Про классы коррекции

Режиссёр Твердовский после того, как снял свой «Класс коррекции», очень полюбил говорить о социальной функции кинематографа. И не скупился на смелые заявления в своих интервью:

«Мне кажется, что в нашем киносообществе те люди, которые задают тренды в кино, считают, что чем тише ты сидишь и чем дальше ты от жизни уходишь, тем лучше. Показывай историю первой любви, не знаю, семейных взаимоотношений — и все, а вот дальше никуда не лезь. Пытаться что-то изменить при помощи фильма? Конъюнктура!» .

«Очень легко заниматься самокопаниями, говорить о себе. Но это же не имеет никакой практической пользы для общества.

Поэтому то, что мы делаем, то, что мы снимаем, оно должно выполнять свою работу. А работа эта заключается как раз в том, чтобы лечить как-то общество, влиять на него, чтобы в нем что-то происходило» .

«Я думаю, что режиссер, в первую очередь, человек и гражданин. Кино обязано нести социальную функцию. Многие со мной не согласны, пусть. Но мы обязаны проговаривать те проблемы, с которыми мы сталкиваемся и формировать в обществе повестку дня. Это не выводит кино из сферы искусства, наоборот. Искусство обязано осмыслять действительность, давать человеку возможность познания мира» .

«Я хотел, чтобы люди задумались, это в каком-то смысле мой долг — сделать такую историю» .

Прекрасные слова! Но давайте обратимся к фильму и посмотрим, какую же в действительности «повестку дня» пытается «формировать» Твердовский.

Как уже говорилось, повествование в фильме вращается вокруг фигуры главной героини — девочки Лены. Несмотря на то, что фильм носит название «Класс коррекции», о том, с какими специфическими проблемами ежедневно сталкиваются одноклассники Лены, мы не узнаем ничего. Да и о том, как инвалидность главной героини влияет на её жизнь, мы, откровенно говоря, узнаем немного.

В начале фильма мы видим, как прикованная к инвалидной коляске Лена, впервые после многолетнего обучения «на дому» попавшая в школу, обнаруживает, что в ней нет ни единого пандуса. В конце фильма мы видим, что несколько пандусов в школе всё-таки устанавливают, но они оказываются неподходящими по ширине коляски. Это всё. Как будто после первой указанной сцены проблемы с передвижением куда-то исчезли из жизни Лены, чтобы вновь дать о себе знать только под конец фильма. Как будто пандусы отсутствуют только в школе, а вся инфраструктура наших городов не устроена таким образом, что превращает передвижение по ним в сплошную полосу препятствий даже для «обычных» людей, не говоря уже об инвалидах. Как будто человек в инвалидной коляске не сталкивается с проблемами с передвижением на каждом шагу, как будто они не являются повседневным фоном его жизни.

Получается, что многочисленные лестницы, пороги, двери, сломанные (или отсутствующие) лифты, бордюры, пешеходные переходы, колдобины на дорогах, узкие (или отсутствующие) тротуары, вездесущие автомобили — всё это загадочным образом ускользнуло от взора Твердовского. Видимо, в том, что формирование инфраструктуры наших городов отдано на откуп частникам, ориентирующимися в первую очередь на получение прибыли и в последнюю на потребности людей, «гражданин» Твердовский не усматривает никакой общественной проблемы. А в том, чтобы показать, как данная ситуация усложняет жизнь инвалидов, не видит «никакой практической пользы для общества». Показывать, как постоянные столкновения с антигуманной городской средой влияют на быт и характеры персонажей, для нашего автора, по-видимому, неинтересно. Двух сцен с пандусами для него вполне достаточно.

Причём Твердовский даже знает о специфических проблемах, с которыми сталкиваются инвалиды-колясочники в классах коррекции:

«Почти в каждом классе коррекции есть колясочники. И обычно все эти классы почему-то находятся либо на 4-м этаже, либо в них можно попасть только через спортзал. Такое ощущение, что для инвалидов как будто специально придумали полосу препятствий.

Мы спрашивали директоров школ, почему так устроено. А они начинают объяснять: “У классов коррекции должны быть отдельные помещения, такой-то площади, не меньше. А у нас такое помещение находится только на 4-м этаже. Но зато там все есть, а ребята помогают заносить коляски. Да, у нас нет пандуса, но зато налажена система подъема”. Действительно налажена: дежурные по школе помогают колясочникам добираться. Но это не укрепляет их связи, из взаимоотношения, когда ты знаешь, что начало урока в 8:30, а тебе надо прийти в 8, потому что надо отнести какого-то колясочника в его класс коррекции» .

