Четко, как на киноленте, в памяти Кочергина отпечатались мелькавшие по сторонам вспаханные гусеницами танков земляные откосы, перевернутые гаубицы, разбитые зарядные ящики, россыпь артиллерийских снарядов, опутанные упряжью белые конские туши, оскалы неестественно вывернутых голов. На откосах, рельсах, у стен станционных строений было серо от множества трупов. Давящее, неприютное, аспидно-серое небо было переполосовано шрамом дымной борозды, размываемой сырым, пронизывающим ветром. Все рождало тревожные чувства, принуждало втягивать голову в люк башенки. Душил горклый запах недавно отгрохотавшего боя, сажи, окалины. Молчание становилось невыносимым.
— Глянь, Шелунцов, ну и «порядочек» навели здесь наши танкисты! — каким-то чужим, с хрипотцой, голосом крикнул вниз водителю Кочергин. — Целая конно-артиллерийская часть дух испустила. И пехота…
— Коней жаль, товарищ помначштаба, красавцы были, — негромко загудело из чрева броневичка.
«Тингута» — мелькнула надпись, выведенная мелом на закопченной стене пакгауза.
— Из эшелона, видать, разгружались! — снова глухо гуднуло снизу. Шелунцов тоже томился неизвестностью.
Навстречу, откуда-то из-за угла разрушенного строения, показалась длинная колонна пленных. Они шли без конвоя. Их гнало счастье плена. Это чувство помогало им бороть и голод, и стужу, и непомерный груз усталости…
Лейтенант Кочергин, выполняя первое боевое задание начальника штаба полка, уже много часов не вылезал из башенки бронированного автомобиля. Броневичок именовался БА-64, а в полку — попросту «бобиком». «И действительно, — впервые увидев его, подумал Кочергин, — на дворнягу смахивает. Кургузый, вроде хвост поджал, маленький… Эх, присесть бы! Топчусь этак целый день. Ноги гудят!»
Снежные полосы сливались вдали с белесой дымкой поземки. Долго маячившие сзади, вдруг растворились в белой мути черные скелеты вагонов, забивших станционные пути Тингуты. Никаких ориентиров. Только качание броневичка и тяжелая тряска подтверждали движение.
Еще на рассвете тридцатьчетверки первой роты тяжело, словно корабли, раскачиваясь на неровностях почвы, исчезли где-то на северо-западе. Куда они подевались? Следя за суетной стрелкой компаса, лейтенант, торопя время, безотчетно постукивал пальцем по стеклу наручных часов. И без того похожий на сумерки короткий ноябрьский день кончался. Впереди ничего не было видно. А приходилось поглядывать еще и назад: беспокоило отставание кортежа — автофургонов полковой РТО (роты технического обеспечения) и замыкавшей колонну тридцатьчетверки. Досадуя, что так и шею отвертеть недолго, Кочергин то и дело снимал и протирал очки, не решаясь снова заговорить с водителем.
После полуторачасового громового раската артподготовки, возвестившей о начале нашего наступления под Сталинградом, вокруг все зловеще затихло. Молчало радио, и вражеское и наше.
«Разыщи-ка теперь в такой необъятности пропавшие танки!» — мысленно клял Кочергин запрет использовать радиосвязь.
Справа, со стороны Волги, перекатываясь как морские волны, слабо давил на уши низкий, басовитый гул. Однажды вроде бы оттуда, куда канула танковая рота, приглушенно часто что-то прогрохотало. Потом снова. Еще и еще раз. Пытаясь угадать направление на звуки далекого боя, Кочергин подал Шелунцову команду остановиться. На вопрос водителя досадливо заметил:
— Слышь, похоже, где-то ковры выбивают. О-огромные ковры!
Оба напряженно замерли. Подтянувшись, лейтенант уперся локтями в острые ребра люка и, не замечая боли, по пояс высунулся из башенки. Но тщетно. Только свист ветра в ушах.
Томительное ожидание чего-то огромного и сокрушительного достигло предела, стало нестерпимым, требовало действий, хоть какой-нибудь развязки. Наконец впереди что-то зачернело. Показались силуэты разбитых бронетранспортеров и накренившихся в разные стороны нескольких средних танков. «Не наши! Немецкие!.. Пушечки с намордниками, — разрешил тягостные сомнения Кочергин. — Коптят еще!»
Следом открылась широкая лощина, заросшая ракитами и кустарником. По пологим склонам, меж голых пирамидальных тополей, в беспорядке карабкались саманные домики с пустыми глазницами окон. Подле них угадывались грузные туши тридцатьчетверок.
— Стоп, Шелунцов… Никак Зеты? Приехали! — радостно выкрикнул Кочергин, спрыгивая на землю.
Он с наслаждением разминал непослушные ноги, хрустел суставами, ища глазами танкистов. И тут рядом, на откосе насыпи заметил кого-то, лежащего в длинной зеленовато-серой шинели. Человек, казалось, спал в спокойной, удобной позе. Фуражка со светлыми крылышками и витыми серебряными шнурами прикрывала глаз. В другом, широко открытом, красной точкой отсвечивал закат. Поодаль, у пулемета МГ, в шинели, задранной на голову, широко раскинув ноги, лежал второй, затем еще один, и еще.
— Ну как, лейтенант, — слегка прихрамывая, подошел к нему невысокий, спортивно подтянутый капитан Мотаев, заместитель командира полка по строевой части, — вижу, растрясло в «бобике»? С непривычки это. Что уставился? — заметил он устремленный в сторону взгляд Кочергина. — Еще поглядишь, как посветлеет… Но зло дрались! — повернулся он к поспешно подходившему коренастому помпотеху — военинженеру 3-го ранга. — Работенка для тебя, Басов, есть, — как-то по-свойски ткнул он ему руку. — Заждались тебя. Пойдемка покажу с чего начать. Обмозгуем. А ты подожди! — оглянулся он на Кочергина. — Погуляй трошки, лейтенант! Я счас!
Кочергин, однако, не стал ждать, а озираясь, двинулся к танкам. Он надеялся увидеть дымок полевой кухни, хотя почти не сомневался, что те вряд ли сюда поспели. Быстро убедившись в тщете поисков и еще острее почувствовав голод, он повернул обратно, У броневичка его уже поджидал Мотаев. Подойдя, лейтенант поинтересовался, не в бою ли капитан ногу покалечил?
— Да вот завидел вас, поторопился, ан без толку, — зло ответил тот. — Где полк? Почему поздно? Колесил с непривычки?
— Да нет, не то! Ориентироваться на местности — у меня школа, — поморщился Кочергин. — Подполковник Ванченко двойную задачу поставил: проверить безопасность тыла бригады — головная ведь, и фургоны РТО вам доставить. От Тингуты решил было, минуя Зеты, идти прямо на Бузиновку. Потом стрельбу услышал — повернул западнее, а тут и вы!
— «Двойная задача», — желчно передразнил Мотаев. — У нашего начштаба, видать, все двойное. О тылах он больше печется!..
Кочергин помялся, неопределенно хмыкнул.
— За боем дальше, дальше бы мне разом ударить! Я было напрягся, а тут Козелков с приказом начштаба — ждать основные силы полка в Зетах… Надо же! — Мотаев ругнулся. — Ждать! Игра-то какова — ва-банк!
— Как так, Козелков? Он что ж, на своем «бобике» меня обошел?
— Выходит, да!
— Куда ж сейчас подевался?
— Разведчик — в разведке! Вперед, в Бузиновку, и дальше его послал. Проверить опасения твоего подполковника, — снова озлился капитан. — Тебя завидел, понадеялся, — одумался он, — приказ на выход везешь — мгновения нам нельзя упустить. Ан нет!
Мотаев умолк, только зло сопел. Они спускались по направлению к брезенту, натянутому меж двух тридцатьчетверок. Возле них остановились. Меж раскиданных ветром, тускневших облаков проступали робкие звезды. Подняв голову и широко откинув руки назад, Мотаев глубоко, со вкусом глотнул чистый холодный воздух. Помедлив, достал немецкую сигарету.
* * *
…Узнав, что в полку новый помначштаба да еще с высшим образованием, Мотаев поспешил его увидеть, а затем ждал случая «покантачить», не отдавая себе отчета в том, что, собственно, привлекает его в Кочергине. Общего у них вроде бы было немного. Впрочем не совсем так, оба они были ровесниками и москвичами, и тот и другой носили значки мастеров спорта (Кочергин был альпинистом, Мотаев — гимнастом). Мотаев, как и Кочергин, рано, в пятнадцать лет, пошел на работу, но не учеником чертежника в конструкторское бюро, как тот, а учеником токаря на одно из крупнейших предприятий первой пятилетки. Уже тогда Мотаев вынашивал мечту стать танкистом, кадровым командиром Красной Армии и накануне призыва поехал в Орел, где в числе первых был принят в танковое училище. Затем служба в кадрах, Халхин-Гол, финская война и все большая тяга к знаниям, новая неотвязчивая мечта о военной академии. Но жизнь ее осуществлению не очень-то способствовала, а тут еще июнь 41-го! И он по-хорошему завидовал Кочергину, успевшему получить высшее образование…
А тот также по-хорошему завидовал Мотаеву: «Москвичи, однолетки, не исключено, общие знакомые где-то есть. Может, в спортзале каком не раз могли встретиться, а тут не ровня: Мотаев кадровый командир, шпалу носит, уже Красной Звездой отмечен, а я едва пару кубарей привинтил и действительную даже не отслужил… Впрочем, все мы теперь кадровые. Но какой из меня танкист?»
