Никто не играет в боулинг в одиночку.

Это удачное выражение принадлежит Роберту Путнаму, придумавшему его, чтобы образно описать проблему ослабления гражданской позиции жителей США. Эта фраза, по его собственным словам, — метафора реальной жизни. Путнам заметил, что за вторую половину XX в. членство в лигах по игре в боулинг, равно как и в ряде известных организаций по защите гражданских прав, таких как движение бойскаутов, Elks Club и Лига женщин-избирательниц (League of Women's Voters), по всей стране резко снизилось. На самом деле американцы продолжают играть в боулинг с друзьями (и друзьями друзей), но не в официальных командах или организованных группах.

Это отличие имеет большое значение. Сразу после публикации книги «Боулинг в одиночку» (Bowling Alone) в 2000 г. политики и эксперты подняли шумиху по поводу того, что в американских семьях много смотрят телевизор, причем зачастую каждый свою программу, но очень мало общаются друг с другом. XXI век породил новые формы участия в общественной жизни и объединения, такие как MoveOn, MySpace, электронные правительства, онлайн-банк Kiva. Если говорить газетными клише, то все мы «приобрели зависимость от соцмедиа», «попались в ловушку мировой паутины» или просто «попали в сеть». Основной проблемой современного общества является не изоляция его членов, а «постоянное нахождение на связи». Эту проблему гуру технологического прогресса Линда Стоун называет феноменом «константно-частичного внимания», который возникает из-за того, что на личном и профессиональном уровне все мы глубоко погружены в социальную жизнь, которую ведем онлайн.

Все это должно влиять на наше понимание проблемы одиночества. Независимо от того, живем мы с кем-то или одни, большинство из нас днями и ночами сидит в одной или нескольких соцсетях, что дает критикам основание считать: сети «засосали» нас слишком глубоко. По словам эссеиста Уильяма Дересиевица, мы дошли до «конца одиночества». Дересиевиц считает, что члены современного общества живут «исключительно ради друг друга» и что многие из нас «не могут находиться в одиночестве». Социолог Далтон Конли пошел на шаг дальше. Он считает, что мы живем в эпоху смерти индивида и появления «интравидуала» — занятого профессионала, жизнь которого посвящена «управлению миллиардами инфопотоков, желаний и даже сознаний и представляет собой путешествие во многочисленных цифровых мирах».

Это, конечно, интересные, но недостаточно убедительные аргументы. Без сомнения, есть смысл задуматься о когнитивном развитии молодого поколения, которое увязло в болоте текстовых сообщений, телепередач и Интернете, или судьбе менеджеров в секторе услуг, которые проводят дни и ночи, рассылая электронные письма и занимаясь всевозможным PR- и сетевым продвижением, или о психологическом состоянии людей, живущих в полной зависимости от своих BlackBerry, внимание которых чаще всего сосредоточено на второстепенных предметах. Но разве можно расценивать эти процессы как конец одиночества и индивидуализма? Мы должны понимать, что «сетевое сообщество» появилось лишь после того, как огромное количество молодых взрослых впервые за всю историю человечества начало жить в одиночестве, а большинство детей стали расти в отдельных комнатах. Нетрудно заметить связь между желанием постоянно быть на связи в онлайн или в «реале» на работе и значительным увеличением количества времени, которое мы проводим в одиночестве. Так же важно отметить, что не все — более того, меньшинство из нас — постоянно витают в «сетевых облаках», стараясь добавить нового друга на Facebook или новый контакт в какой-нибудь другой соцсети.

На самом деле множество людей, с которыми мы беседовали, утверждают, что жизнь в одиночестве позволяет им оградить себя от стресса, давления социальной и в особенности профессиональной сферы. Без сомнения, у обеспеченных представителей среднего класса и бедных, умственно или физически больных стратегии самозащиты разные. Успешным одиноким профессионалам наличие собственного угла в суматошной городской среде помогает заниматься саморазвитием в уединении, от которого, по мнению Дересиевица и Конли, мир уходит все дальше и дальше. Впрочем, в реальности это не всегда так. Отдельные наши респонденты из числа благополучных представителей среднего класса утверждали, что начали жить в одиночестве, чтобы избежать не удовлетворяющих их отношений или разорвать связи с людьми, которые брали больше, чем давали. Выходцы из более маргинальной среды упоминали эти мотивации еще чаще. Но для них одинокая жизнь зачастую оборачивается бытовой автономией, затворничеством, хордингом и другими проявлениями асоциального поведения, способными превратить дом в склеп. Даже более легкие формы социофобии могут привести к отрицательным последствиям, это видно на примере многих людей, отсидевших в тюрьме, наркоманов и алкоголиков, а также безработных. Многие из них селятся в дешевых однокомнатных квартирах только для того, чтобы не видеть друзей и родственников, не способных ничем облегчить их невеселую участь.

Жизнь в одиночестве — это не всегда способ защитить самого себя. Она может поставить человека в опасное положение. Неудивительно, что физически и эмоционально здоровые, а также финансово независимые члены общества в состоянии создать более правильный баланс, чем больные и бедные. Для обеспеченных, занятых и создавших развитую сеть общения людей жизнь в одиночестве может оказаться продуктивной, потому что дает возможность спокойно отдохнуть и заниматься саморазвитием. Но выходцев из более уязвимых и менее привилегированных слоев населения она может привести к тому, что социолог из университета Беркли Сандра Смит называет оборонительным индивидуализмом, — опасному состоянию, которое способствует созданию недоверия к людям, организациям и в конечном счете к самому себе.

