1. Что такое метафизика?
Термин «метафизика» в последние годы используется как некий синоним «Нью Эйдж» или понятия «оккультный». Мне отлично запомнился случай, когда на мои курсы по метафизике в колледже пришли две пожилые женщины. Они без конца задавали вопросы про кристаллы и астральные проекции, а в перерывах между занятиями ворчали, что профессор вовсе не касается «реальной метафизики».
Будучи ветвью философии, метафизика может быть определена как изучение фундаментальной природы реальности. Она занимается такими вопросами как «Что реально?» и, как вскоре мы узнаем от Хайдеггера, «Что такое Бытие?» Метафизика задаёт наиболее фундаментальные вопросы в философии и отсюда следует, что она задает наиболее фундаментальные вопросы, которые вообще может задать человек.
Хайдеггер учит, что о метафизике следует думать скорее не как о вневременной, вечной человеческой исследовательской деятельности, а как о «проекте», начавшемся с определённых предположений, которые были сильно укоренены в определённом месте и времени. Проект западной метафизики затем претерпел изменения, развился и реализовал следствия тех предположений, затем достиг пика и, во всех смыслах, пришёл к концу. Для Хайдеггера, западный метафизический проект вело желание дать выражения тому, чем является Бытие. Любопытно, однако, что западные метафизики не только редко определяли это как свою цель, но систематически обходили вопрос о самом Бытии.
Метафизика начинается с философов-досократиков, некоторые из которых размышляли о первичном и вечном от которого произошло всё сущее. Другие, как пифагорейцы, верили в объективные идеи, на основе которых создан материальный мир. «Теория идей» Платона стала закономерным результатом развития таких мыслей. Аристотель пересмотрел эту теорию и отстаивал существование Бога вызывающего перемены в мире и трансформацию посредством безответной любви, что питают к нему все существа.
Современные метафизики поставили во главу угла разум и субъективность. Для них реальность становится всё более «разумоподобной». Образцовым примером можно считать Лейбница, перенявшего доктрину Аристотеля о субстанции (истинной сущности) и который утверждал, что истинной сущностью является только разум, а что всё остальное является его идеей. Кант выступал против возможности метафизики вообще (особенно в виде, представленном Лейбницем), но в его трудах прослеживается неявная метафизика: «действительно существует» вещь в себе, которая всегда находится за пределами нашего кругозора. Метафизическая традиция достигла своей кульминации в трудах Гегеля (1770-1831), сделавшего «истинное сущее» эквивалентом всей реальности рассмотренной как органичная система (Абсолют), которая завершает себя посредством осознающих её людей. В философии Гегеля можно увидеть все предшествующие метафизические идеи, диалектически интегрированные в новую метафизическую систему. Это одна из причин по которой Хайдеггер считал мысль Гегеля пиком западной метафизики.
2. Онтологическое различие и забвение Бытия
Хотя история западной метафизики весьма разнообразна, по словам Хайдеггера, все великие метафизики «забыли Бытие» потому, что все они путали Бытие с существом; то есть, с какой-то конкретной вещью, обладавшей Бытием. То есть, они нарушали то, что Хайдеггер называл «онтологическим различием». При первом знакомстве с философией это не просто понять, это совершенно необходимо для понимания его мысли вообще.
Для Хайдеггера центральным вопросом метафизики является «Что есть Бытие?». Вещи, как например клавиатура передо мной, это существа: вещи обладающие Бытием, вещи которые существуют. Однако метафизика заинтересована не самими существами или вещами, но Бытием, которым эти существа обладают. Что мы имеем ввиду, когда говорим, что эта книга существует? Мы говорим, что она «обладает Бытием». Что это конкретно значит? Ведь не только то, что она физически представлена передо мной. Мы говорим «идеи существуют» или «воспоминания существуют», «история существует» — хотя эти вещи физически не представлены перед нами. Значение «Бытия» — это величайшая тайна из существующих — и о ней чрезвычайно сложно говорить. Особенно на английском.
В английском слово «being» имеет два значения, поэтому мы должны говорить, что книга это a being (существо), потому что она обладает Being (Бытием). В немецком всё это менее запутанно: Бытие, которым обладает существо (Бытие-как-таковое), называется das Sein; это существительное, образованное от неопределённой формы глагола «быть» (sein). Существа, вещи, которые обладают Бытием, Хайдеггер называет das Seiende. На самом деле, это существительное в единственном числе и, возможно, наилучшим его переводом будет «что существует» или «то, что существует», но понимается оно как относящееся к существам или вещам, которые существуют (или которые, опять же, обладают Бытием). Чтобы совсем не запутаться в английском, многие комментаторы Хайдеггера пришли к единому мнению, суть которого вы уже могли заметить в этом эссе: ссылаясь на Being, то есть Бытие-как-таковое, они пишут слово с большой буквы. Бытие, которым обладает being или beings, с малой b.
Это не излишняя педантичность со стороны Хайдеггера, ведь этим обозначается важное и обоснованное разделение. Клавиатура, настольная лампа рядом с ней, стул, на котором я сижу, и сам я всё это существа. Мы так называемся потому, что обладаем Бытием. Но что это за таинственное Бытие которым мы обладаем? Одно можно сказать уверенно: оно не может быть сущим. Если бы Бытие было сущим, оно бы не было Бытием. Проведя аналогию, можно сказать, что нас с соседом объединяет обладание характеристикой человечности. Что это такое? Я точно не уверен, но твёрдо знаю, что человечность не может быть человеком. Если бы так и было, она была бы чем-то, что обладает человечностью, а не качеством человечности как таковым.
Разделение между Бытием и сущим — это «онтологическое различие». Оно приводит к некоторым любопытным последствиям. Во-первых, если Бытие не может быть сущим, тогда Бытия не существует. Сущее это то, что существует; что-то обладающее Бытием. Но если Бытие не есть сущее, тогда мы не можем сказать что Бытие существует. Получается, Бытия не существует. Это выглядит чрезвычайно странно, ведь если Бытия не существует, тогда как Хайдеггер или кто-то ещё может говорить о нём? Логика здесь железная: Бытие-как-таковое не может быть сущим (то есть вещью обладающей Бытием). По словам Хайдеггера, мы не только говорим о Бытии, мы имеем с ним дело постоянно, множеством различных способов. Следовательно, даже если Бытия не существует, это не значит, что мы не можем о нём говорить. Просто мы должны найти новый способ говорить о нём, именно это Хайдеггер и пытается сделать (именно по этой причине его так сложно читать).
Все философы до Хайдеггера не смогли мыслить о Бытии, так как обходили вопрос «что есть Бытие?» и вместо этого говорили о том или другом сущем — обычно об особом или возвышенном сущем, но сущем (вещи), тем не менее. Говорили ли философы о первичной материи или вечных числах, или Идее Добра, или Боге, или Единице, или разуме, или вещи в себе, или Абсолютном Эго, или Абсолюте, или Воле, или Воле к власти, — западные метафизики говорили только об особой, возвышенной или высшей вещи, обладающей Бытием. Но, по мнению Хйдеггера, они забывали о самом Бытии.
3. Введение в метафизику
Для понимания и усвоения этих непростых идей нет ничего лучше кроме как прочесть «Введение в метафизику» (Einfuhrung in die Metaphysik), что поможет увидеть как предлагает говорить о Бытии Хайдеггер. Данное эссе будет посвящено изложению этого важного и выверенного текста, изначально написанного как курс лекций, который Хайдеггер провёл в университете Фрайбурга летом 1935 года. Для него этот курс обладал особым значением. В предисловии к седьмому изданию «Бытия и времени», его magnum opus, Хайдеггер предложил читателям, ищущим доступный взгляд на вопрос Бытия, ознакомиться с «Einfuhrung in die Metaphysik», опубликованным в 1953 году. Это был первый курс лекций, который Хайдеггер избрал для публикации, что ясно даёт нам понять его особую важность. Кроме того, эта книга стала первой из переведённых на английский (Ральфом Манхаймом) в 1959; более авторитетный перевод был выполнен Грегори Фрайдом и Ричардом Полтом и опубликован в 2000 году). «Бытие и время» не было переведено вплоть до 1962 года.
