1 декабря

Сегодня нам раздали подписные листы для желающих попасть в баскетбольную команду. Я даже не хотела записываться. У меня нет ни сил, ни желания снова напрягаться, сдавая нормативы, чтобы в результате угодить в группу «Г», где одни мазилы, которым игра до лампочки. К тому же эту группу обычно тренирует мисс Бобби. Хорошо ли я играю, плохо ли — никого не колышет. Даже забросив большинство мячей в корзину, я вечно в последних рядах. В подписном листе я не увидела фамилии Люси. В прошлом году она была в группе «Б», хотя играет ничуть не лучше меня. В этом году мы с ней имели бы неплохие шансы оказаться во втором составе. В баскетбольную группу «А» всегда сложнее попасть, потому что в команде мало игроков. Спрошу у Люси после ужина.

 

После ужина

Люси сказала, что в этом году она не будет сдавать нормативы. Игры и тренировки отнимают слишком много времени. Она и так очень устает и отстает по всем предметам. Я спросила, что же она выбрала взамен. Ритмическую гимнастику. Это для тех девчонок, которые не хотят ничего делать и только притворяются, что занимаются физкультурой. Я ушам своим не верю. Люси отставала и раньше. Но она всегда любила спортивные игры. Она выбрала эту гимнастику только для того, чтобы быть рядом с Эрнессой. Они становятся неразлучными. Люси забыла все, что любила прежде. Эрнесса овладела ею. Эрнесса поглощает ее.

 

2 декабря

Я подумываю о том, чтобы не идти на баскетбол. Нет, только не ритмическая гимнастика. Дергаться, как марионетка, и валяться на спине, болтая ногами в воздухе, — это не для меня. Миссис Харлан могла бы открыть группу современного танца, если бы удалось набрать достаточно девочек. Миссис Харлан — единственная учительница физкультуры, которая даже в килте выглядит женственной. Она замужем. И она очень хорошо ко мне относится. Как-то мне влетело от мисс Бобби за то, что я не надевала футболку под свитер. Миссис Харлан подошла ко мне в вестибюле и сказала: «Если ты не хочешь все время попадать в истории и каждую пятницу после уроков просиживать в комнате для занятий, то тебе просто надо придерживаться правил. Ведь это не так уж трудно — носить форму?»

Терпеть не могу эту мисс Бобби. В этом году я ненавижу ее еще сильнее, чем когда-либо. А она не выносит меня за то, что я — еврейка. Вот и все. У меня-то, по крайней мере, есть причина для ненависти. Меня бесит ее вид: эти впалые коричневые колени и морщинистые бедра, выглядывающие из-под килта, и дряблое лицо под седой щеткой волос.

Сегодня во время сдачи баскетбольных нормативов (вот так шутка!) она сама подошла ко мне и спросила, где моя подруга Люси.

— Она хорошо бросала, вполне прилично для второго состава в этом году.

— Люси некогда играть в баскетбол, — ответила я, — у нее не очень хорошая успеваемость по другим предметам.

— Я должна поговорить с ней.

Непременно пойду на современные танцы, если откроют группу. Думаю, я уговорю Дору и Чарли составить мне компанию. Дору — точно.

«Еврейский бук». На дереве вырезано еврейскими литерами: «Едва ты приблизишься к этому месту, с тобою случится то же, что ты сотворил со мной».

 

3 декабря

Рановато еще для снега. Я выглянула утром в окно и увидела, что кругом бело. Снега не очень много, он просто припорошил все вокруг. Холодно, и снег не тает. Видимо, придется достать зимнюю юбку. Дольше оттягивать не удастся. Что может быть скучнее этой серой шерстяной ткани?

 

4 декабря

Сегодня ночью мы с Чарли и Дорой выскользнули прогуляться после отбоя. Давненько я этого не делала. В первый год мы с Отем часто убегали после отбоя и пили вино из маленьких бутылочек, какие выдают в салоне самолета, — эти бутылочки Отем стащила у своей матери. В то время мне было все равно, что со мной будет. Мы с Отем гуляли ночью, и я ничего не боялась. Сейчас наши пути разошлись. Уже почти год мы даже не разговариваем друг с другом. Я хорошо учусь и не хочу все испортить, вылетев из школы. И не хочу быть такой, как раньше. Это слишком печально.

Около двенадцати Чарли пришла ко мне и сказала, что Эрнессы нет в ее комнате.

— Я стучала в дверь, и если она не заснула вечным сном, то ее просто нет. Я пробовала открыть дверь, но она на замке. Интересно, где Эрнесса взяла ключ? Пошли глянем, на месте ли Люси.

Я уже стояла в ванной и поворачивала дверную ручку. Дверь бесшумно растворилась, и я заглянула в комнату, боясь увидеть пустую кровать с откинутым покрывалом. Но Люси лежала в постели и спала крепким сном.

— Почему-то я не думаю, что Эрнесса убежала на свидание с каким-нибудь парнем из Брэнгвин-колледжа, — сказала Чарли. — Не того она разлива. К тому же слишком холодно.

— Надо бы Дору позвать, — предложила я.

— Пошли поищем Эрнессу на улице, — сказала Чарли. — Мне очень надо пыхнуть.

Мы накинули пальто прямо на ночные рубашки и вышли. Не знаю, что мы собирались найти. Мы заклинили сигнализацию одной деревяшкой, а другой заблокировали замок, чтобы дверь не захлопнулась. Толку от этой сигнализации. Любая девчонка знает, где спрятаны эти деревяшки.

Мы прошли по дорожке прямо к высоченным чугунным воротам. Они всегда распахнуты — даже ночью. Дора и Чарли все время оборачивались — им то и дело мерещились чьи-то шаги за спиной. У самых ворот я оглянулась на здание Резиденции. Днем подъезды всегда заставлены машинами девчонок из дневной школы — по большей части желтыми или зелеными «фольксами». А теперь дорожки опустели. Все замерло под снежным покровом.

Внезапно меня осенило — я поняла, почему Эрнесса гуляет здесь ночами в полном одиночестве. Ей хочется видеть и Резиденцию, и Дальнюю лужайку, и подъездную дорожку такими, какими они были до того, как это место превратилось в школу для юных леди, мысленно вернуться в те времена, когда гости пили чай на просторных террасах и катались в колясках, запряженных пони. Я тоже всегда думаю об этом. Не о том, что есть, а о том, что было.

Где-то неподалеку она тоже глядела на эти террасы, давая волю воображению.

Я ничего не сказала ни Доре, ни Чарли. Вслед за ними я прошла сквозь резные ворота, хотя мне очень хотелось повернуть назад. Они не понимали, что мешает мне выйти за ворота. Внутри школы я забываю, что остальной мир существует. Я не обязана верить в его реальность. Все, что за воротами, — скрыто в тумане. Я вижу горизонт, но все здесь ненастоящее.

