Все разговоры о «социальной функции кинематографа», «документальности» и «реализме» нужны нашим авторам не только для того, чтобы покрасоваться, но и для оправдания своей страсти к изображению сцен насилия, агрессии, хамства, алкоголизма, совращения несовершеннолетних и прочих мерзостей, для которых зрителем придуман точный обобщающий термин — «чернуха».

«Нас обвиняют в том, что мы снимаем чернуху, — оправдываются авторы, — но ведь то, что мы показываем, существует на самом деле»!

Ролики, снятые на любительскую камеру и выложенные на «Ютуб», тоже показывают то, что существует на самом деле. Тем не менее, хвалебных статей кинокритики о них почему-то не пишут, и ни на Каннском, ни даже хотя бы на Московском кинофестивале их почему-то никто не показывает.

Наверное, всё-таки есть что-то существенное, что отличает наши фильмы от любительских роликов. Что же? Может быть, авторы раскрывают перед нами социальные корни человеческих пороков? Но как бы это было возможно, если, как мы увидели, всё социальное полностью изгнано из продукции наших режиссёров и заменено частным? Может, их фильмы сильны точным отображением психологии патологического поведения персонажей? Увы. В том, что такие «мелочи», как внутренняя логика поступков героев, наших «мастеров» не интересуют, мы тоже успели убедиться. Ни того, как патологические наклонности постепенно разрушают личность героев, ни того, как происходит в них внутренняя борьба между разрушительными и созидательными стремлениями, наши авторы показывать не намерены. Нет, они просто показывают нам чернуху «как она есть», не пытаясь ничего понять.

Что точно отличает фильмы о российской провинции от любительских видео, так это большие технические возможности. И наши «реалисты» спешат их использовать, подолгу крупными планами показывая физиономии, перекошенные от боли, злости или алкогольного опьянения — так, чтобы зритель успел «насладиться» увиденным во всех подробностях. Не умея изображать психологию, но желая вызвать у зрителя эмоциональный отклик, авторы делают ставку на чувство физического отвращения.

Но не факт, однако, что сами они его испытывают. Если ни причины, ни последствия изображаемых мерзостей авторов не интересуют, если они не стремятся ни осудить их, ни противопоставить им примеры достойного поведения и гуманных поступков, если при этом они стремятся изобразить эти мерзости во всех физиологических подробностях, то это значит, что авторы просто любуются ими. Это называется — психопатология.

Корни патологических наклонностей наших авторов следует искать в их мелкобуржуазной природе. Жизнь мещанина, всецело посвящённая заботам о собственном пищеварении, не даёт ему возможности черпать яркие эмоции из сложной созидательной деятельности: обустройство частного быта не требует от человека особенных интеллектуальных и эмоциональных усилий, не ставит перед ним никаких сложных и интересных творческих задач. Неспособный на получение ярких эмоций посредством собственного созидательного труда, мещанин обращается к «альтернативным» источникам. Вот как это явление описывал Эрих Фромм:

«Оказывается, у человека гораздо более сильное возбуждение (волнение) вызывают гнев, бешенство, жестокость или жажда разрушения, чем любовь, творчество или другой какой-то продуктивный интерес. Оказывается, что первый вид волнения не требует от человека никаких усилий: ни терпения, ни дисциплины, ни критического мышления, ни самоограничения; для этого не надо учиться, концентрировать внимание, бороться со своими сомнительными желаниями отказываться от своего нарциссизма. Людей с низким духовным уровнем всегда выручают “простые раздражители”; они всегда в изобилии: о войнах и катастрофах, пожарах, преступлениях можно прочитать в газетах, увидеть их на экране или услышать о них по радио. Можно и себе самому создать аналогичные “раздражители”: ведь всегда найдется причина кого-то ненавидеть, кем-то управлять, а кому-то вредить» . 

