Не стану называть, но вы и сами легко угадали бы, в какой именно ресторан я пригласил Лиз. В «яблочко» попали бы если не с первого, то со второго раза – это было одно из двух-трёх наиболее шикарных питерских заведений: я желал произвести впечатление и показать, как ценю дружбу с Лиз. Увы, – менее банального способа я не придумал. Так что и букет цветов, конечно, тоже был заготовлен. Но кто знает, может быть, в некоторых случаях банальный способ – самый лучший. Не стишатами же моими беспомощными её, в самом деле, впечатлять?!

Итак, на часах было уже без пяти восемь вечера. Синева за огромными окнами темнела, столовые приборы брызгали искорками от света люстр, а официанты скользили по залу с достоинством английских лордов. Я чуток волновался, – честное слово, меньше всего о том, хватит ли моей, свежеполученной зарплаты младшего научного сотрудника на ужин с моей пассией.

Почти не отводя взгляд от входной двери, я не упустил момент, когда Лиз вошла. Она двигалась по ковровой дорожке в направлении моего – нашего – столика, а я жадно рассматривал её фигуру.

На ней была чёрная юбка, сужающаяся чуть ниже колен, и чёрная блузка. Чёрное подчёркивало её стройность; лицезрение совершенных пропорций между талией и бёдрами вызывало во мне своеобразные реакции: сжатие в груди и причудливое сплетение нервных сигналов, рождающих отдалённые фантомы вкуса – красота, желанность, страсть, сласть, сладость… Девушка-шоколадка, одним словом. Или – «кошечка»: она приближалась нервозно-грациозной походкой, которую модники её родины когда-то изящно обозвали «кэйк-уок»…

Я поднялся из-за стола.

– Привет, – опередила меня Лиз.

Садясь, она сверкнула чёрной кисой, выложенной на груди чёрной блузки крошечными, словно росинки, капельками страз.

– Привет, – я уселся на место, не успев помочь ей отодвинуть стул. А может, она сделала всё стремительно, сама не желая такой церемонности.

– Давно ждёшь меня? – спросила она, разворачивая к себе меню и распахивая его обложку. Выглядела Лиз чудесно – румяная свежесть скул, блеск в глазах… тоже, наверное, волнуется.

– Да нет… это тебе, – я двинул руку к стоящему рядом и полузадвинутому под край скатерти стулу, взял с его мягкого красного сиденья цветы. Они были дорогие и бледные, только краешки лепестков розовели, как веки, припухшие от бессонницы.

Я протянул букет Лиззи. Её глаза от удивления расширились, словно от испуга.

– Спаси-ибо… – по интонации, похоже, её и в самом деле тронул мой жест. Улыбку пыталась сдержать, но губы её всё равно трепетали, как у маленькой девочки, осчастливленной полученной на именины желанной куклой. Невозмутимый официант, появившийся мгновенно, устроил букет в какую-то соответствующую ёмкость, поставленную им на столик, избавив меня и Лиз от некоторой неловкости.

– Выбрала что-нибудь?

– Смотрю пока… А ты?

– Я – да. Готовят.

– И что?

– Кроличье фрикассе. Сначала хотел заказать жаркое из оленины, но вот, передумал…

– Почему?

По интонации чувствовалось, что Лиз спрашивает просто так, лишь бы не прерывалась ниточка разговора. Но мне её вопрос понравился, потому что я, тут же уцепившись за ниточку, принялся разматывать клубок – с удовольствием и с убравшей скованность лёгкостью, как это всегда бывает, когда мы вспоминаем что-то приятное:

– Когда я был ребёнком, мы гостили у моей тётки. Она была хорошая повариха, и угощала нас тушёной крольчатиной собственного приготовления. М-м, – очень вкусно!

– Понятно. Значит, ты любитель крольчатины.

– Хм… наверное, – протянул я.

– Почему «наверное»?

– Смешно! – я фыркнул. – Ты знаешь, я только сейчас сообразил, что никогда после того случая не едал блюд из кроличьего мяса, не приходилось как-то.

– Неужели? – подняла брови Лиз.

– Да, и можно ли называться «любителем», попробовав что-либо лишь раз? Сам удивляюсь, как так вышло, что на все эти годы, точнее, даже десятилетия! – я запомнил… даже не вкус, – впечатление, оставшееся от того случая, – я покачал головой.

– Значит, твоя тётушка – действительно большой мастер, – откладывая меню, произнесла Лиз. – Или ты – такой восприимчивый парень, раз сохранил впечатление из детства… А вот мне из детства ярче всего запомнился шоколадный пудинг. Такой интересный, необычный, – оживилась Лиз, – его, кажется, готовили из одного крахмала, совершенно без муки… Потом разрезали на треугольные дольки. А сверху на каждую, ещё горячую дольку, клали шарик мороженого… Жульен, тирамису, и чай, – последние слова Лиз адресовала подошедшему официанту.

