1 января
Я не верю, что отец до сих пор где-то рядом со мной, только в каком-то ином качестве. Я не верю, что могу общаться с ним. Мама считает иначе и бесит меня ужасно. Она принимает свои сны всерьез и считает, что до сих пор связана с отцом. Даже когда он является к ней в гневе. Все, что угодно, — лишь бы он не забывал о ней.
Я завидую Эрнессе. Я завидую ее дружбе с Люси. Завидую ее великолепной фигуре, ее умению играть на фортепиано, ее бесстрашию. И все это не может служить поводом к более сильным чувствам, чем простая неприязнь. Но «неприязнь» — слишком слабое слово. Сказать «ненавижу» — ничего не сказать. Когда я вижу ее рядом с Люси, меня переполняет омерзение.
Каждое упоминание об Эрнессе разрушает мой дневник. Он стал совсем не тем, чем должен был стать. И я не та, кем хотела быть.
После ланча
Я разложила связку чеснока вокруг своей кровати и зажгла благовония в курильнице перед тем, как лечь спать. Это сработало. Я спала намного лучше. Если я вернусь в школу, то всегда буду так делать. И пусть все думают, что я пытаюсь ладаном заглушить запах марихуаны.
После ужина
Только что позвонила Люси поздравить меня с Новым годом. И мы наконец-то по-настоящему здорово поболтали. Больше не было закрытых дверей между нашими комнатами. Дора сорвалась с водостока. Это могло случиться с каждой из нас. И мотыльки мне пригрезились. Я сказала Люси, что раздумываю о том, чтобы не возвращаться в школу после каникул. Она ответила, что не может понять почему.
— Когда мы вернемся, это уже не будет таким кошмаром, — сказала она. — Воспоминания утихнут. Я уже забыла об этом, побыв дома, вдали от школы. Мне уже кажется, что это был всего лишь страшный сон. Мы просто вернемся к нашим повседневным делам. После каникул все будет совершенно иначе, чем до, когда никто ни о чем другом и думать не мог.
— Надеюсь, — сказала я.
— Ты должна вернуться, — сказала Люси. — Мне будет очень-очень не хватать тебя.
Все, больше не стану читать о вампирах. Мистеру Дэвису надо было хорошенько подумать, прежде чем вовлекать нас в сверхъестественное, даже если сам он не слишком верит в него.
Я могла бы вырвать несколько страниц из дневника и начать заново.
4 января
Я думала, что на каникулах буду чаще писать в дневнике. Все-таки неплохие получились каникулы. Завтра снова в школу. Я возвращаюсь.
8 января
Другие девчонки переехали в комнаты Доры и Чарли, и даже воспоминания не осталось о том, что мои подружки когда-то жили рядом. Люси снова завтракает с нами. Двери между нашими комнатами снова открыты, и мы вместе проводим тихий час. Как будто ничего и не было. Люси изо всех сил старается наладить со мной отношения. Вот уже три дня мы в школе, а Эрнессы я толком и не видела. Она даже не ходит в курилку. Вечно запирается в своей комнате. Там, наверное, и курит. Знает, что миссис Холтон никогда не осмелится ее потревожить. Люси тоже избегает встречаться с Эрнессой. Сейчас я за ней зайду — пора спускаться на ужин.
Настал новый год.
Однажды я видела солнечное затмение. Солнце постепенно угасало, пока это не стало похоже на закат — закат в полдень. Я знала, что если поднять глаза на солнце, то оно покажется совсем темным, но его свет по-прежнему очень силен. Солнечное сияние может ослепить. Я сжала лицо ладонями, не давая себе повернуться к солнцу. И сколько бы мне ни говорили, что нельзя смотреть на солнце, я все равно хотела этого. Солнце только притворялось померкшим, день только притворялся ночью. И пылало черное солнце!
От Чарли ни писем, ни звонков. Я почти рада, что их обеих больше нет рядом со мной, что всё позади.
9 января
Утром за завтраком Клэр предложила мне сходить с ней к мистеру Дэвису домой. Она собиралась позвонить ему и спросить, можно ли прийти сегодня.
У меня никогда не хватило бы духу на это. Я согласилась, хотя на следующей неделе у нас начинаются экзамены. Хватит мне уже заниматься. Клэр позвала меня только потому, что одну ее он бы в жизни не пригласил.
Как только мы сошли с поезда, мне захотелось удрать обратно в школу, но Клэр потащила меня от станции к дому мистера Дэвиса. Тот находился совсем рядом. Всего лишь скромный белый домик, обшитый деревом. Клэр позвонила, и, пока мы дожидались, чтобы нам открыли, обеих разобрал дурацкий нервный смех. Я привыкла общаться с мистером Дэвисом в школе, но не представляю себя у него дома. Наверное, все окажется слишком обыкновенным.
Его жена («Нет, не миссис Дэвис, зовите меня просто Шарлотта») отворила двери. Сначала она растерялась, увидев нас на пороге, а мы от смеха не могли и слова сказать, чтобы все объяснить.
— Мистер Дэвис, — только и выдавила Клэр.
— Ах да! Ученицы Ника. Он вас ждет.
Ник… Я знала, что его зовут Николас, но Ник — это имя с ним совершенно не вяжется. Наверное, дома он совсем другой человек.
Шарлотта оказалась совсем не такой, какой я ее себе воображала (а что я воображала? Женщину с печатью недюжинного ума на лице?). Маленькая толстушка, правда очень хорошенькая — собранные наверх и скрепленные зажимом светло-каштановые волосы, серые глаза, круглое румяное лицо. Улыбчивая и приветливая, она очень радушно нас принимала. Даже радушней, чем мистер Дэвис. Она усадила нас пить чай и угостила вкуснейшими пирожными — вафлями с карамельной начинкой. Я нервничала и потому съела слишком много. Когда я поняла глаза от чашки, которую чуть не опрокинула на колени, мистер Дэвис пристально смотрел прямо на меня. Он рассмеялся — то ли оттого, что я слопала много пирожных, то ли оттого, что в который раз расплескала чай. Я обернулась к Клэр, сидевшей рядом на диванчике — стареньком диванчике от Армии спасения, застеленном покрывалом с индийским узором. Челка лезла Клэр в глаза, спускаясь почти к горбатому носу. Лицо у нее такое длинное и узкое, а губы толстые и бесформенные. Она просто уродина. Мистер Дэвис ни за что не влюбится в нее.
Все просто превосходно. Его жена работает в Отделе планирования семьи. Клэр сразу спросила ее, чем она занимается. У них две кошки — черепаховая и бело-серая. Они живут в этом доме небольшой коммуной: сестра Шарлотты с мужем и ребенком занимают второй этаж. Мы застали только ребенка. Они вместе делают домашнюю работу, по очереди готовят, убирают, ходят в магазин. Прямо посреди гостиной стоит старое парикмахерское кресло. Это так здорово! Дитя все время было рядом с нами, карабкаясь на стол и надкусывая все пирожные. Никто в нашей школе не понимает, как это прекрасно. Большинству подавай модный дом, новую машину, музыкальный центр, красивую мебель.
Собираются ли они все вместе субботними вечерами, чтобы выпить чаю и побеседовать о поэзии? Наверное, здесь постоянно говорят о поэзии.
О поэзии мы не говорили. Шарлотта расспрашивала нас о школе и о жизни в пансионе.
— Как вы себя чувствуете после случившегося? Ник мне рассказывал. Все это очень грустно.
— Что «грустно»? — спросила Клэр.
— Несчастный случай с вашей подругой.
— А, это… — спохватилась Клэр.
Шарлотте не понять, как быстро мы умудряемся позабыть все плохое, что происходит в школе.
— Это было очень болезненно для всех на нашем этаже, но мы стараемся оставить это в прошлом и продолжать жить.