Высокая оценка «Введения в метафизику» Хайдеггером без сомнения была следствием не только глубокой разработки вопроса Бытия, но также ясности и доступности данной работы. Кроме того, эта работа часто становится причиной полемики. Хайдеггер вступил в НСДАП в мае 1933 года, то есть менее чем через четыре месяца после прихода Гитлера к власти. По сути, «Введение в метафизику» является наиболее близко ассоциируемой с национал-социализмом работой Хайдеггера. Именно на страницах этой книги, как мы увидим, Хайдеггер ссылался на «внутреннюю истину и величие» национал-социализма.
В начале первой главы Хайдеггер задаёт вопрос «Почему вообще есть сущее, а не наоборот — ничто?» И он говорит нам, что это наиболее фундаментальный метафизический вопрос, который только можно задать. Возможно, именно этот вопрос поможет нам найти какой-то путь для столкновения с Бытием.
4. Бытие и люди
Хайдеггер говорит нам, что вопрос «Почему вообще есть сущее, а не наоборот — ничто?» поднимался не только на философских семинарах. Он встаёт перед нами когда мы находимся в состоянии отчаяния и депрессии, или скуки. В этих состояниях нами движет первоначальный философский импульс. Этот вопрос становится чем- то реальным и жизненно важным для нас — это не «абстрактный» философский интерес. Но что же конкретно имел ввиду Хайдеггер?
Депрессия — это психологическое состояние, при котором мы ощущаем глубокое чувство бессмысленности. Привычные вещи внезапно становятся для нас бессмысленными и пустыми. Это отнюдь не значит, что какие-то другие вещи вдруг приобрели для нас значение. Нет, депрессия это состояние, в котором существование как таковое теряет своё значение. Малейший, безобиднейший объект или событие может наполнить нас грызущим чувством страха (это состояние которое Сартр — чья мысль во многом зависела от Хайдеггера — называл «тошнота»). Мы можем ощутить, что весь мир в целом абсурден. Вдруг, к собственному удивлению, мы задаёмся вопросом, почему вообще всё это должно существовать. Другими словами, в таком состоянии мы спрашиваем: «Почему вообще есть сущее, а не наоборот — ничто?». Конкретно эти слова могут никогда не посетить наше сознание — но, тем не менее, мы чувствуем этот вопрос. Даже простая скука может вызвать этот вопрос.
В действительности же, в таких ситуациях мы становимся озабочены Бытием, которым обладает всё вокруг нас, и мы спрашиваем «Почему?». Так мы понимаем, говорит Хайдеггер, что под этим лежит ещё более глубокий вопрос чем «Почему вообще есть сущее, а не наоборот — ничто?» и это: «Как обстоит дело с Бытием?». В немецком варианте «wie steht es ит das Sein? — что может быть более просто переведено как «Что с Бытием?».
Наша способность встречаться лицом к лицу с Бытием в таких состояниях как депрессия и скука даёт нам ответ для всех, кто мог подумать, что «Бытие» Хайдеггера — это лишь пустое слово. Будучи людьми, мы время от времени обнаруживаем себя озабоченными Бытием и находим это тревожным, даже жутким. Что странно, Хайдеггер никогда не называл нас «людьми». Вместо этого, он называл нас «Dasein». Обычно это слово никак не переводится. Da значит «здесь» и sein, как нам уже известно, «быть». Данное понятие можно найти в обычном немецком, где оно может быть отделимым глаголом (например, «1st jemand da?» — «Здесь есть кто-нибудь?») или существительным означающим существование (например, «ein angenehmes Dasein» — «приятное существование»). Использование этого понятия можно встретить и у более ранних философов; например, в «Логике» Гегеля.
Dasein имеет особое, техническое значение в философии Хайдеггера. Мы являемся единственными созданиями, которые не поглощены моментом и частностями. Мы можем находиться вне момента и, как упоминалось ранее, запечатлевать Бытие. Говоря коротко, мы ex-ist, где «ех» означает вовне и «ist» значит стоять или придерживаться. Мы являемся Da-sein потому, что мы единственные создания, у которых есть опыт бытия вовне и запечатлевания Бытия. По мнению Хайдеггера, именно озабоченность Бытием главным образом характеризует нас и отделяет от всех других живых существ.
5. Упадок Dasein
То, как Dasein ориентирует себя относительно Бытия — в философских размышлениях и повседневной жизни — менялось с течением времени. Позиция Хайдеггера состоит в том, что Dasein отошёл от первичной открытости Бытию, которой обладали древние греки. Он рассматривал современный Dasein как глубоко дегенеративный, хотя он никогда и не оглашал это в столь резких словах. Хайдеггер всегда стремился к объективности, изредка позволяя себе суждения о временах. Он позиционирует себя как некого отстранённого «историка Бытия». Однако, вполне очевидно, что Хайдеггер относился к современному Dasein как к дефективному, и что он стремился найти такую ориентацию относительно Бытия, которая будет максимально приближена к ориентации наших предков. «Введение в метафизику» является очень ценным текстом среди прочего потому, что именно в нём Хайдеггер сделал одни из своих сильнейших и наиболее явных антимодернистских заявлений.
Как пример здорового, премодернового Dasein, Хайдеггер постоянно приводит древних греков (что спорно, и на это я вскоре обращу внимание). По его словам, для греков Бытие было по существу phusis (иногда также транслитерируется как physis, от которого и произошло «physics»). Обычно это слово переводится как «природа», но Хайдеггер считал, что нашему культурному падению от «первичной» греческой конфронтации с Бытием способствовал перевод греческих слов на латынь. Английское слово «nature», природа, произошло от латинского natura — поэтому нам следует проявлять осторожность при понимании phusis как «природы».
Основное отличие phusis от natura состоит в том, что последнее в основном ассоциируется со статическим набором объектов, окружающих человечество — нечеловеческий мир животных, растений, минералов, стихий и так далее. С другой стороны, концепт phusis предполагает нечто динамичное и движущееся. Хайдеггер отмечает, что существительное phusis произошло от глагола phuein, который означает «порождать или расти». Отсюда следует, что «природа» для греков не была просто набором вещей нечеловеческого происхождения вокруг нас; скорее это был динамический процесс.
Хайдеггер пишет: «Что означает слово φυσις? Оно означает из самого себя восхождение (von sich aus Aufgehende), прорастание (например, прорастание (Aufgehen) розы), постепенное самораскрытие, вхождение в этом раскрытии в явь и остановку и пребывание в ней, короче говоря, восходяще-пребывающее властвование (das aufgehend-verweilende Walten)».
Phusis — это то, что возникает из потенциальности или из отсутствия (цветение розы, гусеница становится бабочкой, гроза появляется в небе) и становится присутствующим и актуализированным — а затем вновь исчезает туда, откуда явилось. Phusis — это беспрестанное раскрытие, появление и возврат. Хайдеггер говорит нам, что «Φυσις есть само Бытие, лишь согласно которому сущее становится и остается наблюдаемым».
Несмотря на расхожее заблуждение, основной целью Хайдеггера не было «дать определение Бытию». В этих отрывках из «Введения в метафизику» и в других своих работах, Хайдеггер ясно даёт понять что, по его мнению, значит «Бытие» и утверждает, что точка зрения греков (которые отождествляли Бытие с phusis) в основном верна. Больше всего Хайдеггера интересовал Dasein: сущее осознающее Бытие; в том как мы осознаём Бытие, как мы реагируем на Бытие и история того как наша ориентация относительно Бытия менялась с течением времени.
