САЙТ 1

В комнате, залитой сумраком, тишина нарушалась только тиканьем часов. Рядом с ними на журнальном столике, в лужице лунного света плавал телефон.

Внезапно он засигналил.

Веки мои распахнулись, но тёплая нега, пленившая тело, несколько секунд не давала двинуться. Высвободившись, наконец, из трясины дрёмы, я, не вставая с дивана, вялой рукой взял трубку и поднёс её к лицу, – sms… Зевнув, нажал большим пальцем джойстик. Сообщение открылось, и я прочитал:

Сердце застучало стремительно. Я немедленно спустил ноги с дивана. Взволновала меня, конечно, не угроза «будущему русской души» – такие «угрозы» я получал довольно часто с тех пор, как меня пригласили работать в один из отделов ИМ. Взволновал меня улыбающийся смайл, стоявший после сообщения – то был условный знак. Поэтому я быстренько стал собираться.

Включив свет, подошёл к шкафу – по такому случаю стоит надеть костюм. Чёрт… Ни одной рубашки, чтоб все пуговицы на месте! То одной, то двух не хватает, то на рукаве, то на пузе. Что характерно: когда был женат, все пуговицы на месте были… если и отрывались, то как-то сами собой пришивались. Как развелся – пуговицы начали катастрофически вымирать.

На штопку времени не было. Я нырнул в свитерок и с брелка разбудил свою автоколесницу, которая тут же послушно заурчала под окном.

В застылом безмолвии подъезда мои каблуки простучали вызывающе одиноко; сев за руль, я отправился навстречу запланированному приключению с непредсказуемыми последствиями.

Улицы ночного города были тихи и прохладны; оставив за бампером свой район, я быстро приближался к центру. Мимо скользила отраженная в витринах радуга неоновой рекламы, плавно переливаясь на лобовое стекло моей машины. А вот и место, куда я спешил – улица академика Павлова, 9. Поворот, скрип колёс… Свет фар извлёк из тьмы табличку с надписью «Институт мозга». Припарковав авто, я вышел и отправился вдоль решётки чугунной ограды – для таких, как я, с торцовой стороны имелась своя, особая калитка…

 

САЙТ 2

Миновав небольшой дворик, я проник в помещение и зашагал по пустому и ярко освещённому коридору. Открыв дверь в конференц-зал, я, шёпотом извиняясь, сел на крайнее кресло в ряду. Впереди, на маленькой низкой сцене стоял наш шеф, профессор Рудин, и возбуждённо вещал:

– Мы считали, что созданная нами технология существует лишь в нашей стране. Увы, – мы ошиблись! Несколько часов назад произошло вторжение… взлом нашего сервера!

По залу разнёсся взволнованный ропот.

– Как это произошло, профессор?! – раздался голос.

– Наши сотрудники проводили запланированный сеанс, проверяя новую версию протокола передачи данных. В Сети находилось одновременно семь пользователей, которые общались в психочате. Всё шло нормально, но через некоторое время… в Сети был обнаружен восьмой пользователь!

– Но, может, это был кто-то из наших?

– Исключено! – поморщившись, отмахнулся профессор Рудин. – Вы и сами прекрасно знаете, что существует строгая регламентация проведения сеансов. И конечно, мы связались с коллегами и в Сколково, и в Новосибирске – никто не нарушал регламент. Нет, это было вторжение извне!..

– Но откуда именно? Восьмого как-то опознали?

– Мы работаем над этим. Он не вступил с нами в связь, лишь наблюдал. Это мог быть кто угодно – сотрудник из ЦЕРНа или из Силиконовой долины, или ещё кто. Но сейчас главная проблема не в этом.

Профессор сделал паузу, и произнёс:

– Стало ясно, что мы вступаем в эпоху Психонета. Теперь это уже необратимый процесс. Мы старались, насколько это было возможно, удерживать приоритет в психовиртуальных технологиях за нашим Институтом и в пределах ведомств, сотрудничающих с нами. Но мысль невозможно удержать… информация расползается, и на научное творчество учёных не накинешь покрывало. Не сомневаюсь – теперь то в одном, то в другом регионе России, как грибы после дождя, начнут возникать очаги психовиртуального пространства…

– Уже есть! Мы зарегистрировали два простеньких, но вполне сносно функционирующих психосайта, не имеющих никакого отношения к нам, – в Самаре и Калуге! – выкрикнул кто-то из зала. Профессор кивнул, и продолжил:

– Конечно, не сразу эти новички дорастут до нашего уровня, какое-то время мы сможем сохранять своё главенство в этой сфере. Тем не менее, на вас, – профессор обвёл рукой присутствующих, – на нас всех лежит ответственность за то, какой будет Русская Душа. Понимаете ли вы, какая бешеная конкуренция со всеми вытекающими последствиями начнётся со временем в области психопрограммного обеспечения? И возникает задача – обеспечить наше первенство в этой сфере, – пока ещё, я надеюсь, такая возможность имеется, – а также удвоить, – нет, утроить! – темпы и усилия по разработке безопасности Русской Души…

Рудин сделал паузу. Взяв стоявший на кафедре графин, он налил себе воды. В невыносимо напряжённой тишине мне даже показалось, что я услышал звук глотков, которыми Рудин опорожнил стаканчик.

– Теперь – главное! – вновь заговорил наш шеф. – У всех у вас на слуху понятие «технологическая сингулярность», иначе говоря – резкое и чрезвычайное ускорение технического прогресса, когда технологии, раньше развивавшиеся за несколько десятилетий, давая возможность «привыкнуть» к себе, вдруг оформляются за несколько месяцев, и поражают воображение, словно волшебство… это как на конных скачках – с места в карьер, как на автогонках – разгон до двухсот километров за три секунды!.. Сингулярности предшествует долгая сложная работа, но когда её плоды достаточно накапливаются – пух!!! – Рудин резким жестом раскинул ладони, – …происходит взрыв… Коллеги! Я вас поздравляю – это свершилось. Здесь и сейчас мы находимся в эпицентре, в самой жаркой точке взрыва! Тому свидетельство – психовиртуальный контакт, осуществлённый, как я думаю, с другого континента, вторжение, из-за которого я вас собрал. Это стало возможным! Сегодня, тринадцатого апреля две тысячи тридцать первого года это стало возможным!

В зале зашумели, раздались хлопки и возбуждённые реплики, которые впрочем, моментально стихли, как только Рудин вновь заговорил:

– Произошедшее – это начало новой эпохи. И в связи с произошедшим, и с опасностями, могущими возникнуть вослед, – мы должны радикально перестроить нашу работу… И в скором времени мы начнём осуществлять масштабный план «Ч»…

Рудин замолчал, переводя дух. «Че, че… че… че…!..» – заметался по устам и разнёсся по залу тихий шелест – словно, вызванный упоминанием «революционности» и «волшебства», явил себя джинн-свободофил, берет сменивший на чалму.

– Что значит – «Ч»?? – негромко спросил кто-то из первого ряда.

– «Ч» – значит «Чрезвычайный». Этот план должен будет определить нашу деятельность в сложившихся чрезвычайных обстоятельствах. Друзья!.. Скоро мы увидим новый мир, совершенно новый!.. Вы, именно вы будете его создавать!

В зале раздались, но тут же и стихли редкие аплодисменты: у кого-то не выдержали нервы.

– Профессор! – подняла руку Лиз.

Мой взгляд немедленно примагнитило к её кисти; я сидел близко, я хорошо видел это тонкое бледное запястье в обрамлении синего рубчика рукава, холёные пальцы, к которым хотелось прижаться щекой…

– …Вы упомянули о «русской душе» – объясните, что это: какое-то кодовое название? – мне казалось, что все присутствующие с тем же вниманием, что и я, вслушиваются в голос Лиз – одновременно резковатый и мелодичный, почтительный и насмешливый.

– Ах, да! – воскликнул проф, – прошу прощения, в волнении я забыл, что не все присутствующие в курсе… «Русская Душа» – так среди наших сотрудников мы называем нашу внутреннюю, институтскую психовиртуальную сеть, – пояснил Рудин, глядя в сторону Лиз.

Несколько месяцев назад, когда Лиз только прибыла в Россию, мне казалось странным, что шеф не возражал против того, что иностранная журналистка будет посвящена в работу нашей лаборатории и собирается публиковать материал об этой работе. Хотя, с другой стороны, даже если бы Лиз имела соответствующую подготовку, вряд ли бы она смогла вникнуть в суть наших разработок, чтобы передать их на сторону: Рудин лично зорко следил за её экскурсиями в стенах лаборатории и объяснения ограничивал весьма поверхностными формулировками, от технической тематики уводя разговор к общим рассуждениям. Возможно, таков был его расчёт – напичкать журналистку-иностранку впечатлениями, дабы через неё подразнить зарубежных коллег: вот, мол, – взгляните, впечатлитесь, – вам не допрыгнуть!

Однако допрыгнуть кое-кому всё же удалось… интересно, сможет ли профессор и его команда, то есть – наша команда, обнаружить лазейку в Русскую Душу? Или же они так и будут думать, что «её будущее под угрозой»? В любом случае…

– …В любом случае, – будто подхватывая мои мысли, заявил профессор, – сейчас нам необходимо увеличить, так сказать, «армию» наших сотрудников. Имеющийся штат не справится с задачами, встающими перед нами. Поэтому я и вызвал вас. Поэтому те, кто прежде находился в состоянии лаборанта-соискателя, отныне становятся… полноправными сотрудниками!

«О-о!..» – раздалось в зале, кое-кто даже вновь не удержался от аплодисментов.

– Более того, – продолжил профессор, – полномочия и технические возможности, предоставляемые сотрудникам, теперь существенно расширятся…

Йес!!. Кто-кто, а я-то знал, что стоит за словами «технические возможности расширятся»…

Каштановые пряди небрежно качнулись, я еле успел отвести взгляд. Она всё-таки повернулась и посмотрела на меня! Ещё бы – теперь на меня стоит смотреть… с кем бы заключить пари, что теперь-то у неё найдётся время пообедать со мной? Никто не замечал моей к ней симпатии, придётся держать пари со своим вторым «я». Жаль, второе «я» не заплатит мне в случае проигрыша.

– Дальнейшие инструкции вы получите в течение ближайших суток. Спасибо за внимание! – профессор шагнул со сцены и двинулся в сторону выхода. Народ, возбуждённый новостями, не спешил покидать зал. Кто-то горячо обсуждал услышанное, кто-то, наоборот, сидел в прострации, положив руки на спинку переднего кресла.

– Извините!.. – я протиснулся между спинкой кресла и одной из сотрудниц, приблизился к мисс Этеридж и сел рядом с ней. Она не повернула головы; наклонившись вперёд, разглядывала что-то в блокнотике, постукивая авторучкой по своим губам.

– Какого вы мнения о том, что услышали? – спросил я.

Лиз медленно и расчётливо выпрямилась, и я, как идиот, не смог не уставиться на плавные линии, обрисовывающие её грудь под свитером.

– А вы? – произнесла она. – Думаю, вам, как перспективному специалисту, более понятно то, что произошло…

Ух ты! Льстит, – это раз, и, возможно, завуалированно напрашивается на обстоятельный разговор, – это два…

– Я не всё успела записать… может, вы проведёте со мной небольшой техминимум?

Так и есть! Милая, – да с тобой-то я даже техмаксимум не против провести…

Вслух же я произнёс:

– Если вы не против, здесь рядышком симпатичное кафе, – можем посидеть…

Лиз взглянула на меня коротко, но цепко:

– Я не против. Прямо сейчас?

– Почему нет? – ответствовал я, и уже оторвал зад от кресла, но тут…

– … Эй!.. – раздался до боли знакомый голос.

Я повернул голову: возле одной из дверей, ведущих в зал, толпилась группка наших сотрудников, окруживших Рудина с расспросами. Из группки, глядя на нас с Лиз, помахивал нам рукой Стива. Я помахал ему в ответ.

– Я сейчас! Подождите меня! – широко улыбаясь, крикнул Стива и отвернулся от нас к Рудину. Мой добрый друг наивно полагал, что именно сейчас мы чрезвычайно нуждаемся в нём. Мысленно чертыхаясь, я растянул губы в улыбку и, кивнув Стиве в ответ, вернул зад в кресло.

– Ваш друг что-то хочет вам сказать, – произнесла Лиз. Я в досаде лишь промычал. Вот же некстати, а?!. Теперь он не отвяжется… А выдавать моё желание побеседовать с Лиз наедине мне не хотелось. Через полминуты, кособоко шагая между рядами, к нам приблизился Мстислав.

– Ну, что?! – всё так же широко улыбаясь, спросил он и плюхнулся в кресло рядом. – Что скажете о докладе шефа?

– Мы как раз собирались побеседовать с Уиллом на эту тему… и не только, – сказала Лиз.

– С Ильёй? – переспросил мой друг – он никак не мог привыкнуть, что англоязычная журналистка, оттолкнувшись от созвучия, кличет меня по-своему, – «Уилл», а его самого – «Стив».

– А! Очередное интервью? Давайте приступим! – приосанился Стива.

Я кашлянул, и произнёс, выразительно глядя в добрые глаза друга:

– Мы тут в кафе собрались…

– Ну так я готов! – бодро ответил Стива, хлопнув себя по коленям. – Идёмте!

Как ни старался, я не смог удержать тяжкий, почти горестный вздох разочарования. И мы втроём отправились в кафе.

 

САЙТ 3

Рудин в Институте единственный, кто не подшучивает над внешностью Стивы. Действительно, друг мой являет собой не самый характерный типаж сотрудника серьёзного НИИ: лимонно-жёлтая футболка, джинсовые бриджи, серьга в ухе, чёрная короткая бородка и длинные волосы, собранные на затылке в хвост. Наша гардеробщица, баба Женя, миниатюрная, но темпераментная бабулька, постоянно делала замечания Стиве по поводу его внешнего вида. «Оболтусу уж под тридцать, а он всё в шортиках бегат!» – ворчала баба Женя, яростно копаясь спицами в своём вечном вязанье. «Шортиками» она называла Стивины бриджи. В ответ мой друг нежно скалился, сгибался пополам и пытался обнять бабу Женю. Она отпихивалась, сердито и тоже нежно ворча: «Уди, грех волосатый! Когда бороду сбреешь? Пока не сбреешь – ни одна за тебя замуж не пойдёт!»

Когда Стива со своей раскованной походкой появлялся в коридорах, издали можно было принять его за тинэйджера-переростка, который, вихляясь под рэп в наушниках, невесть каким образом забрёл в наш Институт. Заставить его облачиться в пиджачную пару мог только симпозиум с присутствием иностранцев. Но надев костюм, Стива уже сам над собой подшучивал. Осматривая рукава, он говорил, что «теперь выглядит, как какой-нибудь «зализанный ботаник». Одновременно с этим он с усмешкой окидывал меня выразительным острым взглядом сквозь стёкла своих очков, – точно так же, как он делал это сейчас, потягивая пиво за столиком кафе.

– Мне казалось, я уже немного… как это вы говорите… немного «подкована» в теме. Однако на экстренном собрании мистер Рудин (Лиз произнесла фамилию нашего дорогого шефа с ударением на «и») говорил о вещах, которые мне непонятны… «Психонет», «психопрограммное обеспечение», «русская душа»…

– Ну, дорогуша, русская душа вообще мало кому понятна, такова уж её природа, – развязно проговорил Стива. Он сидел, вольготно развалившись на диванчике и вытянув ноги далеко под стол. На столе меж бокалов с пивом лежал диктофон, но Лиз ещё и блокнотик приготовила, и, едва Стива открыл рот, новострила ручку писать.

– А психопрограммное обеспечение… – Стива округлил губы трубочкой и смачно хлюпнул, втягивая пористую пивную пенку, – ну, это, упрощая и говоря коротко, продукт по типу макроса, который можно сваять в BCI2031, во второй версии, – нет! – лучше в третьей, обкатать на нейромодели и потом воткнуть его через наш лабораторный НКИ сначала в комп, а оттуда – в мозг. И всё – пси-софт готов, извольте юзать! – Стива вновь отхлебнул из бокала. – А я, например, иной раз даже дома на «Интендиксе» вкачку делаю… вон в его мозг – он не против побыть подопытной мышью! – кивнув на меня, хохотнул Стива.

Лиз переводила взгляд со Стивы на меня и обратно.

– Ин-тен-диск?… – по слогам выговорила девушка.

– «Дикс» на конце, не «диск», а «дикс»! – поправил Стива, и собрался продолжать, но я, до того момента досадливо молчавший, решил, наконец, вмешаться – ведь это всё-таки именно со мной Лиз договорилась о встрече.

– Я думаю, чтобы мисс Этеридж было понятнее, не с этого надо начинать. Позвольте мне… – я метнул на Стиву такой свирепый взгляд, что даже он понял, и углубился в дальнейшую дегустацию пенного напитка.

– Давайте так: для начала – немного истории. Ну, что такое НКИ, вам, должно быть, известно… – заговорил я.

– Эн-ка-и? На русском это, кажется, сокращение по первым буквам слов «нейро-компьютерный интерфейс»? Да, я готовилась перед поездкой…

– И что же это?

– Ну-у, это приспособление для передачи мыслей… в компьютер… то есть, через компьютер… или… – Лиз замялась, затрудняясь точнее сформулировать на русском и помогла себе руками – жестикулируя, докончила:

– Такая штучка, наподобие датчиков для снятия энцефалограмм. Её надо надевать на голову… я видела в одном медицинском центре, – трогательно заключила она.

Стива снисходительно захмыкал, я взглянул на него и он понятливо погрузил свою ухмылку в пиво.

– Да, в общих чертах, – кивнул я, – только «для передачи мыслей» – это не очень удачное выражение… Точнее, это не настолько уж простой и прямой процесс, как вы описали. Дело в том, что, как вы помните из курса физики, мозг человека имеет электрический потенциал. Или, иначе говоря, в процессе мышления мозг человека вырабатывает слабые электрические импульсы. А электричество – …

– … электричество – это «язык», на котором «разговаривает» компьютер, – вмешался Стива, поменяв позу и опершись локтем о спинку диванчика.

– Да, но электричество человеческого мозга имеет свои особенности. А НКИ как бы «переводит» электрические импульсы мозга в систему сигналов, распознаваемых компьютером как конкретные команды, – дополнил я, и продолжал:

– Эту технологию начали разрабатывать ещё во второй половине двадцатого века. И, как вы заметили…

– Слушайте, а чё мы всё на «вы» да на «вы»? Давайте на «ты», к чему эти церемонии! – шумно предложил Стива.

Я вопросительно посмотрел на нашу интервьюершу. Она улыбнулась, и я воспринял это как знак согласия.

– Так вот, – ты упомянула про НКИ, который видела в медицинском центре, и действительно, первоначально НКИ задумывался как средство общения с больными, лишенными возможности передвигаться и говорить, а также для глухонемых. Но, развиваясь, НКИ открывал все новые свои грани…

– Ты смотри, блин, – чешет, как на лекции!.. – покачав головой, бормотнул Стива.

Я, честно говоря, в жизни-то выражаюсь попроще, но на столе лежал диктофон, а на меня смотрела самая очаровательная журналистка в мире, поэтому я старался.

– Короче, Склифосовский! – бросил мне Стива. – А то дама уснёт, или кафе закроют.

Мой друг повернул лицо к Лиз:

– Илюша слишком издалека начал. Я тоже, помню, когда студентом был, в научном музее видел допотопные устройства – надеваешь на башку, думаешь о тех действиях, которые хочешь выполнить на компе. К примеру, подвинуть курсор по экрану к картинке, щелкнуть кнопкой мыши, открывая какую-нибудь программу. Думаешь, НКИ переводит, и комп выполняет. Забавно, но это каменный век. Очень примитивно и медленно. Хотя в начале двадцать первого века, когда мы с Ильёй пешком под стол ходили, такая штука, наверное, чудом казалась.

– Сейчас, конечно, всё это выглядит и действует намного совершеннее, да и сама технология со временем перестала быть достоянием (Стива аж глаза закатил и языком прищёлкнул, услышав слово «достояние») узкого круга специалистов и стала (я с вызовом повторил слово) достоянием широкого круга потребителей… Вы… – я поправился, – ты сама знаешь… дороговато, конечно, но некоторые приобретают… естественно, для массового пользователя выпускают простенькие модификации.

– Да уж! – фыркнул Стива и, встрепенувшись, обратился к Лиз:

– А я покажу тебе, с чем мы работаем!

– Но ваш шеф, профессор Рудин, сразу дал понять, что возможность посещения лаборатории исключена, – заметила Лиз.

– Само собой, – секретка. Но нам туда и не надо! Приглашаю в гости – у меня дома покажу, как мы с Ильёй… «домашнее задание» готовим! – засмеялся Стива. – Новейший «Интендикс» покажу, покажу, как в Психонет выходить…

– Да, – Психонет! Вы ведь так и не сказали, что это такое! – встрепенулась Лиз.

– Это потому что он не дал мне сказать! Прерывает всё время… – сердито воскликнул я, взглянув на Стиву.

Повисла пауза, во время которой Стива с добородушно-виноватым видом смотрел в бокал, а Лиз, скосив глаза, с сочувственной улыбкой смотрела на Стиву.

– Так вот, – продолжил я, – когда стало возможно электроимпульсами мозга управлять выполнением действий на компьютере, некоторым инженерам пришла в голову такая мысль: а что, если объединить действия одновременно нескольких пользователей НКИ?

– То есть?

– То есть объединить в сеть несколько компьютеров, каждым из которых пользователи управляют только мыслью при помощи НКИ. И такая сеть была создана! Но она была локальной. А следующим шагом был выход уже в Сеть глобальную – в Интернет.

– Мысленно?!. – поражённо воскликнула Лиз. Я кивнул:

– Точно. Это произошло лет двадцать назад… где-то году в две тысячи десятом, примерно. Это был единичный, разовый и полузабывшийся эксперимент…

– Между прочим, твой земляк отличился, – вставил Стива. – Эдам Уилсон, из университета Висконсин.

– Я из Мэриленда, – сказала Лиз.

– Да какая разница, всё равно Штаты, – отмахнулся Стива.

– …Этот парень передал по Интернету первое текстовое сообщение, написанное с помощью электрической активности мозга.

– Фигня какая-то, коротенькая фраза, несколько слов всего, но сам факт – это было не-ечто! – с уважительной интонацией протянул Стива.

Лиз нахмурилась, словно пытаясь что-то вспомнить:

– Кажется, я что-то видела об этом… или слышала… да-да-да, точно! – Лиз хлопнула в ладоши. – Я тогда ходила в начальную школу. Одна знакомая моего отца рассказывала ему об этом случае. Она работала в «Санди таймс» и, вроде бы, там у них была статья про это!

– Ну вот, а потом уже возникла идея создания нейрокомпьютерной, или, по-другому, психовиртуальной, сети, не ограниченной рамками одного или нескольких учреждений. Собственно, мы и занимаемся подготовкой к этому – к созданию глобальной Сети, в которой будут выполняться различные операции через одновременные психические процессы множества разных людей, то есть соединение их индивидуальных сознаний…

– Соединение индивидуальных сознаний… – задумчиво протянула Лиз. – Но ведь это, в перспективе…

– Психический Интернет, – подытожил, как припечатал, Стива. – Об этом сейчас много говорят и пишут, и на Западе тоже. Но там это позиционируется пока просто как новое средство связи, – мы же в России считаем, что это полностью перевернёт ход цивилизации…

– А ведь действительно! – прошептала Лиз возбуждённо – видимо, связав всё услышанное в уме и начиная по-настоящему понимать грандиозность обсуждаемого. – Получается, Интернет – это как бы подготовительный этап для возникновения психовиртуальной среды? – спросила она. Мстислав кивнул:

– Да, пожалуй, можно и так сказать. Человек когда-то создал Интернет во многом по образу и подобию своего, человеческого мышления. Некоторые из существующих компьютерных сетей создавали, сознательно и целенаправленно копируя человеческую нервную систему – настолько ее посчитали совершенным образцом системы передачи информации!

– И даже сам способ функционирования человеческой психики во многом подобен Интернет-активности. Возникновение мысленных ассоциаций, методы вспоминания, ссылки – все это очень напоминает курсирование запросов и передачу информации в Интернете, – уточнил я замечание друга, и добавил: – Вот Мстислав сейчас сказал, что «человек когда-то создал Интернет по образу и подобию своего, человеческого, мышления». А теперь Интернет подсказывает нам, как должен выглядеть Психонет. Ты не представляешь, как много у них похожего! Психонет – это, во многом, словно привычная нам Сеть, но Сеть, перенесённая в наш, человеческий, внутренний мысленный мир, и это Сеть, для строительства и освоения которой главный инструмент – человеческий мозг и его процессы. А они пока ещё недостаточно организованы для этой цели, и здесь у нас много работы…

– … И в Сети, о которой вы говорите, компьютеры, подключенные через НКИ к Интернету – это как-будто бы нервные клетки – нейроны, а синапсы – это… пути выхода в Сеть! А определенные центры мозга – домены и серверы! – жестикулируя и блестя глазами, увлечённо выстраивала Лиз свои журналистские – а, впрочем, довольно удачные – сравнения и догадки, одновременно строча в блокнотике. Было видно, что она увлеклась не на шутку; при этом раскраснелась, похорошев ещё более.

– Аналогия напрашивается, – кивнул Мстислав.

– Да, в такой идейно-питательной атмосфере, конечно, создание некой электронно-психической Сети представляется естественным, и даже закономерным явлением… – Лиз нервно постучала авторучкой по своим прелестным губам, потом, что-то вспомнив, негромко засмеялась: – Ну конечно! Тейяр де Шарден, или ваш Вернадский… Ноосфера – «сфера разума»… Слияние индивидуальных сознаний в коллективное…

– Total ratio, – произнёс я определение, которым любил пользоваться наш дорогой шеф, профессор Рудин.

– Что? – спросила Лиз.

– Tota ratio – Всеобщий разум, – перевел Стива.

Мы замолчали. И словно вынырнули из нашей увлечённой беседы; и нас охватили окружающие звуки: доносящийся от барной стойки стук и звяканье пивных бокалов, говор посетителей и приглушённая музыка.

– Очень хочу попробовать! Выйти в Психонет… – возбуждённо и горячо прошептала Лиз.

– Попробуешь. Всё впереди, – мгновенно пообещал Стива – опять, скотина, перехватил инициативу в ухаживаньи.

 

САЙТ 4

Пока в чёрном окне одна за другой размазывались слепящие кляксы огней метро, я решил: пора раскрыть карты. Приду, сознаюсь, повинюсь… Почему я так волнуюсь?!. Шеф мужик с мозгами и с юмором, поймёт, простит… я могу представить всё дело как выходку пусть и своевольную, но в итоге оказавшуюся даже полезной. Меня не наказать, а премировать за это полагается, – так я пытался расхрабриться, внутренне готовясь к объяснению с Рудиным. Однако волнение не рассеивалось. В голову, одно за другим, лезли сомнения и страхи. Более всего меня волновало следующее соображение: мало того, что я поставил на уши весь Институт, вдруг плодами моей выходки готовятся воспользоваться другие?! От этой мысли у меня похолодели и стали влажными ладони… Нет, нет, решено – как только Рудин вернётся, всё ему расскажу.

Через пятнадцать минут я со Стивой был уже на территории ИМ. Мы не предполагали застать там Рудина, потому как он собирался уезжать. Но, очевидно, управившись с делами, он вернулся раньше, и сейчас, восседая за пультом, общался по громкой связи с обитателем нашей лаборатории.

– … Важнейшим из искусств для нас являются компьютерные игры, батенька!.. – с характерной картавостью наставлял голос из динамика. – У них ба-альшое будущее! Характеристики игр уже сейчас приближают их к ощущениям реальности…

– Психовиртуальность заменит реальность?… – вклинился Стива. – Здрасьте, Михал Потапыч…

Рудин обернулся и кивнул.

– Пьиветствую, дгузья мои!.. Нет, мой догогой, – не заменят геальность, а будут конкугиговать с ней! А в чём, по-вашему, вообще смысл такого феномена, как игры? Игра – это же способ проектирования реальности, это реализация сокровенного и фундаментального побуждения человеческой натуры – подчинять своей власти происходящее, управлять им, строить по своему усмотрению…

– А мы с Ильёй… мы тут хотели кое-что доделать… – сказал Мстислав, обращаясь к Рудину.

– Пожалуйста. Я всё равно уже собирался уходить. Пульт нужен?

– Да. Я тут одну программку написал… правда, она ещё сыроватая, но… – с этими словами Стива подошёл к пульту и надел каркас НКИ на голову. Пульт замигал, на мониторе неторопливо начала застёгиваться «молния» загрузки. Через полминуты программа запустилась.

– Это вы вместе с Ильёй сделали? – спросил Рудин, открывая папки.

– Нет, я тут ни при чём, – покачал я головой. Стива скромно опустил глаза.

– Оч-чень, оч-чень любопытно… – проговорил шеф, кликая мышью, просматривая подменю и забираясь в отдельные папки с файлами. Мы стояли за спиной профессора, а он увлёкся настолько, что, похоже, забыл про нас. Нахмурив брови, вытягивая губы вперёд, что-то бормоча и покачивая головой, Рудин погрузился в изучение опуса, созданного моим другом. Наконец, проф отлип от монитора, обернулся и произнёс:

– Как я понимаю, это некий аналог функции «приглашение удалённого помощника»?

Стива пожал плечами:

– Ну, можно и так сказать… хотя я планировал нечто большее. Разрешите? Мой друг завладел мышкой, и пустился демонстрировать:

– Вот… видите? Я хочу, чтобы пользователь мог не только принимать чужую помощь. С помощью этой программы пользователь сможет производить репликацию индивидуальных схем образования синаптических связей других пользователей, и адаптировать их в свой мозг…

– О! Это здогово! Да вы, батенька, пгосто гений! «Скачать», словно компьютерную программу из Интернета, математические или музыкальные способности из мозга их носителя и «установить» их в собственный мозг – это впечатляет!.. – с неподдельным восхищением воскликнул голос из динамика. И добавил уже чуть ехидно:

– Интегесно, – а какие особенности вы желали бы скопировать с моей, так сказать, псюхе?

– Силу воли, – серьёзно ответил Стива. – Пожалуй, это самая ценная характеристика вашей психики, Владимир Ильич… Особенности кортикальных клеток вашего мозга, отвечающие за протекание интеллектуальных процессов, а также интенсивность излучения бета-волн – всё это, конечно, имеет огромное значение… но воля, сокрушительная способность во что бы то ни стало доводить намеченное до реализации – это важнее!

Стива говорил так убеждённо и проникновенно, что мы все замолчали, слушая его. А Ильич даже расчувствовался:

– Спасибо, дгуг мой… за столь высокую оценку моих когтикальных клеток… – из динамика раздался лёгкий всхлип. – Я помню, как-то раз, в ссылке… – воодушевившись и чуть в нос, как человек, справившийся с подступившими слезами, пустился было в воспоминания Ильич, но Рудин прервал его, одобрительно похлопав Стиву по плечу:

– Весьма, весьма! Однако для обстоятельного анализа мне потребуется время. Вы вернулись, чтобы заниматься этой вещью? У меня предложение: давайте-ка всё же оставим сей программный шедевр до завтра, а сейчас отправляйтесь домой. Завтра вы мне нужны будете со свежими, отдохнувшими мозгами, – и проф, подхватив пиджак со спинки крутящегося кресла, двинулся к выходу.

Завтра… Я и сам планировал завтра, но завтра будет хлопотный день… может, воспользоваться внезапным возвращением Рудина? Рабочий день заканчивается, Институт полупуст, это как-то облегчает мою задачу… может…

Когда Рудин уже дошёл до двери и взялся за ручку, я всё-таки собрался с духом и торопливо бросил ему в спину:

– Профессор! Мне бы хотелось с вами поговорить… очень нужно… – сказал я настойчиво, но тихо, чтоб не особо привлекать внимание Стивы. Тот, впрочем, уткнулся в монитор и ничего не слышал.

Рудин обернулся и взглянул на меня:

– Может, завтра?

– Нет-нет, это… – я чуть запнулся, не желая говорить «срочно», чтобы не вызывать излишнее любопытство ни у профа, ни у Стивы, – это… это займёт всего пять минут.

– Хм… – Рудин окинул меня взглядом и кивком поманил за уже приоткрытую дверь:

– Ну хорошо, идём.

– Раз так, – я пока хоть чуточку здесь поковыряюсь. Илью подожду, – вымолвил Стива.

Мы с Рудиным поднялись из подвального этажа, и он, небрежно покачивая чёрной кожаной папкой, зажатой в руке, на ходу спросил:

– Ну?

Беседовать с ним в коридоре или в холле? Не-ет, – я же прекрасно знал, что здесь у стен радиоуши, а у потолка видеоглаза.

– Михал Потапыч… Давайте лучше в вашем кабинете?…

Рудин пристально поглядел мне в лицо и без слов зашагал к лестнице. Оказавшись в кабинете шефа, я от волнения сел на стул раньше хозяина, не дожидаясь дежурного «присаживайся».

Рудин сел за стол и принял «позу» – локтями опершись о столешницу, сцепив пальцы и подавшись корпусом вперёд. Почему-то эта поза вызывала ассоциации со львом, собирающимся броситься на жертву из засады.

– Михаил Потапыч… – голос у меня сорвался, я замолк и откашлялся.

– Михаил Потапыч, я хочу… я должен вам сказать… вы только не сердитесь… ничего же страшного не произошло!.. – забегая вперёд, я уже начал его уговаривать.

– Начало интересное, – кивнул Рудин. – Продолжай!

– В общем… Михаил Потапыч, это я взломал наш сервер.

Секундная тишина, которую полностью заполняло буханье моего сердца.

– Это я тогда проник в Русскую Душу и был тем самым восьмым, неопознанным пользователем…

Вновь тишина.

– Всё? – мягко произнёс Рудин и склонил голову набок.

Плохо дело… Раз он такой спокойный – выпрет из Института, точно… Я молчал, совершенно сбитый с толку его реакцией – не то что гнева, он даже легчайшего удивления не выказал!

– Разумеется, Илья, это был ты. И ты всё сделал очень ловко и профессионально, думаю, как твой наставник, я имею право тобой гордиться, – тишину кабинета прорезал звук воды, струящейся из графина в стакан.

Чёрт возьми… Что за…? Откуда он?!.

Рудин выпил, встал, и, обогнув стол и внимательно глядя мне в лицо, подошёл ко мне и чуть хлопнул ладонью меня по плечу:

– Эй! Очнись! Прям оцепенел весь…

А затем он произнёс несколько слов, которых я ну совсем не ожидал:

– Успокойся, всё в норме. Твоё вторжение было предусмотрено.

«Предусмотрено»? Как?… Кем?!.

Рудин прошёлся взад-вперёд, затем присел на край стола лицом ко мне и дружески-заговорщическим тоном спросил:

– Как тебе мисс Этеридж? Славная девушка, верно?

– Лиз? А п-почему вы о ней спрашиваете? – выдавил я. Рудин улыбнулся:

– Ты её уже запросто, по имени? Замечательно! Встречаетесь с ней?

Я машинально кивнул. Если бы я не был так ошарашен, я в возмущении как-нибудь увильнул бы от вопроса Свиридова – что за беспардонность лезть в чужую личную жизнь! Какое ему дело, с кем я встречаюсь!

– И о чём вы с ней беседуете?

Чёрт!.. Может, тебе ещё доложить, успел ли я залезть к ней в трусики?!.

Шеф вновь открыл рот, видимо, намереваясь продолжить свой допрос, который всё больше сбивал меня с толку, но тут зазвонил телефон, стоявший на столе. Рудин, не оглядываясь, отвёл руку назад, снял и положил трубку обратно.

– Ну-ну, Илья! Поделись, не смущайся…

Я откашлялся.

– Михал Потапыч, я не понимаю, какое отношение имеет…

– Я тоже пока не вполне понимаю, но твоя… дружба с мисс Этеридж нам на руку, и с твоей помощью, надеюсь, всё прояснится.

– Что прояснится?

– Прояснится, что за птица заграничная девица. Видал, как я – виршами, виршами?! – хохотнул Рудин, вновь наливая себе воды.

– Вы о Лиз?

– О ком же ещё? Ну, на самом деле, интересно, конечно, не то, кем является наша журналистка, а то, что за люди за ней стоят и каковы их намерения.

– Михал Потапыч, вы что-то совсем меня запутали! – я помотал головой. – Я вам про вторжение в Русскую Душу, вы мне – про нас с Лиззи. И какие такие «люди, которые за ней стоят»? У вас что, появились основания подозревать Лиз в технологическом шпионаже?

– Учитывая специфику нашей деятельности, основания для подозрений имеются всегда…

– Михал Потапыч, объясните! – взмолился я.

– Ладно, Илья, не буду тебя мучить, – сказал Рудин, и взял серьёзный тон:

– Когда от зарубежных информационных агентств поступила просьба насчёт того, чтобы подготовить серию публикаций о наших разработках, якобы для научных сообществ, я, естественно, сразу предположил, что тут вполне могут иметь место шпионские поползновения… В связи с этим необходимо было выяснить ряд вопросов. Каким именно образом эти поползновения могут осуществляться? Кто их заказывает? Что именно интересует заказчика в нашей работе? – перечислял Рудин.

Я молчал, пока ещё ничего не понимая.

– Выяснить все эти вопросы надо было как можно незаметнее… На данном этапе я не хотел привлекать людей из спецслужб, никаких филёров-соглядатаев, ничего такого. Желательнее всего было бы, чтобы человек, который помог бы выявить намерения мисс Этеридж, сам не подозревал о такой вот своей миссии… – произнёс мой шеф и сделал паузу, воспользовавшись которой, я торопливо вставил:

– И вы возложили на меня эту миссию? Я всё равно не понимаю! При чём здесь взлом Русской Души? И потом, взломать сервер – это была моя идея! – последнюю фразу я произнёс с некоторым даже горделивым вызовом, хотя это было прямым признанием того, в чём я пришёл повиниться шефу.

Рудин в ответ молча покачал указательным пальцем.

– Не спеши, Илья… – произнёс он. – Прежде всего твоей идеей было понравиться мисс Этеридж…

– Ну допустим! Ну и что?! – с вызовом воскликнул я. Неужели влюблённость – такая заметная штука?!

– А что старается сделать мужчина, чтобы привлечь к себе внимание возлюбленной? Видимо, поразить, чем-то заинтересовать? – сказал Рудин. Ушам моим стало становиться горячо, но я молчал.

– … А чем можно было заинтересовать нашу очаровательную американку, которая не обращала внимания на бедного Ромео и всё своё время посвящала тому, чтобы как можно больше узнать о нашей работе? Естественно, напрашивается вывод: какой-то яркой, «взрывной» информацией об этой самой работе. Но какой информацией, если одна её часть известна и без Ромео, а другая не подлежит разглашению, либо неизвестна и самому влюблённому воздыхателю? – риторически вопросил шеф, а я удивлённо приподнял брови: что это мне неизвестно о нашей работе?

– И вот тут наш Ромео решил сам создать «взрывную» новость, которая, во-первых, несомненно привлекла бы, – и привлекла! – внимание мисс Этеридж, а, кроме того, дала бы кое-какие дополнительные возможности для заинтересовывания «объекта», как-то: неизбежный повод для бесед и интервью с Лиз, учитывая специализацию Ромео в Институте, ну и некоторые чисто технические нюансы, которые можно получить, взломав Русскую Душу, нюансы, которые дали бы Ромео хотя бы ограниченную возможность покопаться в мыслях любимой…

– Ясно, – вздохнул я, опуская голову, но тут же снова задал вопрос:

– Михал Потапыч, но почему вы решили, что я пойду именно таким путём?

– А у тебя и не было другого пути! Эх, Илья, Илья, тебе ли не знать, насколько предопределены траектории человеческой мысли… Ну порассуждай сам: ты у нас кто? Специалист по защите психокомпьютерных сетей. Никто в Инстутите лучше тебя не знает, как взломать сеть, и, наоборот, как её восстановить и защитить от взлома. Это твоя сфера, в ней ты, как рыба в воде. Вот ты и решил устроить трам-тарарам, чтобы привлечь внимание Лиз. Это ж такая новость – в Институте Мозга взлом психосервера! И представляешь, как сразу занервничали те, кто стоит за Лиз, узнав эту новость? Вряд ли кто-то догадается, – сразу, по крайней мере, – что взломали свои же! Ох, какая среди наших конкурентов началась скрытая суета: каждый думает на другого, торопится, пытается выяснить – кто способен, у кого взломные технологии, кого перекупить, кого бояться, и как бы себя не обнаружить в этой суете… и вот тут-то время подключаться спецслужбам, тут-то мы и можем выяснить, кто и что хочет у нас вытянуть…

– Провокация, – покачал головой я.

– Разумеется, – кивнул Рудин, – а как без этого? Ты ведь понимаешь, насколько серьёзно то, чем мы здесь занимаемся…

– Цель оправдывает средства? – произнёс я с интонацией упрекающего морализатора из-за недовольства тем, что мной манипулировали.

– Это зависит от того, какая цель и какие средства, – невозмутимо отмёл морализаторство Рудин. – Цели и средства бывают разные. Как и люди. И обращение с ними должно быть симметричным. Кого-то – словом убедить, а кого-то – в клозете утопить. Ничего противозаконного или безнравственного мы не совершили. Всё началось безобидно – с романа программера Ильи и журналистки Лиз… – усмехнулся Рудин.

– Всё вы предугадали и предусмотрели! – язвительно бросил я. – Ну а если бы я… – тут я запнулся – сложно было произнести слова «влюбился в Лиз».

– Если бы не ты, тогда другой, – ответил шеф.

– Кто другой?

– Вспомни, с кем ты встречал мисс Этеридж в аэропорту.

– Со Стивой… Вы… Вы что – заранее планировали, что один из нас влюбится в Лиз?!

– Ну а почему бы и нет? – беспечно ответствовал Рудин. – Дело молодое, а Лиз – девушка прехорошенькая…

– То есть, на месте катализатора-провокатора мог бы оказаться не я, а Стива?!

– Мог бы. Но оказался ты. Иностранка желает разгадать загадку Русской Души, проникнуть в неё… но проникнуть в неё даст возможность только любовь. Я выбрал в качестве встречающих-сопровождающих двух самых молодых сотрудников Института, и предоставил случаю решать – кто из них влюбится…

– Ну а если бы ни я, ни Стива не влюбился бы?! – воскликнул я.

– Пришлось бы придумать другой способ, – пожал плечами Рудин, и добавил: – Не собираюсь тебя, Илья, ничем пугать и ни к чему обязывать, но даю совет: с мисс Этеридж теперь всегда будь начеку.

Мы замолчали. Ч-чёрт возьми… ну надо же!

Переваривая услышанное, я тупо пялился в пространство. Перед моим взором, на краю рудинского стола в ряд выстроились пять матрёшек – одна другой меньше. Румяные и дородные, они ответно пялились на меня и улыбались. Никогда не понимал, зачем Рудину эти игрушки…

 

САЙТ 5

– Проходите, проходите! Пардон за бардак… – Стива поднял с ковра и положил на стол книгу, запнул под диван носок, одиноко валявшийся на полу, повертелся на одном месте, почёсывая в растрёпанной шевелюре и, видимо, соображая, что делать дальше – он не был докой по части приёма гостей.

– Предложишь даме сесть? – сказал я, вызволяя друга из состояния замешательства.

– Да, конечно! – Стива быстро развернулся, подхватил и подвинул стул.

– Благодарю, – кивнула Лиз, и села.

– … И попить бы чего-нибудь, – добавил я. Стива с готовностью ринулся на кухню.

– Попить, а не выпить!.. – вдогонку уточнил я.

Выйдя из кухни, Стива вручил нам два разной формы стакана – мне коренастый цилиндрический, Лиз – высокий, фигурный и с рисунком. Стаканы были наполнены апельсиновым соком, имелись и соломинки. Затем он вновь удалился и вернулся, на ходу открывая хищно шипящую баночку пива.

Лиз тем временем встала и подошла к столу. Точнее, это были два стола, неровно придвинутые один к другому. То, что творилось на них, всегда вызывало у меня удивление и вопрос: как человек, имеющий подобное рабочее место, в выполнении практических задач может проявлять системность и упорядоченность? На это мой друг отвечал так: «Старик, порядок – это то представление порядка, которое у тебя в башке. Симметрия в расположении предметов и отсутствие пыли – кто сказал, что именно это является «порядком»?» Способность к упорядоченности в делах была присуща Стиве – а в его домашней мастерской, тем не менее, царил полнейший хаос. Наушники, микросхемы, флэшки, обычные блютузы и их напоминающие полуразобранные «Интендиксы», различные инструменты, размером от отвёртки до иголки (жалко того, кому пришлось бы отыскивать вдруг понадобившийся инструмент в этой пучине!) – а посреди и надо всем этим возвышались два компа: белый стационарный и золотистый ноут.

– Ну, как день прошёл? – спросил Стива, топчась на одном месте.

– Отлично. Ваш шеф о многом мне сегодня рассказывал. Правда, я кое-что не поняла, но зато потом мы с Уиллом гуляли по Невскому проспекту, и он мне всё объяснял.

Лиз прошлась по комнате, осматриваясь.

– Стив, ты мне обещал показать, как выходить в Психонет, – напомнила она.

– Да-да! Устраивайся вот сюда!.. – засуетился мой друг.

– Я слышала сегодня в Институте, как ваш шеф в разговоре упоминал какого-то Ильича… – усаживаясь в кресло перед компьютером, произнесла Лиз.

Мы со Стивой быстро обменялись взглядами.

– …Я не поняла, кто это, но мне показалось по его словам, что этот Ильич – очень важная персона в вашем Институте… и от него многое зависит в вашей работе, – продолжала Лиз.

Мы со Стивой вновь переглянулись, я приложил указательный палец к губам и покачал головой. Мой друг кивнул, и торопливо проговорил, обращаясь к Лиз:

– Так!.. Не отвлекайся! Сейчас мы подключим тебя с помощью непогружного интерфейса…

– Что значит – непогружного?

– Ну то есть когда электроды находятся на поверхности кожи. Один из вариантов подключения, более подходящий для новичков, – объяснил Стива.

– Что, – есть и другой?

– Ага, – погружной…

– Это как?

– Ну, собственно, – вживление электродов непосредственно в мозг, или сращивание с нервами.

– Ой! Ну и ну… А это что ты делаешь? – Лиз кивнула на маленькую ванночку, над которой Стива опрокинул булькающий флакон.

– Щас буду замачивать электроды… для лучшего контакта. Последнее использовал! Ничего для вас не жалко! – с улыбкой подчеркнул Стива, вытряхивая последние капли.

– А когда я в медицинском центре пробовала, там не замачивали…

– Да, есть ещё и сухая разновидность подключения. Но у меня вот такой аппарат. Так… Теперь надень вот это… – Лиз при помощи Стивы водрузила на голову причудливую «корону».

– Смотри сюда… Не отвлекайся…

Он пощёлкал клавиатурой.

– Тебе лучше закрыть глаза на несколько секунд, а потом опять открывай.

Комнату заполнила тишина.

– О! – вдруг издала Лиз восхищённый возглас. – Co-ooll! Что… что это такое?

– Всё, милочка, – вот ты и вышла в психопространство, – горделиво заявил мой друг, совершенно осчастливленный удивлением Лиз. – Видишь картинки перед собой? Ну, которые как будто прямо в воздухе висят, будто голография, или галлюцинации?

