Сара рассказала мне, почему у нее начался роман с Лоренсом. Это было нетрудно понять. Все мы в этом мире ищем свободы. Для меня свобода — это день, когда я не боюсь мужчин, которые придут меня убивать. Для Сары свобода — это долгое будущее, где она сможет жить жизнью по своему выбору. Я не думаю, что она слабая или глупая для того, чтобы жить той жизнью, для которой она родилась. Собака должна быть собакой, а волк должен быть волком — так говорится в пословице моей страны.

Но на самом деле в моей стране мы так не говорим. Откуда бы у нас взялась пословица, в которой упоминались бы волки? У нас две сотни пословиц про обезьян и три сотни — про маниок. Мы мудры насчет того, что нам знакомо. Но я заметила, что в вашей стране можно сказать что угодно, добавив к этому: «Так говорится в пословице моей страны». И тогда люди понимающе кивают и становятся очень серьезными. Это хороший прием. Свобода для Сары — это долгое будущее, где она сможет жить жизнью по своему выбору. Собака должна быть собакой, волк должен быть волком, пчела должна быть пчелой. Для такой девушки, как я, свобода состоит в том, чтобы добраться до конца каждого дня живой.

Будущее — это еще одно понятие, которое мне пришлось бы растолковывать девушкам из моей родной деревни. Будущее — это главный предмет экспорта моей страны. Оно так быстро уплывает из наших морских портов, что большинство моих соотечественников его никогда не видели, и они даже не знают, как оно выглядит. В моей стране будущее существует в виде золотых самородков, таящихся в скалах, или оно скапливается в темных ловушках глубоко под землей. Наше будущее прячется от света, но приходят ваши люди, наделенные талантом его обнажать. Вот так, мало-помалу, наше будущее становится вашим. Я восхищаюсь вашим колдовством, его тонкостью и разнообразием. В каждом поколении процесс отбирания будущего имеет свои особенности. Это верно, мы наивны. В моей деревне, к примеру, мы были просто ошеломлены тем, что будущее можно закачивать в сорокадвухгаллонные бочки и отвозить на перерабатывающие заводы. Это случилось, когда мы готовили ужин, и голубоватый дым очагов смешивался с густым паром над горшками с маниоком при свете золотистого вечернего солнца. Это произошло так быстро, что женщинам пришлось хватать нас, детей, и бежать с нами в джунгли. Мы спрятались там и слушали крики мужчин, оставшихся в деревне, чтобы сражаться, — а потом начался процесс очистки, процесс дистилляции, и будущее моей деревни было разделено на фракции. Самая тяжелая фракция, мудрость наших дедов и бабок, была использована как смола для покрытия ваших дорог. Промежуточные фракции — старательные сбережения наших матерей, начиная с маленьких монеток, которые они откладывают после сбора урожая, — они были использованы для питания ваших автомобилей. А самая легкая фракция — наши детские фантастические мечты, которым мы предавались в самые тихие часы полнолунных ночей, — что ж, она превратилась во что-то вроде газа, который вы закачиваете в баллоны и сохраняете накануне зимы. Вот так наши мечты вас согреют. Они стали частью вашего будущего, и я не виню вас за то, что вы ими пользуетесь. Наверное, вы даже не знаете, откуда они взялись.

Вы не плохие люди. Вы просто слепые, как и мы. Вы не видите настоящего, а мы — будущего. В центре временного содержания иммигрантов я улыбалась, когда тамошние служащие объясняли мне: «Вы, африканцы, потому приезжаете сюда, что не можете хорошо управлять своими странами». А я им говорила, что неподалеку от моей деревни течет широкая и глубокая река и под ее берегами есть темные пещеры, где живут слепые белесые рыбы. В пещеры, где они живут, не проникает свет, и после того, как сменились тысячи поколений этих рыб, они лишились зрения: оно стало им ни к чему. «Понимаете, что я имею в виду? — спрашивала я у служащих центра временного содержания. — Без света как можно сохранить зрение? Без будущего как можно сохранить представление об управлении страной? В моей стране мы могли стараться изо всех сил. Мы могли иметь самого умного министра внутренних дел завтраков. Мы могли иметь просто потрясающего премьер-министра самых тихих часов позднего вечера. Но когда наступают сумерки — понимаете? — наш мир исчезает. Он не способен видеть дальше светлого времени суток — потому что вы забрали завтрашний день. А поскольку у вас перед глазами только завтрашний день, вы не можете видеть того, что происходит сегодня».

Служащие центра временного содержания смеялись надо мной, качали головами и продолжали читать свои газеты. Иногда, прочитав газету, они отдавали ее мне. Мне нравилось читать ваши газеты, потому что для меня было очень важно научиться говорить на вашем языке так, как говорите вы. Когда в ваших газетах пишут о моей родине, ее называют развивающейся страной. Вы не стали бы называть мою страну «развивающейся», если бы не думали, что оставили нам будущее. Вот почему я знаю, что вы — не плохие люди.