Я позволила Клэр самой вести беседу. Мне нравилось наблюдать за Шарлоттой, как она сидит, поджав ноги и подперев рукой подбородок. Такая мягкая и спокойная.
Она спросила, сильно ли мы скучаем по родителям. Клэр обожает всем рассказывать, как она ненавидит своего сводного брата и как странно возвращаться домой в Северную Каролину после учебы здесь, на севере. У ее братика в ходу фразы вроде: «Возьму тачку — поеду черномазых давить».
И Шарлотта, и мистер Дэвис были в ужасе.
— Это пустой треп, — успокоила их Клэр, — никого они не давят. Просто безмозглые подростки.
— Но такое поведение не может не тревожить, — сказала Шарлота, — эти дети вырастут и станут расистами, как их родители, даже не задумываясь о своих поступках.
— Именно поэтому я ненавижу там бывать, — сказала Клэр, — мой отчим точно такой же.
Для нее это только поза. Клэр любит привлекать к себе всеобщее внимание.
Мы засиделись, и нам пора уже было возвращаться в школу. Жизнь этой маленькой коммуны с мебелью от Армии спасения, покрывалами в индийских узорах, двумя кошками и ребенком была такой безыскусной, такой настоящей. Такой же подлинной, как моя жизнь дома. Трудно, наверное, мистеру Дэвису каждое утро уезжать отсюда в Резиденцию?
Шарлотта принесла наши куртки из стенного шкафа. По пути она уронила фиолетовый шарф, который мама дала мне на каникулах. Мистер Дэвис поднял и повязал его мне. Сначала надел на голову, потом обернул вокруг шеи и сложил концы спереди крест-накрест. Он это делал шутя, но каждое движение было таким уверенным, словно все было продумано заранее. Я представила себе священника или ребе, исполняющего некий обряд. Он заботливо повязал мне шарф, но все еще держал концы его в руках. И вдруг потянул меня к себе. Я отстранилась. Он потянул сильнее. Кусачая шерсть впилась мне в шею, а он улыбался, как обычно в классе. Стоило ему отпустить, и я опрокинулась бы навзничь. У всех на виду он тянул меня к себе, и я чувствовала, что вот-вот упаду в его объятья. Сопротивляться было все трудней. Малыш тем временем вскарабкался на диван, сел и уставился на нас. Шарлотта и Клэр стояли у входной двери, все еще беседуя о Юге. Шарлотта рассказывала Клэр, как студенткой ездила в Миссисипи с группой активистов «Фридом райдерс», но я их почти не слышала. Лицо мистера Дэвиса было так близко, что я чувствовала на щеке влажное тепло его дыхания.
Провожая нас у дверей, Шарлотта сказала:
— Приходите еще — в любое время, когда захотите. Мне очень приятно было встретиться с вами.
Но за веселостью крылось что-то иное. Из-за ее спины раздался голос мистера Дэвиса. Он звучал точно так же, как в классе, когда заканчивался урок:
— Помните: что бы ни случилось в школе, здесь вы всегда найдете поддержку и понимание.
Мы с Клэр брели по холоду к станции. Уже стемнело. Я вся взмокла от пота. Ветер забирался под куртку, у меня зуб на зуб не попадал, и я ничего не могла с собой поделать. Клэр болтала без умолку о том, что жена у него приветлива, но толстовата, что в доме беспорядок, что по пути в ванную она заглянула в его кабинет и видела тот самый стол, за которым он творит, что она собирается снова к нему прийти и пойду ли я с ней.
Этот дом не похож на дом поэта.
10 января
Люси обиделась на меня за то, что я весь вечер где-то прогуляла, и я пообещала, что воскресенье мы проведем вместе. После ланча мы сели в поезд и отправились за город — покататься на коньках на Крамб-Крик. Всю неделю стояли такие морозы, что речушка промерзла до дна. Прошлой зимой мы почти каждый выходной ездили туда. Мы совершенно свободно преодолевали на коньках довольно приличные расстояния. Скользя по темному льду, я поднимала взгляд к прозрачно-голубому зимнему небу и старалась запечатлеть в памяти это мгновение. Ботинки от коньков жали мне, пальцы на ногах и на руках совершенно задубели, но солнце сверкало так жарко, что я даже вспотела под курткой. Я сегодня счастлива как никогда.
Мы подъехали к излучине реки — там она расширялась, и крутые холмы сбегали к самой воде. На другой стороне голые ветки плакучих ив подметали сугробы. Двое мальчишек съезжали с горки на кусках картона, напоминающих подносы из кафетерия. Мы тоже скатились с ними пару раз, хотя в коньках это было не так-то просто.
Люси с одним из мальчиков свалились у самого подножия холма. Он оказался сверху, и они довольно долго лежали так — нет, не целовались, а просто лежали вместе в снегу. А когда встали, лицо у Люси было пунцовым. По пути домой нам казалось, что этот день уже далеко позади.
Думаю, что у мамы были романы даже во время замужества. Она всегда подтрунивала надо мной, спрашивая, когда же я наконец обзаведусь парнем. Я говорила ей, что на танцевальных вечерах никто не интересуется мной. Парни любят танцевать с девочками вроде Люси — блондинками с прозрачными глазами.
— В ней есть что-то пассивное. Ее как будто и нет, — сказала мама о ней однажды. — А ты — настоящая красавица с темными волосами и чудесной кожей. Однажды мальчики вырастут и вдруг заметят, как ты прекрасна.
Эти ее разговоры меня смущали.
К тому же мне совершенно не хочется иметь бойфренда. В прошлом году на Майском танцевальном вечере Линда Кейтс свела меня и Кэрол со своим младшим братом и его другом. Мне достался друг. Я удивилась, что Линда пригласила именно меня. Просто терялась в догадках. Другое дело Кэрол — пышные темно-русые волосы, так естественно завивающиеся на концах, маленький, чуть вздернутый нос. Полагая, что парни будут под стать утонченной Линде, я две недели провела в восторженном ожидании. В одном модном магазинчике мы с Люси подобрали мне платье из зеленого шелка с крупными желтыми и розовыми цветами. До этого я никогда не носила длинных платьев. Мальчики приехали в пятницу вечером — мы встречали их на станции. У моего партнера оказалось лоснящееся красное лицо, сплошь усеянное прыщами. Меня тошнило от одного его вида. И нам абсолютно не о чем было говорить. Всю дорогу от станции до гостиницы, а это примерно миля, он нес свой чемодан на голове, как африканские женщины носят корзины с фруктами. Мы с Кэрол переглядывались и корчили рожи за их спинами. Когда они пошли в номер оставить вещи, мы чуть не лопнули со смеху. Мы хохотали, чтобы не расплакаться при мысли, что нам придется провести в их обществе целых два дня.
В девятом классе, только поступив в школу, я с нетерпением ждала танцевального вечера с мальчиками из школы Поттерсвиль. Тогда меня еще интересовали мальчики. Я надела синее клетчатое платье, которое мы с мамой купили в «Саксе». Помню, как тогда отказывалась от него, обидевшись на маму за то, что она отсылала меня из дому в пансион. Но зато теперь я надела его с удовольствием. Кучка девятиклассниц, среди которых была и я, нетерпеливо выглядывала, когда же прибудет автобус с мальчиками. Вскоре мальчики прошествовали в столовую и выстроились в ряд у противоположной стены, так что мы могли рассматривать друг друга, пока зачитывали наши имена. Мальчики и девочки должны были выходить на «нейтральную полосу», разделенные на пары по росту. Судя по всему, взрослые считали, что нам очень важно во время танцев смотреть друг другу в глаза. Есть неписаное правило, по которому все должны танцевать с назначенным партнером первые полчаса. После этого каждый свободен в своем выборе. Я услышала, как назвали мое имя и имя мальчика: «Мэтью такой-то». Когда я направилась к нему, по залу пронесся негромкий ропот, и все девчонки уставились на меня. Мэтью был старше — года на два, не меньше, и очень симпатичный. Я не понимала, почему на меня все косо смотрят, пока Чарли не удалось прошептать мне на ухо: «Берегись, это парень Джилл Экли!»