* * *
Действительно. Танкистом Кочергин стал неожиданно. И случилось это совсем недавно. Сразу после начала нашего наступления под Сталинградом его направили в распоряжение штаба 60-й мотострелковой бригады.
…— Где пропадали, артиллерист? — повертев в руках предъявленный Кочергиным бланк Главного управления начальника артиллерии Красной Армии, буркнул заспанный бритоголовый майор. Штаб находился в большом селе Плодовитое. Разыскав майора на квартире, лейтенант поднял его среди ночи.
— Пока через Волгу переправлялся, наши фронт прорвали. На попутных с боеприпасами вас нагонял, — как бы оправдываясь, пояснил он.
— Ты гаубичник? А нам сейчас, дорогой товарищ, минометчики дороже! — раздраженно перебил майор. — С минометным делом знаком?
— По правде, нет… — вяло ответил лейтенант.
— Ну тогда, — твердо предложил майор, — давай-ка я тебя в наш бригадный полк определю… В танковый! Оттуда вот срочный запрос на ПНШ-2 пришел.
— В танковый? — растерянно переспросил Кочергин, снимая и протирая очки. — Да я танки лишь в кино видел, товарищ майор, и еще на парадах, но издали.
— Ну довольно, некогда мне увещеваниями заниматься! — взорвался майор. — Соглашайся, а то враз в резерв фронта отправлю!
Отправка в резерв не сулила Кочергину ничего хорошего. Уж лучше…
— Тут вот пером — топором, — собрал его мысли напористый майор. — В характеристике подчеркнута склонность к штабной работе… В штаб и идете. Почему не решаетесь?
«А ведь не откажешься! — подумал Кочергин. — Уж кому-кому, а мне в резервных частях житье известно. К тому же как узнают, что архитектор, сразу раскрашивать и рисовать засадят, до победы. И отправка отсюда в тыл — беда. Равносильная недоверию!» Так он стал танкистом.
* * *
Слегка посветлело, когда, догнав на санитарном автофургоне основные силы теперь своего танкового полка, стоявшие еще на ферме, Кочергин доложил командиру полка о прибытии. Скользнув глазами по его черным петлицам, предусмотрительно лишенным «пушек», подполковник Бережное крепко пожал руку лейтенанту и предложил немедленно явиться к начальнику штаба подполковнику Ванченко для дальнейшего прохождения службы. Здесь, в штабе, Кочергин впервые и познакомился с Мотаевым.
И вот они снова встретились…
— Ну добро! — взял капитан его за локоть. — Пойдем глянем, как у Басова дела идут.
Они подошли к техникам. Заменив разбитые траки гусеницы, те кончали ее натяжку. Мотаев, как показалось Кочергину, недовольно поморщился.
— Нашли дело! — бросил он работающим. — Траки экипажи и без вас заменят. До рассвета поспешите устранить все повреждения машин!
— Подними-ка теперь экипаж! — присвистнул один из техников, вытирая руки концами. — А мы на этой, товарищ капитан, «маску» меняли. Так заодно. Делов-то!..
— Разговорчики! — повысил голос Мотаев. — Будет команда на выход, спрошу за каждую машину. И учтите: немцы в сумерках не бомбили, значит, с рассветом будут. Скоро машины разведу!
— Пойдем-ка перекусим! — заставил их обернуться помпотех Басов. — Обоим, я смотрю, подкрепиться не грех! — невзирая на молчание Мотаева, продолжал он тише, но настойчиво и одновременно вкрадчиво. — Трофейным коньячком угощу. Пойдем, ну!
Все трое молча направились к автофургону Басова. Ветерок сник, заметно похолодало. В натопленном «студебеккере» хозяин угостил американским беконом — «вторым фронтом», как его все называли, показавшимся невероятно вкусным, и крепким до черноты, горячим чаем, в который щедро добавлялся французский коньяк. Кочергина тут же начал бороть сон. Устроившись на верхней откидной койке, он задремал с мыслью попросить капитана Мотаева взять его с собой в танк.
«Спрошу-ка сейчас», — уже тускло подумал Кочергин, плохо различая плывущие лица сквозь слипавшиеся веки.
* * *
Действительность ворвалась в сознание властно и отчетливо-резко. Сна как не бывало.
Налет!
Фургон бросало из стороны в сторону. Круто разворачиваясь, водитель лавировал меж развалин вверх и вниз по склону, через груды мусора, какие-то обломки. Кочергин поторопился выскочить из машины, больно ударившись о косяк двери. Заметил: танки исчезли.
«Нет, врасплох не застали!» — мелькнуло в его сознании. Рядом оказалась щель, и он мгновенно в ней скрылся. Когда все стихло, осмотревшись, вылез и, ощупывая лицо и потирая тупо ноющий бок, зашагал к центру поселка. Грязно-сизый дым, смешанный с пылью, медленно оседал над воронками. Из укрытий в складках местности, покачивая удилищами антенн, отовсюду медленно выползали танки.
«Что-то много их, не один наш полк, верно!» — удивился лейтенант.
— Ишь как тебя разрисовали! — больно отдался в ушах неожиданный возглас Мотаева. — Оставляй его без надзора!
В тоне капитана слышались веселые нотки. Рядом быстрыми, мелкими шагами шла, как представил ее Мотаев, лечпом полка Софья Григорьевна. Пожилая, по представлениям Кочергина, и несколько грузная, самоуверенная женщина, она была в тщательно подогнанной по фигуре светло-серой шинели с темно-зелеными петлицами без знаков различия, в хромовых дамских сапожках на высоких каблучках, не очень-то соответствующих обстановке.
— Посмотрел бы на себя в зеркальце! — рассмеялся капитан. — Есть оно у вас, Софья Григорьевна? Хорош!
На вот, оботри кровь-то, — протянул он Кочергину чистый, заглаженный вчетверо носовой платок.
— Бросьте, это спиртом надо! — отстраняя руку Мотаева, вмешалась она. — Есть после бомбежки в ротах потери, раненые?.. Что доложить Кузьминскому? — добавила требовательно, безуспешно убирая под пилотку тяжелые иссиня-черные волосы.
«Кузьминский? Военврач полка, верно», — предположил Кочергин, подивившись бесцеремонному обращению к замкомполка Софьи Григорьевны.
— Добро бы так все бомбежки кончались, — добродушно улыбнулся капитан. — Кидали, кидали и все мимо. «Хейнкели»! Шуму много, а…
— Не туда смотрите! — срастила она брови. — Вон, вон куда посмотрите!
И только тут бросился в глаза разбитый, перевернувшийся «студебеккер». Веселые язычки пламени, потрескивая, перебегали по его бортовой обшивке.
— Да, фартовая у Басова квартирка была! — пожевал губами Мотаев. — Ну ничего, он мужик оборотистый, разживется!
Еще издали они увидели солдата, бегущего к ним со всех ног.
— Товарищ помначштаба! — подлетев, гаркнул ординарец Бережнова, в присутствии старшего командира второпях обращаясь непосредственно к лейтенанту. — К комполка вас, срочно! — тяжело перевел он дух.
— Смотри, небо-то заскучало! — бросил Кочергин Мотаеву, когда они вдвоем спешили к штабному автобусу.
— Да, опять мокрядь, — недовольно отозвался тот. — Забуксуем теперь на крутых склонах. Э-эх! В Калаче б уж были!
— Нашлись наконец! — резанул слух голос Бережнова. — Полку — выступать! Нет, чтобы в штаб поспешить! Собирай вас везде, — буркнул он, усаживаясь.
Запотевшие очки не вдруг позволили Кочергину разглядеть всех в тесном автобусе, затемненном скоплением людей. В изломах разбитого стекла одного из окон торчал ватник. Начштаба, спрятав большой нос в цветной платок, даже не взглянул в их сторону. На столе перед ним, как чужая, лежала забинтованная рука.
— А вы, капитан, помогите-ка штабу подготовить маршруты следования рот с учетом данных разведки. Без вас дело не идет!
Мотаев, будто не заметив злой иронии в словах Бережнова, поспешно пробирался к Ванченко, не сводя глаз с его забинтованной руки. Командир полка, нетерпеливо привстав, громко засопел.
— Кочергин! Одна нога там, другая здесь! Немедля с Козелковым в штаб бригады! За оперативным заданием. Штаб уже в Бузиновке, возможно, и дальше! Возвращаясь, встретите нас на марше. Где-то вот тут. — Палец Бережнова ткнулся в дорогу на карте. — Доложите обстановку.
Повторив приказание, Кочергин повернулся и в дверях налетел на Козелкова.
— Генерал! — выпалил тот.
Вместо отскочивших в стороны лейтенантов просвет двери наглухо закрыла статная фигура в темно-серой длиннополой шинели. Это был командир корпуса Вольский.
Все шумно вскочили. Быстро протиснувшись вперед, Бережнов отдал команду «смирно!», приложил дрогнувшую руку к фуражке и высоким голосом отрапортовал.
— Всем, кроме командования полка, покинуть автобус! — резко бросил генерал.
Когда кому следовало поспешно выскочили вон, в дверях один за другим показались три старших командира, которые уселись на освободившиеся места. Автоматчик, щурясь со света, зачем-то заглянул в автобус и затем плотно прикрыл дверь снаружи. Генерал тоже сел и, обнажив высокий лоб под негустыми, зачесанными на косой пробор темно-русыми волосами, снял и положил на стол новенькую фуражку. На черном околыше, над витым золотом шнура, матово блеснуло колечко кокарды. Кочергин отметил его моложавость. Чуть-чуть пригладив волосы, Вольский вдруг резко повернулся к Бережнову.