Отождествление Бытия с phusis позволяет Хайдеггеру сделать некоторые интересные наблюдения касательно физики и метафизики. Физика имеет дело с сущим: вещами, которые возникли из неизменного влияния phusis / Бытия (в том числе не только «вещи», но и силы) и с законами, руководящими их взаимодействием. Метафизика направляет нас за пределы сущего к самому Бытию (и в самом деле, «метафизика» означает «то, что после физики»). Однако вся история западной метафизики со времён досократиков путала метафизику с физикой и относилось к Бытию как некому особому сущему (как уже упоминалось ранее). Это значит, что когда Хайдеггер ссылается на «греков» будто бы обладавших верной концепцией Бытия как phusis, на самом деле, он имеет ввиду вовсе не греческих философов. Его взгляд основан на поэзии и драматургии того времени. Однако, это слишком сложная тема для освещения в рамках данного эссе.
Хайдеггер говорит о «забвении Бытия», начавшегося в греческой философии с отношения к Бытию как виду сущего, и в итоге приведшее к современному упадку. Мы утеряли изначально присущее грекам изумление при столкновении с Бытием. Даже период средневековья, пропитанный набожностью и религиозностью, был оторван от Бытия. Иудеохристианская традиция относится к Богу как к возвышенному сущему, а к миру как к созданному им артефакту. В Библии сказано, что Бог даровал человеку власть над всем сущим в этом мире. Иудеохристианская религиозность озабочена выходом за пределы этого мира, целью которого является воссоединение с Богом — не с изумлением перед лицом «восходяще-пребывающего властвования». Формула для превращения средневековья в современность проста: поддерживайте идею о том, что человек властвует над всей Землёй (то есть, необходимо рассматривать весь мир как сырьё для него) и просто исключите Бога из общей картины. Результатом является жизнь без изумления, в которой мы озабочены исключительно теми или иными вещами, сфокусированы на управлении, подсчёте и приобретении вещей.
6. Современность и забвение Бытия
Хайдеггер описывает «забвение Бытия» как «духовную судьбу Запада» и предлагает следующее поразительное описание нашего настоящего затруднительного положения:
«Если самый последний уголок земного шара завоеван техникой и разрабатывается экономически, если какое угодно происшествие в каком угодно месте и в какое угодно время становится доступным как угодно быстро, если можно одновременно «переживать» покушение на короля во Франции и симфонический концерт в Токио, если время есть лишь быстрота, мгновенность и одновременность, время же как история исчезло из всякой сиюбытности (Dasein — прим, пер.) всякого народа, если боксер почитается великим национальным героем, если массовые собрания, достигающие миллионных цифр, — это и есть триумф, — тогда, именно тогда всю эту блажь перекрывает призрак вопроса: зачем? — куда? — а дальше что?»
Этот отрывок заставляет вспомнить слова Рене Тенона о «царстве количества». Техника, на которую ссылается Хайдеггер, косвено является самолётами, телеграфом, радио и кинематографом. Но невозможно читать эти слова сегодня не думая, что Хайдеггер также имеет ввиду спутниковое телевидение, сверхзвуковые самолёты и Интернет. Его слова будто бы содержат в себе жуткое пророчество о современном мире. Хайдеггер распознаёт тренды, которые не новы, но вплетены в ткань самой современности. Наш мир наполнен самыми крайними следствиями этих трендов (хотя всегда небезопасно делать такие заявления: всё может стать ещё хуже!).
Далее Хайдеггер пишет: «Духовный упадок Земли зашел так далеко, что народам угрожает потеря последней духовной силы, которая одна бы еще могла помочь этот упадок [, касающийся судьбы «бытия»,] по крайней мере разглядеть, и как таковой оценить. Простое признание этого не имеет ничего общего ни с культурным пессимизмом, ни с оптимизмом; ибо помрачение мира, бегство богов, разрушение Земли, скучивание людей в массы, подозрение и ненависть ко всему творческому уже достигло по всей Земле такого масштаба, что такие детские категории, как пессимизм и оптимизм, давно стали смешными» .
Хотя здесь Хайдеггер говорит о неком «бегстве богов», это не даёт нам права считать его неоязычником. Но в идеях Хайдеггера есть кое-что бесспорно резонирующее не только с тем, что мы знаем о традиционной языческой мысли, но также и с теологией модерновых (или постмодерновых) неоязыческих движений. «Бегство богов» отсылает нас к древней идее, что боги покинули землю из-за отсутствия веры у людей (то есть, из-за обращения людей в христианство). Один из ключевых элементов в понимании Хайдеггером современности является идея «самоустранения Бытия». Что-то изменилось в Dasein и, как результат, Бытие скрылось от нас — также как и Боги покинули людей, потому что те более не были верны им. (Любопытно, что Хайдеггер полагается на языческий, а не христианский язык, как поэтический способ выразить идею). Упоминание им «разрушения Земли» предполагает точки пересечения критика современности и глубокой экологии. Это особенно очевидно в более поздних эссе, таких как «Вопрос о технике».
Хотя в этих отрывках Хайдеггер упоминает современный «упадок Земли», в основном он считает это западным феноменом и обеспокоен судьбой Европы. Он считает, что Европа зажата между молотом американского капитализма и наковальней советского коммунизма. Причём оба варианта по сути предлагают различные формы современного упадка.
«Европа, всегда готовая в неизлечимом ослеплении заколоть самое себя, находится сегодня в гигантских тисках между Россией с одной стороны, и Америкой — с другой. Россия и Америка суть, с метафизической точки зрения, одно и то же; безысходное неистовство разнузданной техники и построенного на песке благополучия среднего человека».
Именно эти слова стали известны как утверждение Хайдеггером «метафизической идентичности» капитализма и коммунизма. Слова «с метафизической точки зрения» здесь имеют коренное значение. Разумеется, существует (или существовала) масса различий между США и СССР, но с метафизической точки зрения, как утверждает Хайдеггер, они идентичны. Оба государства базируются на материалистичной метафизике, которая рассматривает создание материального достатка как ключ к людскому счастью. Оба государства, так или иначе, обращаются со всеми вещами (в том числе с людьми) как с манипулируемыми товарами. Оба государства нерелигиозны, в самом широком смысле этого слова (США тайно, СССР открыто), озабочены сущим и закрыты к тайне Бытия (тезис Хайдеггера о метафизической идентичности капитализма и коммунизма является одним из ключей к пониманию того, почему он приветствовал национал-социализм, к чему я вернусь чуть позже).
Вторя Генону (которого Хайдеггер никогда не читал), он добавляет, что в современности (чему служит примером американский капитализм и советский коммунизм) «Господствующей мерой стала мера протяженности и числа». И далее: «Все это в Америке и России достигло такого непомерного уровня воспроизводства равнозначного и равно-душного, что эта количественность перешла в некое собственное качество. И отныне господствующее там равенство равнодушной посредственности есть не нечто безобидное, лишь зияние пустоты, но натиск чего-то такого, что своей воинственностью разрушает всякий чин и всякую причастную миру (welthaft) духовность, выставляя их как ложные. Это натиск того, что мы называем демонизмом [в смысле разрушительно злого]».
Неудивительно, что, будучи озабоченным потенциальной угрозой европейской цивилизации со стороны американского капитализма и советского коммунизма, он также был обеспокоен судьбой Германией. Хотя он нечасто об этом говорил. Он пишет: «Мы находимся в тисках. Наш народ, помещаясь в сердцевине, наиболее остро от этого страдает, народ, самый богатый соседями и поэтому самый уязвимый и в то же время народ метафизический». Хотя это сказано в контексте обсуждения Европы, очевидно, что Хайдеггер считал германский народ метафизическим народом. Что это значит до конца не ясно, но, видимо, Хайдеггер видит германский народ (или германские народы?) как обладающий потенциалом для того, чтобы сыграть роль мирового масштаба по восстановлению аутентичной ориентации к Бытию.
