Похороны чародеев проводят быстро. Волшебство земли требует свое обратно, так говорят. Уже на следующий день тело Фанни обмыли, нарядили ее в прекрасное черное платье, и мы пришли попрощаться. Серое небо тяжело нависало, воздух был густым от тумана. Если бы пошел дождь, по крайней мере, было бы легче.

Блэквуд, Элиза и я слушали слова о вечной жизни. Пока над гробом произносились прощальные речи, Элиза плакала. Затем все стали неловко расходиться, как гости, злоупотребившие гостеприимством. Гробовщики вытащили тело Фанни. Чародеев никогда не хоронили в гробах – деревянные ящики нужны были только для погребальной службы. Погибших заворачивали в черный шелк и клали в землю, чтобы земля скорее впитала волшебство. Фанни не была чародейкой, но она была дочерью чародея и родила сына-чародея.

Я подумала о счастливой смеющейся женщине, с которой познакомилась несколько недель назад. Я не понимала, как случилось, что теперь она лежит в земле. Когда я впервые пришла к ней в дом, она встретила меня так, будто я ее друг. Будто она может мне доверять.

Мои глаза начали наполняться слезами. Рук убил ее, и это наложило на меня проклятие. Я скулила так тихо, что заметил только Блэквуд.

Магнус стоял у края могилы, его лицо было бледным. Никогда раньше не видела его в черном. Яркие каштановые волосы резко выделялись на фоне серого дня. Он бросил на тело матери пригоршню земли и застыл, глядя в могилу.

– Мы зайдем в дом, чтобы засвидетельствовать свое почтение, – пробубнил Элизе Блэквуд. – Ты ведь его невеста.

Я подумала, что ему не стоило произносить это с такими жестокими интонациями.

В доме одетые в черное чародеи двигались как тени. Только по приглушенному шепоту и скрипу половиц можно было определить, что по этим комнатам вообще кто-то ходит. Все зеркала были завешены простынями. На обеденном столе кто-то выложил круг из свечей. Все были зажжены, кроме одной, той, что в центре.

– Незажженная свеча означает погасшую жизнь чародея, – тихо проговорил Блэквуд, встав рядом со мной в дверях. – После заката ее зажгут и оставят гореть на всю ночь. Это будет символизировать переход души из одного мира в другой.

Элиза сидела рядом с Магнусом, она что-то нежно говорила ему; ее щеки пошли пятнами от слез. Магнус сидел сгорбленный, поставив локти на колени, и бездумно глазел в пол.

Отдав дань Фанни, чародеи ушли. В доме стало еще тише, из звуков – только тиканье часов и приглушенный плач Полли на кухне. В окно я увидела Ди. Он уперся лбом в ствол вишневого дерева и закусил кулак. Он бы никому не позволил увидеть своих слез.

Я хотела подойти к нему и утешить, но у меня будто украли голос. Слова не шли.

Блэквуд повел сестру в прихожую одеваться. Я на минутку присела с Магнусом.

– Мне так жаль… – прошептала я, наконец обретя способность говорить.

Мне показалось, он меня не услышал. Но он сказал:

– Я мог бы выпроводить всех из дома в безопасное место, но я хотел посмотреть, чем все так взволнованы. – Он горько усмехнулся.

– Ты не должен себя винить.

– Хоуэл, я собирался поговорить с тобой до объявления помолвки. – Он поднял на меня глаза. Они были ясными, но взгляд – холодным. Он похоронил смеющуюся и беззаботную часть вместе с матерью.

– Зачем?

– Чтобы объяснить. Наша помолвка только для того, чтобы защитить Элизу от брака с Фоксглавом. Мы планировали отменить ее, когда прошел бы подобающий период времени.

У меня заныл живот.

– Почему ты хотел мне это сказать?

– А ты что, правда не понимаешь? – он внимательно взглянул на меня. – Ты запретила мне когда-либо еще говорить о моих чувствах, и я согласился… Но я не мог вынести мысли о том, что ты посчитаешь, будто я деградировал до охотника за состоянием.

– Я бы так не подумала, – прошептала я.

Он встал и подошел к тому месту, где висел портрет его бабушки. Прислонившись к стене, он сказал:

– Я виню себя в том, что случилось. Если бы, узнав, что Рук перерождается, я бы сказал об этом Агриппе или Императору, может быть… – Он не закончил мысль и снова посмотрел на меня. – Ты бежала по лестнице, как будто знала, что увидишь наверху. Скажи мне… – Он едва мог выговаривать слова. – Ты знала о том, что с ним происходит?

Самообладание покинуло меня, и я заплакала. Магнус ударил кулаком о стену, звук прозвучал в тишине дома как взрыв.

– В чем дело? – Блэквуд поторопился в комнату.

– Ничего. Следи за своей сестрой, – голос Магнуса был бесцветным и мрачным. Блэквуд настороженно посмотрел на мое лицо, но с неохотой послушался.

Магнус несколькими большими шагами пересек комнату.

– Я хочу, чтобы ты ушла, Генриетта, – прошептал он. В мертвенном тоне его голоса была ярость. Он снова сел на диван и стал смотреть в окно. – Уходи. Сейчас же.

