6.1. Влияние исторического наследия

Многие демографические особенности Латинской Америки берут начало в ее давнем прошлом. Латинская Америка, общая численность населения которой составляла на середину 2006 г. 566 млн человек, включает в себя Южную Америку (378 млн человек), Центральную Америку (149 млн человек) и острова Карибского моря (39 млн человек). Корни слабой заселенности значительной части этого региона мира уходят, судя по всему, еще в доисторические времена. Согласно теории азиатского происхождения индейцев, первые жители Америки перешли в нее примерно 11,5–14 тысяч лет назад из Азии по перешейку, существовавшему на месте современного Берингова пролива. Двигаясь от Аляски на юг, они заселили и Южную Америку. Тем не менее к 1500 г. на долю обеих Америк приходилось, по различным оценкам, всего от 6 до 9 % общей численности человечества.

Открытие Америки европейцами в 1492 г. ознаменовало начало демографической катастрофы, в результате которой в течение следующих полутора веков погибло от болезней, непосильного труда или было убито около 90 % коренных жителей, оказавшихся на доступных европейцам территориях. Последствия этой депопуляции были преодолены в латиноамериканском регионе лишь в XIX в. Но и в середине прошлого столетия Престон Джемс, автор капитального труда по географии Латинской Америки, отмечал, что «двадцать с лишним миллионов квадратных километров суши, которые расположены в Западном полушарии к югу от Соединенных Штатов, составляют примерно 19 % всей обитаемой суши земного шара; однако 130 млн человек, которые здесь проживают, составляют всего 6 % населения Земли». Даже в 2005 г., по окончании периода демографического взрыва, плотность населения Аргентины (13,9 чел. на 1 км), Бразилии (21,5) и Мексики (54,6) многократно уступает, например, плотности населения Китая (136,0), Индии (335,4), Нидерландов (397,6) и Бангладеш (1001,4).

Вторая демографическая особенность региона – концентрация населения на относительно небольших, обычно прилегающих к океану участках территории – также ведет свое происхождение из глубины веков. Южная Америка издавна служила местом добычи сырья и производства экзотических сельскохозяйственных продуктов, предназначенных для экспорта в наиболее развитые страны мира. В колонизованной португальцами Бразилии, например, все начиналось с вырубки и отправки в Европу ценных пород красного дерева пау-бразил, от которого и произошло название страны, затем появились плантации сахарного тростника и, позднее, хлопка и кофе. Подобный характер экономической деятельности вместе с общей слабой заселенностью привел к тому, что Южная Америка на протяжении веков оставалась континентом, на котором территориально небольшие и в основном примыкающие к океану зоны с относительно высокой плотностью населения были отделены друг от друга огромными малолюдными или безлюдными пространствами.

Эта особенность континента, хотя и не в столь явной форме, наблюдается в наши дни. В Бразилии, например, 86,6 % населения проживает на 36,6 % ее территории и по-прежнему концентрируется в прибрежной полосе шириной несколько сот километров. Для Латинской Америки характерна также концентрация хозяйственной жизни и населения в огромных городских агломерациях. В начале XXI столетия в Мехико проживали 18,1 млн человек, в Сан-Пауло – 18,0, в Буэнос-Айресе – 12,0, в Рио-де-Жанейро – 10,7, в Лиме – 7,4, в Боготе – 6,8, в Сант-Яго – 5,5. В этих семи крупнейших агломерациях сосредоточилось 15 % всех жителей Латинской Америки.

Сущетвенное влияние на демографическое развитие Латинской Америки оказывает этнический фактор. Режимы демографического воспроизводства различных этнических групп латиноамериканского населения различаются и по сей день.

В Латинской Америке часто ощущалась острая нехватка рабочей силы, которая в ряде стран этого региона восполнялась за счет ввоза африканских рабов. Больше всего рабов было ввезено в Бразилию: по некоторым оценкам, около 3–4 млн человек. В начале XIX в., по оценке Александра Гумбольдта, население Бразилии составляло около 4 млн человек, в том числе 1960 тыс. афробразильцев, 1120 тыс. индейцев и метисов и 920 тыс. европейцев.

Рабство в Бразилии было отменено только в 1888 г., примерно четверть века спустя после отмены крепостного права в России. «Золотой закон» от 13 мая 1888 г. состоял всего из двух статей: «1. Рабство в Бразилии объявляется ликвидированным. 2. Распоряжения, носящие противоположный характер, аннулируются». Другим источником пополнения рабочей силы в Латинской Америке служила иммиграция из европейских стран (главным образом Испании, Португалии, Италии и Германии).

Географическое расположение государств Латинской Америки, характер их колонизации и иммиграционных потоков и определили современный этнический состав населения. В некоторых странах преобладают потомки европейцев, в других – коренные народы Америки, в третьих – потомки белых и индейцев, называемые в Латинской Америке метисами, в четвертых велика доля мулатов – потомков белых и африканцев.

В Аргентине – четвертой по численности стране Латинской Америки (39,0 млн человек на середину 2005 г.), первоначально колонизованной испанцами, – население сформировалось в основном за счет иммиграции из Европы, большую роль в которой сыграли итальянцы. В 1851–1941 гг. в Аргентину прибыло 6611 тыс. иммигрантов, из которых 45,0 % были итальянцами, а 31,4 % – испанцами. Жестокие военные кампании против индейцев Патагонии в 1879–1883 гг. привели к тому, что и без того немногочисленные индейские племена были почти полностью истреблены. В настоящее время население Аргентины состоит главным образом из потомков европейцев. Потомки европейцев составляют большинство также в двух небольших государствах Латинской Америки – Уругвае и Коста-Рике.

В Боливии (8,9 млн человек), граничащей с Аргентиной, но, в отличие от нее, не имеющей выходов к морю, большинство населения, напротив, составляют коренные народы Америки – на их долю приходится 71 % общей численности жителей страны. Доля коренных жителей Америки велика также в Гватемале (66 %), Эквадоре (47 %) и Перу (38 %), где язык индейцев кечуа с 1975 г. является наряду с испанским вторым официальным языком страны.

Во многих странах Латинской Америки большинство населения составляют потомки двух рас. Например, в Колумбии, третьей по численности стране современной Латинской Америки (46,8 млн человек на середину 2006 г.), метисы составляют 58 % от общей численности населения, мулаты – 14 %, самбас (потомки индейцев и африканцев) – 3 %. В Мексике, второй по численности стране Латинской Америки (108,3 млн человек на середину 2006 г.), на долю метисов приходится 55 % от общего числа жителей страны, индейцев – 29 %, европейцев (французов, итальянцев, поляков, русских, украинцев и др.) – 15 %.

В Бразилии, самой большой как по площади, так и по числу жителей (186,8 млн человек на середину 2006 г.) стране региона, в родословной почти половины населения имеются африканские предки (у 6 % бразильцев только африканские, еще у 38 % – как африканские, так и европейские), примерно 55 % жителей – потомки европейцев, на долю остальных – японцев, арабов, индейцев – приходится около 1 % населения. Ввоз рабов определил и этническую структуру Гаити, где 95 % жителей имеют африканское происхождение. В целом число латиноамериканцев, среди предков которых были африканцы, оценивается примерно в 150 млн человек.

