На операционном столе. Успеют или нет? Налёт.

Как меня везли на повозке, а потом переложили в машину, как несли на носилках в операционную палату, не помню. Поэтому я очень испугался, когда увидел вокруг себя людей в белых халатах, белых масках, из-под которых виднелись только глаза. Я сначала подумал, что это куклукс-клановцы, такими их показывали как-то в кино. Одному из них стали надевать на руки длинные резиновые перчатки, и я догадался, что это врачи и что они хотят мне что-то отрезать.

— Дяденька, подождите минуточку, — сказал я как можно спокойнее, так как слышал, будто хирургов только спокойствием и можно взять. Если начнёшь кричать, они сразу тебе марлей рот закроют, и готово — уснул! Проснёшься, а у тебя уже или руки, или ноги, или кишки какой-нибудь нет — отрезали! Но я не за ногу боялся.

— Дяденька, вы можете уделить мне две минуты?

Врач, которому надевали перчатки, наверно, удивился моему спокойствию и даже повязку с лица попросил развязать.

— Пожалуйста. Я к вашим услугам, молодой человек.

— Наклонитесь, я вам что-то очень важное скажу.

И рассказал ему всё, что знал про сегодняшний налёт, про Белотелова и Голенищева, и о том, как выпрыгнул из машины и как Белотелов меня искал в темноте, чтобы убить. Я попросил, чтобы врач отложил пока операцию и вызвал кого-нибудь из НКВД в больницу. Он выпрямился, пощупал мой лоб, серьёзно посмотрел на меня, подумал и сказал остальным врачам:

— Вы пока свободны.

А сам вышел из палаты, через несколько минут вернулся и сообщил:

— Сейчас приедут. Как ты себя чувствуешь? На-ка вот, выпей — это тебя подкрепит, — и дал мне в стакане лекарство.

Скоро пришли какие-то двое в белых халатах, но халаты были завязаны плохо, и я увидел чекистские петлички. То, что мне и надо!

— Ну, здравствуй, малец, — весело поздоровался со мной один из них, наверно, капитан, потому что на петлице у него была шпала, — рассказывай.

— А вы кто? — спросил я на всякий случай. Мало ли, может быть, такие же враги, как Белотелов!

— Капитан госбезопасности Любомиров, — отрекомендовался тот, который со шпалой. — А это мой сотрудник.

Я им всё подробно рассказал.

Было уже четверть двенадцатого, и я попросил чекистов поторопиться. Они пожали мне руку, пожелали скорей выздороветь и ушли.

— Ну, а теперь, герой, давай займёмся тобой, — сказал врач.

— Можете теперь заниматься, только ногу у меня не отрезайте — самому нужна.

Доктор развеселился (попадаются же иногда такие хорошие врачи! — В. М.), нажал электрическую кнопку, набежали опять в белых халатах и всё-таки закрыли мне рот марлей. Проснулся я уже в другой палате, где, кроме меня, было ещё человек семь больных. Все уже спали.

— Сколько времени? — шёпотом спросил я у няни.

— Без десяти час.

«Вот это здорово! — подумал я. — Прошло каких-то полчаса, а мне всё уже сделали».

— Нянечка, а ногу отрезали?

Она тихонько засмеялась, откинула с меня одеяло, и я увидел свои ноги: одна, как бочка, и в марле, а другая забинтована до колен.

— Гипс наложили. Врач сказал, через две недели в футбол будешь играть. А теперь спать, — видишь, все спят.

Но мне было не до сна. Я всё время думал, успели или нет чекисты поймать Белотелова и Голенищева. Через час примерно послышался где-то далеко шум самолётов, всё ближе, ближе. У меня сердце так и упало: не успели!

Но тут и с другой стороны зашумели самолёты — наши истребители! Ястребки просвистели прямо над больницей, и не успел я приподняться на постели, как совсем близко где-то начался воздушный бой.

Я попросил няню погасить свет и открыть чёрные шторы, которыми делали в больнице затемнение, и увидел замечательное зрелище! То один, то другой самолёт загорался и, как огромная ракета, падал вниз. Потом сразу всё стихло, и уже не было ничего.

Няня задёрнула шторы и включила ночник. Я её поманил к себе:

— Няня, положите меня на коляску и довезите до телефона.

— Что ты, милый, какой неугомонный! — замахала она руками. — Нельзя. Сейчас спать надо.

— Я же не маленький, понимаю. Но, если надо?..

Она не соглашалась. Тогда я рассердился и сказал, что, если она не отвезёт меня сейчас же к телефону, я так начну кричать, что всех разбужу, и ей же за это от главного врача влетит. Она испугалась и привела ко мне дежурного врача. Врач выслушала меня, ни слова не говоря, подкатила к кровати коляску. Меня усадили и повезли по коридору. Открылась дверь с табличкой «Главный врач», и коляску подкатили прямо к телефону.

— Тебе набрать номер или сам наберёшь?

— Что я, больной, что ли, какой или умирающий? Конечно, сам.

Набрал наш домашний телефон, и мама сразу же взяла трубку, она не спала.

— Мам! Ты не знаешь, где это воздушный бой был?

— Да где же ты опять пропал? Обещал быть, а не идёшь.

Говорит так, будто я недавно из дома вышел, а по голосу чувствую — волнуется. Она у меня всегда такая — умеет себя в руках держать.

— Ты всё-таки скажи, мам, где же это был воздушный бой?

— Да где-то недалеко. Прасковья Ивановна говорит: над Шайтанкой.

— А-а, это хорошо, что над Шайтанкой. А что, разве Прасковья Ивановна у тебя сидит?

— У меня.

— Тогда дай ей трубку.

Мама рассердилась и велела немедленно приходить домой. Вот, чудачка, как будто я могу!

— Мам! Ты всё-таки дай трубку Прасковье Ивановне. Ведь ты со мной разговариваешь, а она же с Димкой не разговаривает и волнуется.

Мама передала трубку Димкиной матери, и я сказал ей, чтобы она о Димке не беспокоилась, что он жив и здоров и завтра придёт. Она, конечно, сразу миллион вопросов задавать стала, но я пригласил её придти завтра ко мне в больницу. Тут мама выхватила у неё трубку и испуганным голосом спросила:

— Вася, разве ты в больнице? Что с тобой, дорогой? Я сейчас же прибегу.

— Мама! Какая ты смешная, кто же тебя пустит сейчас в больницу, когда больные все спят? А обо мне не беспокойся — ногу малость оцарапал, и мне перевязку сделали. До свидания. Вот доктор с тобой хочет поговорить.

Доктор просил маму не беспокоиться: мальчик упал с машины, ничего серьёзного нет. И я услышал, как мама с досадой говорила Прасковье Ивановне:

— Опять, негодный, за машину цеплялся! Ну, сколько я его предупреждала!

Я улыбнулся.

— А теперь, доктор, везите меня спать.