– Да… и комнату вижу сквозь них… и вас с Уиллом… – вращая головой, поражённо пробормотала Лиз.

– Во-от, эти картинки – не глюки, а иконки программ…

Лиз неуверенно протянула руку, – видимо, пытаясь «потрогать» то, что сейчас было перед её взором:

– А как это… где они?

– Ты про картинки? В твоём сознании; я думал, ты поняла.

– Ты хочешь сказать, что вы с Уиллом их не видите?!

– Конечно, не видим – ведь мы-то в психовиртуал не вышли.

Лиз замолчала, продолжая обшаривать воздух перед собой. В тишине было слышно, как она сопит и сглатывает от волнения: как я не раз убеждался, новички всегда крайне изумляются, впервые сталкиваясь со зрительными проявлениями психовиртуальной среды.

– И что с ними делать? – наконец, спросила Лиз, немного придя в себя после лицезрения красочных миражей, невидимых для нас со Стивой в данный момент, но таких реальных для неё.

– Так, в поле твоего зрения, внизу должна быть синяя буква «Р», в красном ободке… нашла?

– Да!

– Вот, это иконка Психонет Эксплорера.

– А почему тогда буква «Р»? «Психонет» ведь начинатеся на «п»…

– Ну, русская «Р» – это же английская «пэ»! Вот у нас в Институте и решили, что иконка должна быть интернациональной. Так, теперь смотри на иконку… думай, что хочешь её коснуться… Не-не-не, – мышку не надо трогать!.. – отводя её руку, пытающуюся нащупать манипулятор на столе, проговорил Стива. – Ты сосредоточься и подумай о том, что твой взгляд – это курсор, и представь, будто ты им «нажимаешь» на иконку… – проговорил Стива. Чтобы контролировать процессы, происходящие сию минуту с Лиз в психопространстве, нужно было поглядывать на мониторе в окошечко, отображавшее специальные знаки, и Стива склонился к Лиз. Ну, так-то низко уж можно было бы и не наклоняться… Бородатая щека Стивы помещалась близко к лицу Лиз, чересчур близко, чересчу-ур…

Раздался резкий хлюпающий звук: это я втянул сок через соломинку – неожиданно громко даже для себя, и с каким-то присвистом, аж сам вздрогнул.

– Ух ты!

– Очень хорошо, – ты успешно открыла Психонет Эксплорер… Ну, это здесь маленький новостной сайтик, я его слепил, – мимоходом похвастался Стива. – Это что-то вроде доски объявлений по нашему Институту… ну, попробуй скопировать эту страничку… взгляд влево… ещё… кликай! Теперь – по вон той иконке, в правом верхнем углу, ну, «Мои документы», видишь? Веди взгляд… кликай!

– Получилось! – Лиз даже в ладоши хлопнула, заёрзав в кресле.

– Ну-ка… ага, да, это «Мои документы». Всё, скопировала. Молодец… быстро схватываешь… Теперь выйди…

– Как?

– Да так же, как в старом добром Интернете! Видишь в правом верхнем углу крестик? Кликай по нему взглядом! Молодец! – Стива выпрямился, довольный – было очевидно, что девушку заинтересовал и развлёк его «аттракцион».

– А это что?

– Где? – вновь наклонился Стива. – Э, э! Э!.. Туда не надо!.. – мой друг засуетился вокруг Лиз, запинаясь в проводах и побледнев.

«Наверное, на порнушку случайно наткнулась…» – злорадно и довольно равнодушно подумалось мне. Однако, подойдя ближе, я и сам, наверное, побледнел: «Вот кретин, не мог подальше эту папку засунуть!» – промелькнула досадливая мысль.

Смущённый Стива, стараясь не смотреть на нас, возился вокруг компа.

Я с деланно беспечным видом цедил сок, а Лиз, уже переместившись из кресла на стул, сидела, зажав молитвенно сложенные ладони между колен, и со странным выражением лица, в котором смешались сердитая насупленность и лукавая улыбка.

– Теперь вы не отвертитесь от объяснений, кто такой Ильич. От этого зависит наша дружба… – тихо и отчётливо поставила ультиматум Лиз. И тут же рассмеялась:

– Мальчики, – ну правда, расскажите! Я прекрасно понимаю, что ваша работа во многом секретна… но если уж сам профессор Рудин, не скрываясь, во всеуслышание разглагольствовал об этом таинственном Ильиче, – разве не можете и вы немножко мне о нём рассказать?

Мы молчали.

– Ну пожалуйста… – серебристо прошептала Лиз, положив свои тонкие пальцы на мою ладонь.

– Кто такой Ильич? – проворковала Лиз, чувствуя, что ещё миг – и я уступлю.

– Нн… ну… у нас много разных людей работает… – борясь с собой, промямлил я.

– И не только людей!.. – вставил Стива, громыхнув крышкой от системного блока, которая стояла прислонённая к ножке стола и которую он задел ногой.

– То есть? – удивлённо обернулась к нему Лиз.

Я был благодарен другу – кажется, в удивлении Лиз отвлеклась от вопроса, который задала мне и на который я не имел права отвечать.

– Дельфины. И их дрессировщики. Это когда мы занимались алгоритмами мыслительных реакций, на примере дельфинов это оказалось удобнее, – пояснил Стива.

– …А ещё военные ученые, которые разрабатывают электронные и кибернетические системы для наблюдения и контроля вооружения. Они создали модель, позволившую нам понять, что происходит в нервной системе человека при употребления лизергиновой кислоты, и…

– Лизергиновой кислоты? Это ЛСД, что ли? – прервала меня Лиз.

– Ага, – кивнул Стива, и вдруг загорелся: – Кстати! Раз уж вы про это упомянули…

– Стива! – укоризненно произнёс я, взглянув на друга.

– Опять что-то от меня скрывают, а ещё называются друзья, – покачала головой Лиз.

– Да никто ничего не скрывает! Что тут такого? – последнюю фразу Стива с вызовом адресовал уже мне, и авторитетным тоном продолжал: – ЛСД – отстой и каменный век. Так же, как и оксибутират натрия и другие гипнотики метаболического действия. И даже диметилтриптамин уже не рулит. Но зато есть одна штуковина…

– Сти-ва! – вновь – погромче и повнушительнее – воззвал я к его благоразумию. Но он уже подошёл к стенному шкафу и открыл дверцу.

За нею зияла пустота, а в тёмной глубине ящика, у самой внутренней стенки смутно поблёскивала металлическая панель с переключателями, и рядом можно было разглядеть шершавый шнур, свернувшийся спящей змеёй. Мой друг начал его разматывать, вытаскивая наружу, и я понял, что Стиву теперь не остановить.

Это была любимая игрушка моего шаловливого друга, побочный продукт институтских разработок. С виду довольно простая штуковина, похожая на плоскую коробку с отходящим от неё шнуром и подобием штекера, который упирали в нёбо. А начинка этой коробки работала, если коротко, следующим образом: точнёхонько «нащупав» сканером в голове микроучастки, ответственные за производство естественной мозговой химии, машина целенаправленно воздействовала на них сложно организованной электростимуляцией. В результате мозг начинал усиленно вырабатывать – по выбору – тот или иной из нейротрансмиттеров. Мой друг предпочитал дофамин. Насколько я знал, с некоторых пор каждое утро Стива включал этот стимулятор и подвергал дофаминовой бомбардировке свой мозг. Словив кайф, взбодрённый Мстислав отправлялся на работу, одаряя блаженной улыбкой каждого встречного сотрудника Института, а его характерная походка вразвалочку приобретала оттенок чуть заметного нарушения координации.

– Что это? – спросила Лиз, глядя, как мой друг с загадочной улыбкой расправляет кольца шнура.

– Попробуй, – тебе понравится! – отозвался Стива, протягивая Лиз твёрдый наконечник, заканчивавшийся тонкой блестящей иглой.

Лиз смотрела на Стиву снизу вверх.

– Сначала объясните, что это такое! – потребовала она.

 

САЙТ 6

Должен признаться – в течение недели я превратился в наркомана. Если Стива регулярно одурманивался дофамином с помощью нейроэлектрической стимуляции, то я подсел на окситацин. Причём без всяких технических приспособлений. Упомянутое вещество интенсивно вырабатывалось в моём организме благодаря общению с Лиз. Мы теперь встречались почти каждый день, и от окситацина, этого химического выражения любовной эйфории, казалось, не лишь соответствующие зоны мозга, но всё моё существо пропитала радость, аки сладость сиропная пропитывает золотые обмылки персика в консервной стеклотаре.

Стива, слава Силе, отстал от нас, и я, решив – гидом буду, но покажу город, – водил Лиз по Питеру.

Скорлупа рыцарских доспехов и гипнотический блеск паркета в огромных залах Эрмитажа; Кунсткамера, с её интригующей атмосферой алхимической лаборатории; катания по Неве, – я старался не упустить ни одной питерских прелестей, усердно насыщая подругу впечатленьями.

Во время наших прогулок Лиз расспрашивала меня о моей работе. Памятуя совет Рудина: «с мисс Этеридж будь начеку», на вопросы Лиззи я старался отвечать по возможности уклончиво и сдержанно. Однако посчитал, что не будет большой беды и такой уж страшной утечки информации, если познакомлю её с базовыми понятиями, которыми мы пользовались в работе.

Так, я объяснил ей, что «психополе» – это среда, созданная совокупными электромагнитными излучениями, которые испускают люди вокруг нас, точнее, – их мозг. Объяснил, что психополе существовало всегда, но только сейчас, с развитием соответствующих технологий, мы научились в него проникать и оформлять в то, что мы именуем словом «Психонет». Правда, оформляли мы психосреду пока «наощупь» и лишь частично, и порой и сами сталкивались с удивительными сюрпризами в виде непредусмотренных нами мыслеобразов и командных схем, которые нам оставалось лишь принять и осваивать. То есть законы функционирования Психонета в большой степени уже были заложены в психополе и обусловливались его особенностями, которые, в свою очередь, зависели, говоря обыденным языком, от того, что и как думали люди вокруг нас, какие настроения и мыслеобразы носили в себе и, соответственно, каковы были характеристики электромагнитных излучений их мозга.

Во время наших прогулок Лиз не раз с восторгом вспоминала, как она сама выходила в Сеть под руководством Стивы, и скопировала страницу созданного им сайта. Я с неудовольствием выслушивал её восторги, и, не обладая Стивиной бесцеремонностью, терпеливо подкарауливал момент, когда смог бы, по возможности как бы невзначай, озвучить и мои собственные достижения. Терпение моё было вознаграждено, момент подходящий подкараулен, и какое же острое удовольствие я испытал, когда на вопрос Лиз, кто написал Психонет Эксплорер, мне довелось скромненько ответить: «Я».

«Ты?!» – Лиз остановилась, глядя на меня так поражённо, что я даже запомнил место, где это произошло – на Аничковом мосту.

«Да; а что тут такого? Это же моя работа, я психопрограммист», – спокойно подтвердил я. Мы двинулись дальше. Помолчав, Лиз с чувством произнесла:

«Удивительное всё-таки явление – Психонет! Умом понимаю, в чём тут дело, а всё равно как-то… Что это? Где он?»

«Он – в каждом, и каждый творит и носит в себе потенциально целый Психопet, как свой внутренний мир. А наша задача – оформить его, организовать и обогащать, расширяя и усложняя от вида простой личной странички к безграничному совершенствованию…»

«Безграничному?…» – опять остановилась Лиз, видимо, впечатлённая романтикой такой масштабности.

«Конечно! Ведь Психопet – это Сеть Разума, а Разум не имеет границ», – разглагольствовал я, вводя мою подругу под величественные своды Казанского собора.

Ещё Лиззи почему-то очень интересовали зрительные эффекты, «картинки», как она выражалась, увиденные ею при выходе в Психонет.

«Это тоже вы их создаёте?» – спрашивала она.

«Мы», – подтверждал я, и уточнял: «Создаём дизайн мы – но его часто «подсказывают», а то и «навязывают» нам образы, уже имеющиеся в русском психополе. И, кроме того, мы, чтоб не изобретать велосипед, многие формы и понятия копируем с Интернета. Например, при дальнейшем повсеместном распространении Сети её части решено именовать «сайтами» и «страницами».

«А почему ваша институтская сеть названа «Русская Душа»? – спрашивала Лиз.

«Русская» – ясное дело, потому что мы же находимся в России. А «душа»… ну, ведь сфера исследований Института – это внутренняя психическая жизнь человека, его нервные реакции, мысли, чувства, но только рассмотренные как электромагнитные излучения. То есть, иначе говоря, предмет нашей работы – всё то, что люди попросту называют «душой». Вот так и получилось название – Русская Душа. А её составляющие, то есть сайты, Михаил Потапович тоже иногда именует «душами», – объяснял я своей подруге.

«А что? Логично! Получается, одна большая, общая Русская Душа складывается из множества отдельных русских душ… логично! И красиво!» – отмечала Лиз.

«Чтобы оценить красоту устройства Русской Души, нужно хорошо знать русский язык…» – в ответ пытался я похвалить лингвистические способности моей американской подружки, зря надеясь, что она не угадает в моих словах лесть влюблённого: Лиз иронически прищуривалась и окидывала меня снисходительным взглядом. Чтобы замять, а точнее, заесть, или запить возникшую неловкость, я приглашал Лиз в какое-нибудь кафе, попадавшееся нам на пути. А потом мы снова отправлялись гулять и беседовать.

Разговаривая, мы с ней исходили пешком, наверное, весь Питер. Я не забывал с гордостью показывать Лиз наши памятники и разводные мосты через Неву, иногда угощал мороженым, и всё больше привязывался к ней.

Однажды, когда мы гуляли по Невскому, удивлённая Лиз услышала весьма своеобразные вариации на тему гимна своей родины, и потянула меня к трио: скрипка, банджо, губная гармоника; уличные музыканты так искромётно лихачили и синкопировали, что Лиз, широко улыбаясь, притопывала ногой. Послушав и бросив мелкую купюру в раскрытый футляр скрипки, мы двинулись дальше.

– Уилл, ты, кажется, говорил, что в вашей работе участвовали даже музыканты? – вдруг вспомнив, спросила Лиз.

– Да, и что?

– А можешь рассказать, чем именно они вам помогали?

Я невольно поморщился: мисс Этеридж никогда не забывала о своих профессиональных обязанностях, и, о чём бы мы ни болтали, постоянно возвращалась к теме деятельности Института. Меня это напрягало – казалось, что Лиз общается со мной только для того, чтобы побольше узнать о моей работе. Видя, что я, как и обычно, не очень-то склонен говорить об этом, моя гёрлфренд взяла меня за руку:

– Мне просто интересно… ну ладно дельфины – а чем музыканты-то могли вам помочь?

– Действительно! Дельфины хотя бы через обруч прыгать умеют, а музыканты только дудят да скрипят… – фыркнул я.

– Ну просто я подумала, нейрокомпьютерные технологии и искусство – эти вещи так далеки друг от друга…

– Ближе, чем тебе кажется, – заметил я.

Лиз со вниманием взглянула на меня. А мне пришла в голову идея.

– Знаешь, что? – я остановился. – Давай сходим…

И я повёл свою заокеанскую подружку в «Уголок». Так мы в Институте называли странное заведение, сочетающее в себе место богемной тусовки, экспериментальную инженерную лабораторию, клуб альтернативной и рок-музыки, и Бог знает, что ещё.

Это заведение занимало в обычной жилой девятиэтажке площадь нескольких квартир, выходящих на угол дома, отчего и возникло название. Раньше здесь находился мебельный магазин. А когда его хозяину надоело заниматься бизнесом и он решил, что уже достаточно наколотил бабла, – он прикрыл лавочку. И с тех пор «Уголок» стал местом, где постоянно кипела интеллектуальная жизнь продвинутых и ищущих питерцев.

Хозяину «Уголка» было около пятидесяти лет, звали его Аркадий, а отчество его я не помнил, потому что он запрещал обращаться к себе по отчеству, а требовал только по имени. Зато его фамилию трудно было не запомнить – Бац. Я слышал, что настоящая его фамилия то ли Бацнер, то ли Баснер, но при мне он новым знакомым всегда представлялся именно так – Бац. Аркадий Бац. Да, вот такое необычное у него было имя; как его конец оказался обрезанным, я не знал. Впрочем, я этим и не интересовался. Гораздо важнее для меня была сама возможность водить знакомство с такой замечательной личностью, как Аркадий Бац. Это был высокий, поджарый, энергичный человек с чёрными блестящими глазами, резкими жестами и быстрой речью. Когда-то он, как я, опять же, слышал от наших общих друзей, многообещающе начинал научную карьеру, правда, не знаю, в какой области, но прервал её из-за своего беспокойного характера и неспособности подчиняться трудовой дисциплине. Круг его интересов был очень широк – искусство, гештальт-психология, компьютеры, философия трансгуманизма. Получилось так, что его идеи оказались практически полезны для нашей институтской работы. Официально он никогда не числился нашим сотрудником, но Рудин его весьма ценил и поддерживал с ним контакт, потому что его крайне оригинальные психологические тесты очень пригодились в нашей работе. И вот теперь мы с Лиз направлялись к нему, потому что я посчитал, что на возникший у неё вопрос никто не ответит лучше, чем Бац. Ну и, если быть совсем уж честным, мне хотелось чем-то удивить мою подругу, показать ей что-нибудь яркое и необычное. А в Питере, если не считать исторических достопримечательностей, пожалуй, не было места более яркого и необычного, чем «Уголок».

– Здешний хозяин – человек со странностями, так что ты это имей в виду… – предупредил я Лиз, когда мы по ступенькам взошли на крыльцо и оказались перед металлическим «сезамом».

В полутьме за дверью обозначился коридор, который буквой «г» выводил направо в большой зал матово-белого и голубовато-серого цвета. Здесь имелось шесть стен разной длины и расположенных под разным углом; некоторые участки выложенного плиткой пола поднимались, образуя островки-плоскости повыше основной площади; потолок тоже был не ровным, а уступчатым, со встроенными осветительными приборами в виде узких цилиндров и додекаэдров и абстрактными декоративными деталями. Из-за всех этих геометрически правильных неровностей казалось, что находишься внутри огромного кристалла.

В зале, словно в противовес острой угловатости внутренних поверхностей, в беспорядке стояло много мягких и удобных розовых креслиц округлых форм, среди которых не было ни одной повторяющейся, и в то же время явно улавливалась их принадлежность одному гарнитуру.

На креслицах, развалясь кто как и поедая мороженое, расположилось местное общество, пестрее не выдумать: длинноволосые хакеры и модельерши – лысые, как Шинейд О Коннор; кинокритик, имевший глянцевую внешность и свою колонку в известном «глянце», и несколько тех, кто почему-то называли себя писателями-«деревенщиками», хотя, как я знал, жили они в самом центре Петербурга и отроду не держали в руках ни лопаты, ни топора.

Когда мы вошли, некоторые обернулись, вяло маякуя рукой: «Привет!» Я ответно закивал.

– Очень оригинальный интерьер, – заметила Лиз, с любопытством оглядывая всё вокруг.

– Приятно, что вам нравится! – громко произнёс Бац, являясь стремительно и неожиданно, как всегда, из двери своего кабинета, которая была затенена и не выделялась на фоне паутинно-седеньких, фрактально-узорчатых панелей. Не иначе, увидел нас в кабинете по видеонаблюдалке.

– Здравствуйте, Илья!

– Здравствуйте, Аркадий, – я пожал протянутую мне руку. – Познакомьтесь – Лиз Этеридж, журналистка. Хочет написать книгу о разработках нашей лаборатории…

– Что ж, – тема своевременная и крайне интересная! Желаю успеха… полагаю, вы на него можете рассчитывать – с таким-то консультантом, как Илья! – Бац охватил нас своим лёгким и пронизывающим взглядом, и я аж поёжился, чувствуя, что ему уже всё до донышка ясно о наших с Лиз отношениях.

У Аркадия приподнялась левая бровь и уголок губ, а в ставшей доверительно-заговорщической интонации растворилась капелька ехидцы:

– Не отпускайте Илью от себя ни на шаг – и Пулитцеровская премия вам гарантирована…

Лиз улыбнулась.

– Пулитцеровская… Шмулитцеровская… Зачем нам это? Не на-аше это всё, не ру-усское!.. – проворчал один из «деревенщиков», подходя к нам с бокалом мороженого в руке. – Бац, ну сколько ещё ждать этих твоих борцов за чистоту природы? У меня жена, – он боксёрским жестом выбросил упитанный бледный кулак из манжеты, взглянув на часы, – приедет через час сорок пять, мне её край встретить надо. Что нам останется для этой вашей дискуссии?

– Не переживай, всё успеется, – Бац успокоительно тронул пальцами пиджачный локоть «деревенщика». – Вот пока наши гости, дама с Илюшей, вполне, я надеюсь, не против побыть борцами за чистоту природы… Мы немножко позже поговорим, хорошо? – кивнул мне Бац, безошибочно учуяв, что я именно для разговора с ним привёл Лиз. – А сейчас извините, мне нужно отлучиться… – он исчез так же стремительно, как и появился.

– А вы, видимо, тоже с Ильёй трудитесь? Или на нашу экологическую собирушку пришли? – голос «деревенщика» был высокий и сипловатый, интонация неторопливая и недовольная, словно ему весь мир должен был. Он с ленцой и без любопытства поглядывал на нас искоса сквозь толстые стёкла очков.

– Она журналистка. Из Штатов… – за неё ответил я.

Рыхлая фигура «деревенщика» подобралась, нижняя губа у него сомкнулась с верхней так плотно и резко, что даже пушистая борода веником заметно дёрнулась.

– Из Шта-атов… – протянул «деревенщик», жестом приглашая нас присесть на ближайшие креслица возле низкого стеклянного столика, рядом с двумя своими собратьями-писателями.

– Ну и как там у вас, в этих ваших Штатах?

Я слегка напрягся, но тут же и расслабился: у «деревенщика» «этих ваших» – всего лишь привычный оборот, а Лиз, казалось мне, не настолько вникла в нюансировку русской речи, чтоб заподозрить в «этих ваших» легчайшую пренебрежительность.

– А что это за «Шмулитцеровская» – премия, видимо? – о которой вы сказали? – наивно поинтересовалась Лиз.

Двое других «деревенщиков» с интересом взглянули на неё. Один из них, которого я видел здесь всего пару раз и потому не запомнил его имени, крупный и улыбчивый, произнёс низким приятным голосом:

– Не обращайте внимания – пустяшный морок, возникающий при столкновении двух языков…

– Вернее сказать, – при столкновении двух культур, двух подходов к жизни, двух образов бытия, являющихся супротивниками… – своим недовольным тоном пропел бородатый.

– Так уж и супротивниками? – вставил я.

– Действительно! Отчего супротивниками? – обернувшись к коллеге, примиряюще поддержал меня обладатель баса. – Все культуры, все языки из корня единого, и корень тот – праславянский, идущий от древних арьев-земледельцев… посему русский язык, будучи началом начал, отечески объемлет все прочие языки, в том числе и язык нашей гостьюшки дорогой…

«Осталось только добавить «ох ты, гой еси, красна девица Лизавета свет Этеридж…» – подумал я.

Лиз немного нахмурилась – ей нелегко было понять прозвучавшую тираду. Впрочем, и мне тоже, хоть я и не был американцем.

– Вы хотите сказать, что английский язык имеет связь с русским?

– А как же, девонька! Узри сама – несть числа словесам, коими вы беседы полните, а о том не ведая, что их сродство с речением роським… Ну, скажем – «бренд». Сие от роського народного глаголу «сбрендить», а такоже с существительным «бред»…

– Простите, – а «тренд» тоже русс… роськое слово?… – прервал я. «Деревенщик» с энтузиазмом закивал:

– Конечно, друже! «Тренди-бренди, балалайка, тренди-бренди – бабла дай-ка!» – было некогда такое присловье…

– Ну уж «бабло»-то тут причём?! «Бабло» – это современная, новая идиома!

– Ошибаетесь! Нет ничего нового под луною, всё новое – беспамятством нашим забитое старое. Иль молвить желаете, что в те времена, что от нас далече, языцы в пропитании, одёже, сбруе и другом товару не нуждались, а коли так, то и бабло им не потребно было? «Тренди-бренди, бабла дай-ка» – сие присловье у коробейников да скоморохов было во временам оны. Идёт он, сердешнай да босый, по Руси, торгует, или народец веселит, на балалаечке-то играет, да и напевает: «Тренди-бренди, балалайка, тренди-бренди – бабла дай-ка!» – убеждённо заявил писатель. Бас и взгляд у него были по-доброму наставительные, улыбка приятная. Я немного помолчал. Вспомнив, спросил:

– А «сбрендил» – где тут этимологическая связь?

– Ну, как же! – писатель даже заёрзал свом широким задом, словно радуясь, что оппонент сам подбрасывает ему столь очевидный козырь. – «Сбрендить» – что сие значит?

– Ну, – рассудка лишиться, вести себя неадекватно…

– Вот! Вот именно! – воскликнул «деревенщик», тыча в воздух толстым пальцем. – А «бренд» – что сие?

– Популярная торговая марка, – вошла в наш разговор Лиз.

– И разве не зрим мы, как народец нонече, особливо младой по летам народец, охоч да жаден до «брендов»? «Шармани», «Буччи»… Иной до того охоч да жаден до «брендов», что и «сбрендит» от них, токмо о том и дума, чтоб часы-то – «Вертушка», а одёжа – «Шармани», и уж не человеце пред нами, а один сбрендивший хламур…

– Гламур? – поправила Лиз вместо меня, потому что я-то в данном случае уже не сомневался в обоснованности этимологических связей. Слишком очевидна мне стала правота моего собеседника, поэтому я, слегка заскучав, налёг на мороженое, оглядываясь по сторонам. А он продолжал заливаться:

– Оттого и сказывают о широте, «всечеловечности» русской души. Всё, реку я вам, всё пропитано, аки соком живоначальным, глаголом роським – и в тех языках и культурах, что вроде и не родня нам. Песни, легенды, игры…

– Игры, говорите? – вставил я.

В нескольких метрах от нас за столиком в кресле сидел длинноволосый юнец из тех, в чьей речи нет просвета от «патчей», «линков» и «гифов». Развалившись, вытянув ноги и склонив голову набок, он правой рукой вяло баловался с йо-йо, швыряя вниз и ловя подпрыгивающий на резинке маленький шарик.

– Что?… – остановился писатель.

– Вы сказали про игры. Вон, видите паренька? Который с шариком… – попробовал я атаковать собеседника, издалека надеясь подвести разговор к теме компьютерных игр.

– А-а! Сия безделица – древлероськая забава.

– Йо-йо?!. – поразился я.

– «Ё-ё моё», точнее… – кивнул «деревенщик».

Я так и остался сидеть с открытым ртом, обезоруженный и понимая, что дальнейший спор вести бесполезно и ни к чему. Тем более, что, как-никак, я ведь и сам трудился в сфере расширения Русской Души – неплохо бы, если бы и до размеров «всечеловечности»…

Из гипнотической задумчивости, в которую я погрузился от внушений «деревенщика», меня вывел вновь нарисовавшийся рядом Бац:

– …Ну, как вы тут? Надеюсь, не заскучали?

От входа послышалось пиканье электронного замка, шорох автоматических дверей, оживлённые голоса и звуки шагов, потом ещё, ещё… Видимо, прибывал народ на ту самую «экологическую собирушку», о которой упоминал один из наших собеседников.

– Давайте-ка я вас кофе угощу, – сказал Бац, помахивая рукой и кивая входящим. Он развернулся, и мы с Лиз проследовали за ним к мутно подсвеченной стеклопластиковой стене, затем на ступеньку, затем в тень своеобразной «прихожей» и, наконец, – в его кабинет.

 

САЙТ 7

Первое, что обращало на себя внимание в кабинете Аркадия, – это особенная, редкая тишина. Будучи человеком компанейским, Бац, тем не менее, иногда нуждался в абсолютной тишине, и не пожалел денег и спецматериалов на её создание.

От большой комнаты, из которой мы только что пришли, интерьер кабинета весьма отличался: вошедший словно попадал в другую эпоху, и Лиз от такой резкой смены обстановки не удержалась:

– О!..

– Да, да, – у меня слабость к дизайну минувших времён… – рассеянным тоном промолвил Бац, выпуская чёрную журчащую струю из серебряного кофейника, перевитого змейками. – Я ведь, было дело, мебелью занимался, в том числе и антикварной – так вот была возможность кое-что и для себя на аукционах приобрести…

– Красиво! – произнесла Лиз, остановившись перед одной из картин в потемневшей раме. – Чувствуется, что здесь… как это… о-би-та-лище настоящего любителя искусства!..

– Кстати, об искусстве. У Лиз, Аркадий, возник вопрос как раз насчёт этого.

– Насчёт чего?

– Насчёт того, какая может быть связь между искусством и нашей институтской работой, – сказал я, вольготно располагаясь на диване.

Бац присел рядом, жестом приглашая Лиз следовать его примеру. Мы вооружились чашечками с горячим кофе, и Бац, отхлебнув, заметил:

– Ну, в свете новейших тенденций связь самая обязательная…

– Да? И в чём же она?

Бац обвёл жестом картины и статуэтки, заполнявшие стены и полки кабинета:

– Что это, по вашему?

– Вы имеете в виду?… – Лиз указала подбородком на картину, которой она восхитилась. – Чудесное полотно!

Бац изобразил сложную мимическую фигуру, дающую понять, что прозвучавшее объяснение удовлетворяет его не вполне.

– И всё? Может, можно что-нибудь добавить? – спросил он.

– Ну, – произведение живописи. Арт-объект, если хотите.

– А если я скажу вам, что это заархивированный файл, содержащий информацию о паттернах хронотопно ориентированного восприятия?

Лиз несколько секунд молчала, а затем рассыпала серебристый смешок:

– Вот так шутка! Расшифруйте…

– С удовольствием, – серьёзно промолвил Бац. – Художник, создавая этот пейзаж, наблюдал его в натуре, и испытывал при этом определенные чувства, ведь так?

– Так…

– А затем он выразил их, зафиксировав в картине. Чувства художника были разнообразны; тут и восхищение красотой природы, и томление, и какие-то эмоции, вызванные ассоциативностью человеческого восприятия – ну, скажем, предгрозовые тучи могут вызвать образы хмурого, насупленного лица, и многие, многие другие оттенки эмоциональных переживаний. Теперь – о том, что такое «чувства». Ну? Это ведь – информация, верно? И получается, что картина хранит в себе, архивирует информацию о разнообразнейших психических состояниях художника.

– Теперь немного понятнее…

– Да; но ведь художник выразил в картине информацию не только о своих личных состояниях, согласны?

– Пожалуй.

– Вот именно, – не только его личные, но и состояния многих других людей. Потому как не существует людей, уникальных абсолютно, непохожих ни на кого; если один человек испытывает какие-либо чувства по какому-либо поводу, значит, непременно найдутся люди, чувствующие с ним в лад, если не точно так же, то очень похоже реагирующие на те же раздражители, что и упомянутый художник. То есть люди, которые испытывают те же или похожие эмоциональные состояния, что и данный художник от данного пейзажа. И что же получается?

– Что?

– А то, что художник, фиксируя свои личные чувственные знания в своем искусстве, одновременно является как бы «депутатом», представителем вкусов и духовных потребностей некоей социальной группы, которая духовно притягивается к данному художнику через симпатии к его творчеству…

– Ну, если уж проводить сравнения, то, поскольку мы начали разговор о разработках нашего Института, больше подошло бы сравнение художника с сервером. Точнее, его мозг – сервер, – заметил я.

– Почему с сервером? – обернулась ко мне Лиз.

– Потому что сервер – это компьютер, предоставляющий пользователям сети общие ресурсы – например, программы. А творчество того или иного художника – это и есть некое «программное обеспечение». Художник создаёт произведения искусства, вследствие этого вокруг него группируются поклонники, возникает среда психологической общности… – сказал Бац.

– …формируется сеть, иначе говоря, – вставил я.

– Ой! Теперь вы хотите мне сказать, что искусство – это компьютерная программа?… – воскликнула Лиз.

– Ну я бы не стал выражаться столь прямолинейно, но, если с таким уподоблением вам будет удобнее понять… Да, произведение искусства – это своего рода «компьютерная программа» для синхронизации мышления, создающая психический резонанс, служащая для настройки многих человеческих мозгов-компьютеров на одну волну.

Лиз поставила чашку на стол и встала. Затем подошла к понравившейся ей картине, остановилась возле неё и пару минут молча в неё вглядывалась.

– Подумать только – как много, оказывается, заключено в живописном полотне… – наконец произнесла она, оборачиваясь к нам. – Но ведь художники, держу пари, и сами не предполагают, что всё обстоит именно так, как вы объяснили?

– Сервер тоже не задумывается о том, что дарит массу возможностей другим компьютерам в сети, – сказал я.

– Видите ли, милочка, художники творили сотни лет назад и продолжают творить в наши дни. Но только сейчас развитие технологий позволило нам понять, какие, кроме эстетической, практические роли может исполнять искусство. Мы живём в чертовски интересное, революционное время! Картины, скульптуры, книги, симфонии, кинофильмы – все накопленные за историю человечества произведения искусства именно сейчас, именно в наше время начинают видеться кладовой ценных сведений о функционировании человеческой психики. Кладовой, как будто бы специально ждавшей появления и оформления нейрокомпьютерной науки! Потому что именно сейчас мы становимся в состоянии понять, какие неоценимые сведения об устройстве и работе человеческой психики содержатся в искусстве, и именно сейчас мы становимся способны извлечь эти сведения и воспользоваться ими! Кто знает, может быть, именно в этом заключается назначение искусства. Может, именно для этого – хотя, конечно, не задумываясь об этом – творили композиторы и писатели всех эпох?

– То есть, для того, чтобы когда-то, уже в наше время, их произведения могли быть использованы в работе Института Мозга? – Лиз коротко и саркастически засмеялась. – Позвольте не согласиться с вами, Аркадий!

– Не упрощайте. И я ведь не сказал, что только для этого! Но то, что именно такая роль искусства в полной мере раскрывается перед нами сейчас, в столкновении и смычке с нейрокомпьютерными технологиями – это несомненно.

– Аркадий, расскажите ей о mind-machine… – предложил я.

– Mind-machine? Машина для ума? Я думала, это игрушка, просто шарлатанство!

– Возможно, влияние на психику, производимое этой, как вы выразились, «игрушкой», несколько преувеличено. Но сам её замысел, принцип – на очень многое открывает глаза и многое подсказал нам в понимании связей между нейрокомпьютерными технологиями и искусством.

– Ну не зна-аю, что могло подсказать это… устройство!.. – недоверчиво протянула Лиз.

– Вы сами-то, милочка, пользовались им?

– Она всё в этой жизни попробовала, Аркадий, – чуть насмешливо сказал я, – она и «Интендиксом» пользовалась, успела.

– Да, всё это мельтешение красок и звуков довольно занятно… красиво, и бессмысленно, как в калейдоскопе… но когда я сняла шлем, я не ощутила, что стала соображать лучше, как мне было обещано, – взглянув на меня и отражая мою насмешливую интонацию, произнесла Лиз.

– Мельтешение красок и звуков – это аудиовизуальная стимуляция мозга…

– Мне говорили, и что?

– А то, что подобная стимуляция нацелена была на то, чтоб восполнить, так сказать, дефицит питания нашей психики. Нам с вами, как и всем людям, для существования необходима пища. Тело нужно питать, верно? Вот я сегодня, например, на завтрак подпитал мой организм котлетами и картошкой, чтобы клетки моего организма могли воспроизводиться, и чтобы я располагал достаточной энергией. Но человеку нужна не только материальная пища, ему нужна пища и для его психики. «Духовная пища» – вспомните-ка эти слова! Думаете, это лишь красивое выражение? Нет, это совершенно точная формулировка! Но если для нашего физического тела пищей являются котлеты и картошка, то для нашего духа, для нашей психики пищей является ин-фор-мация! Новые впечатления, получаемые через органы чувств из внешней реальности, для формирования новых, освежающих силы мозга конфигураций синаптических связей. Тут, кстати, попутно можно было бы ответить тем, кто говорит: «И зачем в наше время писатели пишут книги? Ведь и так столько всего уже понаписано!» Это всё равно, что сказать: «И зачем хлебопекарни пекут хлеб каждый день? Ведь и так и сто, и двести лет назад как сформировалось и существует хлебопечение!» Так-то оно так, – но кушать-то нам хочется каждый день, кушать материальную пищу. И точно так же регулярно хочется «кушать» и духовную пищу. Но в нашей повседневности мы не всегда качественно «кормим» наш дух и, сидя на «голодном пайке» из однообразных, повторяющихся впечатлений, наш дух хиреет. Вот в ясном указании на сей факт и проявляется, думается мне, главное значение майнд-машины. А также! – Бац воздел указательный палец, – а также, говоря об интересующей вас связи нейронауки и художественного творчества, мы более чётко осознаём ещё одну грань, ещё одну функцию искусства. Не желаете ли сами её озвучить? – пригласил Аркадий.

– Вы хотите сказать, что каждое произведение искусства… это тоже своего рода майнд-машина?

– Нечто вроде того! Художник, написавший картину, выполняет функцию «духовного окормления»; художник – это…

– … «депутат»!.. – насмешливо фыркнула Лиз.

Бац кивнул:

– … а его произведение – это файл, хранящий заархивированный духовный продукт, который будет подпитывать психику многих…

– …пользователей в сети! – поторопился я повернуть формулировки в близкое мне образное русло.

Мы переглянулись и рассмеялись.

– Да, у вас весьма оригинальные взгляды на искусство, Аркадий, – произнесла Лиз.

Бац пожал плечами:

– Я лишь чуть отчётливее других заметил и определил то, что содержалось в искусстве всегда.

Мы немного помолчали.

– Ну, надеюсь, вы в общих чертах получили ответ на ваш вопрос о связи науки и искусства, и о том, на какой почве старик Бац может сотрудничать с компьютерщиками, ковыряющимися в проводах человеческой нервной системы? – улыбнулся Аркадий.

Лиз улыбнулась в ответ.

– Получается, искусство – тоже своего рода наука, – задумчиво произнесла она, отхлёбывая кофе.

– И искусство, и наука – это виды познания. Наука познаёт реальность рациональным способом, а искусство – способом чувственного отражения. Но оба способа растут из одного корня, и, разветвляясь, тем не менее, в некоторых точках сплетаются теснее некуда. А в скором времени, очевидно, важнейшими и самыми востребованными станут такие направления познания, как психология, лингвистика и искусствоведение, потому что их предмет – багаж и «механика» человеческого мышления, а именно оно и будет являться содержанием Психопeta.

– А вы, Аркадий? Что для вас самого важнее, интереснее – наука или искусство?

– Ох, милочка!.. Что такое наука, и что такое её дары? – с глубоким вздохом отозвался Бац. – У меня иногда создаётся впечатление, что Господь Бог, или какая-то сила, которая наблюдает за нами, опекает нас, – если, конечно, таковая существует, – так вот, она, эта сила, наблюдая за нами, за людьми, за человечеством… смеётся!

– Смеётся? Почему?

– Ей весело, ей смешно глядеть на нашу гонку в научно-технологическом развитии. Я помню то время, когда появлялись первые айподы и айфоны, помню ажиотаж по этому поводу среди молодых людей, увлечённых техническими новшествами… Вот новинка появилась, вот ещё новинка, а вот ещё одна навороченная новинка – то есть всё это вроде бы создаёт ощущение, и ощущение иллюзорное, что жизнь прогрессирует, жизнь продвигается от худшего к лучшему, какое-то возрастание происходит… а ведь на самом-то деле нет этого, жизнь человеческая стоит на месте!

– Поразительно! – Лиз завращала головой, глядя расширенными глазами то на меня, то на Аркадия. – И это говорит человек, которого Уилл охарактеризовал мне, как интеллектуала и «духовного архитектора новой эры»!

Бац, словно полностью потерявший энергию за время беседы, вдруг осунулся. Резче стали выделяться его морщины, взгляд потускнел. Неподвижно глядя перед собой, он продолжал:

– Я понимаю – вы люди молодые, вас захватывает эта гонка за «новым», но… Давайте попробуем посмотреть на всё чуть иначе. За ближайшие, скажем, пятьсот лет все возникающие технологии, стремительно развиваясь, тем не менее, не удлинили жизнь человека. Человек живёт семьдесят-восемьдесят лет – как и пятьсот лет назад. За ближайшие пятьсот лет наука не избавила человека от страданий… нет-нет, не возражайте! Мне хорошо известны возражения, которые вы можете привести… Да, – какие-то болезни побеждены – но на их месте появились другие. Да, – человек стал жить комфортнее – но стал ли он жить счастливее? За мою жизнь я работал во многих разных комиссиях (здесь Бац чуть оживился, напитав интонацию язвительностью), и знаю, что и сейчас, несмотря на развитие науки, много голодных, больных, много несчастных, нелюбимых и нереализовавшихся – как и полтыщи лет назад… Ну и зачем же, тогда, спрашивается, все эти «новейшие разработки»? – Бац сердито повысил голос.

Он выглядел совсем понурым; для нас, завсегдатаев «Уголка», такая перемена настроения была не в новинку – у старика случались подобные внезапные «заходы». Но Лиз, как свежий здесь человек, была крайне удивлена, я это видел по выражению её лица. Она замерла, напрягшись, и хмуро, с плотно сжатыми губами слушала, словно боясь произнести хоть слово.

– … А все эти нанотрубки, майнд-машины, НКИ – всё это будто бы и впрямь, как вы выразились, – игрушки. Игрушки, которые Господь Бог позволил человеку отыскать, всего лишь для того, чтобы человеку не было скучно существовать, чтобы он постоянно, как белка в колесе, бежал, быстрей, быстрей, быстрей… (Бац раздражённо совершал в такт словам круговое движение указательным пальцем) в напрасной надежде догнать, дотянуться, схватить-таки вожделенное решение всех проблем… Бежать!.. За новой «революционной» технологией, потом за самой новой, потом за суперновейшей, – бежать, бежать… оставаясь при этом на месте. Оставаясь на месте и ожидая неминуемого конца.

Лиз нерешительно поглядывала на меня, ища выручки – она, ясно, не понимала, какая реплика была бы уместна, и как вообще дальше должен продолжаться разговор.

– Ну, блин! Начал за здравие, кончил за упокой! – развязно произнёс я, широко улыбаясь. – Аркадий, вы не должны перед иностранной журналисткой демонстрировать такие мрачные воззрения! За державу обидно!

Бац бросил на меня короткий быстрый взгляд и улыбнулся.

– Да, я что-то немного… кхе-кхе… – он встал, быстро несколько раз сжал и разжал длинные пальцы. Потом преувеличенно бодрой походкой прошёлся по комнате и, оживляясь, предложил:

– А не желаете ли поприсутствовать на нашем собрании защитников природы? Уж там-то разговоры повеселее! – он ещё не вполне овладел собой, и я уловил в его словах вновь проявившуюся толику язвительности, которую он, впрочем, затушевал благодушной мимикой.

– Нет, нам пора идти. Спасибо за интересную беседу. Лиззи для её очерков пригодится то, что она здесь услышала, – сказал я, вставая с дивана и протягивая ладонь для рукопожатия.

 

САЙТ 8

– У нас возникли кое-какие внутренние проблемы… – вполголоса произнёс профессор Рудин.

Мы со Стивой напрягли внимание, глядя на профессора. Он же, опустив голову, помолчал несколько секунд, и медленно сказал:

– …Хотя, возможно, эти внутренние проблемы помогут справиться с проблемами внешними…

– Так в чём дело, профессор? – нетерпеливо спросил Стива.

Профессор, выпрямившись, взглянул на него и, изобразив кистью в воздухе неопределённую фигуру, произнёс:

– Ильич активизировался…

Мы со Стивой переглянулись, – в этом не было новости для нас.

– Вам известны его амбиции, и его капризы по поводу нашего сотрудничества… Но вот что вы пока не знаете, так это то, что Ильич на днях разродился любопытным и довольно дельным софтом… который, как мне кажется, способен нам помочь, – пояснил Рудин. Он поднялся и кивком поманил нас:

– Идёмте.

Следуя за вельветовой спиной профессора, я пытался найти ответ на вопрос: что на сей раз могли отчебучить бета-волны Ильича? В затруднении я созрел взять подсказку друга, но мы уже спускались по узкой винтовой лестнице в подвальный бокс, здесь была повышенная слышимость и шептаться со Стивой при профе не хотелось.

Остановившись на небольшой круглой нижней площадке, проф приложил палец к сенсору и обернулся, оглядывая нас с таким видом, словно оценивал новичков. И хотя мы таковыми не были, всё же взгляд профессора участил сокращение моей сердечной мышцы.

Мы вошли.

Низкий потолок, белые панели, длинный светло-серый пульт управления у правой стены, серое мягкое покрытие под нашими ногами, приглушённое освещение…

Рудин подошёл к столику в форме буквы «с», где светилось несколько мониторов.

– Мстислав, включи громкую связь, – попросил Рудин.

Мой друг шагнул к столику и повернул регулятор.

– …Пьиветствую! – раздался из динамика голос, полный энергии. – Что, профессор, решили-таки посвятить в мой план наших молодых коллег?

– День добрый, Владимир Ильич. Да, вот решил… я сейчас подключу ваши зрительные центры… хорошо видно?

– Да, благодагю!.. – под потолком зажужжали и завращались на своих коленчатых рычагах две видеокамеры.

– Прекрасно. Если будет нужно, корректируйте нас…

Рудин, усевшийся за пульт и надевший очки, обернулся и поманил нас рукой к себе. Мы подошли.

– Вот взгляните-ка, – кивнул он подбородком на экран и в его центре щекотнул указательным пальцем сенсорную точку. По экрану во все стороны расплылось слепяще-светящееся пятно, из которого, словно из тумана, вынырнуло и оформилось несколько окон со схемами и текстами. Мы со Стивой наклонились, вглядываясь.

– Что это? Похоже на операционку? – пробормотал Стива.

– Совершенно верно – операционная система. И надо признать – весьма удобная и эффективная! Ну-ка… а? Каково? – проф указал на некоторые из строк в одном из окон.

– Уж не хотите ли вы сказать, что это написал Ильич? – спросил я.

– Именно! Ильич только вчера закончил работу над этой операционкой.

– Я назвал её «Психонетизация всей страны плюс…» – с гордостью прозвучал голос из динамика.

– Слушайте… это же здорово!.. – восхитился Стива, который уже нетерпеливо ошупывал клавиатуру, пробуя некоторые функции представленного опуса.

– Да, довольно удачно, – согласно кивнул Рудин. – Сначала я сомневался, но потом подумал – почему бы и нет?… – загадочно, обрывая на полуслове, произнёс Рудин.

– «Почему бы и нет» – что? – после напряжённой паузы не вытерпел я.

Откинувшись на спинку вращающегося кресла, профессор взглянул на нас:

– После того ночного собрания вы в курсе сложившейся ситуации. Наши разработки – уже не только наши. Мы вступили в психовиртуальную эру… процесс идёт. И мы не знаем, как далеко продвинулись наши конкуренты за рубежом. А отставать в этой области никак нельзя… это вопрос государственного престижа, и даже государственной безопасности. На том собрании, и после него, я обозначил для вас, как и для других сотрудников, задачи в сложившейся обстановке. Но пока мы, сами знаете, топчемся на месте… Ильич же предложил практически готовое решение. По крайней мере, на первое время. Повторюсь, неизвестно, насколько продвинулись конкуренты за рубежом, возможно, они уже имеют операционную систему и получше этой, – Рудин кивнул на экран, – но у нас на данный момент нет вообще никакой, кроме Ильичёвой…

– И что же? – спросил Стива.