Большинство живущих в одиночестве — не бедные, а, напротив, финансово независимые люди. Тех, кто сознательно рассматривает свой дом как оазис спокойствия в море бурной рабочей, наполненной стрессом жизни, существование в одиночестве не изолирует, а дает возможность отдохнуть и восстановиться. Фил — успешный журналист в возрасте около 50 лет. Он говорит, что работа и жизнь на Манхэттене отнимают у него столько сил, что к концу дня ему необходимо «перезагрузить систему». «Не буду утверждать, что я одиночка по своей сути, — объясняет он. — Но мне нравится уединение. Мне нужно время для перезарядки».

Без всякого сомнения, Фил — общительный человек с теплой улыбкой и спокойным характером. Последние двадцать лет он прожил в одиночестве и умеет так организовать быт, чтобы его личное уединение его устраивало. «Мне нравится управлять своим собственным пространством. Оно похоже на мою детскую комнату, но в нем все спокойнее и ощущение такое, словно ты в церкви. Я не просто живу один. Большую часть времени я прожил без телевизора и домашних животных». Фил считает, что домашнее спокойствие способствует самопознанию и увеличивает его креативность. Он убежден в том, что проведенное наедине с самим собой время помогает ему лучше писать, думать и становиться более обаятельным. Повторяя мысль известного психиатра и писателя Энтони Сторра, Фил утверждает, что уединение помогает нам стать самими собой, и перечисляет длинный список имен великих художников и писателей, которые годами жили в одиночестве.

Жизнь Фила полна событиями. Одиночество предоставляет ему достаточно времени для того, чтобы размышлять над своими чувствами, а не вянуть в поисках смысла жизни и своего места в ней. Он использует свободные часы для того, чтобы понять, все ли его устраивает на этом свете. Но Филу скоро исполнится 50 лет, и он прекрасно понимает, что, если он останется одиноким, впереди его ждут новые сложности. «Начинаешь осознавать бренность тела и приближение смерти. И начинаешь думать: а что будет дальше?» Фила пугает перспектива смерти в одиночестве, без любимого человека. «С возрастом слова „смерть“ и „один“ в сознании начинают связываться друг с другом, — объясняет он. — Женатые люди так сильно о смерти не переживают».

Эми, которая работает в журнале, посвященном вопросам питания, без конца волнуется о том, что с ней произойдет, когда она состарится. Ей 38 лет, и у нее резкие черты лица. Точно так же, как и Фил, она говорит, что по работе ей приходится много общаться. «Я имею дело с креативными людьми. Это настоящие дивы с непомерно раздутым эго, и с ними приходится ладить и находить общий язык. Я вынуждена льстить, упрашивать, угрожать и вести себя пассивно-агрессивно». Учитывая то, что при этом Эми надо еще выполнять свои рабочие обязанности, ей приходится очень непросто, особенно во время сдачи номера в печать. «Две недели в месяц мы работаем по 12, 14 или 16 часов в день. И невозможно предвидеть все то, что может произойти». Она добавляет: «Вернувшись домой, я рада, что мне не нужно ни с кем говорить. Я могу расслабиться».

В начале интервью она сказала, что переехала в отдельную квартиру, как только смогла себе это позволить. Чуть позже, почувствовав себя комфортнее, она добавляет, что за последние десять лет два раза переезжала из общей квартиры в отдельную. Финансовый вопрос, бесспорно, играл не последнюю роль, однако в обоих случаях она убегала от отношений с соседями по квартире, которые ее угнетали. Первый раз она переехала в отдельную квартиру в Лос-Анджелесе, где после окончания колледжа жила сначала с несколькими разными соседями, а потом с братом. «В какой-то момент я больше не смогла с ним жить. Он меня с ума сводил», — объясняет Эми. Жизнь в отдельной квартире ей очень понравилась. Она начала чувствовать себя не просто взрослой, но независимой и держащей собственную жизнь под контролем.

Второй переезд дался ей сложнее. Вместе с бойфрендом Эми жила в Нью-Йорке и уже начала рисовать в своем воображении их будущую совместную жизнь. «Это было гораздо серьезнее, и отношения были гораздо ближе, чем с соседями по квартире», — вспоминает Эми. Она была влюблена и надеялась на то, что все у них получится. Увы, не получилось. Как она узнала позже, ее парень втайне встречался с девушкой, которой едва исполнилось 20. «Он был просто идиот, — говорит Эми с понятной неприязнью. — Я узнала, что он изменял мне с самого начала — сразу после того, как мы съехались. Он мне врал с самого первого дня, а я и ничего не подозревала». Эми сильно «обожглась» и решила больше не жить в общих квартирах, а переехать в отдельную. Она дала зарок жить в одиночестве и без потенциально опасных соседей до тех пор, пока не встретит того, кто завоюет ее доверие и любовь. Она не стесняется признаться, что находится в поиске, но ищет партнера медленно и осторожно, прекрасно осознавая, что от плохого выбора может многое потерять.