Я выбежала из дома. Элиза нагнала меня на тротуаре и вложила свою ладонь в мою. Я была ей благодарна. По пути домой мы прижались друг к другу в карете. Блэквуд сидел наискосок от нас, уставившись в окно и не говоря ни слова.

Когда мы приехали домой, Блэквуд сразу пошел в свой кабинет. Подходя к лестнице, я прошла мимо того места, где погибла Фанни. Даже несмотря на то, что кровь замыли, я могла с точностью сказать, где это произошло. Точные место и время, когда все изменилось.

Наверху я вошла в кабинет и обнаружила Блэквуда сидящим за столом. Пульсирующий свет фонаря отбрасывал на его лицо резкие тени, и казалось, что там, где должны быть глаза, – темные глазницы.

Он взял книгу с золочеными уголками и пролистал ее; выглядел он при этом так, будто хотел спрятаться среди страниц, чтобы избежать меня. Наконец он заговорил:

– Дело не в том, что ты пыталась помочь Руку. Дело даже не в том, что ты отвергла мое предложение в его пользу… – У него заходили желваки. Он боролся с какими-то глубоко коренящимися эмоциями. – Но ты снова соврала. Я был дураком, думая, что ты изменишься.

Я чувствовала себя настолько виноватой, что хватит на целую жизнь вперед.

– Знаешь, а ты мог бы мне сказать, что проигнорировал указания Микельмаса насчет оружия, – все же прокричала я. – Ты мог бы сказать мне, что углубился в исследования своего отца, потому что…

Я замолчала, потому что пока еще не рассказала ему о нашей общей семейной истории. Да, в одном он был прав. Я совсем не изменилась.

Он с силой захлопнул книгу, вызвав пыльное облачко.

– Я представлял, что ты станешь моей женой. Лучшим воплощением меня. Я представлял Сорроу-Фелл раем, а тебя – моей Евой. – Он говорил зло, более того – разочарованно. – Но я ошибался.

– Возможно, все к лучшему, – колко произнесла я. – Адам и Ева плохо кончили.

Не дожидаясь ответа, я в гневе выбежала из комнаты.

Внизу меня ждал лакей, на его одетой в перчатку руке балансировал поднос с почтой.

– Мисс Хоуэл, для вас пришло письмо.

Я поблагодарила его и, взяв послание, разорвала конверт трясущимися руками. И немедленно узнала знакомый петлеобразный почерк.

Хоуэл,

Ламб.

приходи немедленно. Яд.

Я бросилась за своим плащом, вызвала карету и скрылась за дверью.

Вольф и Ламб снимали квартирку в Камдене, предпочитая жизни в казармах приватность. Условия проживания были скромными. Соседи – поденщицы и торговки, а сама квартира, которую мальчики делили друг с другом, была маленькой. Но они сделали ее своей, и там было, в общем-то, удобно.

Несколько картин с видами сельской местности и водоплавающими птицами, судя по всему любительские, стояли у стены и ждали, когда их повесят. Поднос с завтраком еще не убрали, на тарелке – яичная скорлупа, холодный чай в чашке подернулся пленкой. В углу гостиной виолончель Вольфа и скрипка Ламба привалились друг к другу, и в этом было какое-то странное утешение: будто инструменты поддерживают друг друга.

Вольф впустил меня; было удивительно видеть его дома в этот час. Обычно аккуратно причесанные волосы были взъерошены, подбородок покрывала густая щетина. Он не стал спрашивать, почему я приехала.

– Ему надо кое-что тебе сказать, – сразу сказал он.

Ламб лежал на диване, его руки были сложены на груди. Он тихо стонал.

Яд.

Вольф встал на колени и положил свою большую ладонь на лоб друга. Веки Ламба были настолько тонкими, что можно было разглядеть узор каждой голубой венки. Дыхание – затрудненное и неровное.

– Что он принял? – спросила я Вольфа.

– Ничего. Эти последние несколько дней он ничего не ел и не пил, он был слишком слаб, чтобы посетить вечеринку леди Элизы.

Предвидел ли Ламб то, что случится на балу? Нет, я так не думала. Его способность к предвидению работала не столь однозначно.

– Этим утром он написал, что хочет встретиться с тобой, а затем упал в обморок. Я пытался его разбудить… – Голос Вольфа сломался под действием страха.

Перво-наперво нужно было разбудить его.

– Мне нужны ромашка и корень имбиря, если они у тебя есть. – Мария рассказала мне, каким успокаивающим действием обладали эти ингредиенты. – И какой-нибудь бульон.

Вольф послал меня вниз к домовладелице, женщине с огромными ручищами; та хмыкнула, когда увидела молодую незамужнюю леди, рискнувшую в одиночестве посетить квартиру джентльменов, не важно – чародейка она или нет. Но она дала мне то, что было нужно.

Я заварила Ламбу чашку чаю и заставила его выпить. Большая часть пролилась на его подбородок, но и это дало результат. Его веки затрепетали, глаза распахнулись, и Вольф испустил вздох облегчения.

