Первое, что обращало на себя внимание в кабинете Аркадия, – это особенная, редкая тишина. Будучи человеком компанейским, Бац, тем не менее, иногда нуждался в абсолютной тишине, и не пожалел денег и спецматериалов на её создание.

От большой комнаты, из которой мы только что пришли, интерьер кабинета весьма отличался: вошедший словно попадал в другую эпоху, и Лиз от такой резкой смены обстановки не удержалась:

– О!..

– Да, да, – у меня слабость к дизайну минувших времён… – рассеянным тоном промолвил Бац, выпуская чёрную журчащую струю из серебряного кофейника, перевитого змейками. – Я ведь, было дело, мебелью занимался, в том числе и антикварной – так вот была возможность кое-что и для себя на аукционах приобрести…

– Красиво! – произнесла Лиз, остановившись перед одной из картин в потемневшей раме. – Чувствуется, что здесь… как это… о-би-та-лище настоящего любителя искусства!..

– Кстати, об искусстве. У Лиз, Аркадий, возник вопрос как раз насчёт этого.

– Насчёт чего?

– Насчёт того, какая может быть связь между искусством и нашей институтской работой, – сказал я, вольготно располагаясь на диване.

Бац присел рядом, жестом приглашая Лиз следовать его примеру. Мы вооружились чашечками с горячим кофе, и Бац, отхлебнув, заметил:

– Ну, в свете новейших тенденций связь самая обязательная…

– Да? И в чём же она?

Бац обвёл жестом картины и статуэтки, заполнявшие стены и полки кабинета:

– Что это, по вашему?

– Вы имеете в виду?… – Лиз указала подбородком на картину, которой она восхитилась. – Чудесное полотно!

Бац изобразил сложную мимическую фигуру, дающую понять, что прозвучавшее объяснение удовлетворяет его не вполне.

– И всё? Может, можно что-нибудь добавить? – спросил он.

– Ну, – произведение живописи. Арт-объект, если хотите.

– А если я скажу вам, что это заархивированный файл, содержащий информацию о паттернах хронотопно ориентированного восприятия?

Лиз несколько секунд молчала, а затем рассыпала серебристый смешок:

– Вот так шутка! Расшифруйте…

– С удовольствием, – серьёзно промолвил Бац. – Художник, создавая этот пейзаж, наблюдал его в натуре, и испытывал при этом определенные чувства, ведь так?

– Так…

– А затем он выразил их, зафиксировав в картине. Чувства художника были разнообразны; тут и восхищение красотой природы, и томление, и какие-то эмоции, вызванные ассоциативностью человеческого восприятия – ну, скажем, предгрозовые тучи могут вызвать образы хмурого, насупленного лица, и многие, многие другие оттенки эмоциональных переживаний. Теперь – о том, что такое «чувства». Ну? Это ведь – информация, верно? И получается, что картина хранит в себе, архивирует информацию о разнообразнейших психических состояниях художника.

– Теперь немного понятнее…

– Да; но ведь художник выразил в картине информацию не только о своих личных состояниях, согласны?

– Пожалуй.

– Вот именно, – не только его личные, но и состояния многих других людей. Потому как не существует людей, уникальных абсолютно, непохожих ни на кого; если один человек испытывает какие-либо чувства по какому-либо поводу, значит, непременно найдутся люди, чувствующие с ним в лад, если не точно так же, то очень похоже реагирующие на те же раздражители, что и упомянутый художник. То есть люди, которые испытывают те же или похожие эмоциональные состояния, что и данный художник от данного пейзажа. И что же получается?

– Что?

– А то, что художник, фиксируя свои личные чувственные знания в своем искусстве, одновременно является как бы «депутатом», представителем вкусов и духовных потребностей некоей социальной группы, которая духовно притягивается к данному художнику через симпатии к его творчеству…

– Ну, если уж проводить сравнения, то, поскольку мы начали разговор о разработках нашего Института, больше подошло бы сравнение художника с сервером. Точнее, его мозг – сервер, – заметил я.

– Почему с сервером? – обернулась ко мне Лиз.