Эми ведет себя осторожно, но не будем забывать, что она имеет работу и обеспечивает себя. Следовательно, она в гораздо меньшей степени страдает подозрительностью, чем многие менее удачливые горожане, которые живут в одиночестве, чтобы избежать контакта с родственниками и бывшими друзьями, принесшими им больше проблем, чем пользы. В радиусе всего нескольких километров от нью-йоркской квартиры Эми в однокомнатных студиях ютятся тысячи мужчин. Они пытаются излечиться от наркомании или алкоголизма, забыть о времени, проведенном в тюрьме, нищете, безработице и болезнях — целом букете проблем.

С 1970-х гг. количество попавших в бедственную ситуацию людей постоянно увеличивалось, потому что в промышленном производстве резко сократился спрос на рабочую силу, а в секторе услуг работодатели не хотят нанимать «проблемных» сотрудников. Были и другие факторы: резкое увеличение доли женщин в общем объеме наемной рабочей силы, расширение пенитенциарной системы и урезание социальных пособий для бедных. В 2006 г. газета The New York Times писала: «Согласно расчетам, проведенным на основе переписи населения, приблизительно 18 % мужчин в возрасте 40–44 лет, обучавшихся менее четырех лет в колледже, так никогда и не женились. Это приблизительно 6 %-ное увеличение по сравнению с показателями 25-летней давности. Среди обучавшихся менее четырех лет в колледже мужчин 35–39 лет за тот же период показатели увеличились с 8 % до 22 %». Экономический кризис 2008 г. только усугубил эту ситуацию. В исследовании Фонда Пью «Новая экономика брака» от 2010 г. говорится, что сейчас одинокие мужчины без высшего образования получают более низкий доход и имеют гораздо худшие перспективы, чем в 1970 г. Следовательно, шансы этой категории представителей сильного пола жениться точно так же уменьшились.

Многие из этих мужчин рассматривают факт отдельного проживания как неизбежное зло, которое хотя и помогает им собраться с силами и дает определенную передышку, но одновременно не предоставляет возможности рассчитывать на социальную поддержку. Безработному Грегу уже за 50, и у него серьезные проблемы с сердцем. Последние десять лет он живет один, в основном в приютах для нищих и бездомных или в однокомнатных квартирах в районе Манхэттена. Из истории его жизни становится понятно, что для человека в его положении близкие связи с людьми могут быть вредными или полезными в зависимости от конкретных обстоятельств. Среда общения в этом смысле мало отличается от брака: если она хорошая, то бояться нечего, если плохая, то может стать опасной.

Недавно Грег попал в больницу с сердечным приступом. Сейчас он волнуется о том, что приступ может повториться. «Я иногда думаю о том, что я дома один. Это может сыграть против меня. Наверное, хорошо, чтобы рядом кто-то был». Но кто? Грег — бывший наркоман, последние двадцать лет живший в тюрьмах, покинутых зданиях и просто на улице. «В 97-м или 98-м я то попадал в тюрьму, то из нее выходил. Я уже более двадцати лет не работаю, потому что я долго торчал». У Грега есть двое детей от гражданской жены. Он рассказывает о том, что соцслужбы не позволили им жить вместе, потому что не могли позволить себе квартиру с двумя спальнями. В результате он никогда не жил под одной крышей со своими детьми. Мать его детей недавно умерла, и Грег редко видит остальных родственников. Ему хотелось бы больше времени проводить со своими детьми и, возможно, с другими членами своей семьи. Но, хотя Грег уже почти десять лет не принимает наркотики, он понимает, что до момента полного освобождения от наркозависимости ему еще далеко.

Пока же он разработал схему поведения, которая поможет ему выжить в случае сердечного приступа. «Если рядом со мной никого нет и у меня начинается приступ, я должен выбраться из квартиры в коридор на этаже. Быстро открыть входную дверь — после начала приступа долго не протянешь, потому что не можешь дышать. А если не можешь дышать, то теряешь сознание. Если я упаду, успев выбраться в коридор, меня заметят те, кто идут по лестнице. Может быть, не сразу, но рано или поздно точно заметят».

Грег часто жил в приютах и социальных домах с однокомнатными квартирами. В таких домах большое число людей живет на небольшой площади, поэтому в коридорах и помещениях общего пользования движение происходит постоянно. В целях собственной безопасности Грег мог бы наладить отношения с жильцами этих домов, но не хочет этого делать из-за хвоста проблем, который тянется за этими людьми. Еще больше он опасается своих старых знакомых. «У меня было много головной боли из-за моих старых друзей. Они же как себя ведут: „Эй, дай мне это и дай мне то!“ Понимаете, когда у тебя есть друг, а у этого друга есть проблемы, значит, они передаются тебе автоматически, как болезнь. Мы много вместе пережили, много было сложных ситуаций, мы поддерживали друг друга. Мы вместе принимали наркотики, находили заброшенные здания и в них жили».