Даже я, проучившись в школе всего две недели, знала, кто такая Джилл Экли. А была она старшеклассницей с вытравленными блондинистыми волосами и пышной грудью — именно такой портрет рисовало мне воображение, когда я слышала словосочетание «сногсшибательная блондинка». Я огляделась, ища глазами Джилл, но ее нигде не было видно. Так вот почему у меня сегодня такой партнер. Я поверить не могла, что мне так повезло в первый же вечер танцев! Тем более что всем остальным моим одноклассницам достались сосунки.
И все смотрели на меня так, будто я совершаю нечто чудовищное, но мне было наплевать.
Мэтью весь вечер танцевал только со мной. Мы вместе пили пунш и угощались пирожными. И хотя у него имелась девушка, он увлек меня в один из укромных уголков на террасе, куда парочки под неодобрительными взорами соглядатаев уединялись для поцелуев, и там поцеловал меня.
Не знаю, то ли в восторге от того, каким чудесным был мой первый танцевальный вечер, то ли от сознания, что стоит его девушке вернуться, и он тут же забудет о моем существовании, но я поступила очень странно. Он поцеловал меня, но продолжал держать в своих объятьях, и тогда я укусила его за щеку, чуть пониже глаза. Щека выдержала — зубы не прокусили кожу, лишь оставили красноватые отметины. Ошарашенный, он отшатнулся от меня:
— Эй! Ты зачем это сделала?
Сконфуженная до крайности, я не могла и слова вымолвить. Мне хотелось только одного — убежать.
— Я не знаю, я правда не знаю!
Я не знаю, зачем я это сделала.
Однажды, когда я была маленькой, я подбежала к маме, сидевшей на диване, и впилась зубами ей в бедро. Укус был так силен, что даже выступила кровь, и долгие месяцы на этом месте темнел синяк. Когда я, смеясь, подняла голову, то была потрясена, увидев, как слезы текут у мамы по щекам. Я не собиралась обижать маму. Просто я была так сильно возбуждена, что не осознавала, что делаю. Тот же импульс я ощутила и в случае с Мэтью.
Больше у меня никогда не было хороших партнеров на танцах. Все вечеринки на протяжении последующих лет были сплошным разочарованием. Больше всего я ненавидела танцы в мужских школах, где все мальчики ждали, пока приедет автобус и мы войдем в зал, терзаемые их пристальными взглядами.
В прошлом году у Люси был действительно отличный парень по имени Хуан, с которым она познакомилась на танцах в школе Сент-Эндрю. Они были только друзьями — Люси ни на что большее не отважилась бы, но у нее всегда был партнер для совместных балов. Он окончил школу, и с тех пор мы с ней на танцы не ходим.
11 января
Однажды Люси пригласила меня к себе домой на выходные, и там я пережила настоящий шок.
Мы приехали поздно вечером, и отца Люси не было дома. Мама у нее тихая, очень похожа на свою дочь. Послушав, как они разговаривают по пути к дому, я пожалела, что она не моя мама. Она на редкость проста и чистосердечна. Люси может рассказать ей о чем угодно. Ее мама не критикует дочку, не поднимает на смех, как моя мама, от которой никогда не знаешь, чего ждать.
И вот появился отец Люси. Когда мы наутро спустились завтракать, ее отец уже сидел за столом в трусах и в майке. Лицо у него было толстое и красное, капельки пота усыпали лоб. На столе — между кувшином с молоком и коробками хлопьев — лежала винтовка!
Я никогда прежде не видела настоящего ружья.
Он глянул на меня и не произнес ни слова. Потом сграбастал Люси и долго тискал, требуя поцелуя. Как ей только не противно целовать эту потную красную рожу. После этого он повернулся к собаке — маленькому белому пуделю, сидевшему на соседнем стуле, и стал скармливать ему кусочки бекона. И все время сопел, было слышно каждый вдох и выдох. Я начала их считать. Он втягивал воздух, а затем после паузы выпускал его — отработанный и загрязненный. Сбросив выхлоп, начинал снова. Он использовал весь воздух в помещении, и для нас его уже не оставалось. Наконец он тяжело встал, кряхтя, взял со стола винтовку и вышел. Я была так смущена, что не решалась ни посмотреть на Люси, ни тем более заговорить с ней. Мне надо было сказать ей, что мне все равно, какой у нее отец, но я не могла, потому что она больше не была обычной, если, конечно, такой отец не считается обычным. Я ощутила невыносимую тоску по своему папе: будь он жив, я могла бы показать Люси, каким должен быть настоящий отец. И мне было искренне жаль ее.
После этого мы только мельком видели его. Во время прогулки по лесу недалеко от дома Люси рассказала мне, что у ее отца в городе есть любовница, что он проводит с ней большую часть времени. И маму это вполне устраивает. Проблема только в том, что он не дает матери развода. А когда она заикнулась об этом, он направил дуло винтовки ей в голову и пригрозил убить. Люси стояла в это время рядом с ней и не сводила глаз со ствола, прижатого к виску матери.
Люси добавила:
— Он просто блефовал. Ружье не было заряжено.
Но я знаю, что Люси была в ужасе. Она думала, что отец собирается застрелить их обеих.
Я очень ясно помню тот вечер в лесу. В школе все уже расцветало, но здесь деревья казались неживыми. Ни единого намека на весну. Мир внезапно стал серым и вычерпанным до дна. Я шла за Люси следом, разглядывала ее длинные светлые волосы, которые отец не позволил ей подстричь, и не переставала спрашивать себя: как я могла считать ее совершенно нормальной?
Да могло ли такое случиться с Люси? Я смотрела на нее и не видела никаких следов насилия. Она уверяла, что приехала в пансион только потому, что в ее крошечном городишке вечная скукота и ничего не происходит. Но это не причина. Воспоминания о его огромном пузе, колыхавшемся над трусами, вызывают у меня тошноту. Не представляю, как ему с таким животом удается заниматься сексом. И кто не побрезгует прикоснуться к нему? Я посмотрела на ручку, которой это написала, и мне стало противно держать ее в руке.
Дора называла Люси «папочкиной дочкой». Именно отец вынуждает ее быть такой, какой она не хочет быть на самом деле.
А я — «папочкина дочка»?
Больше нет. Кажется, Люси только что вошла в свою комнату.
После отбоя
Я держу кулаки, чтобы все оставалось как есть.
Мне надо было весь вечер заниматься, а не писать в дневнике. Я обещала Люси погонять ее по немецким словам.
Экзамены. Экзамены. Экзамены. Экзамены. Экзамены. Неделю напролет.
Кэрол, Бетси и Кики вернулись в воскресенье, чтобы тоже сдать экзамены. Жизнь опять вошла в прежнее русло.
16 января
В жизни больше не стану курить марихуану.
«Черный паук»:
Так спят лишь те, кто хранит в душе страх перед Господом, те, чья совесть чиста, и не Черный паук пробудит их ото сна, а ласковое солнце.
Что же хранит в своей душе Люси? Суждено ли мне узнать это?
17 января
Вообще-то, мы хотели кое-что отпраздновать.
В пятницу поздно вечером Люси, Кэрол, Кики и я прокрались незаметно в комнату Клэр и накурились гашиша, который она привезла из дому. Клэр он достался от какой-то кузины. Эрнесса, конечно, тоже была среди нас. Не помню, чья это была идея. До этого я сто раз уже курила траву, но мне никогда не удавалось по-настоящему расслабиться. Вечно одно и то же ощущение, что я пишу контрольную по теме, о которой не имею представления. Мало того, стоит мне начать отвечать на вопрос, как он тут же изменяется. Но я не предполагала, что на этот раз будет так плохо, что я смогу обкуриться вусмерть.