Стояла ясная ночь. Рваные края редких облаков серебрились в лунном свете. А луна была высокая и такая яркая, что казалась белой-белой. Все кратеры и горы на ее поверхности были такими рельефными, будто прорисованы от руки. А по ту сторону чугунной ограды Резиденция, словно сумрачный собор, устремила к луне острия своих шпилей. Неужели я действительно здесь живу и учусь? Может, это лишь сон?

Далеко мы не пошли. Встали сразу за главными воротами. Холод был жуткий, и мы переминались с ноги на ногу, чтобы совсем не окоченеть. Припорошенная снегом мерзлая трава хрустела при каждом шаге. Мы простояли всего каких-то десять минут у выезда на улицу. Свет случайных фар выхватывал нас из темноты. Интересно, что думали водители о трех девчонках, маячивших посреди зимней ночи в пальтишках, накинутых прямо поверх ночных сорочек? Наверное, мы казались им привидениями?

Мы решили вернуться. Идя по дорожке, я вгляделась в мерцающую равнину, на краю которой в зарослях кустарника умер Патер. Именно там это должно быть — огромный черный зверь, мощными крыльями рассекающий воздух, темная тень на мерзлой земле. Я бы увидела его так ясно на фоне снега в сиянии луны, стоило только дождаться. Девчонки побежали к дверям. Они звали меня, подгоняли. Но всякий раз, когда я хотела зайти внутрь, мне казалось, что я что-то вижу. Казалось, вот-вот это «что-то» обретет форму и явится мне, надо только пристальнее вглядеться во мрак. Наконец луну затянуло серым пеплом облаков, и мое видение померкло. Ничего не было. Такое случается только в книгах.

Чарли придерживала дверь для меня.

— Господи, где ты там застряла? — заорала она. — Я себе всю жопу отморозила, да еще тут дохлой рыбой воняет.

— Заткнись, — ответила я.

Тухлятиной несло страшно, хуже не бывает. Завтра же утром первым делом попрошу уборщика сделать что-нибудь с этим подвалом. Иначе я не смогу заниматься музыкой. Повсюду эта вонь.

Мы помчались вверх по лестнице. На первом пролете мне послышался топот внизу.

Влетев на этаж, мы с Дорой бросились к своим комнатам, но Чарли остановилась у двери Эрнессы и стала барабанить в нее, вопя на весь коридор:

— Эй, Эрнесса! Где ты, мать твою, шляешься? Уже полночь!

— Не ори! Чокнутая! — зашипела я.

Но Чарли не унималась:

— Достала травку, Эрнесса? Давай делись, подруга!

Ответа не было.

— Кретинка! Ты хочешь, чтобы нас с тобой сцапали? — сказала я Чарли.

— Долбишься с кем-нибудь в Брэнгвин-колледже?

Я схватила Чарли за руку и потащила к ее комнате.

— Вот, что я тебе говорила? Нет ее! — сказала Чарли.

Из комнаты Люси послышался какой-то шорох, ее дверь приоткрылась, но я успела заскочить в свою комнату и навалилась на дверь. Сердце бешено колотилось. Хоть бы Чарли не растрепала про наше ночное приключение.

 

6 декабря

Чарли совершенно зациклилась на Эрнессе, но сама не понимает, почему это произошло. Она не готова услышать правду. Ей невдомек, что правда может быть не видна, но так или иначе она существует. Мы решили никому не рассказывать, что Эрнесса среди ночи куда-то уходила. Мне действительно стало легче теперь, когда я могу говорить обо всем этом с кем-то, кто не считает, что я рехнулась и брежу. Но все-таки я боюсь, что Чарли не удержится и что-нибудь случайно ляпнет своим дурацким языком. И этим окончательно настроит против меня Люси.

 

7 декабря

Мне пришла в голову одна идея, но я до последнего не была уверена, что смогу ее осуществить. Не доверяя Чарли, я не стала ее ни во что посвящать.

Как только все улеглись, я шмыгнула в Дорину комнату, с другой стороны коридора. Я хотела вылезти из Дориного окна на водосточный желоб и заглянуть в окно к Эрнессе. Я холодела при мысли, что собираюсь шпионить за Эрнессой. А что будет, если она вдруг окажется в комнате и заметит меня? Можно, конечно, притвориться, что я иду к Кэрол — ее окно как раз следующее, но я знала — Эрнессу не проведешь.

Дора караулила, не появится ли кто в коридоре, а я открыла окно и соскользнула в желоб. Я была в рубашке, и та задиралась до колен, пока я ползла. Обледеневшая медь была очень холодной и скользкой. Руки до того окоченели, что я не могла даже держаться за край желоба. Окно было в нескольких шагах, но я двигалась очень медленно, и Дора все время подгоняла меня:

— Скорее, скорее!

Мне было так страшно, что я не могла обернуться и сказать ей, чтобы заткнулась. Луна светила мне в спину. Комната теперь была хорошо видна сквозь тюлевые занавески. Пустая кровать застелена. Все так же голо, как и в начале осени, когда мы с Дорой наблюдали, как Эрнесса перетаскивает комод через всю комнату, — тогда она была с нами почти на дружеской ноге. Комод так и стоял, почти загораживая дверной проем.

Я присела в желобе на корточки и уперлась головой в стекло, чтобы удержать равновесие. Лунный свет проливался в комнату мощным лучом. Моя тень вытянулась на полу, окунувшись в этот луч, и вокруг нее заплясали в воздухе миллионы крошечных пылинок. В комнате гулял ветер, хотя окно было закрыто наглухо. Теперь я могла как следует все рассмотреть: и стол, и комод, и даже кровать были покрыты толстым слоем пыли. Сквозняк взметал эту пыль, и она кружилась в лунном свете. Внезапно пыль взвилась столбом, и стало трудно различать грань между предметами и воздухом. Я услышала, как Дора окликнула меня:

— Скорее возвращайся, кто-то идет по коридору!

Но я не могла шелохнуться. Мой горящий лоб упирался в замерзшее стекло — и от этого было чуточку легче. Желоб казался слишком узким. Если я попытаюсь повернуться и встать на четвереньки, то потеряю равновесие и рухну в пустоту. А в комнате за окном мириады пылинок водили хороводы, соединялись, обретали причудливые очертания. Целый рой маленьких коричневых мотыльков летели к окну — навстречу могущественному сиянию огромной луны. Они бились в стекло прямо напротив моего лица, калеча свои крошечные тельца на пути к свету. Этот звук оглушал меня, я чувствовала сквозь стекло, как трепыхаются их крылышки, словно тысячи вздохов раздавались одновременно. Стоит мне обернуться и посмотреть на луну, и я почувствую такую же неизбывную тоску по свету. Я полечу луне навстречу. Я услышу ее далекий призывный шепот, которому не может противиться ни одно крылатое существо…

— Возвращайся, слышишь? Сейчас же! — снова послышался Дорин голос.