Влияние на демографическое развитие Латинской Америки продолжает оказывать и такая историческая особенность региона, как исключительно высокий уровень социального и экономического неравенства. На протяжении нескольких веков огромные богатства Латинской Америки были сосредоточены в руках немногочисленной олигархии. И по сей день масштабы неравенства здесь значительно выше, чем в США и тем более в Западной или Северной Европе.

Если в Швеции доходы 10 % богатейшего населения превышают доходы 10 % беднейшего населения в 6,2 раза, во Франции – в 9,1 раза, а в США – в 15,9 раза, то в Аргентине – в 39,1 раза, в Мексике – в 45 раз, а в Бразилии – в 85 раз. По оценкам латиноамериканских статистиков, 18,6 % жителей региона классифицировались как пребывающие в крайней бедности или нищете, еще 24,3 % – как живущие в бедности (в 1990 г., соответственно, 22,5 и 25,8 %). На доходы, составляющие менее $1 в день, проживает 56 млн латиноамериканцев. В Бразилии доля неграмотных среди населения старше 15 лет составляет 13,6 %, в Мексике – 9,5 %, в Перу – 15,0 %, в Боливии – 13,3 %.

Для Латинской Америки не характерны расизм и расовая дискриминация. Тем не менее, унаследованные от прошлого проблемы остаются весьма острыми. Доклад о развитии человека, опубликованный под эгидой ООН, характеризует современное положение дел следующим образом: «Латиноамериканцы европейского происхождения часто гордятся своим “расовым дальтонизмом”, подчеркивая, что в их странах цвет кожи человека не имеет значения. Однако фактический уровень благосостояния, как и уровень политического представительства коренных народов на всем латиноамериканском континенте, ниже, чем у других групп населения.»

В Мексике в начале 1990-х гг. за чертой бедности проживали 81 % индейцев, что многократно превышало средний показатель по стране (18 %); в Перу значения того же показателя составляли, соответственно, 79 и 50 %. Чернокожее население Сан-Пауло (Бразилия) получает зарплату вдвое меньшую, чем белые. Исследование, проведенное в 1996 г. в Бразилии, выявило, что не менее четверти афробразильцев, мулатов и индейцев относятся к беднейшей группе населения страны, тогда как среди потомков европейцев доля оказавшихся в беднейшей группе составляет только 13 %, а среди выходцев из Азии – всего 8 %.

Высокий уровень имущественного неравенства в Латинской Америке – сложный социально-экономический феномен, и продолжающееся отлучение коренного населения от благ современной цивилизации – лишь одна из его причин. Уровень неравенства, например, очень высок и в Аргентине, где доля коренных народов в населении невелика, а значения коэффициента Джини (0,52) все равно заметно выше, чем в Швеции (0,25) и США (0,41). Тем не менее, статистические данные свидетельствуют, что бедность – это в значительной степени проблема коренного населения Латинской Америки.

Феномен социального исключения – вне зависимости от того, о каких этнических группах населения идет речь, – непосредственно связан с тем порочным кругом, который образуют бедность, низкий образовательный уровень, отсутствие необходимой профессиональной квалификации и низкая оплата труда. По данным ЮНЕСКО, около 39 млн взрослых латиноамериканцев неграмотны. В школе дети из беднейших слоев населения попадают в категорию плохо обучаемых – сказываются обстановка в семье, а часто и неполноценное питание.

Эксперты Экономической комиссии ООН по Латинской Америке в 1990-е гг. выяснили, что в целом по континенту бедность на 66 % определяется низким уровнем образования людей, не позволяющим им претендовать на хорошо оплачиваемую работу. В Мексике роль этого фактора еще выше – 71 %, в Бразилии – 73 %, в Чили – 83 %. И только в Аргентине бедность зависит от низкого уровня образования «всего» на 33 %. Все это приводит к тому, что анклав нищеты и социального исключения в Латинской Америке обладает значительной устойчивостью и почти не меняется в размерах.

Из глубины веков проистекает еще одна особенность латиноамериканской жизни – чередование периодов быстрого экономического роста и острых экономических кризисов. «Эксплуатация природных или людских ресурсов при помощи методов, уничтожающих эти ресурсы, – писал в свое время П. Джемс, – порождает внезапные бумы спекулятивного процветания, за которыми следует катастрофическое падение, а система хозяйства, базирующаяся на подобных методах, неизбежно подвержена сильным колебаниям». Сегодняшние механизмы возникновения острых экономических и финансовых кризисов в странах Латинской Америке носят более сложный характер, но, как свидетельствует новейшая история Аргентины, Бразилии, Мексики и ряда других стран региона, повышенная неустойчивость экономического развития остается его характерной чертой.

 

6.2. Продолжительность жизни: впечатляющий рост, вопиющее неравенство

Рост продолжительности жизни. Латинская Америка добилась впечатляющих успехов в повышении продолжительности жизни: за последние полвека она увеличилась в среднем на 20 лет (рис. 6.1). Экономические потрясения и контрнаступление инфекционных болезней не обошли регион стороной, однако, в отличие от России и тропической Африки, не оставили глубоких демографических шрамов. Сами латиноамериканцы, впрочем, отнюдь не склонны описывать демографическую ситуацию в своих странах в розовых тонах. Регион, полагают они, просто шагает в ногу со всем миром, а неравенство перед лицом смерти, как и прежде, сохраняет вопиющие масштабы. Показатели смертности «верхов» и «низов», потомков европейцев и коренных жителей континента по-прежнему различаются в разы.

Рис. 6.1. Динамика средней ожидаемой продолжительности жизни (лет) в некоторых странах Латинской Америки и России

В начале 1950-х гг. средняя продолжительность жизни в Латинской Америке составляла примерно 52 года (табл. 6.1). Значения данного показателя в различных странах региона различались в то время весьма заметно и во многом были обусловлены их историческим прошлым.

Впереди с большим отрывом шли Аргентина (63 года) и Уругвай (66 лет). Население двух этих стран, сформированное в основном испанскими и итальянскими эмигрантами и их потомками, мало отличалось от европейцев и по режиму демографического воспроизводства.

Таблица 6.1. Ожидаемая продолжительность жизни, коэффициент младенческой смертности и ВВП (ППС) на 1 жителя в странах Латинской Америки

* Оценка на 1952 г.

** – 2005 г.

«…» – нет сведений.

Источники: Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Демографическая история России: 1927–1957. М., 1998. Приложение 3; Народонаселение стран мира. М., 1989. С. 198–236; Human Deelopment Report 2006. P. 284–285; Brea J. Op. cit. P. 13; 2006 World Data Sheet.

Снижение рождаемости началось здесь примерно на 60 лет раньше, чем в большинстве латиноамериканских государств, а продолжительность жизни в середине прошлого столетия если и уступала Франции (67 лет) и США (69 лет), то весьма незначительно. Влияние истории ярко обозначилось и в Коста-Рике, небольшой центральноамериканской стране, также населенной преимущественно потомками европейцев. В начале 1950-х гг. продолжительность жизни составляла здесь 57 лет.

В арьергарде находились Гаити – островная страна, население которой сложилось из потомков африканцев, обращенных в рабство и в кандалах привезенных на остров, а также Боливия (40 лет) и Перу (44 года), в населении которых велика доля коренных жителей Америки. Сегодня средняя продолжительность жизни в Латинской Америке увеличилась до 72 лет, но разрыв между лидерами (Коста-Рика – 79 лет, Куба – 77 лет, Чили – 76 лет) и аутсайдерами (Гаити – 52 года, Боливия – 62 года) по-прежнему очень велик.

