1. Вступление

Это первое из двух моих эссе о германской космологии. Во втором («Девятирица») я коснусь непосредственно деталей этой космологии в том виде, как они представлены в Эддах и других источниках, а также предложу их интерпретацию.

Настоящее же эссе является попыткой дать ключ к пониманию этой космологии. Зачем нам нужен этот ключ? Моя цель — не просто проинформировать читателей о германском мировоззрении, на то есть бесчисленное количество книг, которые справляются с этим намного лучше меня, я поставил своей целью обрести максимально возможную для меня веру в это мировоззрение. Я хотел увидеть мир глазами предков. Излишне говорить, что наши предки видели мир абсолютно отличным от современного образом, причём до такой степени, что, в каком-то смысле, мы живём в совершенно другом мире. Ключ к германской космологии — это ключ к миру наших предков. Первым шагом станет понимание, чем мир является на самом деле.

«World» как понятие не идентично «cosmos», из которого мы выводим «космологию». Kosmos — греческое слово, которое означает всего-навсего «порядок». Это относится ко всей совокупности того, что понимается как упорядоченная структура. (Латинское mundus — в дословном переводе «изящный», является прямым переводом слова «kosmos »). Современное «World» происходит от древнеанглийского weorold. Это составное слово, где wer означает «человек» (прям как в werewolf), a eald — «эпоха». Получается, как ни странно, world означает буквально «эпоха человека» или «человеческая эпоха».

Что мы можем извлечь из буквального значения привычного слова «world»? Во-первых, значение данного слова изменилось за прошедшее время. Сегодня, например, словом «world» называют планету Земля. Иногда это слово также используется для обозначения «Вселенной», но первый вариант более употребим. Не часто ведь приходится слышать выражение «мир бесконечен». Обычно мы используем это слово для обозначения места где живём, а «Вселенная» — как более широкий контекст, который включает наш мир и другие миры. Этот неявный смысл отлично прослеживается в словах, используемых для описания космических путешествий, в независимости от того, обсуждается ли научный факт или выдумка: «исследовать странные новые миры, искать новые формы жизни и новые цивилизации». Считается, что Вселенная содержит миры. Как минимум поверхностно, но это определённо перекликается со словами наших предков о «девяти мирах».

Если продолжить размышлять об использовании слова «world», мы поймём, что, хотя большинство будет настаивать на том, что это синоним «планеты Земля», в этом слове заключено нечто большее. Обратите внимание на следующее. Некто, споря с человеком с нереалистичными представлениями о жизни, может задать вопрос: «Да в каком мире ты живёшь?» Или кто-то может охарактеризовать другого человека как «не от мира сего». Или перед речью вставит «в современном мире». В этих случаях «world» используется как синоним «реальности». Но обратите внимание на неявные различия в приведённых примерах. Взрослый пытается учить ребёнка: «В этом мире ничего просто так не достаётся»; или — «В этом мире каждый сам за себя»; или — «Это жестокий мир».

Здесь «world» используется в значении «мир людей» или «реальность людей».

Очевидно, такие примеры доказывают, что слово «world» значит куда больше, чем просто наш большой, голубой шар, несущийся сквозь пространство. И, таким образом, мы уже начинаем понемногу понимать, что значил «world» изначально для наших предков. Мир — это не Земля. Это Земля интерпретированная нами. Наш мир не исчерпывается физическим окружением, потому как наше окружение наделено не только «физическими» характеристиками. Нас окружает физическая земля и её атрибуты (включая флору и фауну), но в нашем понимании, интерпретации и оценке. Самый простой пример — это золото. Если спросить кого-то, чем является золото, будет не вполне верно ответить «Золото — это химический элемент, с атомным номером 79». Золото значит для нас гораздо больше. На самом деле, оно имеет огромную значимость в нашей жизни. Мы ценим его за красоту и исчерпаемость. Люди умирали за золото, целые цивилизации завоёвывались в погоне за золотом. Мы ассоциируем золото с королями и священниками.

Разумеется, золото имеет для нас такую ценность из-за социального устройства, установленного нами же. Золото не имеет ценности «само по себе», но только для нас. Если завтра всё человечество исчезнет, золото потеряет всю свою ценность. Но, пока мы здесь, ценность золота для нас также реальна, как его атомное число. Эта ценность является частью «мира». И «социальное устройство», которое устанавливает такую ценность, тоже часть мира. Эти ценности реальны для нас и обусловлены свойственными человеку чертами. «The world» — это мир людей, во время людей. Мы живём в «эпоху человека». Вещи никогда не представлялись нам «как они есть», но лишь в нашей интерпретации относительно нас самих, внутри совокупного контекста биологической и социальной реальности человека.