На этот раз он звучал у самого уха. Дора дернула меня за рубашку. Она тоже вылезла на желоб, и я подумала, что могла бы и ее утянуть за собой. Я обернула подол рубашки вокруг талии. Кожа больше не чувствовала обжигающего холода металла. Даже не знаю, как мы ухитрились доползти назад. Когда мы добрались до окна, я вслед за Дорой опрометью бросилась в комнату. Мы долго лежали рядом, накрывшись с головой одеялами, и прислушивались к шарканью шагов за дверью.

Я должна была ей рассказать о том, что видела в комнате. Что никакой Эрнессы там в помине не было, что на той кровати никогда никто не спал, что комната пуста и все покрыто густым слоем пыли, похожей на серую золу. Я умолчала о мотыльках, о крыльях и о луне.

Осторожно открыв дверь, я прошмыгнула через коридор в свою комнату. Какое облегчение — оказаться в собственной кровати! Я лежала, прислушиваясь, как бьется мое сердце. Оно так грохотало, что я была уверена — его стук эхом отдается в пустых коридорах, на всех лестницах. Наконец я успокоилась и уснула. Мне снилось, что я играю в баскетбол во втором составе. Во сне все было точь-в-точь как наяву, но преувеличено, как в красочных и шумных фильмах. Когда я встала, у меня все болело, как будто я действительно всю ночь играла в баскетбол.

Я все еще озираюсь по сторонам и не могу поверить, что на этот раз все-таки проснулась.

 

8 декабря

Если спросить Дору о событиях этой ночи, она скажет, что я вылезала на водосток, что луна светила мне в спину, пока я торчала под окном у Эрнессы, упираясь лбом в стекло. Только, мол, все мной увиденное было ненастоящим. Но я точно знаю, что это был не сон.

Невзрачные, обсыпанные пыльцой коричневые мотыльки, пляшущие в лунном луче и бьющиеся в стекло. Они копошатся у меня в голове, трепеща крылышками, они облепили мой мозг и стучатся, стучатся, стараясь вырваться из черепной коробки наружу.

Надо записывать дальше. Это меня отвлечет.

Летними вечерами мы с папой частенько сидели возле дома с фонариками на коленях, выискивая ночных бабочек. У некоторых из них на крыльях красовались темные полоски и фиолетовые «глаза», обведенные желтой каймой. При всей своей робости, они устремлялись к тонким лучам наших фонариков. Как-то раз в переплетениях жимолости, пьянящей ароматом своих цветов, мы заметили бледно-зеленого мотылька с длинными хвостами на кончиках крыльев, и хвосты эти развевались, как ленты в косичках у девочки. Это была павлиноглазка — сатурния луна — большая, как птица. Желтые «глаза» на ее крылышках переливались в лучах света. Бабочка улетела, а мы, не в силах сдержать восторг, часами шарили лучами там, откуда она появилась. Дожидаясь ее возвращения, мы коротали время за игрой — описывали окраску ее крыльев. Игра для поэтов. Мне больше всего понравилось — цвет морской пены, увиденной со дна моря в пасмурный день. Цвет влажного мха на скале. Цвет лепестков кизилового цветка, только-только выглянувшего из бутона. Цвет лунной поверхности, когда подлетаешь к ней на космическом корабле. Цвет хвоста кометы.

В конце концов пришлось идти в кровать, но заснуть не получалось. Я слышала шелест крыльев и биение крошечных телец о москитную сетку. В каждом шорохе мне чудилась зеленая сатурния луна — она стучалась ко мне в комнату, чтобы снова предстать передо мной во всем своем великолепии.

Почему моему отцу этого было недостаточно? Ведь ему стоило только вспомнить это хрупкое создание, вспомнить мелькнувшие среди белых цветов жимолости крылышки цвета морской пены. Это могло бы его спасти. Этот мотылек — самое прекрасное, что я когда-нибудь видела в своей жизни. Прекраснее, чем поэзия. Как он мог забыть его?

 

9 декабря

Я спросила у Доры, возможны ли галлюцинации без наркотиков. Уж она-то должна знать. Большой якобы эксперт по части галлюциногенов.

— Конечно, — ответила она, — это называется «психотическое расстройство».

Может быть, эти видения вызывает луна? Если нет, значит, я схожу с ума.

 

10 декабря

«Il arriva chez nous ип dimanche de novembre 189…»Вот как далеко я продвинулась в чтении романа Алена-Фурнье «Большой Мольн». Завтра у меня развернутая контрольная по первым пяти главам. Вроде бы текст кажется не слишком сложным. Мне не придется часто заглядывать в словарь. Все, больше никаких ночных шатаний с Дорой и Чарли. Если придется просидеть до утра, высплюсь в выходные. Ненавижу ночные бдения, когда приходится заставлять себя что-то делать, а глаза так и норовят закрыться сами собой. Несмотря на всю эту свою интеллектуальность, Дора не очень-то напрягается в школе. Чарли вообще сказала, что «на все кладет с прибором». А я рада, что мне есть чем заняться. Все-таки надо заставить себя хоть что-то прочесть.

 

11 декабря

Утром София просунула мне под дверь записку: «Мы совсем с тобой не видимся. Ты целыми днями с Дорой и Чарли. Мне грустно».

Мне стало очень совестно, но я ничего не могу с собой поделать. С Чарли и Дорой я могу говорить об Эрнессе. Иногда я хочу говорить только о ней, все мои мысли вертятся вокруг нее. И с мистером Дэвисом я теперь тоже не вижусь. Зато уж Клэр, наверное, в восторге.

Я не хочу впутывать Софию.

Во время ланча я подбежала к ней со спины, обняла крепко-крепко и поцеловала. Мы решили в субботу вместе прогуляться в город. Походим по музею, потом перекусим где-нибудь. Мне бы надо этому радоваться, предвкушая удовольствие. Она — одна из моих ближайших подруг, одна из самых любимых подруг. А я принуждаю себя не пренебрегать ею.

Контрольная по французскому прошла отлично. Я за одну ночь одолела двухнедельный объем чтения, так что писала по свежим впечатлениям. Книга напоминает чудесный и запутанный сон. Детство — даже самое невеселое — со временем кажется нам уголком наших грез, куда мы случайно забрели однажды, а теперь и хотели бы, да не можем вернуться. Вот о чем надо было писать, а не о том, что задал мистер Дэвис. Может быть, потом у меня будет побольше времени, чтобы все это хорошенько обдумать. Постараюсь дочитать книгу на рождественских каникулах.

