежду, измотали мои силы. К тому же стали нестерпимо болеть ноги. Я не мог без боли ступить.

Видя что я сильно отстал, проводники вернулись ко мне.

- Я не могу дальше идти,- сознался я.- Очень болят ноги.

- Придется развести костер,- сказал Авдеев.- Может быть, отдохнешь немного, просушишь одежду, полегчает…

Вместе с Софроновым они быстро развели костер у поваленной ветром елки. Слой дерна, державшийся на вздыбленных корнях, служил хорошей защитой от ветра. На коротком совете было решено, что Авдеев пойдет на разведку один, а мы с Софроновым останемся дожидаться его у костра. Зажаренную на костре белку я отдал Авдееву: кто знает, сколько ему придется идти, прежде чем найдет он зимовье или наткнется на охотников.

- Ждите меня здесь, никуда не уходите,- сказал Авдеев и, позвав за собой одного Верного, ушел от нас в чащу леса.

Софронов легче переносил холод и голод, чем я. Он тут же разулся и, сидя у костра босиком, стал сушить над огнем свои меховые чулки. Не разделяя моего уныния, он даже пытался шутить и подбадривать меня.

Однако мне было не до шуток, я думал о том, сколько труда положено напрасно, думал о гибели Батракина. Увенчаются ли наши усилия и лишения достижением цели?

Софронов успел подбросить в костер крупных дров и стал сушить куртку, поворачиваясь к огню то одним, то другим боком.

- Следов сохатого здесь много, свежие следы,- говорил он.- Обязательно должны быть охотники!

Как бы в подтверждение этих слов послышался звук отдаленного выстрела, донесшегося с той стороны, куда ушел Авдеев,- значит, он уже встретил охотника, потому что ушел без оружия, с одним ножом, который всегда висел у него на поясе. Мне сразу стало словно теплее, я забыл о гнетущих мыслях, вскочил и трижды выстрелил в воздух. Теперь ни к чему было беречь патроны.

- Ура! Мы спасены! - радостно крикнул я и стал тормошить за плечи Софронова.

Тот иронически улыбнулся, наконец, не утерпел, высказался:

- Как можно, маленько в реке купался, маленько замерз - сразу жить не хочешь, о смерти думаешь? Люди, которые- в тайге живут, всегда мокрые ходят, всегда мерзнут, по три дня ничего не кушают - олочи мелко-мелко режут, в котелке варят, жуют и ничего. Однако в городе совсем слабые люди. Я молодой был, мог покушать и потом восемьдесят верст тайгой ходить, не отдыхать, не кушать… Почему сидишь, портянки не сушишь? Надо раздеваться, все хорошо сушить, тогда спать можно будет. Чего ждешь?

Я послушался его совета и, пока горел хороший огонь, разделся до нижнего белья и стал сушить одежду. Хорошо бы еще выпить кружку кипятку и тогда можно было спокойно ждать помощи.

Однако радость моя была преждевременной. Наступили сумерки, прошла вторая ночь у костра почти без сна, а Авдеева не было. Я начал беспокоиться: уж не попал ли он на браконьерский самострел? Быпает, что на крупного зверя настораживают какое-нибудь старое, никуда негодное ружье.

- У нас в тайге такого не бывает, денгур ставят. Из ружья охотник стрелял. Наверно дело есть, кончит, тогда к нам придет,- успокаивал меня Софронов.- Собака назад бы вернулась. Сидеть ждать надо.

А ждать было трудно: ныли прихваченные морозом ноги,, давал себя знать голод.

Лишь к полудню послышались голоса, и к нашему костру подошли Авдеев и охотник эвенк, ведший на поводу верхового оленя. Я крепко обнял незнакомого охотника, стал расспрашивать далеко ли до поселка и можно ли сегодня же начать поиски Батракина?

- Чего спешишь,- ответил охотник.- Пей чай, потом в мою палатку пойдем, там о деле говорить будем.

С этими словами он отвязал от седла чайник, набил его снегом и повесил над огнем. Через несколько минут мы уже пили горячий крепкий чай, закусывая вареным холодным мясом и пресной лепешкой.

Ночевали мы в бязевой палатке на оленьих шкурах. Топилась небольшая жестяная печка, и я смог раздеться и разуться. Утром я увидел, что два пальца на правой ноге у меня распухли и почернели. Если на ступнях была приморожена только кожа, то их прихватило как следует. Я не мог ходить.

Два дня мол спутники вместе с охотником, пришедшим нам на помощь, вели поиски тела Батракина и нашего утопленного снаряжения. Кое-что удалось спасти: достали оружие,, утонувшее на месте, где перевернулся наш бат, на перекате среди камней и коряг нашли два мешка - один с палаткой и печкой, другой со спальными мешками. Бат, видимо, подтащило под залом и обнаружить его не удалось, так же, как нигде не отыскали и тела Батракина. Вот и все, что могли мне рассказать они после возвращения.