Клэр забила гашиш в трубку и сказала, подражая Чарли:
— С этой дурью вы мигом провалитесь в кроличью нору.
Она поднесла спичку к трубке, глубоко затянулась и передала дальше. Потом воткнула несколько ароматических палочек в подставку в форме слона и зажгла спичку. Сидевшая рядом с ней Эрнесса тут же задула пламя.
— Не надо этого! — сказала она.
— Чего — «этого»? — не поняла Клэр.
— Не надо поджигать палочки.
— Каких колес ты наглоталась? — спросила Клэр. — Ты похожа на Алису, когда она увеличилась. Или, наоборот, когда уменьшилась. Ладан маскирует запах травы. — И Клэр засмеялась над собственной шуткой, вытаскивая книжечку картонных спичек. — Помни, что сказала Мышь-Соня.
Но Эрнесса удержала ее за руку:
— Говорю тебе, что не выдержу запаха этих палочек. Я задыхаюсь от этого дыма — он невыносимо сладкий.
Клэр пожала плечами:
— Ну что ж, тогда, девчонки, откройте окно, будем смолить туда и отморозим себе жопы.
Мы еще чуть-чуть покурили.
— Ничего не чувствую… — начала я и не смогла закончить фразу.
Последние слова улетели за тысячи тысяч миль, а я не могла сдвинуться ни на дюйм. Я встала и заметалась по комнате, пытаясь избавиться от этого ощущения, но места было мало, и я то и дело на кого-нибудь натыкалась.
— Перестань мелькать, — сказала Клэр, — ты меня раздражаешь. Ты как безумный Шляпник.
— Не могу, не могу! — твердила я. — Не могу, не могу, я растеряла все слова!
Сердце мое бешено колотилось. Я никак не могла успокоиться. Кэрол подошла и обхватила меня, но я оттолкнула ее и продолжала сновать, как челнок.
— У нее точно едет крыша, — сказала Кэрол, в ее голосе слышалась злость.
— И что мы будем с ней делать? Из-за нее нас сейчас попалят, — сказал кто-то.
Люси сидела на кровати рядом с Эрнессой, накинув на плечи одеяло. Но мне не было холодно, несмотря на распахнутое окно. Они о чем-то шептались — их головы сблизились так, что смешались пряди черных и белых волос. Казалось, они совершенно одни. Я не слышала ни слова, ни звука — все звуки пропали.
— Я не могу так больше! — сказала я, но голос мой звучал приглушенно, откуда-то извне, из-за закрытой двери.
Эрнесса подняла голову и посмотрела на меня. Тело ее расплывалось и отдалялось. Выцветшие зубы были такими огромными, что губы не могли их прикрыть, над зубами краснела десна. Черные брови срослись у переносицы. Лицо посерело. Она отбросила назад прядь волос, и я увидела ее восковые уши и черные волоски, сплошь покрывавшие кисти рук. И на щеках, и вокруг рта — везде росли черные волосы. Эрнесса безмятежно улыбнулась мне. Происходящие с ней перемены ее ничуть не беспокоили.
— Что здесь творится? — настойчиво спросила я.
Но видимо, я только прошептала это, потому что никто не услышал, не обратил на меня внимания. Все смеялись и ели печенье. Каждый раз, когда чья-то рука опускалась в пакет, раздавался оглушительный хруст целлофана.
Я услышала голос Эрнессы, хотя она сидела в противоположном конце комнаты, низко наклонив голову:
— Ты слышишь меня. Слушай же, мне нужно тебе рассказать, как я впервые оказалась здесь. Я плыла на корабле, вглядываясь в глубину серых волн, и говорила себе: «Прыгай, прыгай!» Но вода была так холодна. Я прибыла сюда по той же причине, что и ты, храня такую же тайну. Меня впустила пустота. Сумрак сопровождал меня. Я поселилась в той самой комнате с отдельной ванной и камином. Стояла осень. Десятое октября. Ослепительное солнце. Отель «Брэнгвин». В теплые дни мы пили чай на террасе. Вскоре стало слишком холодно. Им пришлось разжечь в моей комнате камин. Но я продолжала зябнуть… Я лежала в кровати, но ни одеяла, ни бутылки с горячей водой не могли согреть мне ноги — они были словно две ледышки. Мы с мамой приплыли сюда, чтобы океан наконец отдалил и отделил его от нас. Мама выздоровела. Здесь она встретила другого мужчину. Но для меня море было — ничто. Он настиг меня и забрал к себе. «Тебя здесь ничто не держит» — таковы были его слова.
Эрнесса стара, очень стара. Ее жизнь повторяет самое себя, как испорченная пластинка Люси, иголка снова и снова заедает на одном и том же месте. Лунная тень. Она ждет, что и моя жизнь станет вот так же застревать и повторяться.
Я выбежала из комнаты, помчалась по коридору к черной лестнице, вниз по ступенькам — опрометью за дверь, в снег! Кэрол, кажется, бросилась за мной, она стояла рядом и уговаривала меня накинуть спортивную куртку. Я была в одной пижаме и тапочках на босу ногу. Было ужасно холодно, и снег покрывал землю толстым слоем, но я не стала надевать куртку. Я хотела промерзнуть насквозь, всей кожей ощутить холод. От мороза у меня всегда ломит руки и ноги, но сейчас я нуждалась в нем. Я побежала по аллее. Когда Кэрол меня догнала, я черпала горстями снег и умывала им лицо, шею, грудь. Я словно пыталась оттереть въевшийся мне в кожу смрад гашиша.
Мы прошли до Ближней лужайки, покружили за общежитием и вернулись на аллею. Гашиш потихоньку выветривался, у меня по спине побежали мурашки, и я надела куртку, заботливо принесенную Кэрол. Она ни слова не сказала. Просто крепко держала меня под руку. Казалось, она перепугана до смерти.
Когда мы подошли к входной двери, я уже мечтала побежать к себе, залезть под одеяло и уснуть навсегда. Я знала, что несколько часов не смогу согреть свое до костей промерзшее тело. Но дверь оказалась заперта.
— Черт! — вскрикнула Кэрол. — Я же вставила деревяшку! Неужели сторож захлопнул дверь? В жизни такого не было!
— Прости, пожалуйста, прости меня, — лепетала я, — я не хотела, чтобы ты погибла тут со мной.
— Да что ты мелешь? Думаешь, я хочу попасться? Только не сейчас. Вот же дурость!
Не знаю, сколько еще нам пришлось торчать на улице, притоптывая, бродя кругами и ругаясь. Наконец появилась Клэр, обеспокоенная, все ли со мной в порядке, и открыла нам дверь.
Я заснула. Но, проснувшись на следующее утро, все еще не пришла в себя. Я не могла сосредоточиться. Меня бесило, что я все еще не пришла в норму, — ненавижу слетать с катушек. Я запланировала в эти выходные начать «Холодный дом», но теперь была неспособна мыслить ясно. Что-то было добавлено в этот гашиш. Сам по себе он не настолько крепок, чтобы вызвать такие галлюцинации.
Я знаю, что было добавлено в гашиш, — будущее. Гашиш окунули в грядущее. Туда, где все переменились и стали другими людьми. И я превратилась в человека, который мне совсем не по душе. Но это было не важно — та, новая я, забыла все обо мне теперешней. Меня больше не существовало. Это хуже, чем смерть. Это значит, что моя настоящая жизнь — иллюзия.
Может, я схожу с ума? Откуда я знаю, в чем разница между потерей связи с реальностью и способностью видеть нечто за гранью реальности? Все за гранью реальности. И никого рядом, кто мог бы мне объяснить разницу.