Конечно, Грегу иногда бывает одиноко, но он боится проводить время со старыми друзьями, которые могут сбить его с правильного пути. «Большинство старых ребят я уже практически не вижу. Стараюсь держаться от всего этого подальше. Я считаю, что так лучше. Я не завязываю знакомств, чтобы было с кем поговорить. А чего говорить? Привет, пока, как дела? Я почти каждый день выхожу на улицу, но чаще всего иду в парк и читаю книжку. Я вообще почти не разговариваю. Держусь сам по себе».

Тим, которому уже за 50, тоже решил, что лучше держаться от людей в стороне и жить в отдельной небольшой комнатке, а не с партнером или соседями по квартире. «Каждый раз, когда я жил с соседями, все они принимали наркотики. Мне сейчас проще жить одному, потому что мне некого винить, кроме себя, если я в чем-то облажаюсь. Я не асоциальный, просто у меня достаточно своих собственных проблем, и проблемы других мне совсем не нужны».

Недавно Тим переехал в однокомнатную квартиру в специальном отеле для одиночек, который обслуживают социальные службы. Тим хотел жить более анонимно и спокойно, чем в своей прежней квартире. «Я знаю отели для одиночек, в которых люди принимают наркотики. Там постоянно предлагают: „Слышь, раскумариться не хочешь?“ По месту моего нового жительства такого нет. Просто приходишь домой, закрываешь дверь — и тебя никто не беспокоит. Никто к тебе не ломится».

Бедняки, живущие в отелях для одиночек или в дешевых квартирах, сознательно возводят вокруг себя барьеры для защиты от развращающего влияния соседей по дому. Те, кто скатился вниз по социальной лестнице, но надеется снова вскарабкаться вверх, отгораживаются от соседей, чтобы самим не начать пахнуть бедностью и неудачей. Некоторые из них избегают членов собственных семей, бывших партнеров и старых друзей, потому что стыдятся положения, в которое попали, или считают, что их самих бросили и обходят стороной.

Несмотря на то что эти бедняги часто выражают абстрактное желание найти нового партнера или завести новых друзей, на практике добиться того или другого гораздо сложнее, чем остаться независимым. В результате эти несчастные одиночки оказываются в заколдованном круге: их самоизоляция от общества продолжается, они не находят новых друзей, которые потенциально могут их поддержать, что только увеличивает стресс, ухудшает здоровье и приводит к еще большему вакууму и страданию.

Очень большое число обитателей отелей для одиночек, с которыми мы общались, заявляли, что держатся особняком, потому что подавлены болезнями и смертями своих друзей. Сохраняя близкие связи с родственниками и старыми друзьями, выходцы из бедных и неблагополучных семей, такие как, например, Грег, рискуют не только сделать себе больно, но и столкнуться с массой проблем.

Рику 50 лет, он гей. Когда его спросили о близких друзьях, он сперва даже не знал, что ответить. «Все умерли. Все. Все подчистую. Я потерял восемь или девять человек за пять или шесть лет, в том числе и родственников. Я был очень близок со старшим братом. Мы говорили с ним о моем друге (партнер Рика недавно умер), он меня очень поддерживал. В прошлом октябре я собирался на встречу с братом, мы должны были пойти на ланч. Вдруг зазвонил телефон, и мне сообщили, что он умер… Беда не приходит одна».

На все эти беды Рик отреагировал просто: заперся в своей комнате. Телевизор у него включен постоянно: когда он спит — для создания фонового шума, а когда бодрствует — для того, чтобы отвлечься. Рик выключает его, только когда выходит из квартиры. Он признается, что такая жизнь не самая веселая, но защищает от боли, которая может поджидать в будущем. «Сейчас у меня вообще нет друзей. Я думаю, это мой собственный выбор. Раньше я был очень общительным, но сейчас все наоборот. Я прихожу к себе домой, вошел, вышел, вот и все дела».

Мигель тоже недавно пережил тяжелый период, после которого ушел в себя. Он говорит, что его цель — добиться большей независимости и автономии. Он теперь не хочет зависеть от других людей, которые, как он считает, сначала используют его, а потом исчезают. «Не думаю, что у меня сейчас есть близкий друг, я даже не стремлюсь такого найти. У меня сейчас другие задачи: я хочу вырасти как человек, хочу, чтобы этот человек во мне созрел, стал независимым и обладал высокой самооценкой. Я должен научиться быть своим собственным близким и лучшим другом, начать любить самого себя, чувствовать свою ценность и собственную значимость».

Если некоторые из жильцов отелей для одиночек стараются не отходить далеко от своих домов, чтобы не встретиться со старыми друзьями и родственниками, то других в большей степени волнует контингент постояльцев внутри самих отелей. Нику чуть более 30 лет и, по его словам, «большинство из моих старых друзей умерли или сидят в тюрьме». После того, как ему в подростковом возрасте сделали переливание крови, он получил ВИЧ, много лет боролся с наркозависимостью, женился, у него родились дети, он не закончил школу, но сдал выпускные школьные экзамены, потом развелся. Вот уже шесть лет он без работы и живет на пособие по нетрудоспособности. Раньше он жил в отеле для одиночек, в котором «было много наркотиков, крыс и тараканов», где «в открытую занимались проституцией, где жили самые разные наркоманы — от тех, кто сидит на крэке или героине, до банальных алкоголиков». Ник говорит, что «когда живешь там, где все сгнило, то и сам начинаешь гнить». Ник подружился с соседями и не хотел уезжать из отеля, потому что ему самому нравилось торчать. Но потом он начал избегать своих друзей. «Я стал затворником. Если мне не надо было выходить, то я и не выходил». Его друзьям это не понравилось, и жить Нику в отеле стало сложно. «Ко мне в три часа ночи ломились в дверь. Дурдом полный. Я ругался и даже дрался». Ник решил бросить старых знакомых и начал искать новое, более спокойное и чистое место для жилья. Его опыт подсказывал ему, что от людей надо держаться подальше.

