Индия и Китай, две самые населенные страны мира, столкнулись во второй половине ХХ столетия с проблемой демографического взрыва – лавинообразным ростом численности населения, вызванным быстрым снижением смертности при сохранении высокой рождаемости. В обеих странах правительства проводили демографическую политику, направленную на снижение рождаемости. Тем не менее, итоги демографического развития азиатских гигантов оказались различными.

В Китае, самой многонаселенной стране мира (1311,4 млн человек на середину 2006 г.), рождаемость упала до уровня 1,7 рождения в среднем на женщину – заметно ниже уровня, обеспечивающего простое замещение родительского поколения поколением детей. В Индии, занимающей второе место в мире по численности населения (1121,8 млн человек на середину 2006 г.), рождаемость снижается гораздо медленнее, и среднее число рождений, приходящихся на одну женщину, составляет примерно 2,9.

В результате Индия, численность населения которой в середине ХХ в. была на треть меньше, чем в КНР, во второй четверти XXI столетия имеет все шансы стать самой населенной страной мира. По одной из прогнозных оценок (заметим, всегда довольно условных), это может произойти в 2034 г., когда численность населения Индии достигнет 1464 млн человек, а численность Китая – 1461 млн человек (рис. 5.1).

Сравнение демографического развития Индии и Китая за последние полвека дает богатую пищу для размышлений о движущих силах демографических процессов, возможностях, ограничениях и последствиях управления ими «сверху», политико-административными методами. Рассмотрим хронологию событий, а затем попытаемся оценить их уроки и последствия.

Рис. 5.1. Численность населения Индии и Китая в 1950–2050 гг. (после 2005 г. – прогнозная оценка)

 

5.1. Стартовые условия

В новый период своей истории Индия и Китай вступили почти одновременно. Важнейшие законодательные акты, положившие конец колониальной зависимости Индии от Великобритании, были приняты в 1947–1950 гг.: 15 августа 1947 г. Индия стала независимой, а 26 января 1950 г. вступила в силу ее Конституция. Летом 1949 г. силы китайских коммунистов под предводительством Мао Цзэдуна (1893–1976) взяли верх в многолетней гражданской войне с режимом партии Гоминдан, которую возглавлял Чан Кайши (1887–1975). Длительному периоду гражданских войн и иностранных оккупаций пришел конец. Власть сосредоточилась в одних руках, и 1 октября 1949 г. была образована Китайская Народная Республика.

Одной из наиболее серьезных проблем, которые предстояло решать двум новым государствам, был стремительный рост численности населения, вызванный быстрым снижением смертности при сохранении высокой рождаемости. В Китае эта проблема усугублялась тем, что в силу географических особенностей ее население распределялось по территории страны крайне неравномерно. Основная часть населения сосредоточена на юго-востоке, поскольку обширные горные и пустынные пространства Западного Китая малопригодны для ведения сельского хозяйства. В настоящее время 94 % жителей КНР проживает на 43 % ее территории. В результате средняя величина пахотных земель, приходящихся на одного жителя КНР, оказывается, по расчетам китайских статистиков, в четыре раза меньше среднемировой.

В 1950-е гг. очертания проблемы демографического взрыва только начали вырисовываться. Прежде всего, была не вполне понятна структура взаимосвязей между темпами роста населения и социально-экономическим развитием стран третьего мира. В более конкретной постановке вопрос выглядел следующим образом: является ли быстрый рост населения развивающихся стран «тормозом» их социального и экономического развития, и если да, то необходима ли специальная политика, направленная на ограничение рождаемости?

Группа вопросов была связана с самой демографической политикой. Любые мероприятия, осуществляемые на государственном уровне, предполагают определенные финансовые затраты, производимые в надежде на достижение желаемого результата. Однако было неясно, сколько финансовых средств необходимо потратить, чтобы получить такой результат, или, выражаясь экономическим языком, какова ресурсоемкость демографической политики. Ответ на этот вопрос, в свою очередь, требовал понимания социальных, экономических и психологических механизмов высокой рождаемости в развивающихся странах. Иначе говоря, необходимо было понять, почему жители развивающихся стран имеют так много детей и, главное, насколько они готовы изменить свое поведение «в ответ» те или иные стимулы. Научные исследования, посвященные данной проблеме, в рассматриваемый период только начинались, а практического опыта не могло быть просто «по определению».

Возникало также множество вопросов, относящихся к области менеджмента. Каким образом (количественно или качественно) задавать цели демографической политики? Каким должно быть распределение полномочий и ответственности между различными уровнями управления (например, между центральными, провинциальными и местными властями)? Как создать инфраструктуру, способную оказывать влияние на поведение сотен миллионов людей, рассредоточенных по сельской местности? Как должна быть налажена подготовка кадров для проведения демографической политики? Ответы на эти вопросы только предстояло отыскать.

Наконец, не были до конца определены истинные масштабы проблемы темпов роста населения. Оценка темпов естественного прироста населения предполагает, как минимум, достаточно хорошо налаженные регистрацию рождений и смертей и их последующее статистическое обобщение либо наличие достоверных данных хотя бы двух последовательных переписей населения. К моменту получения независимости Индия располагала во многом уникальным опытом переписей населения, которые в годы британского колониального управления проводились регулярно, каждые десять лет, начиная с 1881 г. Регистрация же демографических событий в Индии никогда не была полной. По официальной оценке на 1951–1961 гг., недоучет рождений в сельской местности составлял 47,0 %, смертей – 50,4 %, к 1966 г., соответственно, 47,5 % и 41,5 %, а в таких штатах, как Уттар-Прадеш и Орисса, превышал 85 %.

Деколонизация британской Индии и образование на ее территории двух независимых государств – Индии и Пакистана – сопровождались кровавыми столкновениями на религиозной почве, в результате которых сотни тысяч человек были убиты, миллионы приверженцев индуистской религии бежали из Пакистана в Индию, а мусульманской – из Индии в Пакистан. Практически это означало, что оценить реальные темпы роста населения Индии до подведения итогов переписи 1951 г. можно было лишь приблизительно, а для достоверной оценки тенденции (ускорения или замедления темпов роста) необходимо было дожидаться результатов переписи 1961 г. Поэтому решение о необходимости проведения мероприятий демографической политики принималось на основе самых общих оценок.

Еще более сложным было положение статистики в КНР. В годы, предшествовавшие образованию КНР, власть в различных районах страны находилась в руках противоборствующих друг с другом политических и военных сил; часть территории страны до поражения Японии во Второй мировой войне находилась под японской оккупацией. История учета населения в Китае уходит во времена глубокой древности, однако, в отличие от Индии, опыта проведения переписи современного типа в стране не было. Первая современная перепись населения была проведена в КНР в 1953–1954 гг. Судить о темпах роста населения и их изменениях в этих условиях было трудно. Таким образом, как это часто бывает при решении сложных социальных проблем, формирование демографической политики Индии и Китая начиналось в ситуации, когда не были достаточно ясны ни «условия» задачи, ни способы ее решения.

На формирование демографической политики Индии и Китая, несомненно, оказывали влияние и внешние факторы. Разрабатывая и реализуя ее, политическое руководство этих стран принимало во внимание как трактовку проблем различными идеологическими доктринами, так и их практическое (в том числе финансовое) воплощение в жизнь в политике ведущих государств мира.

Идеологическими полюсами дебатов по проблемам народонаселения были в тот период советский марксизм и западное неомальтузианство, широко распространенное в основном в англоязычных странах. Марксизм постоянно подчеркивал значение социально-экономического развития стран третьего мира, считая демографический фактор второстепенным, если не третьестепенным по значимости. В 1954 г. в изложении «Большой советской энциклопедии» эта трактовка выглядела следующим образом: «Для капиталистического строя К. Маркс сформулировал закон населения как закон относительного перенаселения, который состоит в том, что “…рабочее население, производя накопление капитала, тем самым в возрастающих размерах само производит средства, которые делают его относительно избыточным населением” (Маркс. К. Капитал. Т. 1. 1953. С. 637)… В СССР и странах народной демократии действует новый, социалистический закон населения, характеризующийся систематическим быстрым ростом населения, неуклонным повышением благосостояния народа, низкой заболеваемостью и смертностью населения и рациональным использованием всех трудовых ресурсов». Из этой трактовки следовало, во-первых, что темпы роста определяются тем, какой экономический строй господствует в стране, и, во-вторых, что «систематический быстрый рост населения» не является проблемой, а, напротив, представляет собой положительное следствие победы социализма. На практике эта теория, по существу, означала, что главное для развивающихся стран – выбрать социалистический путь развития, а все остальное приложится.

Неомальтузианство, напротив, видело корень всех зол в слишком быстром росте населения. Крайности, как это обычно случается, сходились: обе названные концепции предлагали браться за решение проблем слаборазвитости только с какого-то одного конца. Между этими полярными позициями размещалась целая палитра мнений, сторонники которых (на мой взгляд, вполне справедливо) склонялись к тому, что решение проблем слаборазвитости не может быть только экономическим или только демографическим. Особую позицию занимали религиозные лидеры: для них критерием истины служило соответствие тех или иных слов и дел религиозным нормам и традициям.

Из советской идеологической доктрины вытекало, что на «социалистическом пути развития» слаборазвитость можно преодолеть и не прибегая к программам планирования семьи. Одновременно велась яростная полемика с неомальтузианцами. Все это, особенно в 1950-е гг., определяло по меньшей мере прохладное отношение советских идеологов к мероприятиям по планированию семьи в развивающихся странах. На практике это выражалось в том, что СССР участвовал во всемирных международных конференциях по вопросам народонаселения, однако не входил в число основных спонсоров международной активности в сфере планирования семьи в развивающихся государствах.

Позиция западных стран в отношении планирования семьи была неоднородной, но в целом эволюционировала в сторону все более активного участия в решении демографических проблем развивающихся стран. По мнению Л. Ласон, есть основания говорить о двух различных походах к проблемам народонаселения, наиболее влиятельными представителями которых выступали, с одной стороны, Франция, а с другой – США и Великобритания. Для первого подхода было характерно обращение к внутренним демографическим проблемам, основной из которых для Франции в течение длительного времени была угроза депопуляции. Вследствие этого данный подход фокусировал внимание главным образом на положительных сторонах роста численности населения.

Второй, «англосаксонский» подход характеризовался озабоченностью глобальными демографическими проблемами, и прежде всего угрозой «глобального кризиса перенаселения». В соответствии с этим политика, направленная на снижение рождаемости в развивающихся странах, была абсолютно необходима и имела первостепенное значение для судеб мира. Вопрос мог состоять лишь в том, как сделать такую политику эффективной и какие методы такой политики можно признать допустимыми.

На практике это означало готовность стран Запада оказать научную, информационную, финансовую и медико-технологическую поддержку деятельности по планированию семьи в развивающихся странах. В США основными спонсорами международной деятельности в сфере народонаселения первоначально выступали крупнейшие благотворительные фонды, а позднее, с середины 1960-х гг., и непосредственно правительственные организации. С середины 1950-х гг. решение проблем народонаселения стало одним из основных направлений деятельности ООН.

 

5.2. Первые шаги: краткая история несбывшихся ожиданий

В 1952 г. Индия первой из развивающихся стран начала реализацию демографической политики, направленной на снижение рождаемости. Такая политика была частью системы государственного индикативного планирования. В первом пятилетнем плане, принятом в 1952 г., отмечалось, что в условиях ограниченности ресурсов рост населения представляет собой острую проблему. Необходимость демографической политики обосновывалась тем, что, хотя рождаемость и будет снижаться по мере повышения жизненного уровня, это потребует определенного времени, в течение которого высокая рождаемость будет сдерживать социально-экономическое развитие страны. С другой стороны, предполагалось, что планирование семьи поможет улучшить качество ее жизни и сохранить здоровье женщин.

Политика исходила из принципа добровольности и включала создание при государственных больницах центров планирования семьи, пропагандировавших метод месячного ритма и контрацептивы. Была также развернута PR-кампания с использованием средств массовой информации и даже постановок в кукольных театрах.

Перепись 1961 г. показала, однако, что население Индии за десятилетие выросло с 361 млн человек в 1951 г. до 439 млн человек в 1961 г., то есть в 1,22 раза. Это означало, что рост населения по сравнению с предыдущим десятилетием значительно ускорился (за период 1941–1951 г. население увеличилось в 1,13 раза). Средний темп прироста численности населения в 1951–1961 гг. составил, таким образом, 1,98 %, что намного превышало соответствующий показатель, заложенный в план (1,25 %).

В свете этого в 1963 г. был принят расширенный вариант программы планирования семьи и поставлена цель добиться снижения числа родившихся на 1000 жителей до 25 % к 1973 г. Однако перепись 1971 г. показала, что этим планам не суждено было сбыться: население страны выросло за десятилетие в 1,24 раза, а общий коэффициент рождаемости остался практически неизменным (41,7 % в 1961 г., 41,1 % – в 1971 г.).

Отношение китайского руководства к проблемам народонаселения в рассматриваемый период несколько раз менялось. Первоначально огромное население КНР считалось положительным фактором: «много людей – хорошо решать дела». Однако в 1956 г. началась кампания за снижение рождаемости. Китайские власти не располагали в то время опытом проведения демографической политики, не было в стране и эффективных контрацептивов. Данная кампания оказала некоторое влияние только на жителей приморских городов страны.