В прошлом году на моих глазах Анни Паттерсон слетела с катушек. После этого она переменилась. Это случилось на хоровом концерте. Она была очень высокая и потому стояла в верхнем ряду позади всех. Она все время переминалась с ноги на ногу, не в силах стоять смирно. Когда она пела, ее голова клонилась в сторону, ей стоило невероятных усилий держать голову прямо. Ее темные волосы — прежде такие густые — едва прикрывали уши. Одно ухо торчало. Все лицо ее было бесцветным, кроме носа, покрытого красными пятнами. Анни напоминала больное животное. После концерта она спускалась со станка неуверенными шажками, покачиваясь на ходу. Просто невероятно, как она похудела! Никогда не могла представить себе, что кости у человека могут быть такими тонкими. Прежняя Анни исчезла. Она ушла вместе с плотью, мышцами и жиром. И если энергия во вселенной не исчезает бесследно, то куда она девалась?
Анни провалилась в глубокую черную дыру и не смогла оттуда выбраться. Это был несчастный случай. Она просто заглянула в нее — посмотреть, как оно там, — и упала. Больше я никогда ее не видела. Однажды за завтраком ее подруга сказала: «Анни проживает свою жизнь, как будто это роман, который она когда-нибудь напишет».
После ужина
За ужином все так насмехались надо мной, что мне хотелось убежать обратно в комнату. Но я очень проголодалась — ведь за все выходные у меня и крошки во рту не было. Ни в субботу, ни в воскресенье я никуда не ходила, сказавшись больной. Измученная до предела, я все это время проспала. По воскресеньям у нас вечерний фуршет, и я могла быстро поесть и убраться. Я набросилась на еду, не успевая тщательно прожевать и жадно глотая, чтобы снова откусить очередной кусок. Это был какой-то неестественный голод. Я слопала две порции, ни слова никому не сказав, и ушла к себе. Нам разрешалось по воскресеньям лишний час провести в общей комнате, но я даже не пошла туда вместе со всеми. Я закрылась в своей комнате. Никаких сомнений, что-то было подмешано в гашиш. Не могу понять, почему он только на меня так подействовал. Но остальные девчонки обожают подкурку — и вот это у меня тоже никак в голове не укладывается.
Люси заглянула спросить, стало ли мне лучше, и я ответила, что хочу побыть одна. Я лежала со своим дневником под одеялами и старалась не заболеть по-настоящему. Если лежать неподвижно, позволяя волнам тошноты беспрепятственно накатывать, то морская болезнь скоро проходит. Меня так и тянуло отползти в дальний угол шкафа и забиться там за платьями. Маленькой я так и делала.
Вот потому-то я и не хотела возвращаться в школу. Я боялась, что все начнется снова. Я не могу закрыть глаза и пожелать, чтобы все исчезло.
Я хочу стать невидимой.
19 января
В этой школе нет секретов. Кто-то что-то пронюхает. А нет — так выдумает и убедит всех, что это правда. В итоге уже не важно — правда это или ложь, была тайна или не было.
Клэр поджидала меня по дороге на ужин. Она сказала, что ей нужно со мной поговорить. Попросила меня прийти после ужина в общую комнату и так нервно отбросила назад колечки своей длинной челки, что я сразу догадалась — речь пойдет о мистере Дэвисе. Но идти мне не хотелось.
— Я знаю, ты не поверишь, — сказала Клэр. Она почти прижалась ко мне и жарко дышала в ухо; меня так и подмывало оттолкнуть ее. — Особенно ты, ведь вы всегда говорили с ним только о поэзии!
— Конечно.
— Я не могу сказать, откуда я это знаю, но знаю наверняка — это правда. Мистер Дэвис и его жена сочиняют порнографические рассказы. Вместе! — объявила Клэр.
— Ты угадала — я в это не верю. Ну и дура же ты!
— Спроси у мистера Дэвиса, если не веришь мне!
— Для чего им это, как ты думаешь? — спросила я.
— Они пишут рассказы для журналов — под псевдонимом, конечно. Не такие они дураки. Они же не хотят, чтобы их выгнали с работы.
— Но ты-то как об этом проведала?
— Я говорила, что не могу сказать. Доверься мне.
— С какой стати? Докажи мне сначала, что это правда.
— Потерпи, доказательства я добуду.
Я хотела уйти, но что-то меня удерживало. И я спросила:
— Ты видела этот журнал?
Клэр замялась и ответила вопросом на вопрос:
— Как ты думаешь, они с женой проделывают все это в постели, прежде чем описать?
— Если они и сочиняют такое, то исключительно ради денег. Чем бы он ни занимался, мне все равно, — сказала я.
Но мне не все равно.
20 января
Ученицы дневного отделения никогда не прикасаются друг к другу. Они кривятся, когда обитательницы пансиона идут по коридору в обнимку. Но мы не такие, как они. Даже мысль о прикосновении к другой девушке отвратительна им. Но вечерам они висят на телефоне. И все их разговоры лишь о парнях, косметике и тряпках. Мы же все вечера проводим друг с другом. Мы ненавидим телефон. Никому из нас не в радость вспоминать о своих семьях. Отсутствие новостей — хорошая новость. Всем известно, что почти все тренерши и половина учительниц — лесбиянки, но об этом не принято говорить. Ученицы дневного отделения обожают молоденькую и хорошенькую тренершу по хоккею, но все знают, что она живет с другой женщиной. Мне на это наплевать. Я с девчонками дневной школы почти не общалась, за исключением Доры, которая раньше тоже была на дневном. Только в этом году Дора перешла на пансион, потому что ее отец на год уехал в академотпуск в Париж. Да и раньше она отличалась от всех этих глупых блондинок. Она всегда больше напоминала пансионерку, хотя не очень-то ее хотелось обнять — такую сухую и холодную. Если мне случалось идти с ней под руку, я всегда ощущала неловкость.
Я стараюсь не вспоминать о Доре.
Всегда очень заметно, если что-то «этакое» происходит между двумя уродливыми толстухами. Мне приятно, что все мои подружки хорошенькие, может, именно поэтому я не люблю Клэр?
Вчера вечером после ванной мы с Люси валялись на ее кровати и читали. Она положила голову мне на плечо, а я играла ее светлым локоном.
На этот раз она хоть постучала, прежде чем войти.
Я даже не подняла глаз от книги. Но Люси вскочила с кровати и бросилась к двери. Однако не она интересовала Эрнессу. Та пожирала глазами меня, лежащую на кровати Люси в одной ночнушке, с книгой на груди. Эрнесса меня напугала. Люси протянула к ней руку, но дотронуться не успела, Эрнесса повернулась и ушла, не сказав ни слова.
Едва закрылась дверь, мы с Люси растерянно переглянулись.
Как-то раз Чарли случайно коснулась руки Эрнессы, угощая ее сигаретой. Эрнесса резко отпрянула.
— Что за дела? — спросила Чарли. — Я не лесби!
Позже Чарли сказала мне:
— У нее была такая холодная рука — ледышка! Меня прямо заколдобило. Больше она от меня сигарет не дождется.
Да уж, Чарли взъерепенилась не на шутку. Она знала, что многие подозревают ее, потому что она довольно жилистая и повадками напоминает мальчишку.
Эрнессе нас не понять.
Все это случилось не только из-за нас с Люси. Она затаила на меня зло с того самого вечера, потому что я недослушала ее историю. Я убежала прочь. Я не стану слушать.
21 января
Есть в нашей школе несколько укромных уголков, куда я привыкла ходить одна, но и там уже не так безопасно. С точки зрения здравого смысла я убеждаю себя, что ей нет резона там бывать. Но у нее собственные резоны на этот счет.