Таким образом «world» является пересечением различных факторов, некоторые из них можно потрогать, а другие нет. Некоторые из них существуют независимо от человека, а другие нет. Сейчас, как я уже сказал, в какой-то мере будет верно сказать, что мы живём в другом мире, нежели наши предки. Однако наши миры накладываются друг на друга. Например, природа не претерпела кардинальных изменений со времён наших прародителей. Конечно, некоторые виды вымерли (те же зубры), а температура в мире растёт год от года, но в остальном мы живём в тех же базовых физических условиях. В то же время, наша интерпретация этого окружения и самоидентификация внутри него радикально изменились.

Таким образом, мы сможем понять космологию наших предков только попытавшись вновь проникнуть в их мир, переняв их способ интерпретации окружения. Моя конечная цель заключается в том, чтобы видеть и чувствовать так, как это делали мои предки. Для достижения этой цели, нам нужно глубже вникнуть в понятие мира и достичь понимания наиболее базовых факторов, пересечение которых создаёт мир вокруг нас. Мартин Хайдеггер станет нашим лучшим проводником в данном вопросе.

После Второй мировой войны Хайдеггер взялся за написание серии эссе содержащих феноменологическое описание человеческого «обитания» (технический термин в философии Хайдеггера, к которому мы вскоре вернёмся). Это описание включает четыре нераздельных аспекта: земля, небо, боги и смертные. Следующие эссе так или иначе затрагивают тему упомянутой «четверицы»: «К чему поэты?» (Wozu Dichter?, 1946), «Вещь» (Das Ding, 1950), «Язык» (Die Sprache, 1950), «Строительство, проживание, мышление» (Bauen Wohnen Denken, 1951), «...поэтически живёт человек...» (...dichterisch wohnet der Mensch..., 1951). Более раннее эссе, «Исток художественного творения» (Der Ursprung des Kunstwerkes, 1935- 1936), рассматривает оппозицию земли к миру. Как мы увидим, «world» проявляется через четверицу земли (die Erde), неба (der Himmel), богов (die Gottlichen) и смертных (die Sterblichen). Все эти эссе переведены на английский и собраны в антологии «Poetry, language, thought» (1971).

Косвенным образом анализ обитания является антимодернистским. Хотя он никогда подобного не заявлял, по факту Хайдеггер не описывал обитание современного человека на земле. Он описывал традиционное бытие, предшествовавшее современности. Однако он не делал это напрямую. Таким образом, хотя Хайдеггер никогда не позиционировал свои рассуждения об обитании как нечто помимо описания, оно, по сути своей, нормативно и представляет собой явный упрёк современном миру.

Рассуждения Хайдеггера о четверице также имеет языческий подтекст, ведь зачастую он (воспитанный католиком) использует язык политеизма, ссылаясь на «божеств» и «богов». Я не предлагаю считать Хайдеггера язычником. Как и Ницше, он верил, что возвращение к старым формам невозможно, но, как и у Ницше, его ностальгия по старым формам легко угадывается. Таким образом, хотя его описание четверицы нельзя считать «неоязыческим», его вполне можно использовать для неоязыческих целей. Также оно вполне пригодится и для нашей цели: найти ключ к миру предков.

В дальнейшем я буду опираться на описание четверицы сделанное Хайдеггером, но свободно адаптируя и расширяя его для моих целей (те, кто хочет узнать, где кончаются идеи Хайдеггера и начинаются мои, должны прочесть «Poetry, Language, Thought»).

 

2. Земля и небо

Давайте начнём с понятия «обитания» (Wohnen). В работе «Строительство, проживание, мышление» Хайдеггер отмечает, что глагол «строить» (bаиеп), произошёл от древневерхненемецкого слова bиап (родственное слово bиап также есть в древнеанглийском). Однако изначально bиап означало «оставаться, стоять на месте». «Истинное значение глагола bаиеп, а именно, обитать, было нами утеряно», пишет Хайдеггер. Далее, он связывает bиап с глаголом «to be». Слово bиап происходит от индоевропейского корня bheu, как и многие другие слова в английском и немецком (а также других языках индоевропейской языковой группы), означающие бытие. Например, немецкое bin (являюсь), bist (являешься), а также английские be, been (староанглийские beo, bid, beod).