В 1958 г. отношение к проблеме народонаселения «развернулось» на 180 градусов. Кампания за снижение рождаемости была прервана «большим скачком» – политикой, исходившей из ошибочного представления о возможности компенсировать нехватку техники и технологии вовлечением в производство огромных масс людей и их энтузиазма. Политика «большого скачка» потерпела неудачу и привела к голоду, унесшему, по оценкам западных демографов, около 30 млн жизней. Наблюдавшаяся до начала «большого скачка» тенденция к быстрому снижению смертности была прервана. Общий коэффициент смертности повысился с 10,8 % в 1957 г. до 12,0 % в 1958 г., 14,6 % – в 1959 г., 25,4 % – в 1960 г., и лишь к 1962 г. снизился до 10 %. На короткое время снизилась и рождаемость с 34,0 % в 1957 г. до 29,2 % в 1958 г., 24,8 % в 1959 г., 20,9 % – в 1960 г. и 18,0 % – в 1961 г. Следует отметить, что в разгар этих трагических событий приведенные статистические данные не публиковались и стали доступны лишь в 1980-е гг.

В 1962 г., после того как Китай немного оправился от «большого скачка», курс демографической политики снова изменился: началась вторая кампания по снижению рождаемости. Это в немалой степени было связано с тем, что по окончании катастрофического голода в КНР произошел компенсационный скачок рождаемости: на свет появились дети, которые при нормальном ходе событий родились бы несколькими годами раньше. В результате общий коэффициент рождаемости в вырос в 1964 г. до 43,4 %, а общий коэффициент естественного прироста населения – до 33,3 %. Это были максимально высокие темпы роста населения КНР за всю ее историю (рис. 5.2). Их сохранение в будущем означало бы удвоение численности населения страны каждые 21,5 года.

В ходе начатой в 1962 г. кампании пропагандировались более поздние браки, более длительные интервалы между рождениями и малодетные семьи; власти также стремились сделать более доступными контрацептивы. Ответственные за планирование семьи в деревне (как правило, женщины) обучали крестьян методам контрацепции и приходили на помощь матерям, имеющим несколько детей, в тех случаях, когда мужья требовали от них рожать еще и еще. Однако в целом планирование семьи в то время еще рассматривалось как добровольное дело. Кроме того, к концу 1960-х гг. была создана разветвленная сеть медицинского обслуживания населения.

Рис. 5.2. Естественное движение населения КНР в 1949–1969 гг.

Кампания 1962–1966 гг. привела к некоторому уменьшению рождаемости среди части городского населения, однако не привела к сколько-нибудь заметному снижению рождаемости в стране. Суммарный коэффициент рождаемости в 1966 г. составлял 6,26 (то есть более 6 рождений в среднем на одну женщину) и практически не отличался от уровня 1950-х гг. В 1966 г. кампания за снижение рождаемости была прервана начавшейся в стране маоистской «культурной революцией».

В литературе указывается множество причин тех неудач, которые постигли демографическую политику Индии и Китая на начальном этапе ее проведения. Эти причины имеют разный уровень общности и лежат в разных плоскостях. Индийское и китайское общества были преимущественно аграрными, а в таких обществах рождение большого числа детей экономически выгодно. Эти общества были традиционными, и переломить раз и навсегда заведенный уклад, определявший весь ход жизни, было крайне трудно. Значительная часть населения была неграмотной, а положение женщин в обществе – приниженным.

И в Индии, и в Китае в демографическую политику не вкладывалось достаточно средств, она не имела необходимого уровня приоритетности; в Китае, кроме того, проводилась недостаточно последовательно.

Менеджмент демографической политики был неудачным, подготовка кадров для нее недостаточной, на местах не была создана соответствующая инфраструктура, контрацептивные средства и технологии были несовершенны и т. д.

Однако какие бы причины не определяли тот факт, что демографическая политика в Индии и Китае не принесла ожидаемых результатов, в начале 1970-х гг. в обеих странах демографическая ситуация стала восприниматься как крайне опасная. Мягкие способы решения проблемы не давали результатов, и политическая логика подталкивала к более жестким шагам. На горизонте появился призрак хирургического – в прямом и переносном смыслах – решения проблемы.

 

5.3. Индия: «прямое наступление» на рождаемость и его провал

Результаты переписи 1971 г., показавшие, что снизить темпы роста населения не удается (рис. 5.3), произвели шокирующее впечатление на индийскую политическую элиту. За период между двумя переписями население достигло 548 млн человек – на четверть больше, чем всего десятилетие назад. Ощущение того, что с демографической ситуацией необходимо «что-то делать», усиливалось.

Индия в этот момент переживала период острой политической борьбы, в ходе которой оппозиционные партии стремились отстранить от власти премьер-министра Индиру Ганди (1917–1984). Суд в Аллахабаде, родном городе премьер-министра, признал 12 июня 1975 г. недействительным ее избрание в Лок Сабху (Народную палату индийского парламента), что поставило под прямую угрозу статус И. Ганди как руководителя страны.

В Дели 25 июня прошел массовый митинг, на котором руководители оппозиции вновь призвали добиваться отставки И. Ганди, используя все возможные ненасильственные методы. 26 июня 1975 г. по ее инициативе в стране было объявлено чрезвычайное положение, введение которого обосновывалось угрозой возникновения в стране беспорядков, введена цензура, произведены массовые аресты.

Рис. 5.3. Естественное движение населения Индии в 1901–2006 гг.

Вскоре после введения чрезвычайного положения политика контроля над рождаемостью начала терять свой ненасильственный характер. В октябре 1975 г. министр здравоохранения Индии Каран Сингх заявил о том, что в силу серьезного характера проблемы высокой рождаемости пора задуматься о возможности введения в высших интересах страны некоторых элементов принуждения. Вопросами контроля над рождаемостью было поручено заниматься Санджаю Ганди – младшему сыну и предполагаемому преемнику премьер-министра. Несколько позже, в январе 1976 г., И. Ганди заявила: «Мы должны действовать решительно и быстро снизить уровень рождаемости. Мы не должны останавливаться перед шагами, которые можно охарактеризовать как суровые». В апреле 1976 г. К. Сингх заявил: «Просто ждать, когда образование и экономическое развитие вызовут падение рождаемости, – нельзя считать практическим решением. Именно рост населения замедляет экономическое развитие и делает более трудным достижение цели… Мы должны выйти из порочного круга путем прямого наступления на эту проблему.»

Немаловажным аспектом демографической политики в Индии было постоянное экспериментирование с новыми контрацептивными технологиями. К началу 1970-х гг. стало ясно, что внутриматочные спирали, на массовое применение которых возлагались большие надежды в середине 1960-х гг., не пользуются популярностью среди населения. К этому времени в Индии был накоплен определенный опыт массового проведения относительно простых в исполнении и дешевых (в особенности когда речь шла о мужчинах) операций стерилизации. На них и решено было сделать ставку.

Повсеместно создавались массовые «лагеря стерилизации», в которых все желающие за вознаграждение (официально за «компенсацию») могли немедленно сделать эту операцию. Число стерилизаций выросло с 1,3 млн в 1974–1975 гг. до 8,3 млн в 1976–1977 гг. Политику индийских властей в отношении стерилизации в тот период можно назвать «добровольно-принудительной». С одной стороны, размер компенсаций, составлявших примерно одно-двухнедельный заработок неквалифицированного городского рабочего, привлекал в лагеря стерилизации огромное число нищих и полуголодных людей. Сама собой сформировалась целая инфраструктура посредников (в основном представителей тех же обездоленных слоев населения), которые за «комиссионные» приводили сагитированных ими людей в эти лагеря.

С другой стороны, наблюдались факты откровенного административного давления, а порой и прямого насилия. Судья Верховного суда Индии Кришна Ийер (Iyer) рассказывает, например, о случае, когда автобус с преподавателями, возвращавшимися с семинара, был задержан и направлен в госпиталь, где его пассажиры подверглись насильственной стерилизации, и о том, что множество деревенских женщин, опасаясь насильственной стерилизации, бежали в горы. Правительство штата Андхра-Прадеш объявило о том, что государственные служащие, в семьях которых появится третий ребенок, будут лишены государственных льгот. В штате Химчал-Прадеш распространение основных продуктов питания по льготным ценам ограничивалось семьями, в которых было не более двух детей. В штате Раджастхан крестьяне, имевшие троих и более детей, дискриминировались при раздаче земли. В штате Махараштра был подготовлен законопроект, предусматривавший принудительную стерилизацию отцов семейства в случае рождения у них третьего ребенка. Данный законопроект вызвал большой общественный резонанс и не был подписан президентом Индии. Все эти мероприятия приводили к массовым демонстрациям протеста и столкновениям с полицией.

В период чрезвычайного положения 1975–1977 гг. многим казалось, что «эксперимент с демократией» в Индии, огромной и во многом отсталой стране, закончился неудачей. Однако события развивались по иному пути. В 1977 г., к удивлению многих наблюдателей, И. Ганди назначила новые парламентские выборы и ослабила чрезвычайное положение с тем, чтобы создать нормальные условия для их проведения.

В ходе развернувшейся предвыборной кампании Правительственная программа контроля над рождаемостью стала одной из основных мишеней для критики со стороны оппозиции. На состоявшихся в марте 1977 г. парламентских выборах партия Индийский национальный конгресс, возглавляемая И. Ганди, потерпела тяжелое поражение и впервые за многие годы потеряла статус правящей. По мнению большинства наблюдателей, неприятие большинством населения страны насильственно-стерилизационной направленности демографической политики сыграло в этом поражении значительную, если не главную роль.

По окончании парламентских выборов Индира Ганди, к удивлению многих, заявила, что полностью принимает выбор народа, и оставила свой пост. В один из самых драматических моментов в истории независимой Индии демократическая традиция одержала верх.

Среди факторов, определивших подобный ход событий, немалую роль сыграла и позиция руководства индийской армии. Большинство высших офицеров без энтузиазма отнеслись к введению чрезвычайного положения и, скорее всего, не поддержало бы любые политические шаги, связанные с нарушением Конституции страны. Последующий ход событий подтвердил дальновидность решений, принятых И. Ганди в этот критический момент. В 1980 г., после победы на парламентских выборах, она вновь встала во главе страны.

«Прямое наступление», направленное на снижение рождаемости, таким образом, захлебнулось и стало одной из причин смены руководства страны. Новый премьер-министр страны Морарджи Десаи (1896–1995), ветеран движения за освобождение от британского колониального господства, заявил, что лично он, будучи учеником Махатмы Ганди (1869–1948), считает лучшим методом регулирования рождаемости самоконтроль.

В апреле 1977 г. программа планирования семьи была преобразована в программу повышения благосостояния семьи, а министерство здравоохранения и планирования семьи – в министерство здравоохранения и благосостояния семьи. Бюджет демографической политики был урезан вдвое, а число проведенных стерилизаций сократилось в 8,7 раза.

 

5.4. Китай: политика одного ребенка, ее успехи и их цена

В преддверии «политики одного ребенка». Судя по динамическим рядам, которые приводятся сегодня во всех серьезных научных публикациях, с 1966 по 1977 г. в Китае произошло фантастически быстрое снижение рождаемости. Если в 1966 г. суммарный коэффициент рождаемости составлял 6,26, то в 1977 г. – всего 2,84 (рис. 5.4).

Рис. 5.4. Суммарный коэффициент рождаемости в Индии и Китае в 1950–2005 гг.

В известной мне литературе нет сколько-нибудь полных объяснений этого факта. Я. Н. Гузеватый, один из крупнейших советских специалистов в области демографических проблем развивающихся стран, «по горячим следам» пытался объяснить его, среди прочего, снижением уровня жизни и массовыми высылками в период «культурной революции». Однако снижение рождаемости, особенно после 1970 г., невозможно объяснить только этими факторами. Ведь если бы причинами снижения рождаемости были лишь кризис и высылки, то по окончании «культурной революции» следовало бы ожидать мощного компенсаторного подъема показателей рождаемости, а его не произошло.

Высылки периода «культурной революции» и насильственная отправка образованной молодежи в деревню «на политическое перевоспитание» в начале 1970-х гг., как показали позднейшие исследования, привели к временному снижению и последующему (с 1978 г.) компенсаторному увеличению количества заключенных браков. Однако сильного влияния на рождаемость эти события не оказали.

Рост общих коэффициентов рождаемости в 1980-е гг. (рис. 5.5) не идет ни в какое сравнение с их снижением в предыдущем десятилетии (в 1970 г. – 33,4 %, в 1979–17,8 %, в 1987–23,33 %, в 1990–21,1 %). Что касается суммарных коэффициентов рождаемости, являющихся более точным измерительным инструментом по сравнению с общими, то они превышали уровень 1979 г. лишь в 1982 г. Остается признать, что результативность радикального, третьего (по принятой среди специалистов классификации) этапа демографической политики КНР оказалась гораздо выше эффективности предыдущих.

Рис. 5.5. Естественное движение населения КНР в 1970–2005 гг.

В рассматриваемый период обязанности контроля над рождаемостью были распределены по всем уровням китайской социально-политической иерархии и возложены на ревкомы, парткомы, молодежные и женские организации, производственные бригады. Методы, применявшиеся при этом, были чрезвычайно жесткими. Кампания по снижению рождаемости рассматривалась как продолжение классовой борьбы, и те, кто не прибегал к средствам предупреждения беременности, объявлялись классово чуждым элементом. На собраниях по «революционной критике и самокритике», проводимых по месту жительства или на производстве, нарушительниц «призыва партии» призывали сделать аборт. К этому следует добавить, что Китай начал собственное производство контрацептивов и к 1972 г. добился самообеспечения в этой области.