– Я подумал: а что, если, пока у нас нет другой альтернативы и нет времени на её создание, – что, если воспользоваться операционкой Ильича? Сейчас наша задача номер один – не упустить момент, когда, вероятно, ещё можно попытаться обеспечить наше преимущество в вот-вот начнущейся мировой конкуренции по завоеванию психовиртуальной среды! И для этого необходимо, так сказать, «наращивать мускулы», увеличивая отечественный сегмент зарождающейся глобальной психоСети, и вовлекая в её развитие как можно больше специалистов и рядовых пользователей. В идеале следовало бы охватить все слои населения… Пришла пора нам рассекретиться и выходить за пределы институтской лаборатории! Наша внутренняя сеть, «Русская Душа» – должна распространиться по всей стране. К этому вынуждают обстоятельства. А это значит, что… – тут Рудин, глядя на нас со Стивой, выразительно кивнул, мановением ладони приглашая нас докончить его мысль, что Стива и сделал:

– … что требуется эффективная и удобная для массового пользователя операционная система!

– Постойте, профессор, – вы что, предлагаете операционку Ильича… для массового внедрения?! – вопросил я.

– Именно! – кивнув, воскликнул Рудин, и добавил: – По выражению вашего лица, коллега, я делаю вывод, что вас что-то смущает?

Я, действительно, был слегка ошарашен. За время моей работы в ИМ, я, конечно, попривык к техническим новинкам, которые поразили бы рядового человека. И всё же то, о чём велась речь сию минуту, даже мне казалось чем-то из ряда вон выходящим… Эту операционку создал Ильич, а ведь Ильич – это… СТОП! Я оборвал нить своей мысли; работая в ИМ, я привык следить не только за своими словами, но даже за своими мыслями…

– На том экстренном ночном собрании, как вы помните, я упомянул план «Ч»… Так вот – частично он уже разработан, и вам в нём отведена своя роль… Друзья мои, – заговорщически понизив голос и обняв нас руками за плечи, произнёс Рудин, – я хочу вам поручить одно очень ответственное дело… Илья, – проф повернул лицо ко мне, – и ты, Мстислав, вы должны будете в ближайшее же время заняться внедрением… процесс должен начаться активно, но негромко, пока без объявления в СМИ… мало ли что, – посмотрим, как пойдёт… а кроме того, понаблюдаем реакцию зарубежных конкурентов – так мы выясним, каким именно образом они отслеживают нашу работу; может, и они себя в чём-то выдадут, и это несколько прояснит ситуацию и даст нам возможность уже как-то более чётко представлять расстановку сил и планировать наши дальнейшие действия… – рассуждал Рудин, расхаживая взад-вперёд по лаборатории и увлекая нас за собой, так как всё время обнимал нас за плечи.

– Но почему мы? – спросил я.

– Если не вы, то кто? – вопросом на вопрос отозвался Рудин. Я замолк, а Стива в паузе вставил:

– И как вы это всё представляете?

– Представлять будете вы. В ближайшие дни вы оба отправляетесь в командировку как раз с целью представлять широким массам выгоды практического применения психонет-технологий. И не забывайте, что я говорил на лекциях… Самодеятельность ваша хороша до известных пределов. Будьте осторожны, больше наблюдайте! Помните, что «внедрение» Психонета точнее было бы назвать «открытием». Психополе и без нас существовало всегда, как вам известно. Вы не столько «внедряете», сколько «открываете» Русскую Душу. Ну, и несколько корректируете её, делая последний шажок, перекидывая последний мостик, соединяющий её с высокими технологиями…

 

САЙТ 9

Настроение у меня было неважное. Длилось это состояние несколько дней и, хотя я не желал в этом себе признаться, я знал, отчего оно возникло. Дело в том, что я уже несколько дней не виделся с Лиз. Точнее, – мне не удавалось побыть с ней вдвоём. Ну или хотя бы втроём, в компании со Стивой. Так получалось, потому, во-первых, что мисс Этеридж теперь появлялась в Институте через день, да и то лишь на несколько минут. Впрочем, может, она там задерживалась и надольше, но сам-то я вынужден был уходить по делам. Работы было много в связи с подготовкой к командировке, о которой сказал Рудин. А на мои предложения встретиться где-нибудь, погулять, как раньше, Лиз отвечала «позже, я занята» и «как-нибудь потом, извини».

Невыносимо было это слышать, и у меня сжималось сердце, когда я провожал взглядом её каштановые локоны, взлетающие, когда она, спеша, резко поворачивалась к моей персоне на сто восемьдесят градусов. Невыносимость усугублялась непониманием такого поведения. Она явно стала относиться ко мне с прохладцей, и, как это частенько бывает, отгороженный первой удачей в отношениях от их последующего развития, я не мог уразуметь – в чём причина такой перемены? Ведь у нас, вроде, такая славная дружба завязалась – казалось мне… И влюблённость моя усиливалась. Стыдно признаться – я даже стихи стал сочинять, чего не делал со школьных лет.

Перебрав все мыслимые и немыслимые, преимущественно, немыслимые, причины, я, опять же, как это частенько бывает в подобных случаях, причину понял внезапно. Причина была на поверхности и проста, а её понимание оказалось неприятным: да ведь она же, вероятно, обижена моим отказом поведать о том, кто такой Ильич! Лиз несколько раз возвращалась к этому вопросу; я каждый раз увиливал от ответа. Наверняка она пыталось выяснить то, что её интересовало, и помимо меня, у других сотрудников Института. Но они, несомненно, уходили от ответа, так же, как и я, тем самым ещё более заинтриговывая мисс Этеридж. И ещё более усиливая её раздражение по поводу моей скрытности, поскольку я в Институте для неё был самым близко знакомым человеком, который, тем не менее, не желал удовлетворить её любознательность.

Времени на то, чтобы помириться с Лиз, оставалось всё меньше – на днях я должен был отправляться в командировку, и неизвестно, сколько она могла продлиться. Надо было срочно что-то предпринять. Я решил: нужно пригласить Лиз в ресторан и всё обсудить.

В очередную нашу двухминутную встречу на бегу мне удалось-таки добиться от моей капризной подруги согласия. И сегодня вечером мы должны были встретиться…

 

САЙТ 10

Не стану называть, но вы и сами легко угадали бы, в какой именно ресторан я пригласил Лиз. В «яблочко» попали бы если не с первого, то со второго раза – это было одно из двух-трёх наиболее шикарных питерских заведений: я желал произвести впечатление и показать, как ценю дружбу с Лиз. Увы, – менее банального способа я не придумал. Так что и букет цветов, конечно, тоже был заготовлен. Но кто знает, может быть, в некоторых случаях банальный способ – самый лучший. Не стишатами же моими беспомощными её, в самом деле, впечатлять?!

Итак, на часах было уже без пяти восемь вечера. Синева за огромными окнами темнела, столовые приборы брызгали искорками от света люстр, а официанты скользили по залу с достоинством английских лордов. Я чуток волновался, – честное слово, меньше всего о том, хватит ли моей, свежеполученной зарплаты младшего научного сотрудника на ужин с моей пассией.

Почти не отводя взгляд от входной двери, я не упустил момент, когда Лиз вошла. Она двигалась по ковровой дорожке в направлении моего – нашего – столика, а я жадно рассматривал её фигуру.

На ней была чёрная юбка, сужающаяся чуть ниже колен, и чёрная блузка. Чёрное подчёркивало её стройность; лицезрение совершенных пропорций между талией и бёдрами вызывало во мне своеобразные реакции: сжатие в груди и причудливое сплетение нервных сигналов, рождающих отдалённые фантомы вкуса – красота, желанность, страсть, сласть, сладость… Девушка-шоколадка, одним словом. Или – «кошечка»: она приближалась нервозно-грациозной походкой, которую модники её родины когда-то изящно обозвали «кэйк-уок»…

Я поднялся из-за стола.

– Привет, – опередила меня Лиз.

Садясь, она сверкнула чёрной кисой, выложенной на груди чёрной блузки крошечными, словно росинки, капельками страз.

– Привет, – я уселся на место, не успев помочь ей отодвинуть стул. А может, она сделала всё стремительно, сама не желая такой церемонности.

– Давно ждёшь меня? – спросила она, разворачивая к себе меню и распахивая его обложку. Выглядела Лиз чудесно – румяная свежесть скул, блеск в глазах… тоже, наверное, волнуется.

– Да нет… это тебе, – я двинул руку к стоящему рядом и полузадвинутому под край скатерти стулу, взял с его мягкого красного сиденья цветы. Они были дорогие и бледные, только краешки лепестков розовели, как веки, припухшие от бессонницы.

Я протянул букет Лиззи. Её глаза от удивления расширились, словно от испуга.

– Спаси-ибо… – по интонации, похоже, её и в самом деле тронул мой жест. Улыбку пыталась сдержать, но губы её всё равно трепетали, как у маленькой девочки, осчастливленной полученной на именины желанной куклой. Невозмутимый официант, появившийся мгновенно, устроил букет в какую-то соответствующую ёмкость, поставленную им на столик, избавив меня и Лиз от некоторой неловкости.

– Выбрала что-нибудь?

– Смотрю пока… А ты?

– Я – да. Готовят.

– И что?

– Кроличье фрикассе. Сначала хотел заказать жаркое из оленины, но вот, передумал…

– Почему?

По интонации чувствовалось, что Лиз спрашивает просто так, лишь бы не прерывалась ниточка разговора. Но мне её вопрос понравился, потому что я, тут же уцепившись за ниточку, принялся разматывать клубок – с удовольствием и с убравшей скованность лёгкостью, как это всегда бывает, когда мы вспоминаем что-то приятное:

– Когда я был ребёнком, мы гостили у моей тётки. Она была хорошая повариха, и угощала нас тушёной крольчатиной собственного приготовления. М-м, – очень вкусно!

– Понятно. Значит, ты любитель крольчатины.

– Хм… наверное, – протянул я.

– Почему «наверное»?

– Смешно! – я фыркнул. – Ты знаешь, я только сейчас сообразил, что никогда после того случая не едал блюд из кроличьего мяса, не приходилось как-то.

– Неужели? – подняла брови Лиз.

– Да, и можно ли называться «любителем», попробовав что-либо лишь раз? Сам удивляюсь, как так вышло, что на все эти годы, точнее, даже десятилетия! – я запомнил… даже не вкус, – впечатление, оставшееся от того случая, – я покачал головой.

– Значит, твоя тётушка – действительно большой мастер, – откладывая меню, произнесла Лиз. – Или ты – такой восприимчивый парень, раз сохранил впечатление из детства… А вот мне из детства ярче всего запомнился шоколадный пудинг. Такой интересный, необычный, – оживилась Лиз, – его, кажется, готовили из одного крахмала, совершенно без муки… Потом разрезали на треугольные дольки. А сверху на каждую, ещё горячую дольку, клали шарик мороженого… Жульен, тирамису, и чай, – последние слова Лиз адресовала подошедшему официанту.

– Запомнился пудинг, а заказываешь всё-таки тирамису, – заметил я.

Лиз, улыбнувшись, пожала плечами:

– Видимо, со времён пудинга мои вкусы изменились. Много времени прошло, многое изменилось…

– Например?

– Например, когда я заканчивала школу, то не думала, что буду заниматься журналистикой. Я планировала, вернее, мечтала, что стану актрисой…

– Да ты что?! – не знаю, почему, но меня это в самом деле удивило.

– Представь себе. А почему ты так удивляешься? – Лиз прищурилась – казалось, я задел её своим удивлением – то бишь, предположительно, мнением, что она не годится в актрисы. Я решил это учесть на всякий случай – до сих пор мне казалось, что её ничем невозможно задеть.

– Я даже ходила некоторое время на актёрские курсы. И даже участвовала в одной бродвейской постановке… в массовке, – Лиз опустила взгляд на скатерть. – Но с актёрством у меня не сложилось, – со вздохом заключила она.

– А что помешало?

– Да… – Лиз сделал вялый дирижёрский жест кистью, – это из-за парня… несчастная юношеская любовь и всё такое. Глупость, одним словом, – она отвернулась в сторону, с интересом окидывая взглядом колонны по углам, бархатные портьеры.

После сказанного ею я посчитал нужным выдержать паузу.

– Ну а ты, – спросила она, поворачивая лицо ко мне, – а ты занимаешься тем, чем и хотел в юности?

Я замешкался. Ответить ей было непросто. Моя теперешняя работа мне нравилась, и даже очень. Однако, будучи студентом, я совершенно не предполагал, что специальность, которую я получал в университете, приведёт меня в Институт мозга.

– Я должен был стать обычным программистом. А когда заканчивал аспирантуру, к нам пришла заявка из Института мозга, там нужен был специалист нашего профиля. Когда мне предложили, я сначала подумал, что ИМ нужен системный администратор, ну, знаешь, как в большинстве учреждений, где есть локальная сеть и свой сервер. Я хотел отказаться, потому что стать простым сисадмином для того, кто пишет программы – это, определённо, понижение профессионального уровня. Но…

Тут к нам подошёл официант, и я прервал рассказ.

Зал ресторана всё более наполнялся посетителями. Свет люстр медленно гас; официант установил и зажёг свечи на нашем столике. Затем разлил по бокалам вино и удалился.

– Не возражаешь? – имея в виду выбор вина, спросил я, повернув бутылку этикеткой к Лиз.

– Сейчас попробуем! – игриво отозвалась она, улыбаясь и блестя от света свечей глазами в лёгком сумраке зала. – За что будем пить?

– За то, чтобы у нас всегда находилось время, которое мы смогли бы проводить вместе, – произнёс я, поднимая бокал. Естественно, я заранее приготовил тост. Им мне хотелось капельку упрекнуть Лиз за то, что она меня игнорировала всю предыдущую неделю, и дать понять, что я хочу наладить наши отношения. В то же время я опасался злоупотребить излишними словесными красивостями, чтоб не показывать слишком явно моё, как выразился Стива, «неровное дыхание» к Лиз.

– Хорошо! – кивнула она.

Мы сдвинули слегка звякнувшие бокалы.

– Отличная мадера! – глотнув, заметила Лиз. – Но не крепковатая ли?…

– В самый раз. Гулять – так гулять, – я откинулся назад, по-барски положив локоть на спинку стула.

– Кажется, готовится какой-то концерт, – заметила Лиз, оборачиваясь на некоторое оживление в дальней части зала. Там отодвигали портьеры, обнажая скрытую ими аудиоаппартуру.

– Так и есть, – кивнул я. – Сегодня пятница, а по пятницам здесь концертная программа.

– Ты знал? А почему раньше мне не сказал?

– К слову не пришлось. К тому же, хотел, чтоб для тебя это был сюрприз.

– А-а, вот оно что!

Я собирался сказать Лиз в конце встречи, но… вино уже слегка загуляло в моей голове; кроме того, несколько томительно волнующих нот, на пробу взятых музыкантами в дальнем конце зала, послужили настройкой не только для их инструментов, но и для моего душевного состояния. И я, помолчав, произнёс:

– Кстати, о сюрпризах… У меня для тебя кое-что есть…

– Да-а?!. И что же именно?…

– Я скажу немного позже, ладно?

– Ну хорошо, тебе видней. Как интересно! – Лиз широко улыбалась, я был доволен.

– Налить тебе ещё?

– Давай!

Я наклонил горлышко бутылки над бокалом Лиз. Душистый нектар карамельно-медового цвета, плескаясь за хрустальными стенками, покачивал и кружил искорки, пойманные от огоньков свечей и единственной, далёкой – возле самого входа – непогашенной люстры.

– За что? – спросила Лиз.

– Теперь твоя очередь говорить тост.

– Ну, тогда за… за тайну!

– Почему за тайну?

– Потому что ты дал мне испытать «самое прекрасное и глубокое чувство, которое человек может испытать – чувство тайны»…

Признаюсь, при словах «прекрасное чувство» я напрягся и заволновался – не ожидал и не готов был к любовным признаниям. А к концу фразы даже слегка разочаровался: изречением Эйнштейна Лиз, конечно же, решила подтрунить над моим стремлением заинтриговать её обещанным сюрпризом.

– За тайну! – я приподнял свой бокал и выпил.

Из дальнего конца зала донёсся гулкий характерный звук; кто-то, видимо, неосторожно задел микрофон. Мы с Лиз, как и прочие посетители, невольно обратили наши взгляды туда.

Женщина-ведущая произносила что-то торжественным, приподнятым тоном, я слышал только этот тон, не вникая в смысл слов. Женщина замолчала, и возникший вслед ленивый шелест рукоплесканий быстро затих. Затем в дело вступил партнёр ведущей, стоявший позади за синтезатором – зазвучала музыка. А женщина запела. Люди вокруг медленно, как медузы, начали отрываться от своих столиков и втягиваться в общее кружево медленного танца, отражая которое, по стенам и потолку вращались световые узоры.

– Потанцуем? – предложил я.

– Потанцуем! – откликнулась Лиз.

Я встал, обогнул столик и протянул руку моей подруге. Пальцы у неё были тонкие и согнуты в фалангах, вызывая почему-то ассоциации с беззащитной птичкой; сделав несколько шагов, мы приблизились к танцующему краю, и встали лицом друг к другу.

Я положил руки на талию Лиз, она приблизилась, коснувшись моей шеи тёплым и сладким дыханием, и я снова ощутил сжатие в груди.

Свежий и непонятный, аромат её парфюма то появлялся, то таял. Я обнимал Лиз бережно, словно она была сделана из легко бьющегося материала; ощущая сквозь ткань блузки ладонями теплоту её тела, нечаянно касаясь своей щекой её гладкой щеки, ловя запах её кожи, покрываясь мурашками от щекочущих прикосновений её локонов – я буквально плавился в обильных выбросах окситацина.

«Как она мне нравится! Боже, как она мне нравится!..» – в голове присутствовала только одна эта мысль, мозг словно заело.

Танец закончился, мы вернулись к столику.

Только усевшись, я вновь почувствовал своё тело – игольчатое пощипыванье-покалыванье взволнованной крови в кончиках пальцев, и жар в груди и на скулах.

Мне стало весело, захотелось ещё «принять», что я и сделал – уже без тоста. Лиз тоже заметно охмелела; я посматривал вокруг, гордый очаровательностью моей спутницы.

От вина и танца в душном зале было жарко. Голова слегка кружилась. Словно издалека, доносились до меня обычные ресторанные звуки – звон посуды, оживлённый говор и смех посетителей, голос женщины, которая то пела, то что-то говорила в микрофон; до меня доходили отдельные бессвязные слова: «Надеемся, этот вечер…», «…приближается полночь…»

Тут я вздрогнул и, моментально протрезвев, внутренне напрягся. Глянул на свои наручные часы – действительно, скоро полночь. Время сюрприза, обещанного мною Лиз.

– Ты что? – нежно прошептала она, словно почуяв перемену в моём настроении, хотя я, вроде, никак её не проявил.

– А что?

– Ты как-то затих… и насупился… – Лиз положила свою ладонь на мою. Это слегка подбодрило меня, что было кстати: я немного волновался – не так-то просто было осуществить то, что я собирался сделать для Лиз. Я подозвал официанта.

– Мы уже уходим?… – удивилась Лиз.

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал я.

– Именно сейчас?

– Да, – я поднялся из-за стола.

Лиз, в легком сумраке блестя в улыбке зубами и белками глаз, словно негритянка, тоже встала, и мы двинулись в направлении выхода из зала. Справа от нас тянулась гладкая полированная поверхность барной стойки, размыто отражающая пятна разноцветных огней, слева нас несколько раз задевали танцующие.

У дверей, где заканчивалась красная ковровая дорожка и на голову падал яркий свет от люстры, швейцар, молодой парень в красиво стилизованной псевдолакейской форме почтительно склонил корпус перед нами – так же, как ствол пальмы справа в углу.

Швейцар открыл двери, мы с Лиззи оказались в фойе с гардеробом, зеркалами и дамскими и мужским кабинетами.

Я помог Лиз облачиться в её лёгкий светлый плащ, налёг на массивную дверную ручку – и мы вышли наружу, слыша, как за спиной, всё более удаляясь, стихают приподнятые звуки ресторанного веселья.

 

САЙТ 11

Ночной мегаполис мерцал, словно гигантскими приборными панелями, небоскрёбами в бесчисленных огоньках.

После душного помещения от ночной свежести меня заколотила дрожь. И не только от свежести…

Лиз втянула носом воздух и, подняв лицо к небу, раскинула руки, восклицая:

– А-а! Как здорово! Столько иллюминаций… Питер очень красивый город. И, знаешь, я как подумаю, что над всей этой красотой, вокруг нас, везде – плавает этот невидимый дым… ну, помнишь, ты говорил?… «Психополе, излучения человеческих умов, сливающиеся в невидимое, но вездесущее облако…» – у меня аж мурашки по коже!..

– У меня тоже, – сознался я, – утаив, впрочем, по какой причине.

– И куда мы теперь? – спросила Лиз.

– В Институт, – ответил я, подводя её к заранее заказанному такси.

– В Институт?! Зачем?

Я не отвечал ей, пока дверцы не захлопнулись и машина не тронулась. За окном замелькали фонари.

– Помнится, кто-то очень интересовался, кто такой Ильич… – неопределённо промолвил я.

Лиз резко повернулась ко мне, напряжённо вглядываясь в моё лицо, которое от движения такси попадало то в полосу света, то в полосу тьмы.

– Вот я и решил вас познакомить, – докончил я фразу.

– Это твой сюрприз?

– Надеюсь, он тебя радует? – я взглянул в лицо своей спутницы.

– Н-не зна-аю… пока… это тебе должно быть видней… – промямлила Лиз. Точно; что это я – ведь она, хотя и желала выяснить, кто такой Ильич, но даже представить себе не может, что её ждёт и, соответственно, не предполагает, какие эмоции у неё вызовет встреча. Зато я предполагал – да что там, был уверен, – что Лиз будет потрясена.

– А почему ты не на своей машине? – после долгой паузы спросила Лиз.

По этому необязательному вопросу я понял, что Лиз, вероятно, обдумывает предстоящую встречу. Возможно, соображает, подходяще ли она выглядит для встречи с этим таинственным Ильичём, – вот умора-то!..

Однако мы уже прибыли.

Я не успел ответить, что взял такси, чтобы, в случае чего, моя машина не светилась возле Института, и мои соседи могли подтвердить, что я своё авто оставлял у дома. Слабо, конечно, для серьёзных оправданий, – но я и не рассчитывал, что до них дойдёт. Надеюсь, эта, вторая моя авантюра ради любимой, не вызовет неприятных последствий. Во всяком случае, я всё продумал… электронный ключ в кармане, и заготовлено объяснение моего позднего прихода с мисс Этеридж…

Институт неподвижно возвышался в темноту, словно волшебный замок, слабо обрисовываемый лишь светом фонаря с парковки.

Мисс Этеридж скромно постояла в сторонке, дожидаясь меня, пока я расплачивался с шофёром. Как только я подошёл к ней, Лиз, заметно начав волноваться, зачастила вопросами:

– А он разве работает? А нам туда можно?…

– Помолчи немного, – попросил я, беря в свою руку её кисть с похолодевшими кончиками пальцев.

Так. Действуем смело и решительно. Шаг первый…

Звонок!..

Внимательный взгляд дежурного охранника в окошечке, пара отрепетированных фраз небрежным тоном. Понимающая ухмылка охранника.

Вот мы и внутри.

Шаг второй – влево по стеночке, прикрывая любимую собственным телом… да, вот так в камеры слежения попаду только я, – это мне Стива подсказал, он много знает такого, что годами кажется пустой ерундой, а потом неожиданно оказывается полезным…

– Куда ты меня тащишь?!. – шёпотом возмутилась Лиз – осторожничая, я, возможно, слишком тесно прижался к ней.

В тиши коридора напряжённый слух отчетливо улавливал характерный звук, исходивший от электроламп под потолком – чуть слышное, комариное жужжание. Я приложил палец к губам – к её губам. Теперь неделю руку мыть не буду… Так. Ладно, это всё лирика… Теперь налево…

– Темно-то как!.. – прошептала Лиз. Я в ответ только крепче сжал её руку.

С глухим стуком мы налетели на кадку с аралией, кадка, кажется, даже покачнулась, а листья растения зашуршали. Мы чуть не упали.

Ещё поворот.

Я буквально вытолкнул Лиз в освещённую, коротенькую часть коридора, и облегчённо выдохнул: всё, теперь можно не красться, как воры. Здесь видеонаблюдения нет, всего несколько квадратных метров перед спуском в лабораторию, денег на то, чтоб понатыкать слежение повсюду, нет.

Я приложил «пятачок», тяжёлая дверь отошла.

– Идём! – призывно качнул я головой, обернувшись к моей любознательной подруге. Она вошла за мной в открывшуюся дверь.

– Где это мы? – голос Лиз прозвучал гулко, как в трубе.

– На пути к Ильичу.

– Что?! Ты хочешь сказать, что Ильич… находится здесь? И ждёт нас?! – недоверчивым шёпотом воскликнула Лиз, с верхней ступеньки глядя вниз.

– Он всегда здесь. Кстати, можешь уже не шептать, – сказал я, стащив её пониже и запирая дверь.

Мы двинулись по узкой винтовой лестнице в подвальный бокс. Остановившись на круглой нижней площадке, я приложил палец к сенсору.

– Ты меня заинтриговал… – почти испуганно пробормотала Лиз.

– Ну ты же сама с таким настырством стремилась узнать, кто такой Ильич!.. – почти злорадно заметил я.

Лист бронированной двери с чуть слышным вздохом нырнул в щель окосячины. Мы вошли.

Две камеры под потолком, жужжа, повернулись в нашу сторону, склонившись и уставившись объективами, словно живые.

– Итак, – вот мы и пришли к Ильичу! – громко возвестил я, широким жестом обводя обстановку: низкий потолок, белые панели, длинный светло-серый пульт управления у правой стены, серое мягкое покрытие под нашими ногами, приглушённое освещение…

– А где он? – озираясь, спросила Лиз.

– О! – я указующе вытянул руку к правой стене – там находились непосредственные «апартаменты» Ильича.

Лиз посмотрела, куда я указал. Ничего, разумеется, не поняла.

Я взял её под локоть, и подвёл ближе, в сумрачный угол, к стеклу, и на её лицо лёг распространяющийся оттуда уютный зеленоватый свет, словно из аквариума. Только на обычных обитателей аквариумов Ильич, разумеется, ни капли не походил.

Он был похож на то, на что ему и полагалось быть похожим – на обычный человеческий мозг. Хотя, вообще-то, не самый обычный, конечно…

– Что это?! – громко прошептала Лиз, стоя внаклонку перед «аквариумом», который покоился на невысокой металлической тумбе.

За толстым стеклом, в зеленовато-прозрачной гуще специального раствора, на силиконовом каркасе возлежал гениальный мозг – грецкие морщины полушарий, ствол, мозжечок, гипофиз, лобные доли, – весь набор «материнской платы» прямоходящих антропоидов. От него, медленно, словно водоросли, колеблемые в проточной воде, расходились в стороны паутинно-тончайшие кабели, впиваясь во вмонтированные в стенки «аквариума» тёмные квадратные бляшки – распределители сигналов.

– Вот это и есть тот самый Ильич, о котором говорил Рудин, и о котором ты так настырно старалась узнать, – ответил я.

Лиз, взволнованно облизнув губы, сбоку взглянула на меня; выражение её лица было возбуждённо-нахмуренным. Она всё ещё не понимала.

– То, что ты видишь – это мозг Владимира. Ильича. Ленина! – отчётливо и раздельно произнёс я. – Надеюсь, ты знаешь, кто это такой? – я сел в кресло, стоявшее рядом.

Лиз выпрямилась, лицо её слегка покраснело; глядя мне в глаза, она вопросительно подняла свои тонкие брови.

Я понимал: поверить в то, что она сейчас услышала, ей было, конечно, непросто, – как и любому другому непосвящённому, если бы вдруг каким-то образом непосвящённый очутился на её месте. Да что там поверить – даже понять!.. Вероятно, сейчас она усомнилась в своём знании русского языка и пытается уразуметь, какое из моих слов она перевела неверно.

Я вздохнул, и терпеливо принялся разъяснять:

– Профиль нашего Института – головной мозг человека. Тебе ведь это известно… – произнёс я.

– Да, и что? – переводя взгляд с меня на «аквариум», отозвалась Лиз.

– Известно тебе, видимо, и то, что в ИМ хранились и изучались мозги некоторых выдающихся людей. В том числе и мозг Ленина, – сказал я, кивая на «аквариум».

– Ильич?… Ленин?… Ничего не понимаю… объясни толком! Мне показалось, профессор Рудин говорил об Ильиче так, как будто это живой человек… – пробормотала Лиз.

– Хо! Да он живее всех живых!

– Ты смеёшься надо мной, да?!. Ваш Ленин умер больше ста лет назад! Если не хочешь рассказывать об Ильиче – не рассказывай, только не надо издеваться! – сердито воскликнула Лиз.

Да, сложно явить человеку чудо, если он не желает в него поверить.

Видя, что моя подруга почти всерьёз готова обидеться, я встал и попытался взять её за руку, которую она отдёрнула.

– Лиз, я вовсе не издеваюсь… И не думал даже. Ильич – это оживлённый Ленин… то есть его мозг… то есть… – сбивчиво и виновато заторопился я.

– Ещё не легче! – Лиз всплеснула руками и засмеялась, покачивая головой: – Теперь ты мне хочешь сказать, что в вашем Институте занимаются оживлением покойников? Я оценила шутку!.. А, случайно, воду в вино у вас тут не превращают? Или, может, ещё какие-нибудь чудеса совершают? – Лиз резко села на крутящееся креслице, закинула ногу на ногу и, утвердив локоть на колене, опустила подбородок на кулачок. Глаза её иронично блестели, и всем своим видом она показывала преувеличенную заинтересованность и готовность слушать. Да, дружеское доверие было подорвано, меня решили воспринимать, как шалопая, готового на любое враньё ради внимания девушки.

– Никакими чудесами мы не занимаемся. И, разумеется, Ленина не «оживляли» в том смысле, в каком это «оживление» мог бы вообразить человек с улицы… – серьёзно, с чувством произнёс я.

Лиз, артистично-стремительно затрепетав ресницами, словно крыльями – бабочка, пытающаяся обогнать «Боинг», и закусив улыбающуюся губу, быстро-быстро закивала. Мне это было неприятно, но я сделал вид, что меня её скепсис не колышет, и продолжил:

– Ты, конечно, в курсе, что отпечатки пальцев у каждого человека сугубо индивидуальны, и не существует повторяющихся отпечатков? И подобно этому, у каждого человеческого мозга имеется своя, уникально-индивидуальная анатомическая схема возникновения и прохождения сигналов, которые мы в обыденной жизни называем мыслями, образами, ассоциациями, воспоминаниями и так далее…

– «Отпечатки мозга», – вставила Лиз всё ещё иронично.

– Назови, как хочешь. Ну а поскольку в мозгу находятся, так сказать, «ключи» от всех систем организма, то дальнейшее было делом техники. Шаг за шагом, петельку за петелькой психопрограммисты Института распутали узоры мозговых центров, соответствующих тем или иным психофизиологическим характеристикам личности и психики Ленина. Схему, которую ты обозвала «отпечатками мозга», оказалось возможным воссоздать с большой точностью. А затем – оцифровать, и… дав ей импульс, как говорит Стива, – «в виде хорошенького электрического пинка» – заставить действовать! – закончил я, и выдохнул. Фу, чёрт, я и не думал, что постороннему так сложно воспринять то, что для нас в Институте стало обычным…

– Примерно таким образом и был «оживлён» Ленин. Ну, мы его в Институте называем просто Ильичём, – заключил я, и тоже сел. У меня даже колени дрожали.

После этого, как пишут в романах, – «в комнате повисла тишина». Или, лучше – «воцарилась гробовая тишина». Раз уж речь зашла об «оживлении», пусть и переносном смысле.

Пауза затянулась, видимо, Лиз соображала, шучу я или нет, и как ей реагировать, и я решил уточнить:

– Ну то есть, его физический мозг, конечно, продолжает, как ты видишь, оставаться куском мумифицированной плоти – но зато ИМ получил в своё распоряжение мышление Ленина, практически такое, каким оно было при жизни вождя пролетариата, со всеми его особенностями и нюансами. По сути, наш Ильич, – это особая компьютерная программа…

Вновь повисло молчание. Слышно было лишь тихое жужжание поворачивающихся видеокамер, – Ильич рассматривал нас, – и ещё более тихое, чуть слышное гудение от пульта.

Лиз искоса, вроде даже со страхом, взглядывала то на мозг в «аквариуме», то на меня.

– А раньше?… – глухо и робко выдавила она.

– Что – «раньше»?

– А чем он был раньше? До того… до того, как вы… его… – она запнулась, не в состоянии подобрать подходящее слово.

– О, да раньше, когда он находился ещё в московском институте, он был вообще слоями нашинкован! Это ж мы после соединили… – махнул я рукой на «аквариум».

– Нашинкован? Как это?

– Ну как, как… Как колбасная нарезка! – я изобразил в воздухе перед собой быстрое рубящее движение.

Лиз посмотрела на меня безумным взглядом. Я молчал, уже почти жалея о том, что притащил её сюда.

– Так ты не шутишь? – произнесла Лиз неуверенно.

Я отрицательно покачал головой.

– А почему об этом никто ничего не знает? – спросила Лиз. – Или это секретная информация? – перешла она на шёпот.

– А почему ты решила, что никто не знает? – сказал я. – Об этом и у вас в Штатах известно – узким спецам. Просто пока ещё не определились, что с этим делать. Это ведь меньше года, как произошло…

– Невероятно… – Лиз поднялась с кресла. – Слушай, – но ведь это же… Это же… Это же потрясающе! – воскликнула она, подходя к «аквариуму». Нагнувшись, она пристально вгляделась в его содержимое. Затем выпрямилась и, машинально поправляя волосы, в волнении сделала круг по комнате:

– Потрясающе… Неужели такое возможно?!. – поражённо пробормотала она, вновь наклоняясь к «аквариуму» и осторожно касаясь кончиками пальцев толстого стекла.

– Да, это была большая удача Рудина, и всей нашей группы.

– А он… а вы… что вы с ним делаете?

– Изучаем, – после небольшой паузы ответил я. Распространяться о нашем с Ильичём взаимодействии я уж точно не имел права. Как не имел права – да и возможности, к сожалению, – включать громкую связь. На ночь её отключал сам Рудин, каждый раз меняя коды для повторного включения. Но я не мог уйти отсюда, не показав Лиз возможности Ильича.

– Он нас видит? – спросила Лиз.

– Конечно. Видишь камеры? – я указал на них пальцем, и они вытянулись и, жужжа, повернулись по-разному, пытаясь фиксировать нас с разных ракурсов.

– И слышит? – прошептала Лиз.

– Всё это время, весь наш разговор, – кивнул я. – Только его речевую функцию я не могу включить… Зато, – я крутанулся вместе с креслом и поколдовал над клавиатурой, – зато он может показать тебе кое-что… Смотри вот сюда, на этот экран. Назови какой-нибудь цвет…

– Зачем?

– Ну назови!

– Какой?

– Да любой!

– Синий, – поколебавшись, неуверенно выговорила Лиз.

Экран, на который она смотрела, тотчас же стал из белого ярко-синим.

– Видишь? Он слышит тебя, и показывает то, что ты просишь! Ещё! Другой какой-нибудь!

– Жёлтый!

Экран будто залило яичным желтком.

– Теперь назови форму – круг, квадрат…

– М-м… треугольник!

Экран был бел и пуст.

– Треугольник! – воскликнула Лиз. – Тре…

На экране вдруг возникла красная пятиконечная звезда.

– Ой! Что такое? – спросила Лиз.

– Щас… погоди… – смущённо пробормотал я, включая скайп.

– Это ведь, кажется, масонский символ?

– Хм… это ты помнишь… вспомни, что это также и эмблема большевиков…

Клавиши затрещали под моими пальцами. По экрану поползли ряды специальных символов; это был один из языков, посредством которого мы общались с Ильичём. Я оценил его деликатность: он не хотел, чтобы Лиз случайно прочитала его отповедь.

С экрана исчезла красная звезда, зато красными стали мои щёки. Не думал, что вожди пролетариата умеют выстраивать столь многоэтажные фразы!.. Опуская крепкие выражения, Ильич сообщал, что «…пообещав своё участие в сей авантюре, рассчитывал на серьёзное общение с человеком из внешнего мира, но не желает, подобно цирковой собачке, забавлять досужих барышень».

Я не оправдал его доверия, и он решил отключиться в одностороннем порядке.

Видеокамеры, жужжа, демонстративно повернулись в другую сторону. Однако Лиз увиденного было более чем достаточно:

– Слушай… я просто вне себя… – вымолвила она, садясь и покачивая головой. – Спасибо… Ты сделал мне удивительный подарок, – Лиз совершила порывистое движение ко мне, но резко замерла, сдержав себя. Она сидела рядом, я слышал её дыхание, чувствовал запах духов… Она всё же решилась: поколебавшись секунду, подалась вперёд и…

…губы её, ароматные, мягкие, как фруктовая плоть, коснулись моей щеки; слыша будто сквозь сон звучание шёпота по-английски, я почувствовал головокружение и ощутил, как мурашки защекотали и защипали мою шею, поднимаясь вверх до корней волос.

Дальше вышло нечто вроде приветствия чукчей: мы столкнулись носами и, путая направление движений в попытке отстраниться, невольно потёрлись ими.

Сориентировавшись, наконец, и оставив в покое её очаровательный тёплый носик, я впился в рот моей подруги – вероятно, слишком жадно: я услышал, как зажужжали камеры. Краем глаза успел заметить – так и есть, Ильич решил подсмотреть.

Тут я обнаружил, что Лиз сидит у меня на коленях лицом ко мне, и глаза её блестят.

Плащ упал с Лиз, мои ладони автоматически притянулись к её телу – гибкому, словно ветка ивы.

Наполовину упавший плащ путался в наших конечностях. Отстраняя и придерживая Лиз, я начал вставать, плащ с шуршанием окончательно опал. Лиз нетерпеливо притянула меня к себе, мы оступились, но, не разлепляя наших губ и шумно втягивая воздух носом, удерживая равновесие, сделали несколько шагов, неловких и отрывистых, словно па неумелых партнёров, берущих первый урок танго – и уткнулись во что-то.

Лиз машинально выбросила руки назад, опершись о твёрдое – это был край тумбы, на которой зелено светился «аквариум» Ильича.

Найдя точку опоры, мы вновь забыли обо всём прочем, нежно лакомясь губами и лаская пальцами щеки друг друга, и прижимаясь теснее… в тишине, сквозь наше чмоканье и прерывистое дыханье я вновь услышал, как жужжат камеры: любопытный Ильич продолжал наблюдать наше безумство!

На секунду меня будто обожгло: нашёл же место! Что я делаю, как выглядит происходящее?! Хороша картинка… Где мои мозги? Где мои были в тот момент – не знаю; хорошо хоть мозги вождя пролетариата находились на своём месте, за стеклом, – оба полушария. Рядом, буквально в нескольких сантиметрах располагались… м-м… скажем так, – два других полушария. Очень соблазнительных полушария.

Лиз, тоже услышавшая жужжание, съехав с тумбы, отпрянула и бросила взгляд на камеры:

– Он что – смотрит на нас?!. – шёпотом воскликнула она.

– Тебя это пугает? – заботливо спросил я.

– Скорее возбуждает… – она опять обвила мою шею руками.

– Эксгибиционистка… – задыхаясь, прошептал я, гладя её гитарные бёдра.

– Или некрофилка?… – тихо засмеялась Лиз. – Заниматься любовью здесь – всё равно что заниматься любовью в морге, рядом с трупами…

Ильич зажужжал камерами – с негодованием, как мне показалось. Однако я был несправедлив: он хотел предупредить нас.

Уловив краем глаза какое-то новое движение на одном из экранов возле пульта, я обернулся и…

ЧЁРТ!!!

Чёрт, чёрт, чёрт!..

На экране было видно, как по коридору, в направлении лаборатории, в которой мы сейчас находились, вышагивал… профессор Рудин! А рядом с ним – какой-то незнакомый мне тип.

Я будто оглох; мысли заметались, как перепуганные белки в клетке.

Что Рудину здесь нужно сейчас?!. Глупый вопрос. Он – босс, не обязан докладывать и может прийти, когда посчитает нужным. Хорошо, хоть здесь слежение одностороннее – из лаборатории мы могли видеть коридоры Института, а извне ни охранник, никто другой не мог видеть нас с Лиз.

– Надо быстро убираться отсюда, – я нагнулся, подхватывая плащ Лиз. Она замерла, вытаращившись на экран и прикрыв рот ладонью.

– Ну! Быстрее! – крикнул я, хватая её за руку.

Мы выскочили из лаборатории.

– Вперёд, вперёд… Мы можем успеть… – бормотал я, подталкивая подругу вверх по ступенькам.

– Ай!..

Лиз резко сложилась пополам вбок, присев к стене.

– Что, что?!

– Нога… – Лиз сморщилась. – Каблук сломался…

О-о! Проклятье подонку, придумавшему каблуки!

Склонившись, я просунул правую руку за подмышку Лиз; левой бережно снизу подхватил под её коленками. Вверх! Быстрее!!. Сердце колотилось каким-то немыслимым рейв-рэпом. Хы!.. Ф-фу! До чего же неудобно тащить девушку вверх по винтовой лестнице!

Но мы успели.

Рудин был совсем рядом с нами; он шёл, включая свет, и мы смогли, присев на мгновение за кадку с аралией, воспользоваться несколькими секундами темноты – и незамеченными выскользнуть в коридор, оставляя позади громко разговаривающего шефа с его спутником, удаляющихся к лаборатории.

Пружиня на полусогнутых, как водомерки, мы стремительно докрались до выхода.

Не вспомню, какой объяснительной скороговоркой я выстрелил в охранника, – и мы уже стремительно удалялись по боковой улочке. Лиз припадала на одну ногу.

– Давай помедленнее! Что – за нами гнаться будут, что ли? – взмолилась она. Вспомнив про её каблук, я остановился. Погоня за нами, действительно, не предвиделась.

Постояв и отдышавшись, мы медленно и молча двинулись туда, где вернее всего можно было словить такси.

Ночка получалась светлой: луна, тонкая, как CD, сияла отчаянно, и отражаясь в лужах, пошло дрожали звёзды. Лужи с отраженьями звёзд казались прорехами в земной тверди: наступи – и провалишься в небо. Видимо, прошёл дождик, пока мы торчали в лаборатории.

– Уилл… – наконец подала голос Лиз.

– Что?

– Это было cool…

– Да уж. Но больше я тебе не стану уступать, если ты попросишь о чём-нибудь, что связано с моей работой и не подлежит разглашению! – раздражённо заявил я. Интересно, подумалось мне, кем мог быть тот тип, что шёл с Рудиным? А ну, если из «соответствующих органов»? И если бы мы всё-таки попались им? Тогда и Рудин бы меня не выгородил!..

– Не злись, – Лиз взяла меня под руку, – не порть впечатление. Ты сегодня весь вечер был такой джентльмен… Как нежно ты меня на руках нёс… С таким, как ты, не пропадёшь – волевой и решительный… настоящий русский бойскаут!

Она толкнула меня бедром.

– А ты – противная американская девчонка, – помолчав, объявил я.

Увы, – сходу не смог придумать ничего более язвительного.

 

САЙТ 12

Время, когда должна была начаться реализация плана «Ч», неумолимо приближалось. Мы со Стивой теперь каждый день занимались подготовкой к выполнению своей части плана. Работы было много, и мы приходили в лабораторию первыми – уже несколько дней подряд, так же, как и сегодня. Я погрузился в свои дела, а друг мой, сидя за пультом, изучал операционку Ильича, консультируясь с её автором и успевая с ним же болтать на посторонние темы:

– Ну что, Владимир Ильич, прочитали книжку, которую я вам загружал? – вполуха слышал я Стивин голос.

– Это которую?

– «Розовое мыло», Владислава Белобокина.

– Прочитал…

– И как впечатление?

– Да как вам сказать, батенька… Я долго шевелил извилинами, соображая, почему автор дал такое название. Потом понял: это напоминание читателю.

– Напоминание? О чём напоминание?

– О том, что после прочтения сего творения надобно вымыть руки с мылом. Можно и с розовым.

– Это ещё зачем?!

– А у вас, что, – разве не возникало такого желания? Странно, – у меня вот в настоящий момент нет рук, тем не менее, мне хотелось их вымыть… Читая, я подсчитал: в этой книге описано, – весьма, надо сказать, мастерски описано, – как по ходу развития сюжета персонажи: два раза блюют, восемь раз испражняются, четыре раза совершают грех Онана, сорок семь раз произносят матерные выражения, а уж сколько раз пускают ветры и имеют дело с разного рода нечистотами – я и со счёта сбился…

Стива хмыкнул:

– Это всё, что вы можете сказать о «Розовом мыле»?

– Нет, не всё. Должен заметить, что «Розовое мыло» вдохновило меня на литературное творчество, и я решил свои силы попробовать на сем почтеннейшем поприще…

– Неужели?

– Представьте себе! Я даже сочинил кое-что, да позволено мне будет назвать это кое-что стихотворением… Вот послушайте:

Стива захихикал и обернулся ко мне:

– Слыхал, Илюха?! А что – мне нравится!

Раздался шелест: раздвинулись автоматические двери, и в лабораторию явился Рудин. Бросив бодрое: «Приветствую!», он сразу прошёл к пульту, и первым делом, нагнувшись, взглянул на монитор, одновременно вытряхивая локоть из рукава плаща.

Стива поднялся, уступая шефу место. Рудин занял его кресло и устремил нахмуренный взор на экран, а потом – словно спохватившись – быстро перевёл взгляд на притихшего Мстислава.

– Стива, – ты опять? – взирая на моего друга, укоризненно произнёс Рудин.

Мой друг расправил плечи и выпрямился, при этом покачнулся, но, переступив с ноги на ногу, затем встал твёрдо, гордо задрав бородёнку. Зажужжали, поворачиваясь, камеры:

– Как я понимаю, уважаемый Михаил Потапович, вы вновь уличаете нашего юного соратника в самоодурманивании? – раздался надтреснутый картавый тенорок.

– Неймётся ему… – проворчал Рудин, отворачиваясь к пульту.

– Михал Потапыч, я в полнейшем порядке… Мне Илья даже за руль разрешает садиться… после этого… – начал оправдываться Стива.

– Надо было запретить Бацу показывать вам нейростимулятор, – покачал головой Рудин.

– Э, батенька, – позвольте с вами не согласиться! – заблеял Ильич из динамика. – Запретительные меры в таких делах неэффективны. Вспомнить хотя бы сухой закон в американских Штатах. Или ваш антитабачный закон, принятый в две тыщи шестнадцатом году…

– Что ж, по-вашему, следовало позволить народу заниматься самоугроблением?

– Да я о другом… Не запрещать следствия, а понять причину – вот что нужно! Нужно понять, – почему люди употребляют тот или иной дурман? Какая людская потребность вызывает сие?

– «Потребность…» «Причина…» – проворчал Рудин. – Испорченность, неразумие – вот причина!