«Средни Ваштар». Ребенок делил свое безрадостное детство с призраками и дикими зверьками, и божество услышало его жестокие молитвы.

 

12 декабря

Я уже сто лет так не хохотала, как сегодня по дороге в город. В поезде София рассказывала, как ей удавалось в прошлом году ездить в город на свидания и при этом не лгать в ответ на вопрос, где же именно она провела время. Ей приходилось отмечаться, уходя из пансиона и возвращаясь. Мисс Оливо со своей трясущейся головой всегда была на страже, и на вопрос, где София была, у Софии всегда был готов честный ответ: «Я осматривала музей».

И точно, поезд как раз проезжает мимо музея, который, подобно греческому храму, величественно возвышается над рекой, и София успевала как следует осмотреть музей снаружи из окна поезда по дороге в город и обратно.

— Вот так мне удавалось не врать. Мисс Оливо, наверное, думала, что я действительно увлекаюсь искусством, потому что я «осматривала» музей практически каждое воскресенье.

София из тех девчонок, которые готовы подцепить парня где угодно — хоть на вокзале, хоть в кафе. Ее тогдашний бойфренд учился на втором курсе колледжа. Она рассказывала мне о нем, а я ей тайком завидовала. Их отношения казались такими утонченными. Чаще всего свидания проходили так: он сажал ее к себе на колени и пытался уговорить переспать с ним, а она делала все, чтобы не поддаться на его уговоры. Она слишком боялась, а ему в конце концов осточертело ее уговаривать.

Мы пробыли в музее около часа. Давно уже мне не было так спокойно. Удивительно даже, что я ни о чем не думала. В голове было так тихо, что я осознала, насколько привыкла к постоянному шуму.

Перед уходом из музея я спустилась на первый этаж. Там возле гардероба висела мамина картина. Я злилась на маму с самого Дня благодарения, но стоило увидеть эту картину, как весь мой гнев улетучился. Если бы только мама смогла снова обрести эту часть себя! Обожаю эту картину. В основном это абстракция, но в ней явно угадываются два образа, которые повторяются во многих маминых работах: сова в серебристо-желтых небесах и лодка на сияющей красной реке. Не знаю точно, что они означают. Иногда сова — это птица, а бывает, что голова совы приставлена к человеческому туловищу, и эта фигура истаивает в небе, подобно ангелам без ступней на полотнах старых итальянских мастеров. Иногда лодка пуста. Иногда мама сажает в нее человека. Я знаю, почему папа любил ее, любил до самого конца, даже когда он совершенно забыл, что такое любовь. Она была для него словно бабочка сатурния луна, и подчас он не мог этого вынести. Мама не может себе простить, что не сумела его спасти. Но он не желал спасения. Я — единственная, кому она необходима.

В поезде на обратном пути беспокойство опять нахлынуло невидимой волной, которая подкрадывается со спины, накрывает тебя и сбивает с ног. Я так торопилась в свою комнату: как там мой дневник, все ли в порядке? Но в мое отсутствие ничего не случилось.

 

14 декабря

Я предчувствовала — что-то в этом роде должно случиться. Но кто мог предположить, что все будет настолько плохо. Вчера Чарли ушла в город вместе с Кики, Бетси и Кэрол. Чарли падает на хвост всем, кто не прочь покурить траву. По пути из города они каким-то образом сошли не на той станции. Пора было возвращаться в школу, но по воскресеньям поезда в это время уже не ходят, поэтому девчонки решили добраться на такси. Водитель вышел на минутку, чтобы позвонить по телефону, а они завели машину и уехали. Они угнали такси! У меня в голове не укладывается, как они могли спороть такую дурость, и никто не может мне этого объяснить. Кто был за рулем? Чья это была идея? Думаю, поначалу они просто хотели пошутить, а потом останавливаться было уже поздно.

Полиция арестовала их и поздно вечером доставила в школу. Утром ни одна из них не пришла на завтрак.

 

После обеда

Из бессвязного рассказа Чарли я поняла вот что: они все обкурились до беспамятства и ужасно галдели, а когда водитель вышел из машины, то решили, что он вызывает полицию, и страшно испугались. И поэтому они угнали такси? В общем, никто толком ничего не знает. Или они чего-то недоговаривают.

 

После полуночи

Чарли была в комнате у Доры, когда я пришла туда после отбоя. Надо быть очень осторожными — если нас застанут, проблем не оберешься. Чарли уверена, что ее вышвырнут из школы, а остальных девчонок временно отстранят от занятий, потому что у них есть связи. Все они — богатенькие белокурые англосаксонские девочки. К тому же и учится Чарли не ахти как, а уж замечаний и предупреждений у нее в этом году целый вагон. Но ей, похоже, плевать на это. Она говорит, что ее уже тошнит от пансиона:

— Пора мне валить из этой тюряги. И вам советую.

За полчаса разговора с Чарли я так и не поняла, что же случилось на самом деле.

Эрнесса была вместе с ними в городе.

Ближе к вечеру она дала Чарли кислоты, предупредив, что марок у нее только на двоих. Чарли впервые попробовала ЛСД и, когда они пришли на станцию, совершенно уже улетела.

— Я смотрела на здание вокзала, и мне казалось, что фасад шевелится, я видела, как он пульсирует. На крыше плясали языки пламени, а колонны извивались, как змеи. Это просто отвал башки, но я порядком струхнула! Девчонкам пришлось запихивать меня в вагон. Я помню, что ни в какую не хотела ехать.

— А Эрнесса?

— По-моему, она вместе с нами села в поезд. Да, точно! Ведь это она предложила взять такси, чтобы не опоздать в школу. Она даже уверяла, что у нее хватит денег за него заплатить. И машину тоже нашла она. Вот только садилась ли она с нами? Нет, всего я, конечно, не помню. Но точно знаю, что полиция пыталась нас остановить, а я хохотала во все горло и продолжала газовать, и руки у меня как будто приклеились к рулю.

В общем, Чарли попала в переплет.

 

15 декабря

Бетси, Кики, Кэрол и Чарли были отправлены по домам. Для всех, кроме Чарли, это просто лишняя неделя каникул. Они знают, что родители их отмажут. И никому не жаль Чарли. Все валят вину на нее — торчушку несчастную. Именно Чарли была за рулем, когда после недолгой погони полиция все-таки задержала их. Теперь все утверждают, что она все и заварила. Им еще повезло, что при обыске в полицейском участке ни у кого из них не нашли травы — скурили всю днем.