К окончанию «эры Мао Дзэдуна» в китайской истории рождаемость в КНР была, таким образом, уже значительно ниже, чем всего десятилетие назад, однако темпы роста населения все еще оставались очень высокими, составляя около 1,3 % в год. Население росло примерно на 13 млн в год и приближалось к миллиардному рубежу, который был пройден в 1981 г.

«Политика одного ребенка» и ее методы. После смерти в 1976 г. Мао Дзэдуна и падения так называемой «банды четырех» власть в стране начала постепенно переходить к сторонникам проведения рыночных преобразований под контролем Коммунистической партии Китая (КПК). Одновременно с началом рыночных реформ Китай начал проводить демографическую «политику одного ребенка».

В конце 1978 г. был принят Документ ЦК КПК № 69, провозглашавший: «Лучше всего один, максимум двое детей». Этот лозунг существенно корректировал прежнюю директиву: «Один – уже немало, двое – как раз, трое – уже много». В марте 1982 г. в совместном постановлении ЦК КПК и Госсовета КНР указывалось: «Для городских жителей, за исключением особо утвержденных случаев, должна стать нормой однодетная семья. В сельской местности следует пропагандировать однодетную семью, если же некоторые семьи сталкиваются с реальными трудностями, то их требования о рождении второго ребенка должны быть рассмотрены и после утверждения включены в план деторождений. Ни при каких случаях нельзя (получить разрешение) обзаводиться третьим ребенком. Эти принципы с некоторыми изменениями лежат в основе демографической политики КНР до настоящего времени.

Специфическая особенность демографической политики в КНР состоит в том, что она является главным элементом государственного планирования. В основе такого подхода лежит следующее положение: обеспечение баланса между демографическим и экономическим воспроизводством является для Китая жизненно важным делом. Отсюда вытекает необходимость, как к тому призывает известный лозунг, «ухватиться за два вида воспроизводства вместе».

Данный подход закреплен в принятой в 1982 г. Конституции КНР. согласно ст. 25 которой, государство способствует планированию семьи с тем, чтобы рост населения страны мог соответствовать планам ее социального и экономического развития. Несмотря на смешанный характер китайской экономики и рыночные преобразования, планирование рождаемости в стране является чрезвычайно жестким. В соответствии со ст. 9 закона КНР о планировании народонаселения и семьи (принят в конце 2001 г.) Государственный совет страны разрабатывает планы развития народонаселения и включает их в планы социального и экономического развития. Власти на региональном и субрегиональном уровнях на основе общегосударственного плана и с учетом местной специфики также разрабатывают планы развития народонаселения и включают их в планы социального и экономического развития своих территорий. По существу, семья в подобной системе планирования оказывается чем-то вроде «социалистического предприятия» в административно-плановом народном хозяйстве. В соответствии ст. 49 Конституции КНР осуществление мер по планированию семьи является обязанностью семей. Таким образом, китайское понимание термина «планирование семьи» заметно отличается от западного или современного российского.

История «политики одного ребенка» насчитывает уже четверть века. На протяжении этих лет перечень условий, при котором разрешалось иметь второго ребенка, не был постоянным и менялся в зависимости от ситуации и региональной специфики. Применялись положительные стимулы для семей, решивших иметь одного ребенка. Так, в соответствии с правилами, принятыми в 1980 г. в провинции Гуандун, семьи, давшие письменное обязательство ограничиться одним ребенком, получали ряд льгот: право на бесплатное содержание ребенка в детском дошкольном учреждении и бесплатное обучение в школе до 14 лет либо (вместо этого) денежное вознаграждение, обеспечение топливом и продовольствием по той же норме, что и двухдетные семьи, и т. д.

В соответствии со ст. 18 Закона о населении и планировании рождаемости, принятом в 2001 г., государство выступает за позднее вступление в брак и деторождение и поддерживает политику единственного ребенка. Ходатайства о разрешении на рождение второго ребенка должны рассматриваться на основе соответствующих правил и установлений. Данная статья дает право собраниям народных представителей и их постоянным комитетам в провинциях, автономных регионах и муниципалитетах принимать законодательные установления по данным вопросам. Поэтому на местах принято большое количество законодательных актов, направленных на планирование рождаемости с учетом местной специфики. Статья 41 того же закона предусматривает, что нарушители ст. 18 должны выплатить компенсационный взнос. Статья 42, кроме того, предусматривает возможность дополнительного административного или дисциплинарного наказания нарушителей по месту их работы.

Заместитель министра государственной комиссии по планированию семьи Чжао Бингли (Zhao Bingli) в интервью, данном для читателей веб-сайта China.org.cn, прокомментировал этот закон следующим образом: «Политика планирования семьи не является «политикой одного ребенка» в том понимании, какое вкладывают в этот термин некоторые люди. Правительство выступает за то, чтобы каждая пара имела одного ребенка в соответствии с политикой планирования семьи. Тем не менее, любая пара, действительно испытывающая трудности, в особенности семьи в сельских районах, в которых первой родилась девочка, могут в установленном порядке обратиться с ходатайством о разрешении рождения второго ребенка. Если оба супруга в городских районах родились в однодетных семьях, им также дается право на второго ребенка».

Помимо государственного закона, рождаемость в КНР юридически регулируется на основе весьма детально разработанных правил, принятых законодательными органами провинций. Так, в провинции Хэнань, самой многонаселенной в КНР (92,6 млн человек, по данным переписи 2000 г.), этими правилами рождения третьего ребенка запрещены, а второго – разрешены только в следующих случаях:

• если первый ребенок признан инвалидом, причем инвалидность не является следствием генетических отклонений;

• если пара, признанная бесплодной и усыновившая ребенка, после усыновления оказалась способной к деторождению;

• если супруги являются китайцами из заморских стран или соотечественниками из Гонконга, Макао или Тайваня и имеют одного ребенка;

• если один из супругов является ветераном Вооруженных сил, получившим инвалидность второй степени или выше;

• если супружеская пара имеет одного ребенка-девочку и один из супругов работает на шахте в течение 5 лет и продолжает там работать в настоящее время;

• если супруги состоят во втором браке и один из супругов имеет ребенка в первом браке, а другой – нет.

Китайские власти сообщают о том, что национальные меньшинства обычно имеют двоих или троих детей, а для малочисленных народов ограничения на число детей не устанавливаются. На протяжении десятилетия, прошедшего между переписями 1990 и 2000 гг., численность национальных меньшинств росла быстрее, чем китайцев (хань). Темпы роста численности меньшинств составили 16,7 %, при этом их общая численность достигла 106,43 млн человек (8,41 % населения страны). Численность китайцев (хань), составляющих 91,59 % населения страны, выросла по сравнению с 1990 г. на 116,92 млн человек, или на 11,22 %. В Тибете, где в 1998 г. 69,4 % женщин в возрасте 15 лет и старше оставались неграмотными и полуграмотными (при среднем значении этого показателя по КНР 22,6 %), общий коэффициент рождаемости был самым высоким в КНР – 23,7 % при среднем по КНР 16 %.

Одним из направлений «политики одного ребенка», проводимой в КНР, является стремление властей повысить возраст вступления в брак. Минимальный возраст вступления в брак, установленный законодательством КНР, составляет 22 года для мужчин и 20 лет для женщин. Закон о браке содержит положение о том, что государство поощряет поздние браки.

В соответствии с принятым в 1994 г. законом об охране здоровья матери и ребенка молодые люди, вступающие в брак, обязаны предъявить документы о прохождении специального медицинского обследования. Его целью является выявление у молодоженов генетических, инфекционных или психических болезней, которые могут оказать неблагоприятное влияние на брак и деторождение. Согласно ст. 10 данного закона при наличии генетических заболеваний брак должен быть отложен и может быть заключен только в случае, если в результате контрацептивных мер долговременного характера или оперативного вмешательства рождение ребенка становится невозможным. Трудно не заметить определенное сходство этого закона с «евгеническими» законодательными установлениями скандинавских стран, применявшимися до шестидесятых годов прошлого столетия (подробнее см. в главе 1 данной книги).

Результаты «политики одного ребенка». За четверть века, пока проводилась «политика одного ребенка», суммарный коэффициент рождаемости в КНР снизился с 2,75 в 1979 г. до 1,7. Это означает, что поколение детей, которые рождаются в настоящее время в Китае, уже не замещает по численности поколения своих родителей (порог замещения находится в пределах отметки 2,1). Тем не менее, население Китая, хотя и затухающими темпами, продолжает расти. Сейчас оно ежегодно увеличивается примерно на 6 млн человек, то есть с темпом прироста около 0,6 % в год (в 1978 г. – 1,2 %).

Продолжающийся по инерции рост населения Китая вызван тем, что величина естественного прироста населения в каждом календарном году непосредственно определяется не замещением родительского поколения поколением детей, а замещением умерших родившимися. Иными словами, поскольку население Китая долго росло в геометрической прогрессии, поколение родителей в нем пока гораздо более многочисленное, чем поколение бабушек и дедушек. В населении Китая доля лиц в возрасте от 20 до 39 лет составляла в 2000 г. 34,8 % от общей численности (для сравнения: в России, по данным переписи 2002 г., – 29,0 %). Будучи относительно молодым, население Китая еще несколько десятилетий будет продуцировать больше рождений, чем смертей, даже в условиях суженного воспроизводства поколений. По прогнозным оценкам (неизбежно достаточно условным) Бюро переписей США, население Китая никогда не достигнет полуторамиллиардного рубежа – пик его численности будет пройден в 2032 г. на отметке в 1462 млн человек. В совместном решении ЦК КПК и Госсовета КНР, датированном 2 марта 2000 г., называется другая высота этого пика – 1,6 млрд человек.

Закономерно возникает вопрос о том, в какой степени снижение рождаемости в Китае обусловлено проводимой в стране демографической политикой, а в какой мере оно является результатом социально-экономического развития страны. На мой взгляд, большую роль играли оба фактора (и их синергетический эффект), чему имеются достаточно убедительные, хотя и «косвенные» статистические свидетельства.

В последние десятилетия ХХ в. рождаемость интенсивно снижалась в большинстве стран Восточной и Юго-Восточной Азии (табл. 5.1). Поскольку демографическая политика, направленная на снижение рождаемости, проводилась (за редкими исключениями) во всех этих странах, то отделить общее влияние социально-экономического развития от эффекта демографической политики путем простого сравнения динамики рождаемости крайне сложно.

Более продуктивным представляется другой подход, основанный на том, что между уровнем экономического развития страны, характеризуемым, в частности, ВВП в паритетах покупательной способности валют (далее – ППС), и уровнем рождаемости существует достаточно тесная обратная корреляция. Это хорошо видно на графике, построенном по данным для 164 стран мира (рис. 5.6).

На графике также можно заметить, что Китай выпадает из общей закономерности. В странах с примерно таким же, как в Китае, уровнем ВВП (в ППС) в большинстве случаев наблюдается более высокий уровень рождаемости, а страны с примерно таким же, как в Китае, уровнем рождаемости имеют, как правило, больший среднедушевой ВВП (в ППС). Это означает, что рождаемость в Китае оказывается значительно ниже, чем можно было бы ожидать исходя из достигнутого им уровня экономического развития. Причиной, по которой Китаю удалось добиться большего снижения рождаемости, чем это «позволял» уровень экономического развития, скорее всего, оказалась именно проводимая им демографическая политика.

Таблица 5.1. Суммарный коэффициент рождаемости и ВВП (в ППС) в странах Восточной и Юго-Восточной Азии и Южной Азии в 1965–2006 гг.

* Вьетнам – в среднем за 1969–1979 гг., Индонезия – 1964 г.; «…» – данные отсутствуют.

Рис. 5.6. Суммарный коэффициент рождаемости и ВВП (ППС) в Китае, Индии и других странах мира. Примечание: приведено значение R2 после исключения аномальных значений

С помощью регрессионного анализа тот же результат можно получить в количественной форме. После исключения «особых случаев» приемлемую аппроксимацию (R2 = 0,645) дает логарифмическое уравнение. Расчет на его основе по данным для 155 стран мира приводит к выводу, что если бы показатели Китая соответствовали среднемировым закономерностям, то суммарный коэффициент рождаемости в этой стране должен был бы составлять 3,4, а не 1,7, как это наблюдается в действительности.

К тому же выводу приводит и аналогичный расчет, в основу которого положены данные только по 75 развивающимся странам. В этом случае удовлетворительный результат дает аппроксимация степенным трендом (R2 = 0,649), а «теоретическое» значение суммарного коэффициента рождаемости для Китая (3,4) остается неизменным.

Наконец, если ограничить подобный расчет странами Восточной и Юго-Восточной Азии, указанными в табл. 5.1 (кроме Северной Кореи, для которой нет необходимых данных), то при аппроксимации экспоненциальным трендом (R2 = 0,648) приходим к «теоретическому» значению суммарного коэффициента рождаемости 3,0. Это также свидетельствует о «нетипичности» фактического значения суммарного коэффициента рождаемости для Китая (1,7), скорее всего, связанной с его демографической политикой.