– Запомнился пудинг, а заказываешь всё-таки тирамису, – заметил я.

Лиз, улыбнувшись, пожала плечами:

– Видимо, со времён пудинга мои вкусы изменились. Много времени прошло, многое изменилось…

– Например?

– Например, когда я заканчивала школу, то не думала, что буду заниматься журналистикой. Я планировала, вернее, мечтала, что стану актрисой…

– Да ты что?! – не знаю, почему, но меня это в самом деле удивило.

– Представь себе. А почему ты так удивляешься? – Лиз прищурилась – казалось, я задел её своим удивлением – то бишь, предположительно, мнением, что она не годится в актрисы. Я решил это учесть на всякий случай – до сих пор мне казалось, что её ничем невозможно задеть.

– Я даже ходила некоторое время на актёрские курсы. И даже участвовала в одной бродвейской постановке… в массовке, – Лиз опустила взгляд на скатерть. – Но с актёрством у меня не сложилось, – со вздохом заключила она.

– А что помешало?

– Да… – Лиз сделал вялый дирижёрский жест кистью, – это из-за парня… несчастная юношеская любовь и всё такое. Глупость, одним словом, – она отвернулась в сторону, с интересом окидывая взглядом колонны по углам, бархатные портьеры.

После сказанного ею я посчитал нужным выдержать паузу.

– Ну а ты, – спросила она, поворачивая лицо ко мне, – а ты занимаешься тем, чем и хотел в юности?

Я замешкался. Ответить ей было непросто. Моя теперешняя работа мне нравилась, и даже очень. Однако, будучи студентом, я совершенно не предполагал, что специальность, которую я получал в университете, приведёт меня в Институт мозга.

– Я должен был стать обычным программистом. А когда заканчивал аспирантуру, к нам пришла заявка из Института мозга, там нужен был специалист нашего профиля. Когда мне предложили, я сначала подумал, что ИМ нужен системный администратор, ну, знаешь, как в большинстве учреждений, где есть локальная сеть и свой сервер. Я хотел отказаться, потому что стать простым сисадмином для того, кто пишет программы – это, определённо, понижение профессионального уровня. Но…

Тут к нам подошёл официант, и я прервал рассказ.

Зал ресторана всё более наполнялся посетителями. Свет люстр медленно гас; официант установил и зажёг свечи на нашем столике. Затем разлил по бокалам вино и удалился.

– Не возражаешь? – имея в виду выбор вина, спросил я, повернув бутылку этикеткой к Лиз.

– Сейчас попробуем! – игриво отозвалась она, улыбаясь и блестя от света свечей глазами в лёгком сумраке зала. – За что будем пить?

– За то, чтобы у нас всегда находилось время, которое мы смогли бы проводить вместе, – произнёс я, поднимая бокал. Естественно, я заранее приготовил тост. Им мне хотелось капельку упрекнуть Лиз за то, что она меня игнорировала всю предыдущую неделю, и дать понять, что я хочу наладить наши отношения. В то же время я опасался злоупотребить излишними словесными красивостями, чтоб не показывать слишком явно моё, как выразился Стива, «неровное дыхание» к Лиз.

– Хорошо! – кивнула она.

Мы сдвинули слегка звякнувшие бокалы.

– Отличная мадера! – глотнув, заметила Лиз. – Но не крепковатая ли?…

– В самый раз. Гулять – так гулять, – я откинулся назад, по-барски положив локоть на спинку стула.

– Кажется, готовится какой-то концерт, – заметила Лиз, оборачиваясь на некоторое оживление в дальней части зала. Там отодвигали портьеры, обнажая скрытую ими аудиоаппартуру.

– Так и есть, – кивнул я. – Сегодня пятница, а по пятницам здесь концертная программа.

– Ты знал? А почему раньше мне не сказал?

– К слову не пришлось. К тому же, хотел, чтоб для тебя это был сюрприз.

– А-а, вот оно что!

Я собирался сказать Лиз в конце встречи, но… вино уже слегка загуляло в моей голове; кроме того, несколько томительно волнующих нот, на пробу взятых музыкантами в дальнем конце зала, послужили настройкой не только для их инструментов, но и для моего душевного состояния. И я, помолчав, произнёс:

– Кстати, о сюрпризах… У меня для тебя кое-что есть…

– Да-а?!. И что же именно?…

– Я скажу немного позже, ладно?

– Ну хорошо, тебе видней. Как интересно! – Лиз широко улыбалась, я был доволен.

– Налить тебе ещё?

– Давай!

Я наклонил горлышко бутылки над бокалом Лиз. Душистый нектар карамельно-медового цвета, плескаясь за хрустальными стенками, покачивал и кружил искорки, пойманные от огоньков свечей и единственной, далёкой – возле самого входа – непогашенной люстры.