— Товарищ Бережнов, почему полк задержался в Зетах? — громыхнул он и тут же повернулся к начальнику штаба. — Мне известно, что это ваша инициатива, Ванченко, так ведь, товарищ Карапетян? — блеснул генерал светлыми глазами в сторону полноватого черного подполковника — командира 60-й бригады.
— Чего приткнулись? — не ожидая ответа, снова обрушился Вольский на Ванченко. — Вначале заправка, а теперь что полк задерживает? Почему упустили инициативу, — накалялся генерал. — Вы куда смотрели, товарищ Бережнов, почему не применили власть командира?.. Почему подразделения полка без промедления не ударили по Рубежному еще ночью, после того как получили благоприятную разведсводку?..
Командир полка, сдвинув на затылок шапку, смахнул ладонью обильный пот с покатого лба, переходящего в обширную лысину, и снова тщательно поправил шапку на голове. Все оцепенело смотрели на генерала, а он тут же продолжил:
— Пока здесь отсиживались, противник из Верхне-Царицынского благополучно испарился. Обоснуйте ваш приказ авангарду сосредоточиться в Зетах! Ну что молчите?
Ванченко вскоре перестал улавливать смысл слов. Глядя на Вольского, он попытался ориентироваться в его настроении, определить по форме поведения опасность для себя последствий происходящего и поэтому косил на других своих начальников, снова и снова оценивая их реакцию на общую ситуацию.
«Довод, найти довод!» — кричал внутренний голос Ванченко. И он вдруг разогнул колени, толкнул свое тело вверх.
— Разрешите, товарищ генерал? — начал начштаба мягким, вкрадчивым голосом. — Зная ваш приказ, я все-таки не мог поступить иначе в условиях повреждений многих машин и, главное, чрезмерной растянутости полка. Теперь полк сосредоточился, машины восстановлены, подзаправлены и…
— Довольно! — встал Вольский. — Теперь не только полк, но и вся бригада лишила себя чести первой участвовать в соединении фронтов. Это сделают за вас другие части корпуса. А бригаду в резерв! Все. Мне в обозе делать нечего, — снова зло повысил он голос. — Ясно? Объяснение, товарищ Карапетян, представите в рапорте, я вас вызову!
* * *
Через сто часов после начала операции «Уран» по окружению Сталинградской группировки гитлеровцев между Калачом-на-Дону и Советским соединились танкисты 36-й мехбригады подполковника М. И. Родионова корпуса генерал-майора В. Т. Вольского и 45-й танковой подполковника П. К. Жидкова корпуса генерал-майора А. Г. Кравченко.
Козелков и Кочергин узнали об историческом событии соединения Юго-Западного и Сталинградского фронтов от взволнованного Гаспаряна, прямо в своей длиннополой шинели влетевшего в тесную парилку, где лейтенанты, воспользовавшись тем, что бригада вот уже вторые сутки находится в резерве, соревновались в искусстве владеть березовым веником.
— Мигом в штаб, — высоким голосом выпалил Гаспарян, с треском распахивая дверь. — Кончайте! Работы много!
Размякшие с пару и тяжело дышащие лейтенанты у штабного автобуса столкнулись с Мотаевым. Быстро нырнув в люк своей тридцатьчетверки, ритмично порыкивавшей подле автобуса, капитан, крикнув, что Гаспарян уже выехал вперед, к переднему краю, жестом показал им на борт. Танк, выбросив из-под гусениц снежные комья, рванул с места так, что оба едва успели уцепиться за скобы башни. Зажав зубами рукавицы, они второпях их надевали. Мотаев вновь появился в люке и, повернувшись, прокричал:
— Ванченко в корпусной медсанбат отбыл, теперь Гаспарян заместо него! Начальство ваше…
Оба «пассажира», взглянув на улыбающегося капитана, быстро обменялись многозначительными гримасами. Однако тут же закрыли раскрасневшиеся лица рукавами. Башню обдувал колючий ветерок. Подмораживало. Разгоряченные, они сразу и не заметили этого.
Резко замедлив ход, тридцатьчетверка встала.
— Приехали, ребята, слазь! — выскочил Мотаев из башни и, ухватившись рукой за ствол пушки, ловко спрыгнул вперед.
Лейтенанты поспешили следом. Все трое присоединились к группе командиров, толпившихся вокруг. Тут же оказался и командир 3-й роты полка Бережнова — Орлик, худенький, смазливый лейтенант, который при встрече молча окидывал Кочергина прищуренно-испытующим взглядом живых карих глаз, как казалось потому, что, будучи старше Гаспаряна и ровесником Мотаева, он — Кочергин — оставался всего лишь лейтенантом. Неожиданно для себя Кочергин заметил замполита Ибрагимова, державшегося, как всегда, чуть в стороне. На приветствие подбежавших только он ответил легким кивком, слегка улыбнувшись Мотаеву. Другие увлеченно продолжали разговор.
— Ну оттеснили его за Мариновку — и стоп! — с акцентом говорил Карапетян, быстро перебирая короткими ногами и увлекая всех вверх по откосу насыпи. — С места не сдвинем! Исключительная плотность огня. Огневые средства хорошо замаскированы. Посмотри-ка, Бережнов, — отдышавшись, Карапетян повел рукой поверх кроваво-ржавых рельсов, показывая на домики, белевшие на противоположном склоне неширокой пойменной низменности. — Хорошая артподготовка нужна, обработка крупным калибром, корпусным, а у меня, сам знаешь, полковой!..
Бережнов, глядя в бинокль, согласно покрякивал.
— Берешься, герой, моему второму батальону к деревне путь проложить? — не дождавшись ответа, оживленно обратился Карапетян к Мотаеву. — Ты без дела сидеть не любишь, так ведь?
— Укроемся лучше на капэ, товарищ комбриг, тут рядом, — упруго наклонившись и приложив пальцы к ушанке, негромко предупредил Гаспарян. — До деревни близко, заметят нас!..
Мотаев бегло взглянул на Бережнова. Карапетян по-армянски скороговоркой что-то быстро бросил Гаспаряну. Тот смущенно улыбнулся и, покраснев, по-русски пояснил свою заботу беспокойством о безопасности старших командиров. И действительно, за насыпью треснул разрыв, затем второй. Их обдало крошевом мерзлой земли. Все пригнулись и быстро спустились к основанию откоса.
— Минометы! Пристрелялись, гады! — заметил худой и длинный пехотный капитан, с не по возрасту морщинистым, костистым лицом.
Остальные молчали. Только Бережнов, поморщившись, ворчливо посетовал на отсутствие данных о предпольной оборонительной полосе противника. Подготовить их Ванченко не успел.
Пригибаясь и пропуская вперед старших командиров, все вошли в КП, вырытый в насыпи. В прорезь смотровой щели открылось неширокое пространство огородов. Грядки, разделенные белыми просветами снежной крупы, лестницей спускались к реке.
— Что за рекой, на том берегу, мы тоже не знаем, — заглянув в окуляры стереотрубы, выпрямился Карапетян. — Но до нее минных полей нет, это точно. Огороды заминировать не успели, разве что ночью попробуют…
— А что река, товарищ подполковник? — спросил Мотаев.
— Вам не препятствие, да и моим солдатам тоже! — ответил за Карапетяна пехотный капитан, по-видимому, командир 2-го стрелкового батальона.
— Боем оборону и разведаем, — вдруг самоуверенно включился Козелков. — Разрешите мне, товарищ подполковник, участвовать в операции? Огневые точки засеку, систему укреплений прослежу…
— А вы подумали, Козелков, — не дослушал Карапетян, — что в вашей скорлупе-броневичке по огородам не проедешь и не убережет он вас от огня противника?!
— Проеду, товарищ комбриг! За танками-то? Как есть проеду! — напирал Козелков.
— Ну как? Разрешим лейтенанту в предложенных им целях участвовать в операции?.. — Карапетян быстро перевел взгляд с Бережнова на Гаспаряна. — Давай к своей машине! — поторопил он. — Скоро начнем! — Низко пригнувшись, Козелков выскочил вон.
— Так, рота легких танков пойдет! — снова наклонился Карапетян к трубе.
По-видимому, он как бы подводил итоги разговору, предшествовавшему появлению капитана Мотаева и лейтенантов.
Выпрямляясь, взглянул на большие наручные часы:
— Атака через двадцать минут, в четырнадцать ноль-ноль… Все по местам!
Мотаев, Кочергин, пехотный капитан и Орлик, поспешив из КП, подбежали к тридцатьчетверке и на ней быстро достигли путепровода над шоссейной дорогой к деревне. Тут стояло двенадцать семидесяток. Козелков у своего броневичка что-то толковал водителю. Солдаты 2-го стрелкового батальона, собравшись группами, жадно сосали самокрутки, другие нетерпеливо ждали «бычка». Кочергин сразу почувствовал то необъяснимое беспокойное напряжение, которого давно не ощущал. Он заметил три сорокапятки на прицепе у танков и, удивленный этим, поинтересовался у Мотаева, не стеснят ли они маневр машин. Расчеты ПТО сидели на броне.
— Отцепят их за насыпью, — оглянулся капитан, недовольный вмешательством Кочергина в его разговор с Орликом. — Время! — крикнул он, ища взглядом пехотного капитана.
Тот вместе с ротными и взводными командирами заканчивал подготовку к атаке деревни. Солдаты располагались на откосе насыпи и медленно подползали все ближе и ближе к бровке, готовясь выскочить на полотно. Три семидесятки тоже медленно поползли наверх, расширяя интервалы. Солдаты быстро уступали им место, некоторые тут же взбирались на их броню. Остальные машины выстроились в колонну. Орлик побежал вперед и скрылся в люке своего танка, стоящего посредине. Мотаев, держа в руках ракетницу, смотрел на свой хронометр. Туда же посмотрел и Кочергин. Ему показалось, что секундная стрелка остановилась.
