Большой приёмный день. «Бы» мешает. Допрос Белотелова. Генрих или Пантюха?

Хирург не велел меня будить, и я проснулся только к обеду. Ему, наверно, сообщили об этом, и он пришёл в палату ещё более весёлый, чем вчера.

— Привет герою Золотой долины! — поздоровался он и протянул мне руку, как взрослому.

Он осмотрел меня, повыспрашивал о том, где, что и как болит, а потом потрепал по плечу и сказал старшей сестре:

— А теперь покормите его покрепче. У него сегодня большой приёмный день.

Я думал, что он шутит, а вышло наоборот. Только я поел, как ко мне заявились сразу мама и Прасковья Ивановна. Они мне назадавали столько вопросов, что я под конец не выдержал и попросил:

— Прошу задавать вопросы в письменной форме.

Они посмеялись, но я видел, что им всё хочется узнать.

— Мама, а ты выполнила мою просьбу насчёт НКВД?

— Нет, сынок, не выполнила! Не верила я тебе. Да и там не верили. Ведь я ещё раньше там была, когда эта девочка от тебя приходила. Ну, я с ними и согласилась, что всё это бредни. Ведь ты мне этими шпионами и диверсантами все уши прожужжал.

— Жужжал, жужжал и нажужжал! Надо понимать, когда человеку можно верить, а когда — нельзя.

И ни словом не упрекнула меня мама, а было за что. «Вот, — думаю, — подвезло мне, что я сразу в больницу угодил, — иначе попало бы мне по первое число. Димке и Лёвке хуже: им так просто не отвертеться».

Не успела уйти из палаты мама, смотрю, Белка появилась. Халат на ней огромный, только пушистая рыжая голова из него торчит, да синенькие глазёнки светятся.

— Иди сюда, Рыжик! — обрадовался я.

— Зачем ты меня Рыжиком зовёшь? — сердито зашептала она. — Меня так только в школе дразнят. Ты лучше зови меня Белкой. Это ведь ты меня первый Белкой назвал.

— Ты на меня вчера обиделась?

— Конечно, обиделась, — в её васильках сразу стала собираться водичка, и с них закапало. — Я всё ждала, когда ты придёшь, а ты сразу заорал: «Марш отсюда!» Я всю дорогу ревела.

— Ты меня извини, — я пожал ей руку, — но так было надо. Потом расскажу.

Вдруг входит в палату какой-то седой дядя в очках, оглядывает всех и идёт прямо к моей кровати.

— Ну, — здравствуй! — подал он руку Белке. — А это, наверное, знаменитый Молокоед?

Белка радостно пискнула в ответ, а он протянул руку мне:

— Здравствуй, последний из могикан! Говорят, гуроны опять встали на Военную Тропу?

«Что это, — думаю, — ещё за чудак?» Но это был сам академик Туляков.

Он пришёл, чтобы разузнать от меня всё относительно Золотой долины.

— А вот там, в этой котловине, где вы нашли кристаллики, ты больше ничего не заметил? — спросил он.

Вместо ответа, я подозвал няню и попросил, чтобы она сходила к кастелянше, взяла у неё мои брюки и выгребла из карманов всё, что там есть.

Через минуту няня вернулась и принесла в подоле камешки, которые я предусмотрительно унёс с собой.

— Вот, что я там заметил. Там все скалы сплошь из этих камней.

Туляков схватил один камешек, второй, третий и даже в лице переменился.

— А ты не шутишь? Неужели сплошь?

— Сплошь. Честное пионерское, сплошь!

— Ну, спасибо тебе, малыш! — он схватил меня за плечи и расцеловал. — Какое счастье, что я дожил до поры, когда появились на нашей земле такие ребята, как ты!

Я никак не мог понять, чему он так сильно обрадовался. Но академик разъяснил, что мои камешки — не что иное, как медный блеск — самая богатая руда, в которой содержится 80 процентов меди.

— Во-семь-де-сят! — раздельно, по складам, выкрикнул он. — А мы сейчас даже руду с пятью процентами меди считаем богатой. Ты понимаешь теперь, что это такое, индейская твоя голова?

Он ещё раз обнял меня, поздравил, пожал руку Белке и обещал наведываться.

Не успела закрыться дверь за Туляковым, как дежурный врач сказал, что Молокоедова зовут к телефону. Меня опять уложили в коляску, я подмигнул Белке — знай, мол, наших! — и снова попал в кабинет главного врача. Телефонная трубка лежала на столе, мне её подали, и со мной стал разговаривать капитан Любомиров.

