Мокро. В лужи ночь глядится. Что ни лужа — то провал. Стоит только отступиться — и пропал. Полетишь, как в бездну в небо, мокрый воздух теребя. В ту же самую секунду все забудут про тебя. Прочь — от добрых и свирепых, вверх! — (а кажется — что вниз)… …Ты влетел ступнями в небо и повис. И тем, кто теперь от тебя отдален, по черной земле бредет, уже занимается новый огонь, и светит он, и не жжет. И может — навек, а может — на час, для всех ли, для одного ль, пробьется сквозь темень хотя бы раз этот ночной огонь. И, может быть, кто-то, ступив на луч, удержит себя на нем. И выпадет если кому этот путь, он станет и сам огнем.

От усталости можно простить, можно даже любить от усталости. Ветерок облака шевелит — тоже, может быть, просто из жалости. Облака не плывут в Колыму, не плывут облака и в Америку. Я глаза к облакам подыму, и вы знаете, вы поверите! — словно кто-то зубами сверкнет — что внизу ему, ясному, нравится?! С края облако он отогнет, свесив голову, улыбается… Вот ладонь его ляжет на грудь, вот меня он окликнет по имени, и окрепнет протянутый луч — не зови меня, ах, не зови меня… Брызнут слезы — он глянет в глаза и к ногам мне положит ладонь свою… Ну нельзя же, я знаю — нельзя! — и стою уже, над землей стою и не падаю.