Социальные и этнические различия в уровне смертности. В современной Латинской Америке соседствуют два типа смертности. Первый из них характерен для социально благополучных групп населения и практически не отличается от свойственного населению наиболее развитых стран мира, где основными причинами смерти являются хронические болезни, связанные со старением организма. Второй характерен для социально обездоленных групп населения. Здесь основными факторами, негативно сказывающимися на продолжительности жизни, оказываются высокая младенческая смертность и широкое распространение делинквентного поведения, повышающего смертность мужчин молодого и зрелого возраста.

Разрыв между уровнем младенческой смертности в группах, находящихся у вершины и основания социальной пирамиды, велик и по сей день (табл. 6.2). В Бразилии значение коэффициента младенческой смертности в группах с наивысшим уровнем образования в 10 раз ниже, чем в группах людей, которые получили только начальное образование или не получили его вообще. Не менее существенна, однако, и другая тенденция: значения коэффициента младенческой смертности, характерные сегодня для наиболее обездоленных групп населения, заметно меньше тех, что были зафиксированы для населения в целом в начале 1950-х гг. Это означает, что младенческая смертность снизилась, причем в разы, и среди групп с низким социальным и экономическим статусом.

Таблица 6.2. Младенческая смертность (на 1000 рождений) в различных группах населения некоторых стран Латинской Америки около 2000 г.

Источник: Country Profiles for Population and Reproductive Health: Policy Developments and Indicators 2003 // http://www.phishare.org/documents/UNFPA/820/.

Высокая младенческая смертность в настоящее время характерна также для коренных народов Америки, по-прежнему занимающих приниженное положение в социальной и экономической иерархии. Сплошная регистрация смертей до сих пор налажена не во всех латиноамериканских странах, и демографическая статистика во многом базируется на выборочных данных и оценках. Так, в Доминиканской республике, Никарагуа, Парагвае, Перу, регистрируется менее 60 % смертей. Тем не менее, некоторые данные все же имеются. В Мексике, например, коэффициент младенческой смертности среди представителей коренных народов, проживающих в сельской местности, составлял в 2000 г. около 65 %, тогда как у остальных сельских жителей – около 45 %.

Контрнаступление инфекционных болезней не обошло Латинскую Америку стороной, однако масштабы человеческих потерь здесь несравнимо меньше, чем в тропической Африке (см. главу 7). Для многих районов Латинской Америки характерны массовые заболевания лихорадкой денге, в бассейне Амазонки не удается справиться с малярией, в Перу начиная с 1992 г. фиксировались случаи бубонной чумы. Смертность от инфекционных болезней наиболее велика среди сельского населения и коренных жителей Америки. Доля ВИЧ-инфицированного населения наиболее велика в самой бедной стране региона – Гаити (5,6 %) и относительно мала в Центральной Америке (в среднем 0,5 %) и Южной Америке (0,6 %).

Система здравоохранения, ее сегментация и влияние на рост продолжительности жизни. Рост продолжительности жизни в странах Латинской Америки был в значительной степени обусловлен быстрым развитием национальных систем здравоохранения. В каждой из стран они складывались по-разному, но всюду были плотью от плоти формировавшего их общества – многослойного и поляризованного. Отсюда проистекала сегментация здравоохранительных систем на несколько секторов – государственный, профсоюзный, частный.

Система финансирования здравоохранительных услуг в странах Латинской Америки включает в себя несколько сегментов. Услугами сегмента, финансируемого за счет страховых взносов, могут пользоваться только работники, занятые на предприятиях, где трудовые отношения носят более или менее формализованный характер. В Аргентине, например, в эпоху правления Хуана Доминго Перона (1895–1974) под патронажем его жены Эвы (Эвиты) была создана мощная система профсоюзного здравоохранения, основанная на страховом принципе. По существу, такая система была частью социального контракта между рабочим классом и правящим режимом, во многом опиравшимся на подконтрольные ему профсоюзы.

Во многих случаях объем и качество медицинских услуг в профсоюзном сегменте здравоохранения определяется большими или меньшими финансовыми возможностями соответствующих профсоюзов. Финансовые возможности страхового сегмента здравоохранения значительно сужаются в периоды кризисов, когда заработная плата и, соответственно, страховые отчисления резко снижаются. Для латиноамериканцев, которые трудятся в неформальном секторе экономики (около 30 % всех занятых), услуги данного сегмента здравоохранения недоступны.

Бесплатные для населения медицинские услуги обеспечивает финансирование из государственных фондов. В Бразилии оплачиваемые государством медицинские услуги часто оказывают частные клиники, выполняющие функции «субподрядчиков» государственного здравоохранения. Объем и качество медицинской помощи, осуществляемой на такой основе, оставляет желать лучшего. Не стоит, однако, забывать, что 1950-е гг. ключевую роль в в иммунизации населения Бразилии, позволившей значительно снизить смертность бедного и беднейшего населения, сыграло именно федеральное министерство здравоохранения. Частные клиники оказывают, разумеется, и услуги, оплачиваемые самим населением или корпоративными заказчиками. Данная форма оплаты услуг доступна лишь среднему классу и наиболее обеспеченным слоям общества.

Системы здравоохранения в странах Латинской Америки часто подвергаются суровой критике. Они и сейчас не в состоянии охватить все слои населения страны. Крайне острой остается проблема доступа к здравоохранительным услугам лиц, занятых в неформальном секторе экономики, где о страховых взносах работодателей не может быть и речи. Тем не менее, история латиноамериканского здравоохранения – это история постепенного охвата здравоохранительными услугами все более широких слоев населения.

Во многих странах Латинской Америки в последние десятилетия наблюдается настоящий «бум» организаций гражданского общества, активное участие в которых принимают представители «среднего класса». Часто такие организации являются участниками международных программ (в том числе в области здравоохранения и репродуктивной медицины).

В странах Центральной Америки неправительственные организации сыграли значительную роль в создании системы первичной медицинской помощи; в Бразилии, например, они способствуют снижению материнской смертности, а также ведут разъяснительную и «переговорную» работу в районах, отличающихся высоким уровнем смертности от насильственных причин.

Особая тема, выходящая за пределы данной работы, – кубинский феномен. Ожидаемая продолжительность жизни на Кубе (75 лет у мужчин и 79 у женщин) является сегодня одной из самых высоких в Латинской Америке и близка к соответствующим показателям наиболее развитых стран мира (в США, соответственно, 75 и 80 лет). Продолжительность жизни на Кубе была очень высока уже в начале 1950-х гг. и составляла тогда около 60 лет. Куба в то время далеко опережала по этому показателю своих островных соседей Гаити (38 лет) и Доминиканскую Республику (46 лет). После кубинской революции (1959) в стране были достигнуты значительные успехи в борьбе со смертностью. Говоря об их причинах, эксперты отмечают высокий статус здоровья в системе приоритетов государства и ценностей населения, высокий уровень квалификации кубинских врачей и хорошо налаженную систему здравоохранения.

Особая роль иностранной помощи. Чтобы повысить среднюю продолжительность жизни с 40 до 60 лет, Англии потребовалось около 90 лет (с середины 1840-х до середины 1930-х гг.), Мексике и Чили – около 30 (с середины 1930-х до середины 1960-х). Латиноамериканским странам удалось, таким образом, «рывком» преодолеть тот путь, по которому западноевропейские государства, находившиеся в авангарде снижения смертности, шли долгие годы. Говоря о причинах столь быстрого продвижения, нельзя не упомянуть о внешнеполитической ситуации и роли иностранной помощи.