Теперь он живет в другом отеле для одиночек. В нем есть комнаты отдыха, в которых жильцы собираются вместе, чтобы почитать газету, поболтать и посмотреть телевизор. Сотрудники отеля могут накормить постояльцев, дать им посмотреть кино или даже предложить какой-нибудь обучающий курс. Но Ник старается всего этого избегать. «Я не принимаю участия в общественной жизни. Я держусь сам по себе. Я не хочу, чтобы люди обо мне много знали». Он с настороженностью относится к тем, кто находится в схожей с ним ситуации, потому что они напоминают ему о том, каким он был ранее, и тех людей, которых он старается избегать. «Все хотят о тебе что-то разузнать, и как только разузнают, то думают, что раскусили тебя, — говорит он. — Тогда начинают поступать предложения. Или угрозы. Или люди стараются тебе как угодно жизнь испортить». Как и многие другие обитатели отелей для одиночек, долгие часы Ник проводит взаперти в своей комнате за телевизором. «Чем меньше контактов, тем лучше, — утверждает он. — Я не знаю по имени ни одного человека из этого отеля».

Ник надеется, что жизнь в новом, чистом и приятном отеле для одиночек поможет ему выйти из состояния нищеты, безработицы и наркозависимости. Он не хотел бы задерживаться в этом отеле надолго, однако признается, что если ему понравится, то такое местожительство может оказаться лучшим выходом из положения. Его бывшая жена вышла замуж, и он с ней не встречается. Его собственная семья живет в Бруклине, но ему хотелось бы больше времени проводить со своими детьми. Ему не хватает теплоты другого человека, с которым он делил бы кров, и он хотел бы жить с кем-нибудь после того, как окончательно очистится. «Пока я здесь, — говорит Ник. — Я надеюсь поправиться и снова начать работать. И, может быть, в один прекрасный день отсюда съеду. А может, и останусь. Здесь вполне нормально, так что буду стараться не накосячить».

Однако части обитателей отелей для одиночек сложно по достоинству оценить «прелести» своего существования, когда соседи по дому пребывают в плачевном состоянии. Те, кто раньше имел стабильную работу и приличный доход, но скатился по социальной лестнице вниз, стыдятся отелей одиночек, в которые попали. Такие люди стараются сохранить собственное достоинство и всеми силами отгораживаются от своих соседей. Например, Джон оказался в отеле для одиночек потому, что его пособия по инвалидности не хватает ни на какое другое жилье. В этом отеле он живет уже четыре года и за все это время подружился лишь с одним человеком. «Я стараюсь держаться подальше от большинства жильцов, — говорит он. — В местах общего пользования отеля собираются наркоманы и умственно неполноценные. С такими людьми я точно не собираюсь общаться».

Бобу за 60. Большую часть жизни он прожил один. У него была небольшая фирма, и он работал дома до тех пор, пока «нас не выселили на основании чудесных законов о праве государства выкупать частную собственность под муниципальное и федеральное строительство». Бобу было непросто привыкнуть к своему новому жилью. «Когда меня привезли сюда, я чуть не заплакал. Я даже не хотел здесь спать. Первую неделю я спал в подвале здания на 55-й улице. Я вообще не хотел видеть этот дом».

Но постепенно Боб привык к своему новому жилищу. Он познакомился с работниками социальных служб, которые обслуживают отели для одиночек, и понял, что это на редкость заботливые и порядочные люди. Боб доволен тем, что жить в отеле безопасно, и чистотой, которую сотрудники поддерживают в местах общего пользования. Но каким бы приемлемым ему ни казался нынешний отель, ему далеко до его старой квартиры с небольшим садом, которым он так гордился. Каким профессиональным ни был бы подход сотрудников, на каждом из обитателей отеля лежит печать нищеты, болезней и страданий, а все обычные люди видят в их постояльцах только неудачников. Боб и другие подобные ему жильцы говорят, что стыдятся ситуации, в которую попали, и поэтому стремятся «сохранить лицо» и ограничить контакт с родственниками и старыми друзьями. Такие люди становятся одиночками, потому что не хотят, чтобы другие видели, как низко они пали, или опасаются, что люди не захотят с ними общаться.