– За что? – спросила Лиз.

– Теперь твоя очередь говорить тост.

– Ну, тогда за… за тайну!

– Почему за тайну?

– Потому что ты дал мне испытать «самое прекрасное и глубокое чувство, которое человек может испытать – чувство тайны»…

Признаюсь, при словах «прекрасное чувство» я напрягся и заволновался – не ожидал и не готов был к любовным признаниям. А к концу фразы даже слегка разочаровался: изречением Эйнштейна Лиз, конечно же, решила подтрунить над моим стремлением заинтриговать её обещанным сюрпризом.

– За тайну! – я приподнял свой бокал и выпил.

Из дальнего конца зала донёсся гулкий характерный звук; кто-то, видимо, неосторожно задел микрофон. Мы с Лиз, как и прочие посетители, невольно обратили наши взгляды туда.

Женщина-ведущая произносила что-то торжественным, приподнятым тоном, я слышал только этот тон, не вникая в смысл слов. Женщина замолчала, и возникший вслед ленивый шелест рукоплесканий быстро затих. Затем в дело вступил партнёр ведущей, стоявший позади за синтезатором – зазвучала музыка. А женщина запела. Люди вокруг медленно, как медузы, начали отрываться от своих столиков и втягиваться в общее кружево медленного танца, отражая которое, по стенам и потолку вращались световые узоры.

– Потанцуем? – предложил я.

– Потанцуем! – откликнулась Лиз.

Я встал, обогнул столик и протянул руку моей подруге. Пальцы у неё были тонкие и согнуты в фалангах, вызывая почему-то ассоциации с беззащитной птичкой; сделав несколько шагов, мы приблизились к танцующему краю, и встали лицом друг к другу.

Я положил руки на талию Лиз, она приблизилась, коснувшись моей шеи тёплым и сладким дыханием, и я снова ощутил сжатие в груди.

Свежий и непонятный, аромат её парфюма то появлялся, то таял. Я обнимал Лиз бережно, словно она была сделана из легко бьющегося материала; ощущая сквозь ткань блузки ладонями теплоту её тела, нечаянно касаясь своей щекой её гладкой щеки, ловя запах её кожи, покрываясь мурашками от щекочущих прикосновений её локонов – я буквально плавился в обильных выбросах окситацина.

«Как она мне нравится! Боже, как она мне нравится!..» – в голове присутствовала только одна эта мысль, мозг словно заело.

Танец закончился, мы вернулись к столику.

Только усевшись, я вновь почувствовал своё тело – игольчатое пощипыванье-покалыванье взволнованной крови в кончиках пальцев, и жар в груди и на скулах.

Мне стало весело, захотелось ещё «принять», что я и сделал – уже без тоста. Лиз тоже заметно охмелела; я посматривал вокруг, гордый очаровательностью моей спутницы.

От вина и танца в душном зале было жарко. Голова слегка кружилась. Словно издалека, доносились до меня обычные ресторанные звуки – звон посуды, оживлённый говор и смех посетителей, голос женщины, которая то пела, то что-то говорила в микрофон; до меня доходили отдельные бессвязные слова: «Надеемся, этот вечер…», «…приближается полночь…»

Тут я вздрогнул и, моментально протрезвев, внутренне напрягся. Глянул на свои наручные часы – действительно, скоро полночь. Время сюрприза, обещанного мною Лиз.

– Ты что? – нежно прошептала она, словно почуяв перемену в моём настроении, хотя я, вроде, никак её не проявил.

– А что?

– Ты как-то затих… и насупился… – Лиз положила свою ладонь на мою. Это слегка подбодрило меня, что было кстати: я немного волновался – не так-то просто было осуществить то, что я собирался сделать для Лиз. Я подозвал официанта.

– Мы уже уходим?… – удивилась Лиз.

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал я.

– Именно сейчас?

– Да, – я поднялся из-за стола.

Лиз, в легком сумраке блестя в улыбке зубами и белками глаз, словно негритянка, тоже встала, и мы двинулись в направлении выхода из зала. Справа от нас тянулась гладкая полированная поверхность барной стойки, размыто отражающая пятна разноцветных огней, слева нас несколько раз задевали танцующие.

У дверей, где заканчивалась красная ковровая дорожка и на голову падал яркий свет от люстры, швейцар, молодой парень в красиво стилизованной псевдолакейской форме почтительно склонил корпус перед нами – так же, как ствол пальмы справа в углу.

Швейцар открыл двери, мы с Лиззи оказались в фойе с гардеробом, зеркалами и дамскими и мужским кабинетами.

Я помог Лиз облачиться в её лёгкий светлый плащ, налёг на массивную дверную ручку – и мы вышли наружу, слыша, как за спиной, всё более удаляясь, стихают приподнятые звуки ресторанного веселья.