— Узок проход под мостом, — заметил Мотаев. — Если там танк подобьют, заткнется он. Тогда сорокапятки атаку не поддержат…
Хлопнул выстрел ракетницы, и разом взревели моторы танков. Те, что были на насыпи, сверкнув отполированными траками гусениц, перевалили через нее и исчезли. За ними с нестройным «ура!» скатывались с противоположного откоса солдаты пехотного капитана. Насыпь опустела. Бросив взгляд в сторону моста, Кочергин увидел, что под ним прошла последняя сорокапятка. Впритирку за ней устремился под мост «бобик» Козелкова.
«Ни пуха им! — мысленно воскликнул Кочергин, морщась от гари. Упершись ногой о кожух выхлопной трубы, он взбирался на жалюзи разворачивавшейся машины Мотаева. — Ни пуха!»
Тридцатьчетверка затормозила, и они бросились вверх, к КП Карапетяна. Часто стукали сорокапятки, заглушаемые шквалом встречного огня. Затем все покрыл удар взрыва, и за насыпью возник гриб размываемого ветром густого дыма, будто кто-то гигантской кистью мазнул сажей по белесо-серому небу.
— Одну машину Орлика сожгли! — оглянулся Мотаев, исчезая в проеме входа в КП.
Кочергин, не различая ничего со света, раздвинул чьи-то спины, жадно прильнул к окулярам бинокля. Панорама боя предстала в мельчайших деталях. Танки под прикрытием отцепленных сорокапяток проскочили за реку, к деревне. Только головной был потерян сразу за мостом. Все атаковавшие с насыпи тоже были подбиты. Один из них взорвался. Башня, обрывки гусениц, катки и другие части машины лежали вблизи догоравшего корпуса. Черная плешина земли вокруг дымилась. В поле обзора бинокля попал разброс стоявших открыто, ничем не защищенных пушечек противотанковой батареи. Они дергались, выбрасывая колючие языки пламени. Когда сорокапятки совсем закрыла земля, вздыбленная частыми разрывами немецких снарядов, лейтенант снова посмотрел на реку. Солдаты, перебегая, неуклонно приближались к реке. Многие подоткнули полы шинелей и шли вброд, ведя ружейный огонь. Иные, падая, исчезали в воде, но другие, окунувшись, вскакивали, бежали вперед и снова падали в воду. Задержав взгляд на одном солдате, упавшем уже на том берегу, Кочергин старался рассмотреть, побежит он снова или так и останется лежать. Сердце колотилось часто и гулко. Домики деревни уже плохо были видны за сизой дымкой, испещренной желтыми вспышками. Дымка стлалась по черной воде, в которой плавало густое крошево льда. Взбудораженный пальбой воздух толкался в уши.
Танки Орлика, развернувшись в линию, уже отходили к насыпи, ведя беглый огонь по деревне. Их преследовали несколько средних немецких танков, за которыми из дымки появились один за другим колесные бронетранспортеры. Угловатые каски над ними дружно подпрыгивали вместе с рывками машин на пересеченном грядками поле. Почти одновременно задымили еще два наших танка, отставшие от остальных, и завертелся на месте немецкий танк, опрокинув жердяную изгородь и разбросав какой-то навес. Затем над ним взметнулся рыжий столб огня. Прокатился гулкий взрыв. Кочергин на мгновение зажмурил глаза и опустил бинокль, но тут же поднял и снова бегло оглядел происходившее между деревней и насыпью.
«Где Козелков, почему его не видно?» — мелькнула мысль.
В поле зрения дважды попала разбитая батарея сорокапяток с торчащими во все стороны сошниками. Наконец шкала бинокля наложилась на подпрыгивающий броневичок, который какими-то судорожными рывками мучительно медленно приближался к дороге, ведущей к насыпи и исчезавшей в отверстии моста. Яркие трассы, казалось, прошивали «бобик» насквозь, но расстояние между ним и мостом все-таки сокращалось. До боли в руках сжав бинокль, Кочергин наконец дождался, когда броневичок въехал под мост.
Немецкие автоматчики уже сверху насыпи вели огонь по тем, кто успел за ней скрыться. Карапетян, ругаясь то по-русски, то по-армянски, крутил ручку полевого телефона и кричал команды своим артиллеристам отсечь и подавить прорвавшихся гитлеровцев. Тут же на огородах и у реки сверкнули и запестрели бурыми кустами разрывы 76-миллиметровых снарядов. Попадания накрыли насыпь. Немцы, теряя убитых и неся раненых, стали быстро отходить. Они поспешно взобрались в бронетранспортеры, которые, развернувшись, устремились за танками, скрывавшимися за отчетливо белевшими домиками деревни. На огородах с поваленными изгородями и перепаханной снарядами землей одиноко и группами неподвижно лежали серые и зеленые шинели. Кочергин невольно отметил, что зеленых куда меньше. На КП остались только дежурный офицер и связисты. Внизу стоял «бобик» Козелкова, который трудно было узнать, так он был исковеркан. На нем не осталось живого места. Лейтенант, распростав ноги, мешковато сидел, привалясь к колесу. Водитель недвижно лежал навзничь рядом и пристально смотрел вверх. Командиры их окружили.
— Что с твоим водителем, Козелков? — нерешительно нарушил общее молчание комбриг.
— Каблук пулей оторвало, а сам жив, — расклеил спекшиеся губы разведчик. — Не пойму, как мы тут и целы?.. А предполье-то у них за деревней!..
— Молодец! Потом доложишь подробно. А броневичок в музей поставим. Куда он кроме теперь годится? — отходя, оглянулся Карапетян.
* * *
За свежим бруствером наблюдательного пункта 2-го стрелкового батальона хорошо просматривалась неширокая пойма реки Карповки, начинавшаяся прямо от железнодорожной насыпи. По другую ее сторону повсюду был враг. Правее темные корпуса сгоревших семидесяток и немецких танков отмечали путь дневной попытки пробиться за реку. Танки различались уже с трудом. Сумерки стерли пастельную полоску ясного неба, накладывали быстро густеющие сиреневые мазки на панораму поймы. По всей шири открывавшегося за насыпью простора искрились и перебегали соцветия ружейно-пулеметного и автоматного огня. Трассы туго взвизгивали над головой и вдруг упираясь в бруствер, обдавали брызгами подмерзшей земли. Где-то правее, на разъезде, они били о рельсы, гудевшие затем низко и долго, как струны гигантского контрабаса. Прильнув к окулярам стереотрубы, Кочергин провел шкалой делений по белевшим свежим снежком скирдам соломы и кровлям деревни Карповки. Они не отражали больше отблесков артиллерийского огня. Он обратил на это внимание Мотаева.
— Да, да! Там противотанковая батарея была, — наклонился Мотаев к трубе, — та, что две семидесятой сожгла. У самой реки… Где же она, черт возьми?.. Надо ж, в балочке! Вперед выдвинули, хамилы! А наглеют!
Кочергин прижался ухом к его голове. Сгустки разрывов мин и снарядов, перешибая грохот стрельбы с нашей стороны, временами наглухо закладывали уши.
— Вперед, говоришь? Полезут, стало быть, счас!
— Полезут? Не-ет! Опередим!
Мотаев подался вперед. Мерцание немецких ракет выхватило из сгустившейся черноты его профиль, и Кочергин потянул капитана вниз: алым взмахом тут же рубанула воздух пулеметная очередь. Тот ругнулся, что здесь, на насыпи, каждый как на полигоне — мишень. Помедлив, вслух подумал, что, может быть, предпринять атаку с двух сторон?.. За разъездом давешний мост разрушен нашими артиллеристами, но дальше за деревней есть еще один мост — через реку Червленую… Отсюда и под ним пройдем! — решил Мотаев, делясь с Кочергиным.
— Едва ли той дыркой воспользуешься. Местечко, верно, пристреляно, — возразил лейтенант.
— Если так, и там через насыпь! Раз легкие танки не проходят, на средних пойду…
— На тридцатьчетверках?
— Да. На них и в деревню прорвемся! А там только б закрепиться…
— Без пехоты? Солдат ночью не поднимешь! — оглянулся Кочергин на лязг шанцевой лопаты. — Тогда снова безрезультатные потери, как у Орлика!
— Безрезультатные?.. — резко оглянулся Мотаев. В долгой паузе почувствовалась острая досада.
— Эх, Юра! Потери действительно немалые. Но «безрезультатные»… Вот чушь сморозил! — все более резко звучал его голос. — Ты штабист, должен понимать! Корпусу необходимо срочно получить как можно более точное представление о глубине и силе обороны немцев по реке Карповке, о характере этой обороны… Э-эх!
Он зло сплюнул, глотнул воздух и запальчиво добавил:
— На карту нанесены огневые точки противника, ориентиры, ходы сообщения и многое что другое уточнено разведкой боем! Наконец, активными действиями мы сковали здесь черт-те сколько вражьей силы. Это ты принял в расчет? «Безрезультатные»… Надо ж! Чтоб тебя! — он взял Кочергина за плечо. — Ну, поболтали, Юра, и будя! Давай-ка со мной…
— Вас к полевому, товарищ капитан! — подскочил младший лейтенант с петлицами артиллериста.
«Из минометчиков, верно, — отметил Кочергин. — Не к этим ли ребятам меня было определили? Делал свое бы, чему обучен… А капитан-то распсиховался!..»