Страны региона двигались в кильватере научных и технологических достижений Запада, и это существенно помогало им в «гонке преследования». США, в особенности после кубинской революции (1959) и карибского кризиса (1962), рассматривали помощь латиноамериканским государствам как важное направление «сдерживания мирового коммунизма», что также облегчало странам региона доступ к современным достижениям в области медицины и здравоохранения. В начале 1970-х гг. говорилось даже о том, что «программы общественного здравоохранения более не зависят от состояния экономики страны, а определяются технологиями и заинтересованным участием наиболее передовых стран мира». Данный тезис представляется, однако, некоторым преувеличением.

Перипетии экономического развития. На демографическое развитие стран региона, несомненно, оказывал влияние и их экономический рост – динамичный, но далеко не плавный. Бразилия, где ВВП (ППС) на 1 жителя составлял в 1950 г. лишь 75 % от среднемирового, к началу XXI в. вплотную приблизилась к среднемировым значениям этого показателя. По общему же объему ВВП (ППС) южноамериканский тропический гигант находится сегодня на девятом месте в мире. В Мексике среднедушевой ВВП (ППС) в 1950 г. составлял 93 % от среднемирового уровня, а в 2004 г. – уже 111 %. В то же время периоды быстрого поступательного движения, такие как бразильское «экономическое чудо», когда во второй половине 1960-х – первой половине 1970-х гг. ВВП увеличивался на 9 % в год, чередовались с финансовыми кризисами: в Мексике в 1995 г., в Бразилии в 1999 и 2002 гг., в Аргентине – в 2001–2002 гг.

В 1980-е гг., иногда называемые «потерянным» десятилетием Латинской Америки, исчерпала свои возможности политика импортозамещающей индустриализации, направленная на создание и развитие национальной промышленности. Эта политика была призвана излечить застарелую болезнь латиноамериканской экономики – зависимость от импорта, а следовательно, и от колебаний цен внешней торговли – и выражалась в широком участии государства в экономической жизни общества, государственном контроле над валютным курсом, создании таможенных барьеров, защищающих национальную промышленность. Результаты, как это часто бывает в экономике, оказались двойственными. Были привлечены значительные иностранные инвестиции, обеспечена технологическая модернизация промышленности, в течение некоторого времени наблюдался быстрый промышленный рост. Однако затем начал раскручиваться маховик инфляции, резко обострилась проблема внешнего долга.

В 90-е гг. ХХ в. на смену политике импортозамещающей индустриализации пришли неолиберальные экономические реформы. Их экономические последствия также оказались крайне неоднозначными. «Структурная адаптация» (то есть адаптация всей жизни общества к требованиям «свободного» рынка), обуздав инфляцию, на какое-то время обеспечила экономический рост, но одновременно сделала «лишними» для экономики целые регионы, вытолкнув из активной экономической жизни миллионы людей. Различными были и последствия неолиберального экономического курса в крупнейших латиноамериканских странах.

Наиболее успешно развивалась экономика Чили. В первое десятилетие после государственного переворота 1973 г., совершенного военной хунтой, физический объем среднедушевого ВВП в постоянных ценах вырос лишь на 3,0 %. Однако с 1983 по 1995 г. рост данного показателя составил 67,7 %, а с 2000 г. по 2003 г. – еще 5,1 %. В Аргентине, Бразилии и Мексике итоги экономического развития оказались не столь успешными: периоды роста перемежались с кризисами, а в начале XXI в. физический объем среднедушевого ВВП снизился: в Аргентине (в 2003 г. по сравнению с 2000 г.) на 10,8 %, в Бразилии, соответственно, на 1,4 %, в Мексике – на 2,8 %. В результате доля населения Латинской Америки, оказавшегося за гранью нищеты после 1997 г., «застыла» на месте (1990 г. – 22,5 %, 1997 г. – 19,0 %, 2004 г. – 18,6 %).

В двух крупнейших по численности населения странах Южной Америки – Бразилии и Колумбии – начиная с 1980-х годов обозначились кризисные тенденции в смертности мужчин трудоспособного возраста. В Бразилии ожидаемая продолжительность жизни мужчин в возрасте 30 лет снизилась с 40,67 года в 1975–1980 гг. до 38,05 года в 1980–85 гг. Хотя в 1985–1990 г. данный показатель вырос до 38,49 года, смертность в возрастной группе 15–30 лет продолжала повышаться. Лишь к 1990–1995 гг. данная тенденция прекратилась, и ожидаемая продолжительность жизни мужчин в возрасте 30 лет увеличилась до 39,05 года, так и не достигнув, впрочем, уровня 1975–1980 гг. В Бразилии в целом в 1980-е гг., а в ряде штатов и в первой половине 1990-х гг. наблюдался рост смертности от внешних причин. Аналогичные тенденции наблюдались также в Колумбии, где с середины 70-х до середины 90-х гг. прошлого века наблюдалось постоянное увеличение смертности мужчин в возрастных группах 15–30 лет, а с середины 80-х годов – 30–40 лет.

Динамичный рост одних территорий (как правило, примыкавших к крупнейшим мегаполисам) сочетался с глубоким упадком других. Быстрая урбанизация сопровождалось разрастанием кварталов нищеты. Резко увеличилась преступность. В Бразилии, например, смертность от убийств выросла с 11,4 на 100 тыс. жителей в 1980 г. до 28,4 в 2002 г., а в многомиллионном Сан-Пауло, крупнейшем мегаполисе страны, соответственно, с 17,3 до 53,9. (Для сравнения: в России значения данного показателя выросли с 14,3 на 100 тыс. жителей в 1990 г. до 29,1 в 2003 г.) Высокий уровень преступности характерен и для других латиноамериканских мегаполисов (табл. 6.3). Преступность сконцентрирована прежде всего в бедных районах. Исследование, проведенное в Сан-Пауло в 2000 г., выявило, например, статистически значимую отрицательную корреляцию показателя смертности от убийств в данном районе города с уровнем дохода его жителей (r = –0,65) и положительную (r = 0,68) с долей подростков, не посещающих школу. При этом наблюдались колоссальные различия в уровне смертности от убийств в различных районах этого мегаполиса.

Таблица 6.3. Преступность в некоторых городах Латинской Америки во второй половине 1990-х гг. (по данным международного исследования жертв преступности)

Источник: Доклад о развитии человека 2004. Культурная свобода в изменяющемся мире. Программа развития ООН. М.: Весь мир, 2004. Табл. 23.

Явным свидетельством неполадок в экономике стал миграционный отток населения. В 2000–2005 гг. для всех крупных стран региона, за исключением Венесуэлы, Коста-Рики и Чили, было характерно отрицательное сальдо внешней миграции. В этот период в целом по Латинской Америке число выбывших превышало число прибывших в среднем на 800 тыс. человек в год.

Эмиграционный поток из Латинской Америки делится на две составляющие: «утечка мозгов» (отток высококвалифицированных профессионалов) и миграция неквалифицированной рабочей силы. Если Центральная Америка (прежде всего Мексика, см. главу 4) уже давно служит источником роста численности населения США, то для южноамериканских государств такое положение прежде было менее характерным. Более того, в первые годы после Второй мировой войны они приняли очередную волну европейских иммигрантов. Однако на рубеже столетий положение изменилось.

