«Сегодня я целый час лежал около воды на бугорке и смотрел в бинокль на дно, освещённое солнцем. И вот что я увидел.

На илистое дно, ровное, как площадь, вышли откуда-то два больших сазана. Они копались в иле, что-то доставали и, приподняв головы, с независимым видом жевали. Потом к ним присоединились линь, много краснопёрок и другой мелочи.

Линь поднял кверху хвост и, зарывшись головой в ил, стоял так, пока сазан не двинул его рылом.

Сазан и линь отыскали большую улитку. О, что здесь началось! Они попеременно овладевали улиткой. Втягивали её в рты, выбрасывали, пока наконец сазан не раздавил улитку. Из-под жабр сазана полетели куски раковины, а краснопёрки и другая мелочь быстро растащили хрупкие осколки.

Я пошёл вдоль берега и недалеко от него увидел кузнечиков. Самых разных: и малых, и больших, и жёлтых, и зелёных, и чёрных. Но вот что интересно: на небольшом участке пашни всё попадались чёрные, с красными подкрылками. В траве же не было чёрных, а только зелёные.

Или чёрные кузнечики не выходят на траву, чтобы не быть заметными, или в траве их быстро обнаруживают и истребляют птицы. Как бы то ни было, но факт борьбы за существование этим ещё раз доказан. Если ты зелёный – не высовывайся на чёрное, если чёрный – не лезь в траву.

Много комаров. Для опыта я выставил одну руку минут на десять, и вскоре она была серой от этих кровососов. Мне кажется, их было никак не менее пятидесяти, и все они жадно сосали мою кровь. Но ведь здесь человек бывает очень редко, животных мало. Чем же питаются эти неисчислимые тучи кровопийц?»

Между тем Боря уже накрывал на «стол»: расставлял миски, резал хлеб, доставал из сумки помидоры.

Мы поужинали при затухающем свете костра. Комары, противно звеня, садились на шею и лицо. Я оглянулся. Вокруг было темно, свет костра иногда становился ярче, и тогда наша палатка выскакивала из темноты и снова исчезала. Почти рядом раздалось громкое «ать-два» дергача. Ещё один раз из тьмы показалась палатка и окончательно растворилась во мраке.

– Иди, что ли, Ваня, – послышалось Борино ворчание из палатки.

А я прислушивался к озеру. Оттуда доносились слабые всплески, словно кто грёб вёслами. Я выпрямился во весь рост и, не мигая, глядел на воду. Она тоже покрылась тьмой, но мне чудилось, что мимо плывёт лодка.

– Эй, возьмите меня с собой! – на всякий случай крикнул я.

– Кому ты кричишь, Ваня? – спросил из палатки Юра.

С озера никто не ответил. Но мне показалось, что лодка пошла быстрее и всплески от вёсел стали глуше. Я влез в палатку и рассказал обо всём ребятам. Юра поднялся с места.

– Пошли ловить. Это, наверно, браконьеры.

Мы побежали к берегу. Но сколько ни ходили вокруг камышей, сколько ни кричали, те, кто ехал в лодке, словно провалились.

– Померещилось тебе, – сказал, укладываясь, Борис. – Целый день глядишь на воду – не мудрено.

Тогда я, ни слова не говоря, побежал туда, где мы с Борей видели днём лодку.

Лодки не было.

Мы с Юрой шли вдоль берега и там, где рос ивовый кустарник, собирали сухие веточки, вырывали с землёй корни – это было самое лучшее топливо: оно давало очень много дыма и не горело ярким огнем.

То и дело перед нами показывались какие-то маленькие птички. Они ловко лазали по камышам, взбирались по тростнику снизу на самый верх, то вдруг исчезали, и мы никак не могли понять, куда они девались.

– Это знаешь кто? – спросил Юра. – Это береговая камышевка, или трескунчик. Так называет её Брем. Ну, а по-русски говорят проще – камышевка-барсучок.