– Потому что сервер – это компьютер, предоставляющий пользователям сети общие ресурсы – например, программы. А творчество того или иного художника – это и есть некое «программное обеспечение». Художник создаёт произведения искусства, вследствие этого вокруг него группируются поклонники, возникает среда психологической общности… – сказал Бац.

– …формируется сеть, иначе говоря, – вставил я.

– Ой! Теперь вы хотите мне сказать, что искусство – это компьютерная программа?… – воскликнула Лиз.

– Ну я бы не стал выражаться столь прямолинейно, но, если с таким уподоблением вам будет удобнее понять… Да, произведение искусства – это своего рода «компьютерная программа» для синхронизации мышления, создающая психический резонанс, служащая для настройки многих человеческих мозгов-компьютеров на одну волну.

Лиз поставила чашку на стол и встала. Затем подошла к понравившейся ей картине, остановилась возле неё и пару минут молча в неё вглядывалась.

– Подумать только – как много, оказывается, заключено в живописном полотне… – наконец произнесла она, оборачиваясь к нам. – Но ведь художники, держу пари, и сами не предполагают, что всё обстоит именно так, как вы объяснили?

– Сервер тоже не задумывается о том, что дарит массу возможностей другим компьютерам в сети, – сказал я.

– Видите ли, милочка, художники творили сотни лет назад и продолжают творить в наши дни. Но только сейчас развитие технологий позволило нам понять, какие, кроме эстетической, практические роли может исполнять искусство. Мы живём в чертовски интересное, революционное время! Картины, скульптуры, книги, симфонии, кинофильмы – все накопленные за историю человечества произведения искусства именно сейчас, именно в наше время начинают видеться кладовой ценных сведений о функционировании человеческой психики. Кладовой, как будто бы специально ждавшей появления и оформления нейрокомпьютерной науки! Потому что именно сейчас мы становимся в состоянии понять, какие неоценимые сведения об устройстве и работе человеческой психики содержатся в искусстве, и именно сейчас мы становимся способны извлечь эти сведения и воспользоваться ими! Кто знает, может быть, именно в этом заключается назначение искусства. Может, именно для этого – хотя, конечно, не задумываясь об этом – творили композиторы и писатели всех эпох?

– То есть, для того, чтобы когда-то, уже в наше время, их произведения могли быть использованы в работе Института Мозга? – Лиз коротко и саркастически засмеялась. – Позвольте не согласиться с вами, Аркадий!

– Не упрощайте. И я ведь не сказал, что только для этого! Но то, что именно такая роль искусства в полной мере раскрывается перед нами сейчас, в столкновении и смычке с нейрокомпьютерными технологиями – это несомненно.

– Аркадий, расскажите ей о mind-machine… – предложил я.

– Mind-machine? Машина для ума? Я думала, это игрушка, просто шарлатанство!

– Возможно, влияние на психику, производимое этой, как вы выразились, «игрушкой», несколько преувеличено. Но сам её замысел, принцип – на очень многое открывает глаза и многое подсказал нам в понимании связей между нейрокомпьютерными технологиями и искусством.

– Ну не зна-аю, что могло подсказать это… устройство!.. – недоверчиво протянула Лиз.

– Вы сами-то, милочка, пользовались им?

– Она всё в этой жизни попробовала, Аркадий, – чуть насмешливо сказал я, – она и «Интендиксом» пользовалась, успела.

– Да, всё это мельтешение красок и звуков довольно занятно… красиво, и бессмысленно, как в калейдоскопе… но когда я сняла шлем, я не ощутила, что стала соображать лучше, как мне было обещано, – взглянув на меня и отражая мою насмешливую интонацию, произнесла Лиз.

– Мельтешение красок и звуков – это аудиовизуальная стимуляция мозга…

– Мне говорили, и что?