Наиболее яркий пример – Аргентина, всегда привлекавшая иммигрантов из Европы и менее развитых стран Латинской Америки. Подъем экономики на волне неолиберальных реформ в 1990-е гг. сменился кризисом, в результате которого уровень безработицы вырос до 24 %. Тысячи аргентинцев начали возвращаться в страны, из которых когда-то прибыли в Южную Америку их предки, – в Испанию и Италию либо эмигрировать в США, где в Майами-Бич уже вырос свой «маленький Буэнос-Айрес». За 2000–2001 гг. из страны выехало 120 тыс. человек – пятая часть общей численности выехавших за последние полвека, и лишь после стабилизации экономической обстановки эмиграционная волна пошла на убыль. По данным одного из опросов, об эмиграции «подумывали» 43 % студентов аргентинских вузов. Переводы от родственников из-за границы получают 13 % уругвайских и 5 % эквадорских семей. Эквадор в 1999–2000 гг. покинули около 4 % его жителей, многие из которых нашли работу в США или на оливковых плантациях юга Испании. Около 1,4 млн человек не только по экономическим причинам, но по соображениям безопасности покинули Колумбию, в целом же за границей проживает около 3,5 млн колумбийцев.

 

6.3. Снижение рождаемости по-латиноамерикански

«Демографический взрыв». Более низкая по сравнению с развивающимися странами Азии и Африки смертность сочеталась в Латинской Америке с очень высокой даже по меркам «третьего мира» рождаемостью (исключение составляли Уругвай и Аргентина, где показатели рождаемости были ближе к европейским). На Северо-Востоке Бразилии в среднем на 1 женщину приходилось 8–9 рождений.

Для Латинской Америки никогда не был характерен западноевропейский тип демографического поведения, при котором (до изобретения современных контрацептивов) снижение рождаемости достигалось за счет позднего вступления в брак и высокого уровня безбрачия. Кроме того, в начале второй половины ХХ в. в условиях относительно благоприятного экономического положения наблюдался настоящий брачный «бум». В условиях снижающейся смертности становилось все более редким явлением раннее вдовство. В результате с 1950 по 1960 г. доля женщин, состоящих в браке, выросла с 58 до 63 %, что также способствовало росту рождаемости.

Все это привело к тому, что темпы роста населения стран Латинской Америки оказались исключительно высокими. Латинская Америка неожиданно стала мировым лидером по этому показателю. С 1950 по 1970 г. население Мексики увеличилось в 1,87 раза, Бразилии – в 1,79 раза, тогда как Китая – в 1,55 раза, Индии – в 1,49 раза.

Два демографических перехода для бедных и остальных. Начало новейшего периода в демографической истории Латинской Америки относится к середине 1960-х гг., когда в большинстве стран региона стартовало снижение рождаемости. Двойственный характер этого процесса, по-разному протекавшего в «верхах» и «низах» общества, проявился не только в социальной дифференциации показателей рождаемости, но и в различии движущих сил ее снижения в различных социальных стратах. Хотя специфика снижения рождаемости «по-латиноамерикански» не сразу была замечена исследователями, она постепенно стала обозначаться все более явно.

В регионе сложились две модели снижения рождаемости (табл. 6.4). На верхнем и среднем «этажах» общества такое снижение определялось факторами, укладывающимися в теорию демографического перехода: ростом образования, урбанизацией, эмансипацией женщин и их широким вовлечением в экономическую и социальную жизнь, возрастающей субъективной ценностью самореализации.

Таблица 6.4. Два типа ограничения рождаемости в странах Латинской Америки

Движущие силы снижения рождаемости в социальных низах были существенно иными. Здесь оно не сопровождалось уменьшением масштабов исключения из социальной, политической и экономической жизни. Социальные низы были по-прежнему «отключены» от многих благ современной цивилизации и зарабатывали себе на пропитание главным образом в неформальном секторе экономики или в сельском хозяйстве. Снижение рождаемости в этом социальном слое определялось не стремлением к самореализации, а необходимостью удовлетворить базовые потребности: в еде, одежде и жилище. Предельным выражением этой модели демографического «перехода без развития» явилась кампания по массовой стерилизации населения в Перу во второй половине 1990-х гг., в ходе которой женщины из беднейших слоев населения соглашались на проведение операции в обмен на еду и одежду либо подвергались стерилизации насильственно.

В условиях быстрого прогресса контрацептивных медицинских технологий в ряде стран Латинской Америки, и прежде всего в Бразилии, с начала 1980-х гг. сложился специфический медико-социальный механизм снижения рождаемости, при котором основным методом контрацепции стала стерилизация. Этот метод применяется всеми слоями населения, однако особенно широко – бедным и беднейшим населением, не имеющим средств на приобретение гормональных противозачаточных средств.

В отличие от Индии 1970-х гг. (см. главу 5), в Латинской Америке операции стерилизации подвергаются главным образом женщины. С развитием методов реконструктивно-пластической хирургии восстановление способности к деторождению, утраченной в результате проведения операции временной стерилизации, стало в принципе возможным, но не может быть гарантировано. О масштабах применения стерилизации в Бразилии говорит тот факт, что в 1986 г. этот метод использовали 27 % бразильских женщин в возрасте от 15 до 44 лет, а в 1996 г. – уже 40 %, или 52 % всех женщин, применяющих методы контрацепции. Средний возраст женщин, сделавших операцию стерилизации, снизился с 31,4 года в 1986 г. до 28,9 лет в 1996 г. За этот же период доля мужчин, подвергшихся операции стерилизации, возросла с 0,8 до 2,6 %. Помимо Бразилии стерилизация получила широкое распространение также в Эквадоре и ряде центральноамериканских государств.

Использование операций стерилизации в качестве основного метода контрацепции в Бразилии определяется целым рядом причин. Одна из них состоит в том, что существующее законодательство разрешает аборты лишь в случае, когда беременность угрожает жизни матери или если женщина стала жертвой насилия. Другая причина заключается в отсутствии средств на покупку противозачаточных пилюль. Специальные исследования показали, что в 1996 г. на Северо-Востоке Бразилии, в самом бедном из 5 макрорегионов страны, стерилизации проводились заметно чаще, чем в экономически мощной агломерации Сан-Пауло; выше была и доля бесплатных для пациенток операций, финансировавшихся из государственных фондов. На Северо-Востоке Бразилии соотношение между численностью женщин, сделавших операцию стерилизации, и теми, кто принимал гормональные пилюли, составляло 3,45, тогда как в экономически развитом южном макрорегионе – только 0,85. В то же время, как показывают результаты обследований, к операции стерилизации довольно часто прибегают и более состоятельные женщины после того, как они достигают желаемого числа детей.

Профсоюзные активисты и феминистские организации отмечают многочисленные случаи, когда работодатели требуют от претенденток на рабочее место справку о проведении стерилизации с тем, чтобы избежать выплаты им предусмотренного законом пособия в случае наступления беременности. Однако поскольку такие требования делаются всегда устно, а женщины боятся попасть в «черный список» работодателей, уличить последних в нарушении прав женщин оказывается практически невозможным.

Активисты, защищающие права бразильских индейцев, отмечают также, что операции стерилизации, на которые соглашаются женщины из индейских племен, являются с их стороны актом отчаяния, поскольку они не имеют других средств спасти уже родившихся детей от недоедания. Кроме того, отмечается заинтересованность богатых землевладельцев в сокращении численности индейских племен – это помогает отбирать у индейцев принадлежащие им земли.

