Шел по стране девятнадцатый год. Снегом и дымом дышал небосвод. Власть поднималась и падала власть, Чтобы подняться — и снова упасть. Ветер с разбегу ударил в окно. Стало в местечке от флагов красно. А в синагоге молился раввин, Был он тогда в синагоге один. Только промолвил он: «Шма, Исраэль!» — Дверь синагоги слетела с петель. Черная куртка, в руке — револьвер: «Ты — мракобес и реакционер!» …Лампа, наган, приготовленный лист. Перед раввином — суровый чекист. Глянул с усмешкой и громко сказал: «Вижу, раввин, ты меня не узнал!» «Ну, почему же? — ответил раввин. — Ты — Арье-Лейба единственный сын. Не было долго в семействе детей. Он поделился бедою своей. Он попросил, чтобы я у Творца Вымолил сына — утеху отца. Помню, я долго молился — и вот, Вижу, что сын Арье-Лейба — живет». «Где же хваленая мудрость твоя? Птичкой порхнула в чужие края? Ребе, молитвы свои бормоча, Вымолил ты для себя палача!» — «Знал я об этом, — ответил старик, — Делать, что должно, я в жизни привык. Жертвою стать или стать палачом — Каждый решает, тут Бог ни при чем». Лампа, наган, да исчерканный лист. Долго смотрел на раввина чекист. Черная куртка, звезда на груди… Дверь отворил и сказал: «Уходи…» …Что там за точка средь белых равнин? Улицей снежной проходит раввин. То ль под ногами, то ль над головой Крутится-вертится шар голубой…