ПРОЛОГ

Заседания суда были большей частью закрытыми, но кое-какие подробности в местную прессу попадали. Теперь не составляет никакого труда восстановить ход дела; впрочем, ничего таинственного в нем не было. Райнер заинтересовался им только тогда, когда судья Марлоу огласил приговор — правда, с самого начала все знали, что Крэнсону уготован электрический стул. Даже адвокат нисколько в этом не сомневался, и все это видели с того самого четверга 14 июня, когда начались слушания.

Америку дело это почти не взволновало: такое случалось и раньше, да еще похлеще. Может быть, никто вообще не обратил бы на него внимания, если бы Элфид, отец жертвы, не был миллиардером. Не повезло, надо сказать, Крэнсону, что под руку ему попалась дочка человека, владеющего нефтяными приисками и сетью продуктовых магазинов на Атлантическом побережье.

Впрочем, Крэнсону не везло всегда. В газетах о нем рассказывалось скупо, а с фотографий глядело удивленное лицо боксера-тяжеловеса с узким лбом и очень светлыми, бледно-голубыми глазами. Все журналисты, как сговорившись, поминали то, что он весит 107 килограммов и не умеет читать и писать на своем родном шведском.

Вот вкратце суть дела.

17 октября Свен Крэнсон впервые в жизни оказывается на авеню Дюранго. До этого он провел несколько дней в городской ночлежке, а теперь забрел в пригородную жилую зону с виллами богачей и парками, выходящими к пляжу. Он так и не сумел объяснить, отчего его сюда занесло — очевидно, это произошло совершенно случайно.

Итак, он бредет без всякой цели с узелком в руках, имея в кармане пятьдесят центов и думая только о том, как заработать немного денег. Он не работает уже три месяца, потому что в профсоюзе докеров от его услуг наотрез отказались. В Соединенных Штатах он живет уже два года. Когда его арестует полиция, то обнаружит на запястьях у него подозрительные следы, и он признается, что время от времени кололся. Однако нет никаких оснований полагать, что вечером 17-го он принял дозу. Он не наркоман, и в любом случае у него всегда было так мало денег, что пристраститься к наркотикам всерьез он не мог.

Он бродил весь день, у него болят ноги, он прислоняется спиной к какой-то решетке, и та поворачивается под его тяжестью. Он едва не падает и оказывается, без всякого на то желания, в парке, окружающем виллу: судьба Свена Крэнсона ложится на весы.

Парк необозримо велик. Крэнсон бредет по нему, останавливается у какого-то дерева, чтобы помочиться, и вскоре видит перед собой одноэтажное бунгало — это сооружение из стали и стекла, наполовину закрытое пальмами.

В бунгало явно можно поживиться, и швед входит в него, как он уверяет, совершенно не таясь.

О том, что последовало дальше, в стенограмме судебного заседания говорится очень скупо.

Свен проходит в гостиную, стены которой обшиты пластинами из хромированной стали. Посреди комнаты на ковре он видит голую парочку, занимающуюся любовью. Она — это Долли Элфид, он — Кен Роунс, ее жених.

Трудно сказать, что произошло в неповоротливом мозгу толстого шведа. Как ни странно, он сделал то, что сделал, не из-за сексуального влечения и не в надежде на добычу — а оттого, что эти двое, которых он застал врасплох в такой деликатной ситуации, стали над ним смеяться. Внезапно он сам себе показался смешным и вслед за тем пришел в бешенство.

Так попытались — хотя и без особого успеха — объяснить дело адвокат и эксперт-психиатр, призванный защитой.

Сначала он убил Роунса. Когда проходил следственный эксперимент, полицейский, изображавший жертву, признался, что ему стало страшно, когда он почувствовал, как на его горле сжимаются скрюченные пальцы Крэнсона.

Роунс умер почти мгновенно: у него был обнаружен перелом шейных позвонков. Однако Крэнсон не сразу этим удовлетворился, потому что еще проломил жертве голову ударом каблука.

Об убийстве мисс Элфид в стенограмме сказано еще более лаконично. Невозможно определить, какая из ран оказалась смертельной, но по результатам вскрытия можно предположить, что основной причиной смерти стал двойной перелом позвоночника.

На суде Свен Крэнсон на ломаном английском сказал, что сильно растерялся, совершив эти два убийства. Он взял со стола начатую пачку «Честерфилда», отхлебнул из бокала сладкий коктейль и тут же выплюнул его, прошел на кухню и, открыв холодильник, вынул большой кусок ветчины, который запихнул себе в рот, и, уходя с виллы, еще дожевывал.

Он вновь прошел через парк, очутился на авеню и на попутном грузовике вернулся в центр города. Добравшись до ночлежки, отдал свои пятьдесят центов, улегся, закурил сигарету из украденной пачки и вспомнил, что оставил свой узелок в гостиной бунгало Элфида.

Мгновение поколебавшись, он потушил окурок и заснул.

Горничные обнаружили трупы на следующий день. Началось следствие. Полицейские нашли множество отпечатков пальцев — на банкетке, стакане, стенах, дверях, а на холодильнике — отпечаток целой пятерни. В узелке оказалось две рубашки и тельняшка: был сделан вывод, что эти вещи принадлежат бродяге, который служил на шведском флоте. Нашелся даже свидетель, видевший, как Крэнсон выходил из парка, и давший довольно точное описание его внешности: очень толстый белобрысый мужчина, весом больше 100 килограммов.

Шофер грузовика, который подвозил Крэнсона, привел полицейских к ночлежке. По описанию свидетеля личность преступника была установлена: Свен Крэнсон, бывший докер, без постоянного места жительства. Эти сведения были опубликованы во всех газетах. Но целых двое суток, несмотря на дополнительные наряды полиции, рыскавшие в городе и окрестностях, Свена не могли найти. Он, однако, вовсе не прятался: ночь провел в каком-то гараже, потом где-то бродил, несколько раз сталкивался с людьми, но никто не обратил на него внимания, потому что он никак не походил на человека, скрывающегося от полиции, и держался очень спокойно и беспечно. По его словам, он трижды видел полицейские машины, но никто не сделал даже и попытки его задержать. Позднее журналисты выпустили много критических стрел по этому поводу в лейтенанта Старка и его подчиненных.

К вечеру второго дня разорвалась бомба: Алэн В. Эл-фид, отец убитой девушки, предложил два миллиона долларов тому, кто сумеет найти Крэнсона.

Редакторы газет отказались опубликовать заявление Эл-фида в том виде, в каком он его написал. В самом деле там было добавлено, что дополнительное вознаграждение ожидает того, кто убьет Свена. Такая публикация противоречила законам штата, ибо речь шла не больше и не меньше как о подстрекательстве к убийству.

Элфид отказался давать какие бы то ни было интервью, хотя люди с телевидения и попытались на него надавить. В 10.30 он приехал на опознание трупа, затем сел в машину и вернулся в свой офис, где, как обычно, занялся просмотром деловой корреспонденции. Люди, общавшиеся с ним после трагедии, не заметили никаких изменений в его поведении. Он вообще заговорил об этом только один раз, когда продиктовал текст объявления с обещанием двух миллионов за поимку преступника.

На суде он ни разу не взглянул на убийцу, с явным неудовольствием выслушал соболезнования председателя суда; услышав же приговор, удовлетворенно осклабился. Для тех из присутствующих на суде, кто хорошо его знал, было совершенно очевидно, что этому человеку нужно только одно — чтобы убийца его единственной дочери был казнен.

Два миллиона долларов принесли ожидаемый результат: уже утром следующего дня Крэнсона обнаружили сразу в двенадцати различных местах города.

Со всех концов штата хлынули полицейские и добровольцы. 20 октября четверо из них выследили свою добычу: обнаженный по пояс Крэнсон в этот момент умывался, зачерпывая воду из сточной трубы, выходящей к дороге. Крэнсон был совершенно ошеломлен и покорно позволил надеть на себя наручники, а младший инспектор Норленд вывихнул себе руку, ударив со всего маху кулаком в челюсть шведа — удар абсолютно бесполезный, поскольку убийца не оказал никакого сопротивления. Свен выплюнул несколько зубов, облизнул окровавленные губы и закрыл глаза. Раскрыл он их только тогда, когда за его спиной захлопнулась бронированная дверь камеры.

Его адвокатом назначили Дугласа Макаллена. Он уже четыре года жил в фешенебельном западном районе города. Изучив дело, он четыре раза беседовал с Крэнсоном, а в самый канун суда дал понять, что дело его подзащитного совершенно безнадежно и что он не будет очень уж усердствовать, потому что приговор сомнений не вызывает, а у него много других забот. Благодаря этому ловкому ходу количество его клиентов впоследствии значительно увеличилось, ибо в глазах публики он предстал человеком хотя и вынужденным защищать выродка, но внутренне убежденным в том, что все граждане должны приветствовать ликвидацию субъекта, представляющего очевидную опасность для общества.

Суд длился шесть дней. Дуглас Макаллен выступал очень мало и только ради проформы пытался оспорить особо гневные филиппики обвинителя. Крэнсон не говорил почти ничего и стоя выслушал приговор. Затем конвой препроводил его в отделение смертников тюрьмы Доуфен-мор.

Через три часа после окончания суда машину Джона Кристофера Нила, надзирателя этой тюрьмы, слегка задела машина, обошедшая его на повороте. Нил, затормозив машину, вышел из нее. Вторая машина также остановилась. Нил сделал три шага на пустынной дороге по направлению к оплошавшему водителю. Мощный крюк правой выбил у него почву из-под ног, он попытался подняться, но нападавший блокировал ему левую ногу, а правую, вывернув, рванул вверх.

Пока Нил медленно терял сознание от дикой боли в сломанном бедре, нападавший надвинул шляпу на глаза и не торопясь сел в свою машину.

Райнер начал свое дело. В отделении для перчаток у него уже лежал новый паспорт на имя Джима Бэнсфилда.

 

ГЛАВА 1

Тюрьму Доуфенмор снесли в 1954 году, потому что здания ее пришли в ветхое состояние и не могли обеспечить надлежащий режим для заключенных, которые устроили голодовку с требованием улучшить условия содержания и работы. Тюрьма была выстроена вновь по плану, составленному комиссией архитекторов, специализирующихся в пенитенциарном строительстве. Она была торжественно открыта губернатором штата в присутствии многих видных деятелей за три недели до выборов. Это был основной козырь мэра Корнея в его предвыборной кампании, а два года спустя он сумел войти в число выборщиков президента от своего штата. Новая тюрьма поразила многих, и, надо сказать, не напрасно.

Один-единственный надзиратель, находясь на пульте уп-. равления, следил за центральным отделением, поднимая и опуская металлические панно, заменившие прежние решетчатые двери. Всего пять человек охраняло тридцать пять заключенных — именно столько их было в тюрьме, когда туда доставили Крэнсона.

Система внутренней связи предусматривала автоматическое закрытие камер: звонок предупреждал заключенных, что они обязаны вернуться в камеры и отойти от автоматических дверей.

Присутствие кого бы то ни было в одном из двенадцати коридоров вне установленных часов обнаруживалось немедленно, и тут же включалась вторая система тревоги. Меры пресечения были чрезвычайно эффективными: поскольку бронированные двери обеспечивали полную герметичность камер, в коридоры подавался ядовитый газ очень быстрого распространения. Более минуты его не могли выдержать легкие ни одного человека. С помощью внутренних телевизионных камер нарушителя быстро засекали, и к нему отправляли команду в противогазах. С того времени, как тюрьма была построена, была только одна попытка побега — ее совершили Дон Брайен, осужденный на пятнадцать лет, и Антонио Велас с пятилетним сроком. Их заблокировали в коридоре и пустили газ. Вдохнув его, оба заключенных сами бросились навстречу надзирателям в противогазах, мечтая только об одном: получить противогаз, чтобы их легкие и дыхательные пути перестало раздирать железными когтями. Велас умер в тюремной больнице.

Крэнсона поместили в специальную камеру смертников; это был прямоугольник с двумя стенами из бетона и двумя — из стекла. Напротив одной из стеклянных стен была установлена камера, фиксирующая все движения осужденного. Изображение передавалось на пульт управления.

Многие считали эту тюрьму слишком уж современной, слишком в духе всяких новейших умствований. Оппозиционная партия требовала предать гласности все счета и утверждала, что на деньги налогоплательщиков соорудили нечто новомодно-экспериментальное и что без такой тюрьмы город вполне мог бы обойтись. Подчеркивалось, что многие американские тюрьмы, в которых содержалось более тысячи опасных заключенных, обошлись гораздо дешевле, не уступая в надежности. Мэра Корнея обвиняли в мании величия и желании использовать строительство в предвыборной пропаганде. Действительно, за два-три месяца о тюрьме Доуфенмор было снято шесть телевизионных передач — из них две на Си-Би-Эс, — и в каждой передаче выступали представители муниципалитета. А один журналист дошел до того, что заявил, будто из этой тюрьмы, несмотря на все ее техническое оснащение, бежать гораздо легче, нежели из тюрьмы старого типа, доказавшей свою надежность.

На это заявление никто не обратил внимания; впрочем, никаких серьезных аргументов журналист не привел. Корней, узнав об этом, просто пожал плечами: он достиг своей цели — его переизбрали. Теперь он планировал построить мотель, поскольку на каждый уик-энд к тюрьме приезжало множество туристов, чтобы полюбоваться этим совершенным творением человеческой мысли…

Свен сел на кровати и огляделся. Камера сверкала, затопленная резким светом неоновых ламп, забранных в пуленепробиваемые стекла. Даже молотом невозможно было бы разбить плиты-на полу.

Впрочем, Крэнсон о побеге и не помышлял. Когда трое надзирателей вошли к нему с подносом, он спокойно принялся есть, а затем выкурил четыре сигареты подряд. Его нисколько не стесняло то, что за ним ведется постоянное наблюдение.

Через неделю после окончания суда он узнал, что его прошение о помиловании отклонено, и перешел на три пачки «Честерфилда» в день. С тех пор как его доставили в Доуфенмор, он поправился на три килограмма и приблизился к отметке в 240 фунтов. Спал по четырнадцать часов в сутки, и старший надзиратель специального отделения, видя, как все больше жиреет осужденный, начал прикидывать, сколько вольт придется прибавить палачу, чтобы покончить дело с одного раза.

— Если сало прорвется сразу, — сказал он двум надзирателям, сопровождавшим его во время обхода, — то мы все утонем в жирной луже.

Надзиратели даже не улыбнулись в ответ на эту шутку.

Вернувшись на свой пост, они удостоверились, что на экранах телевизионных камер все нормально, а затем дали предупредительный сигнал о своем уходе с поста. Двери раскрылись автоматически: тюремные техники оборудовали все входы и выходы своими устройствами, так что Доуфенмор, стал, возможно, единственной тюрьмой в мире, где отказались от запоров и ключей.

Подошла смена, и старший надзиратель самолично нажал кнопку автоматического открывания дверей. Он услышал медленное, плавное скольжение подбитой войлоком двери, раскрывшейся ровно настолько, чтобы мог пройти один человек. Затем двери так же плавно сомкнулись.

Старший надзиратель, повернувшись на вращающемся стуле, смотрел на только что вошедшего человека.

Это был новичок — тот самый, которого взяли на место Нила. А преступника, напавшего на Нила, все еще не смогли найти, и старший надзиратель был готов поставить десять против одного, что это бывший заключенный — из тех, кого Нил перевоспитывал в звуконепроницаемой камере. Водился за Нилом такой грешок: иногда он, чтобы взбодриться, выбирал себе какого-нибудь рецидивиста покрепче, заводил его в камеру, снимал обручальное кольцо и, надев кастет, начинал обработку преступника, которого двое других надзирателей держали за руки.

Вообще-то Нил славный парень, но нет ничего удивительного, что кто-то из вышедших на свободу заключенных мог затаить обиду.

— Привет, Бэнсфилд.

Новенький слегка улыбнулся и снял пиджак.

Этот парень был не из болтливых, старший следил за ним с самого начала. И в компанию никому не набивался — только то, что нужно для службы. А что до заключенных… номер 39 (Рой Бэрдсей из третьего отделения) попытался было его прощупать во время работы в цеху.

И перед глазами старшего вновь возникла эта сцена — всего лишь на второй день после появления Бэнсфилда.

— Начальник, мне надо по малой нужде, я свое закончил. Разрешите, а то не донесу.

Со своего места старший не мог видеть лица новенького, но заметил, как его правая рука медленно скользнула к дубинке, хотя сам он оставался недвижим.

Рой Бэрдсей скрючился, гримасничая и, очевидно, желая развлечь своих товарищей; он все ближе подходил к микрофону, вмонтированному в стекло.

— Я же в штаны наделаю, начальник…

Заключенные были отделены от надзирателей стеной из плотного стекла.

— Начальник, не будь же скотиной…

Дубинка со всего маху врезалась в стекло — с грохотом, как от выстрела. Бэрдсей, зажав уши, отпрянул: ему показалось, что он получил дубинкой в лицо, ставшее теперь мертвенно-бледным.

Все, кто был в цеху, обернулись — и стало так тихо, 'Как будто все вымерли.

Бэнсфилд медленно встал и сказал, не повышая голоса, почти шепотом: «А ну, ползи отсюда». И все его услышали.

А ведь Бэрдсей — это тот еще фрукт: отсидел четыре года за вооруженный грабеж, а сейчас тянул срок в семь лет за ограбление поезда. Теперь же, только взглянув в неумолимые глаза за стеклом, он молча повернулся и поплелся на свое место.

«С этим парнем лучше не придуриваться», — подумал он.

В тот вечер старший надзиратель понял, что на новичка вполне можно положиться.

Он заглянул в его карточку: Джим Бэнсфилд, тридцать четыре года, родился в Нью-Гемпшире; получил место в тюрьме Доуфенмор, хотя многие подали заявления гораздо раньше, чем он. Старший надзиратель понял, что у парня есть своя рука наверху, и преисполнился к нему еще большим уважением. Фотография была старой, сделана по меньшей мере лет десять назад. Это противоречило правилам — надо будет сказать об этом новенькому.

Бэнсфилд распустил галстук, развалился на стуле и закурил сигарету. Они сидели вдвоем в этой чересчур жаркой комнате. Перед стеклом пульта располагалась прямоугольная площадка, от которой расходились пять коридоров.

Старший надзиратель скользнул взглядом по залитой светом пустынной площадке. Движением подбородка показал на пятый, последний коридор. В его конце на самом верху находилось отделение смертников, которое отсюда нельзя было рассмотреть.

— Через три дня, — сказал он, — нужно будет встать рано.

В лице Бэнсфилда ничего не дрогнуло. Он поднялся, потянувшись, и потушил окурок в пепельнице, вмонтированной в стену.

— В понедельник на рассвете, в 5 утра. И тебе придется там быть. В первый раз у тебя?

Бэнсфилд утвердительно кивнул.

— Заранее никогда не угадаешь, — сказал старший надзиратель, — у одних совсем легко проходит. Трепыхнется, как рыба на сковороде, и все, можно оттаскивать. А с другими… их чуть не до потолка подбрасывает.

Бэнсфилд пристально смотрел, как яркий неоновый свет отражается от стальных камер, уходящих в глубь коридоров.

— И… сколько это длится? — спросил он.

— Я опасаюсь за Крэнсона, уж очень у него много жира. С Логаном все должно пройти быстрее. Но заранее никогда не знаешь.

— Кто пойдет первым?

— По правилам, сначала идет тот, кого осудили раньше.

— Значит, Логан?

— Да, Логан.

Бэнсфилд взглянул на часы.

— Ну, я пошел, — сказал он.

— Точно, тебе пора.

Бэнсфилд начал обход. Старший следил за ним, переходя от одного экрана к другому. На сей счет существовали жесткие правила: в охраняемой зоне любой служитель сам находился под постоянным наблюдением телекамер.

Бэнсфилд шагал навстречу свету, металлу и безмолвию. Было два часа ночи.

Не торопясь, он обошел все коридоры с их бесчисленными дверями, затем вошел в лифт и поднялся в отделение смертников.

Перед каждой застекленной клеткой находилось два надзирателя: одного осужденный не видел, а второй располагался прямо перед стеклянной стеной.

Логан, лежа на животе, крутил ручку настройки транзистора. Голой ногой, вылезшей из-под простыни, он отбивал такт. Вокруг него валялось множество иллюстрированных журналов и комиксов: казалось, вся его койка была погребена под цветными фотографиями и рисунками.

Крэнсон спал на боку, примяв жирную щеку и приоткрыв безвольный рот, так что на лице его заметнее всего была розовая влажная впадина.

Бэнсфилд прошел мимо, помахав приветственно рукой надзирателям, а затем спустился вниз по пустынной лестнице.

В ушах его все еще звучали слова старшего надзирателя:

«Через три дня придется рано вставать».

 

ГЛАВА 2

— Всем вернуться в камеры, ни одного человека в коридорах.

Мегафоны смолкли.

Логан не мог отвести глаз от пигментных пятен на дрожащих щеках священника. На белую облатку причастия капнула слеза.

Сердце у него колотилось так сильно, что молотом отдавало в ушах. Судорожно глотая облатку, он почувствовал, что его колют в руку, которую крепко держал один из надзирателей; и тут же все закружилось перед глазами.

— Ну, Логан, тебе пора, старик.

Он упирался, но его влекли вперед, и подошвы его скользили по плотным плитам. Опять возник священник, поспешно перекрестил. По лицу Логана текли слезы, а бритва мерно рокотала у него на запястьях, там, где наденут проводящие пластинки; другие хлопотали над его щиколотками. Подыхать в кальсонах — какая подлянка, позорище, может, мне это снится, что за гадость они мне вкололи.

Томсон, да, это Томсон, мой надзиратель, сегодня и он не улыбается, он мне всегда приносил журналы… любые, какие ни попрошу… Хороший парень.

— Пошли.

Логан идет вперед, ищет глазами Томсона, Томсон не позволит им сделать это со мной. Сзади закрывается дверь, вот оно… на возвышении, как трон — никелевый трон. Стул.

Надзиратели толкают его навстречу двум помощникам палача, щелкают запоры наручников, на лицо — маску, и в пустой комнате наступает ночь — он только и успел увидеть свидетелей в окошечке слева. Никого из знакомых.

На пульте палач опускает рукояти, потрескивают медные контакты. Свидетели зеленеют: у сидящего перед ними человека вены лопаются, как веревки, маска заглушает безумный крик Уильяма Логана, а его взлохмаченные волосы загораются, как сухая трава.

— Славный был парень, — говорит Томсон дрожащим голосом. — Зря с ним такое проделали.

На казни присутствуют коронер суда Марлоу, председатель и адвокат. Накануне Элфид получил отказ, хотя он обратился с торжественным запросом в Верховный суд. Но Вашингтон согласия не дал.

Крэнсон хорошо держится, одевается неторопливо, движения замедленные, как у всех толстяков. Тщательно натягивает носки, и присутствующие начинают проявлять легкое нетерпение. Человеку, которого через пять минут поджарят, не стоит так обстоятельно собираться.

Коридоры.

Крэнсон не просил священника. Он сам поворачивает руки, чтобы легче было брить.

Надзиратель, стоящий слева, вопросительно смотрит на врача, тот отрицательно качает головой: успокоительное вкалывать нет нужды, это толстокожее животное само пойдет на бойню.

Комната, где происходит казнь.

Дверь закрылась. Прямо перед ним стул, справа — кабина, где ждет палач. Свидетели уходят в комнату слева, откуда могут видеть осужденного.

Два помощника палача и четверо надзирателей. Один из них — Бэнсфилд.

Дверь в комнату закрывается, а снаружи загорается красная лампочка: запрет входить до окончания казни.

Время.

Оба помощника подходят к Крэнсону, тот на секунду застывает, затем медленно движется к стулу.

Полная тишина. Крэнсон медленно садится.

Внезапно Бэнсфилд отрывается от стены: наискосок через комнату стремительно идет к палачу. Тот уже положил руки в перчатках на рукоятки.

Все смотрят на Бэнсфилда: он хватает палача за локоть, и тот, машинально подняв голову, застывает в изумлении. Палач — старик лет шестидесяти, маленького роста, почти лысый, его маленькие круглые глазки не могут оторваться от пистолета, который надзиратель приставил к тому самому месту, где бьется сердце, и сердце его вдруг начинает колотиться так, что грудь готова разорваться.

Голос Райнера звучит очень спокойно:

— Не двигаться.

Можно было и не приказывать, все застыли на месте.

— Крэнсон…

Швед встает, по ступенькам сходит с возвышения, где располагается стул. Руки у него все еще раскинуты, он беспрерывно моргает.

— Уходим.

Толстяк, сглотнув слюну,' делает шаг по направлению к двери. Его невыразительные глаза прикованы к человеку, который спасает его от электрического стула. Он инстинктивно понимает, что должен повиноваться.

Один из помощников палача, открыв рот, делает шаг вперед, но дуло пистолета поворачивается к нему, и он застывает на месте. Теперь он будет стоять спокойно.

Райнер кивает на кнопку, утопленную в двери, и в нее вонзается огромный палец Крэнсона. Дверь открывается.

Одним прыжком Райнер оказывается в комнате для свидетелей; левой рукой хватает директора за галстук и отрывает его от стены.

Трое человек бегут по коридору. Но и двадцати метров они не пробежали, как раздается оглушительный, разрывающий уши сигнал тревоги.

Начинается безумная гонка. Первую дверь они сумели проскочить, когда она уже закрывалась. Полузадушенный директор хрипит:

— Вы сошли с ума, вам не прорваться, двери блокированы.

Прямо перед ними закрывается вторая дверь. Крэнсон бросается вперед, в порыве отчаяния пытается удержать своими толстыми пальцами железную створку, медленно и неотвратимо скользящую к стене. Он напрягает все мускулы, но тщетно: остается полметра, сорок сантиметров, двадцать — и Крэнсон отскакивает, чтобы беспощадная машина не перерезала ему ладонь.

Они в коридоре, запертые между двумя стальными дверями..

Крэнсон, беспомощно выругавшись, глядит на Райнера: в мутных глазах вопрос вдруг сменяется выражением ужаса. Из отверстий на потолке начинает спускаться облако ядовитого газа.

Райнер сует пистолет за пояс и передает заложника в руки Крэнсона:

— Становись прямо перед камерой.

Сам же бежит, стараясь не заглотнуть слишком много воздуха, к коридорной нише, где приготовлены два противогаза — он положил их сюда десять минут назад.

Быстро натягивает свой противогаз и в тумане, затопившем коридор, нащупывает кашляющего Крэнсона, помогает ему надеть маску.

Кирк Марслон, зажав рот и нос платком, сгибается надвое. Директора тюрьмы Доуфенмор начинает рвать.

Две фигуры в противогазах в неподвижном ожидании застыли перед телекамерой.

— Вот здесь все и решится.

На командном пульте сидят Билл Пейджет и Дейв Флоренсон; в бессильном отчаянии уставившись в один из экранов, смотрят на толстяка в кальсонах и противогазе, на надзирателя — также в противогазе. Их фигуры теряются в клубах густого тумана, и силуэт директора — без противогаза — уже почти неразличим в облаках густеющего газа.

Пейджет работает здесь дольше Флоренсона: он смЪт-рит на часы и стискивает зубы. Через полминуты Марслон умрет.

Выплюнув сигару и выдохнув воздух, Пейджет нажимает кнопку разблокировки дверей. Флоренсон, все поняв, хватает микрофон.

— Бригаду захвата в центральный коридор. Соблюдать осторожность: они вооружены и захватили директора.

Дверь беззвучно отворяется. Райнер хватает Марслона и бежит вперед, рядом сопит Крэнсон. Райнер знает, что впереди их ожидают снайперы в бронежилетах.

Бешеная скачка по лестницам. Углядев первого снайпера, Райнер стреляет с бедра, тот, зашатавшись, падает в пролет.

— Эй, Марслон, позаботьтесь о своей шкуре. Прикажите им открыть последнюю дверь.

Дуло пистолета так сильно упирается в затылок директора, что тот не смеет шевельнуться. Наверху, за стеклом, он видит двух надзирателей за командным пультом.