Вы нам оставили то, что вам самим больше не нужно. Когда вы думаете о нашем континенте, вы, наверное, представляете себе дикую природу — львов, гиен и обезьян. А когда я думаю о своей родине, я представляю себе все поломанные машины, все поношенное, вышедшее из строя, искореженное и потрескавшееся. Да, у нас есть львы. Они спят на крышах ржавых контейнеров. И гиены у нас есть. Они пожирают головы солдат, которые не успели дезертировать с поля боя. А обезьяны? Обезьяны живут за пределами нашей деревни, они играют на куче старых компьютеров, которые вы прислали в помощь нашей школе — школе, в которой нет электричества.

Вы отобрали будущее у моей страны и прислали в мою страну предметы из своего прошлого. У нас нет семени, у нас есть шелуха. У нас нет духа, у нас есть череп. Да, череп. Именно череп мне приходит на ум, когда я пытаюсь подобрать самое подходящее название для моей страны. Если бы премьер-министр самых тихих часов позднего вечера в один прекрасный день позвонил бы мне и сказал: «Пчелка, тебе выпала величайшая честь — дать название нашему древнему горячо любимому континенту», я бы ответила: «Сэр, наш мир стоит назвать Голгофой, местом черепа».

Это было бы хорошее название для моей деревни, еще даже до того, как пришли люди, сожгли наши дома и стали бурить землю в поисках нефти. Это было бы хорошее название для поляны вокруг лимбового дерева, где мы в детстве качались на привязанной к веревке старой автомобильной покрышке и прыгали на сиденьях разбитого «пежо» моего отца и разбитого «мерседеса» моего дяди. Из этих сидений торчали пружины. Мы качались и прыгали и пели церковные песни из книжки с гимнами, у которой была оторвана обложка, а страницы были скреплены изолентой. Голгофа была тем местом, где я выросла, куда даже миссионеры заезжали ненадолго и оставляли нам священные книги в таком состоянии, что их не стоило увозить с собой в вашу страну. В нашей деревне в единственной Библии недоставало всех страниц после сорок шестого стиха двадцать седьмой главы Евангелия от Матфея, поэтому наша религия заканчивалась словами: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты меня оставил?»

Вот так мы жили, счастливо и безнадежно. Я тогда была маленькая и не грустила о будущем, потому что не знала, что оно должно у меня быть. Об остальном мире мы знали только по вашим старым-престарым кинофильмам. Это были фильмы о людях, которые вечно куда-то спешили. Порой они куда-то спешили на реактивных самолетах, порой — на мотоциклах, а порой — вверх тормашками.

Новости мы узнавали по каналу, который можно было бы назвать «Голгофа-ТВ». Это такой канал, программу которого нужно составлять самостоятельно. От телевизора осталась только деревянная коробка, и эта коробка валялась в красной пыли под лимбой, и моя сестра Нкирука, бывало, засовывала голову в эту коробку и как бы появлялась на экране. Это очень хороший прием. Теперь я знаю, что мы должны были назвать это реалити-шоу.

Моя сестра поправляла платье, прицепляла к волосам цветок, вот так, улыбалась с экрана и говорила: «Здравствуйте, это новости Би-би-си. Сегодня с неба будет падать мороженое, и никому не придется идти на реку за водой, потому что из города приедут инженеры и поставят посреди деревни колонку». А мы, остальные дети, сидели полукругом вокруг телевизора и смотрели, как Нкирука передает новости. Нам нравилось слушать ее мечты. В приятной предвечерней тени мы ахали от восторга и восклицали: «Вот это да!»

Одно из хороших качеств телевидения в заброшенном мире состоит в том, что с телевизором можно поговорить. Бывало, мы кричали Нкируке:

— А этот снег из мороженого, он когда точно пойдет?

— Ближе к вечеру, конечно, когда станет прохладнее.

— А откуда вы это знаете, госпожа дикторша?

— Знаю, потому что должно быть прохладно, иначе мороженое растает. Вы что, дети, такие глупые? Ничего не знаете?

А мы сидели и кивали друг другу: конечно, конечно, сначала должно было стать прохладно. Нам ужасно нравились телевизионные новости.

В такую же игру с телевизором вы можете играть в своей стране, но будет труднее, потому что телевизор не станет вас слушать. Наутро после той ночи, когда Лоренс впервые остался в доме Сары, Чарли захотел, чтобы включили телевизор. Я услышала, как Чарли проснулся, когда Сара и Лоренс еще спали, и зашла в его комнату. Я сказала: «Доброе утро, младший братик, хочешь завтракать?» А он ответил: «Нетушки, не хочу я завтрыкать, я хочу ТЕЛЕВИЗОР». А я спросила: «Мамочка разрешает тебе смотреть телевизор до завтрака?» Чарли посмотрел на меня очень терпеливо, но с видом учителя, который уже три раза подсказал тебе правильный ответ, а ты все время его забываешь. «Так ведь мамочка спит», — сказал Чарли.

И мы включили телевизор. Мы смотрели на экран, не включая звук. Шел утренний выпуск новостей Би-би-си, показывали премьер-министра, произносящего речь. Чарли склонил голову к плечу, глядя на экран. Его бэтменские ушки легли набок.