Например, Ник, переселившись в отель для одиночек, резко ограничил контакт с женой и своими детьми. «Я нечасто их видел. Мне не нравилось место, в котором я жил. Мне не нравилось, как я живу, поэтому я перестал встречаться с семьей. И атмосфера отеля меня просто убивала. Я думаю, что все это из-за стыда, который испытываешь. Ты не хочешь, чтобы люди знали, где ты живешь». Тим говорит, что жить одному «ужасно и одиноко». Он перестал общаться с бывшей женой и своими детьми, потому что не хотел, чтобы они видели, в какой обстановке он живет. Он и по сей день не стремится возобновить с ними связь. Не хочет он искать и нового спутника жизни, потому что «сейчас я уже ничего никому не могу предложить». Некоторые жалуются на то, что после их падения в мир нищих и одиноких родственники забыли об их существовании. «С тех пор как я оказался один, ко мне относятся по-другому. Такое ощущение, что я теперь никому не нужен», — говорит Рик.

Мэри Энн прекрасно бы поняла это чувство. Она прожила в полном одиночестве много десятилетий и умерла осенью 2007 г. в возрасте 79 лет. Она сама вызвала себе скорую помощь, которая отвезла ее в больницу недалеко от ее дома в Лос-Анджелесе. В этой больнице она и умерла две недели спустя от остановки сердца. Мэри Энн умерла совершенно одна, рядом с ней не было ни друга, ни родственника. Единственным человеком, упомянутым в качестве ее контактного лица, оказалась Сю, которая доставляла для Мэри Энн лекарства из аптеки.

«Я очень удивилась, когда мне позвонили и сообщили, что я являюсь контактным лицом, — рассказывает мне Сю во время интервью в ее квартире в Хаффингтон Парк. — Я ответила: „Да? Ну, ладно…“». Она нервно смеется, смотрит на новогодние украшения в комнате и продолжает: «Я даже не знала, были ли у нее брат или сестра».

Последний раз Сю разговаривала с Мэри Энн, когда та позвонила ей из больницы. Мэри Энн оставила Сю сообщение на автоответчике с просьбой присмотреть за двумя ее собаками, привязанными около дома. «Она плакала и говорила, что если не будут вынимать ее почту, то собак увезут. „Собаки — это единственное, что у меня есть“, — сказала она. И потом добавила: „Я тебя не обману, обещаю. Я обязательно заплачу“. Об этом-то я не волновалась. Просто ужасно было слышать, что собаки — это единственное, что у нее есть».

Через две недели после смерти Мэри Энн я приехал в больницу, в которой она умерла. Тело и личные вещи все еще находились в морге. Никто не пришел за ними, и никто не планировал похорон. В больнице я встретил Эмили Иссу, которая работает помощником следователя в муниципалитете одного из районов, входящих в состав Лос-Анджелеса. Эмили разрешила мне сопровождать ее. Она работает в административном отделе, который расследует обстоятельства кончины одиноких людей, тела которых никто не забирает и никто не претендует на имущество умершего. Можно сказать, что Эмили — своего рода детектив, расследующий смерти одиноких людей. Ее работа — просмотреть личные вещи умершего, оценить размер наследства, понять, кто его получит, и найти родственников. В ее отделе работает сто сотрудников, которые ежегодно обрабатывают около 3000 случаев смертей одиноких людей.

Мэри Энн была одинокой, у нее не было ни сестер, ни братьев, ни детей. Но у нее имелся счет в банке и дом, в котором могли оказаться какие угодно ценности. В чьи руки все это теперь перейдет? Эмили должна найти наследников, знакомых или друзей Мэри Энн, которые могут знать о потенциальных наследниках. Вопрос похорон тоже придется решить Эмили.

Мы начинаем наши поиски с регистратуры больницы. Лицо монахини, которая работает в регистратуре, на секунду оживляется после того, как она видит имя Мэри Энн на папке с документами. Нам кажется, что монахиня может что-нибудь знать о ней. Но оказывается, что она всего лишь несколько раз разговаривала с Мэри Энн и не может нам ничего сообщить, кроме того, что перед смертью за ней следили и ухаживали.

Монахиня передает Эмили большой целлофановый пакет с вещами, которые Мэри Энн взяла с собой в больницу. Эмили просматривает их в надежде найти какую-либо информацию. В пакете синий махровый халат. Маленькая черная сумочка. Лекарства. Детская присыпка. Очки. Купоны. Самые обыденные предметы, которые могут оказаться в любой женской сумочке.

Но все эти вещи для Эмили совершенно бесполезны. Ей нужна информация, контакты. Телефонная книжка. Мобильный телефон, в котором на быстром наборе стоят номера самых близких абонентов. Ничего подобного мы не находим. Среди вещей есть записная книжка. Эмили пролистывает ее в надежде найти любую информацию личного характера. Может быть, последние пожелания умершей. Но все страницы пусты.

Среди вещей находится ключ от дома Мэри Энн. По пути к нему Эмили говорит, что в лучшем случае она найдет там завещание или, по крайней мере, указания по поводу того, как распорядиться собственностью умершей. Впрочем, на практике, по ее словам, такое случается не часто. Обнаружить подобные документы среди вещей — то же самое, что выиграть джекпот. «Припоминаю только один подобный случай. Я вошла в дом, и на тумбочке рядом с кроватью лежит бумажка со словами „В чрезвычайных обстоятельствах…“ Моя работа была закончена через пять минут».