— …со мной, в танк! — прервал его мысли Мотаев, — Возьму за башенного стрелка, давно обещал! — бросил он через плечо. — А сюда Гаспаряна с рацией попрошу, наводить будет. Сейчас с ним и с комбатом увяжу и… в бой!
Пальба неуловимо изредчалась. Послышались чьи-то голоса. Мотаев почти тотчас вернулся. Он улыбался.
— Пойдем, пойдем, Юра! Мертва теория без практики! Не забыл, чьи слова? То-то!
Чувствуя, как быстро учащаются удары сердца, лейтенант, пригнувшись, поспешил за ним.
«Ишь, разволновался! Как все дебютанты, верно, — внутренне усмехнулся он тут же. — Что ж, назвался груздем…»
Нащупав ногами откинутый кронштейн сиденья, Кочергин опустился в люк башни тридцатьчетверки и оперся на казенник пушки, устраиваясь поудобнее.
— Длительного вояжа не предвидится, подними сиденье-то! Стой ловчее и не зевай, слушай команду! А ватник сбрось, жарко будет! — ободряюще наставлял его Мотаев. — Я сейчас тебе все напомню, чему успел у нас нахвататься… Здесь бронебойные — вся сторона, — провел он рукой по гнездам с унитарными патронами пушки. — Тут — осколочные, а тут — фугасные. Их беречь будем — в комплекте всего десяток. Не суетись, не напутай! Запомни: в бою некогда разглядывать, каким снарядом заряжаешь!
Кочергин вертел головой, внимательно осматривая казавшееся ему сложным оборудование тесного боевого отделения танка.
— Наш башенный стрелок остается, ребята, — пояснил Мотаев. — Вместо него вот лейтенант Кочергин пойдет. Впервой на танке — хоть в нашенской ушанке! — хлопнул он ладонью по его шлему. — Практику приобретает в качестве рядового, но сам по себе — начальство! Так что учтите!
Возбуждение Мотаева передалось всем. Смеялись дружно.
— Ты, Володя, — приказал капитан стрелку-радисту Князеву, — случись что, меня заменишь. В качестве командира машины. Командование боем переходит к лейтенанту Вулыху. Порядок обычный.
С этими словами он поднялся на свое сиденье и, высунувшись из люка, наклонился влево от его открытой крышки, держа в правой руке ракетницу.
— Всем приготовиться! — раздалась команда Мотаева. — Давай, Степан, на малом, вдоль насыпи. Да не газуй ты!
Машина, вздрогнув, поползла вперед.
— За башней, за башней держитесь! — снова послышался голос Мотаева. — Без десанта танкистам труба, а будете торчать по сторонам, быстро вас растеряем… Скобы берегите! Не выпускайте!
Показалось, что над головой хлопнула пробка от шампанского. На позеленевшее, как газон под весенним солнцем, днище танка легли угольные тени. Мягко закрытый люк прервал шипящий треск ракеты. Мотаев опустился на командирское сиденье. Кочергин заглянул в триплекс бортового перископа башни. В режущем глаза зеленом свете ему предстал алый накал концов выхлопных труб, затем медленное вращение ленивца и передних катков соседней машины. Они ее обгоняли. Ракета погасла, и все исчезло.
«До чего же слеп танк!» — с новым чувством оглядывал лейтенант тесноту стальной коробки.
Сзади, быстро набирая обороты, все яростнее рокотал дизель. Машина наклонялась вправо, поднимаясь по насыпи.
«Маловато конструкторы над зрением танка попетрили! Ночью экипажу совсем худо приходится!»
— Есть обзор! — неожиданно резко прозвучал в наушниках голос капитана, прильнувшего к окулярам панорамы. — Вниз, Степан, сразу полный давай!
Водитель выжал фрикцион, включая передачу. Мотор взвыл, и Кочергина плотно прижало спиной к опорному кольцу поворота башни, затем его бросило вперед. Танк резко накренился по ходу и снова выровнялся.
«Перемахнули!» — оперся на кольцо Кочергин, чувствуя, как уходят в сторону его ноги.
Капитан, прицеливаясь, энергично вращал маховики поворота башни и вертикального угла наклона пушки.
— Вижу огонь из блиндажа, фугасным заряжай! — обожгла слух команда.
Выдернув из гнезда магазина тяжелый унипатрон, Кочергин загнал его в казенник и невольно отпрянул вправо. Затвор тут же мелькнул в рамке гильзоулавливателя между ним и Мотаевым и медленно встал на место.
«Нет, не дотянешься! — заряжая пушку по команде уже осколочным, покосился Кочергин на окуляры панорамы. — Обидно, так ничего и не увижу! Надо бы вместо Князева! Рацию-то знаю», — мелькали обрывки мыслей.
Машина резко замедляла ход и снова рывком устремлялась вперед, неожиданно разворачивалась, подскакивала, проваливалась, ударяясь днищем о что-то твердое, скрежещущее. Временами казалось, что танк делает сложные движения в трех плоскостях, не касаясь земли, но она тут же напоминала о себе многотонными ударами снизу, от которых ребра шлемофона с силой стукались о крышку люка, а ноги отрывались от днища. Степан, ловко орудовавший рычагами управления, и Володя, уже сменивший диск своего пулемета, оказывались то впереди от него, то справа, и снова описывали стремительный полукруг в другую сторону.
«Вот где постигаешь относительность движения! Они сидят, а я как белка в колесе! А ведь все наоборот кажется. Поспевай за ним», — косил Кочергин на Мотаева, быстро крутившего маховик поворота башни.
Увлеченный своей работой, команды в наушниках он воспринимал и выполнял подсознательно. Пороховая гарь щипала ноздри. Мутный, едкий дым заполнял танк. Тускло плавились зрачки плафонов. Жаркий пот заливал глаза. Струйки бежали по груди, рубашка прилипла к спине. Гильзоулавливатель был полон, и лейтенант растерянно огляделся, куда бы выбросить гильзы. Но мешкать было нельзя, и он вывалил их за спину, в правый угол. Оттуда гильзы, подпрыгивая, покатились куда-то под педали водителя. Обозленно пытаясь перехватить их ногами, он снова и снова заряжал пушку, когда в глазах мелькнул циферблат наручных часов. После ракеты прошло только восемь минут! И тут его оглушил тяжкий звон удара по танку. Отлетев в угол, Кочергин поскользнулся на гильзах и сполз на пол, вскочил и тут же снова упал от второго мощного удара. Танк задрожал, закрутился на месте, замер и снова завертелся в обратном направлении. Это Степан пытался дать задний ход. Удушливый угар окалины перехватил дыхание. Свет погас. Потом плафоны медленно накалились.
«Как в колокол!» — пробуравила мысль онемевшее сознание.
— Спокойно! — прозвучал в наушниках неожиданно ровный голос Мотаева. — Повезло, первый от башни рикошетировал. Однако вторым гусеницу, а может, и правый ленивец сбили. Володя, не задело тебя? Чего молчишь?..
— Оглушило чуток, товарищ капитан, — прозвучал в наушниках надтреснутый тенорок Князева.
— Кочергин и ты, Степан, машину покиньте! — как показалось, помедлив скомандовал Мотаев. — Бой продолжаем… Князев радирует, как у нас. Ну, живо!
Опустив люк в днище, Кочергин сунул голову в отверстие и замер. Как в проруби, плескалась вода. Ее чернота отливала маслянистым блеском. Попробовал достать дно носком сапога. Промочив портянку, ногу обожгла ледяная вода. Прозрачные струйки, пробираясь меж гильз, текли к борту. Кочергин поднял голову.
— А чтоб ее!.. — грубо выругался капитан. — Сели аж по самое брюхо! Оба наверх, мигом!
Множество кувалд дробно и оглушительно застучало по броне. Уши прочно заложило.
— Про автоматчиков помните! Башню разверну, крышкой люка прикрою. Река неглубокая! У берега застряли, — пробился голос Мотаева.
«У какого? — вскочив на сиденье, сунулся в люк Кочергин. — А вокруг как в шахте! Даже автоматы, как отбойные молотки трещат!»
Он рухнул на горячее жалюзи радиатора и перекинулся вниз. Окунувшись с головой и хлебнув воды, вскочил и с заклиненным вздохом, отплевываясь, вперился в танк. Переливаясь в зыбком черном зеркале, рыжие языки жадно лизали цоколь башни… Водяной вал сбил Кочергина с ног. За пальбой, звоном, визгом, воем и скрежетом металла он не уловил рева мотора. Обжигающая вода оставляла во рту привкус керосина, железа и еще чего-то нестерпимо тошнотворного. Круто развертываясь, какая-то тридцатьчетверка надвигалась на него моторной частью, отсвечивая багряными отблесками темной громады. Перед ней клокотала вода, шипели, всхлипывая и фыркая, раскаленные концы выхлопных труб. Лейтенант, не чувствуя онемевших ног, рванулся в сторону и снова погрузился по плечи, увлекаемый свинцовой тяжестью намокшей одежды. Злобное отчаяние наливало жаром, бороло крепнувшее сомнение в своих силах.
— Куда, куда, дурында, елки-корень! — как шило мешковину, проколол грохот и лязг высокий мальчишеский голос сверху. — Держи конец, пентюх. Петлей по черепушке получишь!
Кочергин, растерянный, не соображая, что от него хотят, уцепился обеими руками за конец троса. Шершавая, тяжеленная петля прихватила ладони, пальцы не слушались.
— Отставить! — зазвенело сверху. — Так тебя учили, растяпа!.. Еще из экипажа капитана! Вот не пойму, кто?.. На крюк, на крюк цепляй!
