Я решила, что ослышалась, когда доктор Карл Вулф позвонил мне и спросил, не хочу ли я издать свои юношеские записки. Этот дневник я вела еще в закрытой школе для девочек — в выпускном классе. Доктор проявлял внимание ко мне или, вернее, к моему диагнозу с тех самых пор, как я лечилась у него. Потом время от времени мы беседовали по телефону — не чаще раза в год. Я уже и забыла о существовании дневника. Тридцать лет назад я принесла его в клинику, но мы обсудили его только однажды, и доктор убедил меня, что эту страницу своей жизни я должна перевернуть раз и навсегда. И я перестала вести записи, сделав тем самым первый шаг к выздоровлению.

Поначалу моим инстинктивным побуждением было отказаться от публикации. Нет, не для того я вела дневник, чтобы кто-то чужой его читал. Да и доктор Вулф сохранил эти записки только потому, что моя мама попросила его об этом незадолго до моей выписки из клиники. Я вела дневник ради сохранения своего шестнадцатилетнего «я», во всяком случае, тогда я так думала. Кроме того, моей дочери как раз исполнилось шестнадцать лет, и я считала, что ей незачем знать обо мне такие подробности. Хотелось уберечь ее.

Но доктор рассеял мои сомнения. Все имена будут изменены. Ни одна душа не узнает в рассказчице меня. Никто не догадается, о какой школе идет речь. По словам доктора, мой дневник имеет особую ценность как дополнение к исследовательской литературе о периоде взросления девушки, именно теперь, когда безрассудное поведение достигает размеров эпидемии. Совершенно случайно, разбирая свои вещи в кабинете перед уходом на пенсию, доктор Вулф обнаружил среди бумаг мои записки и был поражен их убедительностью.

Не могу сказать, что я во всем с ним согласна, но девичьи дневники всегда увлекали меня. Они — точь-в-точь кукольные домики: заглянешь внутрь, и весь остальной мир покажется таким далеким — почти несуществующим! Обладай мы волшебной возможностью «выпрыгивать из себя» в тяжелые минуты, и ни боль, ни страхи нас бы не потревожили. Я говорю не о правде или вымысле, а лишь о способе выжить.

Я согласилась на предложение доктора Вулфа, но с одним условием: я должна прочесть дневник и убедиться, что доктор прав. Тогда публикация состоится. Доктор Вулф также попросил меня написать послесловие — своего рода обобщение пережитого мной. Он полагал, что имеет место относительно редкий случай, когда пациентка, страдавшая пограничным расстройством личности, которое усугублялось депрессией и психозом, излечилась настолько, что подобные «эпизоды», как их деликатно называл доктор, больше никогда не повторялись. Он был убежден, что мои нынешние впечатления от прочтения смогут пролить свет на эту загадку.

Но мне сложно делать какие-то выводы. Между страниц дневника я нашла лезвие бритвы, которое сама же и спрятала много лет тому назад. Доктор Вулф объяснил мне, что сохранил его для полноты «клинической картины». Мне же это казалось совершенно нелепым — лезвие как лезвие. Да и на страницах — слова как слова, знакомый почерк.

Мои записки — единственное, что я могу предложить тем, кто хочет узнать, можно ли пережить трудности отрочества.