«Но в этом призвании, в котором мы уверены, наш народ только в том случае обретет свою судьбу, если он в самом себе найдет отклик, возможность отклика на это призвание и творчески осмыслит свое предназначение. Все это означает, что наш народ как исторический выставит себя самого и тем самым историю Европы из сердцевины ее будущих исторических свершений в изначальную сферу сил бытия. Если великий суд над Европой должен свершиться не на пути ее уничтожения, тогда он может свершиться лишь за счет развития новых исторически духовных сил из сердцевины».
Но как Германия (и вся Европа) должна духовно пробудиться? Путём постановки вопроса Бытия. Повторимся: wie steht ит das Sein? Что с Бытием? Необходим духовный сдвиг от озабоченности сущим — и анализом, подсчётом, коммодификацией сущего — к самому Бытию, к восходяще-пребывающему властвованию; тайна, от которой произошло всё сущее, из которой проистекает искусство, поэзия, драматургия и всё остальное, что делает нас людьми.
«В связи с этим вопрошание о сущем как таковом в целом, вопрошание вопроса о бытии есть одно из существенных и основных условий пробуждения духа и тем самым — изначального мира исторической сиюбытности (Dasein — прим, пер.), а вместе с ней и условие обуздания опасности миропомрачения, условие принятия на себя нашим народом, населяющим сердцевину Европы, своего исторического призвания. Только так, в самых общих чертах, можем мы здесь прояснить, что (и в какой мере) вопрошание вопроса о бытии в самом себе в высшей степени исторично, что, следовательно, и наш вопрос, останется ли бытие для нас всего лишь туманом или же станет судьбой Европы, есть все, что угодно, но только не преувеличение и не пустая фраза».
7. Грамматика и этимология слова «Бытие»
Надеюсь, что вышеизложенное помогло читателям прояснить для себя природу философского проекта Хайдеггера и как он связан с критикой сложившейся в современном мире ситуации. Однако многое ещё остаётся неясным. Основные проблемы, с которыми столкнётся читатель, это понимание Хайдеггером Бытия как phusis и его идея о том, что восстановление такого понимания Бытия каким-то образом духовно обновит Запад.
К счастью, вторая глава «Введения в метафизику» посвящена дальнейшему освещению значения Бытия путём анализа его грамматики и этимологии. Такой подход к вопросу уникален. В работах Хайдеггера свет на философскую проблему зачастую проливается с помощью исследования происхождения конкретных слов.
Наиболее известный пример такого подхода — это анализ греческого слова обозначающего истину — але-тейя. Хайдеггер утверждает, что слово произошло от Lethe, названия одной из пяти рек в Гадесе, а также имени демонического существа упомянутого Гесиодом. Это имя по-разному переводится, например, как «забвение», «сокрытие» или «забывчивость». Хайдеггер понимает букву «а» в начале слова алетейя как отрицание того что следует после неё. Отсюда следует, что алетейя означает «не- сокрытие», «отмена забвения» и т. д. Соответственно, Хайдеггер понимает древнегреческую концепцию истины как означающую вынесение чего-то из сокрытия или забвения на свет. (Многие лингвисты поддержали этимологию слова алетейя предложенную Хайдеггером).
Во «Введении в метафизику» Хайдеггер применяет аналогичный подход для слов обозначающих Бытие, дабы восстановить «изначальный смысл»: о чём думали наши предки когда придумывали их. Заметьте, я сказал слова обозначающие Бытие, ведь их несколько и они отличаются друг от друга. Базовым словом в английском будет «Ье», в неопределённой форме «to be». Но, обратите внимание, что ни одно из спряжений глагола не использует «be»:
I am — You are — Не, she, it is — We are — You (pl.) are — They are
В прошедшем времени все эти формы меняются на «was» (первое и третье лицо единственного числа) и «were» (всё остальное). Формы «be» наблюдаются в причастии прошедшего времени: например, «I have been». И в причастии настоящего времени: «being».
В немецком всё чуть сложнее. Спряжение глагола «sein» в настоящем времени выглядит так:
Ich bin — Du bist — Er, sie, es ist — Wir sind — Ihr seid — Sie sind
В прошедшем времени всё заменяется вариациями war. Причастие прошедшего времени выглядит весьма любопытно: gewesen, от которого произошёл глагол Wesen, что может означать «существо» (как в «а being») или «суть». Причастие настоящего времени seiend (от которого Хайдеггер произвёл das Seiende).
Теперь мы могли бы рассмотреть другие индоевропейские языки. Но, на самом деле, примеров из английского и немецкого достаточно чтобы дать нам основные «словоформы», используемые для выражения Бытия (опять же, в индоевропейских языках): «is/st» (также можно вспомнить про испанское es или французское est), bе/biп/bist и was/gewesen/Wesen. Хайдеггер (полагаясь на вполне разумную этимологию) проследил происхождение этих форм до трёх протоиндоевропейских оснований (которые, следуя стандартной немецкой практике, он называет индогерманскими):
«1. Самой древней и исконной основой является «es», на санскрите «asus », жизнь, живущее, то, что, исходя из него самого, стоит и покоится в самом себе: самобытное (das Eigenstandige). К оному же в санскрите относятся глагольные образования esmi, esi, esti, asmi...
2. Другая индогерманская основа звучит: bhu, bheu. К ней относится греческое φυω, восходить, властвовать, исходя из него самого приходить в стояние и в нем оставаться. Это bhu толковалось до сих пор согласно обычному и внешнему пониманию φυσις и φυειν как природа и «расти». Если исходить из более близкого к первоначальному смыслу толкования, которое родилось из полемики с началом греческой философии, «расти» проявляет себя как восходить, исходным для определения которого в свою очередь остается присутствие и явление...
3. Третья основа встречается только в системе изменений германского глагола sein» [быть]: wes, др.-инд.: vasami; герм.: wesan, жить, пребывать, проживать...»
Хайдеггер пишет: «Из этих трех основ мы отберем три начальных, наглядно определенных значения: жить, восходить, пребывать». И, разумеется, это же значение Хайдеггер извлекает из phusis, который «проявляется из себя», «раскрывается», «появляется» и «пребывает».
Ещё одним классическим греческим словом для обозначения «бытия» было ousia, которое может означать «существо» или «вещь», но Аристотелем использовалось в значении «бытия в истинном смысле» и применялось относительно Бога. Хайдеггер отмечает, что в дополнении к Бытию как phusis — как «восходяще-пребывающему властвованию» — греки также мыслили о Бытии как ousia, постоянстве или длительности. (Все попытки древних определить «сущее» в истинном смысле, идентифицируют его с тем, что длится). Хайдеггер связывает phusis с ousia, указывая на то, что ousia произошло от слова parousia, означающего «присутствие». Также он указывает, что существует точный эквивалент в немецком: Anwesen — переведённый им как «приходящий к присутствию». Заметьте, что это слово содержит Wesen, «существо».
Всё это значит, по словам Хайдеггера, что Бытие связано с «присутствием» и, как часто утверждают, для Хайдеггера «Бытие это присутствие». «Присутствие» очевидно связано с «отсутствием». Бытие/phusis — это приход вещей к присутствию из отсутствия или незавершённости (зачаточности): появление, происхождение, рост — а также неизменность и длительность. Именно это мы имеем ввиду говоря о Бытии и «сущем». Данное понимание Бытия имеет много подтекстов. Например, если Бытие это то, что возникает или приходит к присутствию из отсутствия, не делает ли это Бытие эквивалентом истины или алетейи? (Вспомните, что алетейя для Хайдеггера буквально означает «несокрытость»),
8. Вопрос о сути Бытия
Хайдеггер подытоживает свои этимологические изыскания говоря, что они ясно показали сокрытие изначального значения Бытия. Для нас Бытие стало пустым словом. Теперь кто-то может сказать, что нам следует признать этот факт и сосредоточиться исключительно на сущем (именно это, по мнению Хайдеггера, произошло на Западе — и в истории западной метафизики).