Стоя на четвертом этаже возле квартиры мисс Норрис, я ждала начала урока греческого языка. Она возникла у меня за спиной. Прямо-таки материализовалась.
— Я подумывала, не заняться ли опять греческим, но обстоятельства помешали…
Я понятия не имела, о чем она говорит, но тон ее не предвещал ничего хорошего.
— Раньше я училась и латыни, и греческому. Я хотела получить классическое образование. Я была очень серьезной маленькой девочкой. Но вмешалось кое-что другое.
Ни единому ее слову не верю.
— Даже не знаю, можно ли начинать среди учебного года. Разве спросить у мисс…
— Нет, слишком поздно. Ты хоть представляешь себе, сколько у меня было неприятностей из-за смерти Доры? Это вызвало массу проблем. Кто меня только не допрашивал — и директриса, и психолог, и полиция. И всех интересовало одно: почему Дора упала именно под моим окном, а я ничего не знаю?
— Ах, у тебя были неприятности? А как насчет моих неприятностей, возникших по твоей милости? Не ты ли заложила меня? Натравила на меня полицейских?
— Меня спросили, не видела ли я кого-то снаружи. И я ответила, что вы с Дорой любите ходить по водостоку. Я ничего не придумала.
— Дора, наверное, шла в комнату Клэр. Мы не один год ходили этим путем, — сказала я как бы между прочим.
— Коридором намного прямее, — сказала Эрнесса, — я бы никогда не полезла на водосток. Это слишком опасно. Видела же, что в итоге произошло с Дорой?
— Это был несчастный случай. И об этом все знают!
Дверь приоткрылась, и оттуда показалась голова мисс Норрис в облачке белоснежных волос:
— А, вот и моя нерадивая ученица! То-то мне показалось, что я слышу ваш голос, дитя мое.
Поток света хлынул в открытую дверь и окатил нас обеих. Из глубины комнаты раздался птичий щебет — разноголосый хор. Белые волосы мисс Норрис засияли вокруг ее головы, точно нимб. Эрнесса за моей спиной поспешно отступила в тень. Я устремилась навстречу мисс Норрис, и та увлекла меня в комнату.
Эрнесса обвиняет меня в том, что гибель Доры — случайная или нет — привлекла к ней слишком большое внимание. Я отговаривала Дору, но она меня не послушалась.
Вот что я откопала дома в одной из папиных книг: «Вампир знает все секреты и умеет прозревать будущее». Ей гашиш без надобности. Это нам он нужен, чтобы попасть в ее время.
Кто-то за дверью. Пора прятать ручку и дневник.
22 января
Мистер Дэвис остановил меня в коридоре. Кажется, он меня искал.
— Вы не записались в мой поэтический класс. — Он словно уличил меня в тяжком преступлении.
— Мне сейчас совершенно не до стихов, — ответила я.
Правда, я и не собиралась туда.
— Я записалась на курс «Тема ответственности в литературе».
— А что вы сейчас читаете?
— «Дэниела Деронду» и «Холодный дом». Длинные романы — именно то, что мне сейчас нужно. И реализм. Для разнообразия.
— Но ведь не кто иной, как вы, в классе убедительно доказали, что именно писатель делает историю реальной? Не можете же вы так быстро охладеть к сверхъестественному! Писатель всегда изобретает, веря в правдивость неведомого, — сказал мистер Дэвис. — Диккенс — просто находка для любителей сверхъестественного.
Как удивительно, что я чем-то огорчила мистера Дэвиса.
— Простите меня, я не могла записаться на ваш урок, он не помещался в расписание… — пробормотала я.
— Эти книги, несомненно, доставят вам истинное наслаждение. Но не забывайте обо мне только потому, что вы больше не в моем классе. Заходите просто так — поговорить о стихах, раз уж вам совсем не хочется их писать.
Я улыбнулась.
— Я не шучу, — сказал он, — я скучаю по вас.
Я его избегала.
В тот день я была юлой, которая, теряя импульс, вихлялась на оси. То я падала на него, то опрокидывалась назад.
У каждого из моих учителей есть повод упрекнуть меня. Мисс Симпсон недовольна, что я пропускаю уроки фортепиано. Раньше я без особых усилий получала пятерки, но теперь так не выходит. Вместо того чтобы играть, я часами сижу над своим дневником.
Люси три дня подряд пропускала утреннее собрание, и теперь ей неделю придется оставаться после уроков. Она жалуется, что слишком устает и ей трудно проснуться утром. Она просто не слышит звонков. И она не знает, откуда берется эта постоянная усталость. Сегодня я пришла ее будить, но так и не смогла вытащить из постели. Она была будто пьяная или под кайфом. Когда я трясла ее за плечо, голова беспомощно болталась туда-сюда на подушке. Веки трепетали, словно серые мотыльки. Она не могла их разлепить. Я спустилась на завтрак и отметила ее. После завтрака я силой выволокла Люси из постели, чтобы она снова не опоздала на утреннее собрание. Я принесла ей пончик, который она так и не съела. Через час, когда я заглянула к ней, этот пончик все еще лежал на комоде, завернутый в салфетку. Люси к нему не прикасалась. И на ланче я тоже ее не видела. Наверное, она сидела в комнате и делала уроки. Она говорит, что страшно отстала, а в эту среду у нас трудная контрольная по химии. Мне придется ей помогать. А я не хочу.
23 января
Вчера я забыла написать, что получила табель за первый семестр. В нем одни пятерки. У Люси дела так плохи, пожалуй, она и не скажет, что за оценки ей поставили. Думаю, что по химии у нее двойка. Мне ее жалко. Интересно, что за отметки в табеле Эрнессы.
На этот раз я не чувствовала привычного волнения, распечатывая конверт и разворачивая хрустящий листок. Я не заслужила этих пятерок. Как мои учителя считают меня хорошей ученицей, так учителя Люси уверены, что она — ученица плохая.
Кстати, комментарии учителей были не такими уж приятными. Все, кроме мистера Дэвиса, выражали мне пожелание быть на уроках более активной и внимательной. Но мне было неловко читать то, что написал обо мне мистер Дэвис. Я покраснела до ушей, хотя, кроме меня, в комнате никого не было. Это неправда, но маме будет приятно.
25 января
Сегодня на утреннем собрании мисс Руд зачитала фамилии тех, кому в пятницу вечером придется отрабатывать физкультуру. Люси и Эрнесса обе попали в этот список. Люси — безупречная папочкина дочка, никогда не знавшая трудностей, — похоже, даже не заметила, что мисс Руд упомянула ее. Зато Эрнесса пришла в ярость. Она резко развернулась и уставилась на мисс Бобби. Люси пришлось толкнуть ее локтем, чтобы это прекратить. Вот это Люси заметила.
Я смотрела им в затылки — черные волнистые волосы Эрнессы рядом с гладкими белыми волосами Люси.
Пропуск тренировок — единственное, что не сходит Эрнессе с рук. Только мисс Бобби удается вынудить Эрнессу следовать правилам. Потому что мисс Бобби ненавидит Эрнессу.
Евреев не любят в основном дневные. Я всегда могу определить, кто не сядет за одну парту со мной — еврейкой. По обе стороны от меня места пустуют, пока в класс не приходит кто-то из пансионерок. Я хорошо помню, какой шок пережила, когда впервые столкнулась с этим. После уроков я шла в магазинчик возле железнодорожной станции, чтобы купить колу и картошку фри. На платформе стояло несколько моих одноклассниц с какими-то мальчишками. У всех девчонок, как на подбор, были блондинистые волосы до плеч, голубые глаза, маленькие носы — этакие глупые физкультурницы в коротеньких сарафанчиках, выставляющие напоказ свои загорелые мускулистые ноги в белых носочках. Один из мальчиков выводил что-то маркером на столбе, а остальные сгрудились вокруг него и смотрели. Мальчишка был кудрявый и рыжий, с темными веснушками вокруг носа. Он не смотрел в мою сторону, но когда остальные засмеялись, я поймала на себе брошенный исподтишка бессмысленный взгляд одной из девчонок. Когда я возвращалась, платформа уже опустела. Все они разъехались по домам. Я подошла к столбу, чтобы посмотреть, что же этот рыжий написал. На столбе была выведена свастика, и на каждой из четырех ее лап чернело по букве: Ж-И-Д-Ы. Свастика заключалась в круг, пересеченный черной линией. Черная клякса зияла на коричневом столбе, с которого уже кое-где слезала краска, обнажая серебристый металл. Я соскоблила свастику вместе с краской.