В то же время анализ географии снижения рождаемости свидетельствует о сильном влиянии социально-экономических факторов. При этом характер закономерностей был тем же, что и в других странах: рождаемость снижалась в первую очередь в городах и там, где уровень жизни и образования населения был выше. Рождаемость прежде всего снизилась в крупнейших городах – Пекине, Тяньцзине и Шанхае, опустившись ниже отметки простого замещения поколений еще в конце 1960-х – начале 1970-х гг. Иная ситуация наблюдается в Западном Китае – неблагоприятной в природно-климатическом отношении (преимущественно горной или пустынной) и экономически отсталой части страны, занимающей свыше 2/3 ее территории. Например, в провинции Гуйчжоу, где среднедушевой валовой продукт составляет менее половины от среднекитайского уровня, рождаемость по-прежнему превышает отметку простого замещения поколений. Статистические данные свидетельствуют о наличии тесной обратной связи между среднедушевым региональным ВВП и общим коэффициентом рождаемости: в 1998 г. линейный коэффициент корреляции, рассчитанный по 31 провинции и автономному округу КНР, составлял –0,73.

Политическое руководство КНР считает, что проводимая в стране демографическая политика в целом дала положительные результаты. В упомянутом решении ЦК КПК и Госсовета КНР говорится: «За полвека, прошедшие после основания нового Китая, и в особенности после вступления Китая на путь реформ и открытости благодаря усилиям партии и всего китайского народа был достигнут выдающийся прогресс в работе по планированию населения и семьи». В то же время в этом документе речь идет о том, что поддержание стабильно низкого уровня рождаемости по-прежнему является чрезвычайно важной и трудной задачей, что производительность труда находится на отсталом уровне, система социального обеспечения – в зачаточном состоянии, а традиционные взгляды на рождаемость весьма устойчивы.

Побочный эффект «политики одного ребенка» – сдвиг в соотношении полов. Негативным побочным эффектом «политики одного ребенка» стал беспрецедентный сдвиг в соотношении полов среди новорожденных в пользу мальчиков. Число новорожденных мальчиков превышает число новорожденных девочек во всех странах. В среднем на 100 родившихся младенцев женского пола родится от 103 до 107 будущих мужчин и крайне редко – более 108. В Китае, по данным переписи 2000 г., этот показатель оказался невероятно высоким – 116,86. Сравнение итогов трех последних переписей населения КНР (табл. 5.2) и результаты обследования 2003 г., зафиксировавшего то же соотношение (1,20), свидетельствует, что данная проблема приобретает все большие масштабы. В провинциях Гуандун и Хайнань данное соотношение оказалось еще выше, составив, соответственно, 1,35 и 1,38.

Таблица 5.2. Соотношение полов при рождениях различной очередности в КНР в 1982–2000 гг.

Источники: Riley N. Op. Cit. P. 18; Imbalance gender ratio a worry of China // http://english.people.com.cn/200406/30/eng20040630_148069.html.

Предпочтение, отдаваемое сыновьям, является одной из характерных черт китайской семьи. Традиционно дочь уходит в семью мужа, который отвечает за обеспечение престарелых родителей. В сельской местности, где пенсии получают немногие, родители единственной дочери, ушедшей в семью мужа, рискуют остаться в старости без всякой помощи. В условиях политики одного ребенка это приводит к тому, что родители, получившие разрешение на второго ребенка (или рискнувшие родить его без разрешения), хотят, чтобы этим ребенком непременно был мальчик.

Как показывают данные табл. 5.2, соотношение полов носит нормальный или близкий к нормальному характер для первых рождений, резко отклоняется от нормы для вторых рождений и в еще большей степени – для третьих и четвертых рождений. Это объясняется, по-видимому, селективным характером абортов, которые чаще делаются в случае, когда по результатам дородового обследования плода на свет должна появиться девочка.

Китайские власти пытаются справиться с проблемой административными методами. Ведомственные приказы о запрете определения пола плода методом сканирования издавались в 1986, 1989 и 1993 гг. Статья 32 закона об охране здоровья матери и ребенка (принят 27 октября 1994 г.) категорически запрещает определение пола ребенка с помощью технических средств, за исключением тех случаев, когда это необходимо по медицинским показаниям, однако, как видно из приведенных данных, этот запрет не дал эффекта. Тем не менее, судя по данным статистики, «подпольное» сканирование пола будущего ребенка приобретает в КНР все большие масштабы.

К числу возможных причин сдвига в соотношении полов можно отнести большее внимание к здоровью мальчиков, преступное небрежение новорожденными женского пола или прямое детоубийство. Об обычае топить новорожденных девочек говорится еще в китайских исторических хрониках; некоторые авторы полагают, что он не был полностью изжит даже в первой половине ХХ столетия. Косвенно о прискорбной живучести этого варварского обычая свидетельствует и текст закона КНР о браке (принят 10 сентября 1980 г.), в ст. 15 которого говорится: «Запрещено убийство новорожденных посредством утопления или совершения иных действий, наносящих младенцам тяжкие повреждения».

Следует отметить, что некоторые специалисты считают действительное соотношение между численностью новорожденных мальчиков и девочек не столь далеким от нормального, как это показывают статистические данные. По их мнению, новорожденных девочек просто прячут от статистического учета с тем, чтобы получить возможность родить еще одного ребенка – мальчика. Другие ученые не принимают это возражение, полагая, что недоучтенные новорожденные девочки все равно должны были бы «обнаружиться» в ходе последующих переписей, а этого не происходит.

По прогнозным оценкам Бюро переписей США, в 2025 г. на 100 китайских женщин в возрасте 20–29 лет будет приходиться 124 мужчины в возрасте 25–34 года. В Китае, для которого и по настоящее время характерно почти всеобщее вступление в брак, такая ситуация воспринимается весьма болезненно. Появились сообщения о похищении женщин в рабское замужество. По заявлению заместителя председателя комиссии по народонаселению и планированию семьи Чжао Байчже (Zhao Baige), китайские власти намерены добиться к 2010 г. нормализации соотношения полов среди новорожденных.

Вопрос о принудительных методах «политики одного ребенка»: Китай, ЮНФПА и США. Новый внешнеполитический курс, принятый КНР после завершения маоистского периода в истории Китая, предполагает активное сотрудничество с международными организациями и, в частности, с фондом ООН в области народонаселения (ЮНФПА). На протяжении двух последних десятилетий «политика одного ребенка», проводимая КНР, создает немалые проблемы в отношениях Китая и ЮНФПА с США.

Вопрос имеет более чем двадцатилетнюю историю. В 1984 г. США, возглавляемые в то время президентом Рональдом Рейганом (1911–2004), объявили на Всемирной конференции по проблемам народонаселения в Мехико, что больше не будут ассигновать государственные средства иностранным организациям, причастным к проведению абортов. Эта позиция, заявленная США в мексиканской столице, получила в дальнейшем наименование «политики Мехико». В 1985 г. «политика Мехико» была подтверждена американскими законодателями – вступила в силу так называемая поправка Кемпа—Кастена. В соответствии с ней запрещались ассигнования государственных средств организациям и программам, которые президент США квалифицирует как поддерживающие проведение принудительных абортов и стерилизаций или участвующие в управлении ими. В результате США прекратили финансовую поддержку ЮНФПА.

«Политика Мехико» наиболее жестко проводится республиканскими администрациями США, тогда как демократы придерживаются иной позиции. Администрация президента Б. Клинтона вскоре после победы демократов на президентских выборах в 1992 г. отказалась от проведения «политики Мехико». Это обосновывалось, в частности, тем, что такая политика лишает США возможности оказывать помощь иностранным организациям, которые легальными средствами способствуют процессу демократизации иностранных государств. При этом демократам приходилось постоянно сталкиваться с противодействием в Конгрессе США, приводившим к временному или частичному блокированию средств, ассигнуемых ЮНФПА.

Вскоре после победы на президентских выборах в 2000 г. республиканский президент США Дж. Буш-младший заявил о возобновлении «политики Мехико». Соединенные Штаты отменили свой запланированный взнос в размере $34 млн в Фонд народонаселения ООН (ЮНФПА), направив эти деньги на двусторонние демографические программы, осуществляемые Агентством США по международному развитию. Объявляя 22 июля 2002 г. о принятом решении, официальный представитель Государственного департамента Р. Баучер заявил, что необходимость этой меры вызвана тем, что, как выяснилось, часть средств ЮНФПА поступает в китайские учреждения, осуществляющие программы принудительного планирования семьи.

В США это решение стало предметом острых внутриполитических баталий. Вопрос обычно дебатируется в контексте двух более общих проблем: каким образом США следует демократизировать недостаточно демократические, с их точки зрения, страны и каким должно быть репродуктивное законодательство в самих США. Если сторонники pro-life поддерживают политику республиканцев, то приверженцы pro choice, резко критикуя указ Дж. Буша о запрете абортов на поздних сроках беременности (см. главу 4), выступают и против действий республиканской администрации в отношении ЮНФПА. В январе 2004 г. американский конгресс все-таки рекомендовал Дж. Бушу ассигновать ЮНФПА пресловутые $34 млн, однако в июле 2004 г. его администрация отказалась следовать этой рекомендации.

Кандидат в президенты США от демократической партии Джон Керри в заявлении, сделанном во Всемирный день народонаселения, назвал политику республиканской администрации в этом вопросе недальновидной и заявил о своем намерении пересмотреть ее в случае своей победы на выборах. Как и во многих других случаях, эта позиция Дж. Керри ближе к позиции стран Европейского Союза, чем позиция республиканской администрации. Страны ЕС продолжают активно поддерживать ЮНФПА. Так, летом 2004 г. правительство Великобритании приняло решение увеличить свой взнос в ЮНФПА с $30,2 до $36,2 млн.

Позиция ЮНФПА в рассматриваемом вопросе сводится в основном к трем пунктам: фонд не поддерживает и никогда не поддерживал принудительные аборты и стерилизацию в КНР и в любой другой стране мира; фонд продолжает сотрудничество с КНР; фонд выражает сожаление по поводу позиции, занятой США. По оценкам ЮНФПА, упомянутый взнос США позволил бы предотвратить 2 млн нежелательных беременностей, 800 тыс. абортов, 4700 смертей матерей во время родов и 77 000 смертей в младенческом и детском возрасте.

Китайские власти, в свою очередь, заявляют о том, что нарушения и «нецивилизованные» действия отдельных неквалифицированных работников семейного планирования на ранних этапах политики контроля над рождаемостью кое-где действительно имели место. Они, однако, подчеркивают, что 20-летняя совместная деятельность Китая и ЮНФПА принесла «замечательные успехи», пользу от которых получили «бедные люди, особенно бедные женщины в сельских районах Китая. Репродуктивное здоровье женщин было улучшено, …а интересы брачных пар в фертильном возрасте стали лучше защищаться». При этом общая концепция планирования рождаемости остается неизменной. «Китайское правительство не жалеет усилий по защите прав человека. Тем не менее прошлое и настоящее показывает, что предпосылками обеспечения прав отдельных людей являются наличие средств к существованию и развитие… Одним из основных и долговременных направлений политики Китая является планирование семьи, которое отражает фундаментальные долговременные интересы народа и социально-экономического развития страны. В конечном счете улучшение материального благосостояния, достигаемое с помощью контроля над рождаемостью, не противоречит правам человека».

Перспективы. Многие задаются вопросом о том, как долго продлится политика одного ребенка, однако китайские власти пока не спешат объявлять о ее прекращении. Их опасения можно понять: нет никакой гарантии, что ослабление административного давления, особенно в сельской местности, не приведет к новому «бэби-буму». Китайские демографы сегодня обладают высокой квалификацией, а демографическая история знает немало компенсационных скачков рождаемости. Используя широко принятые в современном Китае аналогии между экономическим и демографическим планированием, сегодняшнюю ситуацию можно уподобить извечной проблеме налоговой политики: трудно предугадать заранее, захотят ли предприниматели и население «правильно» отреагировать на снижение налоговых ставок.

Судя по опросам, желаемое число детей в КНР ненамного превышает фактическое. По данным выборочного обследования 2001 г., фактический суммарный коэффициент рождаемости в городах, где, судя по данным переписи 2000 г., проживает 36,1 % населения страны, составлял 1,21, тогда как на селе, где проживает 63,9 % жителей Китая, – 1,98. Опросы состоящих в браке сельских жителей, проведенные в различных провинциях Китая в 1990-е гг., зафиксировали, что желаемое число детей находится в интервале 2,05–2,35. Однако в соседствующей с Шанхаем приморской провинции Чжэцзян, где ВВП в расчете на 1 жителя почти вдвое выше, чем по стране в целом, в 1998 г. был зафиксировано более низкое значение того же показателя – 1,7. Для городских жителей значения рассматриваемого показателя варьировались в интервале 1,5–1,7, но в Пекине были несравнимо ниже – 1,25.

При желании «первой ласточкой» грядущих перемен можно считать сообщения из Шанхая, крупнейшего мегаполиса Китая, где среднедушевой ВВП в четыре с лишним раза превышает средний по стране. Общий коэффициент рождаемости снизился здесь до 5,2 %, (ниже, чем в Петербурге), а естественный прирост населения сменился убылью (1,8 на 1000 жителей). Десять процентов женщин в Шанхае, судя по данным опроса, заявляют о том, что вообще не собираются иметь детей. В связи с этим народное собрание обсуждает вопрос о возможности некоторых послаблений: разрешения супругам, вступающим во второй брак, обзавестись ребенком даже в том случае, если каждый из них уже имеет одного ребенка от первого брака.

В целом, однако, в Китае по-прежнему озабочены не дефицитом трудовых ресурсов, а избыточной занятостью. Расчеты китайских экономистов показывают, что в связи со значительным ростом ВВП в абсолютном выражении темпы его увеличения будут постепенно снижаться, а значит, не так быстро будет расти и число новых рабочих мест. Сельское хозяйство КНР, где занято 50 % населения, но создается только 15,2 % ВВП страны, остается огромным резервуаром рабочей силы. В стране действуют административные ограничения на миграцию из села в город, однако миллионы сельских жителей в обход них все равно направляются в города.

