Время, когда должна была начаться реализация плана «Ч», неумолимо приближалось. Мы со Стивой теперь каждый день занимались подготовкой к выполнению своей части плана. Работы было много, и мы приходили в лабораторию первыми – уже несколько дней подряд, так же, как и сегодня. Я погрузился в свои дела, а друг мой, сидя за пультом, изучал операционку Ильича, консультируясь с её автором и успевая с ним же болтать на посторонние темы:

– Ну что, Владимир Ильич, прочитали книжку, которую я вам загружал? – вполуха слышал я Стивин голос.

– Это которую?

– «Розовое мыло», Владислава Белобокина.

– Прочитал…

– И как впечатление?

– Да как вам сказать, батенька… Я долго шевелил извилинами, соображая, почему автор дал такое название. Потом понял: это напоминание читателю.

– Напоминание? О чём напоминание?

– О том, что после прочтения сего творения надобно вымыть руки с мылом. Можно и с розовым.

– Это ещё зачем?!

– А у вас, что, – разве не возникало такого желания? Странно, – у меня вот в настоящий момент нет рук, тем не менее, мне хотелось их вымыть… Читая, я подсчитал: в этой книге описано, – весьма, надо сказать, мастерски описано, – как по ходу развития сюжета персонажи: два раза блюют, восемь раз испражняются, четыре раза совершают грех Онана, сорок семь раз произносят матерные выражения, а уж сколько раз пускают ветры и имеют дело с разного рода нечистотами – я и со счёта сбился…

Стива хмыкнул:

– Это всё, что вы можете сказать о «Розовом мыле»?

– Нет, не всё. Должен заметить, что «Розовое мыло» вдохновило меня на литературное творчество, и я решил свои силы попробовать на сем почтеннейшем поприще…

– Неужели?

– Представьте себе! Я даже сочинил кое-что, да позволено мне будет назвать это кое-что стихотворением… Вот послушайте:

Стива захихикал и обернулся ко мне:

– Слыхал, Илюха?! А что – мне нравится!

Раздался шелест: раздвинулись автоматические двери, и в лабораторию явился Рудин. Бросив бодрое: «Приветствую!», он сразу прошёл к пульту, и первым делом, нагнувшись, взглянул на монитор, одновременно вытряхивая локоть из рукава плаща.

Стива поднялся, уступая шефу место. Рудин занял его кресло и устремил нахмуренный взор на экран, а потом – словно спохватившись – быстро перевёл взгляд на притихшего Мстислава.

– Стива, – ты опять? – взирая на моего друга, укоризненно произнёс Рудин.

Мой друг расправил плечи и выпрямился, при этом покачнулся, но, переступив с ноги на ногу, затем встал твёрдо, гордо задрав бородёнку. Зажужжали, поворачиваясь, камеры:

– Как я понимаю, уважаемый Михаил Потапович, вы вновь уличаете нашего юного соратника в самоодурманивании? – раздался надтреснутый картавый тенорок.

– Неймётся ему… – проворчал Рудин, отворачиваясь к пульту.

– Михал Потапыч, я в полнейшем порядке… Мне Илья даже за руль разрешает садиться… после этого… – начал оправдываться Стива.

– Надо было запретить Бацу показывать вам нейростимулятор, – покачал головой Рудин.

– Э, батенька, – позвольте с вами не согласиться! – заблеял Ильич из динамика. – Запретительные меры в таких делах неэффективны. Вспомнить хотя бы сухой закон в американских Штатах. Или ваш антитабачный закон, принятый в две тыщи шестнадцатом году…

– Что ж, по-вашему, следовало позволить народу заниматься самоугроблением?

– Да я о другом… Не запрещать следствия, а понять причину – вот что нужно! Нужно понять, – почему люди употребляют тот или иной дурман? Какая людская потребность вызывает сие?

– «Потребность…» «Причина…» – проворчал Рудин. – Испорченность, неразумие – вот причина!

– Так ли? Люди нуждаются в каждодневном удовольствии, пусть и самом пустяковом – будь то мятная пастилка либо солёный анекдот, папироса или рюмка коньку, кому что, дабы отвлечься от бесцветного и безвкусного течения будней. Люди желают раскрепощения. Встряски. Праздника, наконец, бегства от серенького существования, что делается возможным с помощью, например, алкоголя. Это очень глубокая и насущная людская потребность, и вы это не можете отрицать. Человечья природа жаждет опиума для народа – и гони природу «сухим» или антитабачным законом, она будет искать иного способа взять своё. Запретили одно – явилось другое. Я разумею сию нейроэлектрическую забаву, за которую вы вечно корите нашего Мстислава. Посему, забирая один способ удовлетворения насущной потребности, надобно взамен предлагать другой. Иначе (Ильич произнёс это слово с ударением на «и»), иначе запрет не возымеет ожидаемого действия, а только лишь усугубит положение. Да-а, а вы как думали, батенька?