– Доктор, а это обязательно? – спросил я, послушно следуя за его шагами, раздающимися передо мной во тьме коридора.

– Что именно?

– Ну, – вот это… блуждание в непроглядной темноте… по лабиринтам сознания, так сказать… Вы мне хотя бы скажите, когда мы выйдем в психопространство…

– Блуждание обязательно, учитывая специфичность того, что я вам хочу показать. Да, собственно, мы уже в психопространстве. Что, удивлены? Вы вот, сыронизировав насчёт «лабиринта», не целясь, попали в точку: лабиринт – непременная часть данного мыслеобразного конгломерата. И весьма характерно, что вы не заметили перехода, это лишний раз иллюстрирует то, насколько мы все по уши в привычных, стереотипных представлениях и банальных словоборотах, насколько они неотделимы от нас и насколько мы привыкли к ним, так, что в обыденности и не замечаем, когда отделяемся от наших личных форм восприятия и выражения и погружаемся в публичное психопространство. «Лабиринты сознания» – сколько раз вы, как и многие другие люди, встречали данное выражение? Ну, вспомните – книги, фильмы, разговоры… Или вот ещё, скажем, – «тайники подсознания». Мы как раз на подступах к ним… Осторожно, здесь ступеньки!.. – воскликнул доктор, но было поздно – я уже споткнулся, чертыхнувшись и больно подвернув ногу.

– …Ну а маленькие неудобства вроде темноты вполне терпимы. Не ушиблись?

– Да ничего…

– Это ещё удача, что я нашёл такой простой и безопасный путь, чтоб подобраться к нашей цели! – доктор хохотнул, голос его прозвучал гулко в сыром пространстве коридора.

– Значит, есть другие пути, опасные? Что там?

– Ничего весёлого, можете мне поверить. Психодизайн варьируется, но, я думаю, быть разодранным в клочья Цербером, или раздавленным гидравлическим прессом, или вспыхнуть, как литр бензина в костре, – всё это одинаково малоприятно, согласитесь?

– С этим трудно не согласиться, – поёжившись и начиная слегка волноваться, подтвердил я. – Но отчего ж всё так сурово?

– А что вы хотели, друг мой? Учитывая, до какой степени людям дороги их привычные представления и до какой степени они за них цепляются, неудивительно, какие охранительные механизмы в процессе эволюции были выработаны в совокупном психопространстве. Или в Психонете, как вы именуете сей феномен в вашем Институте… – доктор остановился, причём так резко, что я налетел на него, слегка толкнув в спину.

– Вот мы и пришли, – произнёс он.

Я немного посторонился, и осторожно вытянул правую руку вперёд. Пальцы мои коснулись шероховатой и неровной поверхности – кажется, бетонная стена. Похоже, мы находились в узком тупике. Едва я открыл рот, чтоб задать вопрос доктору, как стена, словно ветхая мешковина, неровно разорвалась в нескольких местах, и на нас хлынул свет.

Прищурясь, я заслонил глаза ладонью. Впрочем, свет показался слишком ярким только оттого, что наши глаза успели привыкнуть к темноте. Проморгавшись, я обнаружил, что мы, действительно, стоим в тупике, перед стеной, неровной и серой, как кус халвы. Из стены, на высоте примерно двух с половиной метров, одиноко рос патрон с электрической лампочкой. Она освещала вмурованный в стене металлический квадрат – тускло поблёскивающий, с торчащим на короткой ножке миниатюрным подобием корабельного штурвала.

– Похоже на сейф, – заметил я.

Кэлинеску улыбнулся, протянул руки и, взявшись за «штурвал», повернул его влево.

Тут же, чуть повыше над штурвалом выпрыгнула голографическая объёмная надпись, висящая в воздухе, но выглядящая выдавленной на металле:

– Добро пожаловать в кладовую человеческих представлений и заблуждений! – торжественно провозгласил Кэлинеску, и с усилием потянул на себя дверцу. Она подалась с тяжелозвучным лязгом, явив взору чёрный квадрат проёма. Перекинув ногу через его край, мой поводырь перелез в проём, а я последовал за ним.

Перед нами вытянулся длинный пустой коридор, освещаемый сверху голыми, без плафонов, редко расположенными лампочками. Далеко, в темноте терялся конец коридора, и он выглядел бы совсем скучным, если бы однообразие серых бетонных стен не разбавлялось одинаковыми коричнево-бурыми прямоугольниками дверей, идущих через промежутки метров в шесть, причём только по одной, правой стороне.