– А то, что подобная стимуляция нацелена была на то, чтоб восполнить, так сказать, дефицит питания нашей психики. Нам с вами, как и всем людям, для существования необходима пища. Тело нужно питать, верно? Вот я сегодня, например, на завтрак подпитал мой организм котлетами и картошкой, чтобы клетки моего организма могли воспроизводиться, и чтобы я располагал достаточной энергией. Но человеку нужна не только материальная пища, ему нужна пища и для его психики. «Духовная пища» – вспомните-ка эти слова! Думаете, это лишь красивое выражение? Нет, это совершенно точная формулировка! Но если для нашего физического тела пищей являются котлеты и картошка, то для нашего духа, для нашей психики пищей является ин-фор-мация! Новые впечатления, получаемые через органы чувств из внешней реальности, для формирования новых, освежающих силы мозга конфигураций синаптических связей. Тут, кстати, попутно можно было бы ответить тем, кто говорит: «И зачем в наше время писатели пишут книги? Ведь и так столько всего уже понаписано!» Это всё равно, что сказать: «И зачем хлебопекарни пекут хлеб каждый день? Ведь и так и сто, и двести лет назад как сформировалось и существует хлебопечение!» Так-то оно так, – но кушать-то нам хочется каждый день, кушать материальную пищу. И точно так же регулярно хочется «кушать» и духовную пищу. Но в нашей повседневности мы не всегда качественно «кормим» наш дух и, сидя на «голодном пайке» из однообразных, повторяющихся впечатлений, наш дух хиреет. Вот в ясном указании на сей факт и проявляется, думается мне, главное значение майнд-машины. А также! – Бац воздел указательный палец, – а также, говоря об интересующей вас связи нейронауки и художественного творчества, мы более чётко осознаём ещё одну грань, ещё одну функцию искусства. Не желаете ли сами её озвучить? – пригласил Аркадий.

– Вы хотите сказать, что каждое произведение искусства… это тоже своего рода майнд-машина?

– Нечто вроде того! Художник, написавший картину, выполняет функцию «духовного окормления»; художник – это…

– … «депутат»!.. – насмешливо фыркнула Лиз.

Бац кивнул:

– … а его произведение – это файл, хранящий заархивированный духовный продукт, который будет подпитывать психику многих…

– …пользователей в сети! – поторопился я повернуть формулировки в близкое мне образное русло.

Мы переглянулись и рассмеялись.

– Да, у вас весьма оригинальные взгляды на искусство, Аркадий, – произнесла Лиз.

Бац пожал плечами:

– Я лишь чуть отчётливее других заметил и определил то, что содержалось в искусстве всегда.

Мы немного помолчали.

– Ну, надеюсь, вы в общих чертах получили ответ на ваш вопрос о связи науки и искусства, и о том, на какой почве старик Бац может сотрудничать с компьютерщиками, ковыряющимися в проводах человеческой нервной системы? – улыбнулся Аркадий.

Лиз улыбнулась в ответ.

– Получается, искусство – тоже своего рода наука, – задумчиво произнесла она, отхлёбывая кофе.

– И искусство, и наука – это виды познания. Наука познаёт реальность рациональным способом, а искусство – способом чувственного отражения. Но оба способа растут из одного корня, и, разветвляясь, тем не менее, в некоторых точках сплетаются теснее некуда. А в скором времени, очевидно, важнейшими и самыми востребованными станут такие направления познания, как психология, лингвистика и искусствоведение, потому что их предмет – багаж и «механика» человеческого мышления, а именно оно и будет являться содержанием Психопeta.

– А вы, Аркадий? Что для вас самого важнее, интереснее – наука или искусство?

– Ох, милочка!.. Что такое наука, и что такое её дары? – с глубоким вздохом отозвался Бац. – У меня иногда создаётся впечатление, что Господь Бог, или какая-то сила, которая наблюдает за нами, опекает нас, – если, конечно, таковая существует, – так вот, она, эта сила, наблюдая за нами, за людьми, за человечеством… смеётся!

– Смеётся? Почему?

