Мне говорят: Ну что ты здесь торчишь? Все, что чего-то ст о ит, — все уехало, пока, как вольный бард хрипел насмешливо, открыты Вена, Лондон и Париж, пока вверху не прокатился гром, пока лишь закипает раздражение, и слабый ветер дует в отдалении, пока зависло над листом перо… И в самом деле — чем не шутит черт! Представится — и сразу же поверится: неоновые буквы над Америкой и над Землей торжественный аккорд. И вот уж диск мой золотом горит. В какой-нибудь банановой республике мы всей семьею греемся на пузике и созерцаем местный колорит. И вспомнится, как давний тяжкий бред, та очередь в окошко за зарплатою — рубли и трешки падали заплатами на ветхий продырявленный бюджет. И это было небом. А земля? Какие соки нас поили силою? Что выпрямляло ветви над Россиею и заставляло думать: все не зря? Какие-то, ей-богу, пустяки! Глаза, воздетые с тоской и верою, сплетенные с натянутыми нервами, как две спасенья ждущие руки. Да в чавкающей жиже — ряд камней. И эти два — за низкою оградою, что днем и ночью на сердце мне падают, повернутые надписью ко мне. И холод над холодною Невой, и взгляд на шпиль уколом отзывается — о, как это, скажите, называется?! Мне врут, что я чужой, а я здесь — свой! Мне говорят: Ну что ты здесь торчишь? — Зачем мне Вена, Лондон и Париж…