Марслон быстро прикидывает: за открытой дверью беглецов ожидает 400 метров открытого пространства без всяких укрытий — их наверняка ожидают, и они станут превосходной мишенью для полицейских, стоящих, как он догадывается, всего в нескольких шагах отсюда, за углом. И еще: Марслон знает, что Бэнсфилд выстрелит, если получит, отказ.

— Откройте дверь.

Пейджет не слышит в своей звуконепроницаемой комнате, но читает приказ по движениям губ директора.

И вновь его указательный палец нажимает кнопку разбло кировки.

Крэнсон первым бросается вперед, Райнер прикрывается директором, как щитом, затем отталкивает его, устремляясь в открытую дверь. Ошеломленный Марслон, сделав несколько шагов, падает, а полицейские выскакивают из-за угла.

— За ними, — вопит Марслон, — стреляйте не раздумывая.

Рычание заводимого мотора заглушает его голос.

Под навесом с утра стоит бронированный фургон — в нем должны были увезти трупы Логана и Крэнсона. Крэнсон в фургоне — но живой. Райнер за рулем бешено жмет на акселератор, и автомобиль срывается с места так резко, что шины начинают дымить.

Снайперы, встав на одно колено, поливают фургон очередями. На стеклах рассыпаются звездочки от пуль, но пробоин нет — стекла пуленепробиваемые.

Райнер переключает скорость, и через десять секунд они уже в 140 метрах от тюрьмы. Фургон несется с завыванием сирены, и машины уступают ему дорогу.

Свен, упавший на крутом вираже, медленно поднимается. Райнер выравнивает скорость и улыбается шведу:

— О’кей?

Крэнсон, кашлянув, непроизвольно зевает, а затем улыбается — впервые за полгода:

— О’кей.

С момента, когда он вошел в камеру для казни, прошло 58 секунд.

 

ГЛАВА 3

Тонкая нейлоновая нить заколебалась над поверхностью воды и вновь застыла. Солнце блеснуло, задев лучиком нить, затем все исчезло.

Крэнсон подсек нить легким движением руки, медленно провел сидящую на крючке рыбу сквозь камыши, сотрясаемые от отчаянных всплесков хвоста, а затем серебристое тельце оказалось в его широкой ладони.

Швед лежит на животе среди толстых стеблей, полностью закрывающих его. Крепко сжав зубы, он вытащил крючок, вонзил его в бутылочную пробку, которую обмотал трехметровой нитью. Положив крючок с нитью в карман, ухватил зубами прут с четырьмя сверкающими окуньками и, пятясь и извиваясь, пополз назад от мертвой болотной воды.

Все так же ползком он развернулся и вскоре оказался у хижины, наполовину прикрытой камышами. По-прежнему невидимый с другого берега, протиснулся в дыру, которую они вчера проделали ножом. Трухлявые доски поддались легко.

Свен просунул в дыру голову, затем руку, кинул внутрь рыбу и, сопя от напряжения, залез в хижину, несмотря на свое брюхо.

Они находились в самом центре болот. Браконьеры поставили там несколько хижин, а один оригинал, жертва краха на Уолл-стрит, в 30-е годы задумал выращивать здесь рис, но ничто не могло вырасти на этих безнадежно бесплодных землях. После Пёрл-Харбора военный министр прислал сюда экспертов, чтобы изучить на месте проект устройства военного лагеря для новобранцев, которые могли бы в течение трех месяцев обучаться боевому мастерству в чрезвычайно неблагоприятных природных условиях. Военные пробыли здесь некоторое время и удалились, оставив после себя все обычные приметы армейского лагеря: разорванные палатки цвета хаки, хлопающие на ветру, баки из-под топлива, наполовину затонувшие в тине, ящики от снарядов, пробитые шины, остов танка, служивший мишенью для базук. Все это с годами почти слилось с окружающим миром, и белые буквы «Армия США» на стенах казармы почти исчезли подо мхом и разросшимися лопухами, ржавчина разъела все, что там было металлического, и, наконец, последние остатки военного имущества поглотило болото.

Болота занимали площадь в три с половиной квадратных километра, и туристы обходили эти места стороной. Ближе всех к ним подходили две дороги, образующие угол в правой их части, а троп здесь не было со времен первопроходцев. Иногда сюда забредали охотники, но с тех пор, как несколько человек погибли от укуса ядовитых змей, это случалось все реже.

Райнер знал, что тому, за кем неизбежно отправится погоня, не стоит прятаться в подобном месте — идеальном убежище с точки зрения расположения и труднодоступности, а потому неизбежно вызывающем подозрения и стремление в первую очередь прочесать именно его. Однако в данном случае этими соображениями Райнер пренебрег: слишком много выгод сулили близость леса и буйная растительность, позволяющая надежно скрыться от глаз возможных преследователей. Полицейским же без подмоги было бы не под силу устроить настоящее прочесывание. Вот почему Райнер выбрал эту хижину для первого укрытия. Приехав сюда в фургоне для перевозки трупов, они загнали его в трясину, и на их глазах он медленно погрузился в тину торфяника. Следы шин быстро исчезли в вязкой мокрой почве, над ними сомкнулись ряды камышей, и даже в мощные бинокли наблюдателей, круживших на вертолете, невозможно было определить их присутствие.

В хижине было темно, свет проникал только через прорехи на крыше и неплотно пригнанные доски ставен. Из-под двери, запертой на ключ и на засов, пробивался тонкий лучик летнего солнца. Пол затрещал под весом Крэнсона; еще ослепленный дневным светом, он заморгал.

В углу хижины сидел Райнер и молча курил «Честерфилд». Увидев его, швед расплылся в улыбке всем своим жирным лицом.

Райнер, взглянув на него, протянул бутылку самогонки, лежавшую рядом на полу. Крэнсон сделал большой глоток, отчего уровень жидкости уменьшился на целый сантиметр, и положил бутылку на пол.

— Классно, — сказал он, — просто классно.

Он говорил медленно, с трудом подбирая слова, но чем больше проходило времени, тем лучше они начинали понимать друг друга. Райнер чувствовал, как в неповоротливом-мозгу шведа зарождается чувство глубокой признательности. Это чувство, которое он никак не высказывал, прорывалось на мгновение в некоторых взглядах и жестах.

Райнер протянул ему пачку пельменей. Они договорились, что огня разводить не будут, потому что даже тончайшая струйка дыма могла бы навести на след. Крэнсон, открыв пачку, стал запихивать в рот холодное тесто, фаршированное мясом.

Поев, Крэнсон присел на корточки и стал ловко разделывать принесенную рыбу. В темноте блеснуло белое мясо: двумя взмахами ножа он вынул ребра и кинул их в угол хижины.

Райнер наблюдал за ним.

— Моряк? — спросил он.

Крэнсон, медленно прожевывая рыбу, кивнул:

— Четыре года на Балтике. Рыбная ловля.

Сделав ножом неопределенный жест, он добавил:

— Море очень хорошо. Хорошая жизнь.

Ничего не ответив, Райнер вновь протянул ему бутылку.

Крэнсон, глотнув, вернул самогон.

Некоторое время они ели в молчании.

— А в Америке почему?

Крэнсон поднял кусок, упавший на пол, засунул в рот и стал жевать, не поднимая головы.

— Однажды вечером у меня с двумя типами вышла размолвка…

Пальцами он изобразил их шатающуюся походку.

— Двое, — сказал он, — их было двое.

Его кулаки сжались, и он нанес в пустоту удар левой удивительной силы и стремительности. Райнер протянул ему зажженную сигарету, которую Крэнсон машинально сунул в рот. Казалось, светящийся красный кончик, еще более яркий в полусумраке хижины, гипнотизировал его.

— Ты их убил?

Крэнсон с жалкой, неуверенной улыбкой пожал плечами, и перед его глазами поплыли смутные изображения прошлого: его бегство в доки, затем несколько ночей в трюме корабля, Нью-Йорк, работа грузчиком, наркотики, щуплые молокососы, укравшие у него кокаин. Все остальное виделось, как в тумане, — казалось, с ним не происходило ничего вплоть до того момента, когда эта голая шлюха со своим черноволосым парнем стала над ним насмехаться в том никелированном дворце. Каким жалким и неуклюжим он чувствовал себя перед ними — и этого оскорбления снести не смог. Это было как пощечина.

Райнер и Крэнсон лежали рядом: до наступления темноты им нельзя было выходить, потому что погоня уже наверняка шла по их следу. Сквозь дыры в потолке они видели узкие полоски бледного неба. На деревьях стрекотали цикады; теплый южный ветер колебал стебли камышей, которые терлись друг о друга, выводя свою невнятную потрескивающую мелодию.

Вдали хрустнула ветка. Райнер, приникнув к одной из щелей, не отрывал глаз от пропыленной тропинки, по которой могла прийти опасность.

Воздух звенел от жары. Он закурил еще одну сигарету, щелкнув спичкой о ноготь большого пальца.

Внезапно Свен Крэнсон приподнялся на локте. Райнер, не торопясь, оторвал взгляд от пустынной дороги и посмотрел на соседа. На широком лице шведа читался невысказанный вопрос.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Почему? — выдохнул наконец Свен.

Все в нем напряглось от ожидания, и Райнер увидел, как в жирных складках кожи бьется шейная артерия.

Он понял, что хитрить здесь незачем; Крэнсон задал вопрос, который обжигал ему губы с самой первой секунды: почему надзиратель Джим Бэнсфилд поставил на карту собственную шкуру, чтобы спасти осужденного на смерть Свена Крэнсона. И пока ответ не будет дан, между ними не будет доверия.

Одним щелчком Райнер сбросил паутину, протянутую пауком от пола к табуретке, сделанной из плохо оструганного полена.

Он знал, что рано или поздно этот вопрос будет задан, рано или поздно отвечать придется. Резко повернувшись, он взглянул прямо в лицо толстяку.

— Я спас твою шкуру, — сказал он.

Крэнсон кивнул с такой силой, что затряслись жирные складки на груди.

— Теперь ты должен спасти мою.

Смысл этих слов медленно доходил до Крэнсона. Плечи его обмякли, как будто на них легла невыносимая тяжесть.

— Как?

— Я тебе объясню, это сложно, но ты сумеешь, если будешь делать, что я тебе скажу. Если наше дело выгорит, получим очень много долларов.

Свен, нахмурив брови, силился понять.

— Мы уедем?

— Да.

— Вместе?

Райнер вытянул затекшую ногу и улегся, положив голову на моток веревки.

— Вместе, — сказал он.

Крэнсон очень медленно лег рядом.

Не самое лучшее из объяснений, но пока и этого хватит.

Над их головами голубые полосы становились все бледнее. Через несколько часов станет совсем темно.

— Отдыхай как следует, — сказал Райнер, — ночь мы проведем в камышах, и спать нам не придется.

— О’кей, — отозвался Крэнсон.

Несмотря на жару, швед накрылся рваным армейским одеялом, которое они обнаружили в хижине.

Райнер положил руки за голову, продолжая следить за пустынной дорогой, медленно поднимающейся к холмам.

* * *

Погас последний луч света. На часах было полдевятого.

Райнер бесшумно встал и потянулся. Рядом зашевелилась темная масса Крэнсойа. В темноте его лица не было видно, но Райнер чувствовал, что глаза шведа устремлены на него и что он старается уловить малейший его жест.

Райнер наклонился к нему.

— Я выйду, — сказал он, — надо посмотреть, где полиция и что она нащупала.

Крэнсон сбросил одеяло:

— Я с тобой.

Райнер мягко положил руку на мощное плечо:

— Это твоя фотография висит повсюду, а не моя.

Он услышал прерывистое дыхание и почти физически ощутил, как в Крэнсоне нарастает страх, внезапный страх остаться одному, без поддержки того, кто вытащил его из лап смерти.

В темноте щелкнул курок, поставленный на предохранитель. Крэнсон почувствовал в руке тяжелую рифленую тяжесть рукоятки пистолета.

— Держи-ка, — сказал Райнер. — Встретимся через два часа у затонувшей лодки.

Там они провели предыдущую ночь.

Райнер перешагнул через шведа и, встав на колени, выскользнул наружу. Он удивился, насколько мокрой оказалась трава. Темнота согнала дневную жару, и по равнине уже расстилались плотные волны тумана.

Согнувшись, он углубился в заросли гигантских папоротников, перешагнул через упавшее дерево, отстранил колючие заросли ежевики и вытянул вперед руку в темноте, еще более плотной и непроницаемой в густой листве секвойи.

Его рука легла на холодный бок «феррари», спрятанного среди низко растущих ветвей.

Щелчок.

Открылся багажник, крошечный, как и у всех спортивных машин этой марки. Но Райнер обнаружил там то, что искал, — дорожную сумку.

Ощупью он разделся и затолкал под ветки одежду, испачканную болотной жижей и липкой грязью хижины. Быстро натянул светлые брюки, о складку которых можно было обрезаться, шелковую рубашку с кружевами, столь любимую гомиками. Нацепив защитные очки и обувшись в замшевые мокасины, он довершил свое преображение кожаными перчатками без пальцев, в каких щеголяют фальшивые победители автопробегов.

Сев за руль, он достал из отделения для перчаток электробритву. Л ридцать секунд мягкого жужжания, и он стал похож на преуспевающего бизнесмена, помешанного на машинах, а отнюдь не на беглого гангстера, разыскиваемого полицией трех штатов.

С удовлетворением осмотрев себя в зеркальце для водителя, он закурил сигарету и включил радио на небольшую громкость. Опустив капот, осторожно провел машину по ухабистой дорожке, лавируя между поваленными деревьями, и выехал на шоссе, спиралью идущее вниз.

На скорости в шестьдесят километров проехал около получаса, не встретив ни одной машины. Когда вдалеке засверкали огни города, музыка прекратилась и стали передавать сводку новостей.

Он повернул рукоятку, увеличивая звук, и откинулся в кресле, полностью расслабившись.

Сначала шло быстрое перечисление курса акций на Уолл-стрите, затем краткое изложение международных откликов на финансовые меры правительства, затрагивающие курс доллара. Два слова об ООН, сообщения о том, что еще 5 тысяч джи-ай возвращаются из Южного Вьетнама, о рейтинге популярности президента Никсона согласно последнему опросу общественного мнения.

Затем настал черед местных новостей. Свадьба дочери сенатора. Забастовка почтовых служащих. Полиция продолжает поиски двух беглецов из тюрьмы Доуфенмор.

А теперь послушайте песни Нила Стойта из «Голубой планеты».

Выключив радио, Райнер свернул на авеню Кеннеди, оставив справа аэродром. Он в городе.

Город в этот час был цвета абрикосов в сахаре, когда банка только что открыта. Но хотя все стекла магазинов и домов отсвечивали этим приятным цветом, город производил чрезвычайно грустное впечатление.

Наводили тоску эти длинные безбрежные улицы, уходящие вдаль по прямой без малейшего изгиба и поворота — ровные, равнодушные и безжалостные. За стоянкой машин был разбит сквер: в жаркую погоду с 10 до 18 часов здесь включали фонтаны. Рабочие и служащие большого завода, расположенного поблизости, приходили сюда поиграть в бейсбол, чтобы затем снова вытачивать кожухи для авиационных бомб.

После работы забегали на пару часов в пабы, а затем каждый возвращался в свой стандартный домик, окруженный цветным забором — все пространство до начала болот было уставлено бесконечными рядами этих одинаковых строений.

Сейчас улицы были пусты, и люди на них появятся только утром. Прислонившись к бензоколонке, владелец гаража — единственное живое существо — задумчиво смотрит на рекламные щиты и ряды урн. Чем объяснить это уныние, эту скуку, осязаемые столь же материально, как и эти новые стены, еще теплые от сошедшей жары? Кажется, ни в чем не было недостатка в этом городе: стояли на своих местах и мэрия, и школа, и магазины, и больница. Но казалось, их составил вместе, соблюдая все положенные интервалы, ребенок, строящий свой игрушечный город из деталей конструктора. Все в нем было вычислено и рассчитано, но город оставался мертвым — не живым организмом, а высохшим скелетом.

С самолета этот город, должно быть, виделся совсем крошечным. Наверняка не один пассажир, рассматривая его в иллюминатор, думал о том, что это земля обетованная для тех, кому хочется умереть от тоски. И пассажир этот не ошибался: люди здесь действительно дохли Со скуки.

На перекрестках мигали никому не нужные светофоры, и только эти огни упорствовали, стремились доказать, что в этом пустом пространстве теплится жизнь. Райнер тоже включает сигнал поворота, нажимает на акселератор, и светящиеся рекламные щиты сливаются в одну линию.

«Ну и дыра, — думает Райнер, — дико скучный городишко. Весной здесь ждут начала ловли лосося, в воскресенье — бейсбольный матч, а каждый день — вечернюю кружку пива, мечтая накопить деньжат, чтобы хоть разок закатиться в Лас-Вегас».

Еще один перекресток. В ста метрах впереди — патрульная машина и «харлей» на тормозе. Мотоциклиста не видно, но в машине сидят несколько человек.

Райнер, замедлив ход, сигналит и невозмутимо паркуется рядом. На другой стороне пустынной улицы — автозаправочная станция и кафе. Сквозь стекло Райнер видит девицу, которая меланхолически сует монету за монетой в игральный автомат. Он выходит из машины. Полицейские не отрывают от него глаз.

Райнер хлопает дверцей, тщательно запирает ее на ключ, делает шаг назад, склонив голову, как художник, любующийся произведением рук своих, затем смахивает воображаемую пыль со сверкающего капота.

Бригадир, сидящий слева от шофера, фыркает:

— Молиться готов на свой драндулет.

Сзади раздается мрачный голос:

— Гомик или карманник. На штаны его посмотри. И чего мы здесь торчим?

Четверо полицейских смотрят, как Райнер, слегка покачиваясь, переходит через дорогу, входит в кафе и движется к освещенной стойке.

В темноте светятся часы бригадира.

— Сделаем заход в Пасадену и обратно. Здесь ничего не высидишь.

Дремлющий шофер выпрямляется, и мощная машина бесшумно срывается с места.

* * *

В глубине за столиком сидят четверо юнцов, пялятся в темную улицу. Это они меняют пластинки. В баре седеющий господин, похожий на нотариуса, ест мороженое из очень высокого стакана.

Бармен меланхолически вытирает бокалы.

— Один «Бурбон».

Бармен, положив полотенце, зевает и наполняет бокал.

Глядя в зеркало, Райнер встречается взглядом с девицей, которая правой ногой отбивает ритм ударных. Райнер пристально глядит на эту ногу, девица перестает стучать и прячет ногу под стол.

Один из юнцов, тот, что с курчавой бородкой, встает и выходит. Девица, улыбнувшись Райнеру, начинает строить ему глазки.

Райнер тянет свой аперитив, берет со стойки газету и открывает ее на спортивной странице: быстро бросив взгляд на предыдущие страницы, не обнаруживает ничего существенного. Сообщается, что полиция по-прежнему ищет двух беглецов. Молодой бородач возвращается и садится к своим.

— Надо было попросить у меня ключ, — говорит Райнер, — я всегда запираю, когда выхожу из машины.

Они смотрят на него, ерзая и сопя, но ничего не говорят. Девица ожесточенно хлопает ресницами.

— Где телефон? — спрашивает Райнер, встав с высокого табурета.

Бармен кивает на подвальную лестницу.

Лестница из пластика под дерево, очень сильный запах хот-догов. Туалеты, кухня. А вот кабина — свежепокра-шена, справочник на подставке, нет никаких надписей. Силуэт Райнера отражается в трех стенах.

На том конце провода слышен звонок.

Сняли трубку.

— Позовите Элфида.

— А кто его спрашивает?

Женский голос, горничная или секретарша.

— Позовите Элфида, да побыстрее, если дорожите своим местом. Не заставляйте меня ждать, вам это дорого обойдется. Скажете ему одно слово: Крэнсон.

Он слышит, как она начинает задыхаться. Затем сухой стук — положила трубку на что-то деревянное.

Райнер, прислонившись к стене, сует в рот сигарету. Когда он подносит спичку, слышится шарканье, покашли-ванье, затем хриплый голос уже прямо из трубки.

— Элфид слушает. Вы кто?

Нужно договариваться быстро, за минуту полицейские могут засечь звонок.

— У меня мало времени. Меня зовут Бэнсфилд. Это я помог Крэнсону бежать. От вас мне нужно только одно — вы ответите либо да, либо нет, но только без обмана. Ваше предложение о двух миллионах за убийцу вашей дочери по-прежнему остается в силе?

В трубке молчание. Тихо так, как будто у телефона никого нет. Затем неожиданный ответ.

— Я отдал эти деньги полицейским, которые его поймали, и…

— И которые его упустили. Я спрашиваю во второй и в последний раз: или я отдаю вам Крэнсона за два миллиона, или отвожу его за границу. А там уж я позабочусь, чтобы он до конца дней своих ни в чем не знал нужды.

— Но что мне доказывает…

— Да или нет?

Прерывистое дыхание, в голосе бешенство.

— Да.

— Я вам позвоню.

Райнер вешает трубку, поднимается наверх, платит за аперитив и выходит.

Девица, выпятив зад, стоит у дверцы «феррари».

Райнер садится в машину и, захлопнув дверцу, опускает стекло.

— Я еще заеду сюда, — говорит он, — подожди пару лет.

Она встряхивает кудрями.

— Сам не знаешь, что потерял, красавчик.

— Придется мне это пережить.

Он делает полукруг на малой скорости и устремляется в темноту.

* * *

Старк знал об Элфиде все, во всяком случае, все, что должен знать полицейский о хозяине крупной фирмы, имеющем акции в двадцати различных компаниях, занимающихся всем на свете: от производства лекарств и поли-стирена до нефтяных разработок, исследований в сфере информатики и продажи рыбных консервов. Он считал, что у старика есть одно несомненное достоинство: Элфид никогда не позировал в роли человека, который сделал себя сам. Он не скрывал, что учился в лучших учебных заведениях Калифорнии, совершенствовал свой французский в Париже, а немецкий — в Мюнхене. В колыбельку его было положено столько долларов, что в 23 года он начал заниматься бизнесом, уже имея солидный капитал. Ему хватило и везения, и собственных стараний, чтобы его приумножить, и Старк знал, что Элизабет Элфид тратила на некоторые приемы такую сумму, которую он, Старк, зарабатывал за полтора года. Если быть точнее, то за год и пять месяцев — он произвел необходимые подсчеты на последней странице своей записной книжки.

В жизни Элфида было несколько темных пятен, и в частности дело Дьюи. Дьюи был крупной шишкой и имел в штате большой вес. В политике он разбирался лучше Элфида, и его чаще можно было встретить в кулуарах сената или палаты представителей, нежели в офисе на Венсент-стрит. Два гиганта столкнулись из-за подряда на строительство тепловых трасс на участке, где стояли халупы мексиканцев, зарабатывающих исключительно разведением кур и проституцией.

Основные баталии развернулись на заседаниях муниципального совета. Дьюи, использовав свои политические связи, сорвал банк. За одно утро бульдозеры смели все мексиканские халупы, и уже вечером имя Дьюи сверкало тысячами огней на гигантском световом панно, водруженном в центре строительства. Три дня спустя самого Дьюи обнаружили сидящим у этого панно с перерезанным горлом. Старк вел следствие, но результатов не получил. Коронеру он доложил, что местоположение трупа, способ убийства и использованное оружие свидетельствуют в пользу предположения, что удар нанес какой-нибудь мекс. Всегда мог найтись горячий парень, решивший отомстить за то, что снесли его лачугу, ничего ему не заплатив. Убийцу так и не нашли, а дело было списано в архив.

* * *

Старк стал лейтенантом полиции сразу же после своего возвращения из Кореи. Он весил 54 килограмма при росте 1 метр 63 сантиметра, был близорук, никогда не бывал ни в боксерском зале, ни в тире — и имел гораздо лучшие показатели, чем все его коллеги. Он серьезно прижал рэкетиров Вестмора и Сальпико, процент наркоманов в его секторе был значительно ниже, чем в целом по штату, не было ни одного убийства, которое он не раскрутил бы в течение трех суток, — исключая, разумеется, дело Дьюи.

В настоящий момент он сидел в глубоком раздумье, засунув руки между колен, утопая в очень мягком кресле — и выглядел чрезвычайно смешно, как маленький человечек, помещенный в слишком большую для него декорацию. Перед ним расхаживал взад и вперед Элфид, под его нервными шагами поскрипывал китайский ковер, покрывавший наборный паркет. Росписи на потолке были перенесены из одного дворца в Ферраре (Италия) и украшали все четырнадцать этажей Тампико Билдинг, где они и находились.

Через окна в виде ротонды был виден разлегшийся внизу город, покрытый той красноватой дымкой, которая исходит от неоновой рекламы. На улицах почти не было машин. Только сновали патрульные полицейские автомобили, разрывая темноту аллей своими мигалками.

Старк глубже откинулся в кресло и протянул было руку к нагрудному карману за сигарой, но раздумал курить и заговорил, продолжая разговор, длившийся уже более часа; каждое слово его звучало очень веско, что еще более подчеркивалось его северокаролинским акцентом.

— Ни один полицейский в мире, — заявил он, — не смог бы дать вам гарантию, что мы их поймаем. Это невозможно, и вы хорошо это знаете, так что с моей стороны было бы нечестным убеждать вас в обратном.

Он замолчал.

Старк был знаком с Элфидом более 15 лет. Он знал, что этот человек не из тех, кто любит забивать себе голову, и если из двух возможностей достичь цели одна представлялась более надежной, он выбирал именно ее, отбрасывая за ненадобностью все остальные соображения. Но вот уже целый час — с того момента, как раздался телефонный звонок, — у Элфида появились две возможности захватить Крэнсона: предоставить действовать полиции или же заплатить два миллиона долларов опасному гангстеру, которого разыскивала все та же полиция.

Элфид перестал ходить взад и вперед и засунул руки в карманы халата.

Его портрет можно было нарисовать при помощи линейки и угольника. Ему было около пятидесяти лет, необыкновенно высокого роста; лицо его поражало строго прямоугольными размерами, но глаза были удивительно маленькими. Плотно сжатые челюсти свидетельствовали о сильной воле, однако сейчас этого человека обуревала одна-единственная страсть, с которой он и не пытался бороться. Он наклонился к лейтенанту:

— Послушайте, Старк, я всегда стремился упрощать свои проблемы. Сегодняшняя задачка проще, чем в школьном учебнике, — вы ищете сокровище, и вам надо решить, к кому обратиться: к тому, кто его ищет, или к тому, кто им владеет?

Старк развел руками.

— Но дело вовсе не в этом…

Сухая ладонь жестко ударила по столу.

— Нет, именно в этом. А вы знаете, что для меня речь идет не о сокровище, а кое о чем поважнее.

Старк взглянул в лицо стоящего перед ним человека и испытал странное чувство презрения, смешанного с жалостью. И в самом деле, для Элфида голова ненавидимого им человека была дороже всех сокровищ, и за то, чтобы получить ее, он отдал бы все.

На рождество, дни рождения и именины он осыпал Долли громоздкими и чрезвычайно дорогими подарками: от конюшни для пони, подаренной ей к восьмилетию, до птичьего городка на искусственном озере прямо под ее окнами в Кугар-Пойнт, где она отдыхала летом. Это был его последний подарок: ей исполнился 21 год, и никто не знал, что жить ей оставалось три месяца.

Элфид никогда не говорил о дочери. В последние годы они виделись очень редко, и когда он узнал о ее смерти, то почувствовал, как в нем происходит нечто странное: он не ощущал горя, но в нем зарождалось другое — поднималась какая-то волна, затопившая мало-помалу все его существо. Он сумел определить это чувство: то была ненависть, безумная, всепоглощающая ненависть к человеку, убившему ту маленькую девочку, которая скакала на рыжем пони по холмам Сандербеу.

Он убил ее зверски, убил ни за что, даже не из-за денег. Убил потому, что он — животное, тупое, грубое животное. В этом человеке было воплощено само зло, и не будет ему ни покоя, ни пощады, пока он не оплатит эту кровь собственной жизнью.

Едва только Элфид заговорил о телефонном звонке, Старк понял, какое решение он принял. Если бы у Элфида был всего один шанс из ста заполучить Крэнсона за деньги, то он бы заплатил. А вот ему, Старку, придется запретить Элфиду делать это.