И никого не заинтересовало, куда испарилась Эрнесса.

А Эрнессе даже удалось вовремя вернуться в школу. Дора просмотрела воскресный список. Эрнесса отметилась в 17.45. Ошибки быть не может — мисс Оливо всегда проверяет, точно ли указано время.

 

16 декабря

Вчера Дора попросила меня после отбоя прийти к ней в комнату. Вечером она пыталась поговорить с Чарли по телефону, но мать Чарли отказалась передать ей трубку.

— Можно подумать, это я во всем виновата, — сказала Дора, — а ведь меня там и близко не было. А сколько раз я уговаривала Чарли не курить траву. Если бы она осталась с нами, то ничего бы не случилось.

— Я хочу спросить Чарли об Эрнессе, — сказала я.

— Да, она одна виновата во всем этом. Она думает, что умнее всех и может делать все, что хочет, и никто ей не помешает. Может быть, именно сейчас пора схватить ее за руку. Если дирекция узнает, что она толкает наркоту, ее выкинут в два счета, — сказала Дора.

— И как это ей удается всегда оказываться ни при чем?

— Представляешь, я ей предложила прочесть мою рукопись, так она заявила, что это ей неинтересно. Она сказала, что ей скучна беллетристика. Видите ли, она читает только поэзию. Какое самомнение! А ее идеи насчет Ницше — вообще сплошное невежество, — распалялась Дора.

Как я устала. Я сыта по горло этой игрой, что бы это ни было на самом деле. Послезавтра начинаются рождественские каникулы. Мне придется как-то ладить с мамой все эти три недели. Я ничего не ответила Доре. Я надеялась, что она отвлечется от темы. Но она не унималась:

— Надо расследовать, что она делает по ночам.

— Я не хочу.

— Зато я хочу.

Она подошла к окну и открыла створку. Мы выглянули наружу. Там было промозгло и ветрено. Зеленоватые лунные лучи сочились сквозь густую пелену облаков. Смутные очертания водосточного желоба были едва заметны.

— Там очень темно, — сказала я, — ты ничего не увидишь.

— Я могу передвигаться на ощупь.

— Не ходи. Я в прошлый раз чуть не упала. Больше в жизни туда не полезу — это слишком страшно. И если ее комната пуста, ты так и не…

— Смотри! — вскрикнула Дора, подтолкнув меня локтем.

Вместо желоба виднелась широкая зеленая полоса. Ветер швырнул мне в лицо прядь моих волос. На самом дальнем краю здания возле окна Клэр я увидела фигуру. Я прошептала:

— Это Клэр?

Фигура выпрямилась и двинулась в нашу сторону. Она шла по медному желобу ровно и уверенно, словно по земле, ни разу не споткнувшись, — вот так же безукоризненно она играла на фортепиано. Дойдя до своего окна, она шагнула внутрь прямо сквозь стекло.

Дора с грохотом захлопнула окно:

— Она заметила нас, как ты думаешь?

— Не знаю.

Утром за завтраком я спросила Дору: действительно ли мы с ней что-то видели этой ночью?

— Кажется, да. Но может быть, это было не совсем то, о чем мы подумали? Может, она, уходя, оставила окно распахнутым?

А о чем мы подумали?

Одного только я не могу понять. Зачем Эрнесса дает мне знать, что она не такая, как мы?

Так, нужно вздремнуть.

 

После ужина

Надо же, чуть не проспала ужин!

Я прилегла во время тихого часа и сразу провалилась в сон. Он был таким глубоким и тяжким, что даже во сне я чувствовала, как чья-то громадная рука вдавливает меня в матрас. Я рядом с моим отцом. Сначала мы просто лежим бок о бок на моей кровати, здесь, в пансионе: лежим ровно, на спине, руки у обоих аккуратно сложены на груди, глаза закрыты. Вот она я — на кровати, но в то же время стою рядом и смотрю на лежащие тела.

— Мы оба умерли? — спрашиваю я их.

Они молчат. И вдруг я чувствую, что кто-то дергает меня за руку, тянет к себе. Я оборачиваюсь и узнаю человека, который тащит меня.

— Папа, что ты делаешь? — спрашиваю я.

Но он молчит. Он тянет меня все сильнее и сильнее. Я хватаюсь за железную спинку кровати, я изо всех сил упираюсь ногами в пол, чтобы не дать ему повалить меня. Я оглядываюсь в поисках чего-нибудь тяжелого, чтобы ударить его, — пусть оставит меня в покое! И в то же время я чувствую, что это невыносимо и надо скорее проснуться и прекратить этот кошмар. Я лежу на спине в своей постели. На этот раз одна. Отца больше нет. Я вижу себя, как я лежу на кровати и судорожно пытаюсь поднять голову, сесть, встать. С огромным трудом мне удается чуть-чуть приподнять голову, но она снова падает на подушку, и приходится начинать все сначала. Много раз. Это меня выматывает. Как тяжелы мои веки, как они давят на глаза. Наверное, я никогда не смогу проснуться. Я склоняюсь над постелью, чтобы получше рассмотреть свою спящую ипостась. Неожиданно ее глаза распахиваются, и два моих воплощения в изумлении смотрят друг на друга. Я бодрствую, глаза открыты. Но я оцепенела, как во сне.

Я проспала до последнего звонка. Ужин начался, слышалось дребезжание посуды, когда дежурные везли тележки, уставленные тарелками с едой. Я была даже не одета. На мне была взмокшая на спине физкультурная форма. В ужасной спешке я натянула чулки, влезла в платье. Когда я выскочила за порог, там стояла Эрнесса. Она все это время поджидала меня под дверью.

— И ты проспала? — с притворным участием спросила она. — Нам надо торопиться, если не хотим получить замечание.

Я кинулась бегом по коридору.

После ужина мы с Дорой сидели в том самом углу общей комнаты, где обычно Люси уединялась с Эрнессой. Я спросила Дору, верит ли она в сверхъестественное — то есть в «физическое проявление бессознательного во время бодрствования», как говорит мистер Дэвис. Это чтобы мы знали, что оно и реально, и нереально.

— Призрачный мир, — сказала я, — мы видели, как призрак входил в окно Эрнессы прошлой ночью.

— Это для детишек, — сказала Дора. — Нет никаких привидений, вампиров и прочей нечисти. Сказки все это. Как бы они тебя ни пугали, ты все равно хочешь их слушать. Ницше говорит, что люди скорее предпочтут хотеть ничто, чем ничего не хотеть. Это просто другая сторона религии.

— И я была такой, но я изменилась.

— В итоге всему можно найти рациональное объяснение.

— Но тебе же стало страшно вчера? Когда мы выглянули из окна?