А можно снять кино и воплотить в нём все свои больные фантазии. К сожалению, с «простыми» стимулами есть одна проблема:

«…чем “проще” стимул, тем чаще нужно менять его содержание или интенсивность; чем утонченнее стимул, тем дольше он сохраняет свою привлекательность и интерес для воспринимающего субъекта и тем реже он нуждается в переменах» .

Поэтому авторы фильмов изо всех сил стараются усилить интенсивность «простых» стимулов, как это делают, например, создатели «Класса коррекции»:

«… для усиления эффекта создатели намеренно насыщают хронометраж “убойными” кадрами: дети в погоне за адреналином ложатся под поезд, влюбленный безумный кретин танцует с инвалидной коляской предмета своих воздыханий, лаская ее. Несчастная колясочница, чтобы соблазнить сверстника, надевает на парализованные ноги чулки, карлица озорно исполняет танец «Маленьких утят». Одноклассники дружно обмазывают кашей изображение погибшего совсем недавно ребенка. И это далеко не все» .

Действительно, это «далеко не всё». Ещё режиссёру Твердовскому показалось недостаточным просто предать свою главную героиню — подростка-инвалида — изнасилованию, он решил, что неплохо было бы при этом ещё и вывалять её в грязи, в буквальном смысле слова. Снимать без грязи для него уже неинтересно.

«Остроты» здесь добавляет то, что, как неоднократно утверждал Твердовский, прототипом главной героини является девушка, которая была его первой любовью. То, что не мог реализовать в жизни, автор перенёс в кино?

Предвижу возражение: «Но ведь создание кино — это же творческий процесс, а режиссёр — творческая профессия, значит, у авторов должно быть всё в порядке со “сложными стимулами”». Проблема в том, что наши авторы в первую очередь — мелкие буржуа, а «творчество» является для них лишь средством для зарабатывания денег и удовлетворения собственного тщеславия. Образ мышления подобных «творцов» точно описан в рассказе Чехова «Талант»:

«Он начинает мечтать... Воображение его рисует, как он становится знаменитостью. Будущих произведений своих он представить себе не может, но ему ясно видно, как про него говорят газеты, как в магазинах продают его карточки, с какою завистью глядят ему вслед приятели. Он силится вообразить себя в богатой гостиной, окруженным хорошенькими поклонницами…» .

Вот ради богатых гостиных, хорошеньких поклонниц и прочего они и идут в «творчество». О том, что вместо творческого продукта они производят халтуру, мы уже говорили.

К сожалению, творческих сил на что-то большее у наших авторов, по всей видимости, не хватает. Но при этом очень уж хочется им ощущать себя не просто халтурщиками, а кем-то более существенным. Как быть? Для решения подобных вопросов в мелкобуржуазной традиции давно существует надёжный способ: чтобы возвыситься самому, нужно старательно оплёвывать тех, кто находится в худшем социальном положении, негодуя на то, какое они «быдло». И здесь кроется второй источник психопатологических наклонностей наших авторов: ощущая скудость своих творческих сил, они нуждаются в объекте для унижения, чтобы компенсировать чувство собственной неполноценности и возвыситься в глазах своего мещанского окружения и своих собственных. Данный психопатологический феномен детально исследован Эрихом Фроммом и получил название «симбиотическая зависимость».

Кроме того, современный мещанин одержим чувством тотальной конкуренции. Карен Хорни так описывала это психологическое явление:

«Его чувство по отношению к жизни можно сравнить с чувством жокея на скачках, для которого имеет значение только одно — опередил ли он другого. Такое отношение непременно ведет к потере или ослаблению реального интереса к любому делу. Не столь важно содержание того, что он делает, сколько вопрос о том, какой успех, впечатление, престиж будут в результате этого достигнуты» .