Отсюда следует, что «to be» означает «обитать». Хайдеггер пишет: «ich bin, du bist означает: я обитаю, ты обитаешь. То, каким образом ты существуешь, и я существую, каким образом мы, люди, существуем на земле, это bиап, то есть обитание. Быть человеком — значит находится на земле и быть смертным. Это значит обитать» (PLT, 147). И чуть позже там же: «Обитание... это базовая характеристика Бытия в соответствии с которой существуют смертные» (PLT, 160).

Так что же такое обитание? Попросту говоря, обитание это то, что делают смертные на земле, под небом, относительно богов и, в процессе обитания, они порождают мир. Разумеется, такое объяснение мало что разъясняет, так что давайте разберём каждый элемент по очереди. Во-первых, рассмотрим значение земли.

Смертные (очень скоро мы обсудим, что в действительности это означает) обитают на земле. Но земля не значит «планета». Мы не испытываем опыт обитания на шаре. Земля — это почва у нас под ногами, тянущаяся во все стороны, насколько хватает глаз, без границ. Из земли произошло всё, что мы видим вокруг нас. Не только растительность произошла из земли, что очевидно, но также, в определённом смысле, животные и мы. Всё привязано к земле, всему дан дом на ней и пропитание. Хайдеггер пишет:

«Такой выход наружу, такое распускание-расцветание как таковое, и все это в целом греки называли «фюсис». Фюсис вместе с тем просветляет все, на чем основывает человек свое проживание. Мы эту основу именуем «землею». С тем, что разумеет здесь это слово, не следует смешивать ни представление о почве, ни астрономическое представление о планете. Земля — то, внутрь чего распускание-расцветание прячет все распускающееся как таковое. В распускающемся бытийствует земля — как то, что прячет» (PLT, 42).

И я бы добавил: мы чувствуем себя привязанными к земле в глубинной части своего естества, которую называем «биологической», невыбранную нами и нам неподвластную.

Она соединяет нас физически и психологически с землёй, с флорой, фауной, с циклами рождения и умирания.

Говоря о человеке живущим на земле, мы одновременно говорим о том, что он живёт под небом (Хайдеггер вновь и вновь подчёркивает нераздельность значений земля, небо, боги, смертные и настаивает, что одно предполагает другое). Хайдеггер описывает небо следующим образом:

«Небо — это сводчатый путь солнца, курс меняющейся луны, блуждающих блесков звёзд, череда времён года, свет и сумерки дня, мрак и свечение ночи, милосердие и жестокость погоды, дрейфующие облака и синяя бездна эфира. Когда мы говорим небо, мы уже думает об остальных трёх вместе с ним, при этом забывая о единстве всей четвёрки» (PLT, 149).

Земля даёт нам приют, в то время как небо простирается над нами, и, в каком-то смысле, подчиняет нас. Но есть и другой, ещё более важный контраст между небом и землёй. Земля не только даёт приют, но и скрывает. Земля полна загадочности, полная тайн, скрытых в тёмных уголках. И эта загадочность, как я предполагаю, сродни загадке внутри нас: ужасающая фактичность нашего генотипа, наши необъяснимые побуждения и импульсы, зов природы внутри нас, которому невозможно противиться.

Когда мы хотим узнать что-то о земле (и о нас самих), мы выносим это на свет неба — буквально и фигурально. Небо раскрывает. Земля всегда держит вещи внутри себя, всегда скрывает. Когда свет падает на вещи, которые мы достали из земли, они становятся раскрытыми. Когда приходит ночь, земля временно побеждает в своих попытках скрыть, и сокрытое сущее земли, предстаёт перед нами как жуткое и сверхъестественное.

Мы находим камень в глубинах пещеры и выносим его на дневной свет, чтобы получше разглядеть. Когда мы что-то лучше понимаем, скажем, наш генотип, мы говорим, что на эту проблему «пролит свет», а мы сами становимся «просвещёнными» по этому вопросу. Чтобы «узнать вещи» на наиболее базовом, чувственном уровне, нам нужно вынести их на солнечный свет (зрение, для которого нам необходим свет, всегда было образцом чувственного осознания). Но солнце также всегда представляло для нас идеал; подобные суждения встречаются, в том числе, и у Платона. Чтобы в действительности познать вещи, человеку необходимо выйти за предел чувстенного осознания и понять их в свете идеала: идей, образцов, моделей, законов, теорий и так далее.