Кочергин напрягся, закинул петлю на правый буксирный крюк. Не сразу поймал вторую и из последних сил накинул на другой, действуя полубессознательно, как во сне.
— Вот так! Думал уж подсобить, а делов-то! Руку держи, быстрей!
Но Кочергин, не поднимая головы, что есть силы расталкивая тяжелую плотную массу воды, шатаясь, побрел туда, где в нереальном, трепетном свете ракет угадывался «свой» берег.
* * *
Последний вал степной зыби круто обрывался у реки Червленой. Сверху, из башни тридцатьчетверки № 2108, или попросту «восьмой», за рекой на восток открывалась слегка всхолмленная равнина. Она, празднично и взрывчато искрясь в слепящих лучах невысокого солнца, полого спускалась вдаль, до самого горизонта. Как бы вознаграждая за жуткую ночь, утверждая бодрящую уверенность в его, Кочергина, военном счастье, впереди простерся неоглядный простор. Захватывало такое знакомое по Кавказу отрадное чувство высоты, обостренное распахнувшимися далями. Ветерок шершавой ладошкой гладил щеку, слегка теребил ремешок шлемофона. Удивленно проводив глазами пару давно невиданных Яков, с легким посвистыванием скользнувших вдоль переднего края, он снова посмотрел туда, где на востоке, в районе Сталинграда, по горизонту вставали далекие дымы. Едва слышные приглушенные раскаты словно застыли в морозном воздухе.
«Так сель гремит в горах, — подумалось Кочергину. — Строевую сосну как ковыль он валит! Все мнет на пути!»
И вдруг, полностью отключившись, с пьянящей остротой ощутил глоток горного воздуха, вкусного, как родниковая вода. Перед внутренним взором забрезжили предрассветные, звенящие густым ультрамарином снежно-льдистые нагромождения на хребтах горных кряжей. Как то затянувшееся не ко времени и всем осточертевшее промозглое туманно-мглистое непогодье вызвало небывало мощные и разрушительные сели. Все это заставило поторопиться с возвращением через Местийский перевал, чтобы выбраться наконец из окружающей мути. Это был в общем-то обычный итог горного сезона. Как только кончился изнурительный подъем из ущелья Адыр-Су, его глаза, казалось, надежно защищенные темными стеклами очков, резанул колючий блеск снегов. Брызнуло солнце. Второпях решили спускаться негладким, как автострада, ледником, а срезая его упругий изгиб к югу, напрямик по скалам, вопреки правилам, незнакомым путем. Не ночевать же на голом льду! Там, в Сванетии, на лесистых склонах Местийского ущелья, вырванные солнцем из сиреневой дымки, затопившей его провал, засветились малахитовые ковры сосновых крон, когда прямо под ногами круто пошла вниз каменная осыпь боковой морены ледника… По взмокшей спине пробежал противный холодок.
«Шансы?!» — мелькнуло в сознании.
Их тогда начисто не было. Но и непостижимое случается. Перевернувшись, он невредимым сидел в столбе пыли, ощупывая голову. Как обрубленный, оборвался грохот камнепада. Гогоча на все лады, его повторяли и повторяли горы. Их смех до краев заполнил неоглядную, неправдоподобно прозрачную чашу, обрамленную заснеженными скальными грядами. Затем упала тишина. Как теперь, после Карповки, тогда тоже неудержимо хотелось смеяться, кричать. И тогда счастье бытия распирало грудь…
«Вроде б при голове! — пробилась первая мысль. — Един-разъедин пятачок песка на гигантской каменной осыпи отыскал! В самый раз угодил. Ну-у, снайпер!»
Сквозь тонкий звон в ушах постепенно проник едва различимый рев реки, далеко внизу вырывавшейся из ледникового плена. Привычный на дне ущелья, где оглушает, здесь он едва брезжил. И вдруг простор заполнила элегия Масне…
— …Ишь! Не очухался еще! В мозгах после Карповки все сместилось!.. На окне турбазы кашлял старенький патефон, когда пришли в Местию! — вслух подумал Кочергин, отрубая воспоминание.
— Какой патефон, товарищ помначштаба? — поинтересовался командир машины, стоявший рядом в башне.
Кочергин вздернул голову: голос старшего сержанта Саши Зенкевича больно ударил в уши. Барабанные перепонки еще не отошли.
— Ширь-то какая, ни дна у ней, ни покрышки! — не ожидая ответа Кочергина, восторженно продолжал Зенкевич. — Вспомнили что-нибудь? Карповку, да? После нее не то что патефон, оркестр в башке заиграет!.. Едва сам не остался в ней из-за одного недотыки…
Лейтенант насторожился. Его благодушное настроение как рукой сняло. Хотел было переменить тему, но Зенкевич продолжал:
— Отходили уже, вижу, капитана подбили… Лезет кто-то у него из башни. Нет, не капитан, здоровый такой! Кричу: «Конец держи, цепляй петлю!..» А он ныряет и в сторону, в сторону, елки-корень! Ка-ак долбану его по матушке! Смотрю, дошло. А фрицы садят!.. Накинул тот петлю, вторую. Я ему — руку. Лезь, мол на машину. А он от нее! Контуженый, должно… Кто это был? Не припомню такого у нас.
«Так вот каков он, этот Зенкевич!» — подумал Кочергин и живо вспомнил случайно услышанную им с Мотаевым ночную перепалку трех танкистов, еще тогда, в Зетах. Спорщики сидели под низко провисающим брезентовым пологом, натянутым меж двух тридцатьчетверок.
Разговор шел о том, что случилось на переправе танкового полка через Волгу. Паром, на котором была расчалена тридцатьчетверка Зенкевича, попал под бомбежку. Фугаска упала у самого борта, и лейтенант Лубенок в панике крикнул: «Все к правому борту! Ложись!» Этого было достаточно, чтобы чуть-чуть накренить паром. «Восьмая» Зенкевича, оборвав чалы, вдруг поползла к правому борту: клинья под гусеницы забыли подложить. Все растерялись. И когда казалось, что все пропало и танк уйдет под воду, командир соседнего танка Марченко успел вскочить в машину Зенкевича и, дав ей задний ход, спасти и танк, и Зенкевича, которому в случае потери машины грозил трибунал и штрафбат…
Марченко погиб в бою за Зеты. И его товарищи тогда были удручены его гибелью, тем, что не могут помянуть его как следует, ибо отстали тылы, а вместе с ними и водка.
Теперь Кочергин, искоса поглядывая на старшего сержанта, делал вид, что заинтересован рассказом о случившемся в ночной Карповке. Зенкевич, самый младший в полку, по-мальчишески угловатый, улыбчивый, все больше привлекал Кочергина своей непосредственностью чувств, прямотой суждений, которой так, казалось ему, не достает взрослым. И он надеялся, что не был узнан Зенкевичем. Но не хитрит ли Сашка?
— Передний край его обороны рядом, а за обрывом отсель совсем не видать. Зато дальше-то, дальше что! — отвлекаясь, вновь зачастил Зенкевич. — Их в «котле», поди, тысяч за сто?
На равнине вдали отчетливо различимые невооруженным глазом, как горох на сковородке, мельтешили точки бесчисленных немецких танков, автомашин, бронетранспортеров, орудий, тягачей и другой техники.
— Если не больше! — с облегчением, не сразу ответил Кочергин.
— Тьма-тьмущая… А точно, как в котле кипят. Поддам-ка я им пару! — добавил Зенкевич азартно, как мальчишка, готовый воткнуть палку в муравейник.
Его голова тут же скрылась в башне, показав ребра шлемофона. Танк вздрогнул: ударила пушка. Затем еще раз. Поднялось облако снежной пыли. Еще не отзвенели о днище гильзы, как голова вынырнула.
— Куда вмазал? Стрелял на предельную дальность, — прикладывая бинокль к глазам, пояснил он. — Семь километров!
— К чему это ты, Саша? Снаряды без приказа расходуешь!
— Так не зря же, товарищ помначштаба! — возразил Зенкевич. — Посмотрите, зацепил-таки их! Дым-то!
Но рассмотреть какие-либо подробности он не успел: впереди, как сухой сук, треснул выстрел сорокапятки. На самом гребне вала в сияющую синь черной кляксой врезался ее фигурный щиток.
«Что за черт! Только что ее там не было. Собьют сейчас!»
И тут же над ними зашуршали снаряды немцев, предназначенные пушчонке. Поняв, что они могут угодить в расположение штабов, он обмер. Сзади, где-то в Старом Рогачеке, зачастили разрывы, а следом уже шелестела новая серия. К удивлению, сорокапятку не зацепило. Ее расчет, торопясь, вгонял в казенник новый патрон.
— Заварил-таки кашу! — зло бросил Кочергин Зенкевичу, соскакивая на снег и выдергивая пистолет.
Старший сержант прыгнул следом. Они наперегонки рванули вверх по крутому склону, к бровке вала, где, опять заряжая пушку, суетился расчет. Кочергин бежал не чувствуя ног. Он кричал, стрелял в воздух, но ничего не слышал за треском разгоравшейся перестрелки. Достигнув пушки, оба дружно ухватились за сошники раздвижного лафета и рванули ее вниз.
— Кто приказал? — рявкнул лейтенант командиру орудия, усатому сержанту в каске, надетой поверх шапки-ушанки с завязками под подбородком, который таращился на его пистолет.
— Так мы самы, — бормотал сержант, — з видкрытой позыции…
— А цель видели? Куды палили?
— Як куды? — тянул сержант. — От з танка вдарили, и мы грухнулы. Щось вин мовчить?
Показался штабной «виллис». Не выбирая дороги, он мчался прямехонько к ним и вдруг круто затормозил. Из машины выскочил капитан Мотаев, за ним замполит Ибрагимов.
