Пытаюсь влезть в шкуру Кэлхауна. У него есть шанс не только поймать Потрошителя Крайстчерча, но и покончить с единственным человеком, который знает о его тайных пристрастиях. Я уверен, что он также взвешивает тот факт, что приписать себе честь этой поимки он не сможет. Он хочет быть героем, но знает, что если возьмет меня живьем, я заговорю. Значит, ему надо поймать меня так, чтобы у него имелось веское основание, почему ему пришлось меня убить. Это будет сложно. Сложно объяснить.

Самое простое — убить меня и спрятать тело. Вся его слава будет потеряна, и первое дело, которое было заведено в связи с моей первой жертвой, так и останется нераскрытым. Ничего больше к нему не прибавится, но и закрыть его не удастся никогда. И не будет никакой славы. Потрошитель Крайстчерча просто исчезнет. И пока все занимаются расследованием, он, быть может, где-то далеко играет в гольф.

Я надеваю куртку, поправляю перчатки и выхожу из комнаты. Держу руки в карманах, но эта мера оказывается излишней, так как я никого не встречаю. Поднимаюсь на верхний этаж и направляюсь к номеру Кэлхауна. Номер его комнаты был указан в личном деле. Проблема в том, что попасть я туда могу только с помощью карточки-ключа.

Захожу в лифт. Когда двери уже закрывались, из ближайшей двери вышла уборщица, прямо как будто сама судьба подгадала. Я нажимаю на кнопку, открывающую двери, и выхожу обратно в коридор. Когда наши пути пересекаются, уборщица мне улыбается. Ей около пятидесяти, и у нее измученный вид матери шестерых детей, которой приходится убираться за сотнями взрослых людей по сорок часов в неделю. Ее темные волосы явно крашеные, и выглядит она такой худой, что, если бы я приподнял ее и швырнул в стену, она рассыпалась бы на тысячи кусочков. Я улыбаюсь и киваю в ответ, а потом разворачиваюсь и смотрю, как она останавливается, пройдя мимо нескольких дверей.

Жду, пока она зайдет внутрь, оглядываюсь, чтобы убедиться, что мы одни, захожу за ней, зная, что мне нужно как-то убедить ее отдать мне ключ.

Вытягиваю руку над ее плечом еще до того, как она вообще понимает, что я здесь, и плотно перехватываю ей горло, второй рукой поддерживая ей затылок. Слегка сдавливаю обе руки, чтобы замедлить ее дыхание. Конечно же, она начинает сопротивляться, но быстро прекращает, когда я отмечаю, что это не в ее интересах. Она тут же перестает бороться, и мне кажется, что она через это уже проходила. Может, именно поэтому у нее шестеро детей.

Я ничего не хочу с ней делать. По крайней мере, в сексуальном смысле, потому что она мне в матери годится. Вот простая женщина, просто делает тут свою работу, свою низкооплачиваемую, унизительную работу, как и моя собственная, и вдруг эта работа может стоить ей жизни. Что ж, я дам ей шанс зацепиться за эту жизнь. Пока.

Говорю ей, чтобы она заткнулась, или она умрет. Потом говорю, чтобы она смотрела прямо, что, если обернется и попытается меня увидеть, она умрет. По моему голосу она понимает, что я не блефую.

Прошу у нее ключи. Она подносит руку к поясу, отстегивает их и протягивает мне. Она знает, что за них не стоит умирать. Она думает, что теперь я могу украсть все полотенца и все бесплатное мыло из любого номера. Не убирая руки с ее горла, я запихиваю ключи в карман, толкаю ее вперед и кидаю на кровать. Когда я растягиваю ее на кровати, она даже не жалуется, даже не плачет. Быстро учится. Тогда я снова угрожаю убить ее мужа и детей.

Простыней связываю ей руки и ноги, еще одной накрываю голову.

Говорю ей, чтобы она пролежала так спокойно минут двадцать, потому что я еще вернусь. Может быть, даже раньше. Если она убежит, я найду и убью ее. Если останется здесь, я ее отпущу. Не хочу создавать здесь место преступления. Не могу позволить себе привлечь столько внимания к этому месту. Удовлетворенный тем, что она никуда не спешит, я выхожу в коридор, закатываю уборочную тележку в спальню, чтобы ее никто не увидел, и закрываю дверь.