— Поздно ночью все обретает иллюзорную значительность. Днем это выглядело бы вполне обычно. Эрнесса — подозрительная, неприятная особа со странными ночными привычками, к тому же корчит из себя всезнайку. А может, она просто лунатик и ходит во сне? — предположила Дора.

— По водосточному желобу? Ну нет, — сказала я.

Пришел наш черед шептаться.

В комнату вошла Эрнесса, но я старалась не смотреть на нее. Она села вместе с остальными и немедленно поднесла зажженную спичку к сигарете и закурила, окутав себя облаком дыма. Она повернулась в нашу сторону. Казалось, она слышит наш разговор, она даже кивала, пока Дора говорила:

— Я докажу тебе. Приходи ко мне сегодня после отбоя.

— Нет, с меня довольно — я уже сказала. Пожалуйста, не ходи, — просила я Дору.

— Только не надо мелодрам, — ответила Дора, — тебе это не идет. Я должна разоблачить ее.

— Ну что за глупость!

Я вскочила и вышла из комнаты. Я чувствовала, что Эрнесса смотрит мне в спину сквозь клубы дыма, ее взгляд обжигал мне кожу. Нет, ночью я из комнаты ни ногой!

 

17 декабря

Пять часов утра

На самом деле Дора никогда не была мне подругой. Она смотрела на меня свысока. И я всегда об этом знала. Ее притворная дружба зиждилась на нашей совместной неприязни к Эрнессе. Мы «дружили против» Эрнессы.

За окном еще темно. Я жду, когда небо посветлеет и эта ночь закончится. Уехала «скорая». Уехали полицейские машины. Вместе с Дорой. Из окна я видела, как ее несли на носилках. Лицо было накрыто белой простыней.

Внезапно все оказались на ногах. Резиденция открыла глаза и содрогнулась. Везде вспыхнул свет. Я села на кровати, будто чья-то рука резко выдернула меня из сна, тело насквозь пробирала какая-то вибрация. Это были звуки сирены — карета «скорой помощи» и полицейские машины приближались к Резиденции. Красные вспышки бегали по стенам моей комнаты. За дверью навзрыд плакали девчонки. Шум стоял невыносимый. В коридоре зазвучали мужские голоса, и кто-то тяжело и поспешно протопал мимо. Меня сковал ужас. Но звуки обрели очертания, сложились в слова:

— Вот здесь ее комната.

— Она вылезла не из этого окна.

— Надо проверить по соседству.

Мне было слышно, как кто-то барабанит в дверь Эрнессы. Вот она идет к дверям в своей длинной-предлинной белой ночной рубашке, полностью скрывающей руки и ноги и завязывающейся под самым подбородком. Вот она медленно открывает дверь, притворяясь, что только-только проснулась. В комнате уже нет ни пыли, ни шелеста крылышек, напоминающего чье-то дыхание.

— Вы уверены, что ничего не слышали? Одна из ваших одноклассниц разбилась прямо у вас под окном.

— У меня очень крепкий сон, — отвечает она, — стоит мне уснуть, и меня уже ничто не способно потревожить. Сплю, как покойник. Почему бы вам не спросить у других?

Тусклым, потусторонним голосом она просит полицейских оставить ее в покое. И просьба эта звучит как приказ.

Приоткрыв дверь, я увидела, что медсестра уводит Люси и Софию. Обе были в слезах. Плечи содрогались от рыданий. Я стояла, провожая их взглядом. Среди ночи все кажется страшнее, особенно если тебя вырвут из глубокого сна. Ты не понимаешь, где находишься и где грань между грезами и явью.

Дора сорвалась с водосточного желоба под окном комнаты Эрнессы. Никто не слышал звука падения, но повариха, придя к четырем часам готовить нам завтрак, нашла ее тело во внутреннем дворике. Раскинув руки, Дора лежала на асфальте, голова ее была неловко запрокинута. Ветер трепал, задирая до пояса, ее ночную сорочку. Неподвижны были Дорины белые ноги. Было очевидно — она мертва.

Я могла уговорить ее не делать глупостей. Я могла рассказать ей, что за видения ждут ее там, и ей не понадобилось бы убеждаться воочию. Я могла бы сказать, что от этого не защитят никакие убеждения. Я могла бы рассказать ей о мотыльках, об их кружении среди пыльцы в лунном луче, рассказать, как они порхали у меня в голове.

Я осталась в своей комнате.

Она никогда не была мне подругой.

Завтра начинаются каникулы.

Надо лечь в постель и постараться отдохнуть. Больно держать глаза открытыми, но где я окажусь, когда закрою их?

 

Десять часов утра

На утреннем собрании мисс Руд объявила нам о смерти Доры. Официально сообщила о случившемся. Дневная школа догадывалась, что не все ладно, потому что все пансионерки сидели с опухшими красными глазами. После слов мисс Руд многие девочки снова расплакались. Я знала — она мертва, но от слов мисс Руд лицу стало жарко, а тело задрожало, как в ознобе. Тело знает все, но разум отказывается понимать. Я заключена внутри огромного пузыря. Руки и ноги отяжелели. Просто не поднять. Что бы я ни делала, это почти ничто. Я жду, когда пузырь лопнет и я вернусь во внешний мир. Но происходит иначе. Похоже на ожидание того, когда пройдет действие новокаина. Внезапно ты ощущаешь, что онемение отступило.

Мисс Руд все повторяла, что это был «кошмарный несчастный случай», повторяла, словно заклинание или молитву. Она была «потрясена и встревожена», узнав, что некоторые девушки ходят по водосточным желобам Резиденции. Затем она попросила нас сообщить, если этой ночью мы видели или слышали что-нибудь необычное. Никому не скажу об этом ни слова. Я боюсь того, что может сделать Эрнесса. Я никому не доверяю.

Утренние уроки отменили. Чуть позднее с нами пообщается психолог — мисс Броуди. Что она может сказать? «Итак, девушки, я знаю, что вы пережили травму, но необходимо начать процесс выздоровления». Ей не под силу прорвать оболочку пузыря, в котором я нахожусь. Все, абсолютно все вокруг меня рыдали. Кажется, у Люси нервный срыв. На этот раз им пришлось отправить ее в лазарет. Я тут же вышла и поднялась к себе. Мне хотелось все записать в дневник. Кроме меня, только Эрнесса не плакала. Но это не значило ровным счетом ничего. Она из тех, кто может смеяться, вовсе не испытывая радости. Я буду сидеть у себя до самого разговора с психологом. Мне надо все обдумать.