Сумерки. Шумит тайга. Кажется, что сами деревья жалуются на непогоду, раскачиваясь под напором ветра. В нашей палатке уютно и тепло. Я лежу на оленьей шкуре с больной

ногой. У изголовья горит свеча. Ее желтый мигающий свет отражается на воронёной поверхности карабина. Изредка за палаткой фыркнет олень, прозвенит баталом. Мои спутники допивали по третьей кружке крепкого чаю. Они молчат. Устали с дороги и намерзлись.

- Как думаешь, Михаил,- так зовут хозяина, приютившего нас,- удастся найти Батракина?

Лоснящееся, словно вылитое из бронзы, лицо эвенка выражает раздумье. Наконец, он отвечает:

- Батракин пропал. Сейчас на реке лед, оморочкой ходить не могу. Весной еще искать будем, может найдем.

- Едва ли,- выразил сомнение Авдеев.- Затянуло его где-то под залом, может зацепился одеждой за сук, теперь не выпустит. Горные реки такие, если сразу не выплыл, не выбросило на отмель, то все - с концом. Надежно хоронит…

В палатке наступило долгое молчание.

- Жалко, хороший старик был. Из-за нас погиб…

- Что об этом говорить,- сурово произнес Авдеев.- С каждым может случиться. Не будь его, мы бы где-нибудь еще раньше вывернулись. Сумасшедшая река… Хорошо, что ты успел Софронова за воротник схватить. Надо на прииск выходить, подлечить ногу, да в путь…

Авдеев прав, надо спешить к врачу за помощью, быстрей подлечить ногу, да снова на поиск соболей. Время дорого - путь велик. Пока я раздумывал, как нам поступить дальше, где пополнить снаряжение, купить одежду, продукты, где взять оленей и нарты, Авдеев, напившись чаю, завел неторопливый разговор с Михаилом. Я присоединился к их беседе:

- Не слышал ли, где ваши охотники соболя видели?

Софронов при этих словах насторожился.

- Соболя здесь совсем нет,- ответил Михаил.- Старики говорят, раньше мал-мал был, а сейчас надо тридцать ден на хороших оленях на юг идти, там, однако, есть.

Софронов успокаивается, и на его губах застывает насмешливая улыбка. Я стараюсь мысленно представить, где это может быть, если идти тридцать дней на оленях. Выходит - в верховьях Селемджи. Наверное и там соболя нет, просто старая легенда гуляет среди охотников о драгоценном зверьке. К тому же мне уже известно, как ошибочны бывают представления эвенков о действительном расстоянии.

- А на реке Унье ты охотился?

- Нет, там люди нашего колхоза не ходят. Сопка там крутой, может соболь и есть, никто не знает.

Я договорился с Михаилом, чтобы он проводил нас до прииска, и на следующий день мы тронулись в путь. Авдеев с Софроновым шли пешком, а мы с Михаилом ехали верхом на оленях. Молодой .эвенк знал прямую тропу на прииск. К вечеру должны прийти в бригаду пастухов-оленеводов, переночуем у них, а на другой день будем на прииске, если верить Михаилу.

Тропа вилась по редколесью. Однообразна светлая тайга: дерево похоже на дерево, как две капли воды, ни бугорка, ни впадины, сплошная белая равнина - застывшая марь, поросшая мхом и багульником, а сейчас засыпанная снегом и белая до рези в глазах.

Ничто не отвлекало внимания. Я ехал, покачиваясь на маленьком неудобном седле. Чтобы как-то отвлечься, стал размышлять о том, найду ли я соболей, или их остались считанные единицы и что будет, если вся затея с их расселением окажется несостоятельной? Это будет большим ударом по всей деятельности старого профессора Мамонова, а мне очень не хотелось его огорчать.

Вскоре я поймал себя на том, что мысли мои начали повторяться, как бы вертеться на одном месте, подобно заблудившемуся в тайге человеку. Меня укачивала тихая езда. Михаил мурлыкал что-то заунывное, иногда покрикивал на оленей,, вдруг соскакивал с седла и бежал к другим оленям, а я должен был, как привязанный, сидеть в седле. Вечером послышался лай собак и показались палатки бригады.. Вскоре мы ужинали у пастуха-оленевода. Седой старик бойко расспрашивал меня о целях экспедиции, о нашей аварии. Узнав о моем несчастье, он сказал, что в бригаде находится фельдшер, приехавшая к роженице, и мне; незачем ехать на прииск, так как она вылечит мне ногу здесь.