Вставляю ключ в замок номера детектива Роберта Кэлхауна. Он сейчас ждет меня и, наверное, уже теряет терпение. Я соображаю, что, скорее всего, он прождет меня минут десять сверх установленного времени. Даже если сейчас он выезжает, ему еще надо доехать до города. У меня масса времени, чтобы пошарить в его номере.

Закрываю за собой дверь, погружаясь в полную темноту, потом запускаю руку в карман и вытаскиваю маленький фонарик, который принес с собой. Кухня больше, чем моя, и у Кэлхауна полно всякой утвари, кастрюль и столовых приборов. Вижу, что он сделал себе бутерброд перед тем, как уйти на работу.

Чтобы снизить бюджетные затраты, полицейским приходится самим убираться в комнате, в том числе мыть посуду. Кэлхаун — пятидесятилетний мужчина, в данный момент живущий без жены, а это значит, что посуда его стоит в раковине высокой стопкой и не мылась уже около недели. Наверное, он скорее проживет на фаст-фуде еще пару дней, лишь бы ее не мыть.

Я вытаскиваю нож и кладу его на кухонный стол, рядом с точно таким же, убеждаясь, что они действительно одинаковые. Удовлетворенный, я заворачиваю их в отдельные полиэтиленовые пакетики, аккуратно, чтобы не смазать отпечатки Кэлхауна. Убираю пакеты в карманы, мой нож — в левый пакет, Кэлхауна — в правый.

Отлично.

Роюсь в его ящиках, чемоданах. Несмотря на то что живет он тут больше месяца, его вещи почти не распакованы. Нахожу коллекцию порнографических журналов, пару наручников (стандартный набор — но не для полицейского) и кожаный кляп с резиновым набалдашником, чтобы заставить его или ее замолчать. Подумываю, не прихватить ли с собой, но думаю, что не стоит. В конце концов, меня вполне устраивают собственные методы. Тут еще много других секс-игрушек, некоторые я вообще никогда не видел. У этого человека действительно те еще отклонения, и я начинаю восхищаться им.

Дверь автоматически запирается за моей спиной, когда я выхожу.

Похоже, что горничная пыталась высвободиться, но у нее ничего не получилось. Как я и ожидал. Я прохожу на кухню и нахожу третий нож, идентичный двум предыдущим, и кладу его в еще один пакет.

Вернувшись в спальню, говорю горничной, чтобы она заткнулась и продолжала лежать, отвернувшись. Потом развязываю простыни, кладу ей руку на плечо и протягиваю тысячу долларов. Это однозначно купит ее молчание, и еще мне кажется, что я остался должен, после того как не заплатил Бекки прошлой ночью. К тому же хорошо бы все-таки не создавать еще одного места преступления. Я вижу, как глаза горничной замирают на пачке купюр, а мысли уже тратят их. Я вижу, как она думает, что ей еще надо сделать, чтобы заработать больше.

Я говорю, чтобы она оставалась на месте еще минут пять. Чтобы она кивнула, если понимает меня. Она энергично кивает, не отрывая взгляда от денег. Я кидаю ей ключи на кровать (решение, давшееся мне с трудом, потому что можно было бы здорово развлечься, побродив из номера в номер), разворачиваюсь и ухожу, закрыв за собой дверь. Нож в моем кармане кажется тяжелее того, который я взял первым, хотя они абсолютно одинаковые. Наверное, отпечатки Кэлхауна придают ему вес.

Иногда даже неудобно быть таким компетентным в своем деле. Вернувшись в комнату, я возвращаю свой нож на место, на кухню, а потом мою тот, который взял из номера с горничной, вернув его затем в пакетик.

Впрочем, впереди еще масса дел. Жизнь оказалась бы намного проще, если бы я мог просто вернуться к машине с женским трупом в багажнике, который я припарковал неподалеку. Конечно, я мог бы просто бросить орудие убийства в багажник и позвонить в полицию, но я ведь ее ни разу не пырнул ножом, и если пырну сейчас… что ж, любой патологоанатом, который умеет хотя бы отличить руку от ноги, поймет, что раны были нанесены посмертно. Особенно учитывая, сколько прошло времени. Нет, мне нужен кто-нибудь еще. Кто-то свежий.

Сегодня ночью я пойду прогуляюсь. Не нужно готовить никаких домашних заданий, потому что подготовка не оставляет места для импровизации.

Сегодня предстоит забавная ночь.

Сегодня ночью я буду улыбаться.

В конце концов, я так давно не развлекался.