Элфид повернулся на каблуках и встал перед витриной, где дремали терракотовые маски. Казалось, что после бегства Крэнсона прямоугольник его лица еще более вытянулся.

— Вспомните-ка, это ведь не так давно было: вы нашли этого шведа только после того, как я объявил о вознаграждении. Кто вам сказал, что вы бы его схватили без этих денег?

Старк хотел было ответить, что равно невозможно опровергнуть и противоположное суждение, но, поколебавшись, удержался. Глядя на кончики своих ботинок, он сказал:

— Речь вовсе не об этом, мистер Элфид. В данном случае вы предлагаете не вознаграждение, а выкуп.

Элфид напрягся.

— Вы не можете мне это запретить.

Старк слегка понурился, как школьник, пойманный на баловстве:

— Поймите, мы даем согласие на уплату выкупа, когда происходит киднэпинг: семья имеет на это право, потому что здесь важнее сохранить жизнь ребенку, нежели арестовать преступника. Но в вашем деле, мистер Элфид, нет ничего похожего, потому что здесь некого спасать. Мы ищем двух бандитов, объявленных вне закона, а вы собираетесь платить, иными словами, поддержать одного из них, чтобы он выдал вам второго, которого вы передадите правосудию, а уж оно вложит ему причитающиеся четыре тысячи вольт.

Лейтенант взял свой стакан, на который до сих пор только смотрел, и продолжил:

— Мы хотим того же, что и вы: обнаружить Крэнсона. Здесь наши цели совпадают. Но нам нужен и Бэнс-филд. Ведь он убийца, не забудьте. Но если вы дадите два миллиона долларов этому человеку, то вы станете его сообщником, и я…

Элфид взял со стола черепаховый нож для разрезания бумаг и посмотрел прямо в глаза собеседнику:

— Что вы можете мне сделать, если я все-таки дам эти деньги?

Старк встал, сделал несколько шагов, чтобы размять затекшие ноги, затем снова сел, обронив:

— Я посажу вас за решетку.

Элфид, хищно оскалившись, наставил на Старка палец со словами:

— Взгляните-ка на этого полицейского лейтенанта, непоколебимого в своих принципах. Он готов пожертвовать карьерой из чувства долга.

Старк невозмутимо разглядывал узкий лоб миллиардера со вздутыми на висках венами.

— Я вам сейчас расскажу, как все это будет, — сказал Элфид. — Я заплачу Бэнсфилду и получу Крэнсона. Вы посадите меня за решетку, но меня выпустят под поручительство генерального прокурора, после чего я устрою вам такую веселую жизнь, что вы не найдете в Соединенных Штатах ни одного ящика для мусора, чтобы спокойно в нем переночевать.

Старк почувствовал, как рубашка у него начинает липнуть к лопаткам. Он знал это за собой со времен Кореи, и это случалось каждый раз, когда ему становилось страшно. Но когда ему становилось страшно, он атаковал.

Он уткнулся в свой стакан, отхлебнул из него и встал:

— Ну что ж, Элфид, валяйте, отстегивайте свои доллары, раз вам этого хочется. Но после в течение двух часов я арестую вас по обвинению в пособничестве сбежавшим преступникам. Вполне вам верю, что вы сделаете то, о чем говорите, и помешать вам не могу, и вы, конечно, можете задать мне жару, потому что денег у вас до хрена. Но и вы не сможете мне помешать засадить вас в тюрьму, и я это сделаю, хотя бы вы сидели там всего пять минут.

Старк повел лопатками и убедился, что пот просох. Не так уж это и страшно, когда атакуешь, — надо только лететь вперед, не оглядываясь.

Элфид, не мигая, смотрел на него, затем отошел к окну и уставился на ночной город. Острые плечи выпирали под шелковистой тканью халата. Когда он заговорил, голос его звучал еще более желчно, чем обычно.

— Я даю вам возможность поймать преступника, сбежавшего из Доуфенмора, и при этом сам плачу два миллиона. Чем же вы недовольны?

— А вот чем: на ваши денежки второй обеспечит себе полную безопасность.

Потупившись, Старк добавил:

— С такими деньгами человеку ничто не угрожает, он может купить молчание любого. Получив эту сумму, он уже через сутки будет для нас совершенно недостижим. Этого я вам позволить не могу.

Элфид положил руку на узкое горло японской вазы, стоящей на подоконнике. Внезапно сжал ее и швырнул в стену. Осколки брызнули во все стороны.

Лейтенант не шелохнулся.

— Арестуйте их, — прорычал Элфид, — прочешите весь штат по миллиметру. Даю вам сорок восемь часов: если явитесь с пустыми руками, я договорюсь с Бэнсфилдом. Я сделаю то же, что и в прошлый раз: опубликую во всех газетах, что заплачу эту сумму любому, кто схватит Свена Крэнсона. И вы мне тогда не помешаете.

Старк, вздохнув, поправил галстук и пошел к двери. Он уже взялся за ручку, но обернулся.

— О’кей, — сказал он, — пусть будет два дня. Но если деньги достанутся Бэнсфилду, то вы станете его сообщником. Можно вас спросить кое о чем?

Элфид, застыв в центре комнаты, ждал.

Старк, зажмурившись, вытянулся во весь свой маленький рост:

— Вам будет намного легче, если Крэнсона поджарят?

На лице внезапно размякшего Элфида появилось подобие улыбки.

— Да, — сказал он мягко, — я сделаю все, чтобы это произошло.

Посмотрев на него, Старк понял, что, когда ненависть достигает такой степени, она становится очень похожей на величайшую нежность.

 

ГЛАВА 4

Город лежал между двух рек. Они то сближались, то отдалялись друг от друга, как бы кокетничая и флиртуя. Их берега были залиты бетоном, и порой они совсем исчезали под множеством буксиров и барж с мазутом. Соединялись они в доках Хемпстеда — это была западная граница города. Дальше начинались холмы, а за ними болота.

Старк увидел занимающуюся зарю через грязные окна своего кабинета, расположенного на 27-м этаже Сентер Билдинга, где находились помещения криминальной полиции.

Он положил ладони на клавиши пишущей машинки, вдавив их внутрь, и уперся лбом в скрещенные руки.

Рядом с ним стояли три переполненные пепельницы.

Старк чувствовал себя липким и грязным. Он встал, пошел к автомату с газированной водой; вода была ледяная, и он выпил залпом три стакана.

Желал он только одного: залечь в ванну, а затем отсыпаться три дня подряд.

Телефон еще даже не зазвонил, а звякнул, как Старк снял трубку.

— Алло?

Этот резкий дребезжащий голос мог принадлежать только Меншену.

— Старк у телефона, слушаю тебя.

— Дело пошло, — сказал Меншен, — все, как запланировано: жесткое прочесывание. Нужно было не менее четырехсот полицейских, целая армия, но удалось выбить. Ночью были телефонные звонки и…

— Сколько?

— Десятка два.

Обычная цифра при объявлении розыска: всегда находились бдительные старушки, шутники и просто полоумные, которые звонили в полицию, уверяя, что разыскиваемый человек только что проходил под их окнами.

— У вас как?

— Из штата они выскользнуть не могли. Тревога была поднята сразу же, удалось очень быстро блокировать все дороги и мосты. Теперь мы приступаем к прочесыванию, обыщем каждый метр. Руководит операцией Сэм.

Старк ничего не ответил. Он хорошо знал Сэма, самого гнусного типа в полиции штата. Но уж если он занялся этим делом, то двоим беглецам от него не уйти, разве что они растворятся в воздухе. Уж если кто и способен их найти, так это Сэм. Главное состояло в том, чтобы он нашел их в течение двух дней.

* * *

Волны ближайших холмов переходили в крутые склоны, и змеящаяся среди них блестящая дорога была хорошо видна.

Воздух дрожал и звенел от удушающей жары, которая предвещала близкую грозу.

Райнер лежал на спине в густой траве, всматриваясь в голубое небо без единого облачка. Прикрыв глаза, он прислушивался к тишине. Вдруг он перевернулся на живот.

Осторожным движением отвел от лица цветок, загораживающий тоненькую асфальтовую ниточку, сбегавшую с холмов.

Прямо на него катились крошечные грузовики.

Он пристально следил за движением колонны: машины шли на небольшой скорости, на ходу из открытых дверей спрыгивали люди и разворачивались в цепь, исчезая один за другим среди деревьев. Он видел, как блестят дула их ружей. На них не было формы, это были добровольцы, для которых охота на человека всегда была подарком судьбы, потому что такую дичь не каждый день встретишь, а охотиться на нее не в пример интереснее. Он этих людей знал, они предупредительных выстрелов делать не будут. С машин спрыгивали и другие, в сопровождении точек поменьше, бежавших рядом с ними. Собаки.

Прокатившись, перевернувшись несколько метров по траве, он вскочил на ноги и помчался вниз по склону. Миновав поляну, на полной скорости вломился в колючие кусты, пробежал еще метров двадцать и остановился прямо перед круглым брюхом Крэнсона. Толстяк сидел, привалившись к пню, и смотрел на Райнера своими невыразительными глазами.

— Вот и они, — сказал Райнер. — Придется слегка пробежаться.

И, как бы подтверждая его слова, тишина разорвалась заливистым лаем собак.

Не обменявшись больше ни словом, они сорвались с места.

Преследование началось.

* * *

Свен Крэнсон хорошо бегал: несмотря на свое брюхо, на лишних тридцать килограммов веса, он дышал удивительно ровно и отставал от Райнера всего на несколько метров, держа дистанцию.

Они бежали в северном направлении, огибая скалистые языки, врезающиеся в лес.

Грузовики по-прежнему неторопливо шли по длинной дуге, которую описывала дорога, оставляя за собой цепи охотников.

Среди них был Дэн Мюррей — тот самый, который застрелил Бойсона, бежавшего из тюрьмы и скрывавшегося четыре дня. Дэн находился в приятном возбуждении: он хорошо помнил, как нашел беглеца, углядев его ботинок под кустом. Бойсон сидел съежившись и прикрыв голову руками, и Мюррей прокрался к нему так близко, что дуло почти коснулось затылка. С наслаждением, которое еще жило в нем, приятно щекоча нервы, он спустил курок. У него был «винчестер», полуавтомат большого калибра, — адская штуковина, и мозги Бойсона превратились в кашу.

Он объяснил, что преступник напал на него, а потом его поздравляли в полиции и на банкете произносили тосты в его честь и предлагали стать помощником шерифа. А вечером вместе с Гамильтоном и Бэртом закатились в заведение Мэдж, повеселились с ее негритянками и упились до чертиков, едва домой доползли. Эх, славное было времечко.

И сейчас у Мюррея была одна навязчивая мысль — сделать дубль. Он должен был прочесать участок от края дороги до вершины холма: если ему повезет, если эти двое прячутся именно здесь, то он их найдет. В руках у него все тот же «винчестер», и он, конечно, лучший стрелок штата.

Он увидел, как охотник, идущий параллельно, скрылся за деревьями, и замедлил шаг. В таких делах нельзя торопиться. Взором опытного охотника он окидывал ветви деревьев и корни, где еще сохранилась прошлогодняя листва; дулом ружья ворошил кусты: человеку, чтобы спрятаться, много места не надо, а эти парни были не промах — их ищут уже три дня, и пока никаких следов. Но уж если кому удастся их найти, так это ему, Дэну.

Справа от него меж сваленных деревьев петляла тропинка, и там шли люди. Впереди залаяли собаки, и Дэн даже испугался, что молодцов схватили. Он еще более замедлил шаг, но лай вдруг смолк: ложная тревога.

В собак он не верил. Когда нужен быстрый бег, когда зверь бежит в открытую — вот тогда собаки хороши, тогда они своего не упустят.

В лесу было прохладнее, но он сдвинул шляпу на затылок и обтер лоб тыльной стороной ладони. Вытер потную руку о патронташ и зашагал дальше, двигаясь зигзагообразно и методически обшаривая все укромные места.

Он знал много разных штук — сам их применял против япошек, в 44-м именно он…

В двадцати метрах от него с земли поднялся человек и поднял руки.

Мюррей замер на месте, чувствуя, как заколотилось сердце.

Повезло, второй раз повезло, даже не верится. Издали вновь раздался лай собак.

Машинально он наставил «винчестер» на человека с поднятыми руками, солнце сверкало тонким бликом по черной стали. Палец привычно лег на курок, а к лицу прихлынула кровь.

Райнер опустил руки в тот самый момент, как Крэнсон обрушил сзади всю мощь своих кулаков на голову охотника. Земля ушла из-под ног Мюррея: он обернулся, прежде чем рухнуть на листву, и увидел прямо перед собой белое широкое небритое лицо — лучи солнца золотили светлую щетину. Это было последним, что увидел Дэн Мюррей.

Крэнсон, придавив упавшего коленями, поднял сложенные кулаки и нанес рубящий удар, на манер дровосека, лобные кости треснули, как будто были сделаны из фанеры. Вторым ударом было размозжено лицо, третьим — пробит череп.

Мюррей издал вопль, похожий на крик новорожденного, из ушей у него хлынула кровь. Когда Крэнсон поднялся, он был уже мертв.

Райнер поднял упавший «стетсон», надел его через голову, опоясался патронташем и подобрал «винчестер».

Несколько секунд они стояли неподвижно и смотрели друг на друга. Толстые щеки шведа все еще дрожали, и в его мертвых глазах вдруг что-то блеснуло. Это была смутная радость, которую Райнер хорошо понимал. Только что Свен

Крэнсон заплатил свой долг Райнеру и тот понял, что для простодушного толстяка они отныне связаны на жизнь и на смерть.

Грузовики двигались на дистанции в сто метров друг от друга очень медленно. От дымка, шедшего из невидимых выхлопных труб, воздух у самой земли слегка подрагивал. На капоте у всех колебался белый флажок — так отмечались машины, мобилизованные в помощь полиции штата.

Последний грузовик в колонне был с брезентовым верхом. Водитель, сцепивший руки на руле, опустил стекла, но воздух был совершенно неподвижен, лучи солнца били прямо в кабину, превращая ее в душегубку.

Затормозив, он наклонился, проведя рукой по обжигающему полу кабины, извлек из-под сиденья бутылку кока-колы и запрокинул голову назад, так что адамово яблоко резко выступило под грязным платком, завязанным на шее. Вода была тепло-сладкая. Он сделал три больших глотка и увидел, как по дороге к нему, хромая, направляется какой-то человек — его силуэт смешно изгибался сквозь бутылочное стекло. Рослый мужик в ковбойской шляпе и с блестящим карабином.

Поставив бутылку, шофер высунулся из кабины:

— Ну как?

— Ничего не нашел, только ногу вывихнул.

Шофер сочувственно закивал и открыл противоположную дверь кабины. Вдвоем будет не так скучно.

Мужик с трудом забрался в кабину и рухнул на сиденье рядом. Бригада мотоциклистов проехала почти впритирку к грузовикам и исчезла в пыли.

— Ну и жара, — сказал шофер.

Его рубаха защитного цвета была сплошь мокрой от пота.

Он не отличался большим умом, но, когда в его щеку вдавилось дуло карабина, сразу все сообразил.

— Езжай вперед очень медленно, метров на десять, как можно ближе к деревьям. Не сделаешь — разнесу череп.

Грузовик тихо тронулся с места, вплотную к лесу, два колеса на дороге, два в траве.

В зеркало заднего вида Райнер увидел, как Крэнсон молнией выскочил из травы и, уцепившись за борт, исчез под брезентом.

— Поворачивай, — сказал Райнер, — скорость не выше пятидесяти. Если встретим полицейских, выслушаешь, что тебе скажут. Говорить буду я. Если начнется заварушка, первая пуля твоя. Дружок мой гоже вооружен, и ты знаешь, что терять нам нечего.

Грузовики, шедшие впереди, исчезли за поворотом. Через пятьсот метров Райнер произнес:

— Внимание.

На обочине стояли два полицейских олдсмобиля. Они не остановили грузовик, а один из полицейских в штатском приветственно махнул рукой шоферу.

— Налево, — сказал Райнер.

В полном молчании они проехали около четырех километров до дорожной развязки. Впереди в ста метрах дорога была перегорожена.

Райнер, нагнувшись, снял ботинок, взял в бардачке тряпку, которой шофер стирал грязь, и засунул ее в свой носок на высоте щиколотки. Затем, откинувшись на сиденье, вытянул ногу наружу, опершись пяткой о дверцу.

Шофер остановился.

Их было не меньше десятка.

От группы отделился здоровенный полицейский в голубой рубахе и бейсбольной шапочке.

Рукоятка кольта торчала из кобуры, висевшей на бедре. Все остальные замолчали.

Здоровяк, посмотрев на флажок, встал на подножку и сунул голову внутрь.

— Что случилось?

Судя по запаху, он залил в глотку изрядное количество джина.

Райнер, бессильно взмахнув рукой, указал на вздутую ногу:

— Перелом, наверно. Ногу подвернул о корень, пока мотался по лесу за этими подонками.

Полицейский заржал.

— Не нашли их еще? Тоже мне, помощнички. Остальные все еще там?

Райнер сморщился от боли.

— Да, наши еще ищут. Он подбросит меня до больницы и вернется.

Здоровяк, фыркнув, повел плечами и слез с подножки.

— Ну ладно, — сказал он, — валяйте.

Шофер включил зажигание; мотор чихнул и смолк. Шофер включил еще раз, капот задрожал, а мотор зашелся в кашле — затем все снова заглохло. Полицейский, стоящий впереди, обернулся.

— Никогда у меня такого не было, — прошептал шофер, — не могу завести машину.

Здоровяк, поправив свою шапочку, вперевалку направился к ним. Райнер, взглянул на него, спустил предохранитель и сказал, не разжимая губ:

— Или мы едем, или я стреляю.

Шофер побелел. Нежным, осторожным движением, как молодой муж, впервые прикасающийся к жене, он взялся за стартер и нажал на педали.

Мотор взревел, и грузовик тронулся с места. Через сто метров они выехали на автостраду, с которой свернули через двенадцать километров.

— Направо.

Дорога была в рытвинах и размыта недавними весенними ливнями.

— Еще раз направо.

Здесь дорога была пошире, а движение — более оживленным.

— Останови.

Когда мотор смолк, Райнер надел ботинок и, потянувшись через шофера к противоположной дверце, открыл ее.

— Выходи.

Шофер вылез на дорогу. Он так вспотел, что казалось, будто одетым искупался в бассейне.

Райнер завел его за грузовик.

— Встань туда.

Шофер спустился в кювет, глубокий, как траншея. Лицо его стало такого же цвета, как росшая на обочине трава.

— Прикончить тебя, что ли, — сказал Райнер.

— Послушайте, я же вовсе не из добровольцев, мне и самому эта работа не нравится. Но у меня грузовик, мне было велено помогать, везти туда этих типов. Сам бы я никогда не пошел. Я сделаю все, что вы хотите.

Райнер выбросил вперед правую руку, челюсть хрустнула, и шофер повалился навзничь. С дороги его не было видно. Райнер заметил выскочивший из-за поворота «бьюик», подошел к грузовику и сделал вид, что справляет малую нужду. Когда «бьюик» проехал мимо, подошел к неподвижно лежащему человеку и сунул ему под мокрую рубаху 400 долларов.

Из-за поворота показалась спортивная машина. Райнер, сняв патронташ, встал посреди дороги и замахал руками.

Машина, притормозив, остановилась прямо перед ним, так что бампер едва не коснулся живота.

Это была семейная пара, каждому около тридцати. Они возвращались со своей виллы в горах Кэрмел, которую построили по образцу цветной фотографии, опубликованной в иллюстрированном журнале для богачей и снабженной заголовком: «Завтра у вас будет такая же».

Она поняла все первой, увидев, как в зеркальце заднего вида появилось широкое лицо шведа, хорошо ей знакомого по газетам. Ей стало дурно, а он вышел из машины и протянул ключи.

— Спасибо, — сказал Райнер.

— Пожалуйста, — прошептал муж.

Трогаясь с места, они увидели, что он пытается привести в чувство жену.

В последующие пять часов они сделали 547 километров и последовательно захватили еще три автомобиля.

Коммутаторы трех комиссариатов зафиксировали 32 вызова, но ни один выезд не принес результатов. Лейтенант Старк выкурил за это время две с половиной пачки. В 20.35 был найден шофер грузовика, после чего стало понятно, как бандитам удалось выбраться из леса. В 21 час все собрались у генерального прокурора: совещание оказалось коротким, поскольку все было ясно — полный провал по всем направлениям.

В доме № 122 по Стэмп-авеню, в двух шагах от центрального комиссариата, Свен Крэнсон и Райнер пили виски, отдыхая после тяжелого дня. Райнер снял здесь квартиру полтора месяца назад на имя Роя Денвера, торгового агента фирмы по продаже пряностей. Ни один человек не видел, как они вошли в этот дом.

* * *

Он вышел на следующий день, в тот час, когда убирают контейнеры с мусором. Толстые стальные баки были выставлены вдоль тротуаров, их эмалированные крышки тускло отсвечивали в свинцовом свете рождающегося дня, надвигающегося на предрассветный сумрак, казалось, именно с этой улицы. Она была совершенно пустынна, хмурый вялый ветер крутил на мостовой грязную бумажку; завертевшись, она уплыла под колесо серого «крайслера» стоящего впритык к пешеходной дорожке.

Райнер постоял несколько секунд на мостовой и закурил сигарету. Очень высоко над ним стекла небоскребов отражали белое, как будто бумажное, небо.

Он пошел по направлению к востоку. В этот час все было еще закрыто, не было даже девиц, разгуливающих взад и вперед перед ночным клубом. Он прошел мимо, не взглянув на фотографии исполнительниц стриптиза, выставленные в витрине. Пройдя вдоль решетчатой ограды методистской церкви, очутился на улице, где были расположены банки. Сквозь стеклянные двери, укрепленные стальными брусами, были видны силуэты охранников; они дремали, сидя в кресле, устремив невидящий взгляд на пустынную улицу.

Мимо него медленно проехала машина, почти беззвучно, как будто водитель боялся нарушить предрассветную тишину, потревожить это сладкое оцепенение, навалившееся на город, которому очень скоро предстояло стряхнуть его с себя — когда первые машины, идущие из пригорода, помчатся к деловому центру.

На углу Райнер увидел мерцающую вывеску: неоновые буквы, побледневшие в свете наступающего дня, едва выделялись на мертвенно-сером бетоне стены.

Он перешел улицу и толкнул входную дверь.

В Америке, наверно, были тысячи баров, подобных этому: длинный зальчик, напоминающий коридор, стойка, целиком занимающая одну сторону, а между табуретами и стеной — места ровно столько, чтобы пройти вглубь, где виднелись несколько телефонных кабин, крошечный оцинкованный умывальник и три сушилки для рук.

За кассой сидел худощавый человек в нейлоновой рубашке, розовой, как конфета, и ковырялся в тарелке со спагетти.

Увидев Райнера, он положил вилку и вытер рот, красный от томатного соуса. Не давая себе труда встать, вопросительно посмотрел на вошедшего, подняв угольно-черные брови.

— То же, что и себе, — сказал Райнер по-итальянски, — и кофе покрепче.

Худощавый, отодвинув тарелку, включил кипятильник и выпрямился навстречу посетителю.

— Нас здесь немного, я вас тут никогда не видел.

— Я проездом, — сказал Райнер. — Вы из Сицилии?

— Из Таормины.

Райнер взял дымящуюся чашку и отхлебнул обжигающий пряный напиток.

— Американцы не умеют варить кофе, — сказал он.

— Американцы ничего не умеют делать, разве что чужие денежки к себе тащить.

Райнер протянул худощавому сигарету, но тот отказался.

— Я купил это бистро в 54-м, — сказал он, — а потом здесь случилась драка, и полиция вынудила меня закрыться. Я занял денег у одного жирного кота, тот надавил на полицию, и я смог снова открыть дело. А потом он намекнул, что если я не хочу иметь такие драки каждый день, то лучше мне уступить бистро, а из меня получится просто превосходный бармен. Так что теперь это заведение принадлежит ему.

— А как зовут жирного кота? — спросил Райнер.

Сицилиец сплюнул на пол, усыпанный опилками.

— Элфид, — сказал он, — тот, у которого дочку укокошили, в газетах еще пишут об этом.

— Не покажете?

Бармен принес тарелку спагетти и утреннюю газету. Райнер развернул ее; на первой странице было напечатано предложение Элфида — два миллиона долларов тому, кто сумеет схватить Крэнсона. Райнер свернул газету и стал быстро есть. Заплатив, он вышел и вернулся в дом № 122 на Стэмп-авеню.

Когда он вошел, Свен только что проснулся. Встав и потянувшись, он остался стоять в центре комнаты, чтобы его не увидели с улицы. Райнер показал на усеченный куб, сливающийся на горизонте с полукружьем гор.

— Доуфенмор, — сказал он.

Крэнсон, взглянув туда, тихонько засмеялся. Смеясь все сильнее, до спазм в колыхающемся брюхе, он вынужден был сесть. Затем он встал и, по-прежнему хохоча, направился на кухню, открыл банку фруктового компота и выпил ее в три глотка. Обтер рот тыльной стороной ладони, звучно рыгнул и уставился на Райнера преданным собачьим взглядом.

В 9 часов Райнер переоделся: надел темно-синий костюм, шляпу того же цвета и английские ботинки из черной кожи. Затем приклеил усы, водрузил на нос очки со стальной оправой, взял дипломат и показал пальцем на холодильник.

— У тебя есть все, что нужно, — сказал он. — Отсюда не выходи. Никто не придет.

Крэнсон не стал задавать вопросов. Он подумал, что, раз Райнер уходит, стало быть, так и надо.

— О’кей.

Райнер закрыл дверь, дважды повернул ключ в замке и вызвал лифт.

Это была узкая торговая улица. Одна витрина сменяла другую бесконечной чередой, и их ряды прерывались только поперечными улочками, также унизанными магазинчиками для людей среднего достатка. Искусственное освещение витрин делало их еще более кричащими. Райнер, не обращая внимания на собственное движущееся отражение в витринах, пересек одну из поперечных улочек, оказался на параллельной и, укрывшись от ветра в амбразуре двери, закурил. Слежки не было. Теперь людей на тротуарах стало очень много, женщины двигались стремительно, а мужчины, застывая перед светофором в ожидании зеленого света, торопливо разворачивали газеты, стремясь ухватить хоть несколько строк за время бесполезного стояния на месте.

Райнер влился в толпу, опустил в автомат монету, газета выпала в его руку, но он не развернул ее и встал в очередь ожидающих автобуса.

Ему удалось сесть только во второй автобус; свободных мест не было, и он держался за пластмассовое кольцо, подвешенное к потолку.

Через головы соседей он мог смотреть на улицу; подняв глаза, он увидел вознесенные вверх скалы небоскребов, автобус плыл внизу по бесконечной реке из автомобилей, как качающаяся соломинка. На пятой остановке масса сдавленных человеческих тел энергично зашевелилась, и, когда закрылись двери, автобус был почти пуст.

Райнер сел и стал разглядывать улицы, плывущие навстречу его отражению в стекле. Это уже был заводской район; в домах сохранились наружные лестницы, проржавевшие до разноцветия осенних красок. На тротуарах то и дело встречались кучи кирпича, мусорные ящики и груды отбросов у пожарных колонок. Это был Хемпстед, конечная остановка.

Райнер вышел из автобуса. Трое или четверо юнцов прислонившись к почерневшей стене своими блестящими рубашками, жевали чуингам, и челюсти их двигались совершенно синхронно.

Он перешел улицу, прошел прямо перед ними и повернул на Коронейшен-стрит.