– Так ли? Люди нуждаются в каждодневном удовольствии, пусть и самом пустяковом – будь то мятная пастилка либо солёный анекдот, папироса или рюмка коньку, кому что, дабы отвлечься от бесцветного и безвкусного течения будней. Люди желают раскрепощения. Встряски. Праздника, наконец, бегства от серенького существования, что делается возможным с помощью, например, алкоголя. Это очень глубокая и насущная людская потребность, и вы это не можете отрицать. Человечья природа жаждет опиума для народа – и гони природу «сухим» или антитабачным законом, она будет искать иного способа взять своё. Запретили одно – явилось другое. Я разумею сию нейроэлектрическую забаву, за которую вы вечно корите нашего Мстислава. Посему, забирая один способ удовлетворения насущной потребности, надобно взамен предлагать другой. Иначе (Ильич произнёс это слово с ударением на «и»), иначе запрет не возымеет ожидаемого действия, а только лишь усугубит положение. Да-а, а вы как думали, батенька?

 

САЙТ 13

Итак, – началось!..

Пришёл момент реализации плана «Ч»!

Ещё вчера я топтал улицы Питера; сейчас же, крепко сжимая в правой ладони ручку чёрной прямоугольной сумки, по московским улицам приближался к железнодорожному вокзалу.

Несмотря на то, что детство моё прошло в Москве (в Петербург я перебрался в студенческие годы), вблизи Белорусского вокзала мне приходилось бывать только два раза в жизни. Первый раз – давным-давно, школьником. А второй раз – сегодня. И теперь, дожидаясь поезда, я слонялся около вокзальных помещений.

Двое полицейских, которые патрулировали территорию, стоя неподвижно, словно скульптуры в чёрных кожаных куртках, на ступенях у входа, провожали меня взглядом каждый раз, когда я входил в здание и выходил из него. Мне это было неприятно, и я удалился, встав под арку, выводящую к платформам.

Отсюда мне была видна часть площади и пути со стоящими составами. С площади доносились убаюкивающие и невразумительные, как бульканье голубиной стаи, звуки привокзальной толпы. Периодически откуда-то издалека доносились сигналы поездов, словно кто-то резко дул в гигантскую детскую свистульку; через несколько секунд равномерно грохали колёса; небесный глас объявлял прибытие очередного поезда.

Я зевнул и передёрнул плечами – стоял нежаркий август с пасмурным серым небом. К тому же я не выспался – со всеми этими предкомандировочными дорожными сборами и технической подготовкой времени всегда оказывается недостаточно. Я даже с Лиз толком не успел попрощаться. Чёртова спешка… Ещё и Рудин подгонял. Хотя, в принципе, я его понимал. Причины для спешки имелись. Слова Рудина о том, что началась психоэра и процесс идёт и ускоряется, подтверждались.

Процесс шёл, пожалуй, даже быстрей, чем мы все ожидали. О том свидетельствовали теперь уже не только новости научных сообществ, но даже и бульварная пресса (она во всё проникает шустрее прочих и всё узнаёт раньше всех), в чём я мог убедиться, глазея на заголовки газетных и журнальных обложек, видные мне в киоске напротив: «Телепатический блютуз», «Человек, который убил Интернет» (рядом на фотке улыбался доктор Енг из Северной Кореи, который как-то приезжал с визитом в наш Институт), «Управление сознанием»…

Управление сознанием, точнее, – общественным сознанием, по-моему, и без наших технологий прекрасно удавалось всем этим газетам и журналам. Свидетельством и следствием этого были людские разговоры, телепередачи, и даже появлявшиеся в изобилии анекдоты, связанные с мозгокомпьютерными технологиями.

Да, Рудин был прав – удержать то новое, над чем мы трудились, под контролем и в секрете оказалось невозможно. Новое стремительно разрасталось повсеместно. Некоторые умельцы, владевшие портативными «Интендиксами», почерпнув сведения из научно-популярных изданий, пытались самостоятельно прокладывать психовиртуальные сети. У некоторых даже получалось. Неуклюже, конечно, но мне, как профессионалу, любопытно было наблюдать эту самодеятельность.

В одной из подмосковных школ, как сообщали новости, завёлся кружок «Юный психовиртуал». Стали появляться странные ребята, неформалы, которые именовали себя психопанками, психерами, или просто психами. Их отличительной особенностью были пряди волос, окрашенные в серебристый цвет, и ногти, покрытые особым отражающим лаком – казалось, что на кончиках пальцев они носят десяток крошечных зеркал. Зеркала, и вообще отражающие поверхности пользовались у них особым вниманием. Эмблемой психопанков, которую они носили на шее на цепочке, был медальон с изображением глаза – так называемый «Глаз Народа», поскольку глаза – тоже зеркало, зеркало Души. А их самих поэтому называли какое-то время «одноглазниками»; позже, с ростом количества пользователей Психонета и популярных психосайтов в ряды «Одноглазников» вливалось всё больше людей, и название перестало обозначать кличку психопанка.

Словом, повторюсь – процесс шёл, Психонет развёртывался. А я направлялся корректировать этот процесс.

Первым пунктом на предназначенном мне пути был маленький подмосковный городок, в котором родился и вырос наш шеф.

 

САЙТ 14

Мой новый знакомый, школьный учитель Георгий, оказался лёгким в общении и гостеприимным человеком. Я рассчитывал остановиться в гостинице, но он очень настойчиво приглашал меня к себе домой. И, узнав, что живёт он один, я согласился.

Выйдя на закате последними из двухэтажной кирпичной школы, мы вдвоём направились к нему домой. Георгий предложил мне располагаться в зале, а сам удалился на кухню.

Утомлённый дорогой и проделанной работой, я с удовольствием опустился в кресло, накрытое мягкой велюровой накидкой тинно-зелёного цвета. Положив кисть правой руки на прохладную полировку круглого столика, я оглядел комнату.

Слева от меня вздымался до потолка и тянулся до самого окна тёмно-бурый шкаф-стенка, весь в проступающих из древесной глуби узорных разводах. На высоте полутора метров в нём поблескивала прямоугольная ниша с зеркалом и обычными для подобного места предметами – чей-то фотопортрет в рамке, фигуристая парфюмерная ёмкость, мелочь вроде ключей и расчёсок. Слева и повыше от ниши находились полки, на которых с однообразной солдатской строгостью вытягивались собрания сочинений. Вставать не хотелось, и я прищурился, тщась прочесть – чьих?

– Вот и чай, – объявил Георгий, на входе в зал задев головой тайские колокольчики и исторгнув из них зовущий в иные сферы перезвон.

Поставив на столик две чашки, Георгий уселся в кресло по другую сторону столика, расслабленно выдохнул и шмальнул с пульта по «плазме». Экран осветился.

Георгий поднёс чашку к губам и шумно хлебнул чаю, не отрывая взгляд исподлобья от мелькающих картинок.

Новости закончились, начали показывать какой-то фильм.

Вытянув ноги и положив их одну на другую, я погрузился в полусонное оцепенение. Далеко впереди, за моими вытянутыми ногами, на экране разворачивалось действие. Я не вникал в него.

Фильм был старый, чёрно-белый, знакомый, но его название не хотело вспоминаться. Герой ухаживал за героиней, она, белозубо улыбаясь, ускользала, звучала музыка и пение героя – ну, знаете, такое, характерное для старых фильмов, когда звук как-то слегка «отодвинут» вглубь и раздаётся словно в большом зале. В пении старательно подчёркивалась дикция, а музыка налетала скрипичным вихрем такой наивной сердечности, какая была свойственна только тем, любовь-орловским и фред-астеровским фильмам.

– Люблю старые фильмы… – с почему-то виноватой – или мне так показалось? – улыбкой кивнул на экран Георгий.

Подобрав ноги к креслу и откашлявшись, я поёрзал… и вдруг посетившая мысль освежила меня от дрёмы.

Я покосился на Георгия. Что, если я так и сделаю?… Он ничего не почувствует и ни о чём не догадается… а я заодно проверю настройки сети… и, в конце концов, – ведь в этом нет ничего противозаконного или аморального…

Решившись, я сел поудобнее и сосредоточился.

Взгляд мой был по-прежнему устремлён к телеэкрану, но своим внешним зрением теперь я ничего не видел, кроме расплывчато-калейдоскопического вращения световых пятнышек, которое отодвинулось и не мешало. Основную часть пространства перед моим внутренним взором заняло чисто-чёрное поле «рабочего стола». Слева внизу на этом поле с готовностью вынырнула на белом фоне синяя буква «Р» в красном ободке – иконка Психонета. Я вдавил её взглядом, и в центре чёрного поля появилось прямоугольное окошечко, в котором объёмно чернели буковки, образующие слово «Подключиться».

Вновь нажатие.

В чёрноту словно булыжник уронили – по «рабочему столу» прошли волны, и с краёв он посветлел, стал бежево-рябым, а затем к моим глазам вынырнул пёстрый рой дробящихся и сливающихся ярлычков – всё, я вышел в Психонет.

Та-ак, теперь курсор взгляда сюда… так…клик, ещё клик… подключиться к сознанию Георгия было нетрудно. Ещё клик… вот я и в папке «Мой внутренний мир»!

Преимущества, которые я, как профессионал в мозгокомпьютерных технологиях, имел, давали мне немало, и не переставали обеспечивать меня маленькими занятными открытиями, – открытиями в прямом и переносном смыслах, – ведь, согласитесь, разве неинтересно залезть в душу ближнего своего и покопаться там как следует, особенно, если он ничего об этом не подозревает? Но, как истинный профи, я не злоупотреблял своими возможностями; да и сами возможности эти были пока ещё не столь велики – их развитие находилось в начале своего пути.

…Так, – открываем файл потокового воспроизведения сознания (ПВС)… Если вы ещё «чайник», и не наблюдали ПВС, – попробую описать, как это выглядит. Значит, вы оказываетесь как-будто бы в темноте кинозала, каким он был полвека назад, причём на самых задних рядах, откуда, если обернуться и поднять голову, видны бьющие из бойниц кинобудки лучи проекции, расширяющиеся над головами зрителей к экрану. Только при потоковом воспроизведении сознания вы видите не один или два, а множество лучей, целый сноп их. Некоторые из них безжизненно-серые, прямые и неподвижные, как застывшие струи льда, с надписью «off-line», а другие, на которых надпись «он лайн» – светлые и, словно бесчисленными пылинками, роящиеся точечками мыслесигналов и молниеобразными зигзагами ассоциаций. И каждый из этих лучей сам свивается из пневмоволокон (пневмоволокно – тонкий, далее неразложимый трек психических процессов).

Я приблизился к лучу «он лайн» и погрузился в него…

Ага, вот первое волокно, здесь почти точно, с лёгкими искажениями из-за индивидуальных особенностей восприятия Георгия, дублировалось действие фильма, который он сейчас смотрел по телевизору – ну естественно, иначе и быть не может, он захвачен просмотром любимой картины… Но дубляж перемежался посторонними картинками – это для меня тоже было привычным зрелищем. Тестируя в Институте так называемые «параллельные процессы мышления», я многажды наблюдал подобное, и знал, что, когда человек, скажем, смотрит свой семейный фотоальбом или любимый фильм, то есть воспринимает эмоционально закреплённые образы, – одновременно он ощущает в себе «течение» потока образов ассоциированных. То есть, глядя любимый фильм глазами, одновременно мы «смотрим» своим внутренним зрением другой «фильм», в котором показывается череда воспоминаний обстоятельств, сопутствовавших ранешним, давним просмотрам того, «внешнего» фильма.

Я погрузился в другое волокно.

Волнообразно и вяло колеблясь в воздухе, по руслу луча медленно плыли тэги: «дневники учеников», «конфликт с завучем», «ремонт труб»… То есть, значит, фильм полностью не отвлёк его, мыслишки о работе промелькивают и выныривают в потоке его сознания…

Я вышел наружу.

О! А это что за такое яркое пневмоволокно вдруг зажглось?!

Погружение в его светящуюся желейную мякоть сопровождалось звуком, напоминающим всхлип.

По руслу проходил многосоставный пакет файлов. Я торопливо, чтоб успеть, проникал в каждый из них, и переживания Георгия, лишь поверхностно регистрируемые им самим, в каждый текущий момент становились моими. Я чувствовал то, что чувствовал в данный момент Георгий: довольно сложное переживание, смешанное из влюблённости, нежности, грусти. Я видел, как из волокна, в котором я ощущал всё это, к разрозненным мелькающим переживаниям сочувствия протягиваются трещащие разряды ассоциаций в другой луч, в тот, где шёл дубляж фильма.

Моё восприятие искрой скользнуло по проводам Гошиных ассоциаций. От кадра, где персонаж танцевал степ, разбрызгивая лужи, ассоциации шли также в другой луч, к звуковым файлам… я открыл и их – там звучала совсем не та музыка, что по телевизору… ага, значит, то, что он сейчас реально слышит и видит в фильме, у него связывается с иными образами…

Я быстренько заглянул в файл визуальной информации – что у нас там? Чёрно-белое кино, блестящие от дождя крыши… я скользнул по ассоциациям в отражённые образы – Париж… При чём здесь Париж?! Фильм-то, по-моему, американский… А в аудио что? Блюз какой-то… протяжный, как падающий язык мёда… ха-ха, – это уже по ссылке случайно вскрылся файл моих личных языковых ассоциаций, щас закроем… Ну что ж, раз фильм американский, блюз закономерен… а образ Парижа у него, наверное, пакуется в каком-то другом, более далёком файле, но ссылкой связан с тем, «блюзовым» файлом.

Переместившись к нему, я заметил внутри ещё один файл – непонятно, почему здесь находящийся; папка обозначалась словом «Родственники»… а, понятно – фильм-то, оказывается, любим не только Георгием, но и его родственницей, вот её изображение. Она выглядит значительно старше Георгия, но это не мать… тётка? Да!

Увлекшись скольжением через сознание Георгия, я перешёл по вновь появившейся ссылке и – оп… я оказался… чёрт возьми, – где это я оказался?!

От файлов детских киновпечатлений через файлы сведений о родственниках я вынырнул к эмоционально очень острому переживанию, к тому же это закрытый, запароленный файл, вон в уголке значок-замочек мигает! Здесь хранятся его мысли, переживания, о которых он никому никогда не рассказывает в реале!

Надо же – не ища специально, я случайно нашёл лазейку в защищённую зону аккаунта Георгия! Это непросто сделать, но сейчас вышло само собой… надо запомнить путь – может пригодиться в работе… запишу, но потом… а сейчас… нет, это всё-таки нехорошо – подсматривать, копаться в мозгу у человека, который не догадывается о происходящем и не знает, как от этого защититься… никто пока не знает, кроме небольшого числа психопрограммеров… с другой стороны, это ведь в самом деле пригодится в работе… ладно, – посмотрим!

И я, в возбуждёнии от любопытства, двинулся вперёд.

Меня ждало настоящее приключение.

Доверительно общаться на самые скрываемые, самые интимные темы – это завлекательно и круто, каждый знает. Но всё же совсем другое – самому погрузиться во всё то, что переживает человек внутри себя. Если вы, общаясь в Психонете с вашими друзьями, ещё не пробовали проникать в защищённую зону их аккаунта, то вам нелегко будет понять описание того, с чем столкнулся я. Сон не сон, явь не явь… Причём выйти из этого состояния гораздо труднее, чем войти – данные защищённой зоны загружаются долго, и вот когда вы загрузитесь скрываемыми переживаниями другого человека, они затягивают вас, как болотная топь.

Я ощутил себя попавшим в чёрно-зелёную, тёплую, вязкую среду, то ли дым, то ли жидкость, которая колыхалась и комбинезоном облипала моё тело, словно объятия навязчивой нелюбимой – в таких тактильно-визуальных раздражениях явилась мне… зависть Георгия – жгучая, многолетняя (судя по датам), мучительная зависть!

Интересно, по какому это поводу?…

В мутной завесе я увидел просвет, обнаружил папку воспоминаний в колонке автосохранений, открыл, кликнул одно из воспоминаний, которое было самым свежим по дате. Передо мной возникло видео: ярко освещённый, белый больничный коридор, стоит Георгий, рядом с ним – высокий, на голову выше моего нового знакомого, мужчина, видимо, врач – он был в светло-зелёном халате и прозрачных перчатках, нижнюю часть лица скрывала такая же, светло-зелёная повязка. Липкая зелень, в которой я находился, сгустилась и стала пощипывать моё, ставшее на время телом Георгия, психовиртуальное «тело», как йодом – боже, как мне хочется быть таким же, как этот врач!.. Небрежно сыпать медицинскими терминами, сознавать, что от меня зависит жизнь пациентки…

Меня аж передёрнуло, я с трудом дистанцировался – это же не мои чувства, а Георгия! Я сообразил: это, наверное, Георгий пришёл навестить свою тётку, которую я видел в файле «Родственники». Вот где связь… а здесь ей делают… что? А, да, вот – операцию на сердце.

Тут кадр сменился. Сейчас я видел не себя-Георгия как бы со стороны, как в предыдущем эпизоде, а я сам глазами Георгия заглядывал в широкую щель приоткрытой двери в операционную.

Оо! Как много у них всяких инструментов… какие-то щипчики, ножички… а это что? А, это же аппарат, показывающий сердечную деятельность моей – Георгиевой – тётушки, которая лежит на операционном столе…

«Зажим!» – командует врач – каким уверенным тоном он это произносит, сволочь… я хочу такой тон, такую уверенность, хочу знать досконально, как обращаться с этой аппаратурой, что за медикаменты ртутно трепещут в тех бутыльках, куда и как вонзать никелево сверкнувший скальпель, хочу-у-у-у!..

На долю секунды я как-будто потерял зрение и слух, верхняя часть головы словно бы окунулась в чёрное безмыслие и стала пустой, лёгкой до неприятного головокружения, так, что, если бы сравнивать с физическими ощущениями реала, я бы сказал, что потерял равновесие и покачнулся. Подобным образом проявлялось в психовиртуале столкновение с переживанием чужой зависти.

Затем в моей голове возникло ощущение, какое бывает в отходящей от онемения части тела.

«Сделайте интубацию», – говорит врач. Что такое «интубация»? У врачей такой эффектный профессиональный жаргон… (опять онемение) надо будет глянуть в словаре, что такое «интубация»… а впрочем, что это изменит? Ну, посмотрю, ну, узнаю – это ведь не сделает меня врачом! Эх… время упущено… где мои семнадцать лет? Почему мне всегда так хреново давалась химия, из-за которой я не смог поступить в медицинский?! И как мне жить с моей мучительной завистью к тем, кому посчастливилось овладеть профессией врача?!. Никогда, никогда мне не стать крутым кардиохирургом… Я неудачник, полное ничтожество, я неспособен добиваться того, чего хочу…

«Не я, а Георгий!!!» – пришлось мне мысленно прикрикнуть на себя – до того плотным было слияние с чужим переживанием.

В дымной атмосфере вокруг меня проявились и запорхали странные, но для меня, поскольку я сейчас «был Георгием», уместно опредмеченные мыслеобразы – наручники, чёрный кожаный ошейник с шипами, трёххвостая плётка, и вместе со всем этим добром я плыл к маячившей впереди дыбе…

Ну уж нет, – самобичеванием я заниматься не собираюсь!

Кликнув по крестику «закрыть», я с усилием выгрузился из защищённой зоны Гошиного аккаунта.

Н-дэ-э… Кто бы мог подумать, что мой новый знакомый настолько зациклен на идее своей якобы неудачливости из-за того, что ему не удалось стать врачом… Надо же, как страдает Георгий от своей зависти, она его так и до невроза доведёт, или до чего похуже… пишут же в биографиях, что дядюшка Адольф в политику попёрся тоже из-за того, что в своё время ему не повезло стать тем, кем он хотел – архитектором… дабы иметь возможность бомбить и разрушать то, что ему воспрепятствовали строить. Эх, знало бы человечество наперёд, чем обернётся разочарование юного Шикльгрубера-абитуриента, провалившего экзамен в Художественную академию! Человечеству дешевле обошлось бы зачисление паренька… Надеюсь, зависть Георгия не трансформируется во что-нибудь зловещее.

Интересно, сколько ж людей с нами рядом вот так же, как Гоша, может демонстрировать внешне вполне исправное личное психополе – и в этот же самый момент носить в своих настройках такие глючные психопрограммы?

Надо будет плотно заняться этой проблемой… Ведь из-за подобных глючных психопрограмм при совместных с другими пользователями подключениях наверняка может тормозиться общая работа или зависать вся подсеть! Может, можно было бы просто стереть тот файл? Нет, – он слишком стар и слишком тесно со многими другими файлами переплетается. Попытаюсь стереть – нарушится маршрутизация, а уж это точно приведёт к разбалансировке и дисфункции Гошиной психики. Как же помочь Георгию?…

А может быть…

Эврика!

В экспериментаторском волнении я даже привстал.

Георгий, как ни в чём ни бывало сидевший рядом и смотревший телевизор, вопросительно взглянул на меня, но я уже опять уселся в кресло.

Дело в том, что я вспомнил о написанной Стивой программе. Ну, о той, которая так восхитила Ильича. О той, которая позволяла скачивать из мозга других пользователей психосети те или иные психические функции и индивидуальные особенности, и адаптировать их в свой мозг…

 

САЙТ 15

– А знаешь, что? Давай сходим развеемся!

– Куда?

– Сейчас… – Георгий поднял указательный палец правой руки, левой одновременно приложив сотовый к уху. Стоя в полутора метрах от него, я услышал, как в трубке раздался насекомый шорох: ему ответили. Скованное ожиданием лицо Гоши оживилось, он переступил с ноги на ногу и, улыбаясь, произнёс:

– Приветик, светик-семицветик! Как жизнь течёт?

Я смотрел на него, и вдруг отчётливо увидел, что он старше меня совсем ненамного. А поначалу он мне показался таким потёртым, увядшим мужиком. Видать, тетрадки и ученички-кретиноиды шибко старят. Я отвёл взгляд, но он уже складывал слайдер и приподнято заявил:

– Собирайся! Навестим одну мою знакомую.

– Тоже преподаёт? – спросил я, цыплячье-табачным вывертом проталкиваясь в рукав куртки.

– Нет, она врач, бывший… О-о, такая дама!.. Светопредставление…

– Светопреставление? Это как?

– Света-представление. Её имя Светлана, а «Света-представление» – так мы её называем… (дверной замок щёлкнул)… в узком кругу избранных… – последние три слова Гоша произнёс, вздёрнув подбородок и сдвинув брови, и я подумал, что той самой Светлане, видимо, немало приходится глотать ехидных реплик Георгия.

Мы спустились по лестнице и вышли из подъезда.

На улице было свежо.

По дороге этот провинциальный учитель, носивший тайную мечту стать врачом, объяснял мне происхождение упомянутого прозвища. Выходило, что Света – человек, всё поведение которого – сплошное представление. Гоша собрался было подтвердить сказанное на примерах, да мы уже дошли.

Высоко колебля коленями полы плаща и шумно дыша, мой спутник резво поднялся на третий этаж, я следовал за ним. У нужной двери он остановился, нажал звонок и замер, шурша плащом в подъездном безмолвии. Послышались шаги.

– Кто?… – приглушённо раздалось из-за двери.

– Я, – ответил Георгий.

Замок щелкнул; я вошёл вслед за Гошей.

В прихожей было темно, но я успел заметить тень, упорхнувшую вглубь квартиры, откуда в прихожую смутно дотягивались отблески какого-то причудливого освещения.

– Запри там… – прошептал Георгий.

Поворачивая задвижку, я покрылся гусиной кожей – из комнаты донеслись странные нарастающие звуки…

– Представление начинается!.. – прыснув со смеху, и толкнув меня локтем в бок, прошептал Гоша.

Из прихожей мы проследовал в зал, поочерёдно задев головами колокольчики, от звона которых я почувствовал, что пришёл именно туда, куда звали такие же колокольчики у Георгия.

Свет в зале был погашен, однако, развешенная на стене, с мармеладной разноцветностью сияла электрогирлянда, похожая на кусок содранного с неба созвездия.

От серванта, на котором стоял музыкальный центр, невысокая изящная женщина легко, почти на цыпочках скользнула к креслу.

«Представление», – мысленно усмехнулся я – было очевидно, что она хотела незаметно для нас включить музыку, создающую «атмосферу».

Женщина села в кресло и обернула к нам лицо, его черты чуть заметно играли, пытаясь не выказывать досаду, что она «не успела». Глаза её в полумраке оживлённо блестели. У кресла, на низком столике, водянисто отражаясь в его полированной поверхности, стояла бутылка, кажется, хереса, и бокал.

– Ну и как нынче ваше ничего? – голос Георгия звучал бодро.

Пропуская мимо ушей дежурную банальность, женщина, широко улыбаясь, не сводила с меня глаз.

– Знакомьтесь – это Илья, приехал к нам из северной столицы, внедрять новые технологии…

– Да вы что? Как интересно! – изящным движением вбок подбирая ноги на кресло, воскликнула женщина, и протянула мне руку:

– Светлана.

– Да-а, ты даже не представляешь, – насколько интересно. Это связано с… не знаю даже, как точнее выразиться… с телепатией?… – Гоша вопросительно взглянул на меня.

– Ну… мы не пользуемся таким термином. Лучше сказать – «с мозгокомпьютерной интеграцией». Да вы и сами наверняка читали или по ти-ви видели… Техническое новшество, соединяющее человеческую психику с компьютером и Интернетом. Производим, так сказать, разведку боем, пробу сил в компьютерных сетях на местах…

– Очень, очень занятно! – Светлана переменила позу, не покидая кресла, и по выражению её лица я увидел, что она действительно заинтересовалась. – А вы можете нам продемонстрировать… как всё это?… – Светлана произвела неопределённый взмахивающий жест обеими руками. Я пожал плечами, не решив ещё, что ответить, но тут вмешался Георгий:

– Свет, ну что ты сразу «продемонстрировать»… Вечер только начался, ещё никто не пришёл… Кстати, – кого ты пригласила? Захаровы придут? – и, не дожидаясь ответа, добавил: – Ты бы лучше чайку пока гостю… гостям…

Светлана несколько секунд сидела молча и неподвижно, затем встала и указала мне рукой на своё место:

– Садитесь! Я сейчас.

Она ушла на кухню.

Гоша профланировал по комнате вольготным шагом, даже вроде потянувшись: явно чувствовал себя здесь как дома. Проходя мимо меня, сидящего в кресле, он склонил голову набок и, прищурившись, прочитал:

– «Трансформинг бытия».

Я глянул вбок на столик – Гошин взгляд устремлялся на книгу, которая была раскрыта и лежала вверх обложкой. Он выпятил губы вперёд, опустив их уголки и взглянул на меня, многозначительно покачивая головой. Потом взял книгу, перевернул несколько страниц и с выражением прочитал:

– Глава третья. «Апельсины падают вбок». Ты понял??. – он улыбнулся мне. «Часть представления?» – подумал я и ответно улыбнулся, хотя пока ничего не понял.

Больше от нечего делать, чем ища что-то определённое, я взял книгу, перелистал и остановился, завидев «Предисловие». Пониже шёл текст курсивом:

«Книга, которая перед Вами – не простая. Это последнее слово в сфере духовных изысканий, и даже – распоследнее, и написана она, соответственно, особенными, распоследними словами».

Я открыл первую страницу, и под названием прочитал подзаголовок:

«Вы это читаете? Ура! Значит, скоро абсолютно все Ваши жизненные проблемы будут гарантированно решены! «Трансформинг бытия» – нечто особенное. Эта книга взорвёт Ваш мозг!» – со зловещим восторгом заключал составитель предисловия.

Прочтя столь серьёзное предупреждение, я осторожно закрыл и отодвинул книгу в сторону – я ведь ещё не попробовал чай, а его уже принесла Светлана. Книгой завладел Гоша.

– Не лапай! – вошедшая Светлана попыталась выхватить «Трансформинг бытия», но ей это не удалось: во-первых, Георгий крепко держал книгу и со смехом отдёрнул её, а во-вторых, попытка Светланы затруднялась тем, что она действовала одной рукой, в другой держа блюдце с чашкой. Чашка с костяным звуком поехала по наклоненному блюдцу, плеснулся чай, и Светлана оставила Георгия в покое. Я принял из её рук угощение.

– А ты обойдёшься! – с вызовом объявила женщина Георгию, отправилась к дивану и легла на бок, подперев голову рукой. Однако только она устроилась таким образом, как раздался звонок, и она, вскочив, побежала открывать.

– А ведь специально положила книгу на видное место, и вверх обложкой. Чтоб увидели! Соблазнить, поманить, – посмеиваясь, сказал Георгий. – А убрать не успела!

Кажется, я понемногу стал понимать происхождение её прозвища.

– Книги, которые она выбирает, она считает откровением, и хочет быть первой, кто его познал, и не любит, чтобы даже близкие друзья в них заглядывали до того, как она их прочтет. Духовное собственничество! – пояснил Гоша с улыбкой.

– Да-а, а чего в них заглядывать таким, как ты, – губы вернувшейся Светы искривило пренебрежение, – такие, как ты, всё равно ничего понять не смогут, смогут только опошлить!

Она ввела в комнату парочку – я верно предположил в них супругов; они не отходили друг от друга и только что за руки не держались.

– Здрасьте! – прошелестел мужчина – его звали Сергей – с каким-то услужливым кивком и чуть ли не с поклоном.

Сергей был в сером свитере с воротником-стойкой, и носил очки в чёрной оправе, со стёклами толстыми, как иллюминаторы, сквозь которые он поглядывал с каким-то виновато-опасливым выражением и словно бы снизу вверх. Он был похож на ставшего взрослым мужчиной Гарри Поттера. Его жена Виола, в отличие от сутуловатого супруга, имела осанку неестественно прямую, ядовито-рыжие волосы и худые коленки, обтянутые джинсами. Я никогда не слышал, как звучит Иерихонская труба, однако именно о ней по закону запомнившихся словесных штампов подумал, когда Виола глуховато и гулко произнесла:

– А ты не обращай на него внимания! Есть люди, неспособные к полёту духа, к восприятию нового!

– «Нового»?! Вы считаете, что «Трансформинг бытия» – это нечто «новое»? – потрясая книгой, вскричал Георгий.

– А разве нет? И, по-моему, очень любопытная духовная практика… – нерешительно произнёс Сергей.

– Пф!.. – фыркнул Георгий и, судя по выражению лица, уже собрался изречь нечто уничтожающе-язвительное, но в этот момент в дверном проёме мягко зашумело:

– Я не помешал?

Все оглянулись.

Вошедший мужчина – cо светлыми, пшеничными усами, в расстёгнутой куртке, – улыбался:

– У вас открыто было…

– Разве?! Я вроде запирала… – Светлана ринулась в прихожую проверять.

– Какие люди! – Георгий пожал руку вошедшего, одновременно похлопывая его по локтю другой рукой. Нас представили друг другу.

Женщины, разговаривая, удалились на кухню, мужчинам было поручено выставить на середину комнаты и развернуть во всю ширь раскладной стол.

Как чужой человек, я чувствовал себя неловко среди всей этой суеты.

Свет хозяйка так и не включила. Сумрак чуть разбавляли огоньки электрогирлянды и их отблески – в полировке мебели, в хрустальной посуде, быстро возникшей на столе, в стёклах очков Сергея.

Все уселись за стол; суета и шутки утихли. Возникла проблема с первым тостом, но её уверенно разрешила Света-представление:

– А давайте за то новое, с чем приехал и что внедряет наш гость Илья! Вообще – за всё то новое, что нас духовно обогащает!

Вспомнив, видимо, при слове «новое» давешний так и неразгоревшийся спор из-за книги, Георгий скривил губы.

– А чем ты занимаешься, Илья? – спросил светлоусый Виталий, держа рюмку в поднятой руке.

– Давайте уже выпьем, а потом Илья нам расскажет! – нетерпеливо вмешалась Виола.

– И покажет! Илья, – вы нам обещали! – настойчиво заявила Светлана.

Я, честно сказать, что-то не помнил, что обещал, но не век же было сидеть с полной рюмкой. Кивнув, я её опорожнил вслед за остальными.

– Ну и?… – вопросительно глядела на меня Светлана.

«Да почему бы и нет? Может оказаться полезной практикой», – подумал я. Глядя на Виталия, который так и не получил ответ на свой вопрос, я начал вводную речь:

– Ну вы знаете, конечно, про нейрокомпьютерный интерфейс…

– «Интендикс»? У меня двоюродный брат этой штукой пользуется, – сказал Виталий.

– Это который в аварию попал? – уточнила Виола.

– Он самый. Теперь вот в инвалидном кресле, но с компьютером мастерски управляется, как раз с помощью этой вашей… прикладной телепатии, – кивнул мне Виталий.

Я воздержался от очередного замечания о некорректности понятия «телепатия».

Встав из-за стола, я вышел в прихожую, и из внутреннего кармана куртки вынул мой модифицированный «Интендикс», которым пользовался, когда ещё был аспирантом.

Садясь за стол, я вставил в ухо аппарат.

– Это чего? – любопытствующе прищурилась Светлана.

Остальные молчали и смотрели на меня, словно чуда ожидая.

– Похоже на блютуз, – заметила Виола.

– С этой штуковиной Илья мне и настраивал теле… – Георгий взглянул на меня и поправился, – …психовиртуальную сеть на базе нашего школьного компьютерного класса.

– Это «Интендикс», – ответил я.

– О! А у моего брата… – поражённо начал Виталий.

– Знаю, знаю, – закивал я, – у вашего брата допотопная модель, какие ещё в две тыщи тринадцатом году выпускали. В полном наборе – вот такая коробка? – я показал руками.

– Ага…

– С тех пор для широкой продажи, насколько я знаю, и не было других, более компактных, моделей. А это, – я показал на своё ухо, – это для профи… в сущности, данная модель – просто усилитель электромагнитных волн, излучаемых мозгом… Ну так я не договорил! Что такое нейрокомпьютерный интерфейс, вы наслышаны. А сейчас вот решено потихоньку вводить в обиход пользование психовиртуальной связью. С каковой целью и ездят наши сотрудники по городам и весям, в том числе и ваш покорный слуга.

– «Психовиртуальная связь»? Передача информации из мозга одного человека через компьютер – в мозг другого, формирование «коллективного разума» и всё такое? – заинтересованно блестя глазами, спросила Светлана.

– Ну, в общих чертах, – кивнул я.

– Не представляю, как это всё выглядит в действии, – пожала плечами Виола.

– Вот я вам сейчас и продемонстрирую.

– И это возможно вот здесь, так запросто, без… – недоверчиво начал и запнулся Сергей.

– … «Без нагромождений сложной аппаратуры», хотите вы сказать? – улыбнулся я. – Вы же видите, – я вновь тронул ухо, – к тому же, компьютер вообще в этой отрасли лишь начальный этап, процесс движется к тому, что скоро подключение и без этого станет возможным. Наш мозг – компьютер! В сущности, я и сейчас мог бы обойтись без «Интендикса», это я просто чтобы быстрее…

– Потрясающе! Фантастика! – восхищённо заёрзала Светлана. – Что мы должны делать? Может, вам что-нибудь нужно… для удобства?

Я улыбнулся ей:

– Мне нужно только то, чтобы вы выбрали тему, образ, на котором я вас всех попрошу сосредоточиться. Это необходимо, чтобы выполнить настройку психовиртуальной связи между вами. Что-нибудь такое, что интересует вас всех в равной степени… Предлагайте, – я оглядел сидящих за столом.

Все нерешительно молчали.

– Это может быть что угодно – воспоминание о вашем совместном летнем отдыхе на природе, впечатления о любимом кинофильме…

– … соображения о повышении зарплаты учителям! – захохотал вдруг Виталий. – Вот уж что нас всех волнует в равной степени!

– Фильмы? – переспросил Георгий. – А можно – книги?

– Конечно!

– Отлично! – он потёр ладони. – Предлагаю – давайте в качестве, так сказать, объекта для… э-э-э… для медитации, – нашёлся он, – возьмём «Трансформинг бытия»?

– О-о! – закатила глаза Светлана.

– А почему нет? – повернулся к ней Георгий. – Думаю, сие высокомудрое творение, – едко продолжил он, – в равной степени интересует всех присутствующих. Может, по-разному – но интересует. Сергей, ты ведь уже успел прочитать «Трансформинг»? – теперь он обернулся к Сергею. Тот утвердительно кивнул.

– Итак? – я посмотрел на Светлану.

– Ну пусть будет так, если никто не возражает, – пожала плечами она. Никто не возражал.

– Неприятных ощущений не будет? – неожиданно и боязливо подал голос Сергей. Виола возмущённо толкнула его локтем.

– Нет. Просто расслабьтесь и думайте об этой книге. Вспоминайте, что удастся, из неё, прокручивайте в голове ваши собственные мысли, возникшие при прочтении… можете даже просто представить, как выглядит обложка. Или думать о том, при каких обстоятельствах вы читали это произведение – дома, или в общественном транспорте… если вам так будет проще – можете закрыть глаза, – я обвёл взглядом моих сотрапезников.

Светлана и Виола сидели, ровно дыша, откинувшись на спинки стульев, чуть склонив головы набок и прилежно закрыв глаза. И без того сутулый Сергей скрючился ещё больше над столом. Виталий и Георгий сидели в одинаковых позах, уперев локти о столешницу и положив подбородок на сцепленные кисти, только Виталий не моргая смотрел в одну точку мимо Георгия, а тот время от времени прищуривал один глаз, и уголки его губ дрожали от сдерживаемой улыбки.

Я начал операцию подключения.

Должен заметить, что, когда мы в ИМ работали над настроечными мыслеобразами для различных подключений, было перелопачено множество рабочих вариантов. Узкие спецы-компьютерщики предлагали вызывать в сознании картинку, на которой просто-напросто от первого лица производится проводное соединение нескольких компов; нейрофизиологи и психологи возражали, считая, что мыслеобраз должен быть универсальным, непривязанным к техническим частностям, иначе может возникнуть сбой при подключении. В итоге Рудин, уставший от споров, хлопнул ладонью по столу и предложил вариант, который я и использовал сейчас.

Я продолжал сидеть на стуле, в комнате стало темнее, тем не менее, как обычно при работе в психосети, всё было отчётливо видно.

От моего тела отделился и встал мой полупрозрачный, словно из тёмного стекла отлитый, двойник. На левой полусогнутой руке у него кольцом висел моток толстой и жёлтой латунной цепочки. Шурша и позвякивая ею, как монистами, при ходьбе, моё alter ego двинулось к Виталию. Дважды опоясав его цепочкой, двойник повторил то же со Светланой, а затем и с остальными, так что все они оказались связанными одной цепью.

Раздался лёгкий треск, над сидящими за столом волнисто пробежала и исчезла зарница их электрических потенциалов – жаль, они этого не могут видеть.

Ну вот, подключение состоялось.

Ага, а вот появились и первые образы, которыми сейчас набиты головы моих подопечных: стена за спиной Виталия вздулась, по её поверхности пошли движущиеся изгибы, как по поверхности одеяла, за которым кто-то двигает рукой во все стороны, сквозь стену мягко протиснулась тумбочка и, медленно переворачиваясь в воздухе, поплыла по комнате. На тумбочке, как приклеенные, лежали наручные часы и та самая книга, из которой сами собой выдёргивались страницы и листопадом кружили по комнате. Так, это у нас мыслеобразы Сергея… а вот и остальные… Ну всё, теперь можно выходить в Психонет. Клик, клик, ещё клик.

Из центра стола выросло и распространилось белое свечение; оно, словно дым, заполнило комнату, затем быстро растаяло, являя взору кажущееся огромным, голубое квадратное поле, видимое нами как будто с горы и роящееся массой маленьких, рядами уходящих в перспективу экранчиков, на каждом из которых шло своё «кино».

– Ой! У меня голова кружится… – раздался возглас боязливого Сергея.

Вижу, вижу, друг, – то-то так колбасит и кувыркает тумбочку, на которой ты, почитав на сон грядущий, оставлял книгу.

– Как здорово-о… – раздался восхищённый голос Светланы, сидевшей неподвижно и с закрытым ртом – это были её мысли по поводу картины, увиденной при выходе в Психонет. Конечно, можно понять: для «чайника» уже сам выход в психоСеть со всеми этими галлюцинациями-иконками – большое впечатление. Подождите, друзья мои, вот сейчас действительно будет здорово…

Я решил завести их на сайт, – как стало принято у нас в ИМ называть территорию личного индивидуального психополя, пусть и малооформленную, – на сайт автора книги, о которой они все сейчас думали. Представив слово «трансформинг», я кликнул взглядом.

В центре голубого поля проклюнулась точечка, которая, вращаясь, разрослась в спиралеобразный вихрь, раскидавший в стороны множество экранчиков и вываливший перед нами содержимое внутреннего мира автора нашумевшего бестселлера «Трансформинг бытия». Хм, я надеюсь, это не повлечёт за собой неприятных последствий… для меня и моих подопечных, я хочу сказать. Автор-то не заметит нашего проникновения.

Меня вдруг самого охватило острое любопытство – ведь сейчас мне и моим испытуемым представлялась возможность в прямом смысле слова залезть в душу известного писателя и посмотреть, что у него там творится! Хорошо, что пока ещё нет законодательных норм о соблюдении авторских прав в Психонете…

Навстречу нам летели и проходили сквозь нас короткие надписи, составленные из объёмных букв размером с ладонь каждая. Скучновато выглядит главная страница, дизайн очень бедный… хозяин, должно быть, сухарь и крайне скрытная личность. «Личная жизнь»… Кликнуть? Сколько у него там любовниц? Нет, нет, – я же не один страницу просматриваю… «Личная жизнь» пронеслась сквозь меня, растаяв за спиной. «Трансформинг бытия. Черновики». А ну-ка! Посмотрим, посмотрим… пусть мои подопечные ознакомятся, так сказать, с «творческой кухней», на которой был приготовлен так полюбившийся им шедевр… Клик! Из надписи раздвинулся большой экран, заслонивший всё остальное. На экране шло «кино». В кадре был виден большой стол, рядом электрическая печка с несколькими конфорками, на которых, пыша паром, булькали кастрюли. На стене висели ножи и поварёшки. Возле стола стоял мужчина в белом фартуке и в белом поварском колпаке. Он обернулся, и мы увидели, что это автор «Трансформинга»; здесь его лицо выглядело точь-в-точь таким же, каким оно было изображено на фото с обложки его книги. Он протянул руку куда-то вбок. Я сдвинул полосу прокрутки вправо и увидел, как он из большой корзины, в которой были беспорядочно свалены книги, вынул одну из них. Клик! Увеличение… Ага, – это «Бионетика». Автор «Трансформинга» положил её на стол, раскрыл, перелистал, вгляделся. Затем он взял разделочный нож и выкромсал из «Бионетики» несколько страниц. Скомкав их, он сдавил их в своих ладонях, и в миску на столе полилась тонкая струйка воды. Автор бросил выжатый ком в большое глубокое блюдо, и взял из корзины другую книгу. Клик, увеличение. На этот раз я успел разглядеть только имя автора – «Чип Карнеги», названия произведения не увидел. Автор раскрыл книгу, выдернул из неё листок и бросил в блюдо, полистал, вырвал ещё страницу, так же отправленную в блюдо. Чуть подумав, он взял одну из брошенных страниц, извлёк ножницы из кармана фартука, и стал вырезать из страницы сложную фигуру, вроде бумажных снежинок, изготовляемых школьниками к празднованию Нового года. «Что это он делает??» – громко подумала Светлана. «А-а-а!» – ворвался в наше совмещённое психопространство ехидный и многозначительно-торжествующий возглас Георгия, обращённый к Свете.

«Что это он вечно в таких контрах со Светланой? В чём причина, почему он так часто её задирает?» – мимоходом подумалось мне. Не уходя с сайта автора «Трансформинга», я влез в сознание Гоши. И, поскольку он только что посылал раздражённый сигнал Свете, я тут же наткнулся на причину: Светлана – врач, а Гоша испытывает мучительную зависть к врачам. Поэтому всё, что говорит Света, вызывает у Гоши противодействие! Ему нет особого дела собственно до «Трансформинга», но он его отчаянно критикует – потому что «Трансформинг» восхищает Свету, и, пренебрежительно отзываясь о том, что её восхищает, Гоша неосознанно пытается сбросить иго своего представления о значительности врачебной профессии и авторитетности взглядов Светы-врача, иго, которое так его давит и от которого он не в состоянии освободиться!

Мне даже смешно стало. Хоссподи, – ну можно ли так казниться, что не удалось стать тем, кем хотел! Тут мне вспомнилась Лиз с мечтой своей юности выбиться в актрисы… Однако я не должен был оставлять моих подопечных в психопространстве без контроля, и я вернулся на сайт.

Автор «Трансформинга» тем временем достал ещё одну книгу – на сей раз это было очередное из множества сочинений Маланьи Кривдиной. Оно удостоилось того, что наш автор оторвал от одной из страничек крохотный уголок, отправленный к прочим компонентам кулинарно-макулатурного приготовления.

Я тем временем вполглаза, вполмысли продолжал подглядывать за скрытыми мотивами Гоши. Скрытые мотивы нервно свивались, точно брачующиеся змеи и таяли, как дым, и появлялись вновь… Ого, – а Гоша, оказывается, вдобавок ко всему ещё и мужской шовинист! И поэтому взгляды Светы ещё больше усиливают раздражение Гоши: женщина, да сумевшая, в отличие от него, стать врачом, да смеет не соглашаться с его точкой зрения – например, по поводу «Трансформинга»… как это мучительно для Георгия! И как это притягивает его к ней! «Вот почему его мотивы приняли образ брачующихся змей», – понял я. Змея символизирует хищную, агрессивную сущность; Гоша хочет искусать, ранить, уничтожить Свету за то, что она обладает тем, что ему недоступно – и в то же время он постоянно тянется к ней, чтобы доказывать самому себе, что он хоть в чём-то превосходит её, хотя и не достиг желаемого, как она! А сама-то она (тут я заглянул в её аксиосферу – «зона оценок», своеобразный «самодегустатор» и «самоцензор» психических процессов) вовсе не придаёт такого преувеличенного значения своей профессии, и даже не догадывается, почему это её друг Гоша порою вдруг таким петухом наскакивает на неё, – списывает это на его «поистине бабскую стервозность», и отмахивается – со смехом, не принимая происходящее всерьёз, чем заставляет его ещё сильнее мучиться…

Я ещё раз убедился, что с Георгием я случайно наткнулся на весьма важную психосхему, с которой следует разобраться обстоятельно – позже. А пока я быстренько скопировал Гошины переживания, заархивировал файл и вновь вернулся к моим новым знакомым, которые с восторгом новичков глазели, как автор «Трансформинга» заканчивает приготовление своего бест-блюда.

Напоследок этот искусный кухарь настриг лапши из «Учения скоморонов», и занялся приправами. Открыв настенный шкафчик, он вынул оттуда нечто вроде большой старой перечницы, на которой была приклеена этикетка с надписью «Ох, money дай мне, ум». Автор щедро сыпанул из ёмкости в блюдо на груду мятой, рваной и скомканной бумаги. Потом, взяв большую ложку, стал перемешивать. Перемешав, он вывалил содержимое блюда в кастрюлю с кипящей водой, и закрыл её крышкой. Сев на табурет, он закурил. Хотя я и не был фанатом этого автора, как мои подопечные, но мне всё же стало интересно, чем всё закончится, и я решил подождать.