Существуют также ряд экономических и политических причин, стимулирующих стерилизацию не только со стороны «спроса», но и со стороны «предложения». В период, когда стерилизация разрешалась только по медицинским показаниям, одним из которых служила опасность беременности для жизни женщины, необычайно широкое распространение получили роды через кесарево сечение, на которые в Бразилии в 1980-е гг. приходилось около трети всех родов, проходивших в больничных условиях. Это объяснялось тем, что наличие в анамнезе двух кесаревых сечений считалось достаточным показанием для стерилизации. Часто стерилизация производилась совместно с родами через кесарево сечение, при этом роды осуществлялись за счет государства, а стерилизация – за счет пациента, что обеспечивало врачам дополнительный заработок. Столь широкое распространение кесаревых сечений весьма негативно оценивалось многими бразильскими специалистами, указывавшими на отрицательное влияние сложившейся практики на здоровье женщин, а также на неоправданный рост затрат, который несет в результате нее государственное здравоохранение.

Довольно распространенными оказались также случаи, когда местные политики, чтобы обеспечить себе победу на выборах, предлагали женщинам из беднейших слоев населения оплатить проведение операции стерилизации.

Снижение рождаемости в Бразилии оказалось весьма быстрым (табл. 6.5). В крупнейших городах суммарный коэффициент рождаемости снизился к концу ХХ вв. до уровня простого воспроизводства, а в таких городах с миллионным населением, как Салвадор и Белу-Оризонти, еще ниже – до 1,8. Однако заметное снижение рождаемости произошло и среди сельского населения: суммарный коэффициент рождаемости, который, судя по данным переписи 1970 г., в четверти микрорегионов страны превышал отметку 7,0, а в половине – 6,6, в 1999 г. составлял в среднем только 3,5. Статистические данные показывают, что снижение рождаемости произошло и в беднейшей группе населения, хотя было не столь значительным, как в других слоях населения (в Бразилии в 2003 г. суммарный коэффициент рождаемости в беднейшей группе населения составил 4,8).

Таблица 6.5. Суммарный коэффициент рождаемости в некоторых странах Латинской Америки в 1950–2006 гг.

Источники: 2006 World Population Data Sheet; Brea J. Op. cit. P. 17.

Демографическая политика и планирование семьи. Снижение рождаемости в странах Латинской Америки сопровождалось и в той или иной степени определялось значительными изменениями в демографической политике латиноамериканских государств, начавшимися в 1970-е гг.

В силу описанных исторических причин Латинская Америка на протяжении многих веков испытывала нехватку рабочих рук и отличалась низкой плотностью населения. Роль государства в решении демографических проблем определялась известной формулой аргентинского мыслителя Хуана Баутисты Альберди (1810–1884): «Править – значит заселять!» Основным инструментом борьбы с нехваткой населения после запрета работорговли стало поощрение иммиграции, главным образом из Европы. Идея контроля над рождаемостью казалась в этих условиях абсурдной. Аборты, во многом ввиду их категорического неприятия церковью, были практически запрещены.

В 1970-е гг. во многом под влиянием США, крайне обеспокоенных быстрыми темпами роста населения развивающихся стран, в позиции правительств Латинской Америки произошли существенные изменения. Наиболее явными такие изменения были в Мексике. До 1973 г. в стране действовал запрет на продажу контрацептивов. Новая политика, провозглашенная в 1973 г., напротив, была направлена на развитие сети услуг в области планирования семьи в государственных медицинских учреждениях. Особое внимание уделялось доступности таких услуг для женщин и в тех случаях, когда контрацепцию не одобряли их мужья. В 1973–1979 гг. политика планирования семьи охватила города и пригородные зоны, а начиная с 1980-х гг. – и сельскую местность. Исследования зафиксировали быстрое расширение масштабов контрацепции. Суммарный коэффициент рождаемости, составлявший в 1965–1969 гг. 6,8, сократился к 2004 г. до 2,8. Снижение рождаемости произошло и в беднейшей группе населения, где данный показатель составлял в 1994 г. 5,1.

Большинство стран Центральной Америки и Карибского региона, подобно Мексике, оценивают рождаемость в своих странах как чрезмерно высокую. При проведении ООН опроса в 2001 г. 10 из 13 стран региона заявили, что считают рождаемость слишком высокой, и проводят политику, направленную на ее снижение.

В странах Южной Америки в 2001 г. наблюдалась несколько иная картина: половина правительств (в том числе Бразилии и Аргентины) заявили о том, что удовлетворены уровнем рождаемости и не считают необходимым проведение политики, направленной на снижение этих темпов. На практике, однако, подобная позиция часто означает не столько безразличие к демографическим проблемам, сколько отказ от прямого вмешательства государства в решение этих проблем и перенос центра тяжести их решения на неправительственные организации. В 2005 г. позиция бразильского и аргентинского правительств осталась без изменений (табл. 6.6). Четыре крупные страны: Венесуэла, Колумбия, Мексика и Перу – заявили о том, что проводят политику, направленную на снижение рождаемости, а одна – Уругвай – на ее повышение.

Таблица 6.6. Позиции правительств некоторых стран Латинской Америки по вопросам рождаемости в 1976–2005 гг.

Источник: Views and policies concerning population growth and fertility among governments in intermediate-fertility countries (table 3) // Completing the Fertility Transition // http://www.un.org.esa/population/completingfertility/completingfertility.htm; World Population Policies 2005 // http://www.un.org/esa/population/publications/WPP2005/Publication_index.htm.

В Бразилии изменение позиции правительства, до того времени пронаталистской, было декларировано в 1974 г. на Всемирной конференции по народонаселению в Бухаресте. В 1987 г. президент Бразилии Ж. Сарней констатировал, что ежегодный прирост населения в 2,4 % сводит на нет все попытки разрешить социальные и экономические проблемы. Тем не менее, правительственная поддержка программ в области планирования семьи является косвенной, и обеспечение населения контрацептивами осуществляется либо коммерческим сектором, либо BEMFAM – неправительственной организацией, с 1967 г. входящей в состав Международной федерации планового родительства (IPPF). При этом огромную роль в финансировании услуг по планированию семьи играют американские благотворительные фонды и Агентство международного развития США (USAID).

В Колумбии, как и в Бразилии, основным «игроком» на демографической сцене являются неправительственные организации, главная из которых – PROFAMILIA – входит в Международную федерацию планируемого родительства. Финансирование программ планирования семьи и здесь в значительной степени осуществляется за счет международных благотворительных фондов и Агентства международного развития в США.

Иная ситуация сложилась в Перу, стране, принадлежащей к числу относительно бедных государств Латинской Америки. Среднедушевой ВВП Перу примерно вдвое ниже, чем в Аргентине и Чили, и в полтора раза ниже, чем в Бразилии. Впрочем, действительная величина ВВП Перу с трудом поддается оценке. В Перу произрастает кустарник кока, используемый для производства кокаина, и, по мнению экспертов, по объему теневых прибылей наркобизнеса Перу занимает второе (после Колумбии) место среди латиноамериканских стран.

В начале 1970-х гг. в на одну женщину в сельских населенных пунктах Перу приходилось в среднем 8,1 рождения. Затем коэффициент рождаемости начал снижаться, но еще в 1985–1990 гг. для страны в целом он составлял 4,0, а в сельской местности (в 1986 г.) – 6,65.