Когда-то я сама тайком рисовала свастику — просто чтобы посмотреть, хватит ли у меня на это силы воли. Потом я рвала листок на мелкие клочки, прежде чем выбросить.
Это сейчас они — милые девочки, но, повзрослев, станут копиями своих матерей: тела раздадутся в ширину, кожа станет грубой и темной. Они будут раз в неделю осветлять волосы в салоне красоты, разъезжать на семейных авто с деревянными боками и печь пирожные по случаю хоккейного матча. А я останусь молодой, как моя мама, и никогда не заведу семью.
Больше я ни разу ни с кем из этих девиц не разговаривала.
28 января
Контрольную по химии Люси, конечно же, провалила, хоть я и заставила ее вызубрить все формулы до единой.
Благодаря этим занятиям мы столько времени провели бок о бок в ее комнате. Совсем как в прошлом году, только на этот раз без малейшего удовольствия. Я не могла отделаться от мысли, что Люси меня использует. Ей понадобилась помощь, потому она и вспомнила прежнюю подругу. Как только нужда во мне отпадет, я для нее перестану существовать. Я наблюдала, как она сидит, уставив мутный взгляд на лист с заданиями и грызя ручку в бесплодных потугах постичь смысл всех этих слов и чисел. Она ничего не понимает, пока я не разжую. И тут же забывает все мои объяснения. Я нетерпеливо топталась на месте. Я уже открыла рот, чтобы сказать: не могу больше. Я хотела развернуться и выйти. Так больше не могло продолжаться. Но как мне было объяснить, что я отказываюсь помогать ей из-за того, что в понедельник мисс Руд зачитала ее имя рядом с именем Эрнессы?
Вчера Люси заснула после ланча и пропустила два урока. Хорошо еще, что это был французский и английский, — учителя с пониманием отнеслись к ней, когда она им все объяснила. Я отметила ее перед завтраком. Теперь надо будет следить, чтобы она ходила на уроки после ланча. Люси, конечно, нервничала в день контрольной по химии и поздно легла накануне, но не могла же она смертельно устать из-за этого? Она так беспокоилась, боясь провалиться.
Наконец ее состояние заметили и остальные. Мы (София, Клэр и я) решили в воскресенье увезти Люси в город — просто проветриться: посмотрим одежду, пластинки, может, сходим в кино. Что угодно, только бы вытащить ее. Позвоню Чарли — пускай встретит нас. Уже дали звонок на ужин, а я еще не готова. Все чулки у меня не с дырой, так со стрелкой, и одежда вся нестираная.
После ужина
Я сейчас делаю то, чего почти никогда не делала, — сижу в читальном зале библиотеки и якобы занимаюсь. Здесь множество старинных книг, здесь дубовые столы и стулья, а лампы все с зелеными абажурами, но, несмотря на все это, я никогда тут не читаю. Обычно в читалке полно девчонок, и они так трещат, что работать невозможно. Сегодня библиотека пуста.
Я люблю делать уроки, валяясь на кровати, но мне хотелось уйти подальше от Люси. Здесь она меня никогда не найдет. Пусть побудет наедине со своими формулами. Наверное, сидит сейчас, глядя в одну точку, и ждет, когда я прибегу ее выручать.
За ужином она отказалась от десерта, и я на нее рассердилась.
Долго-долго я разглядывала выцветшие книжные корешки, вдыхая запах старых пыльных страниц. Я счастлива. Люси в своей комнате — далеко от меня. Можно спокойно писать и не бояться, что она войдет и заглянет в мой дневник.
Вообще-то, дело не в десерте. Люси совсем перестала есть и страшно похудела. Мы с ней сидим за столом с мисс Майнеке. Наш стол — вне всякого сомнения — самый лучший. Мисс Майнеке во всем похожа на нас. Она живет на четвертом этаже, недалеко от лазарета. Ее частенько можно встретить В коридоре в одной пижаме, а в комнате у нее беспорядок. Книги и непроверенные тетради валяются прямо на полу, а постель никогда не застелена. Мак-Мопс от этого звереет, но сделать ничего не может. Мисс Майнеке подтрунивает над другими воспитательницами и вечно хихикает. Именно так мы и подружились с Люси — за столом с мисс Майнеке. Поэтому, когда я увидела на прошлой неделе наши имена рядом в списке, то целое мгновение была счастлива. Я хотела найти Люси, рассказать ей об этом. Но потом передумала. Сегодня приготовили наш любимый десерт — глазированные кукурузные колечки с кофейным мороженым. Люси сразу же сказала, что ничего не хочет есть.
— Разве можно от такого отказаться? — удивилась мисс Майнеке и все-таки положила ей немного на тарелку.
Люси молча ковырялась в десерте. Лужицей растекалось мороженое. Я доела свою порцию дочиста, хотя Люси своим кислым видом напрочь испортила мне аппетит. Ее не интересует подобная…
Она беззвучно вошла в комнату и села рядом, как будто я ее ждала. Наверное, это правда… в каком-то смысле. Мы долго сидели молча. Я не отрывала взгляда от своего дневника. Мне пришлось локтем прикрыть страницу, на которой я только что писала. Она не должна была увидеть там буквы Л-Ю-С-И. Черные чернила еще не высохли. Я чувствовала влагу на внутренней стороне предплечья. Они отпечатались на коже. Ручку я положила на стол, даже не надев колпачка, хотя не выношу, когда перо высыхает. Боковым зрением из-под очков я увидела, что она положила руку рядом с моей, близко, но не прикасаясь. Волоски на руке были черные и длинные, а кожа — белая-белая. Но плотная. Ни одна вена не просвечивала.
— Как думаешь, мы однажды станем такими, как они? — Эрнесса кивнула на портреты основательницы школы и немногочисленных первых директрис, глядевшие прямо на нас. Все в темно-коричневых, серых и зеленых тонах. Улыбка никогда бы не смягчила эти черты. От нее лишь осыпался бы слой краски с безжизненных лиц.
— Сомневаюсь, — у меня вырвался нервный смешок, — это не мой стиль.
— Я говорю не об одежде. Такими же старыми и выхолощенными, как мисс Руд, как все эти дамы. Я никогда не хотела вырасти, честное слово, я была бы счастлива навсегда остаться ребенком.
— Я тоже. Но такой, как они, не станешь в одночасье. Такой нужно родиться. Как мисс Руд, например. Наверное, не так страшно стареть, как нам кажется. Все стареют рано или поздно.
Надо же, я разговаривала с Эрнессой!
— Это случится скорее, чем ты думаешь, — сказала Эрнесса с той уверенностью, с которой она всегда высказывалась о жизни и смерти — о том, о чем людям подчас очень трудно говорить.
— Но кажется, до этого еще так далеко, — мягко прибавила я.
— Ты просыпаешься однажды и обнаруживаешь, что стала похожей на них, и поражаешься, что живешь совсем не так, как ты себе воображала. Думаешь, хоть кому-то по душе такой финал?