— Это Джокер, да? — спросил он.

— Нет, Чарли. Это премьер-министр.

— Он хороший или злюка?

Я задумалась.

— Половина людей считает, что он хороший, а половина — что он злюка.

Чарли захихикал.

— Очень-очень глупо, — сказал он.

— Это демократия, — сказала я. — Если бы ее не было, ты бы ее захотел.

Мы сидели и смотрели, как шевелятся губы премьер-министра.

— А чего он говорит? — спросил через некоторое время Чарли.

— Он говорит, что сделает снег из мороженого.

Чарли повернул голову и посмотрел на меня.

— КОГДА? — спросил он.

— Примерно в три часа дня, если погода будет прохладная. А еще он говорит, что молодым людям из других стран, которые убежали от беды, будет позволено остаться в этой стране, лишь бы только они работали и не делали ничего плохого.

Чарли кивнул:

— Премьер-министер хороший.

— Из-за того, что он добр к беженцам?

Чарли отрицательно покачал головой:

— Из-за мороженого снега.

Послышался смех. Я обернулась и увидела Лоренса. Он стоял на пороге в халате, босой. Не знаю, долго ли он слушал наш разговор.

— Ну, — сказал он, — теперь мы знаем, как купить голос этого мальчика на выборах.

Я опустила глаза. Мне было неловко смотреть на Лоренса.

— О, не смущайся, — сказал он. — У тебя все просто замечательно получается с Чарли. Пойдем позавтракаем.

— Хорошо, — сказала я. — Бэтмен, завтракать хочешь?

Чарли посмотрел на Лоренса и снова покачал головой. Я стала переключать каналы, в конце концов нашла тот, который нравился Чарли, а потом спустилась и вошла в кухню.

— Сара еще спит, — сообщил Лоренс. — Думаю, ей надо хорошенько отдохнуть. Чай или кофе?

— Чай, благодарю вас.

Лоренс вскипятил воду в чайнике и приготовил чай мне и себе. Он осторожно поставил кружку на стол передо мной и повернул ее ручкой ко мне. Он сел за стол напротив меня и улыбнулся. Кухню озаряло солнце. Это был желтый-прежелтый теплый свет, но ненавязчивый. Из-за него казалось, что каждый предмет как бы светится изнутри. Лоренс, кухонный стол с чистой голубой хлопчатобумажной скатертью, оранжевая кружка Лоренса и моя желтая кружка — все это светилось изнутри. Из-за этого света мне стало необычайно радостно. «Это здорово», — подумала я.

Но Лоренс посмотрел на меня серьезно.

— Послушай, — сказал он, — думаю, нам нужно придумать для тебя план. Скажу прямо: я считаю, тебе стоит сходить в местное отделение полиции и рассказать о себе. Не думаю, что ты должна подвергать Сару опасности. Для нее небезопасно тебя прятать.

— Она меня не прячет. Вот я с вами сижу.

— Это не смешно.

— Но ведь меня никто не ищет. Зачем же мне идти в полицию?

— Я думаю, что это неправильно — то, что ты здесь находишься. Думаю, для Сары сейчас это нехорошо.

Я подула на чай. От кружки поднимался пар, и пар тоже светился.

— Вы думаете, что для Сары сейчас хорошо, чтобы здесь были вы, Лоренс?

— Да. Да, я так думаю.

— Она хороший человек. Она спасла мне жизнь.

Лоренс улыбнулся.

— Я очень хорошо знаю Сару, — сказал он. — Она мне все рассказала.

— Значит, вы должны верить, что я остаюсь здесь только для того, чтобы ей помочь.

— Не уверен, что ты — та помощница, в которой она нуждается.

— Я такая помощница, которая будет заботиться о ребенке Сары, как если бы он был моим братом. Я такая помощница, которая будет прибирать в доме Сары, стирать ее одежду и петь ей песни, когда она загрустит. А какой вы помощник, Лоренс? Может быть, вы такой помощник, который приезжает только тогда, когда ему нужна сексуальная близость?

Лоренс снова улыбнулся.

— Я не стану на это обижаться, — сказал он. — Ты из тех женщин, у которых смешное отношение к мужчинам.

— Я из тех женщин, которые видели, как мужчины делают совсем не смешные вещи.

— О, пожалуйста. Это Европа. Тут мы более ручные, скажем так.

— Не такие, как мы, думаете?

— Можно и так сказать.

Я кивнула:

— Волк должен быть волком, собака должна быть собакой.

— Так говорят в вашей стране?

Я улыбнулась.

Лоренс нахмурился.

— Я тебя не понимаю, — сказал он. — Думаю, ты не осознаешь, насколько серьезно твое положение. Если бы осознавала, не улыбалась бы.

Я пожала плечами:

— Если бы я не могла улыбаться, наверное, мое положение стало бы еще более серьезным.

Мы пили чай. Лоренс смотрел на меня, я — на него. У него были зеленые глаза — зеленые, как у девушки в желтом сари в тот день, когда нас выпустили из центра временного содержания. Он смотрел на меня не моргая.

