Здрасте, Марина! Вот время нашел — звоню. Предлагаю одновременно выйти на нашу общую авеню (впрочем, учтя, как она шустрит, — это все же скорее стрит). Я надеюсь, меня простил бы поэт, придумавший этот стиль. Тем более — так уж Господь положил — стрит — та самая, где он жил. И в русской поэзии один, между прочим, разглядел — даром что сам еврей — под вывеской какой-то случайной молочной коричневые, представьте, крылышки дверей. И не только — он много чего вмещал в разглядыванье дерева или там лица. Жаль — избыток юмора помешал разглядеть все именно здесь и до конца. А впрочем, над Сеной, Гудзоном и Темзой он занят все тем же. А мы, разглядывая его стихи, сами себе отпускаем грехи, ибо, плотно усевшись в лужу, видим, что, в общем, других не хуже. Просто он говорил, что мокрое — мочит, а мы принимаем это, как и ждут от нас, — молча. Сами видите — такой разговор требует выхода на оперативный простор.