– Ты в порядке? – прошептала я.

Хрипя, Ламб подергал меня за рукав.

– Ты сделаешь. Так ведь? – выдавил он. Его зрачки были расширенными.

– Что я сделаю? – спросила я.

Ламб отхлебнул еще чаю, и Вольфу удалось дать ему несколько ложек горячего бульона.

– Помоги девочке поразить женщину. Это единственный способ, – прошептал он. – Яд.

Он произнес это слово еще дважды, подчеркивая его.

– Тебя кто-то отравил? – прошептала я.

Вольф выругался, но Ламб покачал головой. Он взял бульон и промокнул его кусочком хлеба. К восковым щекам вернулся слабый румянец.

– Послушай. Яд. Белладонна. Ты должна ее взять. Возьми белладонну, когда сможешь, – сказал он скрипучим голосом. Белладонна была смертоносной. Было совершенно очевидно, что Ламб бредит. – Возьми белладонну, и ты наконец-то узнаешь правду. Яд тебе покажет.

– Я не понимаю и половины из того, что он говорит. – Вольф провел рукой по лбу. – Я думал, он хочет остаться в Лондоне. Но он сказал, есть вещи, которым он может научиться только на севере.

– Сейчас принесу еще холодной воды, – проговорила я, выкручивая ткань и беря таз.

Я вышла за дверь, но на полпути к комнатам домовладелицы спохватилась, что забыла прихватить поднос. Побежала назад, открыла дверь и… Остановилась как вкопанная.

Вольф крепко держал Ламба в объятиях. Ламб нежно что-то бормотал, пока Вольф целовал его лоб, щеки, губы. Нервные пальцы Ламба запутались в волосах другого мальчика. Их объятия были нежными, даже страстными. Какого черта?

Я попятилась назад и случайно врезалась в дверь. Вольф отпустил Ламба и вскочил на ноги. Мы уставились друг на друга, и ни один из нас не знал, что делать. Что я увидела? Мгновения пытки проходили в молчании.

– Мне лучше уйти, – сказала я, поставив таз, и попыталась найти свой плащ. Я понятия не имела, как себя вести. Вольф следовал за мной, пока я ходила по комнате, врезаясь в стулья.

– Почему ты на меня не смотришь? – мрачно спросил он.

– Не знаю, о чем ты, – заставив себя сохранять спокойствие, я подняла на него глаза. Он вздохнул.

– Я вижу, как сильно ты это презираешь. То, какие мы есть, – пробормотал он.

– Я никогда не смогла бы презирать тебя. – Это дурацкое предположение вывело меня из ступора. Гори оно все огнем, это же Вольф. Мой друг. Засунув руки в карманы, он сел на диван. Ламб потянулся к нему, и Вольф взял его за руку. Меня поразила бесстрашная честность этого простого жеста.

– Теперь ты побежишь прямо к Уайтчёрчу, – сказал Вольф.

– Нет. Никогда. – Я наконец-то смогла заговорить своим обычным голосом. Их могли бы отлучить от церкви, если бы узнали об этих отношениях, возможно даже – посадить в тюрьму.

Вольф смахнул с лица Ламба прядь волос, его лицо было полно нежности.

– Я не брошу его. Даже ради целого мира. Может быть, это только наполовину жизнь, жизнь во лжи, но только такая жизнь мне нужна. – Он поднял на меня взгляд. – Не важно, что я сделаю, но я в ловушке.

Его голос дрогнул.

Боль Вольфа была ощутимой, и я знала это чувство – жить во лжи, лгать, лгать, лгать… Черт меня побери, если я позволю разрушить еще одну дружбу. Я села рядом с диваном, взяла чашку чая и протянула Ламбу.

– Меня не заботит то, что вы делаете. Уайтчёрч никогда об этом от меня не услышит. – По моим наблюдениям, любовь была слишком редкой, чтобы ею разбрасываться.

Вольф коснулся моего плеча, а затем подошел к столу. Он взял тарелку с едой, вернулся, и мы вместе попытались заставить Ламба съесть что-нибудь твердое. Через некоторое время Ламб смог осилить полпорции тушеной баранины. Румянец стал ярче.

– С тобой все в порядке, – с облегчением произнесла я.

– Да. Но нам надо еще кое-что обсудить. – Ламб сфокусировал на мне взгляд. – Колокола.

Я чуть не выронила чашку.

– Колокола?

– Молокорон в Йорке. Да и Бескожий Человек тоже там. – Он изогнул бровь и откусил от картофелины.

– Как… ты… – Я не закончила предложение.

– Я вернулся в Лондон, потому что должен быть твоим зеркалом, Хоуэл: сейчас и в войнах, которые еще случатся. – Он кивнул. – Я помогу тебе с Императором.

– Спасибо тебе, – выдохнула я. – Да, мы будем вместе охотиться за Ре́лемом.

Потому что я кое-что решила, когда смотрела на Магнуса, плачущего над телом своей матери, и на Рука, кричащего, как животное. Мой отец был в ответе за все это, и я его остановлю… Не важно, какой ценой.