Когда-то здесь был итальянский квартал. Мэру Вулсли при помощи генерального прокурора удалось выкурить эти семьи одну за другой с 1953 по 1958 год. Некоторые не желали уезжать, и приходилось, чтобы убедить их, что оставаться неразумно, прибегать к мерам достаточно неординарным. Вулсли хотел полностью расчистить этот участок и построить супермаркет, у которого в этом перенаселенном районе было бы чрезвычайно много посетителей. По просьбе мэра экономисты произвели расчеты — предприятие обещало быть сверхрентабельным. Когда последнее семейство было изгнано, бульдозеры снесли половину квартала — за два дня до выборов, где соперник Вулсли получил на 3724 голоса больше. Проект был заброшен, и полуразрушенные улицы постепенно вновь заселились. На смену итальянцам пришли пуэрториканцы, набились по 12 человек в одну комнату и построили времянки на месте снесенных домов. Они привезли с собой старые, грузовики, в которых тоже жили люди. Вокруг Райнера, все возрастая в числе, кружила ребятня, стремясь приноровиться к его быстрому шагу. Он вступил на усыпанную углем тропинку, где из-под ног у него прыгали одичавшие кошки, дошел до переулка, который ребятишки насмешливо именовали 4-й авеню, и, повернув направо сразу за закрытой лавчонкой-парикмахерской, оказался в тупике.

Кирпич здесь был совершенно черным.

Ударом ноги он отшвырнул грязную рычащую шавку, толкнул дверь и вошел.

Прямо под его ногами начиналась железная лестница, которая, казалось, вела прямо в ад.

Облокотившись на зашатавшиеся перила, Райнер глянул вниз и увидел, как внизу светятся ротационные машины, легкий стук клавиш доносился до него. Он спустился. Машинный зал был пуст; вода, струившаяся по стенам, оставила на них бороздки. На полу лежали стопки газет разной толщины, в углу — навалом около 3 тысяч экземпляров восьмистраничного еженедельника, отпечатанного на бумаге цвета блевотины с названием «Революция — навсегда».

Райнер, пройдя через машинный зал, обнаружил еще одну дверь. Из-за стола, образованного из козел с положенными поперек досками, на него глядела физиономия такого же цвета, как окружающая ее пыль.

Девица забрала выпавшую прядь за левое ухо, уставилась на посетителя прозрачным взглядом, затем водрузила на нос розовые черепаховые очки в форме бабочки.

Все ее движения были чрезвычайно медленными, как в кино при рапидной съемке.

— Мне нужно повидать Беллавоуна, — сказал Райнер.

Она сглотнула слюну с таким выражением, как будто это был неразбавленный уксус, и заявила:

— Господина главного редактора сейчас нет.

Райнер улыбнулся и перемахнул через козлы, заваленные грудами папок. Прежде чем девица успела оторвать тощую задницу от стула, он распахнул занавеску, отгораживающую часть комнаты, заглянул за нее и вновь опустил.

Оттуда вышла толстушка, завернутая в простыню, уселась на груду матриц и стала скручивать себе косячок с травкой.

За ней появился бородач, суетливо застегивающий штаны.

— Это вы Беллавоун?

Бородач все еще тяжело дышал, как после долгого бега.

— Да, но я вас не знаю.

Было заметно, как он растерян: его, видимо, смущал визит этого посетителя в безукоризненном костюме и с тщательно ухоженными усами.

— Это не имеет никакого значения. Я хочу, чтобы вы поместили в вашей газете одно объявление.

Беллавоун пожал плечами.

— Но это совсем не наш жанр, вам бы лучше обратиться в «Нью-Йорк Геральд». Я даже не знаю, сколько с вас брать, никогда у нас таких объявлений не было, разве что паренек из наших пожелает сбыть с рук мотоцикл.

Он почесал у себя под мышками, покосился на очки-бабочку девицы, зарывшейся в бумаги, и, осклабившись, добавил:

— У нас, знаете, газета скорее политическая.

— Двести долларов, — сказал Райнер, — но мне нужна целая страница.

Беллавоун хлопнулся на стул.

— Обманывать не буду, — сказал он, — я выпускаю шестьсот экземпляров, и половину мне возвращают нераспроданными.

— Значит, договорились, — сказал Райнер, — вы печатаете мое объявление в завтрашнем номере.

Беллавоун схватил листок, протянутый Райнером, прочел. Машинально сложил его вчетверо и, сунув в карман, обтер лоб платком, которым счищал грязь с матриц.

— Это что, шутка?

— Нет, — сказал Райнер, — тираж увеличьте в четыре раза, и завтра вас прочтет даже Никсон.

— Никсон-то меня прочтет, — сказал Беллавоун, — зато полиция схватит за жабры.

— Двести долларов, — сказал Райнер, — не хотите, ваше дело.

Он повернулся, пересек комнату и поставил ногу на первую ступеньку лестницы.

Беллавоун подскочил, как на пружине. Он размышлял с таким напряжением, что его лоб, сложившийся в гармошку, стал походить на старую тряпку.

— О’кей, — сказал он, — плевать мне на них, я тоже кой-чего стою.

Райнер, улыбнувшись, протянул ему новенькую хрустящую банкноту в пятьдесят долларов:

— Остальное я пришлю вам завтра, сразу после выхода газеты.

Беллавоун почесал бороду ногтями.

— А кто мне докажет, что я их получу?

— Я вам даю слово, — сказал Райнер, — а уж верите вы или нет, это ваше дело.

Беллавоун вздохнул:

— О’кей. Не гожусь я для серьезного бизнеса, слишком уж доверяю людям.

Райнер вышел.

Едва за ним захлопнулась дверь, как бородач метнулся к девице в простыне и вырвал у нее влажный окурок, где дотлевали последние травинки.

— Живо, — сказал он, — надевай штаны и бегом за этим типом. Без его адреса можешь не возвращаться.

Толстушка за пять секунд напялила джинсы, схватила на бегу свитер и босоножки и одним духом взлетела по лестнице.

Беллавоун, смотря ей вслед, сказал девице с бабочкой:

— От тебя такого не дождешься.

Она медленно повернулась к нему в профиль, томно почесывая ухо. Беллавоун, хрюкнув, повернулся на каблуках и пошел на нее, потирая руки.

— Ну, раз дьяволу это угодно, — радостно возгласил он, — то мы скоро выберемся из этой крысиной норы.

 

ГЛАВА 5

Рука Элфида, лежавшая на газете, сжалась в кулак, сминая и захватывая бумагу. Когда газета превратилась в комок, он швырнул его на пол.

Старк смотрел, как он катится: ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не броситься поднимать. Он знал за собой этот рабский инстинкт, просыпающийся в присутствии людей, подобных Элфиду.

— Мы узнаем, кто поместил это объявление, — сказал он. — Тот, кто способен на такую штуку, — это птица редкого полета.

Элфид, сев за свой письменный стол, пристально посмотрел на маленького полицейского.

— Белобрысый швед весом в центнер — тоже птица редкого полета, — сказал он сухо, — но вы его не можете поймать уже целых четыре дня.

Старк выдержал удар.

— Скоро поймаем. Мы знаем, что они в городе. Сейчас, когда мы с вами разговариваем, прочесываются все кварталы.

— Теперь вы потеряли всякий шанс, — сказал Элфид, — и осведомители ваши не помогут. Никто теперь на вас работать не будет, все захотят хапнуть этот куш, даже ваши люди.

Старк, не ответив, поскреб небритую щеку и вытащил из кармана газету. Он знал текст объявления наизусть, но испытывал потребность перечесть его еще раз. Оно занимало три колонки:

«Сегодня утром в местном еженедельнике «Революция — навсегда» целая страница была отведена для объявления, которое мы перепечатываем с любезного разрешения главного редактора мистера Беллавоуна: «Филантропическая гуманитарная организация, борющаяся против расовой дискриминации, ксенофобии и смертной казни (желающая по вполне понятным причинам сохранить свое инкогнито), предлагает вознаграждение в три миллиона долларов любому, кто сообщит о местопребывании Свена Крэнсона и Джима Бэнсфилда, бежавших из тюрьмы. Обоим грозит смертная казнь, а первый из них уже был осужден. Полагая, что Крэнсона осудили поспешно, не приняв во внимание, в частности, его очевидное слабоумие, организация считает своим долгом употребить все находящиеся в ее распоряжении средства, дабы предоставить ему надежное укрытие и тем самым бросить вызов неправедному суду, открыто попирающему человеческое достоинство. Через три дня мы опубликуем следующее объявление, в котором заинтересованные лица получат сведения, необходимые для вступления с нами в контакт».

Старк поднял глаза:

— Это идиотизм. Им придется дать адрес, номер телефона или какой-нибудь другой способ сообщения, а тогда они окажутся в ловушке или же…

— Или же что? — бешено оборвал его Элфид.

Старк поколебался:

— Я уверен, что это блеф.

Элфид вздрогнул:

— Извольте объяснить.

Старк засунул руки в карманы и потянулся, борясь с усталостью.

— Мы проверили уже около трех десятков организаций, которые могли бы сделать подобное предложение. Все отказываются.

Элфид сделал три быстрых шага к своему собеседнику и едва удержался от того, чтобы не схватить маленького лейтенанта за лацканы пиджака. Голос его был свистящим:

— Только вы с вашей тупостью способны поверить, что они вам признаются. Вы что, не понимаете, что в этом случае они сами погубили бы свои планы?

Старк слегка отступил назад:

— Я знаю, но в любом случае…

Раздался телефонный звонок, и Старк с облегчением вздохнул, поскольку можно было не договаривать начатую фразу.

— Алло?

Голос доносился издалека:

— Говорит Бэнсфилд.

Элфид и бровью не повел, он сморел на Старка.

— Добрый вечер, Джордж, как дела?

— Понял, — сказал Райнер, понизив голос, — у вас полиция. Буду краток: вы читали газеты?

— Да.

— Как вы понимаете, для меня это меняет все. Я никогда не колебался в выборе между двумя и тремя миллионами.

— Продолжайте.

Старк глядел в окно с отсутствующим видом, как это сделал бы человек, слушающий телефонный разговор, который его совершенно не касался.

— Если хотите получить Крэнсона, то придется поднять ставки.

Лицо Элфида оставалось совершенно спокойным: он ждал этого с того самого момента, как раскрыл газету.

— Четыре миллиона, — сказал Райнер, — и он ваш.

Элфид старался дышать ровно.

— Согласен. Когда?

— Я позвоню сегодня вечером, ровно в шесть. Будьте готовы. Денежки держите при себе, они вам понадобятся. Пока, Элфид.

— До свидания, Джордж.

Элфид положил трубку с подлинно артистическим мастерством.

Сегодня вечером! Сегодня вечером он передаст Крэнсона полиции. Или убьет его сам. Это тоже решение, может быть, даже лучшее из всех.

Старк крутил в руках шляпу, глаза его были сощурены.

— Мне пора возвращаться к работе, я позвоню, как только будет что-то новенькое.

— Спасибо.

Лейтенант встал. У него было твердое убеждение, что Элфид ведет такую игру, в которую ему не следовало бы играть.

* * *

Карлотта Мешен уже полгода работала на Беллавоуна, переводила политические статьи, присылаемые из Чили. Спала она в типографии, что позволяло сэкономить на гостинице. Накануне она пустилась в погоню за типом в темном костюме и упустила его метров через тридцать. Ей показалось, что он просто испарился в воздухе. Хозяин-любовник устроил ей жестокую нахлобучку, она накурилась до одурения, чтобы забыться, а сегодня утром ушла очень рано, потому что в редакции ждали полицию, а у нее паспорт был просрочен на целых восемь месяцев, и ей совсем не улыбалось, чтобы ее выпроводили за границу.

Она села в автобус, вышла в Бейнвилле и вошла в снэк-бар. Заказала чашечку кофе и гренки — первый раз за много часов удалось перекусить. А аванс у Беллавоуна теперь бесполезно просить.

Бармен поставил перед ней подносик с гренками и чашкой, она отхлебнула горького обжигающего кофе — это было то, что надо. Стала рыться в сумочке, надеясь обнаружить сигарету, и нашла бычок Лаки, который с жадностью раскурила. Ей хотелось наполнить легкие сладковатым горячим дымом, и она с силой втягивала беловатый дым. Осмотрелась, все было спокойно: привычные обшарпанные люди читали газету, устроившись поближе к кондиционеру. Слева маленький лохматый парень дергал ручки игрального автомата, а мертвенно-бледный тип, чуть получше, чем другие, одетый, смотрел на улицу, облокотившись о стойку. Подняв чашку, она взглянула на себя в зеркало, повешенное над рядами бутылок.

И увидела его.

От изумления она поперхнулась.

Это был он — вышел из телефонной кабины, прошел мимо, почти коснувшись ее, и покинул бар, ни на кого не взглянув.

Карлотта почувствовала, что ей выпал шанс, невероятный шанс. Она бывала в этом районе не чаще двух раз в полгода, и первый же человек, привлекший ее внимание, оказался тем самым типом, которого велел выследить Беллавоун и которого она упустила. Рост, походка, шляпа — нет, ошибиться невозможно.

Она лихорадочно размышляла — а тот уже открывал дверь. Она швырнула деньги на стойку.

— Подогрейте мне это, я сейчас вернусь.

Скользнула с высокого табурета. Теперь только не упустить. Если она вернется с адресом, Беллавоун сразу даст ей десять долларов. А может, и двадцать.

Она ринулась через улицу, и зеленоватый «бьюик» завизжал всеми своими тормозами, чтобы не налететь на нее. Она услышала за собой скрежетание шин, ругательства и нырнула в толпу: на противоположной стороне неторопливо плыла над головами черная шляпа.

Спайлинг-стрит. Она замедлила ход, и пришлось остановиться у перехода на перекрестке. Пересекла улицу — никого.

Она вдруг почувствовала неудержимое желание плакать. Приподнялась на цыпочки, чтобы высмотреть того поверх голов. Забыв об опасности, рванулась вперед, зигзагами огибая идущих.

Впереди расходились в разные стороны две улицы: Мей-ган и Стэмп-авеню.

Она устремилась на Мейган, пробежала около двадцати метров и застыла в растерянности; поймала любопытные взгляды рабочих, копавшихся в разрытой траншее, и, круто повернувшись, помчалась назад. Толкнув какую-то женщину, прорвалась сквозь очередь ожидающих автобуса и тут же затопталась на месте. Она едва не врезалась ему в спину: он шел посредине тротуара, она видела перед собой его затылок, могла разглядеть покрой пиджака.

Внезапно он повернул, прошел перед швейцаром дома № 122 и скрылся в подъезде.

Она прошла мимо, не подавая виду — начинала понимать, как это следует делать. Считая, прошла тридцать шагов и вернулась назад.

В этот раз нельзя было ошибиться. С бьющимся сердцем она миновала дом, затверживая адрес: Стэмп-авеню, 122.

Она хотела было вернуться в бар к недоеденному завтраку, но подумала, что лучше предупредить Беллавоуна как можно раньше. Только адреса он без двадцати долларов не получит.

Денег у нее оставалось ровно столько, чтобы доехать на автобусе.

* * *

Она увидела прямо перед собой исказившееся лицо бородача и почувствовала обжигающую боль в правой щеке.

Все завертелось и вспыхнуло, цепкие пальцы ухватили ее, чтобы не дать упасть, и от второй пощечины потекла кровь из рассеченной губы. Открыла рот, чтобы завопить, и подняла, защищаясь, руки, но он снова размахнулся, и она попыталась вжаться во влажную серую стену. В третий раз все закружилось, в ушах гудело, ей казалось, что у нее раскалывается голова, и она упала на колени среди разбросанных газет.

— Будешь говорить, шлюха, или хочешь еще?

Карлотта выплюнула два окровавленных зуба.

— Давай пятнадцать долларов, тогда скажу.

Беллавоун, схватив за волосы, поднял ее голову к свету, идущему от лампочки без абажура, висящей на голом проводе над ротационными машинами. Почти прижавшись губами к лицу в синяках, прошипел:

— Меня полиция держит за задницу с восьми утра. Пришли крутые ребятки, обещали, что, когда вернутся, разнесут здесь все к чертовой матери.

Отшвырнул ее, как тряпку, на нераспроданные экземпляры и стал бегать взад и вперед. Карлотта облизнула губы:

— Нечего было брать это объявление.

Беллавоун, ринулся к ней, и она инстинктивно вжала голову в плечи.

— Курва ты безголовая, — прорычал он, — ни хрена не поняла. Ни хрена.

И замолчал, стараясь овладеть собой, чтобы голос не срывался и руки не тряслись.

— Знаешь, сколько на этом можно заработать?

Она отрицательно качнула головой.

— Два миллиона долларов, — сказал Беллавоун.

В пустом цеху наступило молчание. Корпуса и ручки машин отблескивали в полумраке.

— Два миллиона, — повторил он, — и чтобы их заработать, нужно только одно — адрес. Адрес того парня, что приходил вчера.

Карлотта со стоном подвигала челюстями:

— Не понимаю.

Беллавоун со всего размаху ударил кулаком по линотипу и наклонился вновь. Вены на его шее надулись так, что, казалось, вот-вот лопнут.

— Полиция получает адрес и начинает следить за парнем. Находят ту организацию, от которой он послан и которая хочет укрыть двух беглецов. Крэнсон и Бэнсфилд вступают с ней в контакт — тут-то их и берут тепленькими, потому что полиция уже тут как тут.

— Не вижу здесь твоих долларов.

Беллавоун опустился перед ней на колени:

— Если все пойдет так, как я сказал, значит, их арестуют благодаря нам?

— Да.

Беллавоун осклабился:

— Стало быть, Элфиду придется заплатить мне два миллиона.

Карлотта ощупала вспухшую щеку.

— За их спасение обещают дать три миллиона.

Мягкая улыбка превосходства раздвинула заросшие всклоченным волосом губы Беллавоуна.

— Мне проще навести на их след, чем заниматься спасением. Так что выбирать не из чего. Да и вообще, мне приятно оказаться хоть один разок на стороне полиции; я помогу схватить двух опасных убийц.

Он запустил руку в свою шевелюру, яростно поскреб голову, затем ударил кулаком правой руки в ладонь левой, и Карлотта, цепенея от страха, увидела, как он медленно придвигается к ней. Снял ремень, опустив вниз конец с тяжелой медной пряжкой, и сказал со сладкой ухмылкой:

— Адрес!

Ремень болтался в нескольких сантиметрах от ее лба, и крошечный шпенек пряжки раскачивался, как маятник. Сжав зубы, она почувствовала, как под закрытыми веками закипают слезы. «Сволочь», — подумала она.

— Стэмп-авеню, дом 122.

Ремень упал на землю. Она почувствовала, как он ложится рядом. Теперь все утопало во влажной черноте — слезы наконец хлынули. Задыхающийся быстрый шепот лез ей в ухо.

— Хорошая девочка, — бормотал Беллавоун, — лапонька моя, теперь будем дружить.

Она, не сопротивляясь, позволила повалить себя на кипу газет и, ощущая на себе тяжесть его тела, подумала, что, наверное, есть такая порода людей, которые всегда обречены на поражение.

Через два часа Беллавоун был у Старка и получил заверения, что в случае ареста двух беглецов он получит вознаграждение, обещанное Элфидом; в обмен на это он сообщил Старку адрес дома, где находились Райнер и Крэнсон.

* * *

Дверь закрылась за главным редактором «Революция — навсегда». Старк остановился, почти касаясь лбом матового стекла, и закрыл глаза. Ему было необходимо подумать, его мозг должен был работать с полной нагрузкой, но голова гудела, мозг работал вхолостую; усталость коварно расстраивала все его замыслы, все расчеты.

Подойдя к столу, он набрал номер районного прокурора Макголена.

— Говорит Старк, мне нужно бы с вами повидаться. Очень срочно, по поводу дела Крэнсон — Бэнсфилд.

— Напали на след?

— Похоже, да. Нужно встретиться как можно скорее.

Макголен взглянул на часы.

— Через десять минут в конференц-зале.

Старк повесил трубку. Десять минут, чтобы придумать стоящий план. Сев в кресло, он повернулся и увидел город, сверкавший на солнце даже сквозь серое стекло. Старк изучал его. Начальству следовало бы раскошелиться на помывку стекол, подумал он.

* * *

Первый звонок в дверь.

Круглые глаза Свена Крэнсона, не отрываясь, глядят на Райнера.

Райнер снимает ремень с револьвером, висевшим у него под мышкой, и бросает шведу. Тот отступает за перегородку, от двери его, кажется, не видно.

Себе он оставил «даймонбэк». Если полиция уже в коридоре, то прорваться будет трудновато.

Второй звонок.

Райнер тихонько подходит к двери и приникает к замочной скважине. Пожилая женщина, взгляд спокойный, руки немного суетливы.

Надо бы услышать ее голос — по голосу легче, чем по глазам, определить, страшно ей или нет.

В тот момент, когда она поднимает руку, чтобы позвонить в третий раз, Райнер спрашивает:

— Что вам нужно?

Она опускает руку, голос у нее спокойный.

— Мистер Денвер?

— Да.

— Меня зовут миссис Дженкинс, я убираю квартиры между восьмым и четырнадцатым этажами.

Райнер перекладывает пистолет в левую руку, распускает галстук и взъерошивает волосы. Приоткрывает дверь так, чтобы было видно только лицо.

— Я вчера работал до поздней ночи, собирался лечь. Может быть, вы зайдете завтра?

— Конечно, мистер Денвер, до свиданья, мистер Денвер.

— До свиданья, миссис Дженкинс.

Райнер тихо закрывает дверь и накладывает засов. Возвращается в комнату, где у стены неподвижно застыл Крэнсон.

Райнер, подмигнув ему, садится.

Свен наконец раскрывает рот:

— Надолго остаемся?

Райнер вопросительно поднимает брови: здесь? Кивок шведа. Райнер, подняв руку со сжатым кулаком, выбрасывает три пальца.

— Три дня?

— Да.

Свен с довольным ворчанием одним глотком опустошает стакан кока-колы, подходит к окну своей тюленьей походкой и вдруг резко отшатывается.

— Полиция.

Райнер, подойдя, одним пальцем слегка отодвигает штору.

Внизу на пространстве двухсот метров остановлены все машины. Видно, как люди в синих мундирах наклоняются к окнам, у некоторых машин открыты багажники. Полицейские вооружены скорострельными винтовками.

Райнер отпускает штору и взглядом успокаивает своего спутника.

— Проверяют документы. В дома не заходят.

Пока не заходят.

Райнер откупоривает новую бутылку «Лоусона», а Крэнсон, сидя на тахте по-турецки, засыпает, прислонившись затылком к стене и положив свои огромные руки на колени. Руки его лежат неподвижно — те самые руки, которые сломали хрупкую жизнь Долли Элфид.

Мало-помалу его голова начинает клониться набок, рот приоткрывается, жирное тяжелое лицо принимает беспомощное выражение. Он спит.

Райнер смотрит на Свена Крэнсона.

 

ГЛАВА 6

— Слово лейтенанту Старку.

Шторы на высоких окнах задернуты. Потолок окрашен под дерево, отчего комната выглядела сумрачной.

Он встал. Их было семеро, и для всех он был подчиненным. Он ненавидел людей такого сорта — в их темных костюмах, с напомаженными волосами и безупречными манерами. Этих людей и представить было невозможно в какой-либо. смешной или неподобающей ситуации.

Он заговорил и сам почувствовал, как дрожит и срывается его голос. Он боялся их, в этом было все дело.

— Я только что получил чрезвычайно важные сведения: редактор еженедельника «Революция — навсегда» сумел обнаружить адрес человека, поместившего вчера объявление.

Он сделал паузу, чтобы дать им возможность оценить услышанное.

— Вы уверены, что этот редактор говорит правду?

Вопрос задал крепыш лет пятидесяти с лицом цвета розовой пеленки для новорожденного. Старк знал, что это старший помощник сенатора штата.

— Убежден в этом, — сказал он.

Сидящий рядом мужчина с накрахмаленными манжетами повернул к нему бесстрастное тонкогубое лицо.

— Ваши предложения?

Старк сглотнул слюну. Наступало самое трудное.

— Прежде всего, не нужно его арестовывать. С ним наверняка попробуют связаться — каким образом, мы пока не знаем — либо сами беглецы, либо те, кого привлечет обещанное вознаграждение. Следовательно, нужно следить за всеми его перемещениями, а главное — за теми, кто попытается вступить с ним в контакт. Среди них могут оказаться люди, которым известно, где прячутся Крэнсон и Бэнсфилд.

Помощник сенатора встал:

— Поместив объявление такого рода, этот человек бросил вызов правосудию и стал сообщником двух убийц. Он принадлежит к политическому движению, которое открыто насмехается как над законами, так и над стражами порядка. Будет трудно объяснить правительству штата, почему, имея адрес этого человека, вы не арестовали его.

— Наша цель, — сказал Старк, — обнаружить двух беглецов. Я не оспариваю, что этот человек бросает вызов правосудию, но от него тянется та единственная ниточка, которая может вывести нас к тем, кого мы ищем.

Районный прокурор, уставившись на зеленые занавески, забарабанил пальцами по полированному столу.

— Этот человек все равно будет арестован, — сказал он, — но из тактических соображений не надо его сейчас трогать. Я согласен, что он может вывести нас на бандитов.

Лысый череп начальника полиции штата, сидящего под звездно-полосатым флагом, сверкал, как хрустальный бокал.

— Я поддерживаю мнение прокурора, этой возможностью нельзя пренебрегать. Но здесь потребуются большая сноровка и умелое взаимодействие всего личного состава. Вы сумеете успешно завершить дело, лейтенант Старк?

Маленький офицер, вздрогнув, засунул руки в карманы. Он вдруг почувствовал смертельную усталость.

— Я сделаю все возможное, сэр.

Наступило тяжелое молчание, и все взгляды скрестились на нем. Он встал, ощущая нарастающее бешенство: через пять минут все эти хлыщи вернутся к своим делам, будут смотреть телевизор, потягивая коктейль, а вечером отправятся в ночной клуб. А вот ему и его ребятам не скоро придется поспать. '

— Если вы согласны с моим предложением, то я расставлю своих людей вокруг дома 122 на Стэмп-авеню.

Они встали разом, и районный прокурор положил руку на плечо лейтенанту.

— Действуйте, Старк, — сказал он, — мы вам вполне доверяем.

Он машинально улыбнулся и, коротко кивнув, вышел. Если он упустит беглецов — что ж, ему было хорошо известно, что все они дружно свалят вину на него и засунут его до конца дней прозябать в какой-нибудь дыре с населением в полтысячи человек, и он будет ловить мальчишек, ворующих леденцы у единственного в округе лавочника.

В последующие четверть часа приказы, исходящие из центрального комиссариата, были переданы всем радиофицированным полицейским машинам. Через полчаса весь квартал, где располагался дом 122, был блокирован и оцеплен.

Трое полицейских проникли в здание под видом электриков. Один обосновался в свободной квартире на восьмом этаже: через замочную скважину он мог видеть дверь лифта. Женская по преимуществу обслуга была заменена женщинами-полицейскими. Дюжина полисменов в штатском оккупировала три кафетерия, расположенных на улице: весело болтая за кружкой пива, они не спускали глаз с входной двери.

Пятнадцать человек расположились на крыше, хотя этим путем бежать было совершенно невозможно. На углу поставили грузовик, из-за которого Старк и трое его помощников следили за всеми передвижениями и переговаривались по рации с участниками операции. На соседних улицах ожидали четыре машины — каждая с бригадой в полном комплекте.

Райнер и Свен Крэнсон все еще сидели в своей квартире. Они были полностью окружены.

Ни один из полицейских, включая самого Старка, не подозревал, что за дверью квартиры в доме 122 находились те двое людей, которых они безуспешно искали уже целую неделю.

* * *

Такого носа, как у Корбетта, нельзя было встретить ни в одном штате. Он начинался пологим спуском, делал небольшой поворот влево, а затем уходил в крутой правый вираж, нависая над верхней губой сизой болтающейся грушей. Форма и цвет объяснялись двойным воздействием сухого «Бурбона» и немалого количества хуков, свингов и апперкотов, полученных в течение четырех лет в спортивном зале Санта-Фе, где Корбетт тренировался, готовясь к местным соревнованиям средневесов. Он забросил бокс для того, чтобы стать спортивным журналистом, долгое время был в команде Рокки Марчиано и, наконец, стал главным редактором местной газеты.

Когда вошел Боральский, он продолжал читать верстку, не взглянув на репортера и только протянув руку за листком бумаги. Он поручил Боральскому дело Крэнсона с самого начала и каждый день публиковал статьи на три колонки.