Возникает очевидный вопрос: откуда мы знаем, что нечто является «существом»? Говоря другими словами, благодаря чему мы провозглашаем вещи — инструменты, деревья, озёра, рыболовные снасти, облака, планеты и так далее — «существами». Мы будто одновременно знаем и не знаем что такое Бытие. Для нас оно стало пустым словом, но разве мы не понимаем что это на каком-то интуитивном уровне? (Иначе как мы можем говорить о «существах»?) Для нас Бытие определённо — и неопределённо. Хайдеггер говорит, что как люди — как Dasein — мы живём в середине этого противоречия.
Бытие определённо и неопределённо — и в этом оно абсолютно уникально. Существа могут быть сравнены с другими существами, но Бытие ни с чем нельзя сравнить. Хайдеггер имел это ввиду буквально. Ни одна пара концептов не может быть столь противоположна, как Бытие и ничто. Но если мы понимаем «онтологическое различие» — что Бытие не является сущим — тогда мы должны признать, что Бытие не является чем-то. Мы уже знаем, что одним из следствий онтологического различия является то, что мы не можем сказать «Бытие существует» (только существо — вещь обладающая Бытием — существует). Так что Бытие не существует. В чём же тогда разница между Бытием и ничто, или Бытием и не-бытием?
У кого-то сейчас может появиться желание отвергнуть онтологию Хайдеггера как состоящую из пустых разговоров, ведущих к неразрешимой концептуальной «путанице» и противоречиям. По сути это является позицией «аналитических философов», которые доминировали в англо-американской философии на протяжении десятилетий. Аналитические философы часто отвергали мысль Хайдеггера как нелогичную. Однако важно понять, что «логика», на которую они полагаются, на самом деле является неким жёстким, двумерным мышлением, фундаментально нефилософским. Гегель утверждал, что обычная, нефилософская мысль характеризуется жёсткой неспособностью мыслить за пределами противопоставления «либо то, либо это». Философия, однако, начинается именно в тот момент, когда мы начинаем мыслить за пределами этих категорий. Именно это Хайдеггер и делает, заставляя нас переосмыслить наши наивные и необдуманные предубеждения о Бытии и ничто. Бытии и небытии, и так далее.
Чтобы продемонстрировать, что разговор о Бытии не является пустым, Хайдеггер просит нас подумать что произойдёт, если у нас не будет слова для обозначения Бытия и, соответственно, мы бы понятия не имели что это. Сказалось ли бы это каким-то образом на нашей жизни? Хайдеггер считает, что тогда бы не существовало самого языка. В более позднем эссе он сказал следующее: «Язык — это дом Бытия». Что он имел ввиду под этим, и как язык каким-то образом зависит от наличия у нас понимания Бытия?
Не забывайте, Хайдеггер утверждает что первоначальное, подлинное греческое понимание Бытия — это «присутствие». Однако нечто становится присутствующим для чего-то другого только если второе может осознать это присутствие. Присутствие парно не только с отсутствием; оба эти понятия соотносятся с существом, которое может осознать взаимосвязь между присутствием и отсутствием. Клавиатура передо мной присутствует для меня. Чуть поодаль стоит кофейная чашка, но клавиатура «присутствует» не для чашки, ведь чашка не обладает сознанием. Если Бытие это присутствие, значит, Бытие существ это нечто, что можем заметить только мы — Dasein.
Нас делает уникальными среди других существ то, что для нас присутствует Бытие и мы «запечатлеваем» Бытие всеми возможными способами — но преимущественно посредством языка. Хайдеггер говорит: «Быть человеком значит: быть сказывающим». Мы существа, которые размышляют о существах и запечатлевают их Бытие в языке. Если я поставлю свою кофейную чашку на пол, это может привлечь внимание моей собаки. Она может понюхать её, а потом перевернуть и катать по полу. Но собака не может сказать «Это кофейная чашка». Он не может запечатлеть существование предмета в языке. Язык в некотором роде кристаллизует нашу осведомлённость о Бытии вещей. Говоря феноменологическим жаргоном Хайдеггера, объект не может представить себя моей собаке как чашка, как вещь с определённым Бытием. Бытие — это присутствие, а это значит, что вещи представляют себя нам как то, чем они являются; мы воспринимаем их как демонстрирующие определённый вид Бытия. Мы являемся единственными существами, способными на это: мы существа дающие голос Бытию вещей посредством языка. Если бы мы не были открыты Бытию, не было бы и языка. И, на самом деле, если бы мы не были открыты Бытию, мы бы мало чем отличались от собак.
На первый взгляд, всё вышесказанное имеет тревожные следствия. Если Бытие является представлением и оно «случается» только для существа способного запечатлеть его — причём в языке («доме Бытия») — тогда в этом есть что-то «субъективное». Именно на этом месте многие впервые знакомящиеся с Хайдеггером путаются и пытаются воспринимать его как некого идеалиста, который верит, что «быть, значит быть воспринятым». Едва ли можно ошибаться сильнее. Хотя у многих хайдеггерианцев от следующего заявления может случиться апоплексический удар, по сути своей позиция Хайдеггера является кантианской: он убеждён в существовании мира — но наша способность запечатлевать Бытие и сущее как сущее, является способностью обусловленной нашей уникальной формой сознания; нашим уникальным способом «бытия в мире».
Как только это осознанно, становится очевидно, что существует нечто более глубинное, чем «онтология» (учение о Бытии как таковом). Существует то, что Хайдеггер называл «фундаментальной онтологией», учение о том, что делает столкновение Dasein с Бытием возможным. Что в нас позволяет Бытию раскрыться перед нами? Г оворя кантианским языком: каковы условия для раскрытия Бытия? Мы можем поставить вопрос более радикально. Кант рассматривал пространство и время как феноменальные структуры, вносимые разумом в каждый возможный опыт, а не как объективно существующие объекты. Отсюда следует, что пространство и время на самом деле существуют только для нас. (Но для Канта вещи, которые находятся «внутри» априорных структур пространства и времени, объективно существуют). Аналогичным образом Бытие не является объектом в мире, не является «вещью». И оно представляет себя только для нас. Так что, давайте поставим кантианский вопрос радикальнее: каковы априорные условия для Бытия? Фактически, именно этот вопрос ставит фундаментальная онтология Хайдеггера.
9. Ограничение Бытия
В заключительной главе «Введения в метафизику» Хайдеггер анализирует как Бытие «ограничивается» или разграничивается своей оппозицией к четырём другим категориям. Хайдеггер рассматривает четыре концептуальные пары:
Бытие и Становление
Бытие и Видимость
Бытие и Мышление
Бытие и Долженствование
В каждом случае наше понимание Бытия сформировано отношением Бытия к чему-то другому. И в каждом случае Хайдеггер фактически утверждает, что существует тесная связь между Бытием и этой другой вещью, но что эта связь распуталась, и Бытие стало в оппозицию к другой вещи. Данные оппозиции могут быть найдены в греческом развёртывающимся философском отношении к Бытию. Позже они затвердели и пронизали наше мышление.
Бытие и Становление
Уже у Парменида мы находим противопоставление Бытия и становления. На самом деле, большинство философов древности утверждают, что сущее не может становиться или меняться. Гераклит превратно истолкован в поверхностных историях как противник Парменида, как философ, помещавший становление над Бытием и утвердивший «поток». Хайдеггер верно указывает на то, что на самом деле Гераклит не говорил ничего расходящегося со словами Парменида. Гераклит пишет в одном из фрагментов: «изменяясь [оно] покоится». Бытие (вечный logos) вечно приходит к Бытию, раскрывая себя.