Автор всё курил и курил. Минуты через три он встал, приподнял крышку кастрюли и заглянул в неё. Увиденное, похоже, подняло ему настроение: напевая, автор вооружился щипцами, и вынул из кипящего бульона новенькую книгу, на глянцевой обложке которой крупными буквами было напечатано: «Трансформинг бытия».

«Вот!» – торжествующе подумал Георгий, и глаза его сверкали праведным самодовольством.

«Ну и что, а мне всё равно нравится!» – стояла на своём Светлана.

Теперь мне стало окончательно ясно, что «Трансформинг» Георгий предложил специально для того, чтобы вызвать Свету на спор, в котором более начитанный Гоша вышел бы победителем.

«Ладно вам спорить! Раз такие книги пишутся – значит, и они кому-нибудь нужны. Автор трудился, и, видимо, читателям помогает его труд, раз они за него платят», – послал я примирительный мыслесигнал.

 

САЙТ 16

Гигантский прозрачный цилиндр, медленно вращаясь, повернулся боком, в котором зияла геометрически правильная брешь. Люди, стоявшие рядом, оживились и, словно рикши, покатили сквозь причудливый стеклянный сезам свои сумки. Лишь одна из ожидающих вошла налегке. Это была девушка в светлом плаще, который подчёркивал стройность её фигуры и оттенял каштановые волосы, льющиеся по плечам.

В фойе группа вошедших раздробилась. Девушка с каштановыми волосами лёгкой и уверенной походкой двинулась, словно кинозвезда, по одной из красных ковровых дорожек, огороженных справа и слева рядами невысоких металлических шестиков с провисающими красными лентами.

За стойкой девушку встретила молоденькая служащая в форме, делавшей её похожей одновременно на куклу и официантку с заготовленной улыбкой.

– Здравствуйте. Бронь номер тринадцать-пятьдесят два, – кладя документ на стойку, произнесла девушка с каштановыми волосами. Её акцент заставил куколку-служащую чуть заметно изменить выражение лица.

Взглядывая в документ, девушка на ресепшне сверила данные с выведенными на монитор, и с улыбкой протянула гостевой бланк и карту-ключ:

– Приятного отдыха!

Окидывая взглядом вычурные осветительные приборы с претензией на авангардность, мини-кафе с низкими стеклянными столиками, напоминающими лужицы разных форм, и жмущиеся по стенам бутики, набитые чёрно-золотыми братинами, матрёшками и прочими сувенирами, девушка с каштановыми волосами пересекла фойе и вошла в один из шести лифтов.

Кабина мягко тронулась. Этажи бесшумно поплыли вниз… Матово поблёскивающие металлические двери разъехались. Несколько неслышных шагов по мягкому ковровому покрытию, писк электронного замка – и девушка очутилась в своём номере. Он не был велик, но из-за продуманной планировки создавал ощущение просторности.

Постояв несколько секунд в проёме, ведущем из коридора в комнату, девушка, не снимая плаща, подошла к окну. Сдвинув штору в сторону, она извлекла из сумочки замысловато расслоившийся слайдер, набрала номер и, приложив телефон к уху, замерла, устремив сквозь стекло взгляд на головокружительно вздымающуюся скалу соседнего корпуса и мысленно считая этажи. Она успела насчитать двадцать шесть, когда джаз в трубке прервался.

– Всё под контролем. Думаю, один из них выведет нас на проект «Матрёшка. Перезагрузка». Надеюсь, тогда мы сможем разгадать её, – эту пресловутую «загадку Русской Души», чёрт бы её побрал!.. Сейчас я в Измайлово-Вега, а вечером вылетаю в Прибалтику. Да, да, я помню. Отработаю оба варианта… Но начать мне представляется более уместно с него; думаю, с ним будет проще… н-ну как тебе сказать… – девушка, отвернувшись от окна, поправила прядь волос и чуть улыбнулась, – … я думаю, – нет, я уверена – он в меня влюблён…

Пси-мэйл

Отправитель: Стива

Получатель: Илья

Дата: 26.08.2031 г.

«Привет, Илья!

Ну как дела, старик? Как у тебя работа продвигается? У меня всё нормально, езжу по городам, по школам и ВУЗам, прокладываю им психосети. Всё, как предусмотрено планом «Ч». Хотя, знаешь, иногда мне кажется, что Рудин переоценил значение нашей с тобой «цивилизаторской» деятельности. В провинции и без нас народ неплохо разбирается в психонет-технологиях, я это постоянно вижу. Профессионализма, конечно, недостаточно, но умельцы есть, в основном на кафедрах технических ВУЗов. Сами до всего потихоньку доходят.

Хочу похвастаться: я маленько бизнесом занялся J Представь: в Липецке психонет-салон открыл! Называется «Апельсин». Я тут с одним предпринимателем познакомился, он помешан на новых технологиях. Так он поначалу проникся, денег дал на закупку НК-интерфейсного оборудования, помещение арендовал, а мне всем остальным заправлять предоставил. Ну, я сеть проложил, рекламу сделал, мальчонку одного, старшеклассника, натаскал, посадил системным администратором. Смышлёный парень, только с придурью. Из этих, из неформалов, как их… да ты их видел наверняка, они щас везде… ну, эти, которые с серебряной чёлкой и зеркальными ногтями… Психопанк, во! Да… Так вот, веришь, нет – народ в наш Психонет-салон валом повалил! Все расходы мигом окупились. Правда, в большой Психонет ходить особо нет желающих – ну это понятно, сам знаешь, что психовиртуальное пространство у нас пока ещё скудноватое, сайтов мало, контент бедненький. Самому приходится для поддержания пользовательского интереса потеть, прикладные сайтики по-скорому ваять. В основном люди, приходящие в наш салон, играми интересуются (вот когда вспомнишь слова Ильича: «важнейшим из искусств для нас являются компьютерные игры!») и сервисами для он-лайн общения и знакомств.

Приготовься, – счас опять хвастаться буду! Благодаря нашим стараниям сейчас пройдёшь по главной улице города – только автомобили шумят, а люди движутся безмолвно, как тени: в психочате сидят, на ходу мысленно общаются с друзьями-родичами из других городов. Спрос на обычную мобильную телефонную связь упал так, что об этом даже в местных газетах написали, вообрази себе! На нас даже наехали тут одни: «вы что творите»? А я им: «мы-то при чём? Я и мой психонет-салон – мы только провайдерские услуги предоставляем»; портативными НК-интерфейсами мы не торгуем, люди сами кто где приобретают, чаще всего в других городах, а здесь-то даже магазина с подходящим оборудованием нет…

Ой, ну ладно, Илюха, буду закругляться. Труба зовёт, работу работать надо.

Сообщай, как и что.

До связи!»

 

САЙТ 17

Юлия волновалась, подходя к магазину. Раньше она никогда не продавала свои картины. Тем более – такие вот странные, какие покоились в большой брезентовой сумке-чехле и при каждом шаге глухо постукивали рамками. «А рамки всё равно уж больно скромные», – упрямо подумала женщина, вспоминая, как она спорила со своим мужем, который доказывал ей, что «главное – то, что на холсте, а шикарные рамки и престижные галереи от нас не уйдут». «Престижные галереи…» Юлия скептически скривила угол сжатых губ. Ей не нравилась эта затея, не нравилось то, что она написала, но муж умел убеждать и, кроме того, нужны были деньги.

Женщина остановилась метров за пять до натюрморта, крайнего в ряду картин, прислоненных к фасадной стене магазина «Антиквар». Мелькнула мысль – пока не обнаружила своих намерений, просто прошагать мимо, как большинство прохожих. Она представила разочарование Казимира, и со вздохом сняла с плеча сумку. Осторожно потянула крайнюю картину, но та не шла, упрямо цепляясь изнутри за край сумки, и Юлия с досадой взяла следующую картину. С досадой – потому что первая картина была наименее кричащей, с нее застенчивая художница и планировала начать.

– Вам помочь? – наклонился к ней плотный бородатый мужчина средних лет, в расстегнутой куртке и вязаной шапочке. Видимо, один из художников, торгующих здесь своими работами.

– Нет, спасибо, – Юлия выпрямилась с чуть покрасневшим лицом и поставила вынутую картину к стене.

Мужчина шагнул в сторону, но не уходил, а, заложив руки за спину и широко расставив ноги, смотрел.

«Вот чё тебе надо?» – злилась Юлия. «Очень интересно посмотреть, да?! Эх, раньше надо было приходить, когда никого не было…» – последние слова Юлия относила к себе.

Установив пять своих работ, она посмотрела в зеленоватое витринное стекло, делая вид, что поправляет волосы, выбившиеся из-под капюшона. На самом деле она хотела, не привлекая внимания оглядеть пространство и людей перед магазином.

В витрине отражались скелеты облетевших тополей, как дым, слоились прохожие. Невдалеке, неестественно наклоненные вперед, стояли трое беседующих.

– Извините… Можно вас попросить… – раздался заискивающий голос. Худой человек в темном плаще сделал легкий неопределенный жест рукой, глядя куда-то ниже пояса Юлии. Она, сообразив, что загораживает картину, отошла.

– Хм-м… – чуть помолчав, прищурившись, хмыкнул человек.

На картине был изображен фантастический пейзаж. Собственно, ничего особенно фантастического там не было – обычные деревья, река, облака. Но все это было странно искажено. Как будто деревья, река, облака, словно человек, строили гримасы. Да, именно так. Искажения не казались искусственно привнесенными извне. Разнородные детали пейзажа действительно гримасничали каждая на свой лад, и от этого казалось, что на холсте не пейзаж, а, скорее, портрет странных живых существ, тщетно пытающихся что-то объяснить. Картина оставляла впечатление насмешки и угрозы.

– Не знаете, кто автор? – кивнул на картину человек в плаще.

– А что? Хотите купить? – вопросом отозвалась Юлия.

– Очень может быть, – сказал человек.

– Это мои картины.

Плотный мужик с бородой, топтавшийся рядом, подошел поближе.

– Никогда бы не подумал, – пробасил он.

– Почему же? – вскинулась Юлия.

– Нет-нет, тысячу извинений, коллега, – прижал к груди растопыренную пятерню бородач. – Вырвалось!.. Я просто хотел сказать, что…

– Что?

– Ну, знаете, вы такая милая очаровательная женщина, и вдруг – такие демонические работы…

– Пармиджанино и Магритт, – бормотал человек в плаще, с кряхтеньем присев на корточки около картины и приподняв ее руками.

– Необычные – согласна. Но почему именно «демонические»? – спросила Юлия, польщенная эпитетом «очаровательная женщина».

– Ну, как же! Вот, скажем, эта…

Бородач вплотную подошел к картине, на которой антропоморфные формы клубились, как облака.

– Здесь словно срослась плоть массы людей. Кто с ними так?

– Сверхсюрреализм! – бормотал человек в плаще, по утиному, на корточках переваливаясь к следующей картине, не обращая внимания на бородача и Юлию.

– Или эта… – бородач кивнул на ещё одно полотно.

Там был изображен вид сверху какого-то гигантского, сложного и многоярусного строения.

– Смесь апофеозности и помпезности… Уже одно отношение к масштабам, перспективе выдает какую-то гордыню… и непонятное ожесточение. Вполне демонические качества! – заключил бородатый знаток живописи.

– А как же – вот? – Юлия указала на работу, изображающую прекрасную девушку, едущую на велосипеде по тропке парка.

– Н-ну… – протянул бородач неопределенно, подняв брови.

Юлия обратила внимание на то, что бородач, разглагольствуя, лишь изредка смотрит на нее, что взгляд его почти неотрывно следует за человеком в плаще, словно плащеносец вор, а бородач – бдительный торгаш.

Человек в плаще резко встал, повернулся и подошел к хозяйке рассматриваемых им картин.

– Восхищен вашими работами, Юлия, – сказал он.

«Откуда он знает моё имя?» – подумала женщина, но тут же сообразила: ведь на каждой картине её подпись: «Юлия М.».

– Я бы хотел приобрести… вот эту… – человек махнул рукой.

– Семьсот, – выдавила Юлия после паузы, во время которой она обуздывала радость от неожиданно быстрой удачи.

Человек в плаще с готовностью полез во внутренний карман, но вынул не деньги, а ламинированный прямоугольник.

– Вот моя визитка. Позвоните мне. И, пожалуйста, придержите пока остальные картины.

Затем человек в плаще вынул бумажник и под жадным взглядом бородача отсчитал несколько купюр.

– Ой… Что это? – растерянно спросила Юлия, принимая бумажки.

– Доллары, милочка, доллары! – с завистью вздохнул бородач.

Человек в плаще быстро взял картину под мышку и удалился.

– Повезло тебе! – перешел на «ты» бородач. – Этот… господин любит всякое такое, – бородач повертел пальцами, как пропеллером, – и деньги, видимо, девать некуда.

– Вы с ним знакомы? – спросила Юлия.

– Да так, шапочно. На выставках встречались несколько раз.

Бородач отошел.

Удачливая художница, постояв для порядка еще несколько минут, решила, что даже новичкам не везет два раза подряд, и стала собирать картины. Она испытывала облегчение.

* * *

Работа моя шла полным ходом. График был довольно плотный: как и Стива, я перемещался по стране, задерживаясь в том или ином городе на три-четыре дня – этого времени хватало на то, чтобы проложить и настроить психосеть в учреждении. Начинал я, как того требовал план «Ч», с различных НИИ и некоторых госорганизаций, с которыми у нашего Института были заранее заключены договора, а затем «нёс свет в массы» – вёл лекции в школах и на обучающих курсах.

Уже давно психовиртуальная связь перестала удивлять людей, но пока ещё сравнительно небольшой процент населения научился ею пользоваться. Психопet распространялся очень неравномерно – скажем, если в Новгороде и Ярославле открылось сразу несколько психонет-салонов и в школах там ввели факультативные занятия по основам мозгокомпьютерной грамотности, то в Тамбове и Владивостоке я встречал множество людей, которые на полном серьёзе пытались убедить меня в том, что «психонет – это шарлатанство, выдумки и мистификации бульварной прессы». А в Казани, например, менеджер одной крупной фирмы попросту указал мне на дверь, когда я попытался объяснить ему, что бухгалтерскую отчётность выгоднее пересылать по пси-мэйлу.

Лично сам я постоянно пользовался мыслепочтой: переписывался со Стивой, получал инструкции и распоряжения Рудина. Это было удобно, и я жалел, что Лиз, моя задушевная подруга Лиз Этеридж, всё никак не выйдет из разряда «чайников», всё никак не освоит Психонет, чтобы иметь постоянную возможность общаться со мной мысленно. Когда мы встречались с Лиззи у нас в Питере, у меня не было времени натаскать её, а обучить её пользоваться мыслепочтой дистанционно было трудно и хлопотно при её уровне знаний и моей загруженности.

Количество пользователей Психонета по всей стране росло, но и среди них были большие различия: «продвинутые» натренировали свой мозг и выходили в Психонет, уже запросто обходясь без физических приспособлений; большинству же для этого требовалось идти в салон, если дома не было аппарата, и подключаться, выполняя последовательность четырёх шагов: собственная голова – НКИ – Интернет – Психонет.

Уже и не вспомню, каким образом, по предвидению, – а, может, и по замыслу – Рудина, выползло за пределы Института и широко распространилось название, которое мы когда-то дали нашей внутренней, институтской психовиртуальной сети, – Русская Душа. Эти два слова теперь стали известны каждому, ими именовалась вся русскоязычная часть Психонета. И локальные психосети, психосайты, серверы и домены в зависимости от возможностей и нагрузки получали статус: «Душечка», «Душонка», «Душа компании» (корпоративная либо отраслевая сеть), «Дух», «Духота», «Духотища» (психосайты вроде тех же «Одноглазников», где от количества пользователей нельзя было продохнуть).

Количество профессионалов в психовиртуальных технологиях, и потребность в них тоже росли. Поэтому в ВУЗах, как я видел, разъезжая по России, начали вводить факультеты, готовившие по таким профессиям, как «инженер-мнемотехник» (попросту говоря – ремонтник памяти), «инженер человеческих душ», «специалист широкой души» (профессионал, который занимался вопросами функционирования широкополосного соединения с Психонетом). А случалось, что и любители иной раз превосходили в своём техническом творчестве профессионалов. Как специалист, я испытывал удовлетворение – наше общее дело росло и расширялось…

 

САЙТ 18

Придя домой, Юлия столкнулась в прихожей с Казимиром, собиравшимся уходить.

– О, ты уже вернулась? Как наши успехи? – муж бросил взгляд на сумку-чехол.

Юлия сообразила, что, непрактичная и привыкшая доверять людям, она даже не пересчитала деньги, полученные за картину. Молча быстро сняв сумку, она вынула сложенные пополам лепестки купюр.

– Продала-таки? – радостно удивился Казимир.

– Семьсот… Семьсот долларов, – растерянно проговорила Юлия.

– Шутишь! Ну-ка…

Пересчитав, Казимир даже сел на стул около тумбочки. По его лицу поползла соломка теней, исходящих от медленно вращающегося плафона. Посидев несколько секунд неподвижно, он нагнулся, шаря в сумке:

– Какую купили? Ничего себе… Сразу – и «в яблочко»! Не ожидал, не ожидал… Это как же тебе удалось столько содрать?

– Не знаю, – медленно отозвалась его супруга, стягивая сапожки. – Я сказала семьсот, как ты и говорил.

– А чего «семьсот», не уточнила?

– Нет.

– Ну, вот! Вот бы доктор Кэлинеску узнал! – хохотнул довольный Казимир, бодро встал, но, пройдя в комнату, спохватился:

– Хотя нет! Кэлинеску лучше не говорить… пока, что мы продали картину… он вроде не из таких, но всё же вдруг потребует делиться? Ты не проговорись ему, поняла?

– Хорошо, – кивнула жена.

– А кто же сей богатый ценитель, купивший у тебя картину?

– Откуда же мне знать? Мы с ним много не разговаривали… Был там другой, разговорчивый, так он про покупателя сказал, что тот, вроде, частенько на выставках бывает, авангардом интересуется… Да! – вспомнила Юлия. – Он ведь свою визитку мне оставил. Вот, кстати, и узнаешь, что за тип.

– С чего это он вдруг тебе визитку дал, а-а? – с притворно-грозной ревнивостью нахмурился Казимир, беря из рук жены визитку.

Та отмахнулась и отправилась в кухню.

– «Донатас Рауд». Рауд, Рауд… – задумчиво пробормотал Казимир. – Слушай, это не тот ли Рауд, о котором в новостях говорили?

– Когда? – спросила пришедшая из кухни жена, с ногами и чашкой кофе забираясь в кресло.

– Ну, тот меценат, помнишь… – Казимир щелкнул пальцами.

– По-моему, у того другая фамилия была. Похожая, но другая.

– Что он тебе сказал?

– Просил позвонить. И еще просил придержать остальные картины.

– Неужели? Интересно, может, он еще что купить хочет? Если он и впредь так расплачиваться будет… обязательно ему позвони!

В визитке было указано, что звонить нужно после 18.00.

Казимир ушел, а Юлия занялась уборкой.

Пропылесосив ковры, она принялась стирать пыль с фарфоровых статуэток, стоящих в нише шкафа, и всё время невольно посматривала на стенные часы.

Мысли о щедром незнакомце не шли у Юлии из головы. Что же он хочет от нее? Если он и вправду купит по той же цене еще хоть пару картин, это на изрядный период решит их с Казимиром финансовые проблемы.

Когда стрелки встали на отметку 18.05, Юлия взглянула на кота, развалившегося в кресле и наблюдающего за хозяйкой, мимически «сказала» ему: «Вот так!», и быстро пошла к телефону.

«Ту… ту…»

Юлия положила трубку. На темном пластике быстро таяли влажные пятна от её пальцев. Волнуясь, она еще раз набрала номер. «Ту… ту… ту…»

– …Алло?

– Здравствуйте! Могу я поговорить с господином Раудом?

– А кто его спрашивает?

– Понимаете, я… мы… мы с ним сегодня утром виделись. Он купил у меня картину…

– А-а, это вы, Юлия М.!

– Да-да, это я. А это вы?

– И что же вы хотели сказать, Юлия М.? – произнес голос, не ответив на ее вопрос.

– Я… ну-у…

Юлия чувствовала себя полной дурой. Действительно, чего она хочет? Но с другой стороны, ведь этот Рауд сам просил позвонить.

– Извините, но мне показалось, что это вы что-то хотели мне сказать, – со смелостью раздражения произнесла Юлия.

Внезапно в трубке раздались щелчки и голос сменился:

– Да? Юлия?

– Угу… Да, – чуть сердито выдавила она.

– Простите, Бога ради, это сейчас с вами мой друг разговаривал. Мы тут немножко заняты, боюсь, нам с вами сейчас не удастся толком поговорить. Знаете, что я вам предлагаю?

– Что?

– М-м… да, вообще-то… – с сомненьем протянул голос, но потом интонация вновь стала бодрой и уверенной: – А хотя почему нет? Я вас приглашаю в кафе «Серебряный кубок». Там и поговорим.

– О чем? – быстро и подозрительно вставила Юлия.

– О вашем творчестве, разумеется. О вашем, не побоюсь этого слова, удивительном творчестве.

Слово «удивительном» голос произнес с неподдельно-восхищенным нажимом, и этот нажим немножко рассеял недоверие Юлии.

– И… когда?

– Да хоть бы и завтра, в это же время.

Вечером Юлия рассказала о звонке мужу.

– Ну что ж, сходи, – разрешил Казимир. – Но помни: Кэлинеску ни слова!

Пси-мэйл

Отправитель: Стива

Получатель: Илья

Дата: 20.09.2031 г.

«Здорово, Илья! Как делишки? Ты где сейчас, уже двинул в Прибалтику? А я в Пскове. У меня тут работа кипит, доложу я тебе. В общем, сотворил я очередной психосайт знакомств. Это что-то с чем-то! Женские анкеты на сайте – просто прелесть. Не перестают радовать, и где-то даже просвещать. Например, у одной девушки в пункте: «Что такое, по-Вашему, романтика» читаю: «Романтика – это клёвА!» Хорошо сказано, правда? Ёмко, кратко, и по существу. Я-то ведь, стыдно признаться, раньше думал, что романтика – это ништяк. А оказывается, романтика – это «клёвА!» Теперь буду знать.

Теплых сочувственных слов заслуживают многочисленные дамы, которые все время плачутся в своих анкетах и дневниках, что не могут найти Настоящего Мужчину, несмотря на упорные поиски. Я это почитал, почитал – это так захватывает! Ты знаешь, Илюша – увлекся, да… Теперь я тоже ищу Настоящего Мужчину. А что? Все его ищут, а я что, хуже других, что ли?! Нет, правда – очень хочу найти этого пользователя! Ведь он, смотри, какой хитрый – всех девиц заставил себя искать! Знаешь, я подозреваю, что субъект с ником «Настоящий Мужчина» – или весьма квалифицированный программист, или, может, даже сотрудник спецслужб. Иначе почему его никак не могут найти?! Ну ничего, – я его вычислю по IP-адресу…

А ещё мне жалко тех, кто, судя по анкетам, ищет «свои половинки». Честное слово, – душа за таких болит. Жаль, времени нет, а так хочется помочь, подсказать – ну оглянись назад, ну вот же они, твои половинки, обе на месте!

Да-а, вот такие переживания у меня на сайтах… Ещё одна девушка целых две страницы написала про свой «богатый внутренний мир». Я, ты знаешь, не из тех, кто считает богатства в чужом внутреннем мире, но чисто из любопытства решил разок подсмотреть, насколько и отчего он, в самом деле, у неё богатый. Благо, возможность «подсмотреть» имеется: ну, я же ведь и как модератор сайтов выступаю, доверить-то особо некому. Проверил – и обнаружил причину и источник «богатства»: оказывается, девицы-то, которые «богатенькие», они такие за счёт аппаратного разгона и, как результат – высокоскоростной функции речевого центра мозга. В пользовательской среде это сейчас даже стало модным – выбирать девушек с «богатым внутренним миром». Каждый ищет богатую невесту, с богатым внутренним миром. Оно и понятно: девицы-то, которые «богатые», они ж за счёт своей высокой пропускной способности по линии вербальной информации (до двух мегабит в минуту, то только представь!) – это всё равно как сервер в Сети. Сам посуди – разве плохо в приданое с невестой получить сервер, а? Тут, правда, я с одной технической закавыкой столкнулся, никак не разберусь, может, ты поможешь… Короче: как я уже сказал, у пользовательниц психосайта с богатым внутренним миром гиперразвит речевой центр мозга. Но, что характерно, – сам мозг у них неразвит, а его речевой центр – весьма! Парадокс… Не возьму в толк, как такое возможно. Но эта особенность иногда подвешивает рабочие станции других пользователей. Как думаешь, может, об этом стоит сделать научный доклад в Институте, а, Илья? А в общем, пользовательницы с богатым внутренним миром, хоть и вызывают иногда программный сбой, но зато обеспечивают связь с массой других пользователей. Соответственно, через них куда проще найти то, что ищешь. Полезно, – и для личной жизни, и для работы.

Кстати, о работе. Я ведь сделал ещё и рекламный сайт для работодателей. Сначала здесь только объявления о вакансиях выкладывали. Зато как сейчас дело развилось! Зайдёшь по ссылке – там страница просто кишмя кишит заголовками курсов и семинаров: «Какие носки надеть на собеседование», «Сценическая речь для произнесения анекдотов, вызывающих расположение работодателя», «Астрологические корректировки при написании резюме», «Герметически-методологические основы и технологии поиска работы»… – вот как всё основательно. Судя по всему, поиск работы у нас уже сам по себе стал работой, – как видишь, этому даже учат специально. Правда, несмотря на это, на новостных сайтах почему-то по-прежнему кричат о растущей безработице и толпах невостребованных специалистов. Хотя, возможно, они просто не слышали об успехах в «методологии поиска работы»…

 

САЙТ 19

Узкоплечий костел вонзал иглы своих эполетов в вечернее небо. Юлия пересекла площадь у костела и свернула в переулок. Она, как и многие другие жители города, знала понаслышке, что кафе «Серебряный кубок», куда она направлялась, облюбовано художниками и артистами так же, как, например, кафе «У Эйно» облюбовано «крутыми».

В переулке, свободном от больших автопотоков и поэтому тихом, каблучки Юлии цокали отчетливо. Она увидела на стене одного из зданий на другой стороне улицы искомое светящееся название, расположенное полукругом, и перешла дорогу.

Спускаясь в подвальчик кафе, Юлия на своих каблуках споткнулась и дальше шла, держась за камни, выступающие из стены грубой старинной кладки. Дверь открылась со сладким колокольчиковым звоном, и женщина очутилась в полумраке кафе.

На стенах горела лишь пара-тройка светильников в виде небольших чаш на цепях со стеклянно-электрическим «языком пламени». Слева проход с полукруглым сводом вел в ярко освещенный зал, из которого доносился бильярдный перестук.

У стойки напротив двери Юлия увидела сидящего в профиль покупателя своей картины. Он медленно повернул голову и поднял брови, увидев свою новую знакомую; затем встал и подошел к ней:

– Добрый вечер! Прошу вас…

Они уселись за свободный столик. Сейчас же, как знак вопроса, возник официант.

– Думаю, девушка не откажется от коктейля, – кивнул господин Рауд.

Через минуту на столе между художницей и Донатасом Раудом возникла пара высоких фужеров с лаковым отблеском на бедре.

– Что ж, Юлия, ваши картины действительно меня впечатлили. А мое мнение в художественных кругах имеет вес. Видите, как я скромен, – улыбнулся Донатас. – Где ваша мастерская?

– Я пишу дома.

– Удастся ли мне напроситься к вам в гости?

– Ой, вот знаете, это, наверное, не получится… – внезапно занервничала женщина.

Господин Рауд посмотрел странно, будто знал о Юлии что-то нелицеприятное.

– Причуды художника, извините, – она заставила себя улыбнуться.

– Понимаю, – пожал плечами господин Рауд. – А что бы вы сказали, если б вас пригласили поучаствовать в выставке?

– Ну, в принципе… я не против, – промямлила художница.

– Прекрасно! В таком случае, ваши картины должны быть доставлены в это кафе не позднее, чем в пятницу.

– А… сколько работ необходимо представить?

Господин Рауд снова взглянул как-то странно, у Юлии от его взгляда даже мурашки по спине побежали. «Откуда он может знать?» – подумала она.

– Десяток – это было бы отлично. Но поскольку у нас вы будете выставляться впервые, достаточно и три-четыре… вот те, что я видел вчера.

Юлия облегченно вздохнула.

* * *

«Я, кажется, нашёл свою единственную… да, да, Илюша, – здесь, на сайте я её и нашёл. У неё такой интересный ник – Галочка-Каннибалочка, я невольно внимание обратил. Да я вас познакомлю! Заходи прямо сейчас в психочат, поболтаем все вместе!»

«Хорошо, сейчас зайду… Ага, вот ты где. Привет!» – отправил я мгновенное мысленное сообщение; оно тут же выскочило в окошечке перед моим внутренним взором.

«Привет!» – немедленно возникло ответное сообщение – от Стивы, что было ясно по его личному номеру, отобразившемуся рядом с приветствием.

Затем последовала пауза.

Замигал другой номер – видимо, это и была та самая новоявленная подруга Стивы. Внизу окошечка появилось оповещение системы: «Пользователь думает, что подумать». Я подождал ещё несколько секунд – сообщения всё не было. Внизу появилось оповещение: «У пользователя пока нет мыслей». Я подождал ещё… Наконец, в окошечке возникло:

«Хай, чуваки!»

«Это вы, Галя?» – спросил я, решив на всякий случай удостовериться.

«Аха. А ты – друган Славика?»

Я не сразу сообразил, что это моего товарища перекрестили в «Славика», поэтому Галочка-Каннибалочка успела отправить ещё одно сообщение:

«Ты чо, тоже, как он – шаришь во всяких таких тихналогиях?»

«Да», – коротко бросил я.

«Клёво! Уважуха тебе, чувак!» – был ответ, и затем последовало пространное мыслеизвержение:

«Славик сказал, что это он сам забабахал психасайт, на котором мы с ним стыканулися? Он такой, карочи, думает мне: типо, девушка, я хачю с вами пазнакомицца! А я такая – да мне пенопластово, чё ты хочиш! Он опять: давай пазнакомимся. Думаю, – чо за чел ко мне клеится? Хотела его в игнор отправить, но он такой упёртый был! Добивался, добивался он встречи, злил меня, я иму грю: ты миня дастал, встречу – фейс погну! А патом фсё ж стрелку назначила. Пришла такая, зырю – ничо, шичный парниша… И щас мы постояно с ним зависаем в чате, он мне стока прикольнай инфы толкает!»

Она остановилась, и я вставил:

«Ты где сейчас?»

«Усибядома», – ответила Галочка, и добавила: «В Пскове».

«А Сти… Славик где?»

«Тоже здеся»

«Здеся» – это неправильно», – не выдержал я.

«А как прально?»

«Правильно – «тута»!

Видимо, моя поправка повергла Галочку в шок – вновь высветилось оповещение: «Пользователь думает, что подумать».

В этот момент замигал номер Стивы – выйдя на пару минут из Сети, – видимо, по работе, – он вернулся. И сразу включился в общение:

«Правда, она чудо?!»

«Правда!» – искренне подтвердил я. Включив параллельную линию приватного мыслеобмена, так, чтобы Галочка-Каннибалочка не могла видеть наших со Стивой сообщений, я спросил:

«Сколько ей лет?»

«Н-ну… она помоложе нас… восемнадцать. Но разве это важно?! Разница в возрасте, и прочие условности – ерунда!» – чуть смущённо подумал Стива. Да уж… Покоряясь Амуру, полюбишь и дуру. Это я подумал, дабы не обижать друга, немного погодя, уже выйдя из чата.

Поскольку по работе я постоянно был погружён в поиски оптимизации параметров психонет-ресурсов, я и сейчас, побывав в Стивином чате, невольно стал думать, что в нём следовало бы улучшить. В быстро разраставшейся психонет-среде множились различные чаты, созданные нашими коллегами из Института; это было перспективное направление. Что ж, вполне объяснимо: одна из самых насущных человеческих потребностей – потребность в доверительном общении. Технически Психонет предоставлял безграничную возможность общения; с доверительностью дело обстояло гораздо сложнее. Соединяя людей, находящихся на далёких расстояниях друг от друга, Психонет не делал их ближе друг другу. Поэтому, стремясь обеспечить пользователем настоящую близость, инженеры человеческих душ изощрялись, изобретая и совершенствуя всё новые сервисы.

Был, например, один чат, ну вы, может, помните, он назывался «Ушедшие». Или, вот, скажем, – «Брошенные», их оба позднее объединили в один – «Отсутствующие». Хотя, несмотря на объединение, всегда легко было отличить тех, кто раньше сидел в «Ушедших» и тех, кто – в «Брошенных»: насколько трогательными были сообщения первых, настолько же склочными – сообщения вторых.

Особой популярностью, как известно, до сих пор пользуется чат «Звёздный». Там многие общаются со знаменитыми эстрадными артистами, такими, как Ипполит Гадалкин или Миледи Хаха. А иные, как мне рассказывали, – так даже и с Оскаром Уайльдом. Что и говорить – общение в психочате стало массовым явлением. Каждый человек, вероятно, хоть раз, да видел, как кто-нибудь из его друзей, коллег или домочадцев, занимаясь какими-нибудь делами, молча шевелит губами, а то и, если разговор в чате эмоциональный, в возбуждении даже шепчет неразборчиво. Отсюда, собственно, и название возникло – «домочатцы». Я и сам не раз машинально подключался к психочату, совершая домашние дела. Бывает, бреешься, или зелень для салата крошишь, – и вдруг ловишь себя на том, что вовсю шёпотом споришь с кем-то, кого рядом нет, а иногда и быть не может.

 

САЙТ 20

«Наследие академика Бехтеревой. Жизнь после жизни – реальность или вымысел?» – вопрошал заголовок. Он пересекал почти всю газету, которую развернул пассажир у окна.

– Хм! Будто и так не ясно… – бросив взгляд на заголовок, проворчал пожилой мужчина, сидевший рядом.

Пассажир у окна, видимо, недовольный вниманием, косвенно привлеченным к своей персоне, нахмурился и, вытянув шею, словно гусь, углубился в статью. В самом деле, почему его должны трогать пустые посторонние реплики? Однако чернобородый молодой человек в лимонно-жёлтой футболке и очках, который стоял за спинами сидящей парочки, почувствовал определённого рода токи, завитавшие в воздухе, и придвинулся ближе в предвкушении тонизирующего шоу. Ведь ничто так не взбадривает поутру, как перепалка в общественном транспорте! Не пустой, а многообещающей показалась ему прозвучавшая реплика. Еще бы: пожилой сидел так, будто рвался в бой – грудь вперед, широко раздвинув колени, и к тому же на одном из них незыблемо утвердив согнутые персты.

Пожилой кивнул и вызывающе, на весь троллейбус, произнес:

– Понапишут всякое…

Тут уж пассажир с газетой, вероятно, не желавший, чтоб его классифицировали как того, кто читает «всякое», собираясь ответить, повернул голову к пожилому. Но тот, к сожалению молодого чернобородого, резко встал, намереваясь выходить: троллейбус замедлил ход и с шипом остановился.

В салоне вновь поскучнело.

Взаимно лояльные пассажиры с подчеркнуто невозмутимыми лицами молча держались за поручни.

Лишившись жданного развлечения, молодой чернобородый в лимонно-жёлтой футболке зевнул, не открывая рта и мимоходом подумав, как при этом может выглядеть его лицо.

Троллейбус вновь тормознул, молодой чернобородый покачнулся, и в поле его зрения попал угол газетной полосы с объявлениями: пассажир у окна, видимо, перевернул страницу.

«Аренда и прода…» – успел прочитать молодой чернобородый, и равнодушно подумал: «Недвижимость, наверное».

Выпрямляя, пассажир у окна встряхнул газету. Через его плечо завиднелось продолжение того же объявления: «Аренда и продажа свойств хара…»

«Что за чепуха?» – подумал молодой чернобородый, и слегка продвинулся ближе. Прищурившись сквозь очки, он уже целенаправленно заглянул за плечо пассажира, и прочел объявление целиком: «Аренда и продажа свойств характера. Центр ментального конструирования. Мы ждем Вас! Помните: посеешь душу – пожнешь судьбу!»

Выше в колонке было объявление о гадании по картам Таро, ниже – об избавлении от алкогольной зависимости.

* * *

Натянув одеяло повыше, она прижалась к голому теплому плечу мужа. В тишине послышалось, как на постель в ногах мягко вспрыгнул кот.

– Это ты верно сделала, что не пригласила его к нам. К тому же он мог бы увидеть аппарат. Двигать его в другую комнату из-за его визита не хотелось бы. Или закрывать… Да и не занавесишь все эти провода и антенны, – задумчиво произнес Казимир.

– Да-а, и представь, если бы он увидел мои студенческие натюрморты? Мне ведь больше показать нечего… – добавила Юлия.

Несколько секунд они лежали молча в темноте, слушая шуршание дождика за окном.

– Почему нечего? – вдруг произнёс Казимир. – Ты говоришь, картины нужно представить к пятнице? Сегодня вторник. Мы вполне успеем…

– Что ты хочешь сказать? – приподнялась на локте Юлия.

– Я хочу сказать, что к пятнице мы, если постараемся, успеем сделать еще пять картин.

– Ты с ума сошел! Вторник уже закончился, уже почти среда, есть только два дня. Ты хочешь за два дня сделать пять картин?!.

– А давай начнем прямо сейчас! Юлия, это же наш шанс, и нельзя его упускать! Неизвестно, сколько ещё доктор Кэлинеску позволит нам пользоваться его аппаратом! А этот твой меценат… Я чувствую, что нам крупно повезет! Но тех четырех картин, что ты носила, маловато для выставки. Если уж представлять свое творчество – так по серьезному. Пусть все увидят, что это явление, а не просто несколько удачных работ, – заговорщически-горячо проговорил Казимир.

«А ведь и в самом деле, вдруг Кэлинеску прекратит эксперимент? Или как-нибудь изменит его ход… Наверное, Казик прав – куй деньги, пока горячо», – подумала Юлия.

Казимир отбросил одеяло. В полутьме комнаты его белая майка порхала, как привидение; он настраивал аппарат.

– Что ты сидишь? – обернулся Казимир к жене, нерешительно сидящей на постели. – Включай свет! И будь добра, возьми новые краски. Они там, в нижнем шкафчике.

Аппарат тихо загудел. Красные и зеленые огоньки на его панели загадочно-мерцающе отразились в глазах кота, настороженно наблюдающего с кресла за хозяевами.

 

САЙТ 21

Пустынный полированный столик меж кресел украшала одноногая ваза; её пузырящаяся-хрустальная ладонь несла горку гладких яблок крапивного цвета.

– …Итак! Что же управляет нашими поступками, как вы считаете, Мстислав? – будто с середины фразы проговорил человек, назвавшийся консультантом. Подойдя к столику, он, глядя на того, к кому обращался – на молодого человека в лимонно-жёлтой футболке и с чёрной бородкой – и, слегка нагнувшись, протянул руку к вазе. Приблизившись к ней, рука его чуть отпорхнула, будто ее хозяин – или она сама? – сомневался. Пальцы шевельнулись в воздухе, тени от них на обоях показались неприятными, словно лапы огромного паука. Мизгирь постукал исполинской указательной конечностью по зеленому яблоку; консультант сел, и тут же снова встал:

– Чувства! Нашими поступками управляют чувства. А вовсе не разум, – произнёс консультант. – Я не буду говорить о культах, приводить примеры, – вы и сами вспомните много примеров.

Консультант сделал паузу.

– Дети! Зачем род людской бесконечно воспроизводится? Для чего человеку дети, я вас спрашиваю?! – снова патетично возгласил консультант в своей странной манере – будто с середины фразы и без видимой связи с предыдущими словами.

– Нн… Для продолжения рода, – робко выдавил Мстислав.

Консультант тут же, будто ждал этих слов, снисходительно скривился, слегка ссутулившись и качая головой:

– Это не ответ, а лишь отодвигание его! Ну хорошо, – а тогда продолжение рода для чего? Вот вам, что: не наплевать разве – продолжится род человеческий, не продолжится?

Мстислав замялся. С одной стороны, он считал, что плевать на род человеческий было бы невежливо. С другой стороны, признать, что его очень занимали глобальная демографическая ситуация, было бы слишком пафосно и не очень честно. Видимо, слегка раздражённый тем, что прозвучавшим вопросом его поставили в затруднительное положение, Мстислав довольно бесцеремонно и резковато произнёс:

– Старик, извини, но нельзя ли поближе к делу? Я пока ждал, тут по рекламным проспектикам понял, – он кивнул на столик, – что вы реализуете психопрограммное обеспечение под операционку «Психонетизация всей страны плюс…»?

Человек замер в своей, несколько напряжённой позе. Затем выдохнул, и другим, спокойным, но одновременно и подозрительным тоном произнёс:

– А вы, я вижу, знающий человек? Чем сами-то занимаетесь?

– Ну… – опять смутился и замялся Мстислав, но быстро нашёлся и ответил:

– Я, вообще-то, шмотками торгую… а этим, – он вновь кивнул на брошюры, лежавшие на столе, – так, интересуюсь как любитель…

Человек кивнул, и перешёл на «ты»:

– Ну понятно. Ладно, Мстислав, я не буду загружать твою голову лишней информацией, постепенно сам дойдёшь. Тем более, раз интересуешься… Скажу проще: допустим, у какого-нибудь человека есть психологические проблемы. Ну, не знаю, например – девушке не повезло с внешностью, какая-нибудь страшненькая, откровенно говоря. Естественно, застенчивая очень, а из-за этого у неё личная жизнь не складывается, или ещё что… И вот она приходит к нам, мы проводим с ней… м-м… процедуру программной установки – и всё, у неё проблем как не бывало. Была девушка страшная – стала бесстрашная. Была застенчивая – стала беззастенчивая…

* * *

Бабье лето стояло на редкость тёплое, поэтому дверь была открыта настежь. Парень лет восемнадцати, сосредоточенно сгорбившийся в углу перед монитором, не сразу заметил нового клиента.

– Добрый день! – выпрямляясь, поднял он глаза на вошедшего – крепкого мужчину лет сорока, в чёрном костюме, с короткой геометрической стрижкой и вертикальным шрамом на щеке.

– Добрый, – отозвался мужчина. – Посидеть можно у вас?

– Да, проходите, восьмая точка, – парень показал рукой в зал, и его ногти сверкнули, поймав свет люстры.

– А можно, я у вас поставлю одну программку? Поработать надо… – мужчина вынул из внутреннего кармана пиджака диск и покачал им в воздухе.

– Что за программа? – живо, с любопытством отозвался парень.

– Да так… Долго объяснять.

– Так она у нас уже наверняка установлена. Всё, что сейчас написано под «Психонетизацию», у нас есть.

– Ну, этого, – самоуверенным тоном, вновь покачав диском, заявил мужчина, – у вас точно нет.

– Разрешите взглянуть?

Мужчина еле заметно недовольно поморщился, но протянул диск сисадмину.

– Пожалуйста…

Админ внимательно прочитал этикетку.

– Хм… Первый раз вижу… – пробормотал он. Потом с изменившимся, напряжённым выражением лица вернул диск владельцу:

– А откуда это? Кем написано, кто разработчик?

– Фу-у! – подняв брови, помотал головой мужчина. – От верблюда! А написано вилами! На воде! Долго ты мне будешь голову морочить? У меня дело не ждёт! – уже не сдерживая раздражение, повысил голос мужчина.

– Извините… – мягко проговорил админ. – Но инсталлировать свои программы клиентам психонет-салона не разрешается…

– Послушай, парень, ты здесь посажен, чтобы брать с клиентов денежку, и не мешать им работать… Сколько у вас стоит час посидеть? – мужчина полез во внутренний карман, извлёк кожаный бумажник. – Я тебе заплачу втрое, считай, – чаевые… пивные… Только не тяни резину, говорю – дело не ждёт…

– Извините, – сисадмин привстал, голос его зазвучал твёрже, – но инсталлировать запрещено…

– Тьфу ты!

– … А вдруг ваш софт заражён? И всю систему подвесит? Я не хочу, чтоб мне потом говорили, что я не профи, а говно.

– Да ты и есть говно!!. Щенок, не зря вас психами называют… – грубым басом рыкнул разозлённый клиент, метнув взгляд на серебристую чёлку админа. Лицо парня потемнело, покраснело, глаза забегали, отражая смущение и испуг.

– Ну, это вы зря… не надо оскорблять… – пробормотал он.

– Психи и есть!

Из зала выглянул один из пользователей, работавший в зале и привлечённый шумом.

– В общем, я сажусь… восьмая, говоришь, точка? А потом с вашим менеджером поговорим… – заявил мужчина, проходя в зал.

Админ, бледнея и краснея, семенил следом, пытаясь остановить настырного клиента. А тот, подойдя к точке, – уголку, отделённому от других таких же мутными пластиковыми барьерами справа и слева и заставленный оборудованием, окружающим креслице, с ходу вставил диск в НК-интерфейсный ридер.

– Послушайте! – голос паренька-админа сорвался, сделался тонким и нервным. – Я же говорю вам – нельзя!

Он торопливо нажал кнопку на панели ридера, схватил диск…

– Убери руки, щенок! – рявкнул мужчина, вцепляясь мясистыми пальцами в плечо паренька и тряхнув его так, что тот покачанулся, растрепав свою шевелюру с серебристой чёлкой.

– Эй! Ребята! Полегче… – подал голос клиент, который минуту назад выглядывал из зала.

– Вы понимаете, что непроверенный софт может покоцать мозги другим пользователям?! Наш домен Русской Души ещё сырой, а из-за таких непонимах, как вы, можно вообще всю Русскую Душу просрать!.. – возмущённо выкрикнул админ.

– Полегче, я говорю! Или что – полицию вызвать? – угрожающе повысил голос другой клиент.

Скандалист, не обращая внимания ни на админа, ни на другого посетителя, стал усаживаться в кресло.

Админ вновь выхватил у него диск. Мужчина ударил его по руке.

– А! – вскрикнул админ, и морщась отшатнулся к столу. На секунду он замер, потом его лицо сделалось отсутствующим. Затем он схватил мужчину руками за шею и повалил его на пол. Пыхтя и ругаясь, они начали бороться. Другой клиент, с криком сорвавшись от своей точки, ринулся их разнимать.

Через несколько секунд в зал салона, тяжело дыша и озираясь по сторонам, ввалились пятеро подростков; у каждого то на темени, то на виске выделялись пряди – у кого-то прямые, у кого-то вьющиеся, но у всех – серебристые. Самый крупный среди них, сжимавший в руках кусок железной трубы, подбежал к пыхтящей троице и врезал здорового пинка тому клиенту, который пытался разнять дерущихся. От удара нерасчитанной силы по движущейся цели пинающий сам повалился; образовалась свалка.

Крики в просторном зале становились громче; раздался звон – кто-то разбил стеклянные части оборудования.

В широком проёме, как волны во время прилива, прибывали молодые люди. Снаружи, через раскрытые двери послышался шелест автомобильных шин, затем звук сирены – внезапный, отвратительно ноющий и тут же замолкший. Топот, грубые голоса, звуки ударов – и всё это перекрыл резкий выкрик через мегафон.