Обычно Боральский ограничивался одним листком, но теперь их было четыре, и Корбетт соизволил поднять голову.

— Что ты мне суешь? Забыл где работаешь? Мы пишем для работяг, им писанина ни к чему.

Боральский и бровью не повел. Он знал, что это будет нелегко протолкнуть; придется хорошо попотеть, чтобы выбить целых две страницы.

— Послушайте, патрон, это ведь необычное дело. Уж я-то знаю, зря что ли на нем пахал. Оно того стоит, поверьте.

Корбетт воздел руки к небу, и кончик его носа задвигался.

— Может, ты мне еще напишешь социологическое исследование с элементами психоанализа? Я тебе сто раз говорил: начнешь мне стилистические кренделя выписывать, сей же миг вылетишь.

Боральский присел на ручку кресла с выпирающими пружинами и щелчком сбил шляпу на затылок.

— Прочтите хоть, сможете тогда сказать, что читали то, что выбросили в корзину.

Корбетт, приподнявшись в кресле, сделал ложное движение корпусом вправо — старый трюк, приносивший ему так много удач в боях. Он никак не мог от него избавиться.

— Ах ты паршивый поляк, — завопил он, — у меня всего три часа, чтобы отправить верстку в типографию! Чтоб я терял время, читая твои свинячьи рассуждения на восьми страницах — и это о деле, для которого и одной за глаза.

Боральский встал, собрал листки и запихал их в карман своей ковбойки.

— О’кей, — сказал он, — нечего так сволочиться. Тисните еще раз фотографию укокошенной девчонки, напустите слез на десять строк, добавьте, что полиция по-прежнему ищет бандитов, — и завтра у вас будет пятьсот новых подписчиков.

Корбетт откинулся в кресле, так что лысина его уткнулась в черную грудь Джо Луиса, чья фотография была пришпилена на стене позади него.

— Даю тебе пять минут. Рассказывай, что ты смог выдоить из этой истории. А там поглядим.

Боральский, рухнув в продавленное кресло, положил ноги на редакторский стол и облизнул губы.

— Хоть я на сто процентов не уверен, — начал он, — и хоть отцовское горе вызывает у меня глубочайшее сочувствие, а все же вряд ли сегодня найдется жюри присяжных, которое послало бы Крэнсона на электрический стул, если, конечно, его схватят.

Корбетт навострил уши.

— Ты что, подсмотрел его гороскоп?

Боральский покачал головой:

— Да нет. Я просто навел справки у знающих людей. Его осудили поспешно и сделали не все, что полагается. Само преступление доказывает, что у него не все дома и мозги величиной с ядрышко ореха. «Нью-Йорк Таймс» опубликовала интервью с одним из надзирателей Доуфен-мора: Крэнсон так и не понял, что с ним делают, оживлялся только тогда, когда приносили пожрать, а на стул сел так, как я сяду в кресло кинотеатра. Ясно, что ему место в психушке, а не на электрическом стуле. И вот за этим парнем гоняется полиция всего штата, имея разрешение стрелять, как только его брюхо окажется на мушке. И еще одно…

— Что?

Боральский набрал в грудь воздуха:

— Он родом из Швеции. Если бы он был американцем, его судили бы иначе.

Глаза Корбетта блеснули.

— Это в тебе польская кровь взыграла, а?

Боральский знал, что именно сейчас надо выложить все козыри.

— Сегодня я встретил у Бонго одного из присяжных. После третьей рюмки он мне вывернул свое нутро. Он уверен, что приговор будет отменен.

Боральский, нашарив бычок в кармане потрепанной куртки, закурил.

— …Вот на это и нужно делать ставку. Надо опередить всех, объявив, что в этом деле три жертвы: Долли, ее хахаль и Свен Крэнсон. Даю голову на отсечение, что через два дня об этом завопят все газеты.

Корбетт, заворчав, провел легкий хук левой и блокировал воображаемый ответ справа. Глаза его были сощурены.

— Ну ладно, — сказал он, — тогда надо признать, что совершенно иначе выглядит роль Бэнсфилда. Если Крэнсон — полоумный бедняга, которого едва не зажарили по ошибке, то Бэнсфилд становится героем. Что-то вроде Робин Гуда.

Боральский энергично кивнул:

— Не надо забывать, что он уложил охранника во время бегства из тюрьмы и прикончил одного из добровольцев в лесу. Но что-то такое в этом есть, и в эту точку надо бить: таинственный мститель, который вырывает обиженного богом из когтей суда неправедного. Я уже вижу заголовок на целую страницу: «Бэнсфилд — это Зорро в деле Крэнсона?»

Корбетт фыркнул. Лысина его побагровела — верный знак того, что у него возник интерес.

— Не так резко, сынок. Что ты узнал об этом парне?

— Ничего, — сказал Боральский. — В Соединенных Штатах 17 842 Бэнсфилда, числящихся в полицейских картотеках, — один другого лучше. Документы, которые он представил, чтобы получить должность надзирателя, оказались фальшивыми. В тюрьме методом исключения удалось обнаружить три очень плохих отпечатка пальца; их проверили, и выяснилось, что он никогда не имел дела с полицией. Для нас это замечательно — мы можем рассказывать о нем все, что угодно. Можем сделать из него идеалиста или супермена — словом, все, что хотим. А в конце я напущу тумана и пообещаю, что в следующих номерах дам исчерпывающие разъяснения.

Корбетт наклонился вперед:

— А будут они у тебя?

— Черт возьми, откуда мне знать, — сказал Боральский, — может быть, и да. Нас это все равно ни к чему не обязывает, и мы можем слегка порезвиться. Может, я сумею ухватиться за какую-нибудь соломинку.

— Хм, — сказал Корбетт, — знаю я, за какие соломинки ты ухватываешься у Бинго.

Некоторое время он скреб свой нос, не отвечая на телефонные звонки, затем вдруг смахнул все бумаги со стола.

— Ладно, — сказал он, — запустим твою штуковину. Завтра возьмешь с собой Смоки — пусть сделает новые снимки, неважно какие: дом Элфида или Доуфенмор с птичьего полета.

Боральский улыбнулся:

— Так я иду в кассу, патрон, а завтра вы получите продолжение. Вот увидите, мы будем первыми, кто взглянет на эту историю с другой стороны. Остальные сделают то же, голову на отсечение.

— Полегче, полегче, — осадил его Корбетт, — очень уж не зарывайся.

— Я всегда зарывался, — сказал Боральский. — Первая собака, которую я задавил, оказалась любимой сучкой сенаторской дочери. Дочка жила в Сен-Луисе, а собачонку я укокошил в Далласе — девица там забавлялась с одним парнем, слегка почистившим кассу Флойт-банка. Две тысячи мне заплатили, чтобы я придержал при себе статейку на десять строк.

— Ладно, поляк, — проворчал Корбетт, — я знаю, что ты парень не промах. Смотри, чтобы здесь не промахнуться, потому что я не хочу, чтобы папаша Элфид наточил на нас зуб. Я бы предпочел боксировать сорок пять раундов против Фрэзера, чем заиметь такого врага, как Элфид.

Боральский, встав, вынул смятую статью из кармана.

— До скорого, патрон, завтра приду в одиннадцать и захвачу Смоки. Обязательно будет что-то новенькое.

— Без этого можешь не заявляться, — сказал Корбетт.

Он смотрел, как закрывается дверь. Этот Боральский!

Без царя в голове, но нет второго такого пройдохи, а уж о бейсболе лучше его никто не пишет. Жаль, что за один вечер пропивает то, что заработал в три месяца. Бывали дни, когда он не мог заплатить даже за яйцо без соли в самой захудалой пивнушке Уорлока, улицы бродяг.

Встряхнувшись, Корбетт быстро просмотрел статью Бо-ральского. Написано лихо, у парня был хороший сильный удар, и бил он метко. Нажал на кнопку внутреннего.

— Переделываем номер… да… целиком. Все страницы о деле Крэнсона. Давайте пошевеливайтесь.

Отпустив кнопку, он встал в стойку, полусогнув свои кривые ноги, и дал серию из трех прямых по своей прыгающей тени. Затем посмотрел на фотографию Уолкотта, боксирующего в Мэдисон Сквэр Гарден.

— Старина, — сказал он, — спорим, что в пяти раундах ты и трех раз меня не коснешься.

Он чувствовал себя в отличной форме.

* * *

Крэнсон, раздавив пальцами окурок, взял пачку и разочарованно скомкал ее. Райнер, не поворачивая головы, вынул из кармана свою и хотел было протянуть ее шведу, но заметил, что она тоже пуста.

Не говоря ни слова, он встал, надел пиджак и шляпу и вышел. Из кабины грузовика раздалось потрескивание. Старк метнулся к наушникам; голос звучал очень тихо, это был почти шепот:

— Он вышел.

Старк посмотрел на часы — было 13.25.

— Не теряйте его из виду.

Он вытер платком лоб.

— Вошел в лифт, спускается.

В холле один из инспекторов свернул газету, пошел следом за Райнером и метров через двадцать растворился в толпе.

— Не теряйте его из виду, — повторил Старк, — не мешайте ему, если с ним кто-нибудь заговорит, установите наблюдение.

Райнер, остановившись у светофора, посмотрел на регулировщика, перешел улицу и вошел в лавчонку.

Какой-то старик, по виду бродяга, вошел следом за ним и стал разглядывать витрину с открытками.

— Пачку «Лаки», — сказал Райнер.

Заплатив, он вышел.

Бродяга, подойдя к стойке, вынул уоки-токи.

— Купил пачку сигарет и вышел.

Райнер вновь пересек улицу, вошел в холл и поднялся на лифте на свой этаж. Старк грыз ноготь и перестал его обрабатывать, только когда потрескивание возвестило о возобновлении связи.

— Поднялся на свой этаж.

— В контакт с кем-нибудь вступал?

— Нет, прием.

Двери лифта раскрылись, и Райнер вышел на площадку. В коридре молодая женщина водила пылесосом по ковру. Улыбнувшись ей, он повернул ключ в замке и вошел. Протянув Крэнсону пачку, сказал просто:

— Полиция.

Швед взял пачку, неотрывно глядя в лицо своему спасителю.

— Где?

Райнер сделал широкий жест рукой.

— Повсюду.

Та, что убиралась в коридоре, конечно, была не одна: если ее поставили сюда, значит, вокруг их было несколько сотен.

Он сел, скрестив ноги, и глубоко задумался.

Раз они не пытались сразу его схватить, раз они все еще не вломились в квартиру, стало быть, не знали, что он и Бэнсфилд — это одно лицо. А главное, они не знали, что Крэнсон находится здесь.

У них была только одна возможность напасть на его след — Беллавоун. Ему удалось легко оторваться от девчонки, но, возможно, она позднее все же выследила его. Если это так, то они должны принимать его за человека, поместившего объявление, и не станут его пока трогать, надеясь, что кто-нибудь войдет с ним в контакт.

Крэнсон, тяжело ступая, подошел и встал прямо перед ним. Лицо его было совершенно спокойным и выражало только доверчивый вопрос. В толстых губах торчала сигарета.

Райнер, подняв руку, зажег спичку о свой. большой палец.

— Уходим, — сказал он.

— Когда?

Райнер задул огонь и аккуратно положил обгоревшую спичку в пепельницу.

— Сегодня вечером. Ты сделаешь все так, как я тебе скажу.

Он знал, что этого можно было не говорить и что Крэнсон подчинится ему слепо.

* * *

Зажглись первые неоновые вывески.

Это был самый благоприятный час, время сумерек, когда электрическое освещение рассеивает остатки дневного света и все становится призрачным и туманным.

Райнер, потянувшись, встал. На какое-то мгновение застыл в полумраке, затем сунул тяжелый двуствольный револьвер за пояс.

Свен Крэнсон тоже поднялся; несколько секунд они постояли лицом к лицу, с трудом видя друг друга.

— Ты все понял?

Он не столько увидел, сколько угадал, что швед утвердительно кивнул головой. Почувствовал прикосновение к рукаву и сжал толстую руку Крэнсона.

— Все будет нормально, — сказал Райнер.

— Да.

Райнер раскрыл дверь, набрал в грудь воздуха и, выйдя, тщательно закрыл ее.

Он направился прямо к лифту. Горела красная кнопка. Он спокойно ждал, пока лифт освободится, затем нажал кнопку.

Старк, сидящий в машине, услышал сигнал, схватил наушники, и дыхание у него прервалось.

— Он вышел, стоит перед лифтом.

В темноте лейтенант сжал руку своего помощника:

— Предупреди всех остальных, он только что вышел.

Вновь раздался голос полицейского, находившегося

в свободной квартире на восьмом этаже.

— Он вошел в лифт. Спускается.

— О’кей, оставайся на месте.

21.35. Старк сжал зубы: на этот раз он вышел не для пустяков.

Райнер был один в кабине лифта. Проведя пальцем по ряду кнопок, остановил его на цифре 2.

На втором этаже лифт остановился. Он вышел, направился к одной из дверей и позвонил.

Если в этой квартире никого нет, надо будет попытаться проверить другие.

Раздался отчетливый звук шагов. Открыл молодой улыбчивый парень спортивного телосложения. Отстранив его, Райнер вошел.

— Полиция, — сказал он, — мы проверяем все квартиры в этом здании.

В холле инспектора Макхерсон и Хилл, укрывшись за толстыми пальмами, не сводили глаз с лифта. Через секунду-другую должен был появиться человек, которого они ждали.

На пятом этаже из квартиры вышла девушка, вызвала лифт, вернувшийся к ней со второго этажа. Она вошла и нажала кнопку первого этажа.

Макхерсон и Хилл увидели, как из лифта выходит девушка. Они успели заметить, пока закрывались автоматические двери, что кабина пуста.

Макхерсон открыл рот и снова закрыл его. Хилл, опомнившись первым, выхватил микрофон, спрятанный под пиджаком:

— Его нет в лифте.

В машине Старк мертвенно побледнел. Неужели упустили?

— Лестница, — пролаял он, — живо на лестницу, и не светиться!

Макхерсон с Хиллом бросились на лестницу, перескакивая через две ступеньки. Коридор второго этажа был пуст, они помчались ко второй лестнице и вихрем взлетели на третий этаж.

Райнер, стоя за дверью, слышал, как они пробежали мимо. Он сунул револьвер за пояс, и стоящий у окна молодой спортсмен опустил руки.

Райнер выскочил в коридор и в мгновение ока оказался в холле. Пулей промчался мимо остолбеневшего швейцара. Резко хлопнули стеклянные двери, и Райнер оказался в толпе. Один из полицейских, стоящих на краю тротуара, увидел бегущего Райнера и завопил в микрофон:

— Вижу его перед собой, пытается скрыться!

Старк вскочил и ударился затылком о низкий потолок машины.

— Задержать его! Всем оставить свои посты!

Спрыгнув с тротуара, чтобы не мешали прохожие, Райнер побежал прямо по улице. Какая-то машина перед ним въехала на тротуар, послышались женские крики. Он прибавил ходу, сбив человека, переходившего на другую сторону; тот упал, смешно задрыгав ногами. Перескочив через него, Райнер повернул налево.

Сзади начиналась погоня. Хлопали дверцы полицейских машин: все устремились за Райнером.

Сержант Вайлент, дав резкий свисток, остановил движение и припустился вперед тяжелой рысью — туда, где наблюдалось непонятное оживление. Он уже расстегнул кобуру своего короткоствольного кольта, как сильный удар в лицо сбил его с ног; выронив пистолет, он оказался на асфальте, видя спину бегущего со всех ног человека. Вайлент пополз, нащупывая пистолет, поднял его, оперся на локти, прицеливаясь и не переставая свистеть. Он нажал на гашетку в тот момент, когда Райнер свернул на боковую улицу. Пуля срикошетировала о стену, а сержант застыл, не в силах более пошевелиться от резкой боли.

На бегу Райнер увидел прячущихся за машиной людей, блеснули стволы карабинов. Один из полицейских встал на колени, чтобы лучше прицелиться. Не сбавляя хода, Райнер бросился в какой-то переулок, увидел метрах в пятнадцати забор и перемахнул через него.

Стая преследователей приближалась. Теперь за ним мчались все полицейские округа.

* * *

Крэнсон, прижавшись спиной к стене, смотрел, как из всех щелей появляются полицейские и несутся вверх по улице. Он слышал свистки, видел, как срываются с места черные машины с потушенными фарами.

Несколько человек пробежало по лестнице, и он придвинулся ближе к окну. Ждать пришлось недолго: из здания выбежали два человека в темных костюмах и один в светлом — они бросились в ту сторону, откуда раздавались свистки.

Теперь путь был свободен.

Не торопясь, как и было велено, он подошел к двери, надел широкий плащ, шляпу, полностью скрывшую его белокурую шевелюру, и, закурив, вышел.

Лифт был занят. Он не стал ждать и спустился по лестнице с проворством, которого трудно было ожидать от столь тяжеловесного человека.

В холле толпилось очень много народа, но все смотрели на улицу, разговаривая громко' и размахивая руками. Вид у всех был очень взволнованный.

Он неторопливо прошел среди них и оказался на тротуаре. Никто не обратил на него внимания. Быстрым шагом он пошел вниз по улице — в сторону, противоположную той, куда бежал Райнер. За перекрестком народу стало поменьше, он слегка замедлил ход, бросил окурок и закурил другую сигарету.

Мимо него проехали две полицейские машины. Когда они оказались рядом, включились сирены. Вздрогнув, он подавил в себе желание вернуться назад и прийти на помощь Райнеру. Он обещал исполнить все приказания. Он их исполнит.

Свен Крэнсон продолжал свой путь к северной части города.

* * *

Сирены завывали совсем близко.

Должно быть, он опередил их секунд на тридцать.

Нащупав в кромешной темноте почтовые ящики, он взглянул через стеклянную дверь на улицу: никого.

Надо было попасть в какую-нибудь квартиру.

Спичка вспыхнула и тут же погасла, но ему удалось разглядеть надпись: «Спэнворд, 3-й этаж, дверь направо». Он взбежал по узкой лестнице — этот дом явно уступал по комфортабельности тому, из которого он только что вышел.

Голоса детей и взрослых сливались со звяканьем ложек и воем включенных на всю мощь телевизоров. Во дворе сушилось белье. Квартал белых бедняков. Он постучал.

С улицы донесся отдаленный топот сапог; через минуту перекроют все выходы.

— Кто там?

— Телеграмма для Спэнворда.

Дверь приоткрылась, и мужчина отпрянул под дулом пистолета, уткнувшегося ему в живот; через дверную щель Райнер различил в полумраке кухни детские головы, торчащие перед ярким экраном орущего телевизора.

Он кивнул на соседнюю дверь и прошипел:

— Иди гуда.

Спэнворд беспрекословно попятился.

Пройдя за ним в гостиную, Райнер отступил к окну, открыл его и, перемахнув через подоконник, ухватился за перила пожарной лестницы.

Спрятав пистолет, швырнул на пол пачку десятидолларовых бумажек.

— Это тебе. Если нагрянут фараоны, про меня ни слова, а проболтаешься — вернусь и прикончу.

Выждав, пока Райнер скроется за крышей, хозяин закрыл окно, собрал купюры и сунул пачку за пояс.

Вернувшись на кухню, где по-прежнему ревел телевизор, подсел к своей тарелке с уже остывшей кашей.

— Кто это? — спросила жена.

— Ошиблись.

Ее глаза вновь уставились в экран, а он принялся за еду, ощущая кожей толщину припрятанной пачки.

В тот момент, когда грохот машин заполнил всю улицу, Райнер уже добрался до плоских крыш. Держась подальше от края, чтобы его не заметили на открытом пространстве, он быстро продвигался, прячась в тени дымовых труб. Пролез под развешенными простынями и едва не налетел на груду коробок и ящиков, пробираясь впопыхах к лабиринту уступов, лестниц и переходов, по которым можно было попасть с одной крыши на другую.

За очередным уступом один к одному лепились курятники, разбуженные птицы захлопали крыльями.

Совсем рядом темнел открытый люк. Он опустился на колени, рукою нащупал каменные ступеньки и начал спускаться. Лестница вывела его на террасу; он заглянул вниз — метрах в двадцати виднелся тротуар. Козырек плоской фуражки полицейского блеснул в ярком конусе уличного фонаря. Райнер добрался до карниза и стал спускаться по железной лестнице.

Наконец ноги его коснулись земли. Он встал на свету и отрывисто свистнул.

Полицейский, блеснув всеми пуговицами на форме, отделился от угла. Райнер жестом велел ему молчать и показал на дверь между гаражами.

Достав пистолет, прижался к стене, поджидая шагавшего к нему полицейского.

— Он там, — прошептал Райнер.

Полицейский вынул свой «винчестер» и встал рядом. Быстрый удар снизу в челюсть — и его голова глухо стукнулась о стену. Второй удар свободной рукой — и полицейский рухнул наземь, не издав ни звука.

Райнер стрелой помчался по улице. На бегу он подумал о Крэнсоне: сможет ли тот отыскать условное место?

Впереди показались доки.

Улица спускалась под уклон и вела теперь вдоль причалов. Райнер перешел на шаг; по дороге ему встретились лишь какая-то парочка, два матроса и собака.

Вскоре он остановился на углу дома № 12 по улице Коннели, перед поблекшей вывеской бара. Металлические жалюзи были опущены. Ржавчина изъела их, и казалось, что рифленый лист железа распадется при первом же прикосновении.

Вынув ключ, Райнер наклонился и открыл замок; убедившись, что улица пуста, слегка приподнял жалюзи — настолько, чтобы можно было пролезть.

Оказавшись внутри, он вновь опустил лист с такой осторожностью, что старое железо даже не скрипнуло. Стояла кромешная тьма. Он чиркнул спичкой, перешагнул через перевернутый стул и подошел к покрытой пылью стойке бара. В зеркале, засиженном мухами, мелькнуло его отражение. Зажег свечу, стоявшую на расшатанной этажерке. Пламя вытянулось, позволив ему оглядеть зал. В глубине стояли два стола, на них ножками вверх — еще два стола, вокруг — пустые бутылки и сломанные стулья. Часть банкетки, на которой когда-то сидели посетители, была отломана, а оставшаяся половина выставляла напоказ торчавшие из рваной обивки пружины. На полу валялись пищевые отходы и куски штукатурки; со стен свисали остатки обоев.

Это убежище он отыскал два месяца назад, через несколько дней после того, как бар, так же как и другие строения квартала, был оставлен людьми: жилой массив, попавший за красную линию, должен был исчезнуть, уступив место новым портовым сооружениям.

Райнер извлек из груды вещей стул покрепче, установил его посреди бара и сел лицом к двери. Он взглянул на часы. Если через час Крэнсон не появится, придется идти его искать, а это будет не так уж просто.

Он устроился поудобнее, отшвырнул валявшийся вокруг мусор и закурил сигарету.

* * *

Теперь он не заблудится: пройдет по мосту, попадет на набережную, на углу должен быть бар; кстати, не забыть бы условленный стук, на который Райнер ему откроет. Крэнсон перевел дух. В прорезиненном плаще было душно, и свежий ветерок с реки доставил ему удовольствие.

Он пересек мостовую и подошел к ступенькам моста.

Рядом с ним возникла какая-то девица, лицо ее было освещено светом, доходившим с улицы. Она тащилась так близко от него, что он уловил запах дешевых духов. Глаза и рот ее казались черными дырами.

Девица что-то прошептала, но он не смог понять — лишь улыбнулся и посторонился. Женщины не интересовали Крэнсона: их у него не было и никогда не будет, вот, пожалуй, единственное, в чем он был абсолютно уверен. Это ничуть ему не мешало: что есть, то есть, и ничего тут не изменить.

Ступив на первую ступеньку, он остановился: она прижалась к нему, продолжая быстро лопотать, почти касаясь губами его уха. Он замотал головой, не осмеливаясь грубо оттолкнуть ее — такой юной, такой хрупкой она ему казалась, и он опасался сделать ей больно; еще упадет, расшибется.

Неожиданно она выпустила его из объятий и отшатнулась в сторону.

Машинально вскинув глаза, он увидел на металлических ступенях на уровне головы ноги в брюках; несколько секунд озадаченно разглядывал две параллельно стоящие ступни, обутые в матерчатые туфли. Из дырки высовывался черный ноготь большого пальца.

За спиной из темноты раздался чей-то голос:

— Отцепись от нее.

Он обернулся и у металлической опоры заметил мужскую фигуру.

Девица отскочила еще дальше, издавая какие-то странные звуки, похожие на стон, и было ясно, что она готова в любую минуту разразиться рыданиями.

Матерчатые туфли зашевелились, и их обладатель произнес:

— Это вам дорого обойдется, если будете приставать здесь к женщинам, можно и полицию позвать. Стив, кликни полицейского.

Стоявший за Крэнсоном тип проворчал, как бы выражая несогласие:

— Ну, зачем так сразу? Гони монету, приятель, и все будет в ажуре.

Крэнсон не понимал, что они говорят, но догадывался, что им нужно.

Он развел руками:

— Нет денег.

Стив, тяжело дыша ему в затылок, рявкнул, чеканя слова:

— Не валяй дурака, толстопузый, не валяй дурака, быстро раскошеливайся.

Крэнсон обернулся и увидел нож. Он вспомнил о Райнере; Райнер ждет, а эти двое мешают. Бешенство охватило его, как и тогда, в доме Элфида… Тряхнув, словно бык, головой, он молниеносным движением ухватил лезвие голой рукой. Ладонь и пальцы обожгла острая боль, но уже ничто не могло его остановить: с бешеной силой рванул он нож на себя, и Стив выпустил рукоятку. Крэнсон медленно поднял нож — по руке текла кровь. В тот же миг сзади на его голову обрушился свинцовый кастет.

Швед рухнул на четвереньки у самых ступенек. Фетровая шляпа смягчила удар, но все вокруг него закружилось, и он судорожно уперся руками в землю, чтобы не упасть совсем. Стоявший сзади вынул финку и пырнул его между лопаток. Лезвие скользнуло, удар пришелся на кость. Крэнсон вскинулся, наугад выбросил руку и схватил его за волосы. У него снова потемнело в глазах, но он сумел встать, не разжимая руки.

Он с силой сдавил голову своего врага, уже распялившего рот в крике. Стоявший сзади ударил его по ногам, но швед устоял. Оторвав противника от земли, со всего маху вдавил его голову в железную ступеньку. Раздался треск. Крэнсон вновь поднял безжизненное тело и тремя ударами раздробил череп об острый угол лестницы.

Из темноты до него донесся шум, и он подумал, что надо бежать со всех ног, сию же секунду, иначе будет поздно.

Перед ним вновь возник второй нападавший. Крэнсон увидел, как дергаются у него густые усы и мышцы на лице, потом он вдруг исчез и, так же неожиданно появившись, ринулся на Крэнсона.

Нож, который его противник подобрал с земли, пропорол ему плащ и вошел в живот. Острая боль пронзила Крэнсона, порезанная рука сама собою сжалась в кулак, и он со реей силы ударил нападавшего в челюсть, так, что выбил себе две фаланги.

Шатаясь, Крэнсон опустился на безжизненное тело, грузно уселся на грудь и для верности сдавил шею своей единственной здоровой рукой.

Затем он с трудом поднялся; вытер пот и почувствовал, что по ногам его течет кровь. Он был уверен, что внизу уже собрались люди. Должно быть, эта шлюха стала звать на помощь. И к ней сбежались.

Обхватив живот обеими руками, он медленно поднялся по ступеням; осторожно, мелкими шагами, перешел мост.

Он ковылял, превозмогая бившую его дрожь, рот наполнился слюной, он сплюнул, прошел еще метров пятьдесят. Боль стихала, когда он шел согнувшись. Неожиданно ему захотелось расплакаться. Райнер обещал, что они уедут вместе, что у них будет много денег, а теперь все может лопнуть из-за его собственной глупости. Эта мысль была невыносима, он попытался отогнать ее и тут заметил, что уже пришел. Обветшалая вывеска и металлические жалюзи были как раз перед ним.

Он постучал. Ему пришлось собрать последние силы, чтобы подать условленный сигнал.