Быстрое снижение рождаемости неизбежно повлечет за собой «старение» населения Китая. С данной проблемой уже столкнулись развитые страны мира, однако в Китае она будет иметь свою специфику. Значительная часть населения страны не обеспечена пенсиями, а традиционная система, при которой обеспечение стариков-родителей ложится на сына, в значительной степени разрушена «политикой одного ребенка». Вдобавок диспропорции в составе населения по полу вскоре вызовут рост численности одиноких людей. Китайские демографы предупреждают, что постепенно эти проблемы будут становиться все более острыми.

 

5.5. Индия: снова в поисках сбалансированного подхода

«Широкий» и «узкий» подходы к демографической политике, их друзья и враги. Демографическая политика Индии в последние четверть века представляет собой поиск оптимального пути между двумя полюсами, которые условно можно обозначить как «узкий» («чисто демографический») и «широкий» («социально-демографический») подходы. Для первого характерны постановка количественных целей в области снижения рождаемости, поощрение «передовиков» и административное давление на тех, кто не может или не хочет двигаться в заданном фарватере. Этот подход можно также с полным основанием можно назвать «жестким».

Для второго подхода характерны растворение собственно демографических целей в широком круге социальных и экологических задач; задание целевых ориентиров преимущественно в качественной форме; безусловный приоритет права индивида на сознательный информированный выбор репродуктивного поведения; принципиальный отказ от административного давления. Такой подход ставит во главу угла социальное развитие и улучшение качества здравоохранительных услуг, в том числе в сфере контрацепции и репродуктивной медицины. Он основан на предположении, что социальное развитие в сочетании с обеспечением населения необходимой контрацепцией и медицинскими услугами сами по себе достаточны для снижения рождаемости. Этот подход можно назвать «мягким», его активными сторонниками являются, в частности, индийские женские и правозащитные организации.

Поражение партии Индийский национальный конгресс ИНК на парламентских выборах 1977 г. было, безусловно, и поражением сторонников «жесткого подхода». В 1980 г. ИНК, возглавляемый И. Ганди, вернулся к власти, но теперь о возврате к «жесткому подходу» не было и речи. Демографическая политика правительства, скорее, продолжила курс, принятый коалицией Джаната парти в период ее недолгого пребывания у власти. Хотя перепись 1981 г. показала, что темпы роста численности населения (в 1,25 раза по сравнению с 1971 г.) остались прежними, реакция политической системы стала другой. Несмотря на то что интеллектуальная и планово-административная элита вновь била тревогу, правительство теперь действовало с большой оглядкой, и даже средства массовой информации умерили свой пыл.

На первый план стала выдвигаться концепция целостного подхода к экологическим, социальным и демографическим проблемам. При этом отношение к количественным целевым показателям стало более осторожным. Такой подход был во многом реакцией на негативный опыт 1970-х гг., когда ради выполнения показателей, установленных центральным правительством, региональные и местные органы власти прибегали к откровенному насилию.

Усилению позиций «широкого» подхода во многом способствовали и итоги Всемирной конференции по народонаселению и развитию, прошедшей в Каире в 1994 г. Само название конференции, включавшей, в отличие от двух предыдущих, слово «развитие», как и одобренная на конференции Программа действий, явно свидетельствовали о предпочтении такого подхода.

Это, однако, отнюдь не означало, что «узкий» подход был окончательно отправлен в лавку политических древностей. При всей гуманитарной привлекательности «широкого» похода у него есть и объективно слабые места. Отсутствие четких количественных ориентиров затрудняет контроль эффективности расходования денежных средств, осложняет оценку работы исполнителей. Кроме того, в любой стране всегда достаточно сторонников «простых» решений, считающих, что гордиевы узлы социальных проблем следует не распутывать, а разрубать.

Косвенно о борьбе различных тенденций в индийской демографической политике свидетельствует сама длительность разработки, обсуждения и принятия новой национальной политики в области населения, занявшая почти 10 лет. Такая политика была принята в 2000 г. и направлена на достижение следующих 12 целей:

1. Направить усилия на удовлетворение потребностей в базовых услугах в области репродуктивного здоровья и здоровья детей, их материальное и инфраструктурное обеспечение.

2. Сделать обязательным школьное обучение детей до 14 лет, уменьшить отсев из начальной и средней школы до 20 % или ниже как для мальчиков, так и для девочек.

3. Сократить коэффициент младенческой смертности до уровня менее 30 %.

4. Снизить материнскую смертность до уровня менее 100 человек на 100 тыс. живорожденных.

5. Обеспечить всеобщую иммунизацию детей от всех болезней, которые могут быть предотвращены с помощью вакцин.

6. Способствовать вступлению девушек в брак не ранее 18 лет, предпочтительно не ранее 20 лет.

7. Обеспечить, чтобы 80 % родов происходили в предназначенных для этого учреждениях и все роды принимались специально обученными людьми.

8. Обеспечить всеобщую доступность информации, консультирования и услуг в области регулирования рождаемости и контрацепции, предоставив при этом широкие возможности для их выбора.

9. Достичь стопроцентной регистрации рождений, смертей, браков и беременностей. Препятствовать распространению СПИДа и обеспечить координацию медицины болезней репродуктивного тракта, болезней, передающихся половым путем, и СПИД.

10. Предотвращать и контролировать распространение инфекционных болезней. Интегрировать индийские системы медицины в сферу репродуктивной медицины и детского здравоохранения.

11. Активно способствовать распространению представлений о малодетной семье как о социальной норме с тем, чтобы добиться снижения суммарного коэффициента рождаемости до уровня, соответствующего простому замещению поколений.

12. Осуществлять координацию с другими социальными программами с тем, чтобы сфокусировать на нуждах людей социальные программы в сфере семьи.

Как видно из перечня целей, рассматриваемый документ явно реализует «широкий» подход. Лишь три из двенадцати целей (шестая, восьмая и одиннадцатая) подчинены задаче снижения рождаемости, причем во всех трех случаях задачи сформулированы с явным акцентом на добровольный информированный выбор. Политика народонаселения Индии в ее официальной версии 2000 г. представляет собой скорее семейную, чем собственно демографическую, политику, напоминая этим (разумеется, со всеми необходимыми оговорками) семейную политику развитых европейских стран.

При всей важности принятого документа, принятого в Дели, не стоит упускать из виду и иных тенденций в демографической политики Индии. По мере того как провал «прямого наступления» на рождаемость в период чрезвычайного положения 1975–1977 гг. стал постепенно стираться из памяти, «жесткий подход» также начал привлекать к себе значительное число сторонников. Его популярность, например, велика среди многих представителей «среднего класса», а также высших и средних каст, опасающихся, что быстрый рост численности низших слоев электората приведет к перераспределению политической власти в стране. Элементы «жесткого подхода» наиболее сильно выражены в штатах северной и центральной Индии.

«Политика в области народонаселения штата Раджастхан», опубликованная в 1999 г., предусматривает, в частности, широкий круг мер, направленных на повышение роли женщин в обществе и в системе местного самоуправления (например, резервирование для них 30 % мест в выборных органах местной власти), а также расширение возможностей для получения женщинами образования. В то же время лица, имеющие более двух детей, лишаются права быть избранными на выборные должности в местные органы власти и замещать должности государственных служащих штата. Аналогичный запрет принят и в штате Мадхья-Прадеш. По некоторым данным, свыше половины людей, лишившихся в результате подобных запретов своих должностей, неграмотны либо имеют начальное образование; 75 % принадлежат к так называемым «регистрируемым кастам», в прошлом занимавшим низшие ступени в кастовой иерархии.

Предпринятая в 2003 г. попытка оспорить один из таких запретов в Верховном суде Индии не принесла успеха. Это, в свою очередь, породило новую волну протестов со стороны женских и правозащитных организаций, по мнению которых действия властей целого ряда штатов противоречат духу решений Каирской конференции и политике в области народонаселения, принятой центральным правительством страны.

Этнорегиональные и конфессиональные аспекты демографического развития. Для Индии характерны значительные региональные различия в уровне рождаемости (табл. 5.3). Они определяются как уровнем социально-экономического развития различных частей страны, так и культурными традициями, уходящими в глубь веков.

Рождаемость наиболее велика в ряде штатов северной и центральной Индии. Самой высокой рождаемостью отличаются четыре штата: Уттар-Прадеш – самый многонаселенный штат Индии, Бихар, Мадхья-Прадеш и Раджастхан. На территории этих четырех штатов проживает (по данным переписи 2001 г.) 35,6 % общей численности населения страны. В 1999–2001 гг. суммарный коэффициент рождаемости варьировался здесь в интервале от 4,0 (в штате Мадхья-Прадеш) до 4,7 в Уттар-Прадеш при среднем значении по стране 3,2. Противоположная ситуация сложилась в столичной союзной территории Дели и двух южноиндийских штатах – Керала и Тамилнаду (здесь в общей сложности проживает 10,5 % населения страны), где значения суммарного коэффициента рождаемости уже опустились ниже уровня простого замещения поколений, составляя, соответственно, 2,1, 1,8 и 2,0.

Таблица 5.3. Некоторые показатели социального и демографического развития крупных штатов Индии

Примечание. Штаты упорядочены по уровню рождаемости в 1999–2001 гг.

Источники: Census of India 2001. Population projections for India and states, pp. xvii. P. 13 // http://censusindia.net/Projection_Report.pdf; http://hdrc.undp.org.in/hds/HDFct/India/TrendsHDISelctdStates.htm; http://www.censusindia.net.

Статистический анализ свидетельствует, что между уровнем социального и экономического развития индийских регионов и их демографическими показателями существует тесная связь. Среднедушевой ВВП в таких многонаселенных штатах, как Бихар, Мадхья-Прадеш и Уттар-Прадеш, в 1,5–2 раза ниже, чем по стране в целом, что отрицательно сказывается на состоянии здравоохранения и образования, а отсюда – на показателях рождаемости и смертности. Коэффициент корреляции между суммарным коэффициентом рождаемости и индексом человеческого развития, рассчитанный по 15 крупным штатам Индии, составляет 0,768. В тех регионах, где выше уровень грамотности населения (в особенности, женщин), более низкие значения принимают и суммарный коэффициент рождаемости (рис. 5.7), и коэффициент младенческой смертности (табл. 5.4).

С социальными и экономическими факторами тесно переплетаются семейные традиции, имеющие существенные различия на севере и юге страны. Истоки сегодняшних региональных различий в уровне рождаемости лежат в древних пластах индийской истории. Географическое положение Индии таково, что в древние и средние века завоеватели, вторгаясь в нее, переправлялись через Инд, овладевали северной частью страны и лишь потом, насколько хватало сил, продвигались к югу полуострова. В результате южная часть Индии заметно отличается от северной по этнической, языковой и конфессиональной структуре, традициям и обычаям. До поры до времени эти различия не оказывали никакого воздействия на рождаемость, но в последние десятилетия неожиданно оказались актуальными в демографическом плане.

Рис. 5.7. Суммарный коэффициент рождаемости и уровень грамотности в 30 штатах и союзных территориях Индии

Таблица 5.4. Коэффициенты корреляции между уровнем грамотности населения, коэффициентом суммарной рождаемости и коэффициентом младенческой смертности в 30 штатах и союзных территориях Индии

Организация семьи в штатах северной и центральной Индии является преимущественно патрилокальной: после замужества женщина уходит в семью родителей своего супруга, часто проживающего в другой деревне, и оказывается изолированной от родительской семьи. Чтобы укрепить свой социальный статус, ей нужно создать собственную «группу поддержки» – родить как можно больше сыновей.

Кроме того, именно сыновья в условиях патрилокальной семьи являются ее основным человеческим капиталом и «пенсионным фондом».

Не удивительно, что перевес численности мужского населения над женским, давно характерный для Индии, на севере и в центре страны особенно велик. По данным переписи 2001 г., в целом по стране на 1000 мужчин приходилось 933 женщины, тогда как в штате Харьяна – 861, Уттар-Прадеш – 898, Мадхъя-Прадеш и Бихар – 919. Непосредственной причиной подобных диспропорций являются «двойные стандарты» в отношении здоровья мальчиков и девочек, а в последние время и методы сканирования пола плода и последующие селективные аборты.

К этому следует добавить, что на семейную жизнь многих народов северной и центральной Индии наложила существенный отпечаток система обычаев, ограничивающая повседневную жизнь женщины пределами ее домохозяйства. «Неправильное» поведение девушек и женщин негативно сказывается на социальном престиже всей семьи, а потому мужчины считают своим долгом ревностно следить за соблюдением установленных норм. Решающая роль в формировании репродуктивных планов в этом регионе принадлежит мужчинам.

На юге Индии женщины издавна обладали большей свободой и имели право наследовать имущество своих родителей. Среди народа малайяли, составляющего основное население штата Керала, на протяжении веков были сильны традиции матриархата, отсутствовал обычай вечного вдовства; около трети всех каст вели родство по материнской линии. В малаяльских княжествах даже престол раджи наследовал не его сын, а сын его сестры. До последней четверти XIX в. среди наяров (наиболее многочисленная из матрилинейных и матрилокальных каст) была распространена полиандрия, главным образом в братской форме: несколько братьев становились мужьями одной женщины. Матрилинейное наследование было распространено и среди другого южноиндийского народа – тамилов.