 

САЙТ 22

Утром, как только я проснулся и, по привычке, ещё не встав и даже не открыв глаз, подключился к Психонету, в чёрном пространстве за моими закрытыми веками в правом нижнем углу замигал огонёк: мне пришёл пси-мэйл. Коснувшись взглядом, я открыл его:

«Привет, Илья. Нужно обсудить одну тему. Сам я пока толком не врубился, а с местными обсуждать не рискую. В полдень выходи в психоСеть, расскажу поподробнее».

Мэйл был от Стивы, и по его краткости, нехарактерной для моего друга, я понял, что он столкнулся с чем-то, что озадачило и обеспокоило его не на шутку. Заинтригованный, я в нетерпении еле дождался полудня – Стивиного полудня: мы в данный момент находились в разных часовых поясах.

Ровно в полдень – тоже весьма нехарактерная для Стивы точность! – я ощутил сигнал вызова: жжение у виска и звон в ушах. Стива менял сигналы, оставляя лишь свой фирменный тембр, и сейчас у меня в голове вызванивала тема из оперы «Иван Сусанин, или Жизнь за царя». В это время я направлялся в одну фирму, в которой прокладывал и настраивал психосеть. Я шёл по улицам города в толпе прохожих; взгляд мой безучастно скользил по фасадам домов, и губы были плотно сжаты, а в это время мысленно у нас со Стивой происходил разговор:

«Здорово, Илья».

«Привет».

«Ты мой мэйл получил?»

«Ага».

«Значит, дело такое… Я щас в Саратове, и я тут одну фирмочку обнаружил… Называют они себя «Центр ментального конструирования». Короче, они торгуют пиратским софтом».

«Шутишь? О каком пиратстве можно говорить, если ещё ни одного закона не написано о психопрограммном обеспечении и деятельности в Психонете?»

«Пираты на то и пираты, что им законы не писаны, ни юридические, ни моральные!.. Зато сами они пишут достаточно профессионально – свои программы, и дело у них поставлено так, что могут в этом конкурировать с нашей институтской лабораторией…»

«О! Какое похвальное внимание к «законами морали»! С каких пор оно в тебе так развилось?»

«С таких, с каких я увидел, что делается с людьми, которым они впаривают свой софт! Вот ты профи, Илья, по всей русской части Психонета лазишь, как свои пять пальцев знаешь Русскую Душу, и сам видишь, что происходит в составляющих её частичках, будь то хоть чья-то личная страница, хоть корпоративная сеть: контент зачастую бедненький, дизайн такой, будто писал это дело пьяненький, ссылки нерабочие… но всё это поправимо! А то, что творят эти фирмачи – реальная проблема. Ну посуди сам: под видом серьёзной компании предлагают непротестированные, полные вирусов, а зачастую вообще нефункциональные программы, – «мёртвый софт». После установки их психопрограмм в мозг, он у пользователей размягчается – пока ещё в переносном смысле, слава Силе!»

«Ха-ха. Страшная история: в Психонете завёлся некий дьявол, который скупает души у пользовательской аудитории…»

«Наоборот, – продаёт! И тем наводит порчу: массовый пользователь по неопытности покупается на программы этих «ментальных конструкторов», но им лишь бы продать, а то, что потом психика пользователя становится способна лишь воспроизводить шаблонный дизайн и контент, да к тому же с параметрами, часто несовместимыми с нашим, русскообразным шифрованием, отчего, ясно, будет «тормозить» и глючить, – это им по барабану. А может, таков замысел, и боюсь думать, куда это всё приведёт…»

Мой насмешливый тон и недоверие всё более раздражали Стиву. Не дожидаясь моих ответов, он торопливо и сбивчиво, одно за другим слал мне свои мысленные сообщения. Из них я понял, что дело в обнаруженной Стивой фирме поставлено широко; у них имелись филиалы в других городах. Мстиславу удалось даже проникнуть на склад, где они хранили установочные диски и флэшки со своими, наспех сделанными и полными вирусни программами, а также изрядно покорёженными, пиратскими копиями операционной системы «Психонетизация всей страны плюс…».

«Это не самодеятельность, там определённо работают профессионалы! Но действуют они нелегально, полуподпольно. Даже фирма их формально занимается совсем другим бизнесом. Скрываются – значит, имеют какие-то далеко идущие планы…» – слал Стива свои возбуждённые мысли.

Сменив ироничный настрой, я прибросил, – каковы, при сообщённом раскладе, могли бы быть эти самые «далеко идущие планы»: похоже, у нас появились конкуренты, и, возможно, наш Институт кто-то собирался подвинуть…

«Надо бы сообщить Рудину…» – заметил я озабоченно.

«Уже!» – ответил Стива, и продолжал: «Помнишь, я тебе говорил про «Апельсин»? Ну, про мой Психонет-салон, в Липецке?»

«Ну!»

«Знаешь, что эти фирмачи там сделали? – зловеще вопросил Стива.

«Что?»

«Значит, припёрся один из них в салон, и говорит пареньку-сисадмину, – можно я на вашем НКИ-оборудовании установлю свою программу, поработать надо? Админ ему, естественно, отвечает – нет, свои программы пользователям инсталлировать не разрешается. Тот попытался админу денег сунуть, но парень упёрся. Нет, говорит, вдруг ваш софт заражён, и всю систему подвесит, а я не хочу, чтоб мне потом говорили, что я не профи, а говно. Тот разозлился, и говорит админу: «да ты и есть говно! Щенок, не зря вас психами называют»! А он, парень этот – психопанк, ну, я тебе рассказывал – зеркальные ногти, серебряная чёлка, своя музыка, все дела… Обиделся, естественно. Иди, говорит, дядя, отсюда, из-за таких непонимах, как ты, можно всю Русскую Душу просрать. Психонет – дело новое, а вы Русской Душе подняться не даёте. Тот в ответ руку на него поднял. Админ послал мысленный вызов, набежали его приятели-психопанки… А их же особо не жалуют, так как увидали этих психеров, да возбуждённых, да сразу толпу, так и полицию вызвали. Посторонняя шпана набежала, свалка получилась. Представь, полиция даже слезоточивый газ применила, даже в местных новостях про это было…»

«Ого! А что тот мужик, который заварил всё?»

«Да ничего, выкрутился. Сам посуди, как ситуация выглядит: молодёжь, толпа подростков, на взрослого насела, права качают – классика! Ясно, кого тут в виноватые запишут».

«А Рудин знает об этом происшествии?»

«Так это он и выручил ребят. Их же за групповое хулиганство и избиения чуть к уголовной ответственности не привлекли. Ага, – хулиганство… Видел я этого «избитого» – он сам им синяков понаставил, и даже костюмчик свой не помял, и галстук не потерял. Брутальный такой мужичара, мож, десантник бывший – стрижка характерная, и морда – ух! Шрам, помню, у него был через всю щёку… А Михал Потапыч, когда узнал про всё это, надавил по своим каналам, и ребят оправдали».

«Да-а, ну и дела у вас там…»

«Так я что хотел – помнишь, ты антивирус написал, ещё в универе?

Ну, который потом переделал для психовиртуала? Эффективная штука получилась! Вышли-ка мне её, а я распространю по городам среди моих «апельсиновцев». Чтоб предохраниться от таких случаев, если вдруг ещё кто из этих пиратов пожелает своим софтом через мои салоны пользователей к рукам прибирать».

«Хорошо, вышлю. Лови файл!»

* * *

Газета «Российские вести», № 36 (144), выпуск от 23 сентября 2031 г.

«Главным событием прошедшей недели стал скандал, связанный с фальсификацией психоэлектронных выборов главы Института Мозга. Как известно, вот уже на протяжении нескольких недель происходит противостояние двух общественных организаций: одна из них – Институт Мозга (ИМ), другая – так называемый Центр Ментального Конструирования (ЦМК). Суть конфликта заключается в том, что руководство ЦМК оспаривает право ИМ на монополию в сфере психопрограммного обеспечения и администрирования русскоязычной части психовиртуальной сети «Психонет», именуемой в просторечии «Русская Душа». Учитывая быстроту и массовость распространения Психонета, а также усиливающуюся зависимость от него экономических процессов (не секрет, что с недавних пор большинство крупных коммерческих предприятий переносит финансовые расчёты в психовиртуальную среду), упомянутый конфликт между ИМ и ЦМК приобретает политическое значение и вызывает большой общественный резонанс. В этой связи сформировалось решение: оставить ИМ, как основную администрирующую организацию Русской Души, но провести перевыборы её главы. На этот пост двумя главными кандидатами были: действующий директор ИМ профессор М.П. Рудин, и руководитель ЦМК, бывший сотрудник ИМ, четыре года назад уволенный из Института Рудиным. В процессе выборов обнаружились нарушения – как оказалось, соперником Рудина, точнее, его командой, была проведена акция: распространение и установка во многих региональных учреждениях и Психонет-центрах психопрограммного обеспечения, не прошедшего тестирования в лаборатории Института Мозга. Результатом этой акции стали явно неверные итоги выборов, поскольку психопрограммы ЦМК, с помощью которых пользовательские массы дистанционно-мысленно голосовали за кандидатов в Психонете, были случайно или намеренно созданы частично нефункциональными – так называемый «мёртвый софт» на профессиональном жаргоне психопрограммистов.

Кроме того, в адрес ЦМК уже не в первый раз слышатся обвинения в сотрудничестве с зарубежными спецслужбами и получении финансовой и технической поддержки от них. Эти обвинения с новой силой зазвучали после прошедших выборов. Как сложится ситуация в дальнейшем, – пока неизвестно. Наша газета будет следить за развитием событий и держать читателей в курсе».

 

САЙТ 23

После выставки о Юлии заговорили в художественной среде города. На девять десятых разговоры были лестными. Лишь один из завсегдатаев кафе высказывался о творчестве Юлии отрицательно, характеризуя его как «вычурность» и «декаданс».

Юлия стала частой посетительницей «Серебрянного кубка». Ей нравилось быть окруженной вниманием, и она жалела только, что Казимир не хочет выходить с ней «в свет». Он даже посоветовал ей вообще не говорить о том, что у нее есть муж знакомым из «Кубка», включая Донатаса. Казимир опасался, что слухи как-нибудь дойдут до доктора Кэлинеску. Но Донатас, впрочем, и не интересовался личной жизнью Юлии, а беседовал с ней в основном об искусстве.

– На днях будет арт-сейшн. Приходите обязательно! – в одну из встреч сообщил Донатас Юлии.

– Что-то особенное? – спросила она.

– Именно! Ну, во-первых, придут гости, которым, как я предполагаю, нам удастся продать сразу несколько ваших картин. А во-вторых… Нет, пусть это будет сюрпризом.

* * *

Погрузив мокрое лицо в складки махрового полотенца, я, с наслаждением отфыркиваясь, стал вытираться. Затем, разглядывая себя в зеркало, причесал влажные волосы и вышел в комнату. Взяв халат, небрежно брошенный на кровать, я завернулся в него и отодвинул тюлевую занавесь.

Утреннее солнце стояло так, что, скрытое торцом дома, ещё не заливало светом площадь перед фасадом, но зато сбоку ярко освещало пышно-зелёное кружево древесных крон.

С наслаждением вдохнул я свежий утренний воздух, и обвёл взглядом окрестности, видные из открытого окна моего гостиничного номера: морковного цвета черепичные крыши, мощёные древним камнем тротуары, тяжёлые виньетки чугунных оград. Постояв с минуту, я вернулся в комнату.

Одевшись, заперев номер и со вновь испытанной смесью удовольствия и удивления оставив ключ консьержу (да, в этой старенькой и стильно «ретровой» гостинице и консьерж имелся!) – я отправился на прогулку.

Уже три дня прошло, как я находился в Риге. Рудин включил Ригу в мой маршрут потому, что в этом городе жил его давний знакомый, доктор Кэлинеску, который преподавал в университете и разрабатывал теоретическую основу мозгокомпьютерных технологий. Я должен был встретиться с ним и на базе университетской компьютерной сети сделать то, что уже сделал в нескольких российских городах за время своей командировки. Но Кэлинеску внезапно уехал на неделю, и мне пришлось его дожидаться.

Честно говоря, я был даже рад такой паузе в моей работе; в этом прекрасном городе, как и вообще в Прибалтике, Психонет был пока ещё мало распространён, и у меня, соответственно, здесь не было особых поводов цепляться профессиональным интересом за нюансы функционирования местного психополя. Я отдыхал.

Как и вчера, сегодня я слонялся по городу, глазея на рижские достопримечательности.

Бесцельно бродя по торговым центрам, улочкам и площадям, я дошёл до небольшого сквера. Обойдя вокруг крошечного, скромно журчащего фонтанчика с ржаво-зелёными пятнами по краям чаши на ножке в его центре, двинулся по тропинке.

Слева от меня тянулось широкое и пустое пространство с редкими деревьями, меж которых вдалеке мелькали автомобили. Справа навстречу монотонно, через равные промежутки, наплывали скамейки. Время шло к концу сентября, и дорожку там и сям украшали опавшие жёлтые листья. Я поддевал эти листья носком своего туфля и с шорохом отбрасывал их в сторону, с дорожки на примятый блеклый газон.

– Развлекаетесь? – раздался приятный акцентированный баритон.

Я поднял голову. На ближайшей скамейке, откинувшись на её спинку, сидел мужчина лет сорока – короткая геометрическая стрижка, крепкий, в чёрном костюме, сидящем безупречно, отчего он был похож на манекена. Или на телохранителя. Последнее впечатление у меня возникло, когда я увидел на его щеке вертикальный шрам – сразу подумалось о возможном спецназовском или полицейском прошлом незнакомца.

Остановившись, я взглянул на него. Улыбался он несколько натянуто, но приветливо, а собеседник мне сейчас не помешал бы. Подойдя ближе, я опустился рядом с ним на скамейку.

– Чудесная погодка, правда? – произнёс незнакомец, подняв лицо и чуть прищурившись на бессильное осеннее солнце. Я согласно промычал в ответ.

– Удачно, что мы с вами встретились именно здесь, – незнакомец повернулся лицом ко мне.

– Простите?… – теперь я тоже к нему повернулся.

– Ну, мне бы не хотелось ожидать вас в гостинице… она далековато, да и я очень спешу…

– А откуда вы знаете, что я живу в гостинице? Кто вы? – слегка насторожившись, спросил я. Что это за тип?

Я внимательно вгляделся в черты его лица, но он был совсем не похож на приятеля Рудина. А впрочем, я ведь видел Кэлинеску лишь на фотографии, да и то сделанной несколько лет назад.

– Скажем, так: я человек, собирающийся сделать вам интересное предложение. Оно касается вашей работы, – незнакомец пристально посмотрел мне в глаза. Я молча ждал продолжения.

– Я представляю компанию, которая занимается созданием программного обеспечения для работы с НК-интерфейсом. Как вы понимаете, специалистов вашего уровня в этой области не так уж много, поэтому узнать о вас и вашем визите в Ригу не составило труда. Вот моя визитка, – незнакомец отправил правую кисть за пазуху пиджака, вынул и протянул мне плоский прямоугольничек, – …а вот – официальное приглашение для вас, – он добавил к визитке сложенный пополам листок, вынув его из кожаной папки, которая лежала у него на колене, закинутом на другое колено.

Я мельком взглянул на визитку, увидев ничего не говорящее мне имя, а также ничего мне не говорящую аббревиатуру, и раскрыл сложенный пополам листок.

Пробежав глазами по короткому печатному тексту, я уразумел, что меня приглашают на международный семинар, «который будет проходить…» – далее значилось сегодняшнее число, а также адрес – это было недалеко, здесь же, в центре, и время – семнадцать ноль-ноль.

– А теперь я должен вас покинуть, – незнакомец поднялся со скамьи. – Извините, что не удалось предупредить вас раньше, и что наше знакомство состоялось вот так, несколько бестолково и на лету… Я действительно очень спешу. Итак, – приходите! Будем вас ждать! – с нажимом, настаивая, произнёс незнакомец, на секунду впившись в меня острым, пристальным взглядом. Затем он развернулся и быстро зашагал прочь.

Повертев в руках листок приглашения и не обнаружив на нём никакой дополнительной информации, которая могла бы мне помочь сообразить, с кем мне предлагалось иметь дело, я, пожав плечами и вздохнув, сунул листок в карман и встал.

До пяти оставалось часа полтора, и я решил, что успею зайти в ресторан. Утром у меня не было аппетита и на завтрак я ограничился чашкой кофе, а сейчас вдруг почувствовал, что проголодался.

 

САЙТ 24

Публика в «Серебряном кубке» на этот раз собралась большей частью незнакомая для Юлии. Но не для Донатаса – он переходил от группы к группе из троих-четверых, всем улыбался и успевал информировать Юлию.

– Видите вон того господина с седой бородкой? – возбужденно шептал он. – Биржевой туз. Уже знаком с вашим творчеством. Уверен, он купит все ваши картины. Но дело даже не в этом. Перспективное сотрудничество – вот о чем с ним можно говорить, при его настрое по отношению к вашему творчеству. Идемте, я вас познакомлю!..

– Может, потом?… – пересохшими губами прошептала взволнованная Юлия.

Ее выручил ведущий вечера.

– Господа, минутку внимания! – объявил он громко, капитулирующе подняв ладони. Легкий гул в зале угас.

– Прошу всех пройти в соседний зал.

– О! Сейчас начнется! – возбужденно проговорил Донатас.

– Что начнется? – спросила Юлия.

– Тот самый сюрприз, о котором я вам говорил.

Собравшиеся потянулись в смежный зал, четверть которого скрывал тяжелый занавес из темно-красного плюша.

– Итак! – почти выкрикнул ведущий. – Кто из нас свободен от чар непостижимого? – чуть тише продолжал он, медленно прохаживаясь вдоль занавеса. – Кого из нас не притягивают тайны? Кого из нас не завораживают захватывающие зрелища?

В зале стояла тишина.

«О чем он? Что здесь должно произойти?» – с гулко стучащим сердцем, сглатывая от волнения, думала Юлия. «Может, что-то вроде кровавых схваток людей с хищниками?…» Такое, как говорят, бывало в клубе «У Эйно». «Да нет, здесь совсем другая публика…»

– Многое происходило в этом зале, – произнёс ведущий. – Но то, что вы увидите сейчас – это нечто особенное…

Свет начал медленно гаснуть.

– …это не спиритизм, не перформанс…

Свет почти совсем погас.

– …это революция духа!..

Под редкие нетерпеливые возгласы и аплодисменты по занавесу прошла волна, он раздвинулся и… Юлия чуть не упала в обморок: ярко освещенный софитами, в кресле на низком ринге сидел Казимир, а рядом стоял его аппарат! Возникший рядом с Юлией Донатас взял ее под локоть:

– Все в порядке, все объяснения позже! – скороговоркой произнес он. Ведущий взошел на ринг и объявил:

– Дамы и господа! Позвольте представить – Казимир М., изобретатель этой чудо-машины.

Под разнобой аплодисментов Казимир с полупоклоном встал.

– Расскажите уважаемой публике, в чем суть вашего изобретения, – пригласил ведущий.

– С юных лет у меня две страсти – техника и искусство… – начал Казимир, и запнулся, будто в нерешительности, как человек, не привыкший выступать перед многочисленной аудиторией.

В зале было слышно негромкое покашливанье и шорох. Казимир расправил плечи и продолжил:

– Ну, с техникой я довольно скоро и удачно…»поженился»! – он усмехнулся, – окончил университет, стал инженером. А вот с искусством для меня все обстояло сложнее. Мне не удалось получить художественного образования. Я пытался учиться живописи самостоятельно, но мои попытки дали очень слабые результаты. А мне хотелось, чтобы кисть в моей руке не имела никаких препятствий, потому что в моей фантазии возникала масса удивительных и прекрасных образов, но как их мог выразить на холсте я, мазила, неуч в живописи, человек, как утверждали некоторые, неспособный усвоить основы живописного мастерства?!

Казимир сделал паузу, а затем продолжил:

– Этот разлад стал моим наваждением. Почему кому-то дано, а мне – нет?! Я завидовал тем, кто профессионально умел писать картины, и смягчало мою зависть лишь то наблюдение, что многие из моих знакомых художников, классно владея кистью, не обладают и малой частью моего художественного воображения, не способны к созданию оригинальных образов и сюжетов. Недостаток мастерства, точнее, его отсутствие при жгучем желании художественного самовыражения, и уверенность в том, что я могу создавать, пусть пока хотя бы только в мыслях, на самом деле оригинальную, талантливую живопись – все это и подтолкнуло меня к вопросу о том, а возможно ли найти способ воплотить на холсте образы, посещающие меня, не умея рисовать, не владея кистью?

Казимир снова сделал паузу.

– Вопрос как будто бы абсурдный, но он не покидал меня. Разрешить этот вопрос мне помогла удивительная технология, которая называется НКИ – «нейрокомпьютерный интерфейс». Каким именно образом – я сейчас попробую объяснить… Среди вас ведь, наверное, немало тех, кто дружит с Психонетом? – Казимир окинул зал вопросительным взглядом. – Вы, вы… да-да, вижу! – указал Казимир на руки, поднятые в толпе. – Смотрите-ка, сколько людей интересуется техническими новшествами! И это при том, что у нас в Риге пока только один Психонет-салон…

– «Психонет упразднит Интернет»! – громко выкрикнул кто-то из зала заголовок газетной статьи, заголовок, загулявший по устам публики почти как какой-нибудь популярный афоризм.

Казимир кивнул, и продолжил:

– Ну так вот. Раз вы знакомы с Психонетом, то, вероятно, знаете, что Психонет как раз и появился, как следствие развития технологий НКИ. Если попытаться объяснить попросту, НКИ – это устройство, которое способно улавливать в клетках мозга изменения электромагнитных полей и преобразовывать их в буквенные и цифровые символы…

В зале слегка зашумели. – Здесь художественный клуб, а не кафедра технического вуза! К чему эти подробности, господин М.? – раздался чей-то голос.

Казимир поднял руку:

– Минуточку! Я сейчас закончу… Так вот, – несколько трансформировав НК-интерфейс, я пришёл к интересному результату. Я увидел, что, раз возможен «перевод» сигналов человеческого мозга, его мыслеобразов, в команды для компьютера, то возможен и обратный процесс – перевод команд для компьютера в человеческие мыслеобразы!

– Уж не хотите ли вы сказать, что нашли способ этого обратного перевода? – недоверчиво спросил мужчина у сцены. – Именно! – воскликнул Казимир. – Более того – я сумел передать перевод другому человеку!

– Не понимаю, зачем все это нужно? – шепнула женщина рядом с Юлией и хихикнула.

У Юлии горели уши, как от стыда.

– Результатом моих размышлений и исследований стала особая техническая схема, по которой и работает созданный мной аппарат, – произнес Казимир. – Сейчас я продемонстрирую всем присутствующим аппарат в действии. Мне нужен помощник; это должен быть художник. Найдутся ли в зале добровольцы?

На ринг вышел тот самый завсегдатай «Серебряного кубка», который зло критиковал картины Юлии.

За рингом открылась дверь; оттуда вышел человек, вынес и установил на ринге мольберт с чистым холстом и подставку с кистями и красками.

– Этот господин будет моими руками, а я – творческой фантазией, направляющей его. Вместе мы на ваших глазах воплотим на холсте картину, которую я давно «написал» в своем воображении, – сказал Казимир.

Человек, вынесший мольберт, осторожно взял с верхней панели аппарата тонкий и изогнутый, как наконечник у фонендоскопа, предмет и ввел его в левое ухо добровольного помощника, стоящего покорно, но со скептической миной. Казимир сел в кресло и второй такой же предмет ввел в свое правое ухо.

– Ну что ж, начнем! – произнес Казимир, прикоснулся к треугольной клавише внизу аппарата и закрыл глаза, расслабленно прислонившись к спинке кресла.

Доброволец криво улыбнулся и что-то хотел сказать, но не успел. Лицо его на секунду исказилось, он сделал резкий шаг вперед, словно его толкнули в спину. Аппарат тихо гудел. Доброволец медленно взял кисть, с недоумением глядя на Казимира.

– Как… как это?… Почему?… – пробормотал он, переводя взгляд с Казимира в зал. – Господа, я… Что за фокусы?!

Доброволец топтался на месте, глядя то себе под ноги, то, нервно улыбаясь, на зрителей. Чуть поморщившись, он взялся за ухо, в которое было вставлено странное устройство. Снова резко, будто подталкиваемый, шагнул он к мольберту, и начал класть мазки.

Поначалу его движения выглядели неестественными, как у марионетки. Шумно дыша, доброволец чрезвычайно быстро сделал набросок. Глаза его были полузакрыты, казалось, он вообще не глядит на холст. Лоб Казимира, сидящего в кресле, блестел от пота. Юлия облизнула губы. Донатас сжал ее локоть.

Зрители придвинулись к рингу; их напряженные лица постепенно приобретали выражение удивления и восхищения. На холсте с невероятной быстротой из линий и пятен возникало изображение площади, на которой столпилось множество людей, образовавших круг. В центре круга стоял тянитолкай – фантастическое существо, похожее на кентавра, но не с одним, а с двумя человеческими торсами; второй торс был там, где хвост у «обычного» кентавра, и обращен он был в сторону, противоположную той, в которую обращен был другой торс. Чудище играло на дудочке, причем второй из этих «сиамских» кентавров, обернувшись, протягивал руки, пытаясь отобрать дудочку у играющего. Присмотревшись, Юлия увидела, что вокруг тянитолкая толпятся не люди, а крысы, одетые в костюмы и платья и стоящие на задних лапах.

Казимир открыл глаза и прикоснулся к треугольной клавише. Художник опустил голову и дрожащую руку с кистью. Гуденье аппарата постепенно стихало. Помощник вынул из уха художника прибор и усадил его на место вставшего Казимира. Теперь художник сидел в кресле, насупившись, как пьяный, и тяжелым взглядом смотрел на публику.

– Господа! Перед вами – плод моей фантазии, переданный посредством этого аппарата в сознание художника и мастерски выполненный им на холсте! – победно резюмировал Казимир.

– Восхитительно!.. – раздался неуверенный женский голос.

В толпе прошел ропот.

– Но это совсем не его манера, – произнес кто-то рядом с Юлией, имея в виду Казимирова подопытного.

– Что вы хотите сказать? – обернулся Донатас.

– Я хочу сказать, что он ничего подобного раньше не писал, – ответили ему.

– Это что, гипноз? – выкрикнули сзади.

– Произведение оригинальное, и выполнено, действительно, мастерски, но почему мы должны верить, что эта ваша идея, ваш образ? – спросил кто-то.

– Ну, во-первых, как здесь только что было сказано, художник, помогавший мне, пишет совершенно в иной манере.

– Это уж точно! – мрачно прошипел тот, о ком говорили.

– Представьте, что Ван Гог вдруг в корне изменил бы свой «фирменный» стиль, стал бы писать точь-в-точь как, допустим, Левитан. Как такое возможно? «Стиль – это человек», так, кажется? – усмехнулся Казимир. – А во-вторых, истинность объявленного факта может на себе проверить любой желающий. Собственно, даже необязательно видеть картину именно на холсте: посредством аппарата мы можем соединить наши сознания, и сознание заменит холст.

– Потрясающе! Браво! – крикнул Донатас и захлопал. Многие присутствующие тоже зааплодировали.

– А это не опасно? – с сомненьем произнес господин, стоявший ближе всех к рингу.

– По-моему, это все подстроено! – произнес высокий молодой человек.

– Зачем же мне лгать? И как бы я мог надеяться на длительное сотрудничество с представителями серьезного бизнеса… (в голосе Казимира послышались чужие, отрепетированные нотки, он машинально заскользил искательным взглядом по публике)…если бы мое ноу-хау было основано на лжи? Ведь я собираюсь совершенствовать найденную технологию…

– Нет, это не подстроено, – вмешался художник на ринге, все еще не могущий отойти после эксперимента.

Все обратили внимание на него.

– Скажите, что вы чувствовали во время…м-м… сеанса? – спросила его одна из дам.

– Это ненужное, нелепое изобретение, – не отвечая на вопрос, произнёс художник, встав с кресла.

Оживленное переговариванье в зале утихло.

– И это, – художник со злостью ткнул пальцем в мольберт так, что он покачнулся, – это – не искусство!

– В своем репертуаре, – недовольно проговорил Донатас.

– Не заводись, здесь всем известно, что ты не сторонник сюрреализма! – выкрикнули сзади.

– Не могу поверить, что эта мазня – дело моих рук, – с отвращением сказал художник.

– Бросьте, картина великолепна! – раздалось сразу несколько голосов.

– Вы спрашиваете, что я чувствовал во время сеанса? – обратился художник к спрашивавшей его женщине. – Я чувствовал себя так, как, прошу прощения за сравнение, чувствовали бы вы себя, если бы вами попытались насильно овладеть. Только в вашем случае речь о бренном теле, а в моем – о душе, – заявил художник, сошел с ринга в толпу и, рассерженно жестикулируя, стал проталкиваться вон из зала.

В зале зашумели. Донатас выскочил на ринг и громко сказал:

– Господа, господа! Мы присутствовали при демонстрации действительно уникального изобретения, и я думаю, многие из вас уже задумались о перспективе его использования. Ведь это переворот в искусстве, и не только!

В зале еще больше зашумели.

На ринг поднялся ведущий и произнес, видимо, какие-то заключающие слова, но Юлия их толком не расслышала; кажется, это были стихи. Часть публики отправилась в бар.

Донатас с Казимиром подошли к господину, которого Донатас назвал биржевым тузом. Затем Казимир приблизился к Юлии.

– Дорогая, мечты осуществляются! – улыбаясь и протягивая к ней руки, произнес он.

– Как это все понимать, Казимир! – слегка отстраняясь от объятий мужа, холодно произнесла Юлия. – Ведь доктор Кэлинеску говорил нам с тобой, что аппарат экспериментальный, и пока нежелательно выносить информацию о нём на люди? Почему ты не сказал мне, что собираешься быть на вечере, да к тому же демонстрировать аппарат?

– Потому что до последнего момента я не мог его уговорить, – ответил за Казимира подошедший Донатас.

Вздрогнув от неожиданности, Юлия обернулась и окинула Донатаса подозрительным взглядом:

– До последнего? Так вы что… вы откуда знаете его? – Юлия переводила недоуменный взгляд с Донатаса на мужа и обратно.

– Мы недавно познакомились, – ответил Казимир.

– Давайте присядем, – предложил Донатас и, подхватив супругов под руки, повел их в соседний зал.

 

САЙТ 25

Когда они устроились за столиком, Донатас заговорил:

– Видите ли, Юлия, я почти с самого начала нашего с вами знакомства заподозрил, что ваши картины – не вполне ваши.

Юлия переглянулась с мужем, тот кивнул ей:

– Он также знает, что и аппарат – не мой.

– Ка… каким образом? – выдавила Юлия.

– Начнем с того, что для меня в этом городе нет незнакомых художников, даже если они совсем-совсем начинающие. И вдруг, откуда ни возьмись – такое зрелое и оригинальное творчество! Далее: на картине, которую я у вас купил, рядом с вашим именем я обнаружил тщательно замаранное, едва заметное, но все же заметное имя «Казимир». И еще: в вашем поведении были некоторые непонятности…

– Какие непонятности?

– Было очевидно: в отличие от других, вы боитесь показывать свою мастерскую. Был момент, когда я подумал, что продаваемые вами картины – краденые…

– Вот спасибо! – вставила Юлия.

– …и еще: я прошу прощения, Юлия, но… согласитесь, вы не очень разбираетесь в том, что написали…

– Естественно, рядом с таким знатоком как вы! – колко польстила (или льстиво уколола?) Юлия.

– …и это было заметно в наших с вами беседах. Автор не может до такой степени не ориентироваться в мотивах, побудивших его создать его собственное произведение таким или эдаким. И я… я начал следить за вами, Юлия. Я навел справки, выяснил, что загадочный обладатель имени Казимир – ваш муж. Встретиться с ним в ваше отсутствие было нетрудно.

– Но как же вам удалось убедить его открыть свою тайну?

– Так или по другому, раньше или позже, но это должно было произойти, – подал голос Казимир.

– Слушайте, давайте выпьем! – воодушевлённо произнёс Донатас.

– Прекрасная мысль, – пробасил подошедший седой биржевик и поднял два пальца, подзывая официанта.

Донатас встал:

– Господин Рахья… Юлия М…

– Ваши с мужем картины великолепны, – произнес Рахья, садясь и разглядывая новых знакомых. Официант с каменным лицом споро разливал шампанское.

– За союз мастерства и фантазии!.. – поднял бокал Донатас.

– …и капитала, – улыбнулся Рахья и обратился к Казимиру:

– Господин М., хотелось бы поподробнее узнать об этом изобретении…

– … Как можно называть художником неуча, не постигшего и азов живописного ремесла?! Чушь! Убить, убить в зародыше эти трюки, или они погубят истинное искусство! – донесся до Донатаса и К° крик, заставивший их обернуться.

У стойки скандалил со своими оппонентами изрядно набравшийся реципиент, помощник Казимира. Он заметил брошенные на него взгляды и, пьяно улыбнувшись, громко произнес:

– Отправляйтесь в цирк, господин фокусник, там вы с вашей машиной уместнее всего. А еще лучше, – реципиент нахмурился и, качаясь, погрозил пальцем, – сломайте вашу машину, иначе… – он сделал неопределенный, но энергичный жест рукой, от которого со звонким грохотом уронил графин и упал сам. Его подхватили и повели в уголок отдыха.

Казимир развернулся. Пальцы его нервно постукивали по хрустальному бокалу, в котором дрожал брют цвета тигрового взгляда.

– Не обращай внимания, милый, – положила Юлия ладонь на руку мужа.

– Ретроград. Неандерталец, – возмущено покачал головой Донатас. – Удивительное непонимание того, какие колоссальные возможности для развития искусства способно дать это изобретение! Сколько существует людей, в чьем сознании звучит прекрасная музыка – а они не могут ее передать другим потому, что не обучены нотной грамоте, и обстоятельства не позволяют обучиться ей! Сколько в искусстве всего теряется из-за отсутствия в момент вдохновения, – например, у художника – кисти и холста!

– Что, ты разве и с музыкой… экспериментировал? – спросила Юлия мужа.

– Нет, просто, когда мы с господином Раудом обсуждали машину, я объяснил, что, в принципе, с ее помощью возможно осуществлять, так сказать, «перевод» визуальных образов, возникающих в одном сознании, в звуковые…

– … Вербальные, пластические, какие угодно!.. – нетерпеливо подхватил Донатас, блестя глазами.

– То есть? – спросил Рахья.

– То есть на месте сегодняшнего реципиента-скандалиста мог бы быть, например, композитор, и он воплотил бы художественный образ из сознания Казимира в музыкальном произведении. И это вовсе не привычное нам «навеивание» одного образа другим, – нет! Это точное компьютерное улавливание структурных соответствий вымысла из психики художника, и точное же перенесение этих соответствий из сферы, допустим, визуальной – в звуковую, или наоборот! Представляете, какую можно ожидать оригинальность, какого радикального преображения и обновления искусства?! – ответил господин Рауд и продолжил: – Да и вообще, это изобретение вызовет просто переворот в искусстве, полностью изменит его. Благодаря этому ноу-хау, для того, чтобы насладиться музыкой, живописью и так далее, достаточно будет войти в сознание автора…

– Интересный вариант реализации основного принципа концептуализма. Главное в творчестве – не воплощение, а идея, – улыбнулась Юлия.

– Насчет «перевода» – это любопытно, – вздохнул Рахья. – Жаль, Рафаэля нет в живых; хотелось было бы послушать его «Мадонну», «превращенную» в музыкальную пьесу…

– Да это пока вряд ли осуществимо. Аппарат может работать лишь с живым, действующим сознанием, – сказал Казимир и задумался, опустив глаза, а затем продолжил:

– …хотя, в принципе, теоретически я не вижу препятствий для того, чтобы попытаться отсканировать и «перевести» реальное полотно в психовиртуальный образ… Это интересно!.. – оживился Казимир, взглянув на Рахью.

– Да-а! – поддержал Рауд, и продолжил: – И ведь, вероятно, этот аппарат может быть применен не только в искусстве? Ведь суть изобретения – в возможности соединения разных сознаний и оперировании их состоянием, возможность использовать психические свойства других пользователей как свои?… Черт возьми! Я бы хотел попробовать прямо сейчас! – возбуждённо проговорил Рауд.

– Что попробовать? – спросила Юлия.

– Войти… Войти в другое сознание, установить контакт… Узнать, что это такое! Это возможно?

Донатас смотрел на Казимира вопросительно и почти умоляюще.

– А вы не будете против, если я попрошу… уступить мне? – вдруг и несколько робко, что не вязалось с его басом, спросил Рахья.

Остальные молча воззрились на него.

– Мои помощники беспрестанно убеждают меня в практической полезности Психонета, и всяких технических новинок, подобных вашей… российский бизнес, как пишут, уже вовсю использует эти новейшие формы связи… хотелось бы ознакомиться в деле… – попытался аргументировать свою любознательность Рахья всё тем же неуверенным тоном, заставив остальных испытывать неловкость оттого, что этот «денежный туз» и «большой человек» проявляет такую робость.

– Н-ну… в принципе… – произнёс Казимир.

– Слушайте, это же шикарно! – Донатас встал и отодвинул стул. – Эксперимент продолжается! Любопытно, на языке каких образов будет происходить взамодействие псюхе биржевого деятеля и псюхе художника?

Все, кроме Казимира, в нерешительности продолжавшего сидеть, встали со своих стульев. Затем Казимир тоже поднялся, и компания, лавируя между столиками, отправилась в зал, где проходил эксперимент. На них никто не обратил внимания, лишь двое или трое бросили взгляд.

Зал был пуст; аппарат, все так же освещенный софитами, возвышался на ринге. Донатас, пропустив остальных, прикрыл тяжелую дубовую створку двери.

– Ну-с! – бодро произнес Рауд и потер руки.

В пустом зале его голос прозвучал громко и отчетливо.

Юлия осталась стоять около входа, Рауд расхаживал взад-вперед около ринга, на котором Казимир деловито вел приготовления.

Когда аппарат загудел, Донатас остановился, а Юлия задержала дыхание. Казимир и Рахья устроились друг напротив друга, откинувшись в глубоких креслах. Их освещенные лица с закрытыми глазами были спокойны и неподвижны.

– Прошу вас… если можно… говорите, описывайте, что вы чувствуете, – нетерпеливо произнес Донатас.

– Вы пользовались Психонетом? – спросил Казимир.

– Да, – ответил Рахья, и добавил: – Один раз.

– Одного раза достаточно; значит, вы знаете, что человек может видеть и испытывать при выходе в психовиртуальную среду… Здесь будет нечто очень похожее, так что не пугайтесь своих «галлюцинаций» – всё так и должно быть…

Рахья заметил, что его левое плечо, словно вырезанное аккуратным кубом, висит в воздухе на десять сантиметров выше положенного места.

– Тьфу, черт подери! Простите, это, наверное, от шампанского… – прозвучал рядом голос Казимира, – …сейчас я откорректирую…

На несколько секунд перед глазами Рахьи возник Казимир, точнее, два Казимира. Рахья тоже отнес бы это на счет шампанского, если бы фигуры не совершали разные движения. Затем Казимиры исчезли, а Рахья, пронесшись быстро по какому-то полутемному извилистому коридору, в котором стены и, казалось, само пространство наклонено вправо, увидел себя посреди широкой, блещущей от солнца реки. По ее медленно дышащей поверхности передвигалась баржа. В центре баржи Рахья увидел мощного черного быка с лоснящейся шкурой, и огромного бурого медведя. Зверюги боролись, и так яростно, что дрожь баржи от их топтанья необъяснимым образом докатывалась и до Рахьи.

Бык с низким ревом пытался снизу, «в поддых», поддеть медведя, а тот, одной лохматой лапой обхватывая вывертывающуюся башку быка, другой, наваливаясь всем корпусом, давил быка книзу. На шеях у борцов, взблескивая от солнца, болтались на цепях медные плоские мухи. У быка на ней было выбито слово «Джонс», а у медведя – «Доу». Видимо, это были их клички. Рахья приблизился. Страха перед зверями он почему-то не испытывал.

– Что, что там происходит?… – прорвался до Рахьи голос Донатаса.

– Да… Обычные дела… То да сё, баржевые симуляции… – проговорил Рахья.

Ему подумалось, что что-то он сказал тут не так, но потом его внимание привлекло другое: по берегу, вдоль которого двигалась баржа, на равном расстоянии друг от друга располагались столбы с табличками. На табличках были изображены какие-то символы, а около каждого из них – число, потом знак равенства и другое число. Столбы с табличками проплывали мимо. Символы и числа на них от столба к столбу незначительно менялись. Рахья нахмурился, пытаясь сообразить, что же эти знаки напоминают ему, почему они кажутся ему такими знакомыми?… Он стал внимательно вглядываться в числа, ощущая растущую необъяснимую тревогу. Небо над рекой тем временем начало темнеть от собирающихся грязно-синих облачков. Меж них блеснула молния. И вдруг Рахья потрясенно понял, что это за числа! Чтобы записать их, он быстро стал шарить по карманам в поисках блокнота и ручки. Громыхнул гром.

– Господин М.! – не найдя ручки, нетерпеливо вполголоса обратился Рахья к Казимиру.

Ответом ему был лишь плеск воды и ворчанье-мычанье борющихся быка и медведя. Рахья в досаде оглянулся.

Внезапно раздался удар грома, гораздо громче предыдущего и не похожий на обычный грозовой гром. При следующем таком же ударе баржа исчезла, небо почернело, а Рахья рухнул в непроглядную пропасть, ощущая сильную боль во всем теле…

– …вот так, вот так нужно поступить с вашим аппаратом! – бормотал давешний скандалист – помощник Казимира, оттаскиваемый от аппарата Донатасом и официантом и пытающийся пнуть напоследок аппарат, лежащий на боку (и как ухитрился его опрокинуть?) в разноцветном стеклянном крошеве разбитых светосигналов, с дымящимися проводами. Скандалист еще не вполне протрезвел и, сопротивляясь, отрывисто выкрикивал:

– Долой шабашников и балаганщиков от искусства! Вивисекция творчества не пройдет!

– Да прекратите же! – пыталась вмешаться Юлия.

Из соседнего зала набежали люди.

Рахья увидел себя сидящим в прежнем положении; Казимир лежал рядом со своим креслом, пробуя приподняться на локте.

– Казик, родной, как ты? – чуть не плача, наклонилась над ним Юлия.

– Аптечку; врача; быстро! – скомандовал подоспевший ведущий вечера официанту.

Тот кивнул и удалился. Рахья с ведущим приподняли Казимира и прислонили его спиной к креслу, не решаясь усаживать в него и тормошить из опасения возможного перелома.

– Не беспокойтесь, – выговорил Казимир. – Просто ушибся.

– Ты был без сознания! – обеспокоенно заметила Юлия.

– Да… чем это он меня? Прямо как инквизитор Галилея… – попытался пошутить Казимир. – А вы, господин Рахья, не пострадали?

– Со мной все в порядке.

И, не в силах сдержать возбуждение от недавно увиденного, Рахья, стрельнув глазами по сторонам, склонил голову к Казимиру и, понизив голос, произнёс:

– Это чудо! Сейчас же звоню на биржу своим маклерам… Продавать, только продавать! Вы – по праву в доле.

– Как вы себя чувствуете? – спросил подошедший врач.

– Ничего, терпимо… Главное, голова цела, – слабо улыбнулся Казимир, глядя на Юлию.

 

САЙТ 26

Такси я заказывать не стал. Выскочив на улицу и оставив за спиной сладкий колокольчиковый звон затворяющейся двери, двинулся по направлению к гостинице. Шагал быстро, в растрёпанных чувствах. Я был раздражён, заинтересован и полон недоумения. Почему меня пригласили именно в это кафе? Вряд ли это подходящее место для семинара по психопрограммному обеспечению. Мне и сразу так показалось, когда тот тип вручил мне приглашение, но я подумал – мало ли… С другой стороны, нет сомнений, – шоу, свидетелем которого я стал, безусловно, связано с технологиями НКИ, мне это было ясно и без объяснений этого… как его… Казимира М., что ли…

«Ещё одна жертва неизбывной зависти», – мрачно усмехнулся я про себя – Казимир М. напомнил моего знакомца, учителя Георгия. Но почему тип, пригласивший меня, так и не появился, не подошёл ко мне?! Это элементарно невежливо, чёрт возьми! Позвать человека и оставить его на произвол обстоятельств!

Я аж плечами передёрнул, возвращаясь в памяти к моменту своего появления в кафе: «Извините, вы не подскажете – здесь будет проходить семинар?»

Взглянув в протянутый мной листок приглашения, очередной посетитель с недоуменной улыбкой уверял, что ему ничего неизвестно ни о каком семинаре… и, возможно, крутил пальцем у виска, когда я отворачивался. Крайне странное и неприятное чувство… Дежа вю – это когда куда-то пришёл, и кажется, что ты здесь уже был. А как назвать чувство, когда приходишь, куда назначено, а все вокруг свидетельствуют, что слыхом не слыхивали о заявленном мероприятии?! Может, ошибка с адресом?

Я вынул из кармана листок, уже в который раз перечитал: «Серебряный кубок», 17.00.» Надо ли говорить, что в своём смятении я уже успел навести справки и убедиться, что, кроме посещённого мной, никаких других «Кубков», ни серебряных, ни золотых, ни из иных драгметаллов в городе не имеется.

Войдя в фойе гостиницы, я под внимательным взглядом консъержа раздражённо протопал по коридору, повернул направо и, отперев дверь, вошёл в свой номер.

Несмотря на отсутствие решётки, окно я оставлял открытым, и когда распахнул дверь, серебристо зашелестела штора, колеблемая сквозняком. За окном прошумело авто.

Вечер стоял ещё ранний, но низкое закатное солнце скрылось за зданием, и в комнате было довольно сумрачно.

Шагнув к торшеру, который, как солдат на посту, вытянулся между тумбочкой и стеллажом, я протянул руку к шнурку…

– Прошу извинить меня за моё, несколько, – хе-хе! – водевильное вторжение…

Я вздрогнул и замер. Не оборачиваясь, так и стоял чуть полусогнутым у торшера. Голос извинившегося был тихий и чуть хрипловатый, интонация – мягкая.

Покрываясь мурашками, я медленно повернул лицо вбок…

В кресле у противоположной стены сидел мужчина в странной позе – не прямо, а как-то слегка скособочившись, и поджав под себя одну ногу. Рядом на ковре одиноко стоял чёрный башмак, от света торшера лакированно поблёскивал его носок.

Предплечья незнакомца со сфинксовой величавостью покоились на подлокотниках, а крупные, набрякшие и с характерными пигментными пятнами кисти выдавали почтенный возраст их обладателя. Выше свет торшера слабел; я разглядел светло-коричневый пиджак и тёмную рубашку под ним. Морщинистое лицо незнакомца казалось утомлённым.

– Кто вы?!. – осторожно выпрямляясь, спросил я. Голос мой сипло сорвался; я откашлялся, не желая показывать свой испуг. На служителя гостиницы незнакомец не был похож, на грабителя тоже. Да и чем мой – именно мой! – номер мог быть привлекателен для грабителя?!

– Вы не должны беспокоиться. Я всё объясню, – не двигаясь, произнёс этот пожилой человек.

– Да уж объясните! – воскликнул я, удержавшись от замечания насчёт вызова охраны.