Когда железный лист поднялся, он со стоном прополз под ним и остался лежать на грязном полу.

Райнер тщательно закрыл жалюзи и поднес к нему свечу.

Никто из них не произнес ни слова. Глаза Крэнсона, сверкавшие в желтом свете свечи, неотрывно следили за руками своего спасителя.

Райнер расстегнул рубашку и надавил на ставшие фиолетовыми края раны.

Грудь Крэнсона вздымалась от частого тяжелого дыхания.

— Ну как?

Райнер сунул сигарету в полуоткрытые губы.

— Нужен доктор.

Крэнсон закрыл глаза.

«Похоже, это не фараоны проделали», — подумал Райнер.

— Как это произошло?

— Два типа и девка… у лестницы… требовали денег… прицепились ко мне, я их убил.

Райнер встал. Долго здесь оставаться невозможно, однако Крэнсон не ходок, а бросить его нельзя: этот истекающий кровью толстяк стоил четыре миллиона долларов.

* * *

Часа через два снаружи, за железными жалюзи, послышались гулкие шаги, чьи-то возгласы и смех, затем все стихло. В наступившей тишине он вновь уловил сиплое дыхание раненого. Они давно задули свечу, и было совсем темно.

Найти врача было несложно, равно как затащить его сюда и заставить осмотреть Крэнсона, но вот как помешать ему заявиться после этого к фараонам? Можно смотаться отсюда, но швед не сможет идти долго. Однако и здесь, в этой крысоловке, оставаться нельзя.

Райнер встал и зажег спичку.

Глаза Крэнсона были устремлены на Райнера, веки опускались и поднимались по мере того, как боль усиливалась или отпускала.

— Не двигайся, я пойду поищу машину.

Райнеру показалось, что Крэнсон его не услышал, но когда он загасил уже обжигавшую пальцы спичку, то почувствовал, как влажная рука легла ему на запястье.

Снова стало темно. Крэнсон учащенно дышал, голос шел как бы издалека, хотя губы его были совсем рядом.

— А после?

— А после я устрою тебя на заднем сиденье, и мы смоемся отсюда.

Сильный жар, должно быть, придал мыслям раненого большую живость, так как он тут же спросил:

— А полицейские кордоны?

— Проскочим.

По тому, как захрустели шейные позвонки, Райнер понял, что Крэнсон покачал головой.

— Ты… ты поезжай, а меня оставь.

Райнер улыбнулся в темноте.

— Это невозможно, постарайся уснуть, через час я вернусь.

Он встал, не дожидаясь ответа, приподнял железный лист и вылез наружу.

Как только смолк звук его шагов, у Крэнсона иссякли силы, он не мог больше сдерживаться, и жалобный стон вырвался из его пересохшего рта.

Райнер знал, что через каждые двадцать метров стоит по фараону и что им отдан приказ стрелять в случае чего без предупреждения; он был наготове, но это не облегчало задачу.

Неожиданно, блеснув хромом, из-за угла показался полицейский «плимут».

Машина шла на скорости пять миль в час; развернувшись совершенно бесшумно, как кошка на ковре, она двинулась в его сторону. Он продолжал свой путь как ни в чем не бывало, засунув руки в карманы; под каждым фонарем тень его то убегала вперед, то отставала.

Когда машина поравнялась с ним, задняя дверца со стороны тротуара открылась.

Райнер услышал гнусавый звук радиовызова, и один из полицейских вылез из машины. Второй полицейский — Райнеру были хорошо видны его нос с горбинкой и торчавший над воротом кадык — остался сидеть рядом с шофером.

Тот, что вышел из машины, хорошо знал свое дело. Перебитый нос, кривые ноги, полутяжелый вес, быстрая реакция и рука тверда.

— Обе руки на машину и не двигаться!

Райнер повернулся к нему спиной и уперся ладонями в кузов «плимута». Одной рукой тот обшарил карманы, вынул бумажник и открыл его.

— Флейчер Гарри, инженер-химик. Живете не в этом районе. Что здесь делаете?

Райнер переминался с ноги на ногу.

— Девочка, — сказал он. — Я иду из отеля «Стелла», можете проверить, но хотелось бы, чтобы это осталось между нами.

Полицейский, вынув блокнот, что-то записал.

— Могу ли я попросить вас об одолжении?

Шофер обернулся, уставился на него.

У всех троих были абсолютно безразличные морды, они смотрели на него, как смотрят на что-то скользкое и холодное.

— Уж очень неспокойно сегодня, — продолжил он. — Если вам по пути, подбросьте меня до Бэкмора, а там я возьму такси. Это всего в двух кварталах.

Полицейский сел в машину, оставив дверцу открытой.

— Садитесь, нам по пути.

Райнер пригнулся и влез в машину.

— Ну и ночка! — сказал он. — Похоже, вам не удастся выспаться.

Кадык задвигался.

— Мы и не собираемся спать, пока их не поймаем.

— Долго не продержатся, — сказал Райнер, — они уже на пределе.

Автомобиль медленно катил вдоль набережной. Метров через пятьдесят на углу улицы Райнер увидел знакомые ржавые жалюзи.

— Сигарету?

Тот, что его обыскивал, наклонился, и пламя высветило перебитый нос, но огонь погас прежде, чем сигарета раскурилась. Полицейский поднял глаза и увидел, что пассажир пристально смотрит в окно.

— Кто-то прячется за мусорным ящиком.

Полицейский мгновенно развернулся, правая рука легла на кобуру кольта. Едва он успел понять, что она пуста и что его надули, как удар рукоятки отбросил его к окну. Горбоносый обернулся и в долю секунды понял, что произошло.

Удар в лицо был такой силы, что ему показалось, будто на него наехала пятнадцатитонка; тело его сползло на пол между бардачком и сиденьем.

Шофер втянул голову в плечи, и вся жизнь с бешеной скоростью пронеслась у него в голове.

В боковом зеркале он увидел свое ухо и поблескивающие рядом медные пули в барабане револьвера.

Тот, кто его держал, стоял совсем близко.

— Въезжай на тротуар и останови вплотную к жалюзи так, чтобы только дверь открыть. И без глупостей, убью!

Машина остановилась.

— Выходи.

Шофер вышел. Райнер увидел, что рубашка на спине потемнела от пота.

Он швырнул ключи, и шофер поймал их на лету.

— Открывай.

Шофер медленно поднял жалюзи. Райнер огляделся.

— Вынимай своих приятелей и заноси их туда.

Так же молча шофер подчинился. Сначала вытащил сидевшего рядом: взяв его под мышки, потянул из машины, так что ноги шлепнулись на тротуар; затем пригнулся, пролез под железным листом, втащил за собою тело. Второй был гораздо тяжелее, но он справился и с ним. Райнер взял электрический фонарик с полки за задним сиденьем, закрыл дверцы, зажег фонарь, вошел и опустил за собой жалюзи. Мертвенно бледный Крэнсон, казалось, не мог шевельнуться. Он уставился на полицейских.

Райнер, подойдя к шоферу, ударил его. Тот рухнул, как срубленное дерево. Райнер молча зашел за стойку, перезарядил свой «даймонбэк» и бросил три полицейских кольта в глубину комнаты, за кучу кирпича и строительного мусора.

Взяв наручники, сцепил их одного с другим за запястья; приковал последнего еще и к ножке банкетки, а ключи положил к себе в карман.

Оставалось самое сложное: устроить Крэнсоыа на заднее сиденье.

Фонарь высветил безжизненно раскинутые руки шведа; кровь сочилась, стекая капля за каплей по толстому животу.

— Всего три метра, — сказал Райнер, — надо их пройти.

Он уловил отчаяние в голубых глазах, но не стал дожидаться ответа.

Приподнял жалюзи, открыл дверцу автомобиля и вернулся к Крэнсону.

— Я дотащу тебя, терпи.

Согнувшись, он обхватил толстые лодыжки.

Швед застонал, стон перешел в какие-то хлюпающие звуки, и, увлекая за собой мусор, тяжелое тело заскользило по полу. В тусклом свете раннего утра он увидел себя сидящим на тротуаре.

Райнер отпустил ноги, перешагнул через него и подхватил под мышки. Сильным рывком сумел его посадить, толстые ляжки сдвинулись, и швед привстал. Сделав шаг, он свалился на заднее сиденье. Райнер закрыл дверцу, задернул занавески и, сев за руль, погнал машину в направлении Бэкмора.

* * *

Их собралось около сорока в зале гостиницы «Дарнинг», которую они сняли накануне.

В свете люстр некоторые из них — те, что были в военной форме, — старались соблюдать соответствующие степенность и выправку. Большинство же пришло в спортивных костюмах. Одним из немногих, кто надел галстук, был Менеринг. Он встал, резким жестом прервал аплодисменты и поставил свой стакан на стол.

Откашлявшись, он начал речь, которую в общих чертах набросал накануне.

— Волонтеры, — сказал он, — я буду говорить прямо. Вы достаточно знакомы со мной и знаете, что мне неведомы ухищрения политиканов, я был и остаюсь фермером, краснобайствовать не умею.

Это вступление было встречено гулом голосов. Он всегда так начинал: заявление о том, что он не умеет произносить речи, позволяло ему говорить дольше других.

Менеринг задержал дыхание, вызывая прилив искусственного гнева, и ударил кулаком по столу.

— Я не умею краснобайствовать, — повторил он, — потому что я простой человек и знаю только свое дело, в этом мы все похожи и по этой самой причине являемся цветом нации.

Он прервал вновь поднявшиеся овации.

— Цветом нации, потому что всякий раз, когда в этой стране убийца, чужак или грязный негр затевает беспорядки, обращаются именно к нам, чтобы его найти, и это доказывает две вещи: первое — что полиция этой страны сама по себе не способна заставить уважать закон, второе — что страна рассчитывает на нас, и только на нас, недаром нам всегда доставались самые рискованные дела.

Четыре одобрительных свистка послышались из глубины зала.

— Заткнитесь! — заорал Менеринг.

Раздался смех, и Менеринг понял, что и на этот раз он сумел их пронять.

— Но бывает так, — продолжал он, — что мы теряем перья в наших очистительных операциях; работа, которая на нас возложена и которая заключается прежде всего в том, чтобы не допустить грабежа нашего имущества, несоблюдения наших законов и насилия над нашими женщинами, — это небезопасная работа, и в этот вечер одного из нас нет здесь, чтобы поднять стакан за здоровье волонтеров, почетным президентом которых я являюсь. Один из нас отсутствует сегодня, и нам всем его не хватает. Я говорю о Дэне Мюррее.

Последние слова Менеринг произнес в полной тишине. Все знали Мюррея, бравого парня, который всегда успевал вовремя опорожнить свой стакан или свою обойму.

Лицо Менеринга побагровело, бычья шея окрасилась в малиновый цвет.

— Дэн был моим другом, — сказал он. — Его предательски убил этот выродок, эта свинья, этот грязный швед по имени Крэнсон.

В третьем ряду один из присутствующих вскочил со своего места.

— Прикончим его, — заорал он, — в погоню, волонтеры!

Менеринг поднял руку, предлагая успокоиться.

— Мы его прикончим, — сказал он, — мы сделаем все, чтобы его прикончить, но я собрал вас здесь не только для того, чтобы сказать: погоня продолжается, а чтобы сообщить вам кое-что такое, о чем никто из вас еще не знает.

Наступила выжидательная тишина, и Менеринг понял, что пришел решающий момент — сейчас или никогда. Физиономии сидящих перед ним людей были напряжены до предела.

Он поднял кулаки кверху и перешел на крик.

— Надоело! — заорал он. — За нами приходят, когда что-нибудь случается, а когда все улажено, каждый из нас возвращается к себе, пока мы снова не потребуемся; в остальное время никто не заботится о корпусе волонтеров, и в этот вечер жена Мюррея одна в своей постели.

— Я живу рядом, — взвизгнул невидимый голос, — я могу пожертвовать собой!

Менеринг взорвался от гнева:

— Заткните ему рот, этот болтун напрашивается, чтобы я под занавес выпустил ему кишки, слово Менеринга; я только хотел сказать вам от своего имени: надоело, что о нас вспоминают лишь тогда, когда нуждаются в наших услугах; именно поэтому в этот вечер я хотел бы вам сообщить о человеке, о том единственном человеке, который обещал мне лично дать нам статус постоянной организации, который мы требуем уже более пятнадцати лет. Я говорю об Эллиоте Гранте!

Голос Менеринга повысился в конце фразы, и одобрительные возгласы заполнили зал, заставив задрожать люстры.

Грант был кандидатом на выборах в сенат штата. Убежденный сегрегационист , он отправил двух своих сыновей во Вьетнам еще в начале войны и писал в крупнейшую газету штата зажигательную хронику под рубрикой «Свободная Америка».

Большим пальцем Менеринг расслабил свой поясной ремень и завопил:

— Волонтеры, голосуйте за Гранта, и Дэн Мюррей будет отомщен! Нам нужна чистая страна, да здравствует Грант!

Под лепными украшениями грохнули крики «ура», и Менеринг нажал под столом на кнопку магнитофона. Он принесет запись Гранту. Этот толстосум будет весьма доволен; можно держать пари, что он прокрутит ее не один раз. Потом он поднимет свой влажный взгляд на Менеринга и кончиками пальцев протянет обещанный чек.

Менеринг плюхнулся на свое место, поднял стакан и, делая первый глоток, с удовольствием подумал, что он только что сорвал куш в восемьсот пятьдесят долларов.

Сидевший рядом с ним толстяк Блоунт залпом осушил стакан бурбонского, вытер рот и взобрался на стол, смяв своими охотничьими сапогами ковровую скатерть.

— Впустите шлюх, — изрыгнул он.

За окном занимался день.

* * *

Элфид дремал. В свете ночника граненые зеркала под балдахином многократно отражали старческую голову, лежащую на смятой подушке. Ничто не нарушало мертвой тишины в этой огромной комнате, где каждый квадратный сантиметр был занят нишами, набитыми безделушками из нефрита, картинами, абстрактными скульптурами, кинетическими приборами, бросающими светлые блики, диванами, столиками, комплектами перьев с металлическим блеском, наложенными один на другой. Все здесь напоминало Долли; когда он покупал эту квартиру, занимавшую три этажа на самой вершине небоскреба «Комет Билдинг», она была влюблена в этого худосочного бледного юнца; однажды она его познакомила с ним в баре, где он случайно их встретил, она изрядно выпила в тот вечер. Мальчик был декоратором, и она не успокоилась, пока отец не согласился позволить Бенетту — так звали ее ухажера — заняться их комнатами.

Элфид часто с горькой усмешкой вспоминал о своем согласии. Долли чуть не подпрыгнула от радости, и вскоре Бенетт принялся за работу. Он, должно быть, подчистую выскреб все из антикварных магазинов Бостона и Филадельфии, его понимание декоративного искусства сводилось к стремлению втиснуть в интерьер все приглянувшиеся вещи, какие только попадались ему в магазинах.

Не моргнув глазом, Элфид оплатил его труды. Он вызвал Бенетта в свое бюро; молодой человек с первого взгляда заметил кучу счетов.

— Пятьдесят четыре тысячи долларов, — сказал Элфид, — вы хорошо поработали.

Бенетт что-то неслышно прошептал, и Элфид снял колпачок со своей ручки. Тщательно выводя цифры, он заполнил чек на сто пятьдесят тысяч и протянул его Бенетту, их взгляды встретились.

— Однажды вы сказали мне, что хотели бы обосноваться во Флоренции или Пизе. Я даю вам такую возможность. Вы берете этот чек и обязуетесь покинуть Соединенные Штаты. Если вы его не берете, я оплачу вам по тарифу и уж постараюсь, чтобы эта работа была последней в вашей жизни.

Позднее Бенетт спрашивал себя, что могло скрываться за этой угрозой. В голову ему приходили два варианта. Либо Элфид использует свои многочисленные связи и влияние, чтобы помешать ему устроиться, либо — что более вероятно — в один прекрасный вечер, когда он будет медленно переходить темную улицу, его ослепит глаз огромной фары, и это будет последнее, что он увидит и унесет с собой во мрак, и этот мрак будет смертью. Это может, конечно, произойти иначе: какой-нибудь человек, лица которого он не увидит, появится из угла комнаты, он почувствует острую боль и упадет ничком в дымном облачке, в запахе стреляного пороха, а затем все станет серым, переходящим в черноту. Слухи, которые ходили о смерти Дьюи, одного из врагов Элфида, вызвали у Бенетта неприятные ассоциации.

Он тогда ничего не ответил, протянул руку и взял чек. Тем же вечером вылетел самолетом компании «Алиталия», рейсом семьсот двенадцатым, в направлении Милана.

Через день Долли встретила Кена Роунса.

Жизненная установка Роунса была чрезвычайно проста, его вдохновляла единственная цель — стать очень богатым, а единственным козырем была физиономия, созданная для обложек женских иллюстрированных журналов.

При таком положении дел оставалось лишь дождаться подходящего знакомства, и оно не заставило себя ждать.

После нескольких не слишком щедрых женщин зрелого возраста, после попытки неудачного шантажа, которая чуть было не стоила ему шкуры, фортуна повернулась к Кену Роунсу лицом: однажды вечером он встретил в «Стар-Клубе» Долли Элфид. Он не переставал улыбаться и говорить в течение трех часов — и не пожалел о своих усилиях. На следующий же день они решили обручиться.

Долли сообщила об этом отцу. Тот вызвал двух субъектов, числившихся секретарями в дирекции его собственного небольшого предприятия в Кенсингтоне, и поручил им составить досье на Роунса.

Спустя двенадцать дней Кен Роунс умирал под кулаками Свена Крэнсона.

А до той поры Элфид успел ознакомиться со всеми собранными для него сведениями о женихе его дочери. Он изучил дело и поручил одному верному человеку положить конец подвигам профессионального соблазнителя, но не допуская никакой огласки.

Элфид часто рассматривал свою дочь как обузу: с того дня, как ей исполнилось шестнадцать лет, он должен был защищать ее от мужчин и от нее самой; тогда-то он и решил, что она не выйдет замуж, и добился своего. Он постоянно наблюдал за ней, но все же не смог предусмотреть, что какой-то бродяга убьет ее в их поместье в Дюранго. Его ненависть к Крэнсону усиливалась оттого, что он помешал его надзору, а не потому, что убил его дитя: в глубине души он прекрасно знал, что ненавидит Долли, и ее исчезновение мало трогало его.

Зазвонил телефон. Хотя звонок был слабый, он мгновенно проснулся.

— Алло?

Несколько мгновений тишины было достаточно, чтобы он услышал легкий щелчок, — телефон был подключен к прослушивающему пульту. Если это Бэнсфилд и если он назначит ему свидание, Старк будет там раньше. Дело рискует провалиться, Крэнсон сбежит еще раз.

Он успокоился, услышав женский голос, льющийся как жидкое стекло: голос Дианы, его секретарши.

— Мистер Элфид?

— Он самый, что случилось, Диана?

— Мне сейчас позвонили, просили срочно передать, речь идет о…

— Я знаю, — прервал ее Элфид, — это сообщение Торнтона о курсе акций на Уолл-стрит, я думаю, это довольно серьезно, не могли бы вы прийти как можно быстрее?

— В бюро?

— Дело потребует много времени, нужно действовать очень быстро, чтобы принять загодя все необходимые меры. Не могли бы вы зайти ко мне?

— Ну… конечно же, мистер Элфид.

— Я жду вас, Диана.

Он положил трубку и встал. Надел домашний халат, налил воды в умывальник и долго тер лицо, затем направился к бару, встроенному в стену, и приготовил два мартини, оба для Дианы, так как сам он не пил. Когда раздался звонок в дверь, он пересек пустынные комнаты и пошел открывать. Вид у нее был довольно свежий для девицы, которую полчаса назад вытащили из постели. Она надушилась слишком сильно, и он слегка отстранился от нее.

Она прошла вслед за ним через холл и взяла стакан, который он ей протянул.

— Это был Бэнсфилд?

Она пригубила мартини и кивнула головой.

— Что он сказал?

— Сегодня в 23.30 в Бартл-Бэй, перекресток трех дорог, деньги наличными в дорожной сумке.

Элфид быстро прикинул: это глухой уголок в горах, километрах в 180 от города по направлению к Скалистым горам. У него будет день, чтобы оторваться от полиции и приехать на свидание.

Слава богу, что этот Бэнсфилд оказался таким ловким малым: не всякий догадался бы позвонить сначала секретарше. В любом случае это доказывает, что он хорошо осведомлен о его служащих.

 

ГЛАВА 7

Туман был настолько густой, что из телефонной будки он не видел машину. Последние километры они ехали со скоростью двадцать пять миль в час и, по всей видимости, должны были находиться в пригороде. Он вернулся к «плимуту» и изнанкой рукава протер заднее стекло: Крэнсон лежал под одеялом, подогнув ноги, с закрытыми глазами. Возле носа пролегли складки, которые придавали мясистому лицу шведа почти аристократическое выражение. Несколько мгновений Райнер разглядывал землистую его физиономию, затем вернулся на свое место у руля.

Надо ждать, пока туман рассеется; ехать невозможно, вокруг сплошная вата, белая, плотная, она закрыла весь пейзаж.

Если за два часа не прояснится, Крэнсон умрет.

Осталось проехать еще миль сто; сегодня суббота, и Казаван, должно быть, в своем бунгало пропалывает и подрезает свои растения. Райнер откинулся на сиденье и закурил «Блю Рибон». Время от времени Крэнсон стонал во сне. Почти с равными интервалами свистящий стон вырывался и мгновенно затухал, как задутый огонь свечи. Насколько он мог понять, лезвие вошло глубоко, очевидно, слой жира не помешал ножу дойти до внутренностей и искромсать их в, месиво. Видно, малый дьявольски здоров, коли до сих пор не умер. Если это и так, то отсрочка продлится недолго.

Несколько минут Райнер посидел с закрытыми глазами, потом открыл их. Очень слабо, как бы за густыми тюлевыми занавесями, проступали расплывчатые очертания мотеля с закрытыми окнами. Он включил зажигание и тихонько тронулся с места, старательно прижимаясь к тротуару.

По мере того как он продвигался, белизна вокруг него рассеивалась, хотя разодранные лохмотья тумана еще цеплялись за ветки лесной поросли и за склоны холмов.

Бросив взгляд на стрелку, он успокоился: можно проехать еще миль сто пятьдесят. На первом повороте Крэнсона слегка качнуло, и он инстинктивно вытянул раненую руку, стараясь за что-то ухватиться. Жгучая боль пилой резанула ему живот, и он свободной рукой замахнулся на невидимого противника. Райнер наблюдал за ним в зеркало и увидел, как рот его раскрылся в. немом крике. Потом Крэнсон вытянулся и сжал зубы: он вступил, в состязание со смертью.

Несмотря на то что теперь стало светло, Райнер включил фары и сквозь просвет между лиственницами следил за извилистой дорогой, поднимающейся по склону холма.

Первый поворот он прошел на третьей скорости, притормозил, в долю секунды выжал педаль тормоза и проехал юзом двадцать метров, а оказавшись на прямой перед следующим поворотом и переключив на первую, сразу же перешел на вторую и прибавил до восьмидесяти. Он проделывал это на каждом последующем вираже. Дорога уже тянулась лесом, листва соединялась над ним, образуя густой свод. Два следующих поворота он прошел на полной скорости и вдруг в конце второго виража резко затормозил. Вот оно, то, чего он опасался: заграждение.

В двадцати метрах впереди дорогу преграждало поваленное дерево. За ним стояли двое в волонтерской форме.

У каждого было автоматическое ружье со скрытым затвором. Райнер знал это оружие — свинцовые пули могли на расстоянии ста метров снести голову кабану.

Он вытащил ключ, и его оглушила пронзительная тишина. Оба парня не двинулись с места. Они слегка походили друг на друга: тяжелый подбородок, глаза скрыты за дымчатыми очками в стальной оправе, холщовые штаны в обтяжку и рубашка с высоко завернутыми рукавами, чтобы были видны бицепсы.

Райнер открыл дверцу и вышел. С того места, где стояли волонтеры, они не могли увидеть Крэнсона, а к машине им подходить не стоит.

Он быстро прикинул ситуацию. Трое полицейских, которых он оглушил, скорее всего еще не обнаружены, а автомобиль не значится как украденный, иначе оба бравых парня, каждый со своей стороны дороги, уже открыли бы огонь. Он направился к ним, идя по середине улицы.

— Уберите это, — сказал он, указав на дерево, — только что сообщили, что их засекли на том берегу реки, они шли к Сан-Фернандо. Я капитан Гарри Мосби.

Тот, что повыше, снова принялся жевать резинку.

— Чертов бардак, — сказал он, — с трех часов торчим здесь, и все зря.

— Спасибо за службу, можете теперь сматываться, — . сказал Райнер.

Второй, щелкнув сапогами, сплюнул и направился к машине.

— Сначала уберите дерево, — сказал Райнер, — я тороплюсь.

Парень остановился, провел красным языком по тонким губам и вернулся назад.

— О’кей, нет ли у вас в машине какой-нибудь бутылочки? Я слышал, что фараоны любят бренди?

Они ухватились втроем и откатили дерево на обочину, освобождая дорогу.

— Отлично, — сказал Райнер, — я передам по радио, что заграждение снято.

Парни смотрели на него, и в темных стеклах отражалась листва.

Один из них взял свое ружье и вскинул на плечо.

— Черт возьми, — сказал он, — я с удовольствием преподал бы урок этим ребятам и продырявил бы их промеж глаз. Хоть взглянуть, что у них за мозги.

Его приятель хихикнул.

— Ты шутник, Дживз. Дживз у нас шутник, капитан. А в самом деле, не найдется ли у вас чем поощрить двух бравых солдат, которые проторчали здесь всю ночь вместо того, чтобы тешиться с девочками в теплой постельке.

Он выплюнул резинку и собрался было продолжить свою тираду, как тут Райнер увидел, что брови его поднялись над оправой очков и поползли на лоб. Райнер проследил за его взглядом: парень уставился на машину, кузов которой чуть заметно покачивался. Стокилограммовое тело Свена Крэнсона перевернулось на заднем сиденье; покачавшись, машина снова застыла. Райнер услышал, как щелкнул затвор ружья; один из парней пригнулся.

В лесной чаще дважды пискнула какая-то птица, словно предвещая беду.

— В машине кто-то есть, — прошептал Дживз.

Райнер понял, что пора прекращать говорильню.

Он присел на колено, выхватив «даймонбэк». Первый волонтер, получив пулю с трех метров, завертелся волчком, второй едва успел с воплем вскинуть ружье, как очки его разлетелись. Кровь забрызгала нижние ветки, тело свалилось в заросли и покатилось под уклон, увлекая за собой ворох мертвых листьев. Райнер проводил его взглядом — ударившись о пень, тело застряло в двадцати метрах от дороги.

Одним прыжком подскочив к первому волонтеру, он отправил его туда же вслед за вторым.

Тела обнаружат не раньше чем через сутки, а этого хватит с избытком, чтобы осуществить его план.

Он сел в машину и захлопнул за собой дверцу. Крэнсон, широко раскрыв глаза, пристально смотрел на него.

— Все в порядке, — сказал Райнер, — уже близко, через двадцать минут ты будешь лежать в теплой постели.

* * *

Казаван был сухощав, кожа обтягивала широкие кости, однако он не производил впечатление худого. Миндалевидные глаза и приплюснутый нос выдавали восточное происхождение хирурга. У него были длинные худые пальцы и сухие мускулистые руки. Он отошел от охапки срезанных веток, которую собирался сжечь, и пожал Райнеру руку.

За его спиной возвышался деревянный домик, куда он наезжал, как только у него появлялась свободная минута. Он купил этот затерянный в горах домишко по двум причинам: во-первых, никак не мог привыкнуть к американской жизни и обретал здесь природные ароматы, во-вторых — устроил в подвале операционную для оказания секретных услуг городским дамам за солидную мзду.

У него уже, правда, были две неприятные истории с несовершеннолетними: официанткой из Хьюстона и студенткой из Лос-Анджелеса; все уладилось благодаря вмешательству члена парламента, жена которого прибегала к услугам Казавана за две недели до этого. Но с тех пор он потерял уверенность в завтрашнем дне и подумывал продать кабинет, чтобы заниматься только своими деревьями.