По данным на начало 1970-х гг., систему обычаев, ограничивающих жизнь женщины преимущественно домашним кругом, в южноиндийском штате Керала соблюдали 4,3 % женщин, в Тамилнаду, крупном штате юга Индии, – 4,9 %, то есть в 10 раз меньше, чем в Уттар-Прадеш, самом населенном штате страны (соответственно, 46,4 %). Среди женщин в штате Керала, по данным переписи 2001 г., грамотными были 87,7 %, тогда как в Уттар-Прадеш – только 43,5 %.

Традиционно более независимое положение женщин на юге Индии сочетается с более высоким уровнем социального развития южных штатов: Керала имеет самый высокий в Индии индекс человеческого развития (0,638 в 2001 г.), Тамилнаду стоит на третьем месте (0,531). В Керале и Тамилнаду – самая низкая среди крупных штатов Индии рождаемость, показатели которой уже в 1997 г. опустились ниже уровня простого замещения поколений. Кроме того, здесь иное, чем в Индии в целом, соотношение численностей полов: Керала является единственным крупным штатом Индии, где женщин больше, чем мужчин (на 1000 мужчин приходится 1058 женщин).

Различия между регионами Индии по уровню социально-экономического развития носят, как это часто бывает, устойчивый характер. На протяжении последних двух десятилетий положительная динамика была характерна для всех регионов, однако лидеры остались лидерами, а аутсайдеры – аутсайдерами.

Демографические проблемы Индии тесно переплетаются с политическими. Политическая система страны устроена таким образом, что представительство штата в парламенте прямо пропорционально численности жителей. Такая система, вполне отвечающая демократическим принципам, приводит, однако, к парадоксальному результату: параллельно со снижением рождаемости снижается и представительство штата в центральных органах законодательной власти. Штаты, рождаемость в которых остается высокой, напротив, получают больше возможностей влиять на распределение централизованных ресурсов между регионами. По оценкам экспертов, на 5 индийских штатов (Бихар, Уттар-Прадеш, Мадхъя-Прадеш, Раджастхан, Орисса), в которых, судя по результатам переписи 2001 г., проживало 39 % населения страны, придется 55 % прироста населения Индии в 1996–2016 гг. Вполне понятно, что это не вызывает восторга у властей штатов, в которых рождаемость снижается быстрее, а население растет медленнее. Звучат, в частности, предложения заморозить представительство в парламенте на уровне, определенном итогами переписи 1971 г., однако они, строго говоря, противоречат принципу «один человек – один голос».

Значительной политико-демографической проблемой современной Индии являются различия в темпах роста индуистского большинства и мусульманского меньшинства страны.

Рождаемость среди мусульман выше, чем у индуистов, и это приводит к тому, что доля приверженцев индуизма в общей численности страны сокращается (табл. 5.5). Остроту проблеме придает не столько сама разница в темпах роста населения, не столь уж существенная для огромного индуистского большинства, сколько общая напряженность в отношениях двух общин, доходящая до кровавых столкновений с сотнями погибших (вспомним трагические события 2002 г. вокруг строительства храма в Айодхье). Играет свою роль и военно-политическое противостояние Индии и мусульманского Пакистана, трижды (в 1947, 1965 и 1971 гг.) переходившее в открытый военный конфликт.

Таблица 5.5. Распределение населения Индии по религиозной принадлежности в 1951–2001 гг. (по данным переписей населения), %

* В том числе буддисты 0,78 % и джайны 0,41 %.

Источники: Mistry M. Role of Religion in Fertility and Family Planning Among Muslims in India // Indian Journal of Secularism. 1999 / 3(2). July—Sept. Pp. 1–33; http://www.hsph.harvard.edu/Organizations/healthnet/SAsia/suchana/1299/h033.html; http://www.censusindia.net.

В сложившемся контексте любые действия в сфере демографической политики рассматриваются с точки зрения их соответствия интересам тех или иных конфессиональных групп. Необходимость жесткого подхода в штате Уттар-Прадеш, где проживает значительная часть мусульман Индии, обосновывается националистически настроенными индийскими политиками тем, что «некоторые группы населения» рассчитывают благодаря росту своей численности рано или поздно прийти к власти. Их оппоненты, причем не только мусульмане, считают, что острие подобного подхода направлено против религиозных меньшинств.

Результаты демографической политики. Индийские средства массовой информации часто с грустью, а иногда и с сарказмом задают один и тот же вопрос: «Почему Индия, первой в мире начав осуществление демографической политики, добилась на этом поприще столь скромных результатов?». Цели демографической политики Индии действительно часто оставались не выполненными (табл. 5.6), а ее результаты – не столь впечатляющими, как в КНР. Но считать индийскую демографическую политику цепью сплошных неудач было бы явно неверным. Разделить влияние демографической политики и общего социально-экономического развития всегда трудно. Тем не менее, статистический анализ приводит к выводу, что демографическая политика в Индии принесла свои положительные результаты.

Рассмотрим, например, рис. 5.8. На нем хорошо видно, что Индия явно выпадает из общей закономерности: она имеет более низкий уровень рождаемости, чем можно было бы ожидать при образовательном уровне ее населения. Можно предположить, что этот эффект в значительной мере связан с демографической политикой, проводившейся в стране на протяжении почти полувека. Р. Верма, один из ведущих индийских экспертов в данной области, замечает в этой в связи, что уже снятие табу на обсуждение проблем контрацепции было в свое время значительным достижением.

Таблица 5.6. Некоторые целевые показатели и результаты демографической политики Индии

Примечания: 1. Знак «…» означает, что показатель не планировался. 2. В 1980 г. индицировался коэффициентом нетто-воспроизводства населения, равным 1.

Источники: Reddy P. H. Population policy choices in India. Social change. Sept. – Dec. 1994. 24; 2006 World Population Data Sheet // http://www.prb.org.

Рис. 5.8. Суммарный коэффициент рождаемости и индекс образования в странах со средним уровнем развития

Регрессионный анализ данных о 75 развивающихся странах (аппроксимация экспоненциальной функцией; R 2 = 0,649) приводит практически к тем же выводам. Если бы рождаемость в Индии подчинялась средней по совокупности рассматриваемых стран закономерности, то при ее среднедушевом ВВП значения суммарного коэффициента рождаемости должны были бы составлять 3,8, а не 3,1, как это имеет место в действительности.

Наконец, не стоит забывать о южноиндийских штатах Керала и Тамилнаду, общая численность населения которых составляла, по данным переписи 2001 г., 94,2 млн человек. Здесь цель снижения рождаемости до уровня простого замещения поколений оказалась даже перевыполненной. Известный индийский экономист, лауреат Нобелевской премии Амартья Сен, считает эти штаты примером успеха такого подхода к демографической политике, при котором во главу угла ставится сотрудничество, а не жесткое административное давление.

Почему Индия – не Китай. Закономерно возникает вопрос о том, почему, несмотря на схожие экономико-демографические проблемы, демографическое развитие Индии и КНР во второй половине ХХ в. оказалось столь различным. Представляет интерес и другой вопрос: почему те методы демографической политики, которые успешно применялись в Китае, «не проходили» в Индии.

Можно, разумеется, попытаться решить эту задачу, обратившись к статистическим данным, которые показывают, что Китаю удалось достичь больших успехов в экономическом росте, здравоохранении и образовании населения (табл. 5.7). Однако это не все объясняет. Разницей в значениях показателей социально-экономического развития не объяснить, например, причины различной реакции населения двух стран на методы административного давления при проведении демографической политики. Обратимся поэтому к особенностям политических и культурных институтов двух стран.

Лидеры Индийского национального конгресса – партии, которая привела Индию к независимости, всегда с осторожностью относились к методам «революционного насилия», предпочитая им кампании гражданского неповиновения. Победа китайских коммунистов в 1949 г., напротив, была результатом длительной и кровопролитной гражданской войны и борьбы с иностранной оккупацией.

Таблица 5.7. Некоторые показатели социально-экономического развития Китая и Индии

Источники: Human Development Report 2006; 2006 World Population Data Sheet.

Для политической системы Индии характерна реальная многопартийность. Несмотря на особую роль в индийской истории, ИНК и его политический преемник – партия ИНК(И) никогда не располагали монополией на власть, иногда проигрывая выборы на общеиндийском и еще чаще на региональном уровне. Подобное устройство политической системы страны позволило населению на выборах 1977 г. выразить свое несогласие с методами демографической политики, использовавшимися в период чрезвычайного положения 1975–1977 гг. В Китае политическая система устроена, как известно, совсем иным образом, и ведущая роль КПК закреплена в преамбуле Конституции КНР.

«Вертикаль власти» в Китае очень сильна. В Индии отношения между властями различных уровней носят иной характер. Центральное правительство может формировать одна партия (или коалиция), а правительство штата – другая. Местные политики, подыгрывая «своему» электорату, часто действуют в диссонанс с политикой центра. Представители неправительственных организаций открыто и весьма громогласно (в том числе на демонстрациях) заявляют о своем несогласии с теми или иными подходами к демографической политике и с методами ее реализации.

Причудливое сочетание местных установлений и методов, заимствованных у Запада, иногда приобретает анекдотические формы. В штате Мадхья-Прадеш руководительница одного из местных органов власти, лишенная должности за превышение «нормы детности», сумела доказать в суде, что причиной ее незапланированной беременности был дефектный кондом, полученный в государственном медицинском центре, и была восстановлена в должности. Судебный прецедент был создан, и им решили воспользоваться еще 510 сарпанчей (глав органов деревенского самоуправления), лишенных власти за то же «прегрешение». Мозаичность индийской политической системы создает своеобразную систему «сдержек и противовесов». Она, с одной стороны, замедляет ход реализации демографической политики, а с другой – ограничивает ее определенным коридором, безнаказанно выйти за пределы которого не может ни одна ветвь власти.

Различны и системы взаимоотношений между властью и населением. Ни для Китая, ни для Индии не характерна западная концепция privacy, резко ограничивающая область легитимного вмешательства правительства в сферу частной жизни граждан. Однако в Индии повседневный быт регулируется системой многовековых обычаев, тесно переплетенных с религией. Определенную степень лояльности к этим обычаям в условиях политического плюрализма вынуждена проявлять любая власть.

В Китае меры государства по ограничению рождаемости не вызывают восторга в каждой отдельно взятой семье, но само право государства регулировать баланс между населением и средствами производства с помощью административных методов не подвергается населением сомнению. Здесь накоплен богатый опыт мобилизационных кампаний, и демографическая политика – одна из них. Для Индии подобные методы политической мобилизации не характерны.

И Китай, и Индия являются многонациональными странами. Однако в КНР китайцы (хань) составляют подавляющее большинство (91,6 %, по переписи 2000 г.) населения. Религия не играет значительной роли в политической и повседневной жизни.

Этническая, языковая и религиозная структура населения Индии, напротив, является одной из самых сложных в мире. В стране наряду с хинди, признанным государственным языком всей страны, еще 17 языков имеют статус официальных в отдельных штатах и на союзных территориях. Представители одного народа часто придерживаются различных религий. Отношения между индуистской, мусульманской и сикхской общинами весьма напряженны. В ряде регионов (Кашмире, Пенджабе, а также в северо-восточной части Индии) сепаратистские силы обладают значительным влиянием, и целостность страны постоянно подвергается испытаниям на прочность. В этих условиях любые силовые воздействия «сверху», «из центра» всегда взрывоопасны и требуют большой осмотрительности. Не удивительно, что после выборов 1977 г. руководители Индии «пожертвовали» агрессивной демографической политикой ради сохранения политической стабильности в государстве и перешли к менее рискованным методам достижения целей в области народонаселения.

 

5.6. Теории демографического развития: азиатская проверка

Процесс демографического развития двух азиатских гигантов в последние полстолетия был, среди прочего, и «проверкой на прочность» ряда влиятельных теорий народонаселения. Это была проверка жизнью и чтобы подвести ее итоги, необходимо рассмотреть взаимодействие различных сторон социальной действительности: демографического поведения населения, политической практики его регулирования, их идеологического и научно-теоретического представления. При этом мы уделим основное внимание трем демографическим теориям: марксистским «законам народонаселения», неомальтузианской доктрине и теории демографического перехода.

Мальтус и неомальтузианство. Мальтузианская и неомальтузианская доктрины на протяжении всей истории их существования не испытывали недостатка как в фанатичных приверженцах, так и в яростных противниках. В советском обществоведении отношение к этим доктринам было резко отрицательным, назвать ученого мальтузианцем значило навесить на него опасный политический ярлык. С середины 1980-х гг. борьба с мальтузианством перестала быть частью официальной идеологии. Появилась возможность свободного обсуждения роли мальтузианских концепций в истории демографической и экономической мысли. Поскольку мальтузианская и неомальтузианская доктрины оказывали значительное влияние на споры вокруг демографической политики Индии и Китая, необходимо сказать об этих доктринах хотя бы несколько слов.

Английский священник, экономист и демограф Томас Мальтус (1776–1834) полагал, что темпы роста численности населения определяются борьбой двух противоположных начал. Одним из них является наличие «великого и тесно связанного с человеческой природой закона, действовавшего неизменно со времени происхождения обществ. Закон этот состоит в проявляющемся во всех живых существах постоянном стремлении размножаться быстрее, чем это допускается находящимся в их распоряжении количеством пищи». Этому «великому закону» противостоит совокупность препятствий, задерживающих размножение населения. Их Мальтус подразделял на разрушительные и предупредительные. К первым он относил крайнюю бедность, дурное питание детей, нездоровые жизненные условия больших городов, войну, эпидемии, голод. Среди вторых особое значение придавал «нравственному обузданию», под которым понимал «воздержание от супружества, налагаемое на себя кем-либо вследствие благоразумных побуждений и сопровождаемое строго нравственным поведением».