От царящей вокруг тяжелой, подземной прохлады мои лопатки ознобно передёрнуло.

– Впечатление, будто мы в подвале, – сказал я, проверяя свой голос.

Как только я это произнёс, сильно запахло сырым картофелем – действительно, словно в подвале или погребе.

Кэлинеску внимательно взглянул мне в лицо:

– Вы здесь поосторожнее с воображением. Иначе можете вовлечься в чужую мыслемассу, а это всё равно, что попасть в топкую болотную трясину – если рядом некому помочь, не выберетесь… Мы здесь пока в качестве наблюдателей, поэтому постарайтесь расслабиться и просто смотреть, не давая волю эмоциям, – с этими словами Кэлинеску, взяв за локоть, подвёл меня к ближайшей двери.

Дверь, каких много в любом подъезде любой городской многоэтажки, она отличалась от обычных лишь тем, что на месте ручки на коренастом черенке торчал знакомый уже сейфовый «штурвал», только поменьше.

Доктор резко повернул «штурвал».

Дверь сама открылась внутрь, оттуда на нас немедленно хлынули слои сизого словно бы сигаретного, дыма, или пара, окутавшие нас, как в банной парной. Мы не делали шагов внутрь, однако, когда не имеющий запаха «дым» развеялся, мы обнаружили себя вне коридора.

Вокруг нас обнимало просторное светлое пространство, наподобие спортзального. Затем оно стало словно бы съёживаться, и вот мы уже находились в относительно небольшой комнате… вроде кухни… да, точно, судя по обстановке – плита, настенные шкафчики, мойка, – это была кухня.

За столом сидели двое мужчин. Между ними, на застилавшей стол красно-коричневой клеёнке в крупную тюремную клетку, находилась плетёная тарелка. Хлеба в ней не наблюдалось, зато крошек было полно. Рядом лежала некрашеная и потемневшая разделочная доска с криво вонзённым в неё ножом, и наструганная до половины палочка тёмно-розовой колбасы в мелких белых глазках жира. Перед каждым из мужчин стояла уныло-синяя рюмка с толстым донышком.

– Ну, – закипел там чай уже, или как?! – нетерпеливо воскликнул один из мужчин.

– Закипело, закипело, – спокойно, но зловеще ответил второй, поднимаясь и снимая блестящий никелированный чайник с плиты. – Давно уж накипело и закипело… – продолжил он, поднося фырчащий и булькающий чайник к столу и наклоняя его носик. В рюмку второго мужчины хлынула чайно-коричневая жидкость. Первый налил также и себе, и сел. Второй поднял рюмку и спросил:

– Ну что, – за Них?

– Само собой, – за Них! А то ведь на кухне, за столом да за рюмкой чая – и какая ж у интеллигентных людей может быть беседа без Них?! Конечно, за Них!

Мужчины чокнулись и, задрав кадыки, опрокинули в себя пойло. Тут я заметил, что их облик изменился – у обоих на носу появились очки, а на шее – галстук. Но почему я не увидел этого сразу, как только вошёл?

– Да-а… И ведь посмотри-ка – ведь везде и всюду Нихи проникли… – задумчиво проговорил первый.

– Особенно на эстраде много Них, – ясное дело, работать-то они не любят… Вон, на днях в газетке – статейка: – Ипполит Гадалкин, оказывается, тоже из Них!

– А политика? – подхватил второй с готовностью хмельного воодушевления.

– Не стоит здесь задерживаться, – в голосе Кэлинеску прозвучала слегка презрительная нотка. – Дальше нас ждёт кое-что более интересное. Идёмте!

Мы покинули кухню. Как это получилось, я не понял, просто мы вновь оказались в коридоре.

Вслед за доктором я приблизился к следующей двери.

– Давайте-ка заглянем для начала вот сюда, – произнёс Кэлинеску.

Резкий поворот «штурвала», дым – и мы оказались помещении, напоминающем фабричный цех.

– Похоже на конвейер, – кивнул я на длинную, с механическим жужжанием движущуюся вдаль ленту, сплетённую из металлических сочленений, колючих колёс, винтов и других деталей.