— Что вы сделаете? — спросила я. — Что вы сделаете, если я не пойду в полицию?

— Донесу ли я на тебя, ты имеешь в виду?

Я кивнула. Лоренс стал стучать пальцами по кружке с чаем.

— Я сделаю так, как будет лучше для Сары.

Страх охватил меня, у меня защемило под ложечкой. Я не спускала глаз с пальцев Лоренса, барабанящих по кружке. Кожа у него была белая, как яйцо чайки, и такая же тонкая. А пальцы — длинные и гладкие. Они охватывали оранжевую фарфоровую кружку, словно он держал в руках какого-то детеныша, который может сделать что-нибудь глупое, если дать ему убежать.

— Вы осторожный человек, Лоренс.

— Пытаюсь быть таким.

— А зачем?

Лоренс негромко рассмеялся:

— Посмотри на меня. Я не слишком талантлив. Не ослепительно красив. Все, что обо мне можно сказать наверняка, это то, что мой рост шесть футов и один дюйм и что я не окончательно тупой. Таким, как я, дается только одна жизнь, вот я и стараюсь за нее держаться.

— Вам нравится Сара?

— Я люблю Сару. Ты не можешь представить, что она для меня значит. Без нее моя жизнь — полное дерьмо. Я работаю в самом отвратительном, бессердечном бюрократическом учреждении, моя работа совершенно бессмысленна, а мой босс делает так, чтобы мне захотелось покончить с собой — честно. Я приезжаю домой, а дети капризничают, Линда целыми днями ворчит или болтает без конца о какой-то чепухе. И только когда я нахожусь рядом с Сарой, я чувствую, что делаю то, что я сам выбрал. Даже сейчас, когда я сижу и говорю с тобой. Вот мы с тобой сидим и разговариваем в самой обычной английской кухне, и это просто невероятно. Это в миллионе миль от всего, что могло произойти в моей жизни, а все благодаря Саре.

— Вы боитесь, что я уведу от вас Сару. Вот почему вы не хотите, чтобы я здесь оставалась. Что именно сейчас я смогу изменить ее жизнь сильнее, чем это нужно.

— А ты боишься, что она в своей новой жизни о тебе совсем забудет.

— Да. Это так, да. Но вы не можете себе представить, что случится со мной, если я потеряю Сару. Я рассыплюсь на кусочки. Разобьюсь, как бутылка. Бам… Мне придет конец. И это пугает меня, пусть даже вам кажется, что это звучит чересчур пафосно…

Я сделала глоток чая. Я очень осторожно попробовала его и продолжила:

— Но это совсем не пафосно. В моей стране смерть гоняется за людьми. В вашей стране она начинает шептать тебе на ухо и уговаривать покончить с собой. Я знаю это, потому что слышала этот шепот в центре временного содержания. Смерть есть смерть, и мы все ее боимся.

Лоренс стал вертеть в руках кружку:

— Ты действительно бежишь от смерти? Это правда? Очень многие из тех, кто приезжают сюда, стремятся к комфортной жизни.

— Если меня депортируют в Нигерию, меня там арестуют. Если узнают, кто я такая и что я видела, политики найдут способ меня убить. Или, если мне повезет, меня посадят в тюрьму. Очень многие, кто видел, что вытворяют нефтяные компании, надолго садятся в тюрьму. А в нигерийской тюрьме происходят ужасные вещи. Если люди оттуда выходят, они потом как немые.

Лоренс медленно покачал головой и устремил взгляд на свою кружку:

— Понимаешь, вот ты мне все это рассказываешь, но мне как-то не верится. Все у тебя будет хорошо. Я уверен, ты что-нибудь придумаешь. Мне нетрудно донести на тебя в полицию. Я могу просто пойти и сделать это. И тогда ко мне вернется моя жизнь.

— А как насчет моей жизни?

— Это не моя проблема. Я не могу отвечать за все неприятности в мире.

— Даже если ваша жизнь уничтожит мою?

— Послушай, что бы ни должно было случиться с тобой, все равно рано или поздно случится — независимо от того, сделаю я что-то или нет. Это не твоя страна. За тобой придут — даже не сомневайся. За всеми вами придут в конце концов.

— Вы бы могли меня спрятать.

— Ну да, как Анну Франк на чердаке. Очень здорово для нее все закончилось.

— Кто такая Анна Франк?

Лоренс зажмурился, сцепил пальцы рук за головой и вздохнул.

— Еще одна девушка, которая не была моей проблемой, — ответил он.

Я почувствовала, как внутри меня вскипает злость — такая свирепая, что у меня даже глаза разболелись. Я хлопнула ладонью по столу. Лоренс резко открыл глаза.

— Сара возненавидит вас, если вы донесете на меня в полицию!

— Сара ничего не узнает. Я видел, как работают люди из иммиграционной службы. За тобой придут ночью. У тебя не будет времени сказать Саре ни слова.