Он улыбнулся Райнеру, меж полуприкрытых век блеснули глаза, как светлячки в пещере.

— Давненько мы не виделись, — произнес Казаван, — с тех пор, как ты заявился сюда с осколком, помнится, он сидел у тебя в полпальце от правого легкого.

— Все отлично, — сказал Райнер, — операция была сделана прекрасно, я ничего не чувствую.

Воздух наполнился запахом горящего дерева, ветер с лощины нес дым на них.

— Ты удивляешь меня, — сказал Казаван, — всякий раз, как появляешься здесь, дальше порога не проходишь.

Они молча смотрели друг на друга; с первого дня их знакомства прошло уже несколько лет; теперь их связывало то взаимное уважение, которое возникает между людьми, когда они редко видятся и считают, что так оно и лучше. Иногда проходили годы между их встречами. Всякий раз, расставаясь, они не говорили друг другу ни прощай, ни до свидания, так как не знали, чему отдать предпочтение.

Во всяком случае, в это утро Казаван сразу же понял, что Райнер пришел не для того, чтобы любоваться окрестностями, устроившись на террасе.

— У меня приятель в машине.

Казаван перевел взгляд на «плимут», стоявший у ограды, но лишних вопросов задавать не стал.

— О’кей! Кроить? Или штопать? — коротко спросил он.

— Штопать, ножевая рана; он истекает кровью, но внутреннее кровотечение, должно быть, еще сильнее.

— Посмотрим, — сказал Казаван, — помоги мне.

Они с трудом вытащили Крэнсона вместе с шотландским пледом, ставшим жестким, как картон, в тех местах, где запеклась кровь.

Они протащили его через сад. Казаван придерживал ноги.

— Очень тяжел твой приятель, — с усмешкой сказал он, — ты бы посоветовал ему соблюдать диету.

— Он был слишком занят в последнее время.

В дверях Райнеру пришлось наклонить голову.

Чтобы спуститься по лестнице, им пришлось поставить раненого на ноги; тяжелая голова упала на плечо Райнеру.

Казаван повернул выключатель, и яркий белый свет заполнил низкую комнату.

Не без труда они разместили его на никелированном столе, который занимал всю середину комнаты.

Райнер отошел в сторону, Казаван склонился над телом; под белой футболкой можно было сосчитать позвонки. Одним пальцем он приподнял веко и отпустил его.

— Противная рожа, — буркнул он, — кажется, я его знаю.

— Это Крэнсон, — ответил Райнер, — Свен Крэнсон.

Казаван присвистнул, но ничего не сказал.

Он нащупал пульс и рассеянно зевнул.

— Еще тянет, — сказал он, — пока тянет, но это недолго продлится. Надо раздеть его.

Они разорвали рубашку и раздели его догола. На мертвенно-бледной коже цветным пятном выделялась рана.

Казалось, швед был без сознания, он даже не шевельнулся, когда Казаван всадил ему длинную иглу.

— Корамин, — объяснил он, — это немного поддержит его.

Потом он подошел к крошечному умывальнику и стал медленно намыливать руки.

Райнер наблюдал за ним, их взгляды встретились в зеркале.

— Поговорим начистоту, — сказал Казаван, — лишь десять шансов из ста, что ему удастся выбраться. Что ты предпочитаешь? Чтобы я подлатал на скорую руку или попытался сделать все как следует?

Райнер сжал зубами фильтр, и сигарета дернулась.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом?

Старательно ополоснув руки, Казаван вскинул их вверх, и вода потекла. от кончиков длинных пальцев вдоль всего предплечья. Он кивнул головой в сторону Крэнсона:

— Если все это лишь для того, чтобы отправить его на электрический стул, совсем не обязательно надрываться.

Райнер пристально посмотрел на него и процедил сквозь зубы:

— Приложи все силы, но парня вытащи.

У Казавана задергались ноздри.

— Ты что, стал настоящим охотником, предпочитаешь доставлять дичь в лучшем виде?

Райнер улыбнулся.

— Тебе не стоило оставаться в Америке, Казаван, ты стал рассуждать, как эти тугодумы из телесериалов.

Он стряхнул пепел в умывальник, пустил воду и проследил за тем, как серые хлопья исчезают под тугой струей.

— Я просил тебя спасти его, — не глядя на Казавана, добавил он, — тебе заплатят, и очень хорошо; если тебя это не устраивает, можешь отказаться.

Хирург хмыкнул:

— Согласен, но не проси меня сотворить чудо.

— Я не прошу этого даже у Бога.

— О’кей! — заключил Казаван. — Халаты и перчатки лежат в шкафу, ты кое-что смыслишь в анестезии, так что поможешь мне.

Он взглянул на часы, слишком свободный браслет которых болтался на запястье.

— За два часа мы должны закончить.

— Приготовь пока все, что необходимо, — сказал Райнер, — я сейчас вернусь, надо убрать машину.

Он вышел и поднялся по лестнице. Было около одиннадцати. В запасе у него еще целых двенадцать часов.

* * *

Тяжелый кулак грохнул по столу, но Старк был настолько измотан, что не моргнул глазом. Начальник полиции штата заметно сбавил тон:

— Я предупреждал вас, Старк, мне не нравится, что федеральные власти суют свой нос в эту историю, эти кретины звонят из департамента каждые полчаса и с каждым звонком становятся все нахальнее. Надо кончать с этим делом.

— Мы оставим заграждения на столько времени, на сколько потребуется, наши машины патрулируют посменно.

Шеф взял в руки мексиканскую сигару, потом вдруг со злостью швырнул ее в ящик письменного стола.

— Целую неделю я слышу одно и то же, за это время мы потеряли все следы. Три ваших идиота дали избить себя, запереть, угнать машину, и этот «плимут» до сих пор еще не нашли! Такое не проходит незамеченным, черт возьми!

Старк хотел было отбрить его, но язык у него еле ворочался, каждое слово давалось с трудом.

— В то утро был сильный туман, к тому же целых два часа мы не знали, что Крэнсон и Бэнсфилд увели нашу машину. Наши ребята, если и видели ее, должно быть, думали, что это полицейский патруль.

Шеф полиции так резко вскочил, что его живот заколыхался под широкой курткой.

— Ни единого следа, — заорал он, — ни единой зацепки, чтобы прищучить эту жирную тушу, противно даже называть его по имени!

Старк знал, что лучше промолчать, но и сносить упреки было уже невмоготу.

— Нет, — возразил он, — одна зацепка есть.

Шеф плюхнулся на свое место, так что стул под ним заскрипел.

— Какая?

— Элфид.

Старк увидел, как тот схватил сигарету и надкусил ее. Это зрелище вызвало у него тошноту. Почему — он сам не понимал. Он подумал, что если закрыть глаза, то дурнота пройдет, вот только не уснуть бы.

— При чем здесь Элфид? — гаркнул шеф. — Договаривайте, Старк. Что вы еще затеваете?

Голос Старка звучал устало, он растягивал слова, и казалось, каждое из них с трудом пробивается в этом тщедушном теле.

— Он предложил кучу денег за Крэнсона, это может соблазнить кого-нибудь и…

Старк увидел, как надулись у шефа вены на лбу, и замолчал.

— Хорошо, предположим, кто-нибудь сообщит Элфиду, что знает, где прячутся Крэнсон и его сообщник, я уверен, что Элфид первым делом предупредит нас. Вы что, хотите…

Старк встал, подошел к широкой стеклянной двери и стал смотреть на яркую световую рекламу, которая то вспыхивала, то гасла. Это немного успокоило его.

— Я не уверен, что Элфид предупредит нас, если о чем-нибудь узнает, — тихо сказал он.

— Почему?.

— Потому, что он не надеется на нас, и потому, что он из тех, кто доверяет только себе самому.

По сиплому, похожему на одышку звуку Старк догадался, что шеф уселся в кресло. Некоторое время он продолжал смотреть на улицу. Сверху она была похожа на муравейник: люди входили и выходили с какими-то пакетами, торопились к Колумбийскому бульвару, стараясь попасть в самую гущу толпы, как будто опасаясь остаться в одиночестве… Возможно, все эти муравьишки боятся одиночества, и муравьи Крэнсон и Бэнсфилд не исключение. '

Везде и повсюду быстрые скарабеи с металлическими спинками бороздят дороги в поисках двух муравьев, хитрых муравьев, которые сумели овладеть одним из скарабеев и с тех пор как сквозь землю провалились… И у одного из окон этого муравейника стоит и смотрит на муравьиный город муравей Старк.

Измученный Старк закрыл глаза, но прохлада стекла, к которому он прижался лбом, тут же пробудила его; он понял, что на мгновение заснул стоя. За спиной что-то бубнил писклявый голос, и с медлительностью, раздражавшей его, смысл сказанного проникал в его сознание.

— …зная Элфида, который сумел сколотить такое состояние, я уверен, что не станет вести себя, как ребенок… возможно, он сомневается в наших способностях, но не до такой же степени, чтобы убрать Крэнсона с помощью наемных убийц, этому никто не поверит, это вам не кино…

Старк усмехнулся.

— Помнится, по делу Дьюи я говорил почти то же самое: «Элфид — не тот человек, чтобы послать наемных убийц к Дьюи», полагаю, я тогда выразился именно так.

Отойдя от окна, он изумился внезапной тишине, воцарившейся в комнате. Он взглянул на патрона: тот застыл, как истукан.

«Ничего не видит, ничего не слышит, ничего не чувствует, — подумал Старк. — Я прав».

Поджатые губы начальника полиции наконец разомкнулись:

— Лейтенант Старк, позвольте напомнить вам две вещи: во-первых, дело, которое вы только что упомянули, прекращено, во-вторых, я не в курсе тех действий-, которые были предприняты Мак Мореном, моим предшественником.

Он втянул живот и поправил галстук, как бы ставя этим точку.

Этот жест окончательно вывел Старка из равновесия. Он почувствовал себя по уши в грязи рядом с этим холеным розовощеким типом, и ему захотелось все послать к черту; как было бы здорово больше не бегать за всякими мерзавцами, а на субъектов вроде его шефа он насмотрелся еще в Корее: время от времени они появлялись в отряде со звездами на касках, тыкали пальцем в развернутую карту, указывали на дальние высоты, лихо козыряли и исчезали бесследно. А такие, как Старк, совершали затем долгие переходы под минометным огнем и пулеметными очередями коммунистов, и две трети всей роты оставались лежать на поле боя. А потом, в другом месте, в другой раз, находился такой же тип, хорошо выбритый и при полном параде, который тыкал пальчиком в другой перекресток, другую высоту, а сам возвращался в шикарные бордели Сеула.

— Послушайте, — сказал Старк, — хоть вы и не вели дела Дьюи, но вы ведете дело Крэнсона, и я скажу вам одну вещь: если Элфид знает, где прячется убийца его дочери, он не станет обращаться к нам за помощью. Он сам лично уделает толстяка; можете мне поверить.

Шеф полиции открыл было рот, но Старк прервал его:

— Читайте газеты, — отчеканил он, — многие из них требуют, чтобы процесс против Крэнсона был пересмотрен, чтобы не приговаривали этого дебила к смертй и что жестокость, с какой было совершено преступление, свидетельствует о том, что совершил его больной человек. Есть такой писака, его зовут Боральский, он особенно упорно твердит об этом; отсюда ясно, что если эти двое будут пойманы, то им придется орден дать. Элфид наверняка читал статьи и опасается, что если мы их поймаем и отдадим в руки суда, то им удастся спасти свою шкуру. Так что, поверьте мне, если он хотя бы догадывается о месте, где находятся беглецы, он пойдет туда сам.

Старк замолчал и сдвинул шляпу на глаза.

— Я установил за ним слежку, — добавил он, — круглосуточную. Ну, что скажете?

Ответ был дан не сразу, лейтенант напряженно ждал; наконец до него донесся еле различимый шепот:

— О’кей! — выдохнул шеф. — Но… только между нами.

— Спокойной ночи, шеф, — сказал Старк.

Провожая взглядом уходящего лейтенанта, шеф обратил внимание на стоптанные каблуки, ступающие по паласу, и сочувственно вздохнул.

 

ГЛАВА 8

В переходе было полно народу. Сделав несколько шагов, Старк в нерешительности остановился, позволяя прохожим толкать себя, затем все же пошел вперед. Он ненавидел такие места, где особенно остро ощущал свой маленький рост. У рекламы кока-колы, занимающей чуть ли не четверть витрины, он заметил Биглиса. Старк подошел к нему и встал рядом, уставившись на белозубую красотку, которая в костюме ковбоя сидела верхом на бутылке и обворожительно улыбалась.

— Что новенького? — спросил Старк.

По движению локтя он понял, что Биглис поднес сигарету ко рту; повеяло сладковатым дымком.

— Ничего, — пробормотал Биглис. — Ночью к нему пришла секретарша, и они до сих пор не выходили.

За их спинами ощущалось беспрестанное движение; переход был одним из самых бойких торговых точек города, он врезался как штольня в высотное здание. Как раз над их головами, четырнадцатью этажами выше находились апартаменты Элфида. Жильцы дома могли выходить через парадную дверь со стороны проспекта, через подземную автостоянку или через боковой выход в переходе. Это был тот самый выход, за которым вот уже более двенадцати часов наблюдал Биглис.

— Остальные на местах?

Биглис затянулся и выдохнул:

— Карл и его бригада у главного выхода, Стив и я — здесь, и еще один — в гараже, моет машины.

Сдавленно хихикнув, он добавил:

— Уже немало чаевых получил; этот Бэнкрофт, говорит, что думает послать к чертям полицейскую службу и купить какой-нибудь гараж.

— Если Элфид появится, тотчас дайте мне знать и не отставайте от него ни на шаг.

Биглис равнодушно пожал плечами.

— А куда он денется, шеф? — сказал он. — Старик Элфид очень пунктуальный тип. Он отправляется на службу ровно к десяти и возвращается в семнадцать, дольше никогда не задерживается. Он не из тех, кто просиживает все ночи в своих конторах.

— Знаю, — буркнул Старк, — но будьте настороже.

Он расстался с Биглисом и стал пробиваться вперед в узком проходе между сияющими витринами. Оказавшись на улице, дотащился до стоянки такси и плюхнулся в старенький «додж».

— Центральный комиссариат, — сказал он.

Шофер фыркнул с таким видом, как если бы ему под нос поставили ящик с тухлыми яйцами, и, не проронив ни слова, рванул с места.

Старк скинул ботинок и, тупо уставившись на мелькавшие фасады домов, принялся растирать онемевшую ногу.

Было двадцать минут седьмого, закончились третьи сутки, как он не сомкнул глаз.

* * *

Казаван склонился над больным и тут же отпрянул.

— Просыпается, — шепнул он.

Райнер наблюдал, как приподнялись и сразу опустились веки с пушистыми выцветшими ресницами, потом вновь приподнялись. Появился зрачок, поначалу неподвижный; наконец он дрогнул и стал перемещаться по кругу: очевидно, швед пытался понять, где он находится.

Взгляд его скользнул по Казавану и остановился на Райнере, темная фигура которого выделялась на светлом фоне кафеля. Он сделал движение, чтобы приподняться, но острая боль пронзила его, он обмяк и закрыл глаза.

— Не двигайся, — сказал Райнер, — тебя только что подштопали, все отлично, но только не шевелись, а то шов порвешь.

Крэнсон качнул головой, показывая, что все понял.

Казаван приподнял простыню, проверил повязку и поправил капельницу. Минут через сорок пять раствор закончится.

— Пошли, — сказал Райнер, — пусть еще поспит.

Они поднялись наверх; Казаван налил в стаканы какую-то настойку с пряным запахом. Райнер, взяв свой, молча чокнулся с хирургом, сделал большой глоток и достал из внутреннего кармана куртки чековую книжку в кожаном переплете. Оторвав листок от корешка, выписал десять тысяч долларов на имя доктора Казавана и, подписав чек, протянул его хирургу.

Казаван, взглянув на цифры, присвистнул.

— Ты рисковал, — сказал Райнер, — рискуешь и сейчас. Не расценивай это как подарок.

— Я спрашиваю себя, что же такое ты затеваешь с этим парнем, если тратишь на него целое состояние, хотя, выдав его, мог бы получить гораздо больше.

Райнер улыбнулся:

— Не бери в голову. Скажи лучше, может ли он передвигаться?

Казаван выпил, выдержал паузу и сказал:

— Оказалось не так опасно, как я думал. Нож прошел рядом с кишечником и не задел ничего жизненно важного, вдобавок он крепкий малый, но дня три ходить не сможет.

— А в машине?

— Лучше воздержаться.

— Через пять часов мы уедем.

Казаван развел руками, выражая свое бессилие:

— Бесполезно говорить тебе, что это рискованно, но…

— Гораздо опаснее оставлять его здесь, — прервал его Райнер. — По дороге сюда, километрах в пятидесяти, я уложил двух волонтеров; как только станет известно, что они не вернулись, здесь будет жарко. И к тебе тоже наведаются.

Казаван пожал плечами.

— Знаю, — добавил Райнер, — у тебя есть покровители, но речь идет не об аборте и не о местной девице из благопристойного общества, а о помощи сбежавшему из тюрьмы преступнику — это совсем другое дело, особенно если уже подключились парни из федеральной полиции.

Райнер встал, прошелся по комнате и остановился у стены. Коричневая, выцветшая от времени фотография в овальной рамке изображала старую женщину в кружевном платье на фоне горного пейзажа, она стояла облокотившись о террасу белокаменного дома, окруженного широкими крепостными воротами.

— Ариана Казаван, моя мать. Дальше начинался лес, это там я научился любить деревья.

Райнер обернулся:

— Возвращайся туда, эта страна не принесет тебе счастья.

— Я знаю, — меланхолично ответил Казаван, — слишком много долларов в США. Иногда мне кажется, что все пространство устлано слоем банковских билетов, а под ним копошатся, борются люди, чтобы захватить как можно больше и пробраться на поверхность; но пробиваются только сорные травы.

Он поднял тонкую руку и поскреб когтистым пальцем голову.

— Однажды я все же вернусь в Америку. Ведь я тоже дерево, и негоже дереву так надолго разлучаться с почвой, которая вскормила его.

Он замолчал, стоя неподвижно и уставившись в пространство.

— Могу я позвонить?

Казаван вздрогнул.

— Конечно, телефон у выхода.

Райнер набрал номер. Через четверть часа, если все сложится удачно, эта история должна закончиться.

В подвале все еще спал Свен Крэнсон.

* * *

Не переставая стенографировать, Диана наблюдала за своим патроном.

Зеленые, с какими-то лиловыми разводами глаза в пасмурную погоду казались похожими на стодолларовую бумажку. Продолжая писать, она спрашивала себя, всегда ли у Элфида были глаза такого цвета или постепенно пропитались им за годы плаваний в денежных потоках.

В комнате находились еще двое мужчин. Диана могла бы безбедно прожить месяца три на ту сумму, которая была вложена в каждый костюм: английская ткань, итальянский покрой, модель Лордсона — фирма, одевающая королей.

Однако оба типа пристроили свои задницы лишь на краешки кресел, и лица их отражали почтительное и напряженное внимание двух учеников в кабинете у директора лицея.

Она их прекрасно знала. Купер — это четырнадцать миллионов долларов за три месяца на креме для бритья, плюс оклад директора в фирме «Мондьяль Экспрессе», плюс доход от президентства в трех компаниях по производству пластмассовых составов, плюс выплаты за консультации для республиканской партии в трех штатах — Невада, Канзас и Аризона.

Форман был столь же влиятелен: управляющий делами общества Джона Берча, директор предприятия по выпуску губок, гигиенических салфеток, пропитанных французскими духами, безникотиновых сигарет и сверх того — владелец фирмы, выпускающей порнографические диски («Любовная мечта»), и значительного пакета акций трех конкурентных фирм по производству детских автоматов («Юный Джи-Ай»).

Элфид взглянул на часы, стоявшие на письменном столе; взяв карандаш, повертел его между пальцами и легонько постучал по полированному дереву. Это означало конец беседы; она длилась четырнадцать минут. Больше, чем обыкновенно.

Диана закрыла блокнот, собираясь уйти, но патрон подал ей знак, и она осталась.

А те двое напряженно молчали, боясь даже сглотнуть. Элфид должен был завершить беседу, и они знали, что решение, которое он примет, будет окончательным.

Когда он заговорил, создалось впечатление, что он наизусть выучил текст и декламирует его без всякого удовольствия и совершенно монотонно.

— Ваше предложение заслуживает внимания. Перемещение части годовой прибыли в какое-нибудь дело — это закон, которому следуют все деловые люди; он себя оправдал, но я вынужден сказать вам со всей откровенностью, что не могу принять ваше предложение, а причина очень проста: все мои капиталы уже помещены в выгодные предприятия. Господа, я вас благодарю.

Купер и Форман встали. За обоих ответил Купер:

— Мы были бы счастливы иметь вас в компаньонах; уверяю вас, есть смысл поставить на эти пилюли, а рекламное ведомство очень надеется на удачный девиз: «Они не излечат вас от рака, если вы уже больны, но если вы еще здоровы, они помогут вам не заболеть». К такой формулировке здравоохранительные службы придраться не смогут.

Элфид не шелохнулся, лишь посмотрел на часы.

Форман понял, что настаивать бесполезно. Оставалось только попрощаться.

— Пока, Алэн, — взмахнул он рукой.

Купер поклонился, и они вышли.

Элфид и Диана остались одни.

— Девятнадцать сорок пять, — сказал Элфид. — До Бартл-Бэй два часа езды, значит, мы должны выйти в двадцать один ноль-ноль, то есть через час с четвертью.

Диана недоуменно вздернула бровь.

— Я тоже должна туда поехать?

— Нет, — ответил Элфид, — относительно вас у меня другие планы, вы мне поможете. Если кто-нибудь ждет вас дома, предупредите, что вернетесь только к ночи.

— Никто не ждет меня.

Элфид безучастно следил за движением секундной стрелки на циферблате.

— Это упрощает дело.

Диане хотелось спросить, в чем состоит ее роль, но за три года работы на Элфида она хорошо усвоила, что не следует задавать никаких вопросов. Он хорошо платил ей до поры до времени — как только она совершит что-то такое, что ему не понравится, он в ту же секунду безжалостно выгонит ее. Это действовало ей на нервы, и иногда она спрашивала себя, не лучше ли подыскать другое место; конечно, платить будут меньше, но зато ей не придется постоянно контролировать себя.

Внезапно Элфид вскочил, словно на пружинах.

— Вы можете выпить, — сказал он, — но немного. Если хотите есть, позвоните, вам принесут все, что пожелаете.

Быстрым шагом он вышел из кабинета, пересек холл и направился к одному из залов.

Там он остановился у картины Пикассо «розового» периода и сдвинул ее. Показался тайник со встроенным сейфом, он набрал номер из четырех цифр и открыл его.

Глубокий и узкий сейф напоминал гроб. Вынув стопку документов в металлической папке и переложив их на старинный комод, он засунул руку в глубь сейфа и достал разборный «сэвидж-110». Установил на подпорку оптический прицел, вставил ствол в пазы и закрепил рукоятку. Собранное ружье было не более восьмидесяти пяти сантиметров длиною. В разобранном виде он хранил его в сумке.

Элфид приладил приклад к плечу, прикрыл один глаз, а другой прижал к оптическому прицелу. Большой палец лег на спусковой курок. Он отступил на несколько шагов и прицелился в живот толстому армянину на картине.

Губы его сжались, затем разомкнулись. Не отрываясь от прицела, он прошептал:

— Прощай, Крэнсон.

* * *

В двадцать тридцать пять Райнер открыл гараж, где поблескивал «понтиак».

Автомобиль Казавана был хоть и не последней модели, но три сдвоенных карбюратора, пять скоростей, автоблокировка, мощность 275 лошадиных сил позволяли оставлять далеко позади немало более свеженьких драндулетов.

Все было продумано; Казаван устроил свою операционную на одном уровне с гаражом, благодаря чему оперируемые легко доставлялись на каталке к их автомобилям. Крэнсона уложили на заднее сиденье.

Райнер наклонился к нему.

— Последнее путешествие, — сказал он, — придется потерпеть, но завтра отдохнем.

Швед пристально смотрел на своего товарища и отрицательно качал головой.

— Без меня ты прорвешься, со мной… нет.

— Меня тоже ищут, не забывай об этом.

Крэнсон упрямо продолжал медленно крутить головой из стороны в сторону. Он дышал гораздо легче, на круглых щеках вновь появился румянец.

— Нет, — прохрипел он, — со мной невозможно, тебя-то они не знают.

Райнер не ответил. Крэнсон не умел читать, зато мог видеть свою фотографию на страницах газет, тогда как снимок Бэнсфилда полиция не сочла нужным публиковать — все свидетели в тюрьме утверждали, что фотография ничуть не похожа на человека, который утащил Крэнсона с электрического стула.

— Спи, — отрубил Райнер, — не думай об этом.

Он захлопнул дверцу и сел за руль.

Разноцветные рычаги, хронографы, тахометр, перфорированная с трех сторон баранка — должно быть, Казаван во многом себе отказывал, чтобы таким образом оборудовать машину.

Хирург распахнул двери гаража, Райнер включил зажигание. Мягко заворчал мотор. Сорок пять литров в бензобаке.

Казаван наклонился, и Райнер опустил боковое стекло.

— В багажнике еще десять литров.

Райнер благодарно кивнул. Темнело.

Пробираясь по петляющим проселочным дорогам, которые позволят им избежать больших магистралей, они часа через два будут в Бартл-Бэй, если все пойдет хорошо. Предстояло одолеть еще два перевала.

— Слушай, — произнес Казаван. — Я вырвал телефонные провода… Когда я оперировал, ты приставил пушку к моей спине; так я и оперировал — под прицелом, ты же проколол и шину. Мне показалось, что ты рассчитываешь добраться до Канады… Это тебе подходит?

— Подходит.

Никто из них больше ничего не добавил. Райнер пожал тощую руку лекаря, зажал в углу рта «Бенсон» и тихо двинулся с места.

Фары высвечивали стволы деревьев, машина бесшумно поднималась на вершину холма. Воздух лесной чащи, пахнущий смолой и мхом, через опущенное стекло наполнил автомобиль.

Крэнсон, открыв глаза, запрокинул голову и следил за тем, как проплывали мимо низкие ветки, казавшиеся черными на уже потемневшем небе.

Дым сигареты смешался с запахом леса, они прошли смертельно опасный поворот, тяжелая машина мягко скользила в тишине ночи.

Началась последняя часть операции.

 

ГЛАВА 9

Они все еще ехали.

Свен очнулся и с трудом разжал слепленные густым налетом бескровные губы, толстые волокна белой слизи протянулись между ними. Его охватила неожиданная, как удар в спину, мучительная жажда; глаза возбужденно забегали, пылающий язык искал выхода, пытаясь высвободиться изо рта, превратившегося в пекло. Но все попытки подать голос закончились какими-то хрюкающими звуками. Райнер оторвал глаза от тоненькой асфальтовой ленты:

— Что случилось?

Крэнсону удалось приподняться, и голова его улеглась на боковой подлокотник.

— Пить, — простонал он, — я хочу пить.

Отвлекшись на секунду, Райнер сосредоточенно следил за дорогой.

Казаван разрешил питье, не спиртное, конечно, но несколько глотков он мог бы сделать и смочить себе горло; но в спешке они ничего с собой не захватили.

Райнер задумался. Через четырнадцать километров, перед тем как остаться один на один с горами, они подъедут к Спунсу, последнему жилому месту на их пути. Только там можно что-нибудь раздобыть.

— Потерпи пять минут, — сказал он, — и я дам тебе пить.

Крэнсон замолчал; ему казалось, что в горле у него расплавленная сталь, он сжал зубы. Если Райнер сказал, значит, через пять минут он что-нибудь достанет.

Райнер увидел свет уличных фонарей. Деревья располагались на голой равнине. Сбросив скорость, он поехал по единственной улице, одна сторона которой состояла из огромных стогов сена. Залаяли собаки; не выключая мотора, он остановился у края дороги.