– Ей весело, ей смешно глядеть на нашу гонку в научно-технологическом развитии. Я помню то время, когда появлялись первые айподы и айфоны, помню ажиотаж по этому поводу среди молодых людей, увлечённых техническими новшествами… Вот новинка появилась, вот ещё новинка, а вот ещё одна навороченная новинка – то есть всё это вроде бы создаёт ощущение, и ощущение иллюзорное, что жизнь прогрессирует, жизнь продвигается от худшего к лучшему, какое-то возрастание происходит… а ведь на самом-то деле нет этого, жизнь человеческая стоит на месте!

– Поразительно! – Лиз завращала головой, глядя расширенными глазами то на меня, то на Аркадия. – И это говорит человек, которого Уилл охарактеризовал мне, как интеллектуала и «духовного архитектора новой эры»!

Бац, словно полностью потерявший энергию за время беседы, вдруг осунулся. Резче стали выделяться его морщины, взгляд потускнел. Неподвижно глядя перед собой, он продолжал:

– Я понимаю – вы люди молодые, вас захватывает эта гонка за «новым», но… Давайте попробуем посмотреть на всё чуть иначе. За ближайшие, скажем, пятьсот лет все возникающие технологии, стремительно развиваясь, тем не менее, не удлинили жизнь человека. Человек живёт семьдесят-восемьдесят лет – как и пятьсот лет назад. За ближайшие пятьсот лет наука не избавила человека от страданий… нет-нет, не возражайте! Мне хорошо известны возражения, которые вы можете привести… Да, – какие-то болезни побеждены – но на их месте появились другие. Да, – человек стал жить комфортнее – но стал ли он жить счастливее? За мою жизнь я работал во многих разных комиссиях (здесь Бац чуть оживился, напитав интонацию язвительностью), и знаю, что и сейчас, несмотря на развитие науки, много голодных, больных, много несчастных, нелюбимых и нереализовавшихся – как и полтыщи лет назад… Ну и зачем же, тогда, спрашивается, все эти «новейшие разработки»? – Бац сердито повысил голос.

Он выглядел совсем понурым; для нас, завсегдатаев «Уголка», такая перемена настроения была не в новинку – у старика случались подобные внезапные «заходы». Но Лиз, как свежий здесь человек, была крайне удивлена, я это видел по выражению её лица. Она замерла, напрягшись, и хмуро, с плотно сжатыми губами слушала, словно боясь произнести хоть слово.

– … А все эти нанотрубки, майнд-машины, НКИ – всё это будто бы и впрямь, как вы выразились, – игрушки. Игрушки, которые Господь Бог позволил человеку отыскать, всего лишь для того, чтобы человеку не было скучно существовать, чтобы он постоянно, как белка в колесе, бежал, быстрей, быстрей, быстрей… (Бац раздражённо совершал в такт словам круговое движение указательным пальцем) в напрасной надежде догнать, дотянуться, схватить-таки вожделенное решение всех проблем… Бежать!.. За новой «революционной» технологией, потом за самой новой, потом за суперновейшей, – бежать, бежать… оставаясь при этом на месте. Оставаясь на месте и ожидая неминуемого конца.

Лиз нерешительно поглядывала на меня, ища выручки – она, ясно, не понимала, какая реплика была бы уместна, и как вообще дальше должен продолжаться разговор.

– Ну, блин! Начал за здравие, кончил за упокой! – развязно произнёс я, широко улыбаясь. – Аркадий, вы не должны перед иностранной журналисткой демонстрировать такие мрачные воззрения! За державу обидно!

Бац бросил на меня короткий быстрый взгляд и улыбнулся.

– Да, я что-то немного… кхе-кхе… – он встал, быстро несколько раз сжал и разжал длинные пальцы. Потом преувеличенно бодрой походкой прошёлся по комнате и, оживляясь, предложил:

– А не желаете ли поприсутствовать на нашем собрании защитников природы? Уж там-то разговоры повеселее! – он ещё не вполне овладел собой, и я уловил в его словах вновь проявившуюся толику язвительности, которую он, впрочем, затушевал благодушной мимикой.

– Нет, нам пора идти. Спасибо за интересную беседу. Лиззи для её очерков пригодится то, что она здесь услышала, – сказал я, вставая с дивана и протягивая ладонь для рукопожатия.