В самом деле, первоначальное значение Бытия, восстановленное Хайдеггером, предполагает, что это Бытие в становлении: непрерывное присутствие, становление, выход из сокрытия. Динамичное становление-Бытие. (Гегель задолго до Хайдеггера говорил в точности то же самое: становление на самом деле является более удовлетворительным пониманием Бытия). Но на протяжении большей части истории западной метафизики, Бытие и становление были разъединены и выставлялись как абсолютные противоположности.
Бытие и Видимость
Традиционное сопоставление того, что действительно существует и того что кажется существующим: реальность против видимости. Данное разделение также следует сквозь всю историю западной метафизики. Наиболее знаменита версия Платона, согласно которой чувственный мир это лишь обманчивая, постоянно меняющаяся копия «истинного мира» Форм (Идей). Любопытно, но Хайдеггер считает сам факт того, что Бытие и видимость могут быть разъединены, предполагает изначальную «сопричастность». (Здесь, как и во многих других местах, «стиль мышления» Хайдеггера во многом обязан гегельянской диалектике).
Для обозначения «видимости» Хайдеггер использует немецкое слово Schein (родственное с английским «shine»). Оно может означать обманчивый внешний вид (например, «Он выглядит как хороший парень, хотя на самом деле им не является»). Но оно также может означать внешний вид в смысле проявления того, чем нечто является, как когда скромный парень, живущий по соседству, демонстрирует, что обладает внутренним стержнем когда сталкивается с кризисом; он показывает нам (наконец) кем он в действительности является. Или когда раскрывается бутон и начинается цветение. Здесь мы наблюдаем реальную связь между Бытием и видимостью.
Вспомните, что из индоевропейского корня означающего «бытие» bhu произошли как phusis, так и phainesthai, «казаться». Первоначальное значение Бытия заставляет нас понимать Бытие как представление: как вещи раскрывающиеся перед нами, проявляющие свою суть, становление и пребывание. Бытие, мы можем сказать — и Хайдеггер прямо об этом говорит — есть видимость. Бытие есть Schein. Только у Платона Бытие и видимость жёстко разделены, Бытие становится тем, чем не является и не может являться. Это приводит к созданию «онтологии двух миров», отрицающей данный мир, в котором всё лишь «обманчивая» видимость. При этом есть другой, «истинный» мир, который сокрыт от нас и никогда не проявляется. Вспомните, что сама истина, aletheia связана с проявлением: истина есть несокрытие; отсутствие, приходящее в присутствие. Таким образом, Хайдеггер утверждает, что не только не существует необходимого разъединения между Бытием и видимостью, но эти концепции обладают тесной связью.
Хайдеггер даже заявляет о близкой связи между парами «Бытие и становление» и «Бытие и видимость». Становление это ещё-не-Бытие: когда гусеница находится в своём коконе, становясь бабочкой, это пока ещё не сама бабочка. В то же время Бытие, которое мы можем ей приписать, это Бытие будущего состояния. Что это? Это будущая бабочка. Таким образом, в своём состоянии становления это некая видимость Бытия, того, чем она на самом деле является (того, что ещё не появилось). Таким образом, становление есть вид видимости.
Бытие и Мышление
Трактовка Хайдеггером этой концептуальной пары длительна и сложна, так как для него «мышление» связано с самой сутью Dasein и его отношением с Бытием.
Давайте рассмотрим концепт «мышления». Мы ассоциируем его с разумом и логикой. Греческое слово «логика» произошло от logos, что значит мнение или речь. Logos, в свою очередь, произошёл от legein, «рассуждать или говорить». Однако, как обсуждалось ранее в этой книге, корневое значение legein это «собирать». Хайдеггер говорит нам что «собирается» в мышлении или logos: «Человеческое бытие есть по своей исторической, раскрывающей историю сущности логос, собирание и разумение Бытия сущего». Открытость Бытию сущего делает возможным мышление или говорение (язык).
Noein — это греческое слово, которое обычно переводят как «думать». Давайте посмотрим, что об этом может сообщить Парменид. Он написал знаменитые слова: to gar auto noein estin te kai einai. Дословно это может быть переведено так: «ведь мыслить и существовать есть одно и то же». Однако Хайдеггер советует нам понимать слово auto как «сопричастность». Мышление и Бытие со- причастны. Но как? Опять же, мы должны понять, что означает «мышление». Хайдеггер понимает noein (родственно nous, «интеллект») как «представление»: «принимающее приведение-к-стоянию того, что является».
Другими словами, Хайдеггер связывает разумение и представление. Разумение (мышление) есть лишь ещё один способ говорить об открытости Бытию. Хайдеггер пишет, «То, что высказывает изречение Парменида, есть определение сущности человека из сущности самого бытия». Быть Dasein, значит разуметь, быть открытым Бытию сущего. В этом наша человеческая сущность. Хайдеггер пишет: «Разумение есть не образ поведения, которым человек обладает как свойством, а наоборот: разумение есть то свершение, которое обладает человеком».
Разумение (мышление) обладает нами — мы же им не обладаем. Мы существа озабоченные Бытием, которые захвачены им и дают ему голос в языке, искусстве, философии и религии. «Быть человеком», говорим нам Хайдеггер, «значит принять на себя собирание, собирающее разумение бытия сущего, знающее внесение являющегося в творение (Ins-Werk-setzen des Erscheinens) и, приняв, управлять (verwalten) несокрытостью, охранять ее от сокрытости и прикровенности».
С платоническим поворотом западной метафизики не только Бытие отрезается от становления и от видимости, но связь Бытия с мышлением также радикально трансформируется. Для Платона, Бытие становится трансцендентной идеей (формой), а идея доступна только посредством мышления. Но мышление переконфигурировано в значение формы абстрактного логического мышления, оторванного от видимости — оторванного, если коротко, от раскрытия Бытия на этой земле. Иронично, с точки зрения Хайдеггера, что отождествляя Бытие с трансцендентной идеей, Платон — и всё что является «платоническим» в истории западной мысли — на самом деле отрезал нас от Бытия!
Бытие и Долженствование
Хайдеггер утверждает, что долженствование возникает в противовес Бытию как только Бытие определено, в платоническом стиле, как идея. Результат заключается в том, что «Бытие» как идея становится стандартом или идеалом, противостоящим сущему (существам на земле). Обратите внимание на «Государство» Платона, в котором Благо (to agathon) «по ту сторону Бытия» (epekeina tes ousias). Платон устанавливает Благо, которое стоит выше сущего, он проклинает его и говорит нам, что сущее «должно» быть чем-то совершенно иным.
В период модерна, разделение между Бытием и «долженствованием» трансформировано в пресловутое разделение на «должен» и «есть». Как гласит принцип Юма, невозможно извлечь должен из есть. У Канта «долженствование» становится трансцендентной реальностью и «моральным законом», притоком из непостижимого ноуменального царства. Хайдеггер указывает на то, что Фихте сделал дихотомию есть-должен единственным основанием всей своей философии, так как он утверждает, что «призвание человека» — трансформировать этот несовершенный мир в образ человеческого идеала.
Однако Ницше берёт свой молот и крушит всё это в конце XIX века, релятивизируя «долженствование» посредством своего едкого «перспективизма». Но он лишь озвучил дух времени. Как только развернулся XX век, для не имеющих корней, урбанизированных, индустриализированных жителей Запада стало невозможно верить в трансцендентные идеалы. Таким образом, дихотомия «есть-должен» трансформировалась в дихотомию «факт-ценность». Больше нет долженствований, только «ценности». Но никакая ценность не имеет статуса факта, как абсолюта, так как у людей есть множество различных ценностей. Теперь не только нет никакой открытости Бытию, больше не существует даже смутного представления об объективной истине.