— Вася! — сказал он так, как будто мы были сто лет знакомы. — Ты Белотелова узнаешь?

— Как же не узнать, старые знакомые.

Он засмеялся и попросил передать трубку врачу. Врач сказал: «Молодцом… Вполне можно… Разрешаю. Можете у меня в кабинете». Я сразу понял, что капитан спрашивает, хорошо ли я себя чувствую и можно ли со мной говорить, и где.

Меня опять привезли в палату, и Белка спросила:

— Это куда тебя возили, с кем разговаривал?

— Пока военная тайна. Потом расскажу.

— Что это ты со мной так разговариваешь? — обиделась она. — Всё потом да потом, как будто я маленькая.

Я хотел поправить бинт на ноге, но Белка сердито хлестнула меня по рукам и приказала:

— Лежи! Если не умеешь, так не берись.

Она ловко размотала бинт, высунув язычок, осторожно осмотрела рану и снова завязала.

— Теперь хорошо?

— Ага! Где это ты так ловко научилась делать перевязки?

— Правда, ловко? — обрадовалась Белка. — Я хоть сейчас могу идти санинструктором на фронт. Только вот лета не выходят — не берут. А так я уже на ГСО сдала и значок получила. Хочешь, покажу?

Она расстегнула халат, и у неё на кофточке, рядом с пионерским значком, действительно, был привинчен значок ГСО первой ступени.

Вот хорошо бы поехать с Белкой на фронт! Меня бы там всё время ранили, а она всё время выносила бы меня из боя и перевязывала раны.

— А ты хорошо учишься? — спросил я.

— Одни пятёрки! — развела она руками и заболтала ногами. — А ты?

Мне стало стыдно, что я двоечник, верный кандидат во второгодники, и я не посмел сказать правду Белке.

— Я бы тоже учился бы на пятёрки…

— «Бы» мешает?.

Этим «бы» Белка рассмешила больных, и все в палате стали хохотать. И хотя смеялись не надо мной, а над тем, как ловко Белка меня поддела, всё моё геройство растаяло от этого «бы», как дым.

Я в первый раз подумал о том, что будет, когда я выпишусь из больницы. Сейчас мне хорошо и весело, все считают меня героем. Но нога заживёт, приду я домой, а дальше что?

Все ребята перейдут в шестой класс, а я как был двоечник, так двоечником и остался, как сидел в пятом, так и остаюсь сидеть в нём второй год. В классе нам с Димкой отведут самую последнюю парту, чтобы мы, два здоровенных дурака, не загораживали доску другим ученикам, которые меньше нас, но умнее.

Картинка!

Хорошо ещё, если не исключат из школы! А ведь могут за такие дела и исключить! А что тогда? Идти опять искать золото, которого нет? Или ловить ещё какого-нибудь старикашку?

— Ты что стал кислый, как простокваша? — спросила Белка.

Не знаю, что бы я ответил ей на это, если бы не зашла к нам в палату дежурная сестра.

— Васю Молокоедова в кабинет главного врача!

— Ох, Молокоед, и мучают же тебя здесь, — посочувствовала Белка. — Даже поговорить не дадут.

В кабинете главного врача сидели стенографистка и капитан, а против них — Белотелов. Очки он или потерял или нарочно спрятал и глядел на меня злыми жёлтыми, как у кота, глазами.

— Узнаёте друг друга? — спросил капитан. — Скажите, Белотелов, где вы в последний раз виделись с Васей Молокоедовым?

Так Любомиров начал допрос этого мерзавца.

Тот начал сразу крутиться, говорил, что ездил присмотреть место для рыбной ловли и на обратном пути встретился в кузове попутной машины со мной и, что я будто ехал с рыбалки. Потом, сказал он, этот мальчик, то есть я, почему-то выпрыгнул из машины, и они с шофёром долго меня искали, боялись, что я расшибся.

— А вы не знаете, почему мальчик выпрыгнул?

— Откуда же мне знать, — пробурчал Белотелов. — Это вы у него спрашивайте…

— Скажи, Вася, почему ты выпрыгнул? — обратился ко мне капитан. — Что это вздумалось тебе ломать собственные ноги?

— Что вы скажете на это, Белотелов? — стал допытываться капитан, выслушав меня.

— Мальчишеские бредни! Этот парнишка, товарищ капитан, вообще большой фантазёр. Я у них часто бываю по соседству, и вечно он носится с Джеком Лондоном, Брет-Гартом и Луи Буссенаром. Это его же соседи вам подтвердят. Да что уж чище — он целую экспедицию в Золотую долину снарядил и решил там заняться добычей золота…

Я подмигнул капитану и спрашиваю:

— Между прочим, гражданин Белотелов, от кого вам стало известно про нашу экспедицию в Золотую долину?