– Так и есть, – кивнул Кэлинеску.

Над лентой, словно мост на сваях, нависало неподвижное длинное сооружение. Движение ленты на пару секунд приостановилось, затем возобновилось, и я увидел, что на ленте через равные промежутки появляются какие-то корзины… или нет, своей ветвистой «лохматостью» эти предметы скорее напоминали гнёзда аиста, только почему-то квадратной формы.

– Вот здесь и производятся квадратно-гнездовым способом штампы массового мышления, – раздался сбоку голос доктора.

Тут же из нависавшего над лентой сооружения выдвинулся вниз металлический стержень, оканчивавшийся массивной квадратной «подошвой», на которой я успел заметить чеканный рисунок. «Подошва» с грохотом пришмякнула «гнездо», из него тотчас же выпорхнуло облачко пара, взвилось над конвейером, но скользнуло под его беспощадно скрежещущие, неотвратимо вращающиеся колёса, словно утянутое пылесосом или вытяжкой.

– Подойдите ближе, посмотрите! – скомандовал доктор.

Нерешительно шагнул я вперёд – уж больно угрожающей казалась эта странная машина, жужжащая и ритмично грохающая. Я остановился, но доктор настаивал:

– Ну же, не бойтесь! Это важно; ведь всё, что мы можем увидеть за любой из дверей этого Банка, вышло именно из этой его части. Вот вы боитесь приблизиться – а ведь и ваши мысли, и мои, в большой степени обязаны своим существованием этому конвейеру.

Вспомнив, что мы в действительности находимся в психовиртуальном пространстве, где нечего бояться физических повреждений, я двинулся смелее.

– Гляньте-ка, наши знакомые! – со смехом указал доктор на очередное облачко, прошедшее штамповку и проплывающее мимо нас из гнезда. Я устремил на него взгляд, и, напрягая зрение, увидел в клубах пара колеблющиеся, как отражения на воде, и наплывающие друг на друга, словно в киноколлаже, движущиеся изображения. Приглядевшись к этому «фильму», я узнал мужчин из предыдущей комнаты, которые обсуждали происки таинственных Них. Поверх изображения, подобно титрам, плыло беспорядочное нагромождение слов:

ГРТБ-содружество дыроколы лионских храбрецов

реют МУССОНЫ враждебные

ВСеСвЕТНЫе оговорки

сумеречное представительство

Гусь – к молотку! продакшн Святой Гусь

гей ПРОрабов, спасай ежов!

– Что за галиматья??. – вопросил я в недоумении.

– Это облако тэгов. Но вы правы – галиматья редкостная. Это изделие бракованное, но сформировалось давно, поэтому на его исправление уйдёт немало времени… А пока, сами видите, воспроизводится как есть, почти без изменений.

– Как в народе говорят – «кривой софт долго живёт», – кивнул я. – Скажите, доктор, а как… как сформировалась эта… (я чуть не сказал «машина»)…психопрограмма? – спросил я, широким жестом указав на конвейер.

– Есть свои догадки? Вы ведь понимаете, где мы находимся…

– Вероятно, в результате совокупных мыслительных операций множества людей?…

– Разумеется. Как вы должны помнить из лекций вашего шефа, в формировании подобных психоинтеграций принимают участие порой целые поколения самых разных людей в течение длительного времени. И мы с вами, усваивая определённые образцы мышления и поведения, тоже автоматически воспроизводим и подпитываем эту «машину», иногда, – и довольно часто – даже против своего желания…

– Но кто-то же дал толчок для начала формирования?

Кэлинеску усмехнулся:

– О, любопытство молодости! До исходного кода в интеграции такого уровня докопаться очень непросто.

– Но ведь есть конкретный визуальный образ, – я кивнул на конвейер, – разве это не даёт подсказку в поиске путей к исходному коду?

Кэлинеску покачал головой:

– Илья, Илья!.. Вы же знаете, что мыслеобразы – величина переменная, ведь образ, как и вообще образное мышление – это способ сжатия информации. Вы видите конвейер, а кто-то другой – нечто иное. Главное здесь, – это…

– …Повторяемость, однообразие, стандартизация, механистичность… – опередил я доктора, не отрывая взгляда от работающего конвейера.

– Да, и много ещё других характеристик, – подтвердил доктор, и добавил: – Ну, идёмте дальше, на следующий сайт.