Утро в тайге было ясное и морозное. Я оделся, вылез из палатки. и, опираясь на палку, побрел разыскивать фельдшерицу. Она оказалась в одной из палаток. Темное синее платье, хорошо облегавшее тонкую стройную фигуру, очень шло к ее здоровому румяному лицу. Большие серые глаза смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Наверное, ей уже рассказали про нас.

- Вы фельдшер Бурлова? - спросил я не без некоторого смущения.

- Да.

- Хочу попросить у вас помощи. Обморозился немного…

- Пройдите! - сказала она, приглашая меня в палатку.

Когда-то Авдеев смеялся над моей городской одеждой и выражал надежду, что со временем она оботрется. Нго пожелание сбылось. Не без стеснения освободился я в присутствии девушки от своих рваных доспехов, обнажил костлявую ногу с почерневшими пальцами. Быстро ловкими мягкими пальцами она ощупала опухоль, обмыла ее раствором марганцовки и, наложив какую-то прохладную желтую мазь, забинтовала ногу.

- Недельки две придется полежать,- сказала она.

- Что вы! Мне лежать некогда.

Фельдшерица насмешливо посмотрела на меня.

- Скажите спасибо, если отделаетесь только этим, а то придется пальцы отнять, тогда хуже будет.

Увидев мой испуг, она рассмеялась:

- Не бойтесь, может быть, обойдется без этого!

После завтрака мы выехали на прииск. Олени шли гуськом, один за другим. Я ехал вслед за Бурловой и рассказывал ей о прелестях Черноморского побережья, где прошли мое детство и юность.

- А мне Крым не понравился,- весело отвечала она.- Ездили мы туда как-то с отцом в санаторий. Жарко, на пляже людей - ступить негде, деревья все какие-то стриженые…- Она усмехнулась, вспомнив что-то веселое.- Там, наверное,, больше меня никто мороженого не съедал…

- Это вы напрасно, там растительность вечнозеленая…

- Подумаешь! Хоть и вечнозеленая, а какая-то грустная.. Листья словно из жести сделаны. Приамурье куда лучше. Как зацветет весной багульник, все- сопки розовые стоят, а ландыши? Надышаться ароматом не можешь! Осенью все золотое, румяное, огнем горит…

- А комары?

- Каких-то два месяца! Зато у нас даже зимой солнышка чуть не каждый день, а там, на западе, его по целым месяцам не видят…

В конце концов я вынужден был согласиться, что мне Восток тоже очень нравится и я отсюда никуда и никогда не уеду.

День пролетел быстро, я его просто не заметил. В поселке я распростился с Бурловой и отправился к начальнику прииска, который отвел нам небольшой бревенчатый домик под жилье. Зимой рабочие-сезонники разъезжались, и недостатка в домах не было. Правда, дома были барачного типа: с маленькими окнами и железными печурками, но мы и этому были рады. После ночевок у костра барак показался мне раем.

Более недели лечился я у Бурловой и за это время очень привязался к ней. Скромная, ласковая девушка пришлась мне по душе.

Приоткрыв свои сердца друг другу, мы нашли в них массу достоинств и потянулись навстречу, как мотыльки на огонек. Ничего определенного мы еще не высказывали, но я иногда думал, что жизнь без этой девушки, озарившей меня светом неизведанного счастья, не будет иметь смысла. Если бы не задание, я остался бы с ней. Однако долг звал меня вперед и весь вопрос для меня состоял в том, чтобы закрепить это случайное знакомство. Я еще не знал как, но решил, лишь только выполню задание, разыщу Олю, чтобы никогда больше с ней не расставаться.

В день нашего отъезда она пришла проводить нас. Когда я седлал оленей, Оля стояла, прислонившись к лиственнице, и чертила прутиком на снегу замысловатые фигуры. Вид у нее был грустный.

- Пора,- сказал Авдеев.

Я подошел и взял ее за руки.

- Оля!

В ее глазах стояли слезы, она закусила губы и отвернулась.

- Оленька, я вернусь летом, обязательно вернусь! Ты будешь меня ждать?

Она молча кивнула головой. Я набрался смелости, обнял ее и крепко поцеловал.

- До встречи, моя хорошая! - сказал я, пожав ей руки, и побежал к оленям. Авдеев улыбнулся в усы, Софронов откровенно рассмеялся:

- Однако из девки плохой доктор получился: ногу лечила - сердце забрала. Дорого лечит…

Мне было не до шуток, я не сводил глаз с Оли и думал о том, когда наступит наша встреча.

Путь лежал к истокам Уньи,- там мы должны найти соболей во что бы то ни стало. Вперед!