Я встала:

— Я найду способ. Я найду, как рассказать ей о том, что бы вы ни сделали. И еще я найду способ рассказать Линде. Я разобью обе ваши жизни, Лоренс. Вашу семейную жизнь и вашу тайную жизнь.

Лоренс явно удивился. Он встал и заходил по кухне. Прочесал пальцами волосы.

— Ну да, — проговорил он. — Это ты можешь.

— Могу. И пожалуйста, не думайте, что я прощу вас, Лоренс. Я постараюсь сделать вам больно.

Лоренс остановился у окна и стал смотреть на сад.

— О! — произнес он.

Я ждала. Он долго молчал, а потом сказал:

— Это забавно. Я всю ночь не спал, все лежал и думал, что с тобой делать. Я думал о том, что было бы лучше для Сары и что было бы лучше для меня. Честно, мне даже в голову не пришло, на что ты способна. А надо было бы подумать. Я просто предполагал, что ты не станешь слишком сильно сопротивляться. Когда Сара рассказывала о тебе, я представлял тебя… ну, не знаю… во всяком случае, не такой.

— Я прожила в вашей стране два года. Я выучила ваш язык и ваши правила. Теперь я больше похожа на вас, чем на себя.

Лоренс опять негромко рассмеялся.

— На меня ты вряд ли похожа, — тихо сказал он.

Он снова сел за кухонный стол и обхватил голову руками.

— Я дерьмо, — проговорил он. — Я неудачник, и ты ударила меня под дых. — Он поднял голову и посмотрел мне в глаза. — На самом деле ты ничего не расскажешь Линде, правда?

Вид у него был изможденный, несчастный. Я вздохнула и села напротив него:

— Нам стоило бы подружиться, Лоренс.

— Как это возможно?

— Вы и я — мы не такие разные, как вы думаете.

Лоренс расхохотался:

— Я только что признался, что сдал бы тебя с потрохами при первой возможности. Ты — храбрая маленькая беженка, а я — эгоистичный подонок. Думаю, я четко обрисовал наши роли, правда?

Я покачала головой:

— Я тоже эгоистка, вы это знаете.

— Нет. Этого о тебе не скажешь.

— Теперь вы считаете меня милой девочкой, да? Да вы до сих пор не верите в мое существование. Вам в голову не приходит, что я могу быть такой же умной, как белый человек. И эгоистичной я тоже могу быть — как белый человек.

Я вдруг поняла, что кричу — вот как сильно я разозлилась. А Лоренс только рассмеялся:

— Эгоистка? Ты? Взяла из коробки последнюю печенюшку, да?

— Из-за меня повесился муж Сары, — сказала я.

Лоренс посмотрел на меня ошеломленно:

— Что?

Я отпила еще немного чая, но он остыл, и я поставила кружку на стол. Свет в кухне тоже начал остывать. Я смотрела, как предметы перестают светиться изнутри, и почувствовала, как у меня холодеют кости. Злость меня покинула.

— Лоренс?

— Да?

— Может быть, мне было бы лучше уйти куда-нибудь.

— Стой. Подожди. Что ты мне только что сказала?

— Может быть, вы были правы. Может быть, для Сары и Чарли, да и для вас будет лучше, если я уйду отсюда. Я просто могу убежать. Я хорошо бегаю, Лоренс.

— Заткнись, — прошептал Лоренс и схватил меня за руку.

— Отпустите! Мне больно!

— Тогда скажи мне, что ты наделала.

— Я не хочу ничего вам говорить. Мне страшно.

— Мне тоже. Говори.

Я схватилась за край стола. От страха мне было трудно дышать.

— Сара сказала, что это странно — что я пришла в день похорон Эндрю.

— И?..

— И это не было совпадением.

Лоренс отпустил мою руку, быстро встал и снова сцепил руки за головой. Он подошел к окну и долго стоял ко мне спиной. А потом обернулся.

— Что произошло? — тихо проговорил он.

— Не думаю, что должна вам рассказывать. Мне вообще ничего не стоило говорить. Я просто разозлилась.

— Расскажи мне.

Я опустила взгляд на свои руки, сжавшие край стола. Я поняла, что мне хочется кому-то рассказать о случившемся, а еще я понимала, что никогда не смогу рассказать об этом Саре.

Я посмотрела на Лоренса:

— Я позвонила Эндрю в то утро, когда меня выпустили из центра временного содержания. Я сказала ему, что приду.

— И это все?

— Потом я шла сюда пешком от центра временного содержания иммигрантов. Добралась за два дня. И спряталась в саду. Вон там, за кустом, под которым сидит кошка. — Я указала за окно и продолжила: — Я ждала. Я не знала, что делать, не знала, чего хочу. Наверное, я хотела сказать Саре спасибо за то, что она меня спасла, но еще мне хотелось наказать Эндрю за то, что он позволил тем мерзавцам убить мою сестру. Я не знала, как поблагодарить Сару и как наказать Эндрю, поэтому я ждала. Я ждала два дня и две ночи, и мне нечего было есть, поэтому я вылезла ночью из-под куста и съела семена из кормушки для птиц и попила воды из крана, который торчит из стены дома. Днем я смотрела на дом и слушала их голоса, когда они выходили в сад. Я видела, как Эндрю разговаривал с Сарой и Чарли. Он был ужасен. Он все время был злой. Он не хотел играть с Чарли. Когда Сара к нему обращалась, он только пожимал плечами или кричал на нее. И когда он оставался один, он не переставал кричать и пожимать плечами. Он мог встать у изгороди сада и говорил сам с собой, а иногда он кричал на себя или бил себя по голове кулаком, вот так. Он много плакал. Иногда он падал на колени в саду и плакал целый час. И тогда я поняла, что он наполнен злыми духами.