На протяжении 1990-х гг. внутриполитическая обстановка в Перу была крайне напряженной. В стране происходили постоянные вооруженные столкновения правительственных сил с партизанскими движениями, пользовавшимися поддержкой части индейского населения. Одной из причин этих столкновений была борьба за контроль над производством и сбытом наркотиков, служивших традиционным источником доходов для индейцев, проживающих в труднодоступных районах страны. В середине 1990-х гг. правительство президента Перу А. Фухимори отменило юридический запрет на проведение стерилизаций и начало массовую кампанию по их проведению, широко используя насильственные методы. Если в 1996 г. было проведено 10 тыс. стерилизаций, то в 1997 г. уже 100 тыс. Насильственные стерилизации в Перу имели явную военно-политическую подоплеку. Аналитики вспоминают в этой связи высказывание Э. Че Гевары: «Убить герилью [партизанскую войну] в материнской утробе легче, чем в горах».

Первоначально кампания по массовой стерилизации в Перу щедро финансировалась американским Агентством по международному развитию, а также некоторыми японскими и перуанскими неправительственными организациями. Однако в 1998 г. в ведущих американских газетах появились материалы о насильственных стерилизациях в Перу, вопрос о них был поднят и в американском конгрессе. С протестами выступили также ряд международных правозащитных организаций. Это повлекло за собой прекращение финансирования программы стерилизаций в Перу правительственными агентствами США.

После падения в конце 2000 г. режима Фухимори и проведения в стране новых президентских выборов факты проведенных при участии армии и полиции массовых насильственных стерилизаций, число которых, по некоторым оценкам, составило около 300 тыс., получили еще более широкую огласку – в адрес их организаторов раздаются обвинения в геноциде. В докладе, представленном комитету по здравоохранению парламента Перу, отмечалось, что 18 женщин, подвергшихся принудительной стерилизации, в результате нее умерли, а врачей, отказывавшихся участвовать в кампании принудительной стерилизации, увольняли по распоряжению властей. К 2005 г. коэффициент суммарной рождаемости в Перу снизился до 2,7.

«Особыми случаями» в демографической истории Латинской Америки являются Аргентина и географически и культурно близкий ей Уругвай. В первой трети ХХ в. Аргентина, населенная преимущественно выходцами из Европы, значительно опережала другие государства Латинской Америки по уровню экономического развития. В 1929 г. среднедушевой ВВП Аргентины в 2,3 раза превышал среднемировой уровень и лишь немногим уступал ВВП Франции и Германии. Экономическое развитие Аргентины во второй половине ХХ в. было не слишком успешным, однако и сейчас уровень ВВП (ППС) в этой стране на треть выше среднемирового; в Уругвае он близок к среднемировой величине. Рождаемость в Уругвае начала снижаться уже в 1905–1910 гг., а в Аргентине – в 1910–1915 гг. В 1970–1975 гг. суммарный коэффициент рождаемости составлял в Аргентине 3,1 (в Бразилии в тот же период – 4,7).

С 1976 по 1983 г. Аргентиной руководила военная хунта, в период правления которой были зверски убиты не менее 10 тыс. аргентинцев, находившихся в оппозиции к действующему режиму. Одновременно власти заявили об обеспокоенности слишком медленным ростом населения и запретили распространение контрацептивов. Состоятельные слои населения, пользовавшиеся главным образом услугами частных врачей, легко обходили этот запрет, однако в государственном и профсоюзном секторах здравоохранения он возымел действие. В результате суммарный коэффициент рождаемости повысился с 3,1 до 3,4 в 1975–1980 гг. После падения хунты суммарный коэффициент рождаемости стал снижаться и в 2004 г. составил 2,4. Отметим очевидную параллель между этими событиями и запретом абортов в 1966 г. в Румынии во времена правления Н. Чаушеску, имевшим практически те же, что и в Аргентине, демографические последствия.

После восстановления в 1983 г. демократического правления правительство Аргентины при опросах ООН заявляет о том, что удовлетворено существующими темпами роста населения и не проводит политику, направленную на их снижение или повышение. В то же время в период президентства К. Менема (с 1989 по 1999 г.) на официальном уровне высказывалась озабоченность низким уровнем рождаемости, а желательная численность населения оценивалась в 100 млн человек – в 2,5 раза больше фактической. В 2002 г. Верховный суд Аргентины удовлетворил иск одной из неправительственных организаций о запрете таблеток, вызывающих гибель эмбриона в первые часы беременности (так называемых morning-after pills), на том основании, что Конституция страны охраняет жизнь с момента зачатия.

 

6.4. Латиноамериканские краски в демографической картине мира

В Латинской Америке, как и в других частях света, у более образованных женщин рождается в среднем меньше детей, чем у необразованных. Младенческая смертность в семьях латиноамериканских бедняков намного выше, чем в среде представителей среднего и высшего классов, и эта ситуация типична для всего мира. В странах Латинской Америки сельские жители, подобно сельским жителям других континентов, имеют в среднем больше детей, чем городские.

Культура народов, живущих к югу от Рио-Гранде, уникальна. Политическая и экономическая история Латинской Америки своеобразна. Этносоциальной структуры, подобной той, что сложилась в латиноамериканских странах, нет нигде в мире.

Все суждения, собранные в двух последних абзацах, относятся к разряду прописных истин. Однако следует ли из них, что своеобразие Латинской Америки лежит где угодно, но только не в демографической сфере? Не думаю.

На мой взгляд, своеобразие демографического развития Латинской Америки состоит прежде всего в специфике внешней (но отнюдь не нейтральной) по отношению к демографическому развитию среды и обусловленных ею специфических способах, посредством которых латиноамериканские общества решают проблемы народонаселения. Закономерности, как известно, вырисовываются не только из сходств, но и из различий, а особенное есть форма проявления общего. Попытаемся поэтому выяснить, какие краски добавляет Латинская Америка в теоретическую картину демографического развития мира.

Механизм снижения рождаемости в Латинской Америке оказался существенно иным, чем наблюдавшийся в свое время в Северной и Западной Европе. Унаследованная от прошлого дистанция между социальными верхами и низами Латинской Америки на протяжении всей второй половины ХХ в. оставалась намного большей, чем в странах Европы и США. Это предопределило особую роль передачи образцов демографического поведения и обеспечивающих их медицинских технологий «сверху вниз»: от более благополучных слоев общества к менее благополучным.

Хотя процессы социальной диффузии сыграли значительную роль в снижении рождаемости в Европе, их роль в Латинской Америке была особенно велика. Вследствие появления новых ориентированных на массового потребителя технологий скорость и интенсивность этих процессов оказалась намного выше, чем в XVIII–XIX вв.

Идея воспитания в социальных низах «правильных» демографических установок занимала одно из ключевых мест в сочинениях Т. Мальтуса, но ему все же вряд ли грезились массовые стерилизации и телесериалы, доносящие до простонародья образцы поведения среднего и высшего класса. Сформировался специфический тип «кризисного» демографического перехода, при котором низы, выброшенные из экономики неолиберальными реформами, стали ограничивать деторождение ради удовлетворения самых элементарных нужд своих семей, а верхи щедро обеспечивали их средствами контрацепции, но отнюдь не спешили делиться иными благами.