Без сомнений, «впечатление» и «успех» гораздо важнее «содержания» и для наших авторов. Однако «успех» для таких людей — это морковка перед носом осла, цель, которая никогда не может быть достигнута. Чувство бесконечной погони за успехом неизбежно сопряжено с чувством разочарования, поскольку обгонять всех, всегда и во всём невозможно. Будучи неспособным получить удовлетворение от собственных побед, такой человек всегда будет радоваться чужим поражениям. Поэтому наши авторы так любят изображать представителей «низов» общества в униженном и деградирующем состоянии. Вид чужого несчастья втайне всегда греет сердце мещанина-индивидуалиста. И это третий источник патологических наклонностей наших авторов.

При этом следует помнить, что нашим обществом пока ещё не поощряется прямое и непосредственное проявление кем-либо своих извращённых наклонностей, того, кто будет поступать подобным образом, ждёт неизбежная маргинализация. Но стоит только назвать какое-нибудь непотребство «творческим актом», как это сразу же всё меняет. Вот и для наших режиссёров кинематограф выступает как удобный инструмент для косвенной реализации своих патологических влечений. А поскольку они реализуют их не напрямую, а посредством своего «творческого» продукта, то это даёт им прекрасную возможность прикрываться различными красивыми фразами.

Но сколько бы господа звягинцевы и им подобные не говорили о своём беспредельном гуманизме:

«Для меня этот фильм как раз обращен к самому простому человеку, к идее о том, что нет ничего более ценного, чем человеческая жизнь. Ничего — ни государство, ни лозунги, ни президенты, ничего. Человек это есть главная ценность» .

их преданный зритель, то есть такой же сытый жлоб, как они, всегда сможет разглядеть истинный посыл их произведений и сделать «правильные» выводы:

«Более точного диагноза и стране, и человеку как антропологическому ничтожеству, я давно не видела» .

Безусловно, капитализм как система с его отчуждением, индивидуализмом, конкуренцией и прочими «прелестями» в принципе оказывает деформирующее воздействие на психику человека . И наши авторы здесь не исключение, а скорее типичный случай. Проблема в том, что их продукция не только никак не объясняет существующих социально-психологических проблем, но закрепляет их и углубляет.

Во-первых, если авторы принципиально не желают изображать предпосылки патологического поведения своих героев, то такое поведение воспринимается как изначально присущие их внутренней природе. Так насаждается идея, что все бедняки и провинциалы — это «быдло», «ватники», «антропологическое ничтожество», то есть не вполне люди. Таким образом наши авторы выполняют работу по шовинизации населения. То, как подобные идеи ведут к таким практикам как, например, сжигание людей заживо, мы можем видеть на примере сегодняшней Украины . Впрочем, и в России, несмотря на то, что случаев массового сожжения людей пока не наблюдалось, тем не менее, имели место отдельные случаи сжигания бомжей подростками .

Во-вторых, если в фильмах не показано ни то, как патологические влечения постепенно разрушают личность, ни противоположные им здоровые устремления героев, ни влияние среды и социальных отношений, вовлекающих человека в порочную деятельность, если ничего этого нет, тогда мы не имеем никакой возможности показать ненормальность изображаемых патологических явлений. То есть наши авторы показывают патологию как норму. Более того, современное российское кино о провинции отметилось рядом комедий, — таких как «Страна ОЗ», «Горько», «Самый лучший день» и многих других, — в которых созерцание картин человеческой деградации, многочисленных подлостей и унижений должно казаться зрителю смешным. Душевнобольным мещанам ужасно неприятен вид всего, что напоминает о человеческом достоинстве (которого у них нет), поэтому они страстно желают сделать всех такими же, как они сами. Так наши авторы выполняют работу по психопатологизации населения.

В-третьих, люди, подвергнутые воздействию идеологии индивидуализма, наученные всегда видеть в другом человеке соперника, который должен быть побеждён, никогда не будут способны к коллективным действиям и к борьбе за свои общие интересы. Потому как даже осознать эти интересы они не смогут. Так осуществляется работа по разобщению и деполитизации населения.