— У него была клиническая депрессия. Для Сары это было очень тяжело.

— Я думаю, ему самому тоже было очень тяжело. Я долго за ним наблюдала. Как-то раз, когда он плакал, я не спускала с него глаз и забыла хорошенько спрятаться, а он вдруг поднял голову и увидел меня. Я подумала: «О нет, только не это, Пчелка!» Но Эндрю пошел ко мне. Он уставился на меня и проговорил: «О боже! Ты не настоящая, тебя здесь нет, просто убирайся вон из моей чертовой головы!» А потом он крепко зажмурился и стал тереть закрытые глаза, а я быстро спряталась под кустом. А когда он открыл глаза и посмотрел туда, где я только что стояла, он меня не увидел. И тогда он снова начал сам с собой разговаривать.

— Он решил, что ты ему померещилась? Бедняга.

— Да, но сначала мне не было его жалко. Я его пожалела только потом. На третий день он снова вышел в сад, когда Сара была на работе, а Чарли — в детском саду. Кажется, он был пьяный. Он говорил медленно и путано.

— Скорее всего, он принял свое лекарство, — предположил Лоренс. Его лицо побелело, он посмотрел на меня блестящими глазами и сказал: — Продолжай.

— Было раннее утро. Эндрю начал кричать. Он говорил: «Выходи, выходи, чего тебе надо?» Я молчала. «Пожалуйста, — крикнул он, — я знаю, что ты — призрак. Чего ты хочешь? Что тебе дать, чтобы ты ушла?» И тогда я выбралась из-под лаврового куста, а он попятился. «Я не призрак», — сказала я. А он сказал: «Ты не настоящая, ты просто у меня в голове, тебя здесь нет». Он закрыл глаза и стал мотать головой. Пока его глаза были закрыты, я подошла к нему близко, чтобы можно было дотянуться до него рукой. И когда он открыл глаза и увидел меня совсем близко, он вскрикнул и убежал в дом. Вот тогда мне стало его жалко. Я пошла за ним в дом. «Пожалуйста, послушайте, — сказала я. — Я не призрак. Я пришла к вам, потому что больше никого не знаю». Тогда Эндрю сказал: «Прикоснись ко мне. Докажи, что ты не призрак». Я подошла ближе и прикоснулась к его руке. Почувствовав прикосновение, он опять зажмурился и долго не открывал глаза, но потом все же открыл и стал, пятясь, подниматься по лестнице. Я поднималась вслед за ним. Он кричал: «Уйди! Уйди!» Он вбежал в свой кабинет и закрыл за собой дверь. Я остановилась перед дверью и крикнула: «Не бойтесь меня! Я просто человек!» Но он не отвечал, и я ушла.

У Лоренса дрожали руки. Поверхность чая в его кружке подернулась рябью.

— Через некоторое время я вернулась в дом. Эндрю стоял на стуле посередине комнаты. Он привязал электрический провод к деревянной балке под потолком. А другим концом провода он обвязал свою шею. Он смотрел на меня, а я — на него. А потом он прошептал: «Это было так давно, правда? Давно и далеко. Почему ты не осталась там?» И я сказала: «Простите, но там небезопасно». А Эндрю сказал: «Я знаю: ты умерла там. Ты просто у меня в голове». Он долго на меня смотрел. Глаза у него были красные, он дико озирался по сторонам. Я шагнула к нему, а он начал кричать: «Если ты подойдешь ближе, я спрыгну со стула». И я остановилась. Я спросила: «Зачем вы это делаете?» Он очень тихо ответил: «Потому что я понял, что я за человек». Я сказала: «Но вы хороший человек, Эндрю. Вам не все равно, каков этот мир. Я читала ваши статьи в газете „Таймс“, когда изучала английский». Эндрю покачал головой. Он сказал: «Слова — ничто. Я — тот человек, которого ты видела на пляже в Африке. Этот человек знает, где нужно ставить запятые, но он не отрубит себе палец ради того, чтобы спасти тебя!» А я улыбнулась ему и сказала: «Теперь это не имеет значения. Посмотрите: я здесь, и я жива». Он долго думал над моими словами. Потом сказал: «Что случилось с той девушкой, которая была с тобой?» И я ответила: «С ней все в порядке. Просто она не смогла поехать со мной». Тогда он посмотрел мне прямо в глаза. Он смотрел и смотрел, и я не смогла выдержать его взгляд и опустила глаза. И тогда он сказал: «Лгунья». А потом зажмурился и шагнул со стула. И стал так страшно хрипеть. Так хрипела моя сестра, когда ее убивали.