Это же готовая драматическая линия! Это же прекрасный материал для социального высказывания. Почему «гражданин» Твердовский не включает этот сюжет в свой фильм?

«Мы обязаны проговаривать те проблемы, с которыми мы сталкиваемся, и формировать в обществе повестку дня», — заявляет Твердовский. Но сам занимается чем-то совсем другим.

Проблемы городской инфраструктуры далеко не последние, с которыми сталкиваются инвалиды. Существуют ещё и проблемы, связанные с социализацией и с получением образования. И Твердовский знает и о них тоже:

«Там очень сложная история. Раньше создавались коррекционные школы. Теперь их мало осталось, потребность в них огромная, а вместо того, чтобы создавать какие-то новые специализированные учреждения, нанимать специальных людей, которые хотят работать с инвалидами, хотят им помогать… Это не просто учитель русского языка, а учитель русского языка, который понимает специфику каждого диагноза и очень тонко работает с каждым учеником. Но они поняли в 90-е, что денег нет — и решили в обычной школе открывать классы коррекции. И все педагоги, которые преподают обычным детям, преподают и этим. Это был реальный треш: мы сидели в выпускном 11 классе, им сдавать ЕГЭ через полгода, а они проходят программу чуть ли не 8-го класса» .

Ну а если называть вещи своими именами, то проблема не в том, что «они поняли в 90-е, что денег нет», а в том, что, захватившая власть бюрократ-буржуазия, поставив своей главной целью собственное обогащение, начала избавляться от всех возможных социальных расходов, так как денег на них уходило много, а прибылей они не приносили никаких. Соответственно, гуманистическая практика обучения детей-инвалидов в специализированных учреждениях на основе научно разработанных методик специально подготовленными профессионалами, которая имела место в советское время, в «свободной России» оказалась ненужной, так как противоречила «интересам рынка». Результат — вытеснение детей-инвалидов в гетто классов коррекции.

Как же отображает данную проблему Твердовский? Весьма специфически.

Главная героиня фильма неожиданно осознаёт, что после того, как она получит свидетельство об окончании коррекционного класса, её дальнейшие жизненные перспективы окажутся далеко не радужными. Осознав это, она решает, что ей во что бы то ни стало следует перевестись из коррекционного класса в общеобразовательный, для чего нужно пройти специальную проверку. Произнеся короткую мотивирующую речь, она убеждает в том же и своих одноклассников.

Вот так всё просто. Оказывается, никакой специализированный подход, о котором Твердовский зачем-то говорил в своём интервью, этим детям совершенно не нужен. И никакой общественной проблемы отсутствия коррекционных школ не существует. А существуют лишь частные проблемы отдельных детей-инвалидов и их родителей, для решения которых им нужно всего-то навсего проявить достаточно инициативы и перевестись из классов коррекции в общеобразовательные.

Интересно, а легко ли у них это получится, если вместо «учителя русского языка, который понимает специфику каждого диагноза и очень тонко работает с каждым учеником», с ними занимаются «педагоги, которые преподают обычным детям» и «в выпускном 11 классе… они проходят программу чуть ли не 8-го класса»? Судя по фильму Твердовского — очень легко. В конце фильма мы видим, что все основные персонажи фильма, кроме Лены, сумели пройти указанную проверку и перевестись-таки в общеобразовательный класс. При этом Твердовский, очевидно, считает эту операцию настолько элементарной, что не счёл нужным отвести ни одной сцены на изображение того, как школьники готовятся к проверке. Они даже не обсуждают, каким образом им следует к ней готовиться. Создаётся впечатление, что после того, как ученики решили, что им обязательно нужно пройти проверку, они сразу же о ней забыли.

«Гражданина» Твердовского занимают вещи куда более интересные. Например: циничное глумление школьников над памятью недавно погибшего одноклассника; эротические сцены; сцена с избиением подростка в туалете; «уморительная» сцена с надеванием презерватива на банан; сцена показывающая, как подростки противно объедаются сладостями, с жадностью набивая полный рот, чавкая и приговаривая: «Вот это жизнь!»; или сцена, показывающая, как легко и просто ученики класса коррекции решаются на групповое изнасилование главной героини, и так далее, и тому подобное. Очевидно, что ради изображения всего вышеперечисленного Твердовский и снимал свой фильм. А то обстоятельство, что его главные герои вдобавок ко всему являются инвалидами, служит лишь элементом, дополнительно щекочущим нервишки «киноэстетов».