Как я отмечал в своём эссе «Что такое руна?», небо и земля не воспринимаются нами также как предметы в небе и на земле. Хотя земля и небо вполне ощутимы, в определённом смысле они не являются объектами вовсе, так как мы никогда не видим их границ: с нашей позиции, мы не видим ни границ неба, ни границ земли. Все остальные объекты находятся либо на земле, либо в небе, но сами они не предстают перед нами в виде объектов, находящихся в более широком контексте или горизонте. Это наделяет небо и землю особой фундаментальностью, делая основным контекстом и ограничителем для всего сущего, и, так или иначе, нашими крайними границами значения, в рамках которых нами понимается всё остальное. Именно на противопоставлении неба и земли основывается традиционное разделение на ураническое и хтоническое (данное разделение Хайдеггер не упоминал).

В акте вынесения сущего из земли на свет неба (любым способом), мы обнаруживаем дихотомию внутри нас, которая отражает дихотомию неба и земли. Внутри меня есть, в первую очередь, «биологическая» или «естественная» часть, о которой упоминалось ранее. Внутри меня есть почва, коренная порода невыбранной, фиксированной идентичности. Но также есть и другая часть меня, которая возникает в определённый момент из этой коренной породы и парит над ней. Это часть, которая стремится понять, вытащить то, что скрыто, на свет. Будь то сокрыто в земле под моей стопой, или внутри меня; в глубинах загадочной, невыбранной биологической почвы, которая существовала ещё до формирования моего осознанного чувства идентичности.

Эта часть, жаждущая понимания, имеет много имён, одно из них — дух. И так как наш дух стремится вытащить вещи из земли, из сокрытия, на свет неба, мы идентифицируем и наш дух с небом. Дух тоже где-то «там наверху», родственный идее и идеалу. Он тоже высится над землёй, которая, — в отличие от проснувшегося духа, — спит во тьме. Таким образом, из разделения между землёй и небом сформировалось разделение между материей и духом, а также материей и формой (хотя я использую здесь философские термины, это базовое разделение выражалось бесчисленное количество раз разными способами ещё до появления философии).

Мы хотим познать вещи, которые находятся в пределах двух основных горизонтов — неба и земли. В небе наше внимание приковывает солнце — и наказывает нас, если мы слишком долго всматриваемся в него в целях познания. Также нас влекут звёзды в небе, которые проявляются когда солнце сокрыто, они же указуют нам путь. Времена года и погода также являются объектами нашего любопытства, так как они имеют власть воздействовать на наши жизни сильнейшим, иногда катастрофическим образом. Если мы выучим их закономерности, нам, возможно, удастся улучшить свою долю в жизни. На земле мы желаем узнать образ жизни животных, растений и камней: откуда они пришли, какой силой обладают, и как мы можем использовать их для своих целей. Это любопытство, эта страсть вытащить природу сущего из сокрытия, познать её, овладеть ею в совершенстве, уникальны для человека.

 

3. Боги и смертные

Однако существует другая характеристика, выражающая уникальность человека глубже и фундаментальнее. Это наша способность изумляться существованию вещей. Мы поражены явным Бытием вещей. Я назвал этот аспект человеческого духа ekstasis (для более полной информации прочтите эссе «Дары Одина и его Братьев»).

Данная возможность доступна нам лишь потому, что мы смертны. Мы единственные животные, которые осведомлены о своём неизбежном конце. Тот факт, что я вообще существую и что моё существование столь скоротечно и шатко, наполняет меня удивлением и ужасом. Это даёт мне возможность изумляться фактичности всего остального — в особенности того, что бессмертно, в отличие от меня. Константы Бытия на земле и в небе, эти великие факторы, наполняют меня трепетом. Эти факторы являются богами, их Хайдеггер называл «божества». Изумление Бытию этих постоянных свойств жизни и существованию как таковому, можно считать интуицией присутствия бога (см. эссе «Взывая к богам»).

Теперь взглянем на то, как функционирует четверица. Смертные живут на земле, которая даёт им приют под небом. Живя между небом и землёй, смертные находятся между скрывающим и открывающим, или скрывающим и правдой. Они извлекают вещи из сокрытия на свет, стремясь к идеалу правды, ясности и просвещения, представленному дневным небом, в то же время постоянно признавая, что раскрытие никогда не победит сокрытие. Открытое небо никогда не победит дающую приют, скрывающую землю. Ураническое и хтоническое должны разделять власть. Именно смертность смертных открывает им ужасность самого Бытия: изумление тому, что сущее вообще существует. И в этом изумлении, они сталкиваются с константами существования: бессмертными богами.