Белотелов понял, что попался.

— Слухи такие были…

Тут уж в него опять капитан вцепился:

— От кого слышали?

Он знает, что если соврёт на кого-нибудь, ему сразу очную ставку сделают, и брякнул:

— Молокоедов мне сам сказал.

— Когда?

— Накануне своего бегства.

— И вы молчали об этом, хотя бывали у них и знали, что мать уже утопленником его считает? Почему вы молчали?

— Простите, я ошибся, — замычал Белотелов. — Он сказал мне об этом в машине.

— Ну, знаете, Белотелов, — засмеялся капитан, — не надо так стенографистку подводить. Ведь она записала с ваших слов, что Молокоедов возвращался с рыбалки, а теперь говорите, что он там добычей золота занимался. Что же ей теперь прикажете, переправлять ваши ответы заново?

Засыпался Белотелов, а признаться не хочет.

— Вы спросите ещё, товарищ капитан, как его зовут.

— Можете ответить, Белотелов?

— Меня зовут Пантелеймон Петрович. Да это и из паспорта видно.

— Значит, Пантюхой зовут? А почему вас отдельные граждане Генрихом величают?

Белотелов вскочил, сразу видно, что я его под ребро поддел, потом опять сел и, глядя мне в глаза, сказал:

— Мальчишка сочиняет…

Но капитан успокоил его, дал выпить холодной воды и спросил, откуда мне известно насчёт Генриха. Я рассказал, как стоял за ёлкой и как этот Пантюха со стариком разговаривал и как ему было поручено убить меня.

— Вот почему, господин Генрих, вы за мной в машине гонялись, а я выпрыгнул и лежу теперь здесь со сломанной ногой.

А он одно своё твердит: «Бредни. Мальчишка не в меру начитался приключенческих романов».

Тогда опять Любомиров вмешался:

— Значит, вы, Белотелов, утверждаете, что вас зовут не Генрихом, а Пантелеймоном и что никакого знакомого старика у вас в Золотой долине нет?

— Утверждаю, — поднял на него бесстыжие глаза Пантюха. — И, надеюсь, скоро сами поймёте, что нельзя верить показаниям несовершеннолетнего мальчишки.

— Одну минутку, товарищ капитан, — попросил я. — Разрешите мне съездить к кастелянше.

Меня свозили к кастелянше, я достал из кармана пальто кашне и положил на стол перед Белотеловым.

— Вам неизвестно это кашне?

Белотелов вскочил и закричал:

— Товарищ капитан! Кто здесь следователь, вы или этот молокосос?

Капитан успокоил Белотелова, а потом с недоумением посмотрел на меня и пожал плечами: он не понимал, зачем я вытащил это кашне. Тогда я попросил, чтобы Белотелова пока вывели из кабинета, и рассказал, где и при каких обстоятельствах подобрал этот шарф. И ещё спросил капитана, зачем он возится с Белотеловым, когда ясно, что тот враг.

— Нельзя так, Вася. Всё надо доказать, чтобы Белотелов признал наши обвинения справедливыми.

Белотелова снова ввели.

— Вася задал вам, гражданин Белотелов, уместный вопрос, это ваше кашне?

Белотелов отрицал. По моей просьбе вызвали дядю Пашу, и он подтвердил, что такое кашне, действительно, носил Белотелов.

— Такое, но не это, — попытался увильнуть Белотелов.

Когда следователь попросил его показать свое «настоящее» кашне, он сказал, что не может этого сделать, так как оно потеряно.

— Ну вот, а я и нашёл его!

— Где?! — заревел Белотелов.

— В Золотой долине! Там, где ваша нога, гражданин, никогда не ступала, а только оставляла за собой следы новых галош.

Но и вещественное доказательство не могло сломить упрямства моего врага.

Капитан прекратил допрос.

— Ты устал, Вася! Может, пока протокол перепечатывают, чайку попьёшь? Знаешь, такого крепкого с лимончиком?

— Крепкого чаю с лимончиком после войны попьём, товарищ капитан.

Но капитан вынул из кармана пачку настоящего грузинского чаю, лимон и подал мне. Потом попросил к себе сестру-хозяйку.

— Сестра, будьте любезны, заварите чайку покрепче, нам с Васей подкрепиться надо.

Такой хороший капитан, что просто — ну! Не то, что майор в военкомате. Вот бы посадить этого капитана на место того майора, сколько бы нашего брата на фронт пошло!