Неудивительно, что когда Твердовский пытался привлечь реальных подростков-инвалидов для участия в своём фильме, он не встретил понимания среди руководителей театральных студий, которые с ними занимаются:

«… когда мы туда обратились и я начал рассказывать про нашу историю... на меня та-а-а-а-ак посмотрели …

Нас посылали и говорили, что все плохо, что надо снимать про то, какие они все бедные и несчастные, про то, как им ужасно живется, про то, что их никто не любит, никому они не нужны, — тогда будет хорошо» .

Таким образом, мы видим, что изображая специфические проблемы подростков-инвалидов как нечто малозначительное, затушёвывая социальные корни этих проблем и сводя их к частностям, изображая при этом самих инвалидов как законченных мерзавцев, Твердовский тем самым вносит свой посильный вклад в закрепление угнетённого положения, в котором пребывают инвалиды в нашей стране. Очевидно, об этой «социальной функции» и шла речь во всех его интервью.

Мне кажется неслучайным тот факт, что «Класс коррекции» вышел в 2014-м — в том же году, когда российским правительством было принято решение о введении инклюзивного образования , то есть законодательного закрепления той же самой практики, которую Твердовский предлагает в своём фильме: обучение детей-инвалидов в общеобразовательных классах.

Уничтожение российским государством коррекционных школ и навязывание инклюзивного образования лишает детей-инвалидов возможности социализироваться и выбрасывает их на обочину общественной жизни. Это — преступление. Преступление тем более мерзкое, что направлено против самых слабых. Это преступление не только против конкретных детей и их родителей, но и против человечности.

Твердовский — соучастник. За такую деятельность он должен быть награждён не кинопремиями, а пулей. Награда ждёт своего «героя»!

 

Про государство

Что касается авторов фильма «Левиафан», то они не спешат бросаться громкими фразами о социальном содержании своей картины. За них это делают журналисты и кинокритики:

«“Левиафан” не просто частная история о жутчайшей несправедливости, но и политическое высказывание о сути современной России: о страшном Левиафане, коррумпированном государстве без чести и совести, где церковь крышует власть, а Христос фактически приватизирован бандитами» .

«Это одновременно и политическая критика (настоящий валун в огород нынешнего российского режима с его повальной коррупцией), и исполненное тревоги рассуждение на тему зла, и проблематика отношений с государством …» .

“Левиафан” — могучее эпическое чудище, вылезшее из глубинных недр российской жизни. В нем пульсирует напряженный публицистический нерв: ведь речь идет о бессилии человека перед властью — даже не вертикалью, а как раз горизонталью, подобной обманчивой глади Баренцева моря» .

Сразу следует сказать, что термин «коррупция» привлечён рецензентами исключительно ради красного словца. Согласно Большому энциклопедическому словарю, «коррупция» — это «прямое использование должностным лицом своего служебного положения в целях личного обогащения». Так вот, ни одной сцены, изображающей, как должностные лица используют своё положение для личного обогащения, в фильме нет. А есть лишь один монолог, в котором присутствует намёк на коррупцию. Обращаясь к главам местного суда и полиции, мэр города говорит: «У нас выборы через год. Забыли? Если меня не избирают, вас тоже не будет, и ничего не будет: ни заграницы, ни домов твоих, ни бабла. Дружно все строем под монастырь пойдём!». Неужели эта единственная за весь фильм фраза и есть тот самый «настоящий валун в огород нынешнего российского режима с его повальной коррупцией»? При том, что из этой фразы не обязательно следует, что речь идёт именно о коррупции. Может герои просто боятся потерять чиновничьи оклады, которых без всякой коррупции и так хватает и на дома, и на заграницу.

Что же касается беззащитности человека перед государством, то здесь любопытно отметить, что изначально сам Звягинцев даже и не планировал касаться этой темы, о чём и рассказывает в одном из своих интервью:

«Когда только стал обретать уверенные очертания этот замысел, в скором времени стало понятно, что здесь есть возможность найти протосюжет в Книге Иова. … И только вскоре, после того, как мы уже запустились с этим проектом, я услышал своих друзей, они просто спросили меня: “Чем ты сейчас занимаешься? … Что это за фильм, как он будет называться?”. Я сказал: “Левиафан”. Они говорят: “А-а, Гоббс”. Вот тогда возник Гоббс. И когда я уже познакомился с этими идеями, я понял, что это просто сама судьба привела название такими окольными путями к главному смыслу сказуемого …» .

Проще говоря, тему «человек и государство» Звягинцев прилепил к своему «замыслу» уже задним числом, и, если бы «судьба» случайно не привела его «к главному смыслу сказуемого», то он вовсе и не собирался бы поднимать эту тему в своём фильме.

И действительно, противостояние мэра и автослесаря Николая выглядит как абсолютно частная история и не отражает в себе больших общественных отношений, несмотря на то, что авторы фильма и кинокритики утверждают обратное.