10. «Внутренняя сила и величие» национал-социализма
Именно в контексте обсуждения «ценностей» Хайдеггер сделал наиболее знаменитое своё заявление:
«То, что сегодня повсюду и в полной мере предлагается как философия национал-социализма, но ничего общего не имеет с внутренней истиной и величием этого движения (а именно, с сопряжением планетарно предназначенной техники и человека Нового времени), — все это ловит рыбку в мутных водах «ценностей» и «цельностей».
Чтобы понять, что Хайдеггер здесь имел ввиду, давайте сначала обратимся к тому что и кого он атакует. Были те, кто поддерживал национал-социализм утверждая, что он возродит «традиционные ценности» — точно так же как современные консерваторы в США говорят о «семейных ценностях». Если коротко, они рассматривали национал-социализм как реакционное движение (иронично, конечно, как эти же самые люди некритически приняли современный, либеральный дискурс «ценностей»). Хайдеггер же был убеждён, что национал-социализм имел потенциал быть чем-то большим.
Хайдеггер утверждает, что фраза в скобках в вышеупомянутой цитате присутствовала в тексте его лекции в 1935 году. Недавние исследования достаточно убедительно продемонстрировали, что на самом деле она была добавлена в 1953 году, когда материал был впервые опубликован. В результате, некоторые исследователи считают данную фразу уловкой — якобы Хайдеггер недобросовестен здесь и пытается замести следы, придумывая ложную информацию о том, что он видел как «внутреннюю силу и величие» национал-социализма. Но нет никаких оснований утверждать, что Хайдеггер действительно имел ввиду нечто другое. Если мы действительно хотим понять, о чём говорил Хайдеггер, мы должны принимать его слова как есть. Очевидно, что в 1953 году он чувствовал необходимость добавить некоторое пояснение к своим замечаниям. Но он решил (недальновидно) отвечать на любые нападки попросту настаивая, что это заявление присутствовало в оригинальной рукописи.
Так что же Хайдеггер имел ввиду под «сопряжением планетарно предназначенной техники и человека Нового времени»? И почему он видел национал-социализм как (потенциальное) решение этого вопроса?
В эссе «Вопрос о технике» (опубликованном в 1954 году), Хайдеггер утверждает, что техника — это некий вид раскрытия: она раскрывает для нас существ определённым образом. По сути, она раскрывает природу как сырьё для использования человеком; то, что Хайдеггер называл der Bestand, «наличное состояние».
Что связано с нашей склонностью воспринимать Землю как наличное состояние? Хайдеггер отвечает на этот вопрос посредством своей знаменитой характеристики современности как das Gestell, «постава». Современным людям свойственно не только хотеть упорядочивать или переупорядочивать природу, накладывать на неё какую-то систему, но также вкапываться в природу с теориями и предположениями, всегда ожидая от природы, что она будет упорядочена в соответствии с нашими «рациональными» идеями.
Отсюда следует, что техника способствует «забвению Бытия». С помощью техники мы занимаем наше внимание только существами и они раскрываются для нас лишь как объекты для манипуляций. Никому не составит труда усмотреть здесь конечное следствие иудеохристианского креационистского мировоззрения. Всё, иными словами, понимается как артефакт. Мы говорим как природные объекты, например человеческое тело, «сложено» или «создано». Если не учитывать Бога, этот мир артефактов доступен для наших манипуляций, посредством создания новых технических артефактов. Последствием этого становится самоустранение Бытия, «бегство богов».
Хайдеггер осознал, что пути назад нет, не будет отката технического прогресса. Отсюда следует, что единственное, на что можно надеяться, это поиск путей интеграции техники в нашу жизнь без продажи ей наших душ. Национал-социалисты не были противниками техники, но они были националистами, выступающими против того, что сегодня называется «глобализмом» и гомогенизации современной жизни. Они воспевали Blut und Boden (кровь и почву): связанность с наследием предков и землёй. Возможно, они согласились бы с Хайдеггером, что Германия обладает уникальной культурной миссией. Отсюда следует, что Хайдеггер, видимо, чувствовал внутри национал-социализма некий потенциал для интеграции техники в жизнь без утраты национального и местного характера.
Хайдеггер рассматривал национал-социализм как «третью силу» в политике, предлагающую срединный путь между Сциллой и Харибдой американского капитализма и советского коммунизма. Это был социализм, думал Хайдеггер (и другие), но без советского интернационализма, социализм с национальной культурой и наследием.
Томас Шихан связывает надежды Хайдеггера на национал-социализм с идеями немецкого политика и пастора Фридриха Науманна. Он «мечтал о сильном национализме и воинственном антикоммунистическом социализме под предводительством харизматичного лидера, который создаст среднеевропейскую империю, стоящую на защите духа и традиции доиндустриальной Германии даже с применением, в умеренных количествах, достижений современной техники».
Разумеется, заботы Хайдеггера выходили за рамки сохранения духа и традиции доиндустриальной Германии: он был озабочен идеей нового, аутентичного столкновения с Бытием. Каким образом в этом мог помочь национал-социализм — загадка. В любом случае, Хайдеггер уже освободился от иллюзий в отношении НСДАП тогда, в 1935 году, когда читал серию лекций «Введение в метафизику». Предполагается, что решающим событием в смене отношения к режиму была «Ночь длинных ножей» в июне 1934 года, когда были убиты Эрнст Рём и многие его товарищи по СА. Хайдеггер мог симпатизировать «социалистическому» крылу Рёма в НСДАП, которое активно критиковало капитализм и Гитлера за компромиссы с большим бизнесом.
Если читать между строк, становится очевидно, что Хайдеггер критикует Гитлера и НСДАП в «Введении в метафизику». Его знаменитые слова про «внутреннюю силу и величие» сказаны об истинной сути движения, в то время как всё что продвигалось до того момента как идеология национал-социализма по сути было пустыми разговорами. Далее, предлагая свой взгляд на современный упадок, он пишет «если массовые собрания, достигающие миллионных цифр, — это и есть триумф, — тогда, именно тогда всю эту блажь перекрывает призрак вопроса: зачем? — куда? — а дальше что?» Это должно неизбежно вызвать мысль о массовых собрания Гитлера. Хайдеггер был хорошо осведомлён, что режим Гитлера создаёт «царство количества».
В лекции от 1949 года Хайдеггер говорит, «Сельское хозяйство сейчас это моторизованная пищевая промышленность, тоже самое по своей сути что и производство трупов в газовых камерах и лагерях смерти, тоже самое что и блокады и провоцирования голода в странах, тоже самое что и производство водородных бомб». Очевидно, что этим утверждением он раскрывает свой взгляд на национал-социалистский режим как глубоко вовлечённый в современный постав, о котором говорилось ранее.
11. Заключение: некоторые критические размышления
Надеюсь, моё эссе прояснило для читателей почему корректно классифицировать Хайдеггера как «антимодернового мыслителя». Он определённо вписывается в одну компанию с такими фигурами как Освальд Шпенглер, Рене Генон, Т. С. Элиот, Д. Г. Лоренс и другие. Его описание царства количества современности, «бегства богов», низведение людей до массы, всё это совершенно верно. Как отмечалось ранее, сегодня труды Хайдеггера во многом выглядят как пророчества. Более того, его понимание техники и современного образа мышления, das Gestell, даёт нам мощные инструменты для постижения современного упадка.
Тем не менее, есть некоторые проблемы с «антимодернизмом» Хайдеггера. В основном они связаны с тем, как он предлагает лечить болезни современности. Начнём с того, что попытка Хайдеггера восстановить «первоначальное значение» Бытия интересна и глубока. Но почему он обращается только к древним грекам? Ханс Слуга отмечает что, «Ограничения во взгляде Хайдеггера лежат в его неспособности найти исторические парадигмы где- нибудь за пределами ранней Греции. Данные ограничения существуют из-за его крайне любопытного и при этом необъяснимого убеждения, что хорошим может быть только начало, а для западного человека таким началом может быть только древняя Греция».
