Черняв и напорист, предчувствуя скорость и бросив кудрявый еврейский дымок, буксир обдал сажей ленивую баржу и в узкое русло ее поволок… Закончится вскоре пора аллегорий: в руках полицая — всамделишный кнут. А мы тут серьезной не видим угрозы (как будто с кого-то другого начнут!). Но вот уже близко и ватник, и миска, и кто-то «шьет дело» любому из нас. Вы крикнете: «Братцы! Пора разобраться!..» Но крикнете поздно, а надо — сейчас. Ведь нашу Россию с гербами косыми на этом же самом, на горьком пути до полного сходства — всеобщего скотства — однажды уже удалось довести. И все начиналось, как самая малость, потом затыкались горластые рты, потом — те, кто тише, потом — кто, как мыши, пока до стерильной дошли чистоты. Не будем, как дети: «Теперь — невозможно». — Возможно! — покуда все спины в дугу… И трусость, и подлость — всегда осторожны: в них плюнешь — утрутся. И вновь — ни гугу.

Поскольку я двадцать лет был не у дел, у предержащих в этом мире должно уже быть какое-то этому объяснение. Конечно, «Предупредительная песня» впрямую объяснение тому.
1989

Мы читали Солженицына в рукописи. Мы слушали Галича… Стали наступать нам на пятки, проверять… У одного — обыск, у другого — обыск, этого отстранили от работы со студентами, другого в партком вызвали… Так появилась песня.

До всякой «Памяти» мне пришло в голову, что чего-то многовато евреев делали революцию! Поэтому дымок этого буксира, тянущего баржу, был именно кудрявым, именно еврейским. Мне задавали такой вопрос, но надо признаться в слабости: я не отвечал на него впрямую, как сейчас. Говорил: «Аллегория, буксир… Почему еврейский? Черт его знает, курчавенький такой…»