Более или менее явно выраженные элементы «кризисного перехода», несомненно, присутствуют и в странах Азии. Однако латиноамериканский демографический переход отличается от азиатского рядом существенных особенностей. Одна из них заключается в том, что в Латинской Америке более широко представлены слои населения, индивидуальные мотивы снижения рождаемости у которых (стремление к профессиональной карьере, индивидуализации жизненного стиля и т. п.) являются примерно такими же, как у современных европейцев и североамериканцев. Другая особенность обусловлена спецификой государственного устройства и политических традиций Латинской Америки.

Для Латинской Америки, в отличие от КНР и отчасти Индии, не характерны государственное планирование семьи и широкомасштабное административное принуждение к контролю над рождаемостью. Недавняя история широкомасштабных насильственных стерилизаций в Перу – скорее исключение, показывающее, впрочем, сколь зыбка граница между кампаниями по добровольной и принудительной стерилизации. Естественно задать вопрос, почему в Латинской Америке меры административного давления на семью с целью принудить ее к снижению рождаемости не получили столь широкого распространения, как в ряде азиатских государств? Методологически корректно отвечать на вопросы такого рода всегда нелегко ввиду хорошо известного в науке соблазна – выстроить события в причинно-следственную цепь, которая, якобы, только и могла привести к существующему положению дел. Тем не менее, выскажем ряд суждений на этот счет.

Разумеется, масштаб и острота проблем перенаселения в большинстве стран Латинской Америки были заметно меньшими, чем в Китае и Индии. Но не менее важно и то, что другими были правила неписаного «социального контракта» между народом и властью.

Диктаторские режимы в Латинской Америке никогда не питали особого уважения к правам личности, однако сфера репродуктивного поведения находилась на периферии зоны их политического контроля. Кроме того, контроль над репродуктивным поведением (запрет абортов, контрацепции и т. д.) всегда освещался авторитетом католической церкви. Государство, заявляя свои права на подобный контроль, выступало в легитимной и освященной всей ибероамериканской, политической традицией роли хранителя моральных и религиозных ценностей (характерной, например, для режима Франко), но отнюдь не претендовало на функции органа централизованного планирования.

Организация мобилизационных кампаний, охватывающих сотни миллионов людей, требующих специфического и по-своему сложного менеджмента, никогда не была сильной стороной латиноамериканских правящих режимов, сколь бы жесткими или жестокими они ни являлись. Латиноамериканские представления о свободе личности заметно отличались как от европейских, так и от азиатских образцов и всегда носили двойственный характер. Наряду с «растворением» индивида в общине и подчинением власти, они всегда включали дух бунта и непокорства, восходящий к аргентинским гаучо и венесуэльским льянерос, ареалом жизни которых было географическое, социальное и психологическое пограничье между цивилизацией и необузданной природой. К этому следует добавить замечание Т. Бренеман о том, что бразильцы миролюбивы и склонны занимать нейтральную позицию в международных конфликтах, но ревностно относятся ко всему, что составляет их частную жизнь.

Не стоит забывать и об исторической конкретике. Первые официальные заявления бразильских властей о том, что темпы роста населения слишком велики, относились к эпохе военного правления (1964–1985). Диктаторский режим, широко использовавший пытки для подавления оппозиции в стране, постоянно подвергался критике со стороны правозащитных организаций и католической церкви, что создавало для него серьезные политические трудности. Последующее возвращение Бразилии к гражданскому правлению проходило под знаком демократизации и утверждения прав человека. И при диктатуре, и в условиях демократизации широкомасштабные государственные кампании контроля над рождаемостью, подобные китайской, оказывались невозможными или политически крайне опасными для их организаторов, что, собственно, и подтвердил недавний «перуанский эксперимент».

В то же время частная собственность и инициатива, как и неправительственные организации, всегда играли в Латинской Америке заметно большую по сравнению с азиатскими обществами роль. Это привело к формированию специфического латиноамериканского способа решения проблем народонаселения, в котором центральную роль играли неправительственные организации (такие, как бразильская BEMFAM и колумбийская PROFAMILIA). Правительство занимает по отношению к таким организациям позицию благожелательного нейтралитета, но на официальном уровне заявляет о своем невмешательстве в дела семьи. Это, среди прочего, делает правительство менее уязвимым для критики в случае злоупотреблений, связанных с проведением операций стерилизации.

Специфическим феноменом, возникшим на латиноамериканской почве, стал подкуп беднейших избирателей путем предоставления им возможности бесплатной (точнее, оплачиваемой за счет кандидатов в выборные органы власти) операции стерилизации. В выгоде от подобной практики оказывается и персонал клиник, получающий плату за пациентов, которые при иных условиях никогда не нашли бы средств на оплату подобных медицинских услуг.

Возвратимся, однако, от эмпирики к теории и подведем некоторые итоги. Сравнение латиноамериканского и азиатского опыта решения достаточно схожих между собой демографических проблем показывает, сколь по-разному реагируют различные общества на сходные вызовы и сколь глубоки историко-географические корни этих различий. Матрица, или, используя недавнюю метафору, геном латиноамериканских обществ, сформировавшихся на малонаселенных колонизируемых территориях, был изначально иным, чем геном азиатских обществ, наследующих древним речным цивилизациям. Столкнувшись с новой (на макроуровне) и достаточно неожиданной угрозой перенаселения, латиноамериканские и азиатские общества повели себя в чем-то одинаково. И в том, и в другом случае были задействованы достижения науки и технологии, и там и там было сделано все, чтобы привлечь внешние по отношению к системе ресурсы. Однако эволюция институтов, призванных решить важную и достаточно болезненную для общества проблему, сразу же пошла различными путями.

В Китае была создана система контроля над рождаемостью, в которой огромную роль играли административное принуждение, осуществляемое государственными чиновниками, и социальный контроль на уровне первичных производственных ячеек. Латиноамериканская модель контроля над рождаемостью выстроилась как многослойная система, в которой принуждение было (за описанными исключениями) экономическим и имело место главным образом на нижних этажах социальной структуры. Государство в большинстве случаев ограничивало свои функции созданием институциональной среды, в которой неправительственные организации, занимавшиеся вопросами планирования семьи, чувствовали бы себя достаточно свободно. Роль таких организаций в проведении демографической политики оказалась очень велика. При этом, в полном соответствии с матрицей латиноамериканского общества, система контроля над рождаемостью оказалась «импорто-ориентированной», огромную роль в ней с самого начала играли финансовые и технологические ресурсы, привлекаемые из-за рубежа, в первую очередь из США.

Завершая главу, хотелось бы затронуть проблему роли «генома» общества в его истории. Эту роль, как мне представляется, не стоит абсолютизировать, ибо в противном случае мы придем к тому, от чего пора уйти, – к жесткому историческому детерминизму и лозунгам о необратимости победы каждой очередной фазы истории, будь то социализм, перестройка или «рынок». История вряд ли задана столь жестко. Трудно, например, сказать, как развивались бы события, если бы латиноамериканским обществам пришлось решать проблемы контроля над рождаемостью в эпоху Перона и Варгаса или если бы выборы 1977 г. в Индии закончились победой, а не поражением И. Ганди. Поэтому, на мой взгляд, было бы неверным трактовать историко-культурную матрицу, или, если угодно, геном общества, как нечто фатальное, определяющее единственно возможную и изначально заданную траекторию его развития. Речь, скорее, может идти об одном из факторов, определяющих выбор способов, с помощью которых общества пытаются ответить на возникающие вызовы, а следовательно, и на эффективность и «человеческую цену» найденных решений.