— Что за партизанщина? — сипло спросил капитан. — Чей танк заварил кашу?..
Замполит смотрел исподлобья.
— Что-нибудь случилось? — спросил Кочергин, чтобы обдумать ответ.
— Отвечайте, лейтенант! — потребовал Ибрагимов. — Доложите, как положено!
— Я виноват, товарищ майор! — вмешался Зенкевич. — Я стрелял…
Разрывы внезапно прекратились. Наступила тишина.
— Ну, на сей раз так просто не отделаешься! — оборвал Мотаев Зенкевича. — Знаешь, что натворил?
— Трое раненых в расположении эрэсов, один тяжело. Да еще оторвало ногу капитану Аякушеву… Застрелился он!
— Начальник особого отдела! — вырвалось у Козелкова, смотревшего поверх окруживших их танкистов. — Как так?
— Вот так! Докладывайте, Кочергин, какие потери здесь? — непривычно раздраженно повысил голос Ибрагимов.
— Никаких, товарищ майор! — поспешил тот ответить, в обращении невольно подражая Зенкевичу. — Даже артиллеристы, по которым немцы били, целы. Не зацепило сорокапятку. Видите?.. Когда Зенкевич стрелял, немцы смолчали!
— Так-так! — взглянул на Ибрагимова Мотаев. — Ну что ж, кому больше всыпать придется, уточним позже, с командиром артдивизиона. Теперь поехали, — кивнул он Кочергину, — командир полка разбор боев начал, вы в штабе нужны. Там обошлось, — поймал он тревожный взгляд Кочергина. — Ты, Козелков, тоже с нами! Поехали? — вопросительно посмотрел он на хмурого замполита.
Они повернулись к «виллису». Капитан досадливо оглянулся на Сашу.
— Ох, Зенкевич, Зенкевич! — подумал он вслух. — Ну дай срок, поумнеешь ужо у меня!
В штабном автобусе было душно, накурено. Командиры тесно сидели и стояли вокруг раскладного стола, накрытого, как скатертью, немецкой картой.
— Итак, — продолжал Бережнов, молча выслушав Ибрагимова и выждав, когда прекратится движение, — подведем итоги. Оборону противника по правому берегу реки Карповки взломать не удалось. Потери полка в людях и матчасти, о которых здесь так пылко говорили, особенно капитан Гаспарян, — крякнул он, — действительно следует признать неоправданно большими. Поскольку, не вдаваясь в детали, основная цель операции не достигнута.
При этих словах Бережнов мельком взглянул на Мотаева, тот не отвел глаз, и подполковник снова обратился к карте, что-то обдумывая. Мотаев хмурился, в углах рта прочно залегла упрямая складка.
— Однако, — снова заговорил комполка, — подтвердилось-таки предположение насчет характера обороны противника за рекой. Да-а, сильна оказалась! Усилия прорвать ее на участке деревень Мариновка — Карповка теперь приложат другие части. Без нас. Со стороны Платоновки им, верно, помогут соединения Донского фронта. Только мы вот не сможем отомстить за наших погибших товарищей! — сокрушенно добавил он.
— Разрешите, товарищ подполковник? — быстро встал Мотаев.
Бережнов выжидающе посмотрел.
— Полк выведен из боя не в связи с потерями?
— Конкретнее, товарищ Мотаев! О чем это вы?
— Так или нет, полк получает возможность восстановить подбитые машины, которые за две ночи почти все эвакуированы…
— А экипажи? — перебил его Гаспарян. — Где ты их возьмешь? Для трети восстановленных машин экипажей покуда не будет!
— Почему же? — усмехнулся Ибрагимов. — О себе Мотаев позаботился. Из командиров штаба, как мне известно, начал свой экипаж комплектовать. Если сведения верны, вы, Гаспарян, тоже готовьтесь занять место в его машине.
Автобус грохнул смехом так, что тридцатьчетверка, полязгивавшая поблизости гусеницами, встала. Из люков разом вынырнули черные головы танкистов. И женщина под коромыслом, и несколько автоматчиков с котелками, полными дымящегося кулеша, все дружно уставились на большую штабную машину, казалось, вибрировавшую от гогота внутри. Часовой у входа, не очень-то понявший, что такое там случилось, тоже покатывался, держась за живот. У заливисто хохотавшего, покрасневшего Гаспаряна показались слезы. Мотаев смеялся со всеми.
— Ну довольно, довольно! — нетерпеливо застучал карандашом Бережнов. — Пора кончать, — взглянул он на часы. — Если командиры подразделений, участвовавших в последнем бою, не хотят меня чем дополнить.
— Едва ли есть нужда! — прервал Ибрагимов попытку Мотаева что-то сказать. — Многие высказались, итоги подведены. В ротах мы поработали. Командирам и политработникам, может, полезнее более обстоятельно познакомиться с общим положением на Сталинградском фронте?..
Все зашевелились. Сидевшие на койках вскочили, протиснулись в круг. Звания и должности на миг были забыты. Кочергин, оттеснив Ибрагимова, отступившего за спину Бережнова, тоже подался вперед, встал вплотную к столу. Подполковник, кивнув замполиту, сморщил лоб, помедлил и вдруг энергичным движением руки начертил на карте жирную дугу, основанием опиравшуюся на русло Волги. Короткими, отрывистыми фразами он скупо пояснил направления и цели ударов трех фронтов, участвовавших в операции по окружению Сталинградской группировки врага, и затем более обстоятельно остановился на роли боевых действий корпуса в этой операции, от дефиле Сарпинских озер и до юго-западного фаса дуги у Старого Рогачека.
— Эка удавка! — вставил кто-то. — Ловко их зажали… А куда, товарищ подполковник, остальные гитлеровцы подевались? На западе?
— Части Юго-Западного фронта где-то за Доном перерезали железную дорогу Сталинград — Лихая, на насыпи которой мы вчера сражались… Стало быть, плацдарм у нас там на правом берегу есть.
За внутренним кольцом не иначе вскорости и внешнее будет! — многозначительно пояснил подполковник. — Кстати, от немецкого плацдарма у моста через Дон до окруженных, как раз там, где наш корпус, пока близехонько! Так что мы вроде бы промеж молота и наковальни, — выразительно стукнул он кулаком о кулак. — Прошу принять это к сведению и держать свои подразделения в полнейшей боевой готовности, товарищи командиры! Может, есть вопросы? — закончил Бережнов, обводя всех светлыми, с янтаринкой, чуть навыкате глазами.
— Разрешите, товарищ подполковник? — неожиданно для себя подал голос Кочергин. — Вы сказали о внешнем кольце и плацдарме противника, имея в виду угрозу извне тылам армий, блокирующих «котел»?
Бережнов кивнул.
— Армий нашего фронта?
— Да, только Сталинградского.
— Значит, у нашего фронта их побольше?
— В чем суть вопроса, Кочергин?
— Кто же, случись что, защитит фронт с тылу?
— Школа Ванченко? — оживился Бережнов. — Найдется кому! — добавил он жестко, когда немного стих общий смех.
Угомонились не сразу. Бережнов сидел в коротком, серого сукна румынском реглане на овчине. Подполковник часто мерз и поэтому даже в натопленном автобусе был в ушанке. Полузакрытые веки под кустистыми бровями слегка покраснели. Мясистое, немного длинноносое лицо с энергичными складками на шее и у подбородка насторожено. Большая рука с карандашом, зажатым в толстых, узловатых пальцах, тяжело лежала на карте.
Покашливание, перешептывание, легкое движение стали общими.
— Итак, я вижу, вопросов больше нет? — прервал паузу комполка. — Тогда по местам!
Шумно толпясь у узкой двери, все быстро начали выскакивать из автобуса. Кочергин выжидающе взглянул на Гаспаряна.
— Вы, лейтенант, — перехватил его взгляд Бережнов, — погодите! Вам особое указание: опишите боевой путь, пройденный полком, и нанесите его на карту. Для истории… В дальнейшем аккуратно ведите журнал боевых действий и карту. У вас есть к тому способности, — хитровато улыбнулся он. — И вот что! — посерьезнел комполка. — Отчетность по всем формам — тоже ваша забота. Так что не заскучаете, лейтенант!
Отвечая «есть!», Кочергин чуть скривился: поспеешь ли всюду?
Бережнов и Ибрагимов тут же отбыли в Советский, в штаб корпуса, а Мотаев с Гаспаряном зарылись в картах.
…Накануне, после боя у Карповки, все еще не чувствуя одеревеневшего тела, но начиная, кажется, согреваться в мокрой, липкой одежде, как под компрессом, Кочергин, сидя в «виллисе» рядом с Мотаевым, задремал. Когда он открыл глаза, сизо светились оконца незнакомой комнаты с дощатым некрашеным столом внизу, за которым сидела, как ему показалось, деревенская девчушка, простоволосая, в ситцевой цветной блузке и тянула что-то из жестяной кружки, подбирая с ладони крошки ржаного хлеба, половина краюхи которого лежала подле нее. Ничего не понимая, он некоторое время смотрел вниз с лежанки, пытаясь связать события прошлой ночи с настоящим, потом мгновенно сел, скинув с себя овчинный тулупчик. Оказавшись совершенно голым, он тут же снова поспешил его натянуть. Услышав возню на лежанке, девушка подняла голову, поставила кружку и, прыснув, выскочила вон. В сознание сразу ворвалось все случившееся после того, как он выбрался из реки на берег. Там его окликнул с броневичка Козелков и вскоре вернулся на «виллисе». В нем уже сидел капитан. Потом эта жарко натопленная комната, в которой какая-то бабка, стянув с него все, начиная с сапог, укрыла тулупом и напоила горячим отваром…
Скрипнула дверь, и вошла та самая бабка. Поспешно схватив еще нераспечатанную акварель «Пеликан», найденную внучкой, по-видимому, в каком-нибудь брошенном немецком чемодане, Кочергин, поначалу намеревавшийся было немного задержаться, теперь заторопился в автобус. Там оставался только Мотаев.