Смертное существование — жизнь между дающей убежище землёй и переменчивым небом, в сознании присутствия божественного—это обитание. Хайдеггер говорит, что:

«Обитание смертных состоит в сохранении земли — если понимать это слово в старом значении, известном ещё Готхольду Лессингу. Сохранить, — значит не только уберечь от опасности. Сохранить в действительности, значит позволить чему-то существовать в соответствии с собственной волей. Сохранить землю это больше чем эксплуатировать её или изнашивать. Сохранить землю — не значит освоить её или подчинить, так как это фактически является разграблением» (PLT, 150).

Смертные «сохраняют» землю и «принимают» небо. Они отправляются к Солнцу и путешествуют на Луну, на звёзды направлены их взгляды, на времена года, с их благословением и жестокостью; они не обращают ночь в день, ни день в тревожное беспокойство» (PLT, 150). Здесь мы видим антимодернистский подтекст у Хайдеггера: смертные (то есть, подлинные, пре-модерновые люди) практиковали то, что Хайдеггер называет Gelassenheit (позволять-вещам-быть, отрешённость, невмешательство). Они принимали землю и небо с определённым смирением. Они не стремились силой изменить их и то, что находилось в них. Они также не пытались разрушить естественные ограничения, которые небо и земля накладывают на наши жизни (например, они не старались «обратить ночь в день»).

Но есть ещё кое-что:

«Смертные обитают в ожидании проявления божеств как божеств. На божеств возлагают они надежды в делах, в которых больше не на кого надеяться. Они ждут намёков на их присутствие и не ошибаются в их отсутствии. Они не создавали своих богов и не поклонялись идолам. В самые тёмные времена, они ожидают ушедший идеал» (PLT, 150).

Другими словами смертные позволяли богам явиться им. Они не возводили новых богов или идолов и не служили им (например, деньги, государство, народ, «демократия», «равенство», «многообразие», и т. п.). Когда же возникало подозрение, будто бы боги покинули их, они не покидали своих богов, но готовились к их возвращению. Вот что значит обитать — в точке пересечения между нами (смертными), землёй, небом и богами.

Обитая, говорит Хайдеггер, мы создаём мир. Мир «происходит» в людях извлекающих вещи из сокрытия. Другими словами, раскрывающими истину (которая, опять же, просто открывается; см. эссе Хайдеггера «О сущности истины»). Мир — не значит планета или Вселенная. Мир, в котором мы живём, это «место», но это место, сформированное нашими попытками понимания, попытками осветить вещи и выразить то, что мы открыли. Мир, иными словами, это человеческий мир; это жизнь в «человеческую эпоху». Это земля и небо, и всё что лежит в них, когда сталкивается с человеком — в основном — в форме мифов, поэзии, философии и науки (то есть, в формах человеческой культуры как таковой).

 

4. Заключение: «Поэтически человек обитает»

Как уже было отмечено, все эти формы основаны на ekstasis — на нашей возможности быть изумлёнными фактом, что вещи существуют. Однако первичное выражение ekstasis может быть найдено в поэзии (которая, в мире наших предков, неотделима от мифа). «Поэзия» происходит от греческого слова poiesis, которое попросту значит «делать». То, что мы называем поэзией, на самом деле, является первичной формой делания.

Хайдеггер говорит нам, что «поэзия, как подлинное изучение измерения обитания, есть первичная форма строительства. Поэзия в первую очередь обеспечивает обитание человека в самой своей природе, в самой своей сути. Поэзия это первоначальное принятие обитания» (PLT, 227). Но что означает этот странный комментарий? Хайдеггер даёт нам подсказку, когда в другом месте говорит «Поэзия — это высказывание о несокрытости сущего» (PLT, 74). Поэзия это высказывание Бытия.

Поэзия говорит тогда, когда человек поражён при виде Бытия. В виде простого примера рассмотрим знаменитое хайку Басё:

Здесь поэт пытается выразить момент, на который другие вряд ли обратили бы внимание; созвездие элементов — пруд, лягушка, всплеск воды — иные люди принимают как должное. Поэт, однако, поражён фактом существования этих вещей, и он пытается выразить Бытие этих вещей, и Бытие этого неповторимого момента словами.

Другие формы искусства имеют схожие корни. Художник проходит мимо дерева, которое видят тысячи людей каждый день, но что-то останавливает его, когда его взгляд скользит по нему, и он сподвигнут — побуждён — нарисовать его. Художник захвачен опытом переживания Бытия дерева — он переживает восхищение от факта, что дерево вообще существует. После чего он пытается поймать это Бытие в картине — и воспроизвести это ощущение восхищения в зрителях, которые будут лицезреть картину.