Притворно развязной походкой я отошёл в сторону, ко второму креслу, стоявшему возле окна. Внутреннее напряжение не вполне отпустило, но я чувствовал растущее раздражение. «Вы не должны беспокоиться» – вторгся в моё жилище, да ещё и указывает, что я должен! Сев в кресло и во время краткой паузы окинув взглядом комнату – всё ли на месте, не пропало ли чего? – я воскликнул:

– Ну?!

– Вам, конечно, не по себе. Действительно, – двое таинственных незнакомцев за один день – многовато… – хмыкнув, заметил мой незваный гость. Он явно пытался не только пошутить, но и придать предстоящему разговору особое значение, показав свою осведомлённость. Я решил не поддаваться.

– Вижу, вы успокоились и взяли себя в руки. Извините мою позу – нога, знаете ли, порой отекает… так легче… – поёрзав в кресле, произнёс мужчина.

Я упрямо молчал.

– Итак, давайте знакомиться! В сущности, моё имя вам уже известно, как и мне ваше, так как у нас с вами имеется общий знакомый. Я имею в виду профессора Рудина.

У меня вновь побежали мурашки по спине. Неужели?!

– У профессора Рудина много знакомых, – резко ответил я.

Мужчина улыбнулся, нагнув голову и исподлобья глянув на меня:

– Попробуйте угадать…

– Вы считаете, мне хочется играть с вами в отгадывание загадок?! – язвительно произнёс я и вновь подумал о том, не позвать ли охрану.

– Не нервничайте так. Я просто хотел разрядить обстановку. Но вы правы, для досужих занятий обстоятельства неподходящие. И у нас с вами есть дела поважнее пустой болтовни…

Я открыл рот, но не успел задать вопрос.

– Я доктор Кэлинеску, – представился незнакомец.

Прищурившись, я напряжённо вгляделся в его лицо – да, и вправду похож на того, с фотографии. Только на ней он был моложе.

Гость слегка «подготовил» меня своими намёками, упоминанием Рудина. Тем не менее, я был немного шокирован. Доктор, научный авторитет, величина в области психокомпьютерных исследований – как малолетний сорванец, залез ко мне через окно!

– Обычно я вхожу через двери, как все добропорядочные люди. Мне чертовски повезло, что ваш номер на первом этаже, – усмехнулся Кэлинеску, как будто – а может, и впрямь?!. – услышав мои мысли. – Так вышло. Вы поймёте, что я не мог показываться на ресепшне. Ваши – а теперь и мои – преследователи, оказались шустрей, чем мы с профессором Рудиным рассчитывали. Они уже здесь, в городе, и я был вынужден спасаться от них бегством в прямом смысле слова…

Рудин? Преследователи? Бегство?

Я почувствовал, как прохладные стада мурашек по какой-то вращательной траектории ринулись от лопаток к пояснице, и затем последовали известные позывы. Что затеял мой шеф – да и он ли? И что от меня скрыто за происходящим, как за ширмой?

– … а поскольку наша встреча в любом случае должна была произойти в ближайшее время, я и подумал – пора, откладывать ситуация не позволяет. И хотя жаль, что мы познакомились вот так, и я не имел возможности чинно пригласить вас в славный ресторанчик где-нибудь на бульваре Падомью, и угостить нашим знаменитым чёрным бальзамом, – зато мы выиграли какое-то время. Вряд ли преследователи предположат подобный прямой ход и сразу станут искать меня у вас.

Мы помолчали несколько секунд; я переваривал услышанное.

– Хотите чаю, доктор? – наконец произнёс я, поднявшись с кресла.

– О, да, было бы очень кстати!.. В горле першит. Я несколько запыхался, спешно добираясь сюда и проникая к вам, – ответил Кэлинеску так живо, что мне стало немного совестно.

Я отправился на кухню, зажёг свет и включил чайник. Он резво засипел. Заподозрив, что этого недостаточно, я ещё вдобавок оживил настенное радио, и прикрыл дверь на кухню. Извлёк из кармана брюк сотовый, набрал номер. Гудки. Ну давай, давай, бери трубку!.. Гудки, автоответчик. Начитывать сообщение я не хотел.

В чайнике забулькал кипяток.

Когда я вернулся с подносом, Кэлинеску отложил журнал и поменял позу, следя за моими движениями.

– Вполне понимаю ваши чувства, но всё же не советую звонить Рудину. Сейчас, по крайнеё мере, – покачав головой, медленно произнёс мой гость. – Вам, разумеется, хотелось бы доказательств, но одно вы и так уже имеете… Через сорок минут будет поезд. У меня дома мы будем в безопасности, даже если они попытаются поймать сигнал вашего мобильного. Тогда и позвоните вашему шефу…

Молча усевшись в кресло, я отхлебнул горячую жидкость.

– Так кто же вас преследует, доктор? – спросил я, поставив чашку.

– Прежде всего – вас; а теперь, когда мы вместе, нас обоих. Я видел их из окна такси. Их двое; один – мужчина, его роль, очевидно, вспомогательна, – шофёр, телохранитель, не знаю, во всяком случае, он выполнял поручения второго…

– Подождите, подождите… Как выглядел мужчина?

Кэлинеску, усмехнувшись, бросил на меня взгляд:

– Не доверяте мне? Похвальная осторожность… это тот тип, что вручил вам приглашение.

Оп! Он следил за мной?!

– Какое приглашение? – с наигранным непониманием нахмурился я.

– То, которое сейчас лежит у вас в кармане. Если, конечно, вы его ещё не выбросили.

Я машинально сунул руку в карман, и тут же мысленно выругался – выдал-таки себя! Волнуюсь, что поделать…

– И всё же – как выглядел… человек, о котором мы… вы говорите?

– Ну, – чёрная пиджачная пара…

– Половина прохожих на улице так выглядит, – фыркнул я.

– Возможно, но мало у кого длинный, – Кэлинеску провёл кончиком указательного пальца линию от скулы до подбородка, – шрам…

– Не показывайте на себе. Ну ладно, – а второй?

– Точнее – вторая. Молодая женщина. Довольно хорошенькая. Стройная, длинные каштановые волосы. Она всё звонила по телефону, а позвонив, отправляла второго куда-то, видимо, с поручением. Так повторилось дважды, пока я наблюдал за ними…

У меня промелькнула, не успев толком оформиться, одна мыслишка, но я не стал на ней сосредотачиваться. Сложно было удерживать внимание на этой полифонии – слушать одновременно и Кэлинеску, и свой внутренний голос, стремительно закидывающий меня вопросами: как мне поступить? Кого я подведу, если откажусь ехать? Что, если и этот тип – такая же наживка, как и тот, что пригласил меня на вымышленный семинар по психокомпьютерным тезнологиям? Завезёт меня куда-нибудь…

– Скажите, доктор, а вы, случайно, не помните – какой у девушки был телефон? – резко прервал я тихий говор Кэлинеску.

– Что, простите?

– Телефон.

– Разве этот имеет какое-то значение? И потом, как я мог разглядеть такие детали…

– Разумеется. Но я не о марке спрашиваю. Может быть, вы разглядели его форму?

Кэлинеску немного помолчал, пожевал губами.

– Ну, это был раскладной телефон. Но не обычный, а как-то… – Кэлинеску сделал неопределённый жест кистью, – … как-то по особому он раскладывался, помню, я обратил на это внимание, когда девушка начала звонить…

Кэлинеску замолк; я тоже не открывал рта, торопливо и напряжённо разгребая в уме переменные и константы возникшей ситуации.

– Если вы знаете про приглашение, тогда, может быть, вам известно и то, куда меня приглашали?

– Кафе «Серебряный кубок», – поднимаясь из кресла, произнёс Кэлинеску. – Илья, прошу вас, перестаньте изображать из себя детектор лжи и задавать мне наводящие вопросы – на них у нас нет времени. Я не могу пока озвучить вам мои каналы информации, и, кроме того, нам надо спешить. Доверьтесь мне. По дороге поговорим…

 

САЙТ 27

Оказалось, мы ехали за город.

Колёса постукивали равномерно и лениво. В вагоне электрички, кроме нас с Кэлинеску, сидели ещё только трое человек, поодиночке и далеко от нас.

Я бросал осторожные взгляды на Кэлинеску, стараясь не встретиться с ним глазами, и обдумывал то, что узнал от него.

Пока мы ехали, Кэлинеску объяснил, откуда ему известно о «Серебряном кубке». Как выяснилось, Казимир М., тот самый, что выступал в кафе со своим чудо-аппаратом – давний знакомый Кэлинеску и его бывший студент. Поэтому, а ещё более из-за художнических устремлений Казимира, доктор счёл его подходящим человеком для одного из своих многочисленных экспериментов с психикой и компьютерными технологиями. «Но, как вы поймёте чуть позже, сам я не мог светиться с этим моим аппаратом, который Казимир выдавал за собственное изобретение… да и вообще моё появление на публике нежелательно», – загадочно и неохотно выцедил мне очередную каплю сведений Кэлинеску.

Докучать ему дальнейшими расспросами я не стал. Самостоятельно же, из таинственных недомолвок Кэлинеску и собственных домыслов я уразумел лишь то, что я был приманкой для людей, стоявших за тем типом, который пригласил меня в «Кубок», якобы на семинар по моей специальности. Очевидно, они знали заранее, что мы с Кэлинеску должны встретиться и, возможно, догадывались о связи Казимира М. с доктором. И они, видимо, рассчитывали, что я стану червячком, на которого они поймают нужную им рыбу: то есть, стало быть – необнаруженного ими доктора Кэлинеску, и что я его за ручку приведу к этим неведомым мне людям! Но кто они? Что им нужно?…

Не в силах найти ответы, я стал смотреть в окно, словно пытаясь отыскать их там.

Вечер всё более входил в силу, в вагоне стало темнее, чем за окном, где неторопливо проплывали оголённые деревья и по-осеннему рыжий кустарник.

Ход поезда замедлился.

Я почувствовал лёгкое волнение и мельком взглянул на Кэлинеску, сидевшего со слегка опущенной головой и шляпой, сдвинутой низко на лоб, так что ею была скрыта половина лица.

В вагоне зажглись лампы; мы молча поднялись и двинулись к выходу. Те трое – тоже, но через другой тамбур, к которому они находились ближе.

Вышли мы на крошечном полустанке, даже без вокзального помещения, а лишь с будкой.

Было по-вечернему прохладно; оглядевшись, я заметил, что троица преодолевает пути. Наш же путь лежал в противоположную сторону.

Вслед за Кэлинеску я сбежал с насыпи, и мы двинулись по утоптанной тропинке через лесок. Павшие сырые листья скользили под ботинками. Намеренно идя позади Кэлинеску, я оглядывался.

В тишине раздавался только шорох наших шагов; между редких полуголых стволов деревьев начинал клубиться туман, предвестник приближающейся ночи.

Уже совсем стемнело, и мне стало немного не по себе – я чувствовал, что, если что, обратной дороги самостоятельно не найду.

– Устали? Мы почти пришли, – негромко произнёс Кэлинеску, плащ которого смутно маячил передо мной. – Во-он, видите? Это моё пристанище, – доктор, на секунду остановившись, вытянул руку вперёд.

Я вгляделся, но ничего не увидел между деревьями. Однако, когда мы прошли ещё несколько десятков шагов, в сумерках вплотную перед нами, неожиданно для меня зачернела прямоугольная громада. Видимо, дом был двухэтажным.

Зашебуршал плащ доктора; мелодично квакнул сигнал электронного замка. В тишине раздался шорох раздвигающихся металлических ворот.

– Проходите. Я сейчас… – Кэлинеску почти бегом устремился вперёд, и через пару секунд вспыхнувший фонарь над крыльцом осветил частично цементированный дворик с аккуратной клумбой слева от меня, глухой и высокий кирпичный забор, часть стены, сплошь затянутую декоративной ползущей зеленью.

Поднявшись по изящно закруглённой лестничке в несколько ступеней на крыльцо, я вслед за доктором проник в дом.

Несколько раз щёлкнули замки.

Шершавые, как окна в мороз, настенные светильники на блестящих латунных ветках заполнили нежным рассыпчатым светом прихожую, широко разветвлявшуюся в комнаты.

– Вот сюда, прошу вас, – указал Кэлинеску, – а я сейчас соображу что-нибудь на скорую руку… Вы, наверное, хотите есть?

Я промычал что-то неопределённое, проходя в комнату и осматриваясь: стерильная чистота и отменный вкус. Обои, мебель, ковры – цвета обстановки гармонично колебались в коричневой гамме, от какао светлея до кремовой смородины.

– Уютно у вас, – произнёс я, опускаясь в кресло – такое мягкое и удобное, словно специально созданное для моей задницы.

– Да; спасибо!.. – донёсся голос доктора.

Пока я осматривался, явился хозяин:

– Прошу к столу.

Я поднялся. Ополоснув руки, мы устроились в просторной кухне.

Доктор, видимо, был по-холостяцки неприхотлив – угощение он организовал за несколько минут, и самым значимым блюдом на столе была копчёная курица из супермаркета. Были ещё какие-то бургеры, горячие после микроволновки, и вазочка ломаного шоколада.

– Вам кофе сразу или после?

– Кофе на ночь…

– Понятно, не хотите сон перебить. Увы, нам с вами сегодня в любом случае спать не придётся. Так что кофе окажется только кстати, – заметил Кэлинеску.

– Интересно, чем же вы намерены занять ночь… – нейтрально протянул я. Выдержав паузу, во время которой я успел обглодать куриную ножку, Кэлинеску выпрямился, откинувшись на спинку стула и, коротко, но пристально взглянув на меня, спросил:

– Вам что-нибудь известно о проекте «Матрёшка. Перезагрузка»?

– Первый раз слышу.

Я продолжал невозмутимо жевать, и меня начало слегка разбирать зло.

– В общем, так я и думал, – доктор закинул ногу на ногу и выдохнул, как человек, закончивший трапезу. – Ваш шеф, вероятно, решил, что лучше будет, если вы узнаете об этом, уже встретившись со мной.

Кэлинеску вновь сделал паузу и слегка изменившимся голосом начал:

– Хотя о «Матрёшке» вы и не знаете, но о том, что мы с Михаилом Потаповичем знакомы давно он, конечно, рассказывал.

Я, жуя, кивнул.

– Мы познакомились с ним, и начали вместе работать ещё студентами старших курсов. Мы ведь вместе учились в МГУ. Я занимался нейрофизиологией, а ваш шеф – вычислительной техникой и программным обеспечением. Хорошее было время… Мы с ним обменивались книгами, подолгу беседовали, интересовались новейшими научными веяниями. Примерно тогда и возникла концепция Total ratio. Разумеется, не у нас одних. Но мы размышляли с Рудиным в одном ключе; траектории наших мыслей стали подобны двум параллельным прямым, которые всё-таки пересеклись, и не просто пересеклись единожды и в одной точке, а, со временем, прямо-таки переплелись… Вместе занимаясь исследованиями, мы работали в тандеме, были постоянно неразлучны, и нам даже дали одну, общую на двоих кличку – нас называли «Двоичная система»…

– Любопытно послушать историю рождения психовиртуальной эры из уст одного из её отцов-основателей… – чуть иронично вставил я в паузе, вытирая пальцы салфеткой.

– Да, да, я не собираюсь забивать вашу голову лирическими воспоминаниями! Ad rem! – К делу! А дело, дорогой Илья, заключается в следующем. Когда несколько лет назад наши пути с профессором Рудиным разошлись, мы всё-таки поддерживали связь, консультировали друг друга, подпитывали друг друга информацией каждый из своей области… я продолжал исследования, и в какой-то момент они вывели меня… м-м-м… вывели меня к некоей неожиданной точке понимания, которая мне – точнее, нам с Рудиным – показалась весьма интересной и важной…

– О чём вы, доктор? – спросил я, напрасно пытаясь отогнать волнение и мысли о происходящем, как о какой-то инициации.

– Я говорю о проекте, из-за которого мы с Рудиным сочли за лучшее, чтобы я отошёл в тень, перестал преподавать в университете и слегка законспирировался, – Кэлинеску хохотнул, – здесь, в этом загородном доме… И причина тут даже не в научном соперничестве, не в патентах или в чём другом подобном. Предосторожность – вот причина. Дело в том, что мы пока только нащупываем суть феномена, и не до конца ясно, каким образом можно было бы воспользоваться результатами наших исследований…

– Так что же это за проект, что за феномен?! – нетерпеливо воскликнул я.

– Вы, Илья, конечно, знаете о деятельности академика Натальи Бехтеревой…

– Само собой, ведь она долгое время возглавляла наш Институт Мозга.

– С её трудами, взглядами, вы, вероятно, также знакомы. Может, помните у неё такую фразу: «Тайна смерти заключается в человеческом сознании»?

– Ну, допустим, – произнёс я, слегка нахмурившись: во-первых, не хотелось признаваться, что Бехтереву не читал, а во-вторых, непонятно было, к чему оно, это прозвучавшее изречение.

– А что, если бы я перефразировал её слова, и сказал бы, что в человеческом сознании заключается тайна бессмертия? Что вы на это скажете?

– Скажу, что пока ни черта не понимаю, куда вы клоните, – со вздохом ответил я, и добавил, – и ещё скажу, что не возражаю против вашего предложения насчёт кофе.

– Вот это верно! – весело сказал Кэлинеску и встал к плите. – Знаете ли, я бы рекомендовал вам пересмотреть ваше убеждение о том, что кофе на ночь вредит… вообще, многие общепринятые взгляды требуют решительного пересмотра, что вам в ближайшее время и предстоит узнать самым наглядным образом… Вам маленькую? Или как у меня?

– Как у вас.

Отхлебнув бодрящий чёрный напиток, я обнял ладонью горячий керамический бочок кружки и выразительно глянул на доктора.

– Итак, продолжим, – кивнул он. – Мы остановились на предположении, что тайна бессмертия заключается в сознании. И, что хорошо, вы не стали на это возражать…

– В человеческом сознании, – уточнил я с нажимом на слове «человеческом» – больше для того, чтоб самому себе не казаться лопухом, послушно плетущимся вслед любой казуистике.

– Ну, друг мой, подобная конкретизация-то как раз и не столь важна в данном случае, как поймёте далее. Но как, каким образом? Что имела в виду Бехтерева и имеем мы? О каких механизмах речь и насколько они могут быть интересны и доступны для исследования? Давайте по порядку, то есть с определения понятий. Поскольку мы в нашем разговоре оттолкнулись от темы смерти, для начала зададим себе вопрос: а что это такое – смерть? По существу, смерть – это отсутствие сознания. А что такое сознание? Сознание – это отражающие процессы психики, это восприятие, протекающее во времени. Протекающее! Как поток воды. Не зря же сознание часто сравнивают с «потоком»; вам, Илья, известно выражение: «поток сознания», – Кэлинеску замолк, потом глотнул кофе и произнёс:

– Будьте добры, откройте кран.

Я непонимающе взглянул на него:

– Вы же только что наполнили чайник?

– Включите…

Пожав плечами, я встал и, подойдя к мойке, повернул кран. Шипя, в раковину хлынула плотная белёсая струя; я обернулся в ожидании дальнейших инструкций.

– Вот он, – этот самый поток воды, – сказал Кэлинеску, кивая на отворённый мною поток. – И какова его структура? Что он собою представляет? Как мы знаем, он ведь не сплошной, нашему зрению таким он только кажется, верно? На самом деле поток воды прерывист. Он состоит из ряда отдельных капель… Да вы садитесь, Илья, садитесь. И можете закрыть кран…

Я вернулся на своё место.

– Ну а раз поток воды состоит из ряда отдельных капель, что же находится между ними, между каплями?

– Ничего… ну, то есть, не «ничего», конечно, а – пустота… воздух! – ответил я.

– Да; «пустота»; зазор, – кивнул Кэлинеску. – То есть: частичка воды – частичка не-воды, пустоты; частичка воды – частичка не-воды, пустоты. Таким образом, поток воды – это не сплошная структура, это попеременное чередование частичек воды и частичек пустоты. И, коль скоро у нас нет причин отказываться от аналогии между потоком воды и «потоком сознания», мы сейчас разовьём эту аналогию. Если поток воды – дискретный, несплошной и состоит из частичек, между которыми есть зазор, то допустимо предположить, что и «поток сознания» – тоже несплошной, тоже состоит из частичек, между которыми есть зазор? То есть: частичка сознания – частичка отсутствия сознания, частичка сознания – частичка отсутствия сознания…

– Как это? – спросил я.

– Ну вот вам наглядная иллюстрация такого предположения: сон. Ведь сон – это как раз, условно говоря, отсутствие сознания, так? Когда человек спит, он не воспринимает окружающее, он ничего не помнит, не фиксирует, не осознаёт собственного существования, не воспринимает течение времени – то есть его сознание словно бы отсутствует. И таким образом, чередование сна и бодрствования, или, иначе говоря, чередование попеременного присутствия и отсутствия сознания, наглядно показывает нам, что сознание – «поток» не сплошной, а, действительно, прерывистый! А частицами этого потока как раз и являются то присутствие сознания – бодрствование, то отсутствие сознания – сон. Ну, точнее, конечно, в данном случае было бы употребить не слова «частицы сознания», а слова «периоды сознания» – но тут мы на время сознательно пренебрежём точностью выражений для удобства; будем считать, что здесь разноречие, подобное разноречию в физике столетней давности, когда говорили, что квант – это одновременно и частица, и волна. Так и здесь: составляющая сознания – одновременно и «период», и «частица».

Доктор хлебнул кофе, и продолжил:

– Теперь давайте двинемся дальше в нашем рассуждении. А для этого вернёмся к примеру с водой, и вспомним, что капли – то есть частички воды, которых мы не видим, видя только струю, – тоже не сплошные! Капли-то, в свою очередь, как мы знаем, тоже дробятся на меньшие капли, а те, в свою очередь, также составляются из ещё меньших частичек – из молекул. И перекидывая подобное дробление с частиц воды на частицы сознания, иллюстрацию которых мы назвали выше – это сон и бодрствование, – разве не логично было бы считать, что «частица сознания» – назовём так, повторюсь, – условно, период бодрствования – тоже не сплошная, тоже состоит из частиц меньших? Получается, что, даже когда человек бодрствует, его сознание, которое мы с вами в период бодрствования воспринимаем как сплошное – всё-таки не сплошное! И в период бодрствования сознание разделяется на мелкие частицы, на периоды «присутствия» и «отсутствия» сознания. Но частицы эти такие мелкие, что мы их не можем фиксировать, мы их попросту не замечаем. Точно так же, как вы, Илья, не видели сейчас невооружённым глазом мельчайшие частички воды, её молекулы, которые, тем не менее, существуют, а видели только струю из под крана, кажущуюся сплошной. И получается, что, бодрствуя, мы, сами того не замечая, спим-бодрствуем, спим-бодрствуем, сознание включается-выключается, включается-выключается…

– И что из этого следует? – спросил я.

– Это доказывает дискретность, прерывистость, делимость сознания. И так же, как структурируется любой объект материального мира, структурируется и такое явление, как сознание. Если мы двинемся «вниз», или, точнее, вглубь по «лестнице» структурирования материи, то от физических сочленений того или иного конкретного материального предмета, от сочленений, видимых глазом, мы перейдём к химическим элементам, составляющим этот предмет, дальше, от них спустимся на молекулярный уровень, затем на атомарный и, наконец, упрёмся в мельчайшие «кирпичики» материи – в элементарные частицы… Такой же путь мы можем проделать и в сфере сознания, поскольку мы с вами только что договорились, что оно тоже делимо.

– Да, и что же?

– А ведь если по лестнице можно пройти вниз, то по ней же можно пройти и вверх, так ведь?

– Конечно!

– Но если мы пойдём вверх, то на определённой «ступеньке» этой «лестницы» мы перестанем видеть окружающие объекты, они перестанут быть доступными нашему зрению. То есть, мы видим этот стол, видим этот дом, лес, поле до горизонта, – но вот увидеть целиком планету Земля, на которой находится и поле, и лес, и дом и стол – мы не в состоянии. И атомов, составляющих этот стол, мы тоже не можем видеть. Нашему человеческому восприятию одинаково недоступны слишком крупные или слишком мелкие «комплектующие» материи. То же самое можно сказать и о составляющих сознания, как вы думаете, Илья, а?

– Кажется, я начинаю понимать, почему проект называется «Матрёшка»… – задумчиво протянул я в ответ.

– Да, вы правы, – бросив на меня быстрый взгляд, сказал доктор. – Я сейчас привёл вам, как иллюстрирующий образ «лестницу», но точнее, конечно, образ «матрёшки», поскольку движение, дробящее Сознание, как целое, направлено внутрь – или наружу…

– Открыв матрёшку, мы обнаружим в ней ещё одну, а в той – ещё одну…

– …Или, наоборот, – на внешнюю, на ту, которая нам представляется «верхней», основной, – нам ничто не мешает «надеть» ещё одну, ещё, и так до бесконечности. Попробуйте вообразить, Илья, что вы смотрите в раскрытую матрёшку, внутри которой ещё несколько матрёшек одна в другой, и с каждой, так же, как и с внешней, снята верхняя половина… вообразили?

– Более или менее, и что?

– И что в этом случае предстаёт вашим глазам, какой вид?

– Ну… краешки пустотелых фигурок… то есть несколько ободков, кружочков, один в другом… – проговорил я, вспоминая матрёшек, стоявших на столе в кабинете Рудина.

– Вот! Круги – один в другом. Словно в воду камень бросили, и от этого волны кругами расходятся, похоже?

Я подумал, что частенько именно таким образом схематично изображают… радиоволны?!. Чёрт возьми, ну конечно! Это же такой очевидный символ… пульсация, частота обновления…

– Полагаю, тот, кто в древности создал эту игрушку – матрёшку, я имею в виду – хотел выразить именно те соображения, что сейчас посетили вас, друг мой, – внимательно и глубоко взглянув на меня, произнёс Кэлинеску.

– Очень возможно, доктор, но, должен признаться, я пока весьма смутно понимаю, к чему вы ведёте…

– А вот теперь, друг мой, мы и подошли к той точке, с которой начинается самое главное… – проникновенно и серьёзно произнёс Кэлинеску.

Он сделал паузу – настолько торжественную и многозначительную, что у меня мороз по коже пробежал.

Промочив горло парой глотков уже остывшего кофе, Кэлинеску продолжал:

– Итак, подытожим – к чему же мы пришли?

И он лекторской скороговоркой зачастил:

– Раз сознание, как течение воды, – несплошной процесс, и состоит из частиц, а частицы более крупные сами состоят из частиц более мелких, то получается, что, кроме частиц, которые раздробляются, мельчают, есть и другие частицы, крупные, которые, наоборот, укрупняются, складываясь из мелких. И если мы не воспринимаем смену присутствия-отсутствия мелких частиц сознания в течение периода бодрствования, ты мы точно так же не можем воспринимать и смену присутствия-отсутствия более крупных частиц сознания – более крупных, чем, скажем, такие частицы, какими мы уговорились условно считать наше дневное бодрствование и ночной сон. Теперь вопрос, Илья: а какую частицу сознания мы могли бы считать более крупной, чем период дневного бодрствования?

– Н-ну… не знаю… Может быть… жизнь? – предположил я.

– Браво! Только что ж так неуверенно? Ну конечно, это жизнь, вся человеческая жизнь от рождения до смерти. Жизнь – это «бодрствование», смерть – это «сон». Но если смерть – это сон, то есть пустота, зазор между крупными частицами потока сознания, частицами, которыми является жизнь, то ведь, чёрт побери, по логике-то, за смертью, за этим зазором, должна идти следующая, очередная «порция», частица жизни, то есть очередное «включение» сознания?! Ведь мы же только что договорились, что на внешнюю матрёшку можем «надеть» ещё одну, более крупную, а потом ещё одну, ещё более крупную и лишь по этой причине – пока что нами невоспринимаемую?! – громовым голосом полуутвердил, полувопросил доктор.

Я молчал, захваченный его возбуждённой, но такой стройной схемой.

– И вы… вы имеете причины полагать, что… – не выдержав молчания, промолвил я робко, боясь спугнуть или направить мысль по не той траектории.

Кэлинеску, улыбаясь и блестя глазами, энергично закивал головой.

– Поэтому – «Перезагрузка»? – спросил я.

Доктор кивнул.

– Вот примерно таким путём мы с Рудиным и вышли к схеме, которая, оформившись, стала теоретической базой проекта. Я, разумеется, дал вам объяснение в упрощённом и усечённом виде – иначе и невозможно кратко пересказать все раздумья, расчёты, построение математических моделей возможных нейровиртуальных процессов и лабораторные опыты, – словом, всю колоссальную исследовательскую работу, которую мы провели совместно с вашим шефом, Михаилом Потаповичем. Но, в общих чертах, я думаю, вы уяснили себе суть, направление и, может быть, даже и некоторые возможности…

Я помолчал. Непросто было сразу переварить услышанное. Но как профи в сфере психовиртуальных технологий я примерно представил себе, к каким перспективам рассуждения Кэлинеску могли бы вывести в сфере манипуляций сознанием и самой жизнью и масштабного воздействия на них, учитывая стремительно осваиваемое сейчас психополе. Вероятно, не за горами время, когда произойдёт подключение, вливание большей части населения в Психонет и психологическое «срастание» с ним.

Меж лопаток у меня мороз пробежал – я представил, что при определённом раскладе вполне стало бы возможным одним поворотом вентиля, словно на электростанции, психически «обесточить» население целого города…

– Теория стройная и интересная. Но насколько далеко вы продвинулись практически, доктор? – спросил я.

– Достаточно далеко, чтобы за нашими разработками начали охотиться…

В подробности я пока не буду вдаваться, увы, нет времени. Но вы должны будете помочь мне защитить проект «Матрёшка. Перезагрузка». У нас есть основания предполагать, что этот проект, выпестованный в недрах русскообразного психополя, именно по этой причине несёт функции корневой папки всей русской части Психонета, то есть – всей Русской Души! Поэтому кое-кто на Западе, я знаю, считает даже, что именно в проекте «Матрёшка. Перезагрузка» и заключена пресловутая загадка Русской Души, то бишь все её управляющие коды… Так ли это – пока вопрос. И тем не менее, мы должны быть крайне осторожны, ведь речь о потенциально безграничных возможностях управления психополем… Думаю, нет нужды объяснять, насколько это серьёзно и каким образом может быть связано с национальной безопасностью России?… В настоящий же момент уже достаточно ясно, что сила и пролонгируемость Русской Души – в чистоте её обновления, возобновляемости её духовных волн, частиц её духа, по образцу матрёшки…

– В «чИстоте обновления»?… Вы, наверное, хотели сказать – «в чАстоте»? – прервал я доктора. Он улыбнулся:

– Полагаю, вы верно поняли сказанное, Илья! Важна не буква, но дух… И добавлю, что, возможно, через русскую «Матрёшку» доступны управляющие коды и других сегментов Всемирной Психосети, – в ходе исследований была замечена конгруэнтность и экстраполируемость психопрограммных свойств «Матрёшки» по отношению к содержимому корневых папок других частей Психонета. То есть её персональные характеристики настолько разнообразны и всеобъемлющи, что применимы и к другим сегментам Всемирной Психосети. И если ранее специалисты нашего с вами профиля для ремонта неполадок указывали, как наилучшие, известные вам алгоритмы вроде «Шведского чуда», или «Китайской модели», или «Западной тропы» – для излечения файлов, например, – то теперь время говорить об универсальности «Русского пути»…

Кэлинеску перевёл дыхание, и заявил:

– Итак, Илья, вы, как специалист, должны будете как следует потрудиться, чтобы защитить центральное ядро, святая святых Русской Души – проект «Матрёшка. Перезагрузка». С этой целью Рудин и направил вас ко мне. А для того, чтобы ваша помощь могла состояться, вначале вам необходимо ознакомиться с определённой психопрограммной платформой. Идёмте, я вам кое-что покажу, – поманил меня рукой Кэлинеску.

Я встал и направился за ним из кухни.

В прихожей доктор подвёл меня к простенькой деревянной дверце в стене; она была окрашена белым и выдвигалась, как в купе; за такими дверцами обычно скрываются кладовки.

Кэлинеску открыл дверцу, с шорохом и тихим звяканьем алюминиевых «плечиков» сдвинул в сторону одежды, свисающие с вешалок, и жестом указал во тьму:

– Прошу!

 

САЙТ 28

– Доктор, а это обязательно? – спросил я, послушно следуя за его шагами, раздающимися передо мной во тьме коридора.

– Что именно?

– Ну, – вот это… блуждание в непроглядной темноте… по лабиринтам сознания, так сказать… Вы мне хотя бы скажите, когда мы выйдем в психопространство…

– Блуждание обязательно, учитывая специфичность того, что я вам хочу показать. Да, собственно, мы уже в психопространстве. Что, удивлены? Вы вот, сыронизировав насчёт «лабиринта», не целясь, попали в точку: лабиринт – непременная часть данного мыслеобразного конгломерата. И весьма характерно, что вы не заметили перехода, это лишний раз иллюстрирует то, насколько мы все по уши в привычных, стереотипных представлениях и банальных словоборотах, насколько они неотделимы от нас и насколько мы привыкли к ним, так, что в обыденности и не замечаем, когда отделяемся от наших личных форм восприятия и выражения и погружаемся в публичное психопространство. «Лабиринты сознания» – сколько раз вы, как и многие другие люди, встречали данное выражение? Ну, вспомните – книги, фильмы, разговоры… Или вот ещё, скажем, – «тайники подсознания». Мы как раз на подступах к ним… Осторожно, здесь ступеньки!.. – воскликнул доктор, но было поздно – я уже споткнулся, чертыхнувшись и больно подвернув ногу.

– …Ну а маленькие неудобства вроде темноты вполне терпимы. Не ушиблись?

– Да ничего…

– Это ещё удача, что я нашёл такой простой и безопасный путь, чтоб подобраться к нашей цели! – доктор хохотнул, голос его прозвучал гулко в сыром пространстве коридора.

– Значит, есть другие пути, опасные? Что там?

– Ничего весёлого, можете мне поверить. Психодизайн варьируется, но, я думаю, быть разодранным в клочья Цербером, или раздавленным гидравлическим прессом, или вспыхнуть, как литр бензина в костре, – всё это одинаково малоприятно, согласитесь?

– С этим трудно не согласиться, – поёжившись и начиная слегка волноваться, подтвердил я. – Но отчего ж всё так сурово?

– А что вы хотели, друг мой? Учитывая, до какой степени людям дороги их привычные представления и до какой степени они за них цепляются, неудивительно, какие охранительные механизмы в процессе эволюции были выработаны в совокупном психопространстве. Или в Психонете, как вы именуете сей феномен в вашем Институте… – доктор остановился, причём так резко, что я налетел на него, слегка толкнув в спину.

– Вот мы и пришли, – произнёс он.

Я немного посторонился, и осторожно вытянул правую руку вперёд. Пальцы мои коснулись шероховатой и неровной поверхности – кажется, бетонная стена. Похоже, мы находились в узком тупике. Едва я открыл рот, чтоб задать вопрос доктору, как стена, словно ветхая мешковина, неровно разорвалась в нескольких местах, и на нас хлынул свет.

Прищурясь, я заслонил глаза ладонью. Впрочем, свет показался слишком ярким только оттого, что наши глаза успели привыкнуть к темноте. Проморгавшись, я обнаружил, что мы, действительно, стоим в тупике, перед стеной, неровной и серой, как кус халвы. Из стены, на высоте примерно двух с половиной метров, одиноко рос патрон с электрической лампочкой. Она освещала вмурованный в стене металлический квадрат – тускло поблёскивающий, с торчащим на короткой ножке миниатюрным подобием корабельного штурвала.

– Похоже на сейф, – заметил я.

Кэлинеску улыбнулся, протянул руки и, взявшись за «штурвал», повернул его влево.

Тут же, чуть повыше над штурвалом выпрыгнула голографическая объёмная надпись, висящая в воздухе, но выглядящая выдавленной на металле:

– Добро пожаловать в кладовую человеческих представлений и заблуждений! – торжественно провозгласил Кэлинеску, и с усилием потянул на себя дверцу. Она подалась с тяжелозвучным лязгом, явив взору чёрный квадрат проёма. Перекинув ногу через его край, мой поводырь перелез в проём, а я последовал за ним.

Перед нами вытянулся длинный пустой коридор, освещаемый сверху голыми, без плафонов, редко расположенными лампочками. Далеко, в темноте терялся конец коридора, и он выглядел бы совсем скучным, если бы однообразие серых бетонных стен не разбавлялось одинаковыми коричнево-бурыми прямоугольниками дверей, идущих через промежутки метров в шесть, причём только по одной, правой стороне.

От царящей вокруг тяжелой, подземной прохлады мои лопатки ознобно передёрнуло.

– Впечатление, будто мы в подвале, – сказал я, проверяя свой голос.

Как только я это произнёс, сильно запахло сырым картофелем – действительно, словно в подвале или погребе.

Кэлинеску внимательно взглянул мне в лицо:

– Вы здесь поосторожнее с воображением. Иначе можете вовлечься в чужую мыслемассу, а это всё равно, что попасть в топкую болотную трясину – если рядом некому помочь, не выберетесь… Мы здесь пока в качестве наблюдателей, поэтому постарайтесь расслабиться и просто смотреть, не давая волю эмоциям, – с этими словами Кэлинеску, взяв за локоть, подвёл меня к ближайшей двери.

Дверь, каких много в любом подъезде любой городской многоэтажки, она отличалась от обычных лишь тем, что на месте ручки на коренастом черенке торчал знакомый уже сейфовый «штурвал», только поменьше.

Доктор резко повернул «штурвал».

Дверь сама открылась внутрь, оттуда на нас немедленно хлынули слои сизого словно бы сигаретного, дыма, или пара, окутавшие нас, как в банной парной. Мы не делали шагов внутрь, однако, когда не имеющий запаха «дым» развеялся, мы обнаружили себя вне коридора.

Вокруг нас обнимало просторное светлое пространство, наподобие спортзального. Затем оно стало словно бы съёживаться, и вот мы уже находились в относительно небольшой комнате… вроде кухни… да, точно, судя по обстановке – плита, настенные шкафчики, мойка, – это была кухня.

За столом сидели двое мужчин. Между ними, на застилавшей стол красно-коричневой клеёнке в крупную тюремную клетку, находилась плетёная тарелка. Хлеба в ней не наблюдалось, зато крошек было полно. Рядом лежала некрашеная и потемневшая разделочная доска с криво вонзённым в неё ножом, и наструганная до половины палочка тёмно-розовой колбасы в мелких белых глазках жира. Перед каждым из мужчин стояла уныло-синяя рюмка с толстым донышком.

– Ну, – закипел там чай уже, или как?! – нетерпеливо воскликнул один из мужчин.

– Закипело, закипело, – спокойно, но зловеще ответил второй, поднимаясь и снимая блестящий никелированный чайник с плиты. – Давно уж накипело и закипело… – продолжил он, поднося фырчащий и булькающий чайник к столу и наклоняя его носик. В рюмку второго мужчины хлынула чайно-коричневая жидкость. Первый налил также и себе, и сел. Второй поднял рюмку и спросил:

– Ну что, – за Них?

– Само собой, – за Них! А то ведь на кухне, за столом да за рюмкой чая – и какая ж у интеллигентных людей может быть беседа без Них?! Конечно, за Них!

Мужчины чокнулись и, задрав кадыки, опрокинули в себя пойло. Тут я заметил, что их облик изменился – у обоих на носу появились очки, а на шее – галстук. Но почему я не увидел этого сразу, как только вошёл?

– Да-а… И ведь посмотри-ка – ведь везде и всюду Нихи проникли… – задумчиво проговорил первый.

– Особенно на эстраде много Них, – ясное дело, работать-то они не любят… Вон, на днях в газетке – статейка: – Ипполит Гадалкин, оказывается, тоже из Них!

– А политика? – подхватил второй с готовностью хмельного воодушевления.

– Не стоит здесь задерживаться, – в голосе Кэлинеску прозвучала слегка презрительная нотка. – Дальше нас ждёт кое-что более интересное. Идёмте!

Мы покинули кухню. Как это получилось, я не понял, просто мы вновь оказались в коридоре.

Вслед за доктором я приблизился к следующей двери.

– Давайте-ка заглянем для начала вот сюда, – произнёс Кэлинеску.

Резкий поворот «штурвала», дым – и мы оказались помещении, напоминающем фабричный цех.

– Похоже на конвейер, – кивнул я на длинную, с механическим жужжанием движущуюся вдаль ленту, сплетённую из металлических сочленений, колючих колёс, винтов и других деталей.

– Так и есть, – кивнул Кэлинеску.

Над лентой, словно мост на сваях, нависало неподвижное длинное сооружение. Движение ленты на пару секунд приостановилось, затем возобновилось, и я увидел, что на ленте через равные промежутки появляются какие-то корзины… или нет, своей ветвистой «лохматостью» эти предметы скорее напоминали гнёзда аиста, только почему-то квадратной формы.

– Вот здесь и производятся квадратно-гнездовым способом штампы массового мышления, – раздался сбоку голос доктора.

Тут же из нависавшего над лентой сооружения выдвинулся вниз металлический стержень, оканчивавшийся массивной квадратной «подошвой», на которой я успел заметить чеканный рисунок. «Подошва» с грохотом пришмякнула «гнездо», из него тотчас же выпорхнуло облачко пара, взвилось над конвейером, но скользнуло под его беспощадно скрежещущие, неотвратимо вращающиеся колёса, словно утянутое пылесосом или вытяжкой.

– Подойдите ближе, посмотрите! – скомандовал доктор.

Нерешительно шагнул я вперёд – уж больно угрожающей казалась эта странная машина, жужжащая и ритмично грохающая. Я остановился, но доктор настаивал:

– Ну же, не бойтесь! Это важно; ведь всё, что мы можем увидеть за любой из дверей этого Банка, вышло именно из этой его части. Вот вы боитесь приблизиться – а ведь и ваши мысли, и мои, в большой степени обязаны своим существованием этому конвейеру.

Вспомнив, что мы в действительности находимся в психовиртуальном пространстве, где нечего бояться физических повреждений, я двинулся смелее.

– Гляньте-ка, наши знакомые! – со смехом указал доктор на очередное облачко, прошедшее штамповку и проплывающее мимо нас из гнезда. Я устремил на него взгляд, и, напрягая зрение, увидел в клубах пара колеблющиеся, как отражения на воде, и наплывающие друг на друга, словно в киноколлаже, движущиеся изображения. Приглядевшись к этому «фильму», я узнал мужчин из предыдущей комнаты, которые обсуждали происки таинственных Них. Поверх изображения, подобно титрам, плыло беспорядочное нагромождение слов:

ГРТБ-содружество дыроколы лионских храбрецов

реют МУССОНЫ враждебные

ВСеСвЕТНЫе оговорки

сумеречное представительство

Гусь – к молотку! продакшн Святой Гусь

гей ПРОрабов, спасай ежов!

– Что за галиматья??. – вопросил я в недоумении.

– Это облако тэгов. Но вы правы – галиматья редкостная. Это изделие бракованное, но сформировалось давно, поэтому на его исправление уйдёт немало времени… А пока, сами видите, воспроизводится как есть, почти без изменений.

– Как в народе говорят – «кривой софт долго живёт», – кивнул я. – Скажите, доктор, а как… как сформировалась эта… (я чуть не сказал «машина»)…психопрограмма? – спросил я, широким жестом указав на конвейер.

– Есть свои догадки? Вы ведь понимаете, где мы находимся…

– Вероятно, в результате совокупных мыслительных операций множества людей?…

– Разумеется. Как вы должны помнить из лекций вашего шефа, в формировании подобных психоинтеграций принимают участие порой целые поколения самых разных людей в течение длительного времени. И мы с вами, усваивая определённые образцы мышления и поведения, тоже автоматически воспроизводим и подпитываем эту «машину», иногда, – и довольно часто – даже против своего желания…

– Но кто-то же дал толчок для начала формирования?

Кэлинеску усмехнулся:

– О, любопытство молодости! До исходного кода в интеграции такого уровня докопаться очень непросто.

– Но ведь есть конкретный визуальный образ, – я кивнул на конвейер, – разве это не даёт подсказку в поиске путей к исходному коду?

Кэлинеску покачал головой:

– Илья, Илья!.. Вы же знаете, что мыслеобразы – величина переменная, ведь образ, как и вообще образное мышление – это способ сжатия информации. Вы видите конвейер, а кто-то другой – нечто иное. Главное здесь, – это…

– …Повторяемость, однообразие, стандартизация, механистичность… – опередил я доктора, не отрывая взгляда от работающего конвейера.

– Да, и много ещё других характеристик, – подтвердил доктор, и добавил: – Ну, идёмте дальше, на следующий сайт.

 

САЙТ 29

И вновь я упустил момент и не заметил, как мы очутились в коридоре. Доктор повернул штурвал очередной двери; мы проникли в помещение, ничем не отличающееся от предыдущего – только конвейер здесь, издавая вхолостую гроханье и жужжанье, не двигался, и в гнёзда, стоящие на ленте, не обрушивались штамповочные лапы. Зато в этих гнёздах копошились… аисты, да-да! Не зря мне в предыдущем цехе, при первом взгляде на эти ветвистые изделия вспомнились аисты.

Мы сделали несколько шагов, и доктор остановил меня, тронув за локоть.

– Это лучше видится на расстоянии, – пояснил Кэлинеску.

Аисты не обращали на нас внимания, что было заметно. Тем не менее, когда мы приблизились и остановились, эти крупные, белые, как куры, птицы, словно спугнутые нами, снялись со своих гнёзд и, вспархивая, похлопывая крыльями и крича, стали выказывать намерение куда-то лететь. Это продолжалось с минуту.

Наконец, их беспорядочный гвалт утих, и они, сбившись в довольно организованную тучу, действительно, разлетелись – все птицы, кроме одной, оставшейся сидеть в своём квадратном гнезде. Куда и как пропали остальные в закрытом цехе – я не успел сообразить, поскольку меня отвлекло то, что стало происходить далее.

Птицы вернулись; они осыпались дождём над нашими с доктором головами из-под потолка цеха, дождём шелестящим, но безмолвным, потому что каждая птица несла в клюве перевязанный платок, оттягивающий их длинные шеи тяжестью кого-то свёртка.

– Что это?… Они что, дрессированные? – спросил я.

– Очень хорошо вышколенные, – кивнул Кэлинеску, и, вытянув руку, воскликнул: – Смотрите!

Аисты подлетали к своим квадратно-гнездовым жилищам, и из несомых ими свёртков туда выкатывалось по нескольку яиц.

Птицы усаживались на них и, поворочавшись, постепенно все до одной утихомирились. Беспокойство проявлял только тот аист, который никуда не улетал с остальными.

Он вертел головой, издавал какие-то свои птичьи реплики. А его соседи, сначала недовольно отмахивавшиеся от него крыльями, затем стали покрикивать, а после и вовсе подпархивать к нему и долбить его клювами по голове. Только это и заставило беднягу вынырнуть из своего гнезда. Хотя, возможно, не только это – гонимый всё время поглядывал на одну из птиц, которая, несмотря на то, что я не различал их пол, показалась мне самкой, – менее крупная и более грациозная, чем гонимый. Она не приближалась к гонимому, но между ними явно чувствовалась некая связь – в том, как гонимый вытягивал свою шею в сторону самки, в криках гонимого, обращённых к ней, и в её выделяющемся на общем фоне равнодушии к этим крикам.

