По черепу молотит дождь, молотит дождь по мокрым стеклам, и повергает ветер мокрый дома в медлительную дрожь. Какую грусть и полноту, какие мерные созвучья рождает заурядный случай и монотонный ровный стук. Его биеньем снесены, спокойно отплывают мысли, где видится не столько смысла, сколь равнодушья тишины. Ну, например: как свой черед имеет всякая погода, так мысль, что властвует народом, — лишь та, которой ждет народ. Нет, новизны здесь не найдешь: к чему готов, тому и править. Мы можем умничать, лукавить, но толку с этого — на грош. Увы, предел есть для всего: предел любви и пониманья, и счастье первоузнаванья — околица, свое село. А дальше — смутный, чуждый лес, где все не только незнакомо, но все совсем не так, как дома — иных законов темный блеск. Как в стан опасного врага, туда идут лишь одиночки, отодвигая влажной ночью околицу на полшага. И в этом все?.. Я так и знал: нет и намека на открытье — всего лишь слабое наитье, и вновь пуста моя казна… В какой бы красочный наряд мы сказанное ни одели — на дне короткая идея, всего два слова: шум дождя.