 

Десять тридцать утра

Место падения как раз под окном Эрнессы, но чуть поодаль. Дора миновала навес над крыльцом, который мог бы смягчить удар, и рухнула прямо на асфальт. Она оттолкнулась и прыгнула. Она пыталась взлететь. Полиция огородила лентами кусок двора. Там растеклась красно-бурая лужа крови. Теперь кровь высохла. Я думала, что увижу на месте падения тела разверзшийся асфальт, увижу кратер, как от столкновения метеорита с поверхностью Земли. Я стояла возле заграждения и смотрела вверх — на окно второго этажа. Солнце спряталось, и потухшее стекло отражало голубой клочок неба и перистые облака, плывущие мимо оконных переплетов. В отражении неба я искала лицо, искавшее меня.

Как я смогу теперь разговаривать с Люси? Я была бы рада никогда больше ее не видеть.

 

Тихий час

Я, наверное, никогда в жизни не была так напугана.

Они забрали меня прямо с урока математики. Меня тут же затрясло: «С мамой случилось непоправимое!» Я собирала учебники, шла по классу, а в голове вертелась одна мысль: «Как ты могла так поступить со мной? Как ты могла?»

Нет, речь шла вовсе не о моей маме. Миссис Холтон объяснила, что детектив хочет побеседовать со мной о Доре. А я-то о ней уже успела забыть.

— Не надо нервничать, — сказала миссис Холтон. — Этот джентльмен только задаст вам несколько вопросов. Я останусь в комнате вместе с вами все это время.

Но тон, которым это было сказано, — так разговаривают с маленьким ребенком, которому предстоит что-то очень неприятное, — намекал, что мне следует бояться этой беседы. До чего же миссис Холтон была довольна собой! Улыбка сияла на ее лице, пока она сопровождала меня через Галерею в здание Резиденции, затем на второй этаж — в библиотеку.

Детектив ждал меня. На нем не было полицейской формы — он был одет в обычный костюм, будто какой-нибудь страховой агент или бизнесмен. Его пальто было аккуратно повешено на спинку стула, на столе лежал раскрытый кейс. Он задал мне множество вопросов, записывая мои ответы в желтый блокнот. Меня никогда еще так не допрашивали.

— Я не задержу вас надолго, — начал он, — мне только нужно спросить вас кое о чем. Одна ваша одноклассница сказала, что вы с погибшей сегодня Дорой вместе ходили по водосточному желобу. Она утверждала, что видела вас из своего окна.

— Мы все это делали, — ответила я и услышала, как миссис Холтон делано ахнула. — Я там, кажется, была только один раз в этом году.

— И когда это было?

— Около недели назад. Или чуть раньше.

— И куда именно вы ходили?

— Я вылезла из Дориного окна и дошла до соседнего.

— А потом?

— Потом я вернулась — было слишком холодно.

— А Дора той ночью выходила с вами на желоб?

— Да, совсем ненадолго. Она услышала шум в коридоре и вылезла позвать меня обратно.

— А этой ночью? Вы были вместе с Дорой?

— Я легла спать сразу после отбоя. Меня разбудил вой сирен. Я говорила Доре, что больше не хочу вылезать на желоб.

— Как вы думаете, куда Дора направлялась?

— Наверное, к комнате Кэрол или Клэр — окно Клэр на самом углу.

— А не шла ли она в соседнюю комнату, как вы думаете? Как же зовут эту девочку? Я с ней сегодня беседовал чуть ранее.

— Эрнесса?

— Совершенно верно, не могла ли она идти в комнату к Эрнессе?

— Я уверена, что нет. Они не дружили.

— Иногда девушки в этом возрасте испытывают очень сильные… чувства… друг к другу, как хорошие, так и плохие. Все кажется гораздо важнее, чем оно есть на самом деле. Не говорила ли когда-нибудь Дора, что она несчастлива, что хочет покончить с собой, пусть даже в шутку — не говорила?

— Нет. Никогда.

Я ответила на все его вопросы, и меня отпустили. Я на все отвечала правильно и думаю, что он мне поверил. Я вернулась в свою комнату и просидела там до вечера. Я прогуляла французский и гимнастику. Мне было наплевать на последствия. Я всегда могу сказать, что слишком расстроена из-за Доры. Мне бы и обед пропустить, но нельзя. Нельзя, чтобы Эрнесса поняла, как я переживаю. Это она послала ко мне полицию.

Во время допроса я укоряла себя за все ужасные мысли о Доре. Я твердила себе, что, несмотря на свою нелюбовь к Доре, несмотря на то, что порой мне хотелось никогда больше с ней не встречаться и я думала, что глаза б мои ее не видели, на самом деле я никогда не желала ей смерти.

 

18 декабря

Я дома. На какое-то время — в безопасности. В машине я вдруг испугалась, решив, что забыла дневник в своей комнате, где любой может его найти, но он оказался в школьной сумке. Против обыкновения, мама на этот раз приехала за мной без опоздания. Как вовремя она появилась! Мама почувствовала, что я очень нуждаюсь в ней. Я бы не смогла оставаться здесь, когда все уже уедут по домам. Здесь все напоминает о мертвой Доре.

Этой ночью София с Клэр спали у меня. Нам было страшно поодиночке. Люси впала в прострацию. В лазарете ей дали валиум. Она едва могла стоять. Люси захотела спать в своей комнате — в окружении любимых плюшевых зверушек, но дверь ванной она оставила открытой, и всю ночь в ванной горел свет.

Клэр сказала, что Эрнессу вызывали в кабинет мисс Руд и что там были миссис Холтон и другие учителя. Как хорошо, что мы с Клэр в разных группах по математике. Ей до сих пор невдомек, что случилось со мной.

— И зачем им это было нужно? — Временами София бывает ужасно недогадливой.

— Дорина комната рядом с комнатой Эрнессы, и прямо под ее окном Дора сорвалась. Наверно, они хотели спросить, не слышала ли Эрнесса чего-нибудь, — объяснила Клэр.

— Или не сделала ли она чего-нибудь, — прибавила я.

Они пропустили мои слова мимо ушей, а Люси была рядом — в своей комнате, и я не стала развивать эту тему.

 

Полночь

Раньше я не писала об этом, потому что должна была все обдумать.

Как-то так вышло, что после обеда, в общей комнате, я решилась поговорить с Эрнессой начистоту. Меня возмущала ее безмятежность, в то время как остальные девочки были расстроены, даже те, кто, в общем-то, недолюбливал Дору.

Я направилась прямо к ней и спросила:

— Почему всех огорчает смерть Доры, а тебя нет?

Надо сказать, что я впервые за долгое время заговорила с ней.

Я думала, что она взорвется, но она даже не казалась возмущенной. Она нисколько не удивилась и как ни в чем не бывало закурила сигарету, предложив и мне. Я не взяла. Она произнесла медленно, словно обращаясь к кому-то, недостаточно хорошо понимающему язык, на котором она говорит:

— А почему я должна горевать? Все умирают. И поздно плакать, когда от человека осталось только тело. Единственное, чего я не выношу, — это похороны.