«Страшного Левиафана, коррумпированное государство без чести и совести» авторы фильма, по всей видимости, решили представить зрителю в персонифицированном виде — в образе мэра, потому как все прочие представители государственной власти мелькают в фильме лишь эпизодически и в качестве персонажей второго плана. Про мэра же мы с первых кадров понимаем, что он и вправду очень «страшный» человек: самодур, пьяница, хам и матерщинник. В фильме упоминается, что его руки «по локоть в крови», а из уст адвоката звучит предположение, что такой плохой человек занимает место мэра, потому что «наверху он кому-то нужен». Как-либо развивать эти темы в своём «политическом высказывании о сути современной России» авторы не решились и того, кому и зачем мэр может быть нужен «наверху» и почему его руки «по локоть в крови», уточнять не стали.

Но, даже имея покровителей «наверху», мэр, тем не менее, очень сильно боится не быть переизбранным на второй срок. Этот момент в фильме подчёркнут неоднократно. Волнение мэра так велико, что для того, чтобы успокоиться, ему нужно периодически навещать местного архиерея, чтобы, напившись в его компании, в очередной раз услышать, что «всякая власть от бога» и что «богу угодно» его переизбрание. К слову сказать, сцены, в которых архиерей успокаивает мэра, это и есть та самая критика «церкви, крышующей власть», о которой так много говорилось ценителями фильма. Никаких других взаимодействий церкви и государства в фильме не показано.

Если же мэр так переживает на счёт выборов, то это значит, что институты представительной демократии работают и оказываются даже сильнее любых покровителей «наверху». В таком случае пребывание у власти таких плохих людей, как мэр, является случайностью. И чтобы зажить хорошо, надо всего лишь избрать на следующих выборах других людей, хороших. Непонятно тогда — в чём же здесь «бессилие человека перед властью»?

Стремление мэра отобрать у Николая дом выглядит как его личная блажь. То, что в конце фильма мы видим, что на месте дома Николая построена церковь, ничего не проясняет.

В реальной жизни мы можем видеть, как государство сносит жильё граждан и выгоняет их на улицу, чтобы построить олимпийские объекты , или как государство закрывает музеи , больницы и целые реабилитационные центры и отдаёт их имущество церкви для того же, для чего закрывает коррекционные школы — чтобы избавиться от «лишних» расходов.

Ничего подобного в «Левиафане» нет. Мотивы поступка мэра Звягинцев как обычно предпочитает оставлять в тени. Выходит, что основной конфликт картины выглядит так, что мэр стремится отобрать дом у Николая… непонятно зачем. «Эпическое чудище» Левиафан вдобавок ко всему оказалось ещё и очень загадочным.

Итак, в «Левиафане» мы увидели, как один очень плохой, но законно избранный мэр зачем-то захотел отобрать дом у одного «маленького человека»… и отобрал. Мощнейшая критика государства! И как только «путинский режим» не рухнул от такого удара сразу же после того, как «Левиафана» показали в кинотеатрах?

В действительности же государство — это не мэры и чиновники, а система управления территорией страны. В классовом обществе государство служит инструментом для реализации интересов правящих классов, противоречащих интересам большинства населения страны. Правящие классы в нашей стране представлены симбиозом чиновничества и буржуазии (преимущественно компрадорской). Используя государство в своих целях, правящие классы контролируют такие сферы общественной жизни, как экономика, культура и образование, что обеспечивает им гегемонию.

Конечно же, в фильме Звягинцева ничего подобного ни в малейшей степени не отражено. Поэтому его «политическая критика» ничуть не страшна правящей бюрократ-буржуазии. Напротив, даже выгодна, поскольку, как заметил Александр Тарасов, «правящие классы склонны — вполне сознательно — перекладывать вину за все социальные неурядицы именно на управленцев, на бюрократию, снимая таким образом вину с себя» . Переключить общественное недовольство на отдельных чиновников (которых в случае чего можно и сместить без вреда для правящих классов) — надёжный способ отвлечь внимание от системы в целом. Именно такую услугу оказывает государству Звягинцев. За что и получает «поддержку Министерства культуры».

При всём вышесказанном, я не думаю, что у наших авторов хватило бы ума на сознательную подмену общественных проблем частными. Скорее всего, здесь всё дело в неспособности к пониманию общественных проблем, которая является естественным свойством их ограниченного мелкобуржуазного сознания: всё, что выходит за рамки частнособственнических интересов, в голове мещанина не укладывается. Но к великой удаче наших авторов, их примитивное мировосприятие — это как раз то, что нужно их спонсорам.