Однако в случае с Мэри Энн все не так просто. Мы подъезжаем к дому и видим двух привязанных перед ним собак. Эмили звонит в ветеринарную службу и просит забрать животных. Фасад дома находится в плачевном состоянии. Деревянная облицовка прогнила. Вместо лужайки перед домом — серая пыльная плешь. На ней стоит старый микроавтобус Volkswagen со спущенными шинами. На этом микроавтобусе не ездили уже много лет — Мэри Энн использовала его как склад для хранения вещей.

Внутри дом еще более запущен, чем снаружи. Темно и пыльно, штабелями стоят видеокассеты, пустые картонки из-под сока и коробки из-под товаров, рекламируемых на ТВ-канале Home Shopping Network. Многие из них даже не открыты. Эмили обращает мое внимание на ужасный беспорядок и заявляет, что «это еще не самый страшный случай хординга». Мне, напротив, кажется, что это крайняя степень захламления бесполезными вещами, после чего Эмили как профессионал объясняет мне критерии оценки. «Здесь чувствуешь под ногами пол. Во многих случаях в домах так все забито, что пола вообще не видно. Приходится перелезать через вещи, как через заграждения».

Эмили прекрасно знает, что ее может ожидать, поэтому на каждое подобное задание выезжает с перчатками, парой спортивной обуви и специальной маской на случай, если человек умер и, до того как обнаружили тело, пролежал дома. Обычно ей приходится долго искать. Она проверяет выдвижные ящики и аптечки. Если необходимо, залезает на чердак. Ломает замки на закрытых дверях. Однажды она нашла деловые бумаги в холодильнике в отделении для овощей.

Эмили осматривает гостиную Мэри Энн. С первого взгляда становится понятно, что усопшая жила в основном в этой комнате. Напротив покрытого пылью телевизора стоит неубранная, «дневная» кровать. В поисках денег, писем или каких угодно вещей, которые связывали владелицу дома с окружающим миром, Эмили поднимает покрывала и одеяла. Но на кровати ничего нет, кроме влажных одеял и пустых коробок из-под яиц.

В паре метров от кровати под завалами мусора мы обнаруживаем обеденный сервиз. Эмили находит пачку писем и счетов, просматривает их. Пока она так и не нашла то, что ей нужно. Никаких визиток адвокатов или бухгалтеров. Никаких фотографий друзей или родственников. Никаких чеков и квитанций по оплате, кроме как за подписку на журналы AARP, Ladies Ноте Journal и TV Guide. Мы не можем обнаружить даже следа того, что в жизни Мэри Энн существовал кто-либо еще. Именно это меня и поражает — даже больше, чем грязь и чудовищный беспорядок.

Эмили ищет уже 45 минут, а результатов ноль. Я спрашиваю ее, является ли это чем-то необычным. «Нисколько, — отвечает она. — Везде одинаково. Люди окружают себя вещами, а не близкими душами. Она устроила здесь себе уютную нору, маленькую пещерку внутри вещей. Ясно, что именно здесь она и проводила большую часть времени».

Эмили ищет контактную информацию, а не пытается решить загадку чей-то жизни. Тем не менее иногда она узнает и истории людей. Она рассказывает мне о двух случаях, которые не выходят у нее из головы. Один случай касается женщины, муж которой погиб во время Второй мировой войны. Эта женщина пережила своего мужа на 60 лет, но, судя по ее личной переписке, она пыталась держать себя так, словно живет в 40-х годах. Другая история — про человека, который покончил жизнь самоубийством, вдыхая дым из переносного гриля для барбекю, который поставил на кровать. Эмили рассказывает, что вся квартира была черна от дыма и единственными белыми пятнами были следы самоубийцы и ее собственные. Это было странное зрелище, и не только по причине способа самоубийства, а потому, как ее собственные следы соединяли ее с умершим. Впрочем, Эмили некогда подолгу размышлять на эти темы. В доме Мэри Энн много работы.

Наконец, после полутора часов поисков, Эмили находит предмет личного характера. Под грудой вещей в одном из комодов лежит фотоальбом с фотографиями маленькой танцующей девочки и несколько студийных портретов, наподобие тех, которые делают актеры в Голливуде для своих резюме. Девочка миловидная. У нее кудряшки, как у Ширли Темпл, и глубокие ямочки на щеках. Но мы на самом деле не уверены, что это Мэри Энн, потому что подписи нет никакой, есть только год — 1933.

О самой Мэри Энн нет практически никакой информации. Мы узнаем, что по тому же адресу раньше жила и ее мама, которая получала много писем. Мэри Энн явно увлекалась травяными препаратами и средствами нетрадиционной медицины. Ее отец был женат четыре раза, и мама Мэри Энн была его третьей женой. Мэри Энн вставила микрочипы в своих собак, чтобы было их легче найти, если они потеряются.

Эмили говорит, что не воспринимает как-либо лично людей, жизни которых расследует. Она не пытается понять их загадку, потому что психологически это отнимает много сил, а работы много.

Я спрашиваю ее о том, кто, по мнению Мэри Энн, должен был разбираться с ее вещами. «Никогда об этом не думала. В большинстве случаев очевидно, что такие люди не хотели, чтобы в их квартирах бывали посторонние. Те, кто их знал, возможно, не подозревали об этой стороне их существования».

«Но она же понимала, что рано или поздно умрет и кто-то все это увидит», — настаиваю я.