Лоренс схватился руками за край кухонного стола.

— Черт, — выдохнул он.

— Я пыталась помочь ему, но он был слишком тяжелый. Я не могла его приподнять. Я пыталась это сделать, пока не устала. Я плакала, но никак не могла снять его тело с провода. Я подставила стул ему под ноги, но он оттолкнул стул. Потом он перестал бороться, но он был еще жив. Я видела, что его глаза смотрят на меня. Он поворачивался, вися на проводе. Он поворачивался очень медленно, и всякий раз, когда он оказывался лицом ко мне, его глаза смотрели на меня. Глаза у него выпучились, лицо стало лиловым, но он все время смотрел на меня. Я думала: «Я должна ему помочь». Я думала: «Я должна позвонить соседям или в „скорую помощь“». Я побежала по лестнице, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. А потом я подумала: «Если я позвоню и позову кого-нибудь на помощь, власти узнают, что я здесь. А если власти узнают, что я здесь, меня сразу депортируют или того хуже». Потому что… Я вам еще кое-что расскажу, Лоренс. После того как нас выпустили из центра временного содержания иммигрантов, одна из девушек, вместе с которыми я ушла, тоже повесилась. Я убежала из того места, где это произошло, но полиция наверняка узнала, что я там была. Два человека повесились, понимаете? У полиции могли возникнуть подозрения. Они могли подумать, что я к этому как-то причастна. Я не могла позволить, чтобы меня нашли. И я выбежала из кабинета Эндрю, обхватив голову руками. Я пыталась придумать, как быть. Должна ли я отдать свою жизнь, чтобы спасти жизнь Эндрю. И сначала я думала: «Конечно. Я должна его спасти. Чего бы это мне ни стоило, потому что он человек». А потом я подумала: «Конечно, я должна спасти себя, потому что я тоже человек». Я простояла минут пять. Думая об этом, я поняла, что уже слишком поздно, что я уже спасла себя. И тогда я подошла к холодильнику и поела, потому что была очень голодна. А потом я ушла в дальний угол сада и спряталась и не выходила оттуда до дня похорон.

Руки у меня дрожали. Лоренс сделал глубокий вдох. У него тоже дрожали руки.

— О господи, это серьезно, — сказал он. — Это очень, очень серьезно.

— Теперь вы понимаете? Понимаете, почему я так сильно хочу помочь Саре? Понимаете, почему я хочу помочь Чарли? Я сделала неправильный выбор. Я позволила Эндрю умереть. Теперь я должна сделать все, что могу, чтобы все исправить.

Лоренс начал ходить по кухне. Он плотнее запахнул полы халата, он мял в пальцах ткань. Потом он остановился и посмотрел на меня:

— Сара что-нибудь об этом знает?

Я покачала головой:

— Мне страшно ей рассказывать. Думаю, если я ей расскажу, она скажет, чтобы я ушла отсюда, а тогда я не смогу ей помочь, и тогда я не сумею расплатиться за свой дурной поступок. А если я не смогу за него расплатиться, я не знаю, что мне делать. Я не могу снова убегать. Мне некуда идти. Я поняла, что я за человек, и этот человек мне не нравится. Я такая же, как Эндрю. Я такая же, как вы. Я пыталась спасти себя. Скажите, пожалуйста, где убежище, где можно от этого спрятаться?

Лоренс смотрел на меня в упор.

— То, что ты сделала, — сказал он, — это преступление. Теперь у меня нет выбора. Я должен пойти в полицию.

Я заплакала:

— Пожалуйста, не ходите в полицию. Они меня заберут. Я просто хочу помочь Саре. Разве вы не хотите помочь Саре?

— Я люблю Сару, так что, черт побери, не говори со мной о том, чтобы ей помочь. Ты что, вправду думаешь, что ты ей сильно помогла, явившись сюда?

Я начала рыдать.

— Пожалуйста, — повторяла я, — пожалуйста.

Слезы текли по моим щекам. Лоренс в сердцах стукнул рукой по столу.

— Черт! — выкрикнул он.

— Мне так жаль, Лоренс. Мне так жаль.

Лоренс хлопнул себя ладонью по лбу.

— Чертова ты сучка, — сказал он. — Я ведь не могу пойти в полицию, да? Я не могу позволить, чтобы Сара об этом узнала. У нее и так уже голова кругом из-за всего этого. Если она узнает, что ты была здесь, когда Эндрю повесился, она просто сойдет с ума. И тогда конец нашей любви, уж это точно. Я не смогу пойти в полицию, так чтобы это не стало известно Линде. Это попадет во все газеты. Но мне нестерпимо думать о том, как это будет. Как я смогу быть с Сарой и знать об этом, когда она ничего не знает. Черт! Если я не сообщу в полицию, то я — такой же преступник, как ты. А что, если об этом все же станет известно и в полиции поймут, что я знал обо всем? Я мужчина, который спал с женой самоубийцы, черт побери! У меня есть мотив. Я могу сесть за решетку. Если я сейчас же не возьму телефон и не позвоню в полицию, то я могу попасть в тюрьму из-за тебя, Пчелка. Ты это понимаешь? Я могу из-за тебя попасть в тюрьму, а я даже не знаю твоего настоящего имени.