Рядом со спортивной площадкой стояло невысокое строение, крытое рифленым железом; на доме висела табличка: «Кафе Е. У. Райса».

Райнер снял с предохранителя кольт и сунул его под куртку.

— Не высовывайся.

Он хлопнул дверцей, пересек улицу и вошел в бар, толкнув обе створки распашных дверей, какие обычно встречаются в подобных заведениях.

Внутри было серо от дыма и полно народу, человек двадцать минимум. На три четверти это были волонтеры, большинство из них еще не сняли патронташей.

Никто не взглянул на него. Он подошел к стойке, оттолкнул стакан и этим привлек внимание единственного официанта.

— Рюмку белого рома и бутылочку кока-колы, — сказал он.

Несколько человек повернулись в его сторону, но тут же возвратились к прерванным разговорам.

Райнер одним глотком выпил ром и расплатился. Все разговаривали очень громко, хвастаясь своими подвигами; почти все уже изрядно набрались.

Он оставил мелочь, взял бутылку и повернулся, направляясь к выходу. Было так тесно, что локтем задел стакан — один из тех, что стояли наполненными на стойке.

Все смолкло. В баре, секунду назад таком шумном, можно было услышать жужжание комара. Один из волонтеров с изрытым оспой лицом тяжело опустил руку на плечо Райнера. Тот не повел даже бровью."

Они сверлили друг друга взглядом. Глаза рябого напоминали по цвету бледную поганку; грудь его крест-накрест, как у бойцов армии Сапаты, перекрещивали пулеметные ленты.

— Подними, — сказал он.

Все уставились на Райнера.

Он не шевельнулся, но в глазах его блеснула хитрая смешинка.

— Подними, — рявкнул рябой, — кому сказано!

Все раздвинулись, образовав вокруг них свободное пространство. Губы Райнера медленно зашевелились.

— Нет, — произнес он.

За его спиной раздался хриплый голос.

— Полегче, парень, здесь не любят чужаков, а деревья ничего не расскажут.

Через пятнадцать секунд они все всполошатся, и первый, кто выйдет отсюда, увидит Крэнсона в машине.

— Нет, — повторил Райнер, — поднимать я не стану.

Он выждал, сосчитав про себя до трех, и добавил:

— Я поступлю иначе: взамен предложу другой.

В толпе кто-то рассмеялся, остальные последовали его примеру.

Рябой, разжав руку, похлопал Райнера по плечу, уже дружески.

— Достойные слова, — подхватил он в тон, — полный стакан стоит большего, чем пустой. Мой отец всегда мне это говорил.

— Он дал вам прекрасное образование. Эй, хозяин, я всех угощаю.

Райнер швырнул десятидолларовую бумажку туда, где стояли наполненные стаканы, и направился к выходу.

Они расступились, чтобы пропустить его.

Он почти дошел до двери, но тут рябой окликнул его:

— Никогда не встречал тебя в этих краях.

— Я здесь проездом, — ответил Райнер.

Затуманенные ядовитой влагой глаза весело замигали, выражая дружеское расположение.

— Если будешь в Спунсе, спроси Майка.

Райнер медленно перевел взгляд с военных ботинок на толстый, с заклепками, ремень, затем на пулеметные ленты и, наконец, на изрытую оспой физиономию.

— Не исключено, — спокойно проговорил он. — Возможно, вскоре я нагряну к тебе.

Дверь за ним захлопнулась.

Почти тотчас в баре снова установился галдеж, а Крэнсон в машине, уже мчавшейся на полном ходу, припал иссохшими губами к горлышку бутылки.

* * *

Бэнкрофт смачно зевнул и уселся на бетонную перегородку между «барракудой» и «бентли». Прежде чем стать полицейским, он четыре года ишачил в гараже своего отца, в окрестностях Абилена. '

В те времена он разбирал по винтику старенькие «шевроле» и «форды» выпуска межвоенных лет; они принадлежали ребятам из их квартала, которые и сами приходили помочь ему отладить допотопное сцепление или поправить крыло или дверцы. Встречались колымаги, которые он чинил десятки раз, пока они не оказывались на свалке за бараком вместе с другими железяками.

Он зарабатывал себе на хлеб, подновляя корпуса и шины, но однажды это ему осточертело, и тогда Питер Бэнкрофт, сняв голубую промасленную спецовку, нацепил полицейскую форму.

И вот теперь по долгу службы он торчит здесь, среди машин, в новенькой форме и ждет, когда супермагнат Элфид сядет в свой «кадиллак» цвета позеленевшей бронзы, что стоит третьим слева, в среднем ряду.

Смешнее всего то, что он должен хорошо играть свою роль: чтобы не вызвать подозрений, ему еще предстоит после обеда хорошенько отдраить три автомобиля, пять слегка почистить и у одного отрегулировать зажигание. Он уже заработал на чаевых неплохие бабки и сказал Биглису, проверявшему посты, что, ежели так пойдет и дальше, он, пожалуй, вернется к своему прежнему ремеслу.

Когда Бэнкрофт ее увидел, в нем сработала давняя привычка — машинально, жестом прежних лет, он отер руки о штаны, проведя ладонями по ляжкам.

Она поднялась наверх и прошла совсем близко от него. Как сквозь сон он разглядел чувственные губы и бархатистые глаза. Трудно сказать, какого цвета они были, но он почувствовал их нежный взгляд, это уже точно.

Привстав, Бэнкрофт, не отрываясь, следил за танцующими стройными ножками. Он успел подумать, что, должно быть, чертовски приятно влюбиться в такую вот девочку, и тут у него перехватило дыхание.

Красотка направилась прямо к зелено-бронзовому «кадиллаку»; достав ключ, она вставила его в замочную скважину.

Он тупо глазел на все это. Такое не было предусмотрено. Ему следовало тотчас сообщить по радиосвязи о прибытии Элфида, но эта девица все спутала, как тут быть?

Поколебавшись, он все же двинулся, не теряя автомобиль из виду, к стеклянной кабине, где находился передатчик, но тут девица вышла из автомобиля.

Их взгляды встретились поверх скопища металлических кузовов, и она — не ослышался ли он? — окликнула его:

— Прошу вас…

Голос ее был столь же прекрасен, как и лицо, довольно низкий, грудной, мягкий и сильный одновременно. Он обошел «бентли» и, как завороженный, не спуская с нее глаз, подошел к ней. Пока он шел, ее лицо все более озарялось улыбкой.

Когда он очутился рядом с ней, ему показалось, что сейчас она возьмет его за руку, но этого, увы, не случилось.

— Не могу завести машину, — сказала она, — она не моя, и я не знаю, как с ней обращаться.

Бэнкрофт улыбнулся, почувствовав необъяснимое облегчение.

— В таком случае вам небезопасно ехать на ней, в этот час очень интенсивное движение.

Она засмеялась, и волосы на какое-то мгновение волной укрыли ее лицо.

— Я и не поеду, мой обожаемый шеф просил лишь вывести машину и поставить ее в ста метрах от угла Торн-тон-Авеню, это всего в двух кварталах.

Бэнкрофт снова вытер руки о штаны.

— Кто же ваш шеф?

— Элфид, мистер Алэн Элфид.

В душе Питера Бэнкрофта вновь проснулся полицейский.

— Подождите минуточку, — сказал он, — теперь я должен предупредить моего обожаемого шефа, что выведу машину, и тогда уже смогу проводить вас до места. Мне бы не хотелось, чтобы такая красивая девушка разбилась по моей вине.

Она снова улыбнулась.

— О’кей, — ответила она, — но поторопитесь, кажется, мой шеф сильно спешит.

Питер Бэнкрофт мигом домчался до будки, закрыл за собой дверь и почти прилип губами к аппарату.

Едва он нажал на кнопку приема, как раздался голос, да так близко от него, что он вздрогнул:

— Биглис слушает, что случилось?

Бэнкрофт вновь переключил на передачу и быстро зашипел:

— Элфид послал какую-то девицу вывести «кадиллак», должно быть, свою секретаршу, она не может завести машину… я помогу ей… она должна поставить ее в ста метрах от перекрестка на Торнтон-Авеню… кажется, он спешит.

На другом конце стояла тишина: Биглис, должно быть, размышлял. Бэнкрофт начал волноваться, но тут ему наконец ответили:

— О’кей, ступайте, но будьте осторожны; если он это подстроил специально, значит, что-то заподозрил, придумайте что-нибудь и захватите с собой девицу… он не должен знать, что ей помогли вывести машину… остальным мы займемся сами. Все понятно?

— Понятно.

Бэнкрофт повесил трубку, быстро скинул комбинезон, надел куртку и вышел. Через несколько мгновений он уже стоял рядом с ней. Девушка ждала его.

— Мужчины болтливы, — заметила она.

Они устроились рядышком на переднем сиденье, и он слегка коснулся ее пальцев, когда она протянула ему связку ключей.

— Я предупредил, что уже не вернусь: уезжаю в самом шикарном автомобиле и увожу самую красивую девушку в мире.

«Мне определенно все больше и больше нравится, как она смеется», — подумал Бэнкрофт.

Из связки блестящих полированных ключей он выбрал один.

— Первое, что надо сделать, если хочешь завести машину, — сказал он, — это отключить противоугонное устройство. — Тяжелая машина тронулась с места, выехала из гаража и устремилась в самую середину автомобильного потока. В смотровое зеркало Бэнкрофт увидел, как серый с металлическим отливом «корвер» отъехал от противоположного тротуара. Он готов был поспорить на все свое жалованье, что в нем сидели Старк и Биглис.

Бэнкрофт проехал перекресток метров на сто и остановился; поставил машину на свободное место, стараясь прижаться к заднему бамперу впереди стоящего автомобиля. Тогда Элфиду не удастся улизнуть: придется подать назад, чтобы выехать, а те, кто последует за ним, не будут застигнуты врасплох.

— Я выполнил свою миссию, — сказал Бэнкрофт, — но вас просто так не отпущу, и, если вы откажетесь выпить со мной, я поцарапаю краску на вашей машине, а Элфид подумает на вас, и вы потеряете работу.

Она взглянула на него, и у него судорожно сжался желудок, как в те времена, когда ему было пятнадцать лет и он втюрился в дочку помощника шерифа Грейстарка.

— Договорились, — ответила она, — меня зовут Диана.

Они вышли из машины вдвоем.

Старк сидел в своем «корвере», не зажигая света, он видел, как они ушли, но продолжал следить за опустевшим «кадиллаком».

Он не знал, что минуту назад, сразу же после того как Бэнкрофт ушел, Элфид пересек пустой гараж, сел в машину с откидным верхом, принадлежащую Диане Гойдт, его секретарше, и направился в Бартл-Бэй. На переднем сиденье, завернутые в шотландский плед, покоились автоматическое ружье «сэвидж-110» и пакет, в котором лежали четыре миллиона долларов.

* * *

Он вел машину, потушив фары. Светящийся циферблат часов показывал 22.25.

Лесистый район остался позади, но машина все равно была едва заметна под очень низким небом с облаками, скрывающими луну. Вероятно, скоро хлынет дождь.

Райнер не сводил глаз с дороги, сбрасывая скорость на спусках.

Им предстояло пересечь скалистый район южного Дрейка. Уже несколько секунд с левой стороны к ним подступало глубокое узкое ущелье, и пена стремительной горной реки белым покрывалом ложилась на черные валуны скал.

Внезапно Райнер резко затормозил.

Прямо перед ними, метрах в двухстах, на крутом спуске блеснул огонек и тут же исчез.

Лучшее место, чтобы перекрыть дорогу.

Крэнсон медленно приподнялся.

— Полиция?

Райнер, не оборачиваясь, кивнул.

Он произвел быстрый подсчет в уме. У него был еще час в запасе. Можно вернуться назад, свернуть направо, проехать через Дженнинг-Крик, сделать небольшой крюк, чтобы обойти Куни и добраться до Бартл-Бэй по гребню хребта. Но идти придется на полной скорости.

Райнер тихонько подал машину назад, и на повороте оказалось достаточно пространства для того, чтобы развернуться.

Свен Крэнсон завозился в темноте.

— Не прорваться нам, — прошептал он.

— Еще как прорвемся, — ответил Райнер.

Нажав на акселератор, так что шины завизжали, он начал бешеную гонку наперегонки с часовой стрелкой.

Свена резко откинуло назад, и он почувствовал, что живот вновь начинает разрываться на части. Капли пота выступили у него на лице, а толстые пальцы рвали пуговицы рубашки. Он жадно глотал открытым ртом воздух, который отказывался поступать в легкие. Действие болеутоляющего кончилось, боль вернулась, еще более режущая и острая, чем прежде, и Свен понял, что долго ему не выдержать. Рука его конвульсивно сжимала спинку сиденья в нескольких сантиметрах от спины Райнера.

Машину подбросило на какой-то колдобине, и ему показалось, что в живот вонзили острый тесак и стали там его поворачивать. Выгнувшись, он увидел перед глазами крутящуюся дорогу, а уши его наполнились ревом мотора. Он мучительно пытался сглотнуть, почувствовать во рту хоть каплю слюны — но ее не было, и по лицу его потекли слезы.

Райнер, использовав короткий прямой участок дороги, включил пятую скорость. Спидометр показывал 230 километров.

Крэнсон повалился навзничь, провел рукой по повязке, ощутил что-то влажно-липкое. Поднес руку прямо к глазам, увидел, что она покрыта черной жидкостью, запах которой он хорошо знал.

Не так уж много мозгов было в голове Крэнсона, однако достаточно, чтобы понять: рана открылась, он истекает кровью, и очень скоро ему придется умереть.

Хотя в глазах у него потемнело, он успел заметить на коврике пятно, которое все расширялось и расширялось, пятно, на которое он, ослепленный болью, не обращал внимания прежде.

Позвать Райнера? Он остановится, отвезет его к Каза-вану или в другое место — но раньше или позже их схватят, и тогда они оба попадут на электрический стул. Крэнсон не отрывал глаз от затылка своего друга, единственного человека, кто не был сволочью по отношению к нему, единственного, наверно, кто никогда не пытался сделать ему плохо.

Новый поворот еще больше вдавил его в сиденье, и рука шведа инстинктивно ухватилась за ручку двери.

Райнер гнал машину вперед и достиг перевала в тот момент, когда стрелка часов показывала одиннадцать. Оставалось еще тридцать пять километров — по извилистой дороге среди скал, которые спускались в широкую долину Бартл-Бэй. За ней начинались уже пляжи Тихоокеанского побережья.

Он начал спуск на скорости 80 километров, срезая виражи.

Крэнсон все еще глядел на Райнера, чей профиль четко вырисовывался на стекле. Он по-прежнему сжимал ручку дверцы. Закрыл глаза, почувствовал, как подступает тошнота, и с трудом удержался от того, чтобы завыть от дикой боли, терзающей его внутренности. Перед его взором неслись, сменяя друг друга, доки Скена, его первый пароход, рыжая пасть топки, куда он швырял уголь — тело его вспомнило тяжесть плоской лопаты, — черное прокуренное бистро, не то на Новой Земле, не то в Копенгагене, а затем Манхеттен, какой-то поезд, тело девушки на ковре. И над всеми видениями нависало одно сверх-видение — лицо Райнера, Райнера, протягивающего ему пачку «Честерфилда» со словами: «Не бери в голову, все уладится, вырвемся».

Нет, ему, Крэнсону, уже не вырваться. Нельзя вырваться с тем, что сидит у него в животе, не на- что надеяться, когда так хлещет кровь. Ему подарили эти несколько дней, его не поджарили на электрическом стуле — тем лучше, большего и желать нельзя. И не только жизнь продлили: впервые нашелся человек, который попытался ему помочь, который не смеялся над тем, что он толстый и глупый.

Крэнсон вновь закрыл глаза. Потряс головой, как бык перед атакой, чтобы стряхнуть жар. Его вдруг поразила отчетливая, ясная мысль: он не умеет говорить «Спасибо».

Никогда раньше в этом не было нужды, а теперь, когда понадобилось, он не смог.

Не так это оказалось легко, как можно было бы подумать, но теперь он это сделает, у него есть для этого хороший способ, единственный способ, и он его не упустит. Он все упустил в своей жизни, но вот здесь уж не промахнется.

На одном из крутых виражей, когда машина наклонилась так, что ободья колес чиркнули о булыжник, Свен Крэнсон, рванув на себя ручку дверцы, резко бросил свое тело в черный проем и, как камень, вылетевший из пращи, вывалился из машины. Его отнесло на обочину, перевернуло и швырнуло в пропасть; в конце концов изуродованное тело застряло на выступе в двадцати метрах внизу.

Когда машина преодолела вираж, дверца с треском захлопнулась, и Райнер нажал на тормоза.

Он не смотрел на заднее сиденье: знал, что шведа там нет. Заглушив мотор, он вышел.

Было очень тепло и очень тихо. Позади него перестали катиться мелкие камешки, Сорванные падением тела.

Он взглянул на часы: было 23.20. Бартл-Бэй находился в семи километрах, а Крэнсон был мертв.

Он закурил, руки у него не дрожали.

* * *

Элфид вел машину, выжимая из нее все. Рядом с ним тускло поблескивало дуло автоматической винтовки. Через десять минут она, видимо, пойдет в ход, но действовать придется осмотрительно.

Подумав о Старке, он оскалился. Наверное, по-прежнему сидит в засаде у Торнтона. Хороший будет урок для этого жалкого лейтенантишки. И хороший урок для этой страны. Нечего сказать — демократия! Хороша демократия, если отцу приходится самому вершить правосудие — и это при том, что речь идет об убийце его дочери! '

Те Элфиды, которые пришли сюда первыми, уже завершили бы дело, и Крэнсон давно болтался бы на ветке дерева. Теперь же здесь развелись законы, полиция, судебные процедуры и целая банда психиатров, которым только того и нужно, чтобы найти смягчающие обстоятельства для кровожадного животного, не побоявшегося встать на пути у чистокровного американца, такого, как Алэн В. Элфид, сохранившего и приумножившего богатства, оставленные предками, которые сегодня вечером тоже отправились бы туда же, куда и он, с притороченным к седлу ружьем.

А за ценой он не постоит: шкура человека, которого ненавидишь, стоит дороже, чем все эти деньги.

Этот Бэнсфилд, конечно, мерзавец, но зато крутой парень. Элфид не держал против него зла — ведь он дарит ему шкуру Крэнсона. И он заплатит ему, заплатит наличными, как он всегда платил тем, кто ему помогал. А если в последний момент Бэнсфилд переступит ему дорогу, то он его сметет, как сделал это с Дьюи, с теми, кого разорил, потому что несчастливая судьба привела их на его дорогу.

Дорога становилась шире; несколько капель ударились о ветровое стекло. Эти капли предвещали грозу, которая, должно быть, уже бушевала там дальше, над морем.

В свете фар он увидел дорожный указатель — кусок дерева, приколоченный к шесту. Снизив скорость, прочел надпись, выведенную корявыми буквами: Бартл-Бэй.

Проехав еще двадцать метров, он остановился: перед ним был перекресток, условное место. Когда стих шум мотора, слева от себя он услышал шум океанских волн. Наклонившись, проверил винтовку, согнул приклад и вогнал четыре пули в магазин.

Посмотрел на часы: если Бэнсфилд хочет быть точным, то ему осталось две минуты.

Несмотря на жару, Элфид подрагивал: давно он не вдыхал такой чистый, свежий воздух. Вот уже два года он не выезжал из города, два года жил затворником, выходя из дома только для того, чтобы отправиться в офис, а затем вернуться. Чтобы заставить его приехать сюда, понадобилось нечто более сильное, чем его собственная воля, нечто такое, что затронуло самые глубины его души.

Пальцы его сжали теплую сталь винтовки — прямо перед ним, на той стороне перекрестка появились две светящиеся точки. Это были фары машины.

Элфид улыбнулся. Бэнсфилд был сама точность.

* * *

Райнер, остановившись в десяти метрах от перекрестка, включил фары. Рядом с ним на сиденье было тело Крэнсона, которое удерживали в сидячем положении ремни безопасности.

Поднять его оказалось нелегким делом, но он справился, и вот теперь они, сидя рядом, завершили свое путешествие.

Райнер, застегнув пряжку ремня, на котором висел пистолет, вышел из машины. Хлопнул дверью и двинулся прямо к машине Элфида. Перейдя через перекресток, он вдруг резко метнулся к обочине и залег в колючем кустарнике.

У Элфида, сидящего в машине, побелели костяшки пальцев и прервалось дыхание.

Бандит не доверял ему, понятное дело. Конечно, он имел полное право опасаться, как бы и его не пристрелили на пару с Крэнсоном.

Капли стучали все чаще, а удар грома раздался совсем близко. Через несколько мгновений над ними разразится гроза.

В тишине раздался голос Райнера:

— Элфид…

Старик вздрогнул, и его голос точно так же прорезал тишину:

— Я здесь.

Почти задыхаясь от напряжения, он ожидал ответа. И Райнер отозвался:

— Крэнсон сидит в машине. Я накачал его наркотиками так, что он ничего не соображает. Включите фары, и вы увидите его. Но сразу после этого выключите свет.

Элфид машинально выполнил приказ. Луч света, прорвавший темноту, осветил сквозь блестящие струи дождя белобрысую круглую голову.

Элфид навел на нее свою винтовку. На таком расстоянии из мозгов можно сделать кашу.

— Не стрелять, — сказал Райнер. — При малейшей попытке я из вас решето сделаю. Сначала надо заплатить.

Дуло винтовки опустилось.

— Выйдите из машины, сделайте четыре шага вперед и киньте ко мне сумку с деньгами. А потом делайте с ним что хотите.

Нащупав сумку, Элфид вышел. Винтовку он держал в правой руке. Теперь он был совершенно спокоен: не торопясь, отсчитал четыре шага, с усилием поднял сумку и бросил ее в том направлении, откуда раздавался голос.

Сумка еще не упала на землю, как дорога внезапно осветилась. Ослепленный Элфид заморгал глазами, и в ту же секунду раздался первый выстрел. Бросив винтовку и согнувшись, он ринулся вперед. Второй выстрел: Райнер увидел, как пуля разорвала пиджак на плече. Элфид повернулся вокруг своей оси и оказался прямо перед третьей машиной, стоящей на углу перекрестка, за деревьями.

Два следующих выстрела были неточны: пули лишь взбили пыль у ног Элфида. Но пятым ему разворотило челюсть, и кровь хлынула потоком.

Элфид, поняв, что попал в западню, метнулся в сторону, однако шестой выстрел подбросил его в воздух: пуля пробила позвоночник.

Элфид беззвучно рухнул на землю, уткнувшись лицом в асфальт.

Вновь наступила тишина, и Райнер поднялся. Подойдя к человеку, лежавшему на дороге, он перевернул его: Элфид был мертв. Райнер махнул рукой, и фары погасли. Он медленно пошел к машине, откуда раздалось шесть выстрелов.

— Добрый вечер, миссис Дьюи, — сказал Райнер, наклонившись к дверце.

 

ЭПИЛОГ

Он понял, что она не сможет вести машину, и сам сел за руль. Тихо шуршали дворники по стеклу, а небо освещалось бешеными белыми вспышками. Теперь они ехали вдоль моря. Не говоря ни слова, он протянул ей сигарету, которую она сама прикурила.

— Вам следовало заранее пристреляться, — сказал он, — для одного человека шести пуль многовато.

Она выдохнула дым через ноздри, и он почувствовал, что ей удалось расслабиться.

— Я счастлива, — сказала она, — я дала клятву, что отомщу за мужа. И вот дело сделано. Мне даже не верится.

Наступило молчание, и она добавила:

— Только вы могли вытащить его из города в такое пустынное место. Кажется, мне следует вас поблагодарить.

— Не стоит, — сказал Райнер, — вы мне платите, вот и все.

Она потянулась к заднему сиденью и достала небольшой чемодан из черной кожи.

— Счет закрыт, — сказала она, — здесь та сумма, о которой мы договорились. Можете проверить.

Райнер быстро взмахнул рукой, давая понять, что в этом нет нужды. Он прикинул, что вместе с деньгами, которые уплатил Элфид, получается весьма кругленькая сумма. Стало быть, вечер был проведен не без пользы.

Она раздавила сигарету в боковой пепельнице и стала рассматривать свои руки, синевато-бледные в свете приборного щитка.

— Я предупредила своего пилота, — сказала она, — самолет может отправиться завтра около шести утра. Он полагает, что доставит вашего друга в Мексику, сделав три остановки.

Райнер не шелохнулся.

— Полет можно отменить, — сказал он. — Свену это уже не нужно.

Он почувствовал, что она смотрит на него. Дорога перед ними утопала в пелене дождя.

— Но вы, кажется, этого очень хотели? Вы даже сказали, что не деньги, а это является вашим главным условием, чтобы отдать мне Элфида.

— Все ставки выиграть невозможно, — пробормотал Райнер, — Крэнсон мертв, потому что до конца все-таки не верил, что я смогу его вытащить из этого дерьма. Зря не верил.

Сквозь водопад дождя появились первые дома, виллы, стоящие у моря. Ехать им оставалось совсем немного.

— Хотите воспользоваться самолетом вместо него?

Райнер отрицательно покачал головой.

— Нет. Свои дела я всегда улаживаю сам. Это, впрочем, единственный способ улаживать дела.

Описав широкий полукруг, машина въехала в парк. Серый массивный дом, скрытый густыми деревьями, высвечивался при мгновенных вспышках молний.

— Вот вы и дома. Пьеса сыграна. Финал: шесть миллионов долларов и мертвый Крэнсон.

Она быстро взглянула на него и, наконец решившись, сказала:

— Это не то, чего вы хотели…

Прежде чем ответить, Райнер долго смотрел на дождевые струи.

— Да, — сказал он, — это не то, чего я хотел, и такое со мной случается очень редко: я всегда добиваюсь того, чего хочу. У меня, должно быть, слабость к придурковатым — только такие людй вызывают у меня симпатию.

Она холодно усмехнулась.

— Это, видимо, означает, что ко мне вы не испытываете большого уважения?

В голосе ее прозвучало тревожное ожидание, и он повернулся к ней.

— Нет, — сказал он, — никакого уважения не испытываю.

— Почему?

Он закурил сигарету.

— Элфид сидел в своей норе два года, и только ненависть выманила его оттуда. И она же его погубила. С вами будет то же самое. Ненависть заставила вас совершить убийство, ненависть вас и погубит.

Гром прогремел прямо над ними, и вспышка молнии осветила машину. Вероятно, миссис Дьюи была красива в свое время, она и сейчас еще была совсем ничего, и лицо ее сохранило детское выражение, которое так плохо соотносилось с тем, что произошло.

— Крэнсон был единственным, кто ни к кому не испытывал ненависти, поэтому-то я и хотел его спасти. И вот что я скажу вам напоследок…

Он увидел, как она съежилась на сиденье.

— Ваш дорогой муж, за которого вы сегодня так славно отомстили, был той же породы, что Элфид. Такое же дерьмо, как и он. И вы это знаете.

Она не сводила с него испуганных глаз.

Они долго сидели, глядя друг на друга, и ее дрожащие пальцы с накрашенными ногтями тщетно нашаривали ручку дверцы.

Он медленно протянул руку и открыл дверцу. Ее волосы скользнули по его лицу, и он почувствовал запах духов, тяжелый, резкий запах.

Она выскочила из машины одним прыжком, придержав дверцу. Капли дождя уже стекали по ее лицу.

— Да, — сказала она, — я это знаю.

Она бросилась бежать к дому, а он смотрел, как ее блестящая фигура исчезает за деревьями.

Он закрыл дверцу и застыл, слушая барабанную дробь капель по капоту и крыше.

Шесть миллионов долларов.

Можно жить припеваючи и не напрягаясь.

Это было не в его стиле.

Первое, что необходимо сделать, — бежать из этого поганого города. Не то чтобы ему грозила здесь такая уж большая опасность — нет, просто ему был нужен чистый воздух.

Выехав из парка, он увидел справа огни города в пелене дождя. Он взял направление на юг, туда, где небо уже светлело и где первые звезды начинали поблескивать сквозь разбегающиеся лохмотья облаков.

Конец