Эрнесса ждала моего ответа, а я не хотела отвечать. Я с надеждой смотрела на дверь и молила о том, чтобы кто-нибудь вошел и освободил меня. Почему именно сегодня читальный зал точно вымер? Ее вопросы похожи на крылышки мотылька.
— Если так будет, я покончу с собой. — Мне все-таки пришлось ответить.
— Их ожидание затянулось, — сказала Эрнесса, — они полагали, что будут жить вечно.
Эрнесса отодвинула кресло, встала и вышла из библиотеки. Я посмотрела на нее, только когда она уже закрывала за собой дверь.
Я вспомнила слова, которые той ночью заставили меня в угаре броситься в снег: «Я говорила себе: „Прыгай, прыгай!“ Но вода была так холодна…»
31 января
Наш вчерашний поход в город закончился плачевно. Произошла катастрофа, почти как в тот день, когда наши девчонки угнали такси. В центре на станции мы встретились с Чарли. Это была совсем другая Чарли. Чарли, одетая в видавшие виды клеши и линялую синюю джинсовую куртку с вышитым на спине американским флагом. Судя по жирным сосулькам волос, торчащим из-под красной банданы, Чарли не мыла голову с тех самых пор, как уехала из школы.
Увидев нас, она вскинула сжатую в кулак руку и выкрикнула:
— Власть — народу! Айда штурмовать магазины!
И мы вприпрыжку ринулись по широким тротуарам Брод-стрит, галдя и дурачась.
По дороге нам попался большой музыкальный магазин, Чарли скомандовала:
— Пошли смотреть пластинки. — И, прежде чем кто-то успел возразить, она была уже внутри.
Мы пошли следом. Я стояла в сторонке, наблюдая, как остальные перебирали ряды пластинок. Неожиданно Люси оживилась. Рассматривая обложки, она запела о лунной тени. Снова Кэт Стивенс. Она все повторяла, тихо и монотонно, одни и те же слова: «Тень луны, тень луны, тень луны…»
Но когда мы пришли в большой универмаг и всей толпой набились в примерочную вместе с Софией, Люси в изнеможении сползла на пол в уголке. Может, это освещение в примерочной так все искажало, но лицо у Люси стало пепельным, а глаза помутнели.
Мы не видели Чарли с самого Рождества. Она рассказывала нам о своей новой школе, особенно о новых наркотиках, которые ей удалось попробовать за последний месяц:
— Я выучила новый алфавит: ЛСД, МДМА, ДМТ, ТГК, СТП. Полный отрыв башки!
Наверное, мы все расстроились, что Чарли совсем не скучала по нас, по школе. Мы слушали молча. И только Клэр заинтересовалась новой наркотой. Она хотела знать, где ее можно достать.
— Не знаю, как бы я пережила это дерьмо в школе, — сказала Чарли, — такая жуть! Вся эта дичь насчет Доры. Она вечно твердила о самоубийстве, но я никогда не принимала ее слова всерьез. Как и ее трепотню о философии, книгах и прочих делах. Я все пропускала мимо ушей. Одно дело — говорить, и совсем другое — сделать. Покончить со всем.
Люси побелела и задышала быстро-быстро. Я ждала, что сейчас что-то случится.
— Никто не хочет говорить о ее… об этом несчастье, — сказала я.
— Извините, девчонки, — сказала Чарли, — я не хотела вас лажать. Мне в новой школе так круто, ага. Я тут вообще ни фига не напрягаюсь. Но, скажу вам, травка тут не так забирает, как в прежней школе.
Она оглядела платья, висевшие на крючке, — София хотела выбрать что-то для танцев на весну — и сказала:
— Это какой-то старушечий прикид, не шмотки, а пережитки капитализма. Когда начнется революция, все будут одеваться, как я!
Мы засмеялись над ней.
София перемерила кучу платьев, но ей казалось, что все они чересчур короткие и полнят. Разглядывая себя в двойном зеркале, она все стонала, что у нее целлюлит на бедрах. Что за целлюлит такой? Существует ли он на самом деле? София втирает тонны итальянского крема в свои ляжки, чтобы сделать их более стройными и упругими, но никакой разницы не видно. Бедра в ямочках даны ей от природы. София вертелась из стороны в сторону и качала головой, словно раздумывая, сможет ли она за три месяца сбросить двадцать фунтов.
— Ладно, пошли, — сказала София. — И правда — старушечьи платья.
Мы подняли Люси с пола и выволокли из примерочной.
София и Клэр хотели еще посмотреть нижнее белье, но Люси наотрез отказалась оставаться в универмаге.
— Я всегда так устаю от больших магазинов. У меня голова раскалывается, — пожаловалась она.
Мы вместе с Люси вышли наружу, пытаясь придумать, чему бы посвятить остаток дня. Но вдруг оказалось, что нам совершенно нечем себя занять.
— Мне надо выпить кофе, — сказала Люси, и мы пошли в кафе, где она выпила две чашки черного кофе без сахара и сливок.
Пока она пила кофе, мы решили отправиться в парк, где мы всегда любили сидеть и глазеть на прохожих. Парк находится всего в десяти кварталах, но, не пройдя и половины пути, Люси должна была остановиться и отдохнуть.
— Я так устала. Мне надо вернуться в школу. Девочки, я хочу обратно, — сказала она.
Я настаивала на том, чтобы ехать с ней, а она села на асфальт и заплакала.
— Отпустите меня одну. Я не хочу вам все портить. Чарли специально приехала в такую даль, чтобы с вами повидаться.
Я не отпустила ее одну. А вдруг она не доедет? В конце концов все решили вернуться вместе с нами, а Чарли просто уедет домой пораньше.
Провожая нас на станцию, Чарли отвела меня в сторонку и спросила об Эрнессе.
— Да исчезла куда-то, — соврала я. — Мы теперь почти не встречаемся. Такое впечатление, что она вообще больше не учится в школе.
Правда в том, что Люси больше не ходит в комнату Эрнессы. Она так устает, что может только лежать в кровати.
— Эрнесса — зануда, каких мало, — сказала Чарли, — но она оказала мне целых две услуги: дала попробовать классную дурь и подстроила так, что меня выперли. Иначе я бы сиганула в окно, как Дора. Очертя голову.
— Эрнесса хотела избавиться от тебя. Она считала, что ты не умеешь держать язык за зубами.
— А то! Но ни для кого не секрет, что Эрнесса приторговывает наркотой.
— А ты когда-нибудь видела, чтобы она вела себя странно, когда покурит?
— О чем это ты?
— Ну, не знаю, чтобы она как-то менялась, что ли?
— Вообще-то, я думаю, у нее какой-то иммунитет к этим штукам. Никогда не видела, чтобы они как-то на нее действовали. Может, потому, что она постоянно смолит. А ты можешь себе представить иммунитет к марихуане? От нее же тогда никакого удовольствия.
Мне хотелось рассказать ей больше, но Чарли эта тема была уже неинтересна. Она принялась увлеченно болтать с Клэр о чем-то другом.
Я обернулась и увидела, как Люси плетется по дороге, повиснув на руке у Софии. Ее взгляд был более холодным и осмысленным, чем я ожидала. Нет, она не могла слышать, о чем мы с Чарли говорили.
Под конец я даже испытала облегчение, прощаясь с Чарли.
Всю обратную дорогу в поезде Люси молчала. Вернувшись в школу, она закрылась в комнате и больше не выходила оттуда до самого вечера. Сегодня я ее опять не видела до самого ланча. Она уже почти месяц не была в церкви и сегодня тоже не пошла. Раньше я ее подкалывала, но теперь меня огорчает, что она бросила туда ходить.
Не могу же я караулить ее день и ночь. Если бы она хоть что-нибудь ела, не чувствовала бы себя такой разбитой все время. Когда мы вернулись в школу, я спросила, может, это месячные так изматывают ее, но Люси ответила, что у нее уже несколько месяцев ничего нет.