«Может, все потому, что ей некому было все это оставить, — делает предположение Эмили. — Какое значение имеет беспорядок, который все равно некому оставить?»

Через два часа мы находим то, что может помочь Эмили. Это открытка 30-летней давности с рождественским поздравлением, адресованная Мэри Энн и ее матери. Судя по всему, это открытка от родственников, потому что в ней просят помочь разобраться с генеалогическим древом детей семьи. Эмили кладет открытку в прозрачный пластиковый пакет, который она отвезет в офис. Настает время возвращаться, потому что Эмили должна сдать ценную открытку в отдел хранения до пяти часов.

Эмили опечатывает дверь, и мы выходим на улицу. За нами с любопытством наблюдают несколько соседей. Эмили спрашивает у владельца соседнего дома, Льюиса, навещали ли Мэри Энн родственники. «У нее не было визитеров, — отвечает тот. — Только разные дамы, которые приходили, чтобы ей помочь». Возникает неловкая пауза, во время которой мы размышляем о жизни Мэри Энн. Потом Льюис говорит: «Не могу сказать, что она была очень счастливой женщиной. Все эти годы она была одинокой. У нее были две собаки, вот и все».

Чуть позже мы встречаем другого соседа, по имени Джордж. У него иное мнение: «Она была приятным человеком, — говорит он. — Она с нами всегда заговаривала. Она и с нашим сыном разговаривала. Когда я выходил на работу, часто видел ее на крыльце. Я говорил: „Привет, Мэри!“, она отвечала: „Привет, Джордж!“ Вот и все».

После разговоров с Джорджем и Льюисом я осознал кое-что о смерти по-настоящему одиноких людей. В большинстве случаев мы совершенно не можем предположить, было ли им грустно от их собственного одиночества. Мы не знаем, жили ли они хорошо и умерли без друзей по собственному выбору или потому, что в их жизни произошел какой-то сбой, который они так и не смогли исправить. Когда слышишь историю человека, похожего на Мэри Энн, неизбежно вкладываешь в нее свои собственные чувства и размышления. И наша реакция на смерть такого человека говорит не только об умершем, но и о нас самих.

На следующее утро я приезжаю на работу к Эмили в муниципалитет. Эмили звонит по телефону. Ей удалось разыскать телефонный номер Терри, имя которого она обнаружила на открытке с рождественским поздравлением тридцатилетней давности, найденной во время осмотра дома Мэри Энн. Эмили говорит с Терри по телефону, однако тот совершенно не в состоянии вспомнить, кто такая Мэри Энн. Терри предлагает Эмили позвонить своей бывшей жене, потому что именно она написала ту открытку.

Уже через минуту Эмили разговаривает с бывшей женой Терри.

«Да, Терри дал мне ваш номер. Дело в том, что он утверждает, что никогда не слышал о Мэри Энн, — говорит Эмили. — Значит, вы считаете, что Мэри Энн — тетя Терри? Понятно». Бывшая жена Терри права: Мэри Энн оказывается его дальней родственницей. Ее мать была двоюродной бабушкой Терри. Он практически ничего не знал о Мэри Энн. «Мы здесь с семьей обсуждали и пытались понять, кто же она такая», — оправдывался потом незадачливый племянник. Он говорит, что ему жаль Мэри Энн, но, конечно, ее смерть не затронула его чувств. «Я ощущаю ответственность за то, что надо как-то разрешить сложившуюся ситуацию. Надо подвести последнюю черту, совершить последние формальности, так сказать».

Проходит месяц после смерти Мэри Энн. Терри со своими родственниками все еще обсуждают вопрос о том, хотят ли они принять наследство и взять на себя издержки по похоронам Мэри Энн или предоставят это муниципальным властям. Эмили говорит, что наследство Мэри Энн «потянет» на $6 000, следовательно, муниципальные власти могут организовать ее похороны на одном из местных кладбищ.

Даже если бы стоимость имущества Мэри Энн составляла менее $6 000, муниципальные власти все равно бы взяли на себя вопрос похорон. Если умерший не оставил средств на похороны, тело кремируют и прах хранят четыре года. Если в течение этого времени прах никто не забирает, его хоронят в братской могиле. Похороны происходят раз в год в дальнем углу большого кладбища рядом с медицинским факультетом Университета Южной Калифорнии в западной части Лос-Анджелеса. В 2007 г. церемония захоронения не востребованного с 2003 г. праха людей произошла всего за пару недель до смерти Мэри Энн.

Капеллан начинает службу словами: «Уважаемые гости, сегодня, 6 декабря 2007 года, мы собрались здесь, чтобы предать земле прах 1918 братьев и сестер человеческих». На этой прочувствованной церемонии братского захоронения кроме самого капеллана присутствует не более десяти человек — все работники муниципальных служб. Один из них показывает мне на небольшую табличку, которую ставят на братскую могилу, появляющуюся на кладбище каждый год. Останки почти 2000 человек захоронят в могиле длиной 3, глубиной и шириной 2,5 метра.

Я смотрю на это и думаю: вот останки почти 2000 человек, которые жили и умерли в одиночестве. Что ж, по крайней мере сейчас они точно не одиноки.