По мнению Мальтуса, обществу остается лишь выбирать, какое из препятствий является меньшим злом, а здесь двух мнений быть не может: «Если возрастание народонаселения неизбежно должно быть сдержано каким-либо препятствием, то пусть лучше таковым окажется благоразумная предусмотрительность относительно затруднений, порождаемых содержанием семьи, чем действие нищеты и страданий». Отсюда следовал практический вывод: «необходимо настаивать на распространении той истины, что долг человека состоит не в размножении породы, а в размножении всеми возможными способами счастья и добродетели, и что если человек не имеет основательной надежды на достижение этой цели, то природа вовсе не предписывает ему оставлять после себя потомство».

Мальтус считал, что пускать события на самотек далее нельзя и, следовательно, необходима активная политика. Подобная политика должна, по мнению Мальтуса, включать не только пропаганду «нравственного обуздания», но и отказ от «признания за бедными воображаемого права содержаться на общественный счет».

Концепция Мальтуса сразу же после выхода его сочинения оказалась предметом яростной политико-идеологической борьбы. Идеи Мальтуса явно относились к правому краю политического спектра. Англиканский священник был очевидным противником улучшения общества путем более справедливого перераспределения доходов: он не считал малоимущее большинство жертвой несправедливого общественного строя, а, напротив, предлагал разъяснять народу, «что его участь не может быть заметно улучшена переменой правительства, так как это улучшение зависит от его собственного трудолюбия и благоразумия». Не удивительно, что работы Мальтуса подвергались яростной критике сторонниками социалистических и коммунистических идей. Кроме того, мальтузианская, а впоследствии и неомальтузианские доктрины вступали в явное противоречие с библейским «плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю» и содержали в себе призыв вмешаться в данный свыше порядок вещей. Поэтому к данным концепциям весьма негативно отнеслась католическая церковь.

Неомальтузианство второй половины ХХ в. было «исправленным и дополненным» изданием доктрины Мальтуса. Неомальтузианские концепции, как и учение Мальтуса, являются алармистскими и предрекают миру скорую катастрофу в случае, если правительства не начнут проводить верную (с точки зрения неомальтузианцев) политику. Одна из наиболее известных неомальтузианских работ второй половины ХХ столетия, написанная П. Эрлихом, носит название «Бомба народонаселения», недвусмысленно намекая на сходство возможных последствий демографического и ядерного взрывов. Если Мальтус обращал главное внимание на грядущий продовольственный кризис, то для неомальтузианства характерен более широкий спектр мрачных пророчеств – от грядущего изменения климата до военных конфликтов. Впрочем, они, как и Мальтус, главную причину всех нынешних и возможных в будущем несчастий видят в быстром росте населения и неспособности правительств должным образом на это реагировать.

Прогнозы грядущих катастроф являются непременным элементом пропаганды неомальтузианских идей. Однако такие прогнозы, привлекая всеобщее внимание, становятся в то же время обоюдоострым психологическим оружием. Многие мрачные предсказания неомальтузианцев (например, о том, что в результате массового голода к концу ХХ столетия произойдет снижение средней продолжительности жизни населения Земли) не сбываются, а это вызывает неизбежные в подобных случаях издевки и рассеивает атмосферу гипнотического сеанса, столь необходимую для успешного «зомбирования» внимающей публики.

В 1980 г. один из наиболее известных неомальтузианцев, американский эколог П. Эрлих, и американский экономист Дж. Саймон, известный противник неомальтузианства, заключили пари. Эрлих мрачно предрекал грядущее удорожание природных ресурсов; Саймон с присущим ему оптимизмом утверждал, что они неисчерпаемы. Было решено, что если стоимость тысячедолларовой «корзины» из 5 металлов: меди, олова, никеля, хрома и вольфрама – к 1990 г. даже после исключения поправки на общую инфляцию вырастет в цене, то Саймон выплатит Эрлиху соответствующую разницу, в противном случае платить придется Эрлиху. Оказалось, что к 1990 г. металлы подешевели столь заметно, что Саймон смог бы выиграть даже в том случае, если бы пари не предусматривало поправку на инфляцию. Эрлих честно выплатил соответствующую сумму, но, разумеется, не признал своего идейного поражения.

Идея заключить еще одно пари разбилась о споры о том, какие индикаторы лучше отражают развитие человечества. Эрлих предлагал спорить на индикаторы экологического загрязнения, Саймон – на показатели средней продолжительности жизни и среднедушевых доходов.

Необходимо также подчеркнуть, что между доктринами Мальтуса и современных неомальтузианцев существует одно весьма существенное различие. Мальтус, говоря языком современной российской политики, был правым либералом. Он считал, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, и выступал за сокращение социальных обязательств государства, но по-своему уважал свободу личности и никогда не призывал к организованному хирургическому насилию государства или введению штрафов за рождение лишних детей. В отличие от него неомальтузианцы менее разборчивы в средствах и часто приветствуют подобные методы или относятся к ним с сочувствием.

На протяжении всей второй половины ХХ в. сторонники неомальтузианства были особенно сильны в США. «Звездным часом» неомальтузианцев, о котором они до сих пор вспоминают с ностальгией, были 1970-е гг. К этому периоду относится, в частности, известный меморандум NSSM20 Cовета национальный безопасности США, разработанный под руководством Генри Киссинджера в 1974 г. и рассекреченный в 1989 г. В меморандуме говорилось о том, что быстрый рост населения мира создает для США политические проблемы и даже угрожает их национальной безопасности. По мнению авторов меморандума, США должны сыграть ведущую роль в резкой интенсификации программ, направленных на замедление темпов роста населения развивающихся стран.

В середине 1980-х гг. неомальтузианство в США натолкнулось, однако, на другую набирающую силу тенденцию американской общественной жизни – религиозный консерватизм. Введенные администрацией Р. Рейгана ограничения на финансирование из правительственных фондов США международных программ контроля над рождаемостью (так называемая политика Мехико) стали безусловным поражением неомальтузианцев и победой американских консерваторов. В последующие годы борьба между двумя этими направлениями, каждое из которых обладает в США мощной финансовой базой, шла с переменным успехом. Эта борьба в значительной степени переплетается с конфронтацией противников и сторонников запрета абортов, которая в последние годы приобретает в США все более ожесточенный характер (подробнее см. главу 4).

Марксизм против неомальтузианства: борьба на азиатской площадке. На демографическую политику Китая и Индии несомненное воздействие оказывал не прекращавшийся на протяжении первых послевоенных десятилетий спор между советским обществоведением и неомальтузианством. В эпицентре этого спора, как уже говорилось, находился вопрос о том, «с какого конца» – социально-экономического или демографического – следует браться за решение проблем развивающихся стран.

Тезис советских идеологов, согласно которому быстрый рост населения в ходе построения социализма является благом, а не проблемой, не был чисто умозрительным. В известной степени он исходил из опыта советской индустриализации, в ходе которой рождаемость и без демографической политики снижалась быстрыми темпами, а экономике грозило скорее окончательное запустение села, чем аграрное перенаселение.

В первые годы существования КНР китайская трактовка демографических аспектов построения социализма была весьма близка к советской. Руководители КНР, однако, довольно скоро пришли к выводу, что советские рецепты решения проблем народонаселения на китайской почве могут и не сработать. В результате политика контроля над рождаемостью постепенно становилась все жестче.

В то же время отказ от официально провозглашенных идеологических догматов был политически неудобен, и их было решено сохранить. Когда в 1957 г. Ма Иньчу, ректор Пекинского университета, высказался довольно откровенно: «Если мы не попытаемся решить проблему народонаселения как можно скорее, все то добро, которое мы сделали для крестьян, неизбежно перейдет в разочарование и неудовлетворение», его решили идеологически одернуть. «Почтенный доктор Ма всегда заявлял о своем отличии от Мальтуса, – писал в газете «Гуанмин жибао» его оппонент. – И мы искренне надеемся, что он не мальтузианец. Однако в своем шедевре “Новая теория населения” почтенный доктор Ма фактически распространяет взгляды Мальтуса. И это действительно заслуживает сожаления».

Период демографической истории КНР с 1970 по 1977 гг. характеризуется весьма непростыми отношениями между идеологией и реальной демографической политикой КНР. Решение демографической проблемы в КНР, причем весьма успешное, шло в эти годы в полном соответствии с мальтузианскими рецептами, но сопровождалось официальными заявлениями о том, что «проблема заключается не в численности населения, а в угнетенности народа». Однако вскоре ситуация вновь изменилась. Снижение рождаемости в период рыночных преобразований в КНР является, по мнению большинства экспертов, следствием, с одной стороны, быстрого социально-экономического развития и, с другой – жесткого контроля над рождаемостью. Официальная концепция китайского руководства также состоит в необходимости согласованного регулирования как экономического, так и демографического воспроизводства.

В Индии, интеллектуальная элита которой была хорошо знакома с британской политической и научной мыслью, мальтузианская доктрина всегда находила как своих почитателей, так и непримиримых оппонентов. В целом политика индийского правительства в области народонаселения никогда не была чисто марксистской или чисто мальтузианской.

Наиболее последовательной попыткой воплотить в жизнь мальтузианскую доктрину можно считать действия индийского правительства в период чрезвычайного положения 1975–1977 гг. Однако она закончилась очевидной неудачей. В настоящее время власти исходят из того, что для снижения рождаемости необходимо как решение общесоциальных задач (например, повышение образовательного уровня населения и изменение роли женщин в семье), так и принятие мер, относящихся к собственно демографической политике (обучение населения методам эффективной контрацепции, снабжение эффективными контрацептивами и т. д.). Такой поход, как и в Китае, означает совместное регулирование экономического и демографического воспроизводства, хотя и осуществляется на основе принципиально иных социально-политических технологий.

Таким образом, решить демографические проблемы Индии и Китая исключительно на марксистской или только на мальтузианской основе оказалось практически невозможным. Обе конкурирующие концепции высвечивали отдельные грани вопроса, позволяли достаточно точно интерпретировать определенные классы ситуаций, однако роль универсального ключа к решению демографических проблем двух азиатских гигантов выполнить не могли.

Дилемма «социально-экономическое развитие или демографическая политика» постепенно переходила из практической в чисто идеологическую плоскость, а затем утратила первостепенное идеологическое значение. Хотя на Всемирной конференции по народонаселению в Бухаресте (1974 г.) эта дилемма по-прежнему оставалась центральной, демографическая политика и в Китае, и в Индии к тому времени уже набрала полный ход. Оба государства пришли к осознанию того, что демографическая политика – необходимое дополнение к социально-экономической. В реальной политической практике обоих азиатских гигантов вопрос более не лежал в плоскости «или – или». Действительная проблема состояла в том, чтобы определить, какие методы проведения демографической политики наиболее эффективны и каким образом можно совместить «национальные интересы» в сфере народонаселения с желаниями и помыслами отдельного человека.

Изменение «линии водораздела» в глобальной полемике по проблемам народонаселения проявилось и в позиции США на Всемирной конференции в Мехико (1984 г.). США заявили тогда о своем отказе участвовать в финансировании программ, связанных с использованием принудительных абортов и стерилизаций. «Позиция США, – замечает в этой связи Л. Ласон, – радикально отличалась от занимаемой ими в 1974 году. [Теперь] они доказывали, что рост населения сам по себе является нейтральным феноменом, а слаборазвитость – следствием излишней экономической централизации, которая приводит к наложению искусственных ограничений на функционирование рынка». Такой подход, будучи направлен своим острием против советской концепции «социалистического пути развития», явно свидетельствовал и об отсутствии у республиканской администрации США симпатий к мальтузианству. С началом советской перестройки борьба марксистской и мальтузианской концепций в еще большей степени потеряла свою политическую злободневность. На первый план теперь выдвигался вопрос о соотношении демографических интересов общества и репродуктивных прав индивида.

Закономерно возникает вопрос о том, чем вызвана подобная судьба двух «больших идей» демографической теории – марксистской и мальтузианской. На мой взгляд, ее определили две основные причины.

Во-первых, сторонники обеих концепций формулировали свои тезисы в излишне универсальной форме, претендуя на их применимость в любой географической и институциональной среде. Для опровержения таких утверждений, как известно из логики, достаточно даже одного противоречащего им случая. История же в рассматриваемый нами период генерировала их один за другим.

Выяснилось, что экономика обладает весьма значительной способностью адаптироваться к высоким темпам роста населения. Именно в эпоху демографического взрыва в развивающихся странах возникли такие принципиально новые экономические феномены, как неформальный сектор и дуальная экономика. Первый из них обеспечил занятость и минимальные средства к существованию сотням миллионов людей из обездоленных слоев населения. Вторая позволила странам, где численность неграмотных все еще исчисляется десятками миллионов, создавать высокотехнологические продукты и осваивать космос.

Статистические данные показали, что рождаемость быстрее снижалась в тех регионах Индии и Китая, где социальное и экономическое развитие шло более успешно. На коротких отрезках времени (в Китае – 1970–1978 гг., в Индии – 1975–1977 гг.) попытки снизить рождаемость исключительно методами демографической политики оказывались успешными, но довольно быстро упирались в политические и экономические ограничения, после чего политическая практика вновь возвращалась к наступлению на проблему с двух сторон – социально-экономической и демографической. В то же время не оправдали себя и упования исключительно на силу социально-экономического развития. Пример Китая и Индии показал, что демографическая политика имеет самостоятельное значение и существенно ускоряет решение проблем слаборазвитости.