«Плохо мне сталось, кабы не он!» — украдкой метнул в его сторону благодарный взгляд лейтенант, разогнув спину после двухчасового заполнения и переписывания отчетности по более чем десяти формам, которые он и видел-то впервые. Правая рука с непривычки онемела, химический карандаш от излишнего старания то и дело ломался, и от спешки при затачивании — тоже. Однако самым тяжким делом оказалось вписывание фамилий, инициалов и воинских званий в похоронные, хотя поначалу он счел его самым простым и отложил напоследок. Заполняя очередную сероватую бумажку со стандартной формулой извещения о трагической гибели молодого, полного сил человека, он невольно думал о такой же вот возможной своей судьбе, исчезающей в непомерно разбухшем ворохе канцелярских извещений. Хотелось добавить два-три неизбитых теплых слова, но вписать их было некуда… Да на очереди еще была карта. И вот с помощью «Пеликана» он принялся ее раскрашивать. Но тяжелое чувство не проходило, и работа не ладилась.
— Не серчай, Юра, — разряжая молчание, мягко положил Мотаев руку на его плечо. — Ну рассекретил твою гражданскую профессию Ибрагимову, тот Бережнову…
— Везет мне ра-аскрашивать. Только и делаю, что раскрашиваю…
— Давай-давай! Чеши, пока время есть. А я посмотрю на твое искусство, — взял он сигарету. — Другой раз, может, не приведется. — Уселся поудобнее, закинул ногу на ногу, закурил.
— Как ты все-таки из Карповки выбрался и в «виллисе» оказался? — поинтересовался Кочергин.
— Как! Кабы Зенкевич не объявился, быть и мне, где теперь Князев… Обложили нас автоматчики! Что ему досталось — мое было! Может, меня прикрывал? Гложет эта мысль!
Кочергин все более увлекался работой. Веселел.
— Как ты карту ни расписывай, то, что было, — цветочки, — заметил капитан. — Комполка с замполитом из штаба корпуса не иначе приказ привезут. Увидишь, на Дон нас бросят! На внешнее кольцо. Там ягодки и будут! Посмотришь, как все раскрутится…
— На Дон? — бездумно переспросил Кочергин. — Узрим героинь Шолохова, коли так. Не попытали б, кабы не война!
— Зубоскалишь? — покривился Мотаев.
— А если серьезно, то я кое-что в толк не возьму! — поймав подспудную мысль, бросил кисть Кочергин. — Окруженных, Бережнов говорил, сейчас два фронта блокируют; наш Сталинградский и Донской. Так?..
Капитан смотрел выжидающе.
— Вот соглашаешься, а давеча смеялись надо мной, и совсем глупо!.. Донскому фронту, как получается, на внешнем кольце делать нечего, у него справа Юго-Западный фронт — так? А Юго-Западный слева Донской прикрывает. Только нашему Сталинградскому приходится вертеться, как царю Додону: и справа и слева гитлеровцы.
Мотаев, щурясь, с возрастающим интересом слушал.
— Ты на карту смотри, на карту! Яснее ясного тут! Те два фронта по железным дорогам снабжаются, их тылам никто не угрожает. А наш через Волгу, прямо по обрывистому правому берегу которой, верно, и проходит линия фронта. С другой, нашей стороны «котла» армии обращены тылами к врагу… Коммуникации, госпитали, склады, штабы. Даже штаб фронта где-то тут! Если опасность деблокирования окруженных реальна, то почему мой вопрос о безопасности тылов так всех рассмешил?
— Э-э! Не наша с тобой, Юра, забота — стратегия! Получил карту, и тут же в стратегию! Вот уж горе от ума! — качнул головой Мотаев. — Безопасность тылов! Ха! Зачитывался небось книжками о конниках Буденного? О подвигах Дундича в гражданскую знаешь? Так вот, пора конницы минует! Теперь мы, танкисты, заместо нее! На обычном переднем крае попроще — враг впереди, свои — вот они, рядышком. Фланги локти трут. А тут в окопе не отсидишься! Тут ты весь на виду, только успевай поворачиваться. Э-эх, — снова хохотнул он, мотнув головой, — в училищах «котлы» делать покуда не учат. В академиях разве… Учили тебя?.. Нет. «Академиев не проходил». То-то. Я, признаться, тоже. Окружая, ты сам в окружении, везде у тебя фронт, везде тыл! И никаких тебе флангов. А без надежных флангов вчера ведь и наступать не помышляли. Во как все обновилось!..
С этими словами он зашторил окна и включил свет. Кочергин отметил, что разбитое стекло заменили.
— Пропустим-ка трофейного коньячку, вот лучше что! — раскрыл Мотаев чемодан. — Вишь, «На-по-ле-он!»
Неожиданно громко запищал зуммер полевого телефона.
— Гаспарян, верно! — вскочил Мотаев.
Он не ошибся. Начштаба интересовался, не вернулись ли подполковник и батальонный комиссар. Потом приказал Кочергину сменить его на переднем крае.
— Пойдем! — кивнул капитан. — Проветримся. А на проводе, покуда Гаспарян подъедет, Миша побудет. Водитель.
Они вышли. Миша, приплясывавший у входа, поспешно вернул Кочергину поясной ремень с пистолетом и юркнул в автобус.
Ставшего привычным завывания транспортных самолетов над головой что-то не слышалось. Вдвоем подъехали на «виллисе» к обрыву. Гаспарян тут же повел машину обратно. Танкисты, собравшись группами, тихонько переговаривались о чем-то своем, личном. Над провалом за обрывом изредка взлетали ракеты. Пятна белого пространства там, внизу, вырванные на мгновение из мрака, казались безжизненными. Обе стороны молчали. Мерцающий свет ракет оставлял после себя непроницаемо черную стену. Но вскоре сквозь нее начали брезжить багровые сполохи. Их слабо отражали тучи. Раскаты из Сталинграда казались чуть громче, чем утром. Лейтенант вспомнил, как ехал по левому берегу Волги дорогой, спускавшейся к переправам у Светлого яра. Дело было еще до снега. По ту сторону, удвоенные широченным провалом черного зеркала воды, дыбились пожарища фронтового города, пронизанные фейерверком разноцветных трасс. Зрелище врубилось в память.
Он вздрогнул. Гаркнув обращение, к ним подскочил танкист.
— Ты, Саша? — спросил Мотаев.
— Так точно, товарищ капитан! — тяжело дыша ответил Зенкевич. — К подполковнику вас и товарища лейтенанта.
Они вернулись в штаб.
— Слушайте приказ комкора, товарищи командиры! — неожиданно сразу начал Бережнов, провожая нетерпеливым взглядом задержавшегося в дверях Мишу. Кроме Мотаева и Кочергина, в автобусе были Ибрагимов, Гаспарян, Козелков, Вулых. Они поднялись.
— Для разведки боем и, если удастся, внезапного захвата плацдарма противника на Дону — в районе Немки — Ляпичев — Логовский — командованием корпуса создана оперативная ударная группировка в составе 158-го отдельного танкового полка полковника Черного и приданных ему подразделений из бригад корпуса. Наша бригада, как и другие, выделяет взвод тридцатьчетверок. Пойдет взвод лейтенанта Вулыха. Кроме того, отдельная рота противотанковых ружей тоже выделяет взвод, артдивизион сорокапяток — батарею… Да, такая деталь! Вы, Кочергин и Козелков, — на бронемашинах. До подхода нашего полка подчиняетесь непосредственно полковнику Черному. Но запомните, у каждого из вас своя задача: ваша, Козелков, — разведка, ваша, Кочергин, — оперативная связь. Десантирование на танки в пять ноль-ноль. Все ясно? Так… Сверим часы. Сейчас двадцать двадцать пять. Капитану Мотаеву все проверить и совместно с батальонным комиссаром Ибрагимовым готовить полк к маршу.
Бережнов на минуту замолчал, как бы вспоминая, не забыл ли что, потом быстро закончил:
— По выполнении ударной группировкой задания командования в бой незамедлительно вступят основные силы корпуса с целью развития успеха во взаимодействии с силами Юго-Западного фронта, отсечения Рычковского выступа и предотвращения возможного деблокирующего удара оттуда. У кого есть вопросы?
— Разрешите? — встал Вулых. — Кто командует сводной ротой тридцатьчетверок?
— Капитан Рязанцев. Он опытный фронтовик, участник боев на Халхин-Голе и финской войны, по которой я знаю его лично.
— Командир 1-й роты 25-го танкового полка 36-й бригады, — уточнил Кочергин, щегольнув компетенцией.
— Да.
— Еще вопросы? Больше нет? Тогда, выполняйте, товарищи, приказ!.. Вам, молодые люди, «добро» на дорогу, до скорой встречи! — крепко пожал он каждому руку. — Направляйтесь в штаб 158-го, там уточните детали.
Ибрагимов, Мотаев и Гаспарян молча пожали руки уходившим. Лейтенанты, откозыряв, нырнули в темноту.
— Итак-таки Дон! — бросил Кочергин своим быстро шагавшим где-то рядом спутникам.
— Перекурить бы чуток! — вместо ответа протяжно пробасил Козелков. — Ан все недосуг. Суета!