Я схватила руку Лоренса двумя руками и заглянула ему в глаза. Я его почти не видела, потому что мои глаза были полны слез.

— Пожалуйста. Я должна здесь остаться. Я должна расплатиться за то, что натворила. Пожалуйста, Лоренс. Я никому не расскажу про вас с Сарой, а вы не должны никому рассказывать про меня. Я прошу вас меня спасти. Я прошу вас спасти мою жизнь.

Лоренс попытался отдернуть руку, но я держала ее крепко. Я прижалась лбом к его руке.

— Пожалуйста, — проговорила я. — Мы можем стать друзьями. Мы можем спасти друг друга.

— Боже, — тихо сказал Лоренс. — Лучше бы ты мне всего этого не рассказывала.

— Вы заставили меня все вам рассказать, Лоренс. Простите меня. Я знаю, о чем прошу вас. Я знаю, что вам будет больно утаивать правду от Сары. Это все равно что попросить вас ради меня отрубить палец.

Лоренс высвободил свою руку. Я сидела за столом с закрытыми глазами и чувствовала, как чешется лоб в том месте, которым я прикоснулась к его руке. В кухне стало тихо. Я ждала. Не знаю, как долго я ждала. Я ждала, пока у меня не высохли слезы, пока ужас, сковавший меня по рукам и ногам, не прошел, — и осталась только тихая тупая тоска, от которой у меня разболелись голова и глаза. В тот момент у меня в голове не было ни единой мысли. Я просто ждала.

А потом я почувствовала прикосновение ладоней Лоренса к моим щекам. Я не знала, стоит ли оттолкнуть его руки или прикоснуться к ним своими руками. Руки Лоренса дрожали. Он приподнял мою голову, и мне пришлось посмотреть ему в глаза.

— Я хотел бы, чтобы ты просто исчезла, — сказал он. — Но я — никто. Я просто гражданский служащий. Я не расскажу про тебя в полиции. Не расскажу, если ты будешь держать язык за зубами. Но если ты кому-нибудь когда-нибудь расскажешь про меня и Сару или если ты кому-нибудь когда-нибудь расскажешь про то, что случилось с Эндрю, клянусь, я посажу тебя на самолет до Нигерии.

Я наконец смогла выдохнуть с облегчением.

— Спасибо вам, — прошептала я.

Со второго этажа донесся голос Сары:

— А кто сказал, что тебе можно смотреть телевизор, Бэтмен?

Лоренс отдернул руки от моих щек и пошел включать чайник. Сара вошла в кухню. Она зевала и щурилась от солнца. Чарли вошел вместе с ней, он держал ее за руку.

— Должна сообщить вам некоторые правила, — сказала Сара, — поскольку вы тут оба новенькие. Супергероям, особенно темным рыцарям, не разрешается смотреть телевизор, пока они не позавтракают. Правильно, Бэтмен?

Чарли улыбнулся и покачал головой.

— Правильно, — повторила Сара с утвердительной интонацией. — Хлопья для летучей мыши или тост для летучей мыши?

— Тост для летучей мыши, — ответил Чарли.

Сара подошла к тостеру и положила в него два куска хлеба. Я и Лоренс смотрели на нее. Сара обернулась.

— Тут все в порядке? — спросила она. — Ты плакала?

— Ничего страшного, — ответила я. — Я всегда плачу по утрам.

Сара сдвинула брови и перевела взгляд на Лоренса:

— Надеюсь, ты о ней заботился?

— Конечно, — кивнул Лоренс. — Я ближе познакомился с Пчелкой.

Теперь кивнула Сара.

— Это хорошо, — сказала она. — Потому что это от нас никуда не уйдет. Вы ведь оба это понимаете, правда?..

Она посмотрела на нас по очереди, зевнула и потянулась.

— Новая жизнь, — закончила она.

Я переглянулась с Лоренсом.

— Сейчас Бэтмен позавтракает, и я отведу его в детский сад, — сказала Сара. — А потом мы можем начать поиск документов Пчелки. Прежде всего найдем для тебя поверенного. Я знаю одного очень хорошего юриста. Иногда мы обращаемся к нему по делам, связанным с журналом. — Сара улыбнулась и подошла к Лоренсу. — А тебе я хотела бы сказать огромное спасибо за то, что ты проделал долгий путь до Бирмингема.

Она протянула руку к лицу Лоренса, но, видимо, вспомнила, что в кухне Чарли, и просто погладила Лоренса по плечу. Я ушла в соседнюю комнату — смотреть новости по телевизору, у которого был отключен звук.

Телеведущая была так похожа на мою сестру. Мне столько хотелось ей сказать. Но в вашей стране нельзя поговорить с телевизором.