Она права. Я сама не слишком боюсь умереть.

Но стать такой, как Эрнесса, я не готова. У меня есть мой дневник, книги, музыка, подружки и мама.

Когда я села на диван рядом с остальными, они уставились на меня, словно я совершила нечто ужасное. София обнимала всхлипывающую Люси. Я слишком устала и сбита с толку, чтобы пытаться понять их. Ближайшие две недели я собираюсь выспаться.

 

20 декабря

Сегодня вечером я заставила себя позвонить Чарли. Кто-то должен ей сказать.

— Дора погибла. Упала с водосточного желоба.

— Ага, клевая шутка, — сказала Чарли.

— Я не шучу. Это произошло ночью в среду.

— Ты хочешь сказать, что Дора отправилась в страну вечных грез?

— Да. Дора мертва. Я же сказала.

— Хрен я поверю, что она упала с желоба! Что за чушь собачья?

— Я пыталась ее отговорить, — сказала я. — Я знала, что это ошибка и что Эрнесса…

Ответа Чарли я не расслышала. Мешал включенный телевизор. Наверное, Чарли врубила звук на полную громкость. Это первое, что она делала, придя в школьную комнату отдыха. «Консервированный» смех заглушал слова Чарли.

Мне пришлось бы орать, чтобы Чарли меня расслышала. У меня не было сил объяснять ей, что Эрнесса избавилась от Доры. Толкнула она ее или нет — не знаю, но она заставила Дору упасть.

— А меня выперли, — вопила Чарли, — только меня. Кики, Бетси и Кэрол вернутся. Предки мои в ярости, но мне будто открыли клетку и выкинули ключ.

— Что ты собираешься делать? — кричала я.

— Пойду тут в школу рядом, дневную.

Теперь нет ни Чарли, ни Доры. Осталась одна я. Жалкая трусиха. Я никогда не смогу снова заглянуть в то окно среди ночи. Эрнесса понимает, что я ни за что не приближусь к ней.

Можно было попросить Чарли сделать телевизор потише и рассказать ей об Эрнессе, но, похоже, та ее больше не интересовала. Даже смерть Доры не слишком ее тронула. Она ушла из школы и из нашей жизни. Эрнесса может не спать всю ночь, и не одну ночь. Она может оказаться кем угодно. Но это никого не касается. Главное, что они больше не смогут вместе смолить траву, а раз так — пошло все в жопу, как сказала бы Чарли.

 

24 декабря

Под вечер мама ушла в гости. Она и меня звала с собой, но я сказала, что мне не до этого. Я устала и хотела пораньше лечь. Мне хотелось, чтобы мама ушла, но едва за ней закрылась дверь, дом погрузился в молчание. Только сквозняк свистел в пустоте. Как мне не хватает Милу — лежал бы сейчас на подушке у моего изголовья, ласково мурлыкал и пофыркивал, давая мне понять, как ему хорошо. Я совсем одна.

Эрнесса — вампир.

До вчерашнего дня я не могла написать эти слова. Я была не способна воплотить свои опасения в осмысленное высказывание. Она хочет, чтобы я — и только я — была ее свидетелем. Это ее рука водит моей, пока я пишу эти слова.

 

25 декабря

Если бы мне только удалось взглянуть на тело Доры после ее гибели. Но его сразу же кремировали, поскольку Дорины родители в Париже. Они даже не захотели увидеть ее в последний раз! Как жаль, что я ее не видела. Я бы проверила, нет ли на теле каких-то знаков. Может, какая-то отметина под левой грудью, против сердца, или между глаз. Именно там они обычно оставляют их. Просто маленькая царапина. Но только один вид смерти они предпочитают.

Что станется с ее неоконченным романом-диалогом между Ницше и Брамсом? Наверное, он не очень-то хорош. Но все равно слишком грустно сознавать, что все эти испещренные словами страницы исчезнут, так никем и не прочитанные. Кто-то ведь должен их прочесть? Не ее родители, конечно. Дорин отец всегда очень предвзято относился ко всему, что бы она ни делала.

Может быть, я должна стать ее читателем?

Думаю, иногда Дора хорошо относилась ко мне, раздражали только ее вечные лекции. Пренебрежение — вот чего я ей никогда не прощу. Только интерес к Эрнессе и связывал нас. А Дора интересовалась Эрнессой, поскольку Эрнесса обращалась с ней так же, как сама Дора — с другими. Дора ничего не могла с собой поделать. Ее самолюбие было уязвлено.

Как я могу писать такие низости о только что умершем человеке?

Ее книга отравила бы меня.

Эмили смогла бы понять, что возникло между Дорой и ее смертью, а я не могу.

 

27 декабря

Вчера вечером я обнаружила кое-какие интересные факты, порывшись в папиной библиотеке. Я знала, там должно быть то, что я ищу. Есть множество способов стать вампиром или ревенантом (от французского слова, означающего «возвращение»):

а) если злодей совершит самоубийство при определенных обстоятельствах (что за «злодей» и какие такие «определенные обстоятельства»?);

б) если вампир явится к спящему человеку;

в) если летучая мышь пролетит над покойником, если собака или кошка перепрыгнет через гроб, если человек перегнется через покойника;

г) если человек умрет тайно;

д) если при жизни у человека будет похищена его тень;

е) если рот покойника останется открытым;

ж) если человека постигнет насильственная смерть;

з) если тело останется без присмотра, будет захоронено без соответствующих обрядов или погребено недостаточно глубоко;

и) если вампир укусит кого-нибудь, однако жертва может умереть, но так и не стать вампиром.

«Если рот покойника останется открытым» — как несправедливо! Несправедливо карать человека (или его душу) за то, что случилось, когда он уже был не властен над своим телом. Забавно было читать про рожденных с двумя душами, предназначение одной из которых — разрушить все человеческое.

Отец хотел умереть тайно — так поступают животные, уходя и сворачиваясь клубком, чтобы встретить смерть в одиночестве. Но Милу не было нужды скрываться от нас. Он не стыдился умереть. Должен быть последний выдох — последняя струйка воздуха, выжатая из надувного спасательного плота, последний штормовой порыв, перед тем как живое тело прекратит борьбу и невидимая душа освободится. Наверное, кому-то и в самом деле надо быть свидетелем этого.

 

31 декабря

Кажется, я убедила маму позволить мне больше не возвращаться в школу. Я сказала ей, что чувствую себя каким-то образом виноватой в смерти Доры и не могу избавиться от этого. Она хорошо понимает мое состояние — горе, чувство вины, раскаяние.