Во-вторых, дискуссии о том, что является «самым главным» в истории – «народонаселение» или «способ производства», – оказались непродуктивными, поскольку не уделяли должного внимания анализу синергетических эффектов. В основу дискуссии неявно закладывалось излишне упрощенное представление о структуре причинно-следственных связей между экономическими, демографическими, культурными, политическими и другими переменными. Роль трех последних «по умолчанию» признавалась малосущественной и на этом основании исключалась из рассмотрения.

Между тем эластичность демографических переменных к экономическим воздействиям (как, впрочем, и обратный процесс) в значительной степени определялась значениями культурных и политических переменных, иными словами, институциональным контекстом. Последний также не был чем-то застывшим и, в свою очередь, изменялся под воздействием различных социальных сил. Таким образом, демографическое развитие определялось гораздо более сложными и менее стабильными взаимодействиями, чем это представлялось в XVIII–XIX вв., когда Т. Мальтус и К. Маркс формулировали свои «законы народонаселения».

В конечном счете успех или неудача тех или иных мер определялись не столько их соответствием «марксистским» или «мальтузианским» принципам и рецептам, сколько искусством политиков, их умением или неспособностью предугадать возможную реакцию населения. Последняя же в значительной степени определялась состоянием институциональной среды, начиная от политического устройства государства и заканчивая отношениями доминирования – подчинения в рамках производственного коллектива, деревенской общины и отдельно взятой семьи.

Азиатская модернизация, рождаемость и свобода. Несколько иными оказались итоги исторической «проверки» на азиатском материале другой масштабной демографической концепции – теории демографического перехода. Некоторые ее ключевые идеи были сформулированы французским демографом и политическим деятелем Адольфом Ландри (1874–1956) и американским демографом У. Томпсоном еще в период между двумя мировыми войнами.

В своей классической версии эта теория сложилась в середине 40-х гг. прошлого века в США и включала следующие положения:

1. Причиной демографического перехода в конечном счете является более общий исторический процесс – модернизация, которая представляет собой переход от малоподвижного «традиционного» общества, где человеческая индивидуальность растворена в социальной группе, к динамичному современному обществу с присущим ему индивидуализмом, стремлением к экономической эффективности и рациональностью, пронизывающей все сферы жизни.

2. Рождаемость в традиционном обществе не является «рациональной», поскольку индивид руководствуется в своем поведении не соображениями личной экономической выгоды, а требованиями религии и общинной морали. Высокий уровень рождаемости в традиционном обществе определяется системой религиозных, юридических, семейных и бытовых норм, обычаев и запретов, построенной таким образом, чтобы не допускать вымирания населения в условиях высокой смертности. Незначительные масштабы контрацепции не могут рассматриваться как первопричина высокой рождаемости в традиционном обществе, ибо являются следствием господствующей в таком обществе системы норм. Методы контрацепции и прерывания беременности были известны с древних времен, но их применение блокировалось существующей системой норм и обычаев.

3. Снижение рождаемости – результат того, что в ходе модернизации происходит перенастройка целей социальной системы. Если до модернизации эта система была нацелена на выживание группы, то теперь – на развитие и повышение благосостояния индивидуума. Ранее поведение индивида контролировалось системой моральных и религиозных норм и обычаев, строго соблюдаемых группой, теперь – рациональным выбором индивида, который стремится повысить экономическую эффективность своей деятельности. Снижению рождаемости способствуют рост индивидуализма, повышение материальных и культурных запросов в ходе урбанизации, анонимность городской жизни, облегчающая отказ от устаревших «табу», налагаемых традиционным обществом.

4. Демографический переход начинается со снижения смертности. Оно происходит вследствие повышения уровня жизни, прогресса медицины, улучшения санитарного состояния общества, которые влечет за собой модернизация. Уровень смертности быстро снижается вслед за улучшением условий жизни. Для снижения же рождаемости необходима перестройка всей системы нормативной регуляции общества. Поскольку такая система (религиозные нормы, семейные обычаи и т. д.) является крайне инертной, снижение рождаемости начинается позже, чем снижение смертности.

5. Демографический переход является универсальным процессом, охватывающим весь мир.

В ходе демографического развития Индии и Китая во второй половине ХХ в. ряд положений теории демографического перехода подтвердился. Снижение рождаемости затронуло оба государства, при этом, в полном соответствии с утверждениями «отцов» данной теории, произошло только после того, как начала снижаться смертность. В то же время соотношение между процессами модернизации, изменениями в институциональном контроле репродуктивного поведения личности и снижением рождаемости оказалось отнюдь не таким, как это первоначально предполагала теория демографического перехода.

Одной из стержневых идей этой теории в ее «классической» версии являлся вывод о вполне определенном и универсальном для всего человечества характере взаимодействия между модернизацией, свободой и снижением рождаемости. Предполагалось, что модернизация освобождает индивида от контроля за его поведением со стороны таких институтов общества, как государство, церковь, община и семья. «Освобожденный» индивид начинает действовать рационально, а не под воздействием традиционных стереотипов, навязанных ему этими институтами. При этом, поскольку в результате модернизации иметь много детей становится нерациональным, рождаемость снижается.

Подобная трактовка взаимосвязей между модернизацией, институциональным контролем и рождаемостью для стран Запада и России оказалась близкой к истине. Ослабление контроля за поведением индивида в сферах репродукции и сексуальных отношений в странах Запада и России не вызывает сомнений. Уменьшилось (в США в меньшей, в Европе – в большей степени) и влияние религии на эту сферу. Однако, как показал ход событий в Индии и Китае, западный (как, впрочем, и российский) вариант взаимосвязей между модернизацией, изменениями в характере институционального контроля и снижением рождаемости отнюдь не универсален. В двух крупнейших азиатских странах, прежде всего в Китае, модернизация сопровождалась не ослаблением, а, напротив, усилением институционального контроля над рождаемостью.

На протяжении многих веков государство в странах Востока облагало семьи и общины налогами, рекрутировало воинов, принуждало к участию в общественных работах, но никогда не определяло предельное число детей, которое дозволено иметь подданному, и не слишком интересовалось, в каком возрасте он вступает в первый брак. В ходе модернизации ситуация изменилась. Если раньше институциональный контроль над сферами репродукции и сексуальности осуществляли семья, община, религия, то теперь над ними был надстроен еще один этаж – государственный. Это изменение наиболее рельефно обозначилось в Китае, но его не избежала и Индия.

Кроме того, в отличие от Европы, где роль деревенской общины в регулировании рождаемости практически сошла на «нет», в Азии она продолжала и продолжает оставаться значительной. Правда, модернизационные процессы придали институциональному контролю, осуществляемому общиной, своеобразные черты. Если раньше община была «стражем» норм многодетности, то теперь государство пытается использовать ее потенциал для снижения рождаемости.

В Китае планы рождаемости принимались на собраниях малых групп из 10–20 человек, созданных на производстве или по месту жительства, а затем контролировались этими группами в рамках процессов «революционной критики и самокритики». В Индии программы штатов в области народонаселения делегируют значительный объем прав и обязанностей на местный уровень. Предусмотрено предоставление специальных грантов панчайятам (деревенским органам власти), достигшим наибольших успехов в реализации программ репродуктивного здоровья. По мнению ряда экспертов, подобный стимул небезопасен, ибо может подтолкнуть местные власти к оказанию давления на отдельные семьи с целью побудить их отказаться от «лишних» рождений. Административно направляемое снижение рождаемости под неусыпным оком государства и присмотром традиционной общины явно представляет собой нечто прямо противоположное «классической» версии теории демографического перехода.

Идеология, наука и политика в играх на демографическом поле. Проверку на азиатском материале не выдержали, таким образом, прежде всего те компоненты рассмотренных теорий, которые были: а) наиболее идеологизированы и б) претендовали на пространственно-временную универсальность предлагаемого ими теоретического объяснения. Чтобы разобраться в причинах провала демографического универсализма на азиатской почве, необходимо рассмотреть взаимоотношения между демографическим развитием, его отражениями в науке и идеологии и, наконец, практикой политического регулирования демографических процессов. Напомним предварительно о некоторых свойствах перечисленных феноменов социальной жизни, связанных с их большей или меньшей динамичностью.

Демографическое развитие является частью более сложной системы социальных отношений. Структура взаимосвязей в такой системе динамична; коэффициенты, характеризующие эластичность демографических переменных к различным административным, экономическим и другим воздействиям, быстро меняют свои значения во времени и широко варьируются в географическом пространстве.

Научная теория должна быть построена так, чтобы адекватно отражать изменчивость связей демографического развития с другими элементами социальной системы во времени и вариативность этих связей в пространстве. Если выясняется, что «старые» теории не позволяют это сделать, то возникает потребность в новой теории, лучше объясняющей закономерности функционирования объекта исследования – такова логика науки.

Идеология в значительной степени «переплетена» с социальными науками и постоянно заявляет о своей «научности», однако в действительности выполняет ряд функций, отличающих ее от науки. В частности, она является средством консолидации социума, его политической мобилизации на решение определенных задач, а также оправдывает тот или иной способ организации общества, позволяя сохранять существующий уклад жизни без широкомасштабного применения насилия.

Идеология менее динамична, чем наука. Смена научной парадигмы в подавляющем большинстве случаев означает «революцию в головах» немногочисленной группы ученых в отдельной отрасли знания. Смена же идеологической парадигмы означает «революцию в головах» десятков миллионов людей, что всегда несет в себе системные риски для общества. Политики обычно хорошо это понимают и, если они не революционеры и не радикалы, стремятся избегать идеологических «разворотов» на 180 градусов. В то же время они всегда хорошо чувствуют различия между реальностью и ее идеологическим отражением. Расхождения между идеологическими принципами политики и реальной практикой ее осуществления представляют собой скорее правило, чем исключение, хотя, безусловно, такие расхождения не могут выходить за определенные пределы.

Начало исторического периода, рассматриваемого в настоящей главе, было временем, когда планета как минимум трижды – во время войны в Корее, кризиса вокруг Западного Берлина и Карибского кризиса – вплотную подходила к грани третьей мировой войны. В этих условиях идеология буквально душила в своих объятиях социальные науки, диктуя им свои «правила игры».

Идеология, среди прочего, представляет собой инструмент воздействия на массовое сознание. Поэтому для нее чрезвычайно удобно, когда наука (или то, что именуется таковой) формулирует свои утверждения в простой и понятной массам форме. Желательно, например, чтобы подобные утверждения включали не более двух-трех переменных. С этой точки зрения, «теоретическое» положение советских обществоведов 1950-х гг. о том, что «способ производства» определяет уровни рождаемости и смертности, представлено в идеальной для идеологической работы форме. В то же время данное утверждение является научно неточным и требует массы оговорок и дополнений, обязательных с точки зрения науки, но бесполезных и даже вредных с точки зрения идеологии. К тому же классу суждений относится и тождество «модернизация = снижение рождаемости = свобода», никогда не озвученное в столь плакатной форме, но с очевидностью вытекавшее из теории демографического перехода в ее «классической версии».

Следует также отметить, что обе враждовавшие идеологии – советская и западная – преподносили «свой» путь развития как наилучший и единственно верный и, в более или менее жесткой форме, навязывали эту точку зрения развивающимся странам. При таком подходе географические, этнические и культурные особенности страны, которой адресовались рекомендации, отбрасывались как некая малосущественная для политической жизни «лирика».

Подчинение общественных наук идеологии было особенно сильным именно в 1950-е гг., период, когда холодная война реально грозила перерасти в «горячую». Поэтому вряд ли случаен тот факт, что именно тогда получили наибольшее хождение «простые» и «понятные», хотя в действительности односторонние и весьма далекие от истины, модели взаимосвязей между экономическим и демографическим развитием. Демографическое развитие между тем демонстрировало свою динамичность и более сложный характер связей с экономическими и социальными процессами, чем это представляли упрощенные схемы, порожденные альянсом науки и идеологии. Политическая практика, наука и идеология реагировали на это по-разному.

Реакция политиков была достаточно динамичной: и в Индии, и в КНР реальная демографическая политика довольно быстро отклонилась от идеологических схем. Идеология менялась медленнее: власти КНР вплоть до смерти Мао Дзэдуна и падения «банды четырех» предпочитали на словах подчеркивать примат «способа производства», а на деле все жестче контролировали рождаемость. Что же касается науки, то она все больше дистанцировалась от идеологии, чему в немалой степени способствовало снижение международной напряженности. Постепенное высвобождение науки из «объятий» идеологии сопровождалось переходом от универсальных к более дифференцированным объяснительным моделям.

Опыт успешного развития стран Юго-Восточной Азии показал, что западный путь не является единственно возможным вариантом динамичного развития, а конфуцианская этика способна служить основой экономических достижений не в меньшей степени, чем протестантская. Это привело к тому, что теория модернизации, на предпосылках которой базировалась «классическая» версия теории демографического перехода, подверглась существенной ревизии. Преобладающей стала точка зрения, согласно которой модернизация представляет собой процесс, имеющий существенные особенности в различных странах и регионах мира. Речь теперь шла не об одной модернизации, а о многих: «догоняющей», «коммунистической», «консервативной», советской, японской, китайской и т. д. Изменение парадигмы сказалось и на теории демографического перехода: вместо одной «классической» версии» появилось множество ответвлений, акцентирующих внимание на различных аспектах и детерминантах перехода. В конечном счете результатом «азиатской проверки» стала более дифференцированная и богатая оттенками теоретическая картина демографического развития мира.