Поэзия запечатлевает Бытие сущего. Это наиболее базовый элемент, что делает нас людьми. Мы существа, поражённые Бытием и желающие выразить это. Поэзия — в том числе миф — это первичная форма данного выражения. Все остальные, чисто человеческие характеристики, основаны на этом и вытекают из этого. Включая философию и науку, которые возникли как противостояние поэтам и поэтическому вдохновению, хотя тайно и зависят от обоих (смотри мои рассуждения о поэтическом вдохновении в науке «Дары Одина и его Братьев»).

Даже Аристотель, который точно не обладал душой поэта, признавал, что «философия начинается с удивления» (то есть, изумления перед фактом Бытия).

Поэзия выражена языком, но Хайдеггер говорит нам, что язык это «не только и не в первую очередь слышимое и письменное выражение, направленное на коммуникацию». Изначально, язык это то, что открывает Бытие сущего и даёт ему выражение. «Где не бытийствует язык — в бытии камня, растения и животного, — там нет и открытости сущего, а потому нет и открытости не-сущего, пустоты» (PLT, 73). Здесь Хайдеггер переворачивает традиционное понимание языка с ног на голову. Язык не является в первую очередь формой устной или письменной коммуникации, но лишь во вторую. Для существования коммуникации необходимо существования информации для сообщения. И что, на самом базовом уровне, мы сообщаем с помощью языка? Мы сообщаем, что вещи существуют. Запечатление Бытия существ предшествует любой коммуникации и первая функция языка это, в определённом смысле, «поймать» переживание Бытия.

Мы существа, которые запечатлевают и сообщают Бытие в языке, и мы живём в мире построенном и наполненным информацией с помощью языка. На глубинном уровне это означает, что мир структурирован нашим пониманием Бытия сущего; нашими концепциями о том, чем являются вещи. Хайдеггер говорит, что «когда мы подходим к колодцу, когда идем по лесу, мы всегда уже тем самым проходим через слово «колодец», через слово «лес», даже если и не произносим эти слова и не думаем, что могли бы их произнести» (PLT, 132).

Хайдеггер подразумевает, что наше столкновение с существами структурировано и обусловлено нашими концептами этих существ — концептами, которые мы выражаем в языке. Колодец для меня не является уникальным индивидом — даже если я сталкиваюсь с ним в первый раз. Это колодец, объект, который представляется мне как соответствующий концепту в моей голове о предметах подобного рода. В соответствии с этим концептом я заранее ожидаю от колодца определённых характеристик, а других не ожидаю. В зависимости от богатства или скудности моего концепта, этот объект откроет мне своё Бытие в большей или меньшей степени.

В концептах, в языке, мы создаём новый мир, который выражает Бытие мира вокруг нас, также как и мир внутри нас. Мы будто желаем поймать и сохранить всё, что позволяют наши концептуальные возможности — вырвать это у ускользающего момента, уберечь от изменений и распада, и сохранить в янтаре наших слов. Хайдеггер цитирует Райнера Марию Рильке: «Мы пчёлы невидимого. Мы неистово расхищаем видимый мёд для того, чтобы собрать его в огромных золотых сотах Невидимого» (PLT, 130).

И, таким образом, мы создаём альтернативную концептуальную или языковую Вселенную идей, обобщений, классификаций, мифов, историй, теорий, идеалов и стандартов (моральных и других) — альтернативный мир, как «царство идей» Платона. Когда мы идём к колодцу или через рощу, когда мы вообще что-то делаем, мы всегда одновременно следуем и через альтернативный концептуальный мир.

Но концептуальные миры меняются, а могут быть даже утеряны для нас. Когда наши предки ходили по этой земле, когда они шли к колодцу или через рощу, они шли через слова своих поэтов. И поэты сказали им, что они живут на пересечении восьми миров, а их мир, девятый, в середине. У Хайдеггера мы узнаём, что означает обитать в мире на самом фундаментальном уровне. Обитать в этом мире — это существовать на более простом и базовом пересечении — между четверицей земли, неба, божеств и смертных. Принципиально, обитать в этом мире, значит поэтически рождать сам мир. Вспомним знаменитые слова Хайдеггера «мир мирует» (Welt weltet).

В следующем эссе, мы исследуем девятиричную космологическую систему, которая возникла в умах наших предков, когда они поэтически обитали в этом четверичном мире.

Counter-Currents/North American New Right,

   19  октября, 2012