Что явилось главной причиной – равнодушие самки или обструкция всех прочих аистов, не возьмусь определить, но только гонимый, пытавшийся пробиться сквозь рой прогоняющих его драчунов к своему гнезду, вдруг передумал, и взмыл под потолок, пропав из вида.

– Что это было? – задрав голову, полюбопытствовал я.

– Ну что же вы, Илья? – укоризненно покачал головой Кэлинеску, и тут же спохватился:

– Ах, да!.. Вы же, вероятно, работали только с русскообразным сжатием, а здесь архиватор более универсальный…

Тут улетевший аист, неожиданно и с криком спланировал из-под потолка. Он вернулся, неся, так же, как и перед ним прочие, свёрток.

Остальные птицы теперь не трогали его, ни одна из них не попыталась напасть и клюнуть блудного аиста. Видимо, они одобряли его поступок.

Аист же, подлетев к своему домику, довольно неаккуратно вывалил из свёртка три яйца в пегую крапинку. Одно из них перекатилось через лохматый край гнезда, рухнуло вниз и раскололось. Аист, как и его собратья, уселся на оставшихся два яйца.

Вскоре успокоившиеся птицы вновь загомонили: начали вылупляться птенцы. Постепенно разросся писк и гвалт, заполнивший собой весь зал.

– Глядите! – воскликнул доктор.

Я повернул голову в направлении его указующей руки.

В другом конце зала пестрела груда разноцветных мелких предметов, которую я раньше не заметил. Приглядевшись, я разобрал, что это… маленькие автомобильчики! На кой чёрт они здесь? Обычные детские игрушечные машинки, всех мастей и форм.

Аисты шумными группами устремились к этой игрушечной куче; вели себя они при этом так же возбуждённо и беспокойно, как когда отправлялись за свёртками с яйцами. Только одна из птиц вертела головой и с явным непониманием наблюдала поведение соседей. Да, этот был тот же самый аист.

Пока прочие, галдя и отталкивая друг друга, подскакивали возле кучи игрушек, торопливо, словно лягушек из пруда, выхватывая игрушечные машинки из кучи, отщепенец нашёл себе занятие поинтереснее.

Склонив голову набок, словно петух, разглядывающий червяка, он внимательно изучал пищащих птенцов в своём гнезде. Затем, словно ножницы, широко разинул клюв – и заглотил одного из птенцов.

Другие аисты тем временем уже возвращались с добычей – у кого-то в клюве была зажата пластиковая гоночная машинка, у кого-то металлическая грузовая с облупившейся краской.

– Дети птичьи, а игрушки – почему-то человеческие… И вообще, у того, кто писал эту психопрограмму, руки, извиняюсь, из задницы растут – птенцам нужнее червяки и личинки, – пробормотал я.

Кэлинеску молча улыбнулся.

Аисты, поскидав свою добычу в гнёзда, устроились рядом с птенцами. Казалось, им ничего больше не нужно в этой жизни – такими успокоенными и умиротворёнными они выглядели.

Но нет – то ли заскучав, то ли ещё по какой-то причине, они вдруг стали развлекаться странным образом. Вы не слышали, как смеются птицы? Я тоже. Но крики их напоминали смех: «Кха! Кха! Кха-кха!» При этом птицы, вытягивая шеи, смотрели в одну сторону – на аиста, склевавшего собственного птенца. Тот вертел длинноносой головой, поглядывая чаще, чем на других, на давешнюю «даму», потом, спружинивая длинную шею в букву «s», прятал голову то под одно, то под другое крыло, пытаясь спастись от надоедливого гама. Наконец, он не выдержал, и, взмахнув крыльями, взлетел.

Покружив под потолком, он направил свой полёт к куче игрушек. Спикировав к ней, он коснулся пола лапами, как шасси, и в три подскока, словно кукурузник на поле, остановился.

Прочие птицы, все, как один наблюдавшие за ним, замолкли, словно по команде.

Аист, бродя возле заметно поредевшей кучи игрушек, казалось, высматривал и выбирал. Потом он развернулся и, высоко поднимая ноги, направился в противоположную сторону.

Другие аисты, восседающие на своих гнёздах, тут же вновь подняли гвалт. Отщепенец остановился, потоптался нерешительно, и вернулся к куче игрушек.

В этот момент сверху, из-под потолка, раздался звук – оглушительный короткий свист, напоминающий помеху при настройке концертной аудиоаппартуры.

Аисты замерли и съёжились. Затем вяло, словно нехотя, по одному начали покидать гнёзда.

Те, кто взлетал, выглядели и вели себя так, словно их выгоняли из гнёзд. Они медленно и низко над гнездом совершали круг, пытались сесть в него, но тут же, словно током отпугнутые, вспархивали, крича негромко и печально, вновь кружили. Затем всё повторялось, и, видимо, поняв, что теперь уже не удастся усидеть на прежнем месте и смирившись с этим фактом, птицы поднимались выше, выше.

Из их беспорядочного кружения в воздухе начали заметно выстраиваться правильные линии. И когда они совершенно ясно оформились в две колонны, птицы, медленно и широко взмахивая крыльями, направили свой полёт к углу под самым потолком.

Если напрячь зрение, там можно было разглядеть нечто вроде вентиляционного люка без решётки, это был просто чёрный провал, который засасывал птиц.

Они явно не желали туда лететь, хотя и направлялись именно к люку. Но перед ним каждая птица притормаживала полёт, и весь её вид – трепещущие с хлопаньем крылья, поза, свидетельствующая о желании отпрянуть, – говорил о нежелании проникать в люк.

Несмотря на усилия птицы, её словно бы хватала и утаскивала внутрь невидимая рука.

– Не очень-то они хотят туда лететь… – заметил я.

– Хотят, не хотят – все туда улетят, – ответил доктор. – Идёмте! – торопливо потянул он меня за локоть.

Я двинулся за доктором, который быстро зашагал к выходу.

Очутившись в коридоре, доктор, не говоря ни слова, быстро подвёл меня к следующей двери и буквально втолкнул за неё.

Хотя предыдущий цех был велик, этот оказался просто огромен. Собственно, я даже не увидел ни стен, ни потолка, ничего, что как-то ограничивало бы это пространство.

Оглядевшись, я догадался о причине спешки доктора – очевидно, он хотел показать мне картину, которую я и увидел, взглянув вверх: высоко, в перламутровой ряби облаков, тянулись двумя линиями птицы, словно маленькие чёрные крестики, медленно машущие перекладинами.

– Неужели это те самые? – спросил я, запрокинув голову.

– Они, – ответил доктор.

Ниже, у горизонта я заметил ещё одну многочисленную стаю.

Птицы стремительно приближались к нам, то ли журавли, то ли тоже аисты, только эти были чёрные.

С другой стороны опять возникло живое, роящееся и колышащееся облако – очередная стая птиц, на сей раз жёлтых, затем ещё одна, – голубых, и все они, приближаясь к нам, совершали широкий вираж, взмывали ввысь и встраивались в тот, высокий, неторопливо-неостановимый полёт наших знакомцев из предыдущего зала, вливаясь в два потока, которые уходили вверх и вдаль, словно параллельные прямые, и я отчётливо видел, что вдалеке они всё-таки пересекались, как бы кто ни возражал против этого геометрического феномена.

– Идёмте дальше! – ещё более торопливо и нервно позвал Кэлинеску.

Я последовал за ним. Коридор, дверь…

 

САЙТ 30

Мы оказались в очень странном месте. Или, может, очень странно вдруг начало работать моё восприятие.

Я не могу назвать это место «залом» или «цехом», не могу сказать, какие предметы там находились. Я как-будто бы стал воспринимать окружающее какими-то иными органами чувств, о которых не ведал и которые никогда раньше у меня не действовали.

Впрочем, несколько впечатлений, отразившихся в моих привычных пяти чувствах, у меня всё же осталось.

Во-первых, мне показалось, что к месту этому малоприменимо понятие «масштаба», «размера». Из-за этого во всём моём существе попеременно возникало то ощущение восприятия невероятного, ужасающе гигантского простора, то ощущение собственной сжатости до масштабов молекулы, когда микротрещинки на пылинке, невидимо парящей в солнечном луче кажутся разломами земной коры и каньонами.

Зрение моё перестало что-либо значить, но мне представлялось, что там было темно.

И рождался также ещё один образ…

Когда-то мне приходилось бывать на подстанции, где, огороженные стальной сеткой, на бетонном фундаменте, как на престоле, неподвижно, одиноко и значительно, словно каменные истуканы острова Пасхи, возвышались огромные трансформаторы. Черепа со скрещёнными костями и восклицательные знаки на металлических одёжках предупреждали о высоком напряжении; в застылой тишине, окружавшей этот островок укрощённой электроэнергии, раздавалось угрожающее гудение, шедшее из глуби трансформаторов. Страх от соседства с опасностью сковывал, всё внутри тела напрягалось, как струна, натянутая предельно – до воя и потрескивания, и походка возле этих монстров становилась деревянной.

Подобное же чувство овладело мной в том месте, где я оказался сейчас – то же ощущение опасности от тесной близости с обнажённой мощью природных сил, бросающих меня, словно в дрожь, в непостигаемую вибрацию – от пылинки к космосу и обратно.

От страха из-за ощущения, что я нахожусь в каком-то невероятно огромном пространстве, без границ и опоры, словно в открытом космосе, я на мгновение закрыл глаза. А когда открыл их, то с перехваченным дыханием, как у человека, впервые собирающегося прыгать с парашютом и глядящего из открытой кабины самолета вниз, увидел, как слева и справа от меня, спереди и сзади, словно трассирующие пулеметные очереди, возникает нереально-кинематографическая иллюминация: многоцветные светящиеся пунктиры, образующие огромную клетку, в центре которой я сидел в откуда-то взявшемся кресле, нет, уже не просто сидел, а, сидя в кресле, двигался куда-то вперед. Движение ускорялось, затем оно резко пошло на подъем. Теперь я не чувствовал страха, мне было удобно и спокойно. Несмотря на все перемещения, я продолжал видеть боковым зрением Кэлинеску рядом со мной, но виделся его облик блекло, будто отражение в ночном окне. Внезапно я понял, что это не я движусь, а среда вокруг меня, состоящая из быстро меняющихся картин, будто я пролетал сквозь толстую стопу слайдов, переставая видеть предыдущую картину, будь то дико вогнутая среда или красочный неземной пейзаж, едва пройдя сквозь нее.

Затем «слайды» начали как бы рассыпаться, и это было грандиозное зрелище, яркое и необъятное, как северное сияние. Казалось, мир распадается на куски, на гигантские, переворачивающиеся и пронзающие друг друга пластины «слайдов» с объемными и движущимися изображениями.

– Вот она – Матрёшка! Всё, дальше нам нельзя, – сдавленно, словно из-под подушки, раздался голос Кэлинеску в этой нечеловеческой серой мгле.

У меня возникло ощущение какого-то ступенчатого «схлопывания»; я словно складывался, уменьшался, переходя с предыдущего уровня на уровень последующий, с каждым переходом вновь постепенно обретая привычные параметры слуха, зрения, чувства температуры и объёма среды, в которой я находился.

Наконец, возникло смутное ощущение, что мы с доктором спускаемся по пожарной лестнице. Почему именно так? Потому, вероятно, что мои ассоциации по последовательной траектории ссылок могли двигаться следующим образом: «трансформаторная подстанция» – «электричество» – «огонь» – «огонь плюс большое пространство» – «пожар» – «переход со ступени на ступень» – «пожарная лестница».

Спустившись с неё, мы спрыгнули вниз – момент прыжка преобразовался в выход через дверь в коридор.

Вновь мы стояли в прохладном пустом коридоре, у стены, вдоль которой вытянулся ряд одинаковых дверей.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался Кэлинеску, заглядывая мне в лицо.

– Нормально, – выдохнул я с усилием, дрожа от возбуждения, словно впервые опробовал какой-то головокружительный аттракцион вроде падения с небоскрёба на страхующем тросе.

– Тогда двигаемся дальше. Нужно осмотреть хотя бы половину цехов, ведь для настройки параметров защиты «Матрёшки» вам придётся частично изменять исходные коды большой – если не большей – части этих психопрограмм. Ну, это вы сами позже решите… Давайте-ка вот сюда заглянем, здесь мыслеобразы несколько нудноватые, но зато поспокойнее, чем там, где мы сейчас были, – с этими словами Кэлинеску повернул штурвал очередной двери.

Зал за ней был небольшим по сравнению с предыдущими, и напоминал какую-то канцелярию – столы с письменными принадлежностями, копировальные аппараты, шкафы со множеством выдвижных ящичков и табличек. Подойдя к одному из шкафов, доктор выдвинул узкий ящик.

– Картотека. Здесь хранится информация о паразитах мышления… – сказал он, хлопнув ладонью по длиннющему ряду дисков.

– О вирусах?…

– Да, о самых распространённых и самых стойких. Ну, о тех, которых люди передают друг другу при отключенном антивирусе – и, стало быть, без сканирования смысловой части HTML-образа, без обдумывания принимая за истину. Эти паразиты мышления нередко забавны и безобидны, но могут становиться опасными, если охватывают слишком масштабные и значимые домены людского психополя и укореняются в нём настолько, что это тормозит работу и остальных, незаражённых частей системы. У них есть гадкая способность отключать функции анализирования. Так что при всей их кажущейся безобидности, эти вирусы – как две стороны одного DVD-диска: на одной стороне комедии, а на другой – ужасы. Вот, взгляните, – доктор вынул и протянул мне диск. Встав сбоку и заглядывая в список, доктор с улыбкой читал вслух и саркастически комментировал:

– «Скучно жить, если знаешь всё наперёд» – а вы пробовали? «Я люблю тебя, потому что ты не такая, как все». А что, быть «такой, как все» – это так ужасно? Или вот: «Жить надо так, будто каждый день – последний». Вы только представьте, Илья, что было бы, если бы люди и впрямь следовали этим словам, какой апокалиптический бардак! А ведь эти слова воспринимаются как позитивный совет!

– А здесь что? – спросил я, взирая на боковой стеллаж.

– Здесь – психопрограммные шаблоны, сгруппированные и распределённые по различным сферам человеческой жизнедеятельности: образование, искусство, политика, и так далее… Вот, скажем, это – шаблоны в политике и общественной деятельности, – доктор указал на один из дисков, я мельком взглянул на перечень его содержимого. Внимание моё задержал один из пунктов списка: «Оппозиционность».

– Неужели тоже вирус? – постукивая по этому слову указательным пальцем, спросил я.

– Да, и ещё какой живучий! – отозвался доктор. – И, кроме того, для данного вируса практически нет границ, благо, что он прекрасно обживается в любой среде, не только в политике. Ну, скажем, взять кинематограф, или литературу: вы и сами вспомните множество фильмов, книг, в которых сюжет целиком строится на оппозиционности двух или более сторон – Монтекки враждуют с Капулетти, «физики» гнобят «лириков», воюют отцы и дети… Но активнее всего проявляется этот вирус, конечно, в общественно-политической жизни. Это самая живительная для него среда. И многие им заражаются ещё и потому, что подхватить вирус оппозиционности нередко считается чем-то привлекательным, даже почётным.

– Быть больным – почётно?! – поразился я.

– Да, да Илья, вы не ослышались. Думаю, вы и сами замечали, какой порою романтически-мученический ореол начинают видеть окружающие вокруг заражённого пользователя. Нынче быть оппозиционером – это даже модно, и это массовая мода. В людном месте если плюнуть, непременно попадёшь в оппозиционера. Поэтому я не оппозиционер – не хочу, чтоб на меня плевали, или чихали, – чревато: ведь этот вирус передаётся воздушно-капельным путём!

Я вернул диск доктору, а он взамен вынул и протянул мне другой:

– А вот это – шаблоны в искусстве… – Кэлинеску тронул пальцем на диске надпись «шаблоны кинематографа».

В воздухе перед нами выплеснулся и замелькал текст двух голографических столбцов, озаглавленных: «Стереотипные кадры» и «Фразы из кино». В первом столбце начиналось перечисление: «лицо плачущего персонажа за оконным стеклом, по которому текут струи дождя – 425 раз», «финальный поцелуй героев под аплодисменты – 1 353 раза»…

Я бросил взгляд на столбец: «Фразы из кино»: «Уау! – 4 638 раз», «Дом, милый дом – 8 392 раза», «Я люблю тебя – 53 256 раз», «Иди в задницу» – 128 234 раза…

Кэлинеску произнёс:

– Илья, не задерживайтесь, у нас мало времени…

Его голос прозвучал несколько неестественно. Будто он находился далеко от меня, а ведь он был рядом. Повинуясь невольному желанию удостовериться в этом, я оглянулся.

 

САЙТ 31

– Доктор?… Доктор Кэлинеску? – топчась на месте и поворачивая голову, я огляделся, ища моего провожатого, который, вероятно, куда-то вышел. Я сделал несколько шагов в направлении входной двери и вновь громко окликнул:

– Доктор, где вы?

Ответом было лишь жужжанье копировальной машины и шарканье моих подошв по бетонным плитам пола. Ну что за новости?! Бросил меня здесь и пропал…

Я раздражённо толкнул дверь, вышел, и дверь, порхнув от толчка, закрылась за моей спиной.

– Доктор Кэлинеску?… – голос мой прозвучал одновременно и гулко и скудно, как это обычно бывает в пустом и запертом пространстве.

По спине заворошились щекотливые мурашки: здесь было прохладно. Теперь я вновь стоял в коридоре.

Странным казалось, что через дверь из помещения штамповки мозгов сюда не доходит ни шороха. Ну и где же этот чёртов Кэлинеску?

Я подошёл к одной из дверей и, положив ладони на прохладный металл штурвала, попробовал его повернуть. Не поддаётся. Наверное, надо в другую сторону. Попыхтев немного, я убедился, что эту дверь мне не открыть.

«И что?!.» – раздражённо подумал я. «Мне его за каждой дверью искать, что ли?! Это просто невежливо!..»

Тем не менее я, оторвавшись от неподатливого штурвала, собрался попытаться проникнуть за следующую дверь. Но… следующей – не было. Как? Да вот так, очень просто – не было, и всё.

Мой взгляд упёрся в серую шершавую стену. Метр, другой, третий, дальше, дальше, голой серой лентой тянулась стена до самого поворота, где она сужалась и таял свет ламп, и неприятно густела темнота…

Я же прекрасно помнил, что, когда мы с доктором проникли в это «подземелье», по правой стене выстроился ряд дверей! Теперь же было только две…

Оглянувшись, я увидел, что ошибся – ни одной.

Я нервно хохотнул и погладил ровную шершавую поверхность. Да, это производит впечатление. Если не знать, что окружающее является дизайном некоего психопортала, от такого эффекта можно и умом слегка подвинуться.

Я с улыбкой обвёл взглядом коридор – серый пол, голые стены, скромный свет лампочек под потолком. Ватная тишина и подвальная прохлада.

– Доктор Кэлинеску, мне уже надоело торчать здесь одному! – крикнул я. «Му! Му…» – заглушенно торкнулось в воздухе короткое эхо.

Может, ему что-то срочно понадобилось в реале и он вышел из Психонета? Ну тогда что мне его здесь дожидаться?

Я выдохнул и, опустив лицо и прикрыв веки, начал сосредотачиваться.

Перед моими глазами возник и расползся во всё поле зрения «рабочий стол». Он почти весь был занят окном Психонет Эксплорера, в котором открывалась серая, словно набросок грифельным карандашом, картинка – уходящие в перспективу линии, образующие объём коридора, а на переднем плане фигурка человека, спиной прислонившегося к стене, опустившего голову и упершего ладони в чуть согнутые колени. Только почему он выглядит так, словно плечами подпирает потолок? И голову вроде из-за того и склонил, что шею выпрямить потолок мешает…Неужели завис?

Я быстро метнул курсор взгляда в правый верхний угол. Клик, клик, клик! Так и есть, – завис.

Войдя в панель управления, я попытался использовать парочку приёмов, но жутко мешали включившиеся по полной тормоза.

Перезагрузиться? Нет, в данном случае можно повредить систему, и я не знаю логин Кэлинеску.

Чёрт подери! Надо же так застрять!

Продолжать мыкаться в пользовательском интерфейсе не было смысла.

Я расслабился, и через несколько мгновений вернулся в психовиртуал.

Вздохнув, поднял голову. Коридор, всё тот же коридор. Почему же Кэлинеску не торопится мне помочь? А может… может, ему самому нужна помощь?! Что же могло случиться…

Я вспомнил странные события прошедшего дня, появление Кэлинеску, его упоминание преследователей… А вдруг эти самые преследователи явились в дом Кэлинеску? И если это так, что там, в реале, сейчас происходит, пока я тут завис в психопространстве?!. Я ведь не имею точного представления, что за люди следили за доктором, что им от него нужно и на что они способны ради своих целей!

Чёрт возьми, мне эта ситуация начинала сильно не нравиться… даже дыхание перехватило от волнения. Ну судите сами – я торчал в этом воображариуме и ни малейшего понятия не имел, что делается с моим физическим телом, и сколько времени эта неопределённость будет продолжаться!

Так. Надо успокоиться. По крайней мере, раз я могу хотя бы отчасти контролировать себя здесь, в психовиртуале, значит, с моим физически телом ничего особенного не случилось. Наверное, я сейчас сижу в кресле, в кухне или гостиной Кэлинеску, ладони мои покоятся на мягкой обивке подлокотников, а неподвижные зрачки открытых глаз отражают свет, стекающий с хрустальной бахромы люстры… доктор сидит напротив в двух метрах и…

Вспомнив об отсутствующем докторе, я вновь заволновался. А если он не появится? Как я отсюда выберусь?! Такое со мной было впервые, и я ничего не мог поделать. А впрочем – почему ничего?

Я оттолкнулся спиной от стены, начав чувствовать сквозь свитер, какая она холодная. Может, попробовать найти выход изнутри, непосредственно из мыслеобразного конгломерата?

Развернувшись и пройдя несколько десятков шагов, я вплотную приблизился к тупику, где был проём, через который доктор привёл меня в этот коридор. Но, как и от прочих дверей, сейчас здесь не виднелось ни малейших следов.

Развернувшись, я направился в противоположный конец длинного коридора, иногда касаясь ладонью сырой стены. Почему я сразу об этом не подумал?… Ещё несколько десятков шагов, толкающихся в тишину… последняя лампочка осталась за спиной, свет слабеет… Поворот налево.

Я приостановился.

Передо мной на стены мягко наползала глубокая тень, далее, вглубь поворота сгущаясь в абсолютно непроглядную черноту. Здесь коридор – или мне показалось? – был шире.

– Эй!.. – бросил я во тьму.

Эхо есть, но всё такое же – спёртое, краткое и глухое. Да, жаль, что у меня нет мотка верёвки, чтобы соорудить путеводную нить. А если бы и был, – за что её здесь прицепить? Разве только за лампочку, да вряд ли я до неё допрыгну. Однако надо двигать, вперёд, пусть и в полной темноте. Хотя – почему в темноте?!

Судорожно, как утопающий, хватающийся за соломинку, я сунул руку в карман джинс. Ну конечно, как я мог забыть?!

Вынув сотовый, я, не веря в удачу, всё же набрал номер Рудина. Нажал кнопку вызова… телефон разразился заливистым детским смехом.

Я стоял и бессмысленно таращился на освещённый прямоугольничек экрана, соображая, что у меня не было такого сигнала. Да и корпус моего сотового другого цвета… чёрт, – в руках я держал игрушку!

Ощущение, словно во сне, когда внезапно осознаёшь нереальность происходящего. Головокружение. Звонок-смех тем временем, докатываясь до определённой точки, спотыкался, и начинался сначала, с каждым разом замедляясь и понижаясь тембром до неприятной угрожающей интонации…

Я торопливо выключил телефон, не давая кошмару загипнотизировать меня, но с удивлением обнаружив, что телефон стал слайдером. Необычным. Как у Лиз.

Фу!

Я помотал головой. Какой слайдер?! Какой Рудин?! Вот идиот. Чего я ждал, на что понадеялся – «позвонить» из психопространства за помощью?! Будто не знаю, что здесь все предметы – всего лишь мыслеобразы, все ощущения – имитации. Конечно, имелся и другой выход: вполне осуществимо было бы отправить психовиртуальное сообщение – если бы я не завис и смог выбраться с этого психопортала. А так – телефон можно использовать только как фонарик.

Я вновь полез за ним в карман – телефона там не было. И меня это уже не удивило. Нет, определённо, в той, в обычной нашей реальности происходит что-то неладное… Все глюки, тормоза, зависание – из-за этого, точно. Что ж, пойду наугад… пойду туда, не знаю куда, искать то, не знаю что. Вернее сказать, я знаю, знаю, что хотел бы найти – способ вырваться из цепкой неволи этого хранилища стереотипов.

Постояв ещё секунды три, я шагнул в темноту. Пройдя несколько метров, вытянул руку вперёд, вбок, нашарил стену. Буду двигаться, держась за неё. Что мне ещё остаётся?

– Эй… – тихо позвал я.

Сейчас эхо отозвалось по-иному – с размашистой вибрацией. Ощущение такое, будто стало просторнее, потому что теперь мои шаги гулко раздавались по коридору.

Медленно скользя ладонью по стене, я вздрогнул и остановился: рука неожиданно наткнулась на что-то влажное, твёрдое и склизкое. Я затаил дыхание, замерев на одном месте. В тишине послышались слабые звуки… или мне показалось? Нет, точно… мягко, ритмично эти звуки будто что-то отсчитывали. Склизкая форма под ладонью связалась в уме со звуками: капли? Капли, падающие с трубы?

Внезапно пространство вокруг мгновенно заполнилось светом.

Я зажмурился на секунду, а открыв глаза, увидел, что коридор, действительно, стал шире, потолок – выше, а я стою, опираясь левой рукой об изгиб толстой ржавой трубы. Метрах в трёх впереди труба роняла капли, расширяя тёмное мокрое пятно на сером бетонном полу. Правую сторону коридора занимало сплетение проводов и пластиковых изоляционных оболочек, по левой стороне, к которой я жался, была выведена труба.

Я вновь двинулся. Пол прямой линией уходил вперёд, сверху светили лампы, шаги мои гулко раздавались по коридору. Ага, вот ещё поворот, теперь направо… что это здесь?

Увиденное напоминало продуктовое хранилище, я теперь шагал между тянущимися полками, на которых стояли бесконечные ряды банок – металлических с тушёнкой, блестящих от света стеклянных – с просвечивающими консервированными фруктами; было также множество мятых пакетов с крупами и мукой и прочей снедью. Зачем здесь такие запасы? Словно в каком-то противоатомном бункере…

У меня перехватило дыхание, когда я на миг вообразил, что там, над бетонным потолком – многометровая толща грунта, а на поверхности – действительно, лютый мороз, вечная ядерная зима.

«Вы здесь поосторожнее с воображением. Иначе можете вовлечься в чужую мыслемассу, а это всё равно, что попасть в топкую болотную трясину – если рядом некому помочь, не выберетесь…» – вспомнились мне слова Кэлинеску.

Ладони у меня стали холодными и влажными. Мне ведь и правда сейчас некому помочь… хорошенькая перспективка – остаться здесь навсегда!.. Возможно ли такое?

А почему нет?!.

Хоть я и программер, но разве настолько хорошо изучил психопространство, чтоб решить любую возникающую в нём проблему?

Я остановился с участившимся сердцебиением.

Линии коридора впереди наметили ещё один поворот. Я с надеждой заспешил туда… Ура! Это был тупик, но – наконец-то! – здесь были двери. Целых три. Три коричневых прямоугольника со знакомыми штурвалами.

В отличие от дверей, за которые мы проникали с доктором, на этих жёлто поблескивали медные таблички. Я подошёл почти вплотную и прочитал на табличке средней двери:

«Прямо пойдёшь – синапсы сожжёшь».

??? Что за дьявол? Что за шуточки?!.

От удивления я даже не попытался повернуть штурвал.

Шагнув влево, прочитал на другой двери: «Налево пойдёшь – невесту найдёшь».

В мыслях моих мелькнул образ Лиз.

На третьей двери было лишь одно слово: «Авось».

В состоянии лёгкого ошеломления я приблизился к левой двери, сулившей нахождение суженой. Почему? Угроза сжечь синапсы не то чтобы очень меня напугала, но как-то всё же не слишком вдохновляла на совершение решительного шага – мало ли… «Авось» – несло слишком мало информации. А насчёт «невесту найдёшь»… ну, хотя я и не искал невесту, но эти слова, повторюсь, невольно вызвали в моих мыслях образ Лиз, и он меня немного успокаивал, что было очень кстати после всех волнений, пережитых мною за ближайший час.

Я повернул штурвал, дверь плавно отошла, и я шагнул вперёд…

«Важнейшее из искусств для нас – это, батенька, компьютегные игры!..» – раздался откуда-то сверху громкий, словно из репродуктора, и картавый голос.

Я вздрогнул: Ильич? Откуда он здесь? Мысли понеслись стремительно: наверное, и в самом деле в реале что-то случилось! И, видимо, Кэлинеску сообщил об этом Рудину, а тот для разрешения ситуации задействовал Ильича, ведь мы повсюду устанавливаем его операционную систему, и, как ни крути, психопортал, на котором я сейчас завис, тоже функционирует в среде Ильичевой операционки! Но что, что именно произошло?! И что должна в данном случае означать фраза Ильича?

Я огляделся и обнаружил себя в большом дворе, мощёном булыжником, мокрым, как после ливня. Впереди возвышалось мрачное готическое строение. Над крышей, в прогалах между башенками, сеяла дождливая морось, серебристо подсвеченная луной. В каком неестественном мрачно-зелёном колоре выдержан дизайн; графика окружающего, словно рыцарская игруха конца прошлого века, рассчитанная на оперативку в сто двадцать восемь мегабайт…

Над башенкой замигал огонёк, потом ещё, и ещё один. Ого! Онлайновая многопользовательская игра! Кто-то хочет со мной поиграть в Психонете, но кто, и почему именно сейчас? А что, если это Рудин или ещё кто-то из наших таким способом пытается прорваться ко мне на помощь на зависший сайт? И располагаю ли я сам хоть какой-нибудь возможностью выбраться с этого сайта, прочь из этих навязчивых шаблонных мыслеобразов?

Сердце у меня забилось ещё чаще. Я обвёл курсором взгляда видимое, определяя границы возможного продвижения. Так я и думал, – перемещаться можно только вперёд… Ну, что ж…

Сделав несколько шагов, я приблизился к низким продавленным ступеням, поднялся меж колонн и остановился перед высокой двустворчатой дверью, которая выглядела весьма внушительной и массивной: извивы потемневшей от лет древесной резьбы – словно потёки застывшей лавы, медное кольцо в оскаленной львиной пасти… Потянув за него, я едва не потерял равновесие: несмотря на тяжеловесный вид, дверь открылась неожиданно легко, и я… оказался в той части коридора, откуда начал свой путь сюда! Обман! Я совершил ошибку, я просто сделал крюк!.. Серые шероховатые стены, лампочки под потолком и все двери на прежних местах! Ближайшая из них распахнулась, за ней, словно по цепной реакции, стали распахиваться, резко, будто от злого пинка, громко ударяясь о стену, одна за другой и все остальные, словно живые и по чьей-то команде стремясь сообщить мне что-то недоброе или как-то подействовать на меня. Длинный пустой коридор, хлопающие двери, словно ощеривающиеся пасти хищника… мне стало страшно.

Сторонясь от дверей, прижимаясь к противоположной стене, я, ускоряя шаг, вновь двинулся вперёд, к тёмному повороту – а куда ещё? Я почувствовал, что с моим телом стало происходить нечто труднообъяснимое. Подобное ощущение бывает, когда, например, вы внезапно ощущаете, что зуб, давно шатавшийся в вашем рту, словно пропал на мгновение – лёгкое недоумение, ищете языком, проводя по нёбу и за щеками, а вот новое ощущение, поднывание и пустота на месте зуба… а вот и он сам, под языком, выпал! Похожее ощущение возникло у меня, только оно было разлито по всему телу, это было необъяснимо, пугающе, связалось у меня в голове с угрозой, исходящей от злобно хлобыстающих дверей за спиной… вдруг я упаду здесь в обморок?! От этой мысли сердцебиение и страх усилились, и я уже бежал прочь, явно чувствуя, что тело моё меняется изнутри. Нет, я не хочу меняться! Измениться – значит исчезнуть! Боже, как мне нехорошо!.. Тошнота, колени дрожат, ладони холодные и влажные… Как мне выбраться отсюда? Быстрей, бегом, сквозь темноту! Снова к тем трём дверям с надписями! Перед глазами – золотые шары, растворяющиеся во тьме коридора… ничего, скоро освещённая часть… вот…

Споткнувшись, припав на колено и поднявшись, я вновь кинулся вперёд. Вот и свет… «в конце «лабиринта сознания», – мелькнула едкая, несмотря ни на что, мысль. Поворот, продуктовый склад «противоатомного бункера», ещё поворот… Вот они! Хорошо, хоть эти двери на месте, никуда не исчезли… и вот, наконец, – вновь он, извечный квест нашего психополя: «налево пойдёшь»… Но теперь мне казалось, что я знаю, как нужно поступить. Надеюсь, всё получится. Ф-фу!.. Тяжело дыша, я остановился возле правой двери, с надписью «Авось», остановился, почти догадываясь, кого там встречу. Помедлив мгновение, я решительно повернул штурвал, и – толкнул дверь вперёд…

Едва оказавшись за дверью, я вынужден был со вскриком боли отпрянуть, закрываясь от ослепляющей вспышки, полыхнувшей навстречу и обжегшей мне лицо. Кажется, огонь даже слегка подпалил мне чёлку и ресницы: явственно ощутился запах палёного волоса. Передо мной вздымалась высоченная, гудящая и трепещущая полоса огня, которая, выбрасывая яростные языки, стремилась дотянуться до меня и выгибалась так, что становилось ясно: вперёд ходу нет. Собираясь поскорее убраться отсюда, я оглянулся… и меня одолел нервный смех: теперь и назад ходу не было!.. Подобно тому, как ранее уже пропали те воротца в коридоре, здесь также, дверь, не спросясь – пропала, оставив вместо себя лишь шероховатую серость бетона!..

Я обернулся, глядя на мощно ревущий оранжевый вал, который с треском бросал в меня искрами. Ну что теперь-то мне делать?! Назад – нет пути, а впереди – стена огня… Стена огня?!.

Внезапно меня обожгло – не огнём, но догадкой: стена огня, «огненная стена», это же слэнговое название, это файервол, способ компьютерной защиты, известный каждому системному администратору! Как же я сразу не догадался!

Засмеявшись, я отступил пару шагов, собрался с духом, и без малейшего страха ринулся вперёд, навстречу яростному полыханию и сквозь него…

Ой!..

Я словно с крыльца упал на что-то твёрдое. А как графика-то вокруг изменилась! Потрясающая реалистичность!

Морщась от ушиба, я попытался подняться, приподнял голову… сантиметрах в тридцати перед своим носом я увидел вздыбленный угол кирпича с круглым отверстием, вплотную к нему – ещё один, ещё, целый закругляющийся ряд кирпичных уголков, а над ним – словно бабочки с чёрно-оранжевыми глазами-крыльями… Да это же клумба, клумба с анютиными глазками во дворе Кэлинеску!

Я повёл взгляд в сторону, с ушей моих будто бы быстро стянули заглушающую пелену – набирая громкость, донеслись звуки двух спорящих голосов, один мужской, а другой…

Сделав усилие, я поднялся на локтях и сел, сел на один из холодных бетонных квадратов, выстилающих двор Кэлинеску, накрытый серым туманным утром.

Сзади хлопнула дверь, с крыльца вскрикнули:

– Ох, чёрт! Вот он!

В нескольких шагах передо мной стояли и вполголоса горячо спорили двое. Рудина я узнал по голосу, женщину, стоявшую спиной ко мне – по плащу и каштановым волосам.

 

САЙТ 32

Холодное шуршание фольги, предохраняющей завтрак, несколько часов над облачными равнинами, заложенные уши и, наконец, аэроэкспресс от Домодедово до центра, – всё это осталось позади.

Сейчас мы четверо – я, Стива и Лиз – сидели в ресторане «КПСС», что во дворе гостиницы «Турист». На столике меж нами водружён был распахнутый ноутбук, из которого джинном в голубовато-сизом голографическом 8D-облачке выползал Ильич. Именно он предложил этот ресторан. И теперь с интересом изучал висящий на стене портретный квартет (четвёртым был Иосиф Виссарионович) отцов-основателей, и, в том числе, себя среди них.

– Да-а, давненько я не видал шефа таким… суровым, – покосившись на Лиз, промолвил Мстислав и отхлебнув пива.

Как я чувствовал, заговорил мой друг только чтоб нас заставить открыть рты, ибо не вязалась беседа.

Но Лиз не отреагировала; она сидела с задумчивым и озабоченным видом – вероятно, не в состоянии была прекратить прокручивать в голове скандал с Рудиным и процедуру лишения аккредитации.

Помолчав, Стива ещё отхлебнул из бокала, и обратился ко мне:

– Как же так вышло, что ты завис? Опытный программер…

«Да уж, – подумал я, – опытного программера обвела вокруг пальца неудавшаяся актриса… Кто бы мог предположить, что Лиз так виртуозно владеет пси-хакерскими приёмами, и в психовиртуале идёт за мной след в след? А я-то, бывало, разглагольствовал перед ней, «просвещал», считая «чайником»… Нет, всё же актриса она прирождённая!..»

Обнаружив-таки Кэлинеску и сумев временно нейтрализовать его, в психовиртуале Лиз незримо шла по моим следам вместе со своими партнёрами – ими оказались те самые «ментальные конструкторы». Она не только шла по следам, но, более того – до определённого момента вела, направляла меня.

Мы всё так же молчали, Лиз всё так же временами посматривала на меня непонятным взглядом, а я, вертя в пальцах пупырчатый флакон солонки, тоже исподлобья взглядывал на неё.

Заиграл звонок; Стива неспешно отправил ладонь в карман своих бриджей:

– Да, Галочка. Да… Да. Слушай, – Стива сморщил нос, – может, я тебе потом перезвоню, а?… Я не могу сейчас отлучиться…

Лиз будто проснулась:

– Что ж ты девушке отказываешь, разве ты так занят? Может… может, она хочет сказать тебе что-то важное? – повернув лицо к Мстиславу, споро проговорила Лиз, и по этой спорости я понял её желание спровадить Стиву. Взметнув взгляд, я встретился с ней глазами. Даже Ильич, оторвавшись от любовного созерцания собственного плешивого профиля на стене, счёл нужным вмешаться:

– Вот когда Инесса Арманд написала мне письмо, я тут же…

Быстро протянув руку, я убавил громкость. Стива, не отнимая сотовый от уха, скользнул взглядом по нашим лицам и проговорил в трубку:

– Ну хорошо, хорошо… сейчас буду.

Затем со вздохом поднялся и, похлопав меня по плечу, произнёс:

– Извините, ребятки, придётся мне вас оставить. Но я ненадолго! Вы не уходите, я хочу ещё с вами посидеть до рейса Лиз!

Я кивнул ему, и Стива отправился к выходу и исчез за дверью.

В маленьком зале посетителей, кроме нас, не было. За стойкой лениво возился невысокий плотный усач в белой рубашке, а молодой официант, проходя мимо, еле взглянул на нас. Из динамиков приглушённо журчала речь, перемежаемая музыкой.

Лиз поёрзала.

– Уилл…

– Да?

– Мне бы не хотелось, чтобы ты думал… – она остановилась, каштановый локон качнулся над прибором. Белая ткань сгорбилась под пальцем Лиз, выводящим на скатерти узор.

– …Чтобы ты чувствовал себя уязвлённым…

Что?! Я себя – уязвлённым? Не много ли вы о себе воображаете, агент Лиз Этеридж?

Я выпрямился и откинулся на спинку. Нет, ну надо же подобрать именно такое выражение! Но Лиз пристально посмотрела на меня, и этот её изгиб бровей, губ, наклон головы… Бог с ним, с выражением, а мне хочется ей доверять. Хотя бы сейчас, в эти последние полчаса перед вылетом на её заокеанскую звёздно-полосатую родину.

– Да ладно, – легко произнёс я, посмотрев в окно. Но по напряжённому выражению лица Лиз ясно было, что объяснение не закончено.

– Я хочу сказать, что это была… не только работа, – медленно и глуховато произнесла она. – Точнее, вовсе не работа… – быстро поправилась она, – то есть, работа, но не… я… – она вконец запуталась и замолчала, но мысль и так была ясна. Да что толку? Не заладилось у нас с ней, да и не могло заладиться. Разве только когда-нибудь, в другой жизни. После перезагрузки… Но мне от её слов всё же стало на душе чуть солнечней.

Входная дверь открылась, и мы смотрели, как мой вернувшийся друг вразвалку приближается к нашему столику.

– А вот и я!.. – шумно сопя и улыбаясь во весь рот, заявил Стива.

Он скинул с плеча рюкзак, сел, и, загадочно подмигивая нам, выудил из рюкзака и поставил на стол перед Лиз матрёшку.

Черты Лиз заиграли, отразив нечто вроде обиды и желания скрыть её. Но затем проявилось умиротворение.

– Это что – напоминание о невыполненной миссии? – с томной иронией и совсем без обиды спросила она.

– Ну почему же так? Нет, это напоминание о возможности перезагрузки, – ответил мой друг.

Он взял левой рукой низ сувенира, а правой – верх. Матрёшка древесно шепнула, являя нашим взорам свой маленький клон.

Лиз негромко засмеялась, я улыбнулся. Стива, обрадованный тем, что, наконец, нашлось что-то, способное развеять нашу с Лиз унылость, оживлённо затараторил:

– Ха, – невыполненная миссия! Да разве же это правильная постановка вопроса? Мы в новом времени, ребята! – раскидав руки по нашим плечам, вещал Стива. – А в новом времени – новые представления! Первенство, превосходство, гегемония – устаревшие понятия!

– Э-э, батенька, позвольте с вами не согласиться! – вмешался Ильич. – А как же гегемония трудящихся, гегемония самого прогрессивной части населения, так сказать, авангарда человечества?

– Ну против этого-то кто ж возражает? Вот Илья, например, – Стива хлопнул меня рукой по плечу, – типичный представитель прогрессивного… (я сбросил его руку)…и авангардного… – со смехом продолжал Стива. – Или вот Лиз: её работа в Пси-нете – это было нечто, заявляю, как специалист! – становясь серьёзным, проговорил Стива. – Одно дело делаем, просто на разных… – Стива замялся, подбирая слово, но его неожиданно выручил Ильич:

– Полюсах? – предложил он.

– Что? – переспросил Стива.

– Многополюсность развития – разве вам не знакома эта концепция?

Стива, недоуменно приподняв брови, помолчал несколько секунд, соображая, а потом, навалившись грудью на стол и блестя глазами через стёкла очков, горячо заговорил:

– А что – ведь, действительно, мы вступили в эпоху всемирной телепсихической паутины – и что она собой представляет?…

– Свободное объединение автономных систем! – ответил Ильич.

– Именно! И это её фундаментальное качество!

– Которое, кстати, не гарантирует качества связи… – критически заметил Ильич.

– … может, пока и не гарантирует качество связи, – торопливо парировал Стива, переводя взгляд с Лиз на меня и обратно, – зато обеспечивает хорошую устойчивость, и независимость функционирования системы в целом от превосходства в работоспособности какого-либо ее участка! А это несомненный, самый главный и очень важный плюс многополюсности!

Ильич попытался что-то возразить, или дополнить, – но я уже не слушал. Оба эти фрика – реальный и психовиртуальный – продолжали спор, а я продвинул руку по столу и положил свою ладонь на тонкие тёплые пальцы Лиз.

Мы посидели ещё немного, а затем отправились в аэропорт провожать мисс Этеридж. Вокруг шумели пассажиры; прощальные минуты уплывали, как намёк между строк.

Отправляясь на посадку, Лиз, обернувшись, улыбнулась нам и помахала рукой.

– Гуд-бай, Аме-ерика, о-о… где я не буду никогда!.. – провыл Стива известный ретро-мотивчик, и мне захотелось двинуть его локтем в бок, да побольнее. Но я его пожалел – друг всё-таки. И к тому же ценный соратник в деле психовиртуального зодчества.

А ведь дело это столь же целинное, сколь и обширное, потому ценен каждый желающий его развивать. И участие каждого будет востребовано и необходимо. Понимая это, наш шеф, профессор Рудин, не только уговорил Кэлинеску и Баца устроиться штатными сотрудниками Института, но и объявил ярмарку вакансий для профессионалов и любителей исследовательских блужданий по Русской Душе.

Посему ждём, что к нам присоединятся другие. Уже присоединились: после моей длительной командировки, многие из тех, с кем я встречался по долгу службы, успешно освоили Психонет, и в социальных психосетях занесли меня в «список избранных». К примеру, учитель Георгий, мечтавший быть врачевателем – он им и стал: подучившись, теперь лечит – мозг пользователей, от вирусов. Ну, с помощью той самой, стивиной психопрограммы, которой восхищался Ильич и за которую Стиву хвалил Рудин. Кстати, после событий с мисс Этеридж, Михаил Потапыч и меня не устаёт хвалить: «Ты, говорит, Илья, – мастер своего дела! Славно потрудился. Благодаря тебе «загадка Русской Души» так и осталась неприкосновенной». Это он про «Матрёшку». Да уж, потрудиться тогда пришлось, потрудиться и попотеть: жарковато было… И кто бы мог подумать, что программный ход «Авось» окажется столь эффективным параметром защиты! Так странно, но и закономерно для нашего психополя, что именно этот ход оказался верным и спасительным. А я ведь, честно говоря, растерялся тогда, и действовал по наитию… но, быть может, только подобным образом и следует применять данный параметр. Ильич, например, считает именно так. А когда я высказываю сомнения по этому поводу, он становится сварливым, ворчит: «Вы, говорит, батенька, ещё очень молоды! Я постагше вас буду, и не спогьте со мною!» Но вообще-то он очень добродушен. Мы его в Институте любим, и продолжаем изучать. Правда, у самого Ильича другое мнение: он считает, что это он нас изучает. И нас, и всё, что происходит за пределами Института: в этом ему помогает Мстислав, который, как и раньше, загружает Ильичу то новые книги, то новую музыку. Стива теперь и сам-то «новый» – обновил свой внешний вид: раньше постоянно ходил в одной и той же футболке лимонно-жёлтого цвета, а теперь сменил её на футболку апельсинно-оранжевую. Это потому, что он у нас теперь руководитель «Апельсина» – Общественного движения за распространение Психонета, выросшего из сети созданных им психонет-салонов, первый из которых назывался «Апельсин». А у всех «апельсиновцев» оранжевая футболка – отличительный знак. Так что нынче Стива, кроме работы в Институте, ещё и успешно строит из себя vip-персону: часто выступает перед своими «апельсиновцами» и, председательствуя, с важным видом восседает на их собраниях в своей, теперь уже апельсинно-оранжевой, футболке. Меня эта «активная общественная деятельность» моего друга немного смешит, но – пускай, раз ему это нравится и энергии хватает.

А сам-то я собираюсь выпросить у Рудина отпуск. Хочу отдохнуть после волнений прошедших и перед предстоящими. Почему бы и не сделать передышку? План «Ч» выполнен, Сеть развивается, сайтов разработано достаточно… Сами видите: уже и этот, – последний, по плану «Ч», – сайт полностью доделан.

Так что на этом я закругляюсь, и закрываю мой Психонет Эксплорер – до следующего сеанса.