Как и многие европейские интеллектуалы получившие образование в XIX и начале XX века, Хайдеггер учил греческий и латынь будучи ещё мальчиком, поэтому пропитался историей и литературой классической античности. Думая о «древности», он обращал свой внутренний взор на Грецию и Рим. Частично это оправдывается его философским образованием. Западные философы обычно склонны считать, что сама мысль берёт начало в Греции, в то время как везде была тьма.
Однако Хайдеггер также был очень чуток к тому, как Бытие раскрывало себя для разных народов в разные времена. Почему же тогда, размышляя о том как «мы» когда-то были ориентированы относительно Бытия, он не разрабатывает мифы и тексты Северной Европы? Я имею ввиду, конечно, Эдды, Саги и другие источники. Почему он не погружается в исследование братьев Гримм, в Германский миф и источники германских языков? Очень жаль, что он этого не сделал.
Однако философский подход Хайдеггера к этимологии дал нам мощный инструмент для разработки этих североевропейских источников. То, что не сделал Хайдеггер, может сделать кто-то другой.
Помимо этой проблемы, есть ещё более серьёзная: то, как Хайдеггер предлагает справляться с современной оторванностью от корней и духовным банкротством. Как мы знаем, он говорил о самоустранении Бытия и необходимости восстановления его аутентичного восприятия. Совсем не ясно как он предлагает это сделать. Некоторые усматривали связь между мыслью Хайдеггера и дзен (а также другими восточными философиями), об этом действительно немало написано. Дзен также нацелен на выход человека из озабоченностью сущим и переживанием Бытия (насколько я понимаю, в этом заключается вся суть сатори). Однако дзен совершает это не посредством теории (на самом деле, дзен вообще не склонен теоретизировать), но посредством духовной практики. Как и большинство западных философов, Хайдеггер не рекомендовал никакой практики. Только теория — и многие страницы поразительно неясных комментариев на мёртвых философов. Сможем ли мы встретиться с Бытием посредством чтения?
Вообще у Хайдеггера была определённая практика, состоявшая в уединённой жизни в Шварцвальде, а также единение с землёй и ритмами жизни с помощью таких занятий как рубка дров и хождение к колодцу за водой. Больше всего на «практику» походит Gelassenheit, «отрешённость». Эта квази-квиетистская идея заключается в том, чтобы позволять существам демонстрировать своё Бытие нам, вместо того чтобы обязывать их и накладывать на них наши идеи (то есть, «поставляя» их).
Одна из проблем идеи Gelassenheit состоит в том, что она предполагает наличие у существ некого объективного и присущего им Бытия, которое продемонстрирует себя, если мы (используя понятие из дзен) заставим замолчать наши умы. Мои читатели могут быть разочарованы, узнав, что вопрос о существовании объективного Бытия туманен в трудах Хайдеггера. Моё изложение «Введения в метафизику» создаёт впечатление, будто Хайдеггер был убеждён в существовании некого «верного» понимания Бытия и аутентичного (то есть греческого) способа столкновения с ним.
Как это всегда бывает, правда гораздо сложнее. С развитием своих идей, Хайдеггер всё больше и больше становился сторонником историзма, говоря о «эпохах Бытия» — о том, как Бытие менялось на протяжении истории, как менялся Dasein. Здесь сильно влияние Ницше, у него можно встретить аналогичную сложность мысли. В работе «К генеалогии морали» Ницше определённо говорит так, будто бы существовала истинная, здоровая, изначальная мораль («мораль господ»). Но его «перспективизм» настаивает, что не может быть «истинно» моральной точки зрения — или какой бы то ни было объективной истины.
Хотя Хайдеггер время от времени размышляет о причинах современного упадка, в конце концов он заявляет, что окончательно определить причину современности и das Gestell невозможно. Почему? Потому что считать всё познаваемым и раскрываемым, значит подчиняться духу современности. Следовательно, окончательным отрицанием современности будет отказ от попыток объяснить её. В этой точке зрения есть что-то умное и глубокое, но она оставляет нас совершенно неудовлетворёнными. Возникает извечный вопрос: что же тогда делать? Что мы можем сделать? Хайдеггер отвечает: ничего.
В 1966 году Хайдеггер дал интервью немецкому журналу Der Spiegel, которое (по его просьбе) не было опубликовано до его смерти в 1976 году. В этом интервью имел место такой разговор:
Spiegel: Вы себя не причисляете к тем, кто мог бы указать путь — при условии, что Вас стали бы слушать?
Хайдеггер: Мне неизвестны никакие пути к непосредственному изменению нынешнего состояния мира, если подобное вообще возможно для человека. Но мне кажется, что мышление, попытка которого была предпринята, могло бы пробудить, высветлить и укрепить ту готовность, о которой шла речь.
Spiegel: Это ясный ответ. Но только может ли и имеет ли право мыслитель сказать: вот подождите, через 300 лет нам, вероятно, что-нибудь придёт в голову?
Мы можем продолжить думать о Бытии и Dasein, но при этом не можем ничего сделать. В конце концов, Хайдеггер говорит нам, что мы должны ждать пришествия новой эпохи Бытия.
Я не могу принять этого. Когда Хайдеггер сказал это в 1966 году он не знал об огромных культурных и демографических изменениях, которые грядут на Западе. Он не знал (как я считаю) о возможности, с которой мы столкнулись более чем через тридцать лет после его смерти: возможность потерять всё, что ценил Хайдеггер и западную культуру вообще. Даже если Хайдеггер прав, что сделать ничего нельзя, ничего не делать это не тот вариант, с которым я — и большинство моих читателей — могут смириться. Я даже согласен признать, что моя упёртая убеждённость является неотъемлемой частью современного образа мышления. Но, как видел Юлиус Эвола, современная эпоха — Кали Юга — предоставляет нам инструменты, которые могут быть использованы для сопротивления ей.
Интервью Хайдеггера журналу Spiegel в 1966 году было озаглавлено «Nur noch ein Gott kann uns retten»: «Только Бог сможет ещё нас спасти». Название пришло из следующего драматичного фрагмента интервью:
«Если мне будет позволено ответить коротко и, может быть, немного грубо, но на основе долгих размышлений: философия не сможет вызвать никаких непосредственных изменений в теперешнем состоянии мира. Это относится не только к философии, но и ко всем чисто человеческим помыслам и действиям (Sinnen und Trachten). Только Бог еще может нас спасти. Нам остается единственная возможность: в мышлении и поэзии подготовить готовность к явлению Бога или же к отсутствию Бога и гибели; к тому, чтобы перед лицом отсутствующего Бога мы погибли».
Однако, по-моему этот Бог не будет новым, но вернувшимся старым: одним из «бежавших» богов. Хайдеггер прав, что бегство богов произошло из-за изменений внутри Dasein. По понятиям наших предков, мы оборвали нашу связь с богами. И вы можете интерпретировать «боги» как буквально, так и образно, как их идеалы. Мы порвали нашу связь с богами и, в конце концов, связь с землёй и даже с нашими собственными знакомыми и родственниками. Теперь мы будто живём под проклятием, посреди пустыни. Мы встаём лицом к лицу с необходимостью обновить эту связь. Мы не можем ждать, когда Бог спасёт нас, мы должны измениться — и спастись. Тогда, и только тогда, вернутся боги. Но то, как это сделать — вопрос, выходящий за рамки этого эссе, — и за рамки того, что Хайдеггер предлагает нам.
Counter-Currents/North American New Right,
4-7 июня, 2012