В последние дни генерал армии А. М. Василевский едва мог отрывать от работы три-четыре часа в сутки, чтобы хоть немного передохнуть. Или в штабе Донского фронта в Заварыгине, или — в Верхне-Царицынском, на командном пункте 57-й армии, где был оборудован надежный узел связи, или укрывшись полушубком, который для этого постоянно возил с собой, — прямо в прыгающем по фронтовым дорогам «виллисе». В Заварыгине командующий Донским фронтом генерал-полковник К. К. Рокоссовский и командующий Сталинградским — генерал-полковник А. И. Еременко по заданию Ставки спешно, во вновь установленный Верховным Главнокомандующим недельный (!) срок, готовили новый план ликвидации «котла» путем его расчленения на две части . Для этого основной стратегический резерв Ставки — 2-я гвардейская армия — уже перебазировалась на потребовавшихся для ее перевозки ста шестидесяти пяти эшелонах из района формирования — Тамбова — Мичуринска в район Иловлинская — Арчеда, в состав Донского фронта. В связи с этим Верховным Главнокомандующим был отодвинут срок начала операции по плану «Сатурн», которым он еще раз настойчиво просил Василевского не отвлекаться, целиком посвятив себя несравненно более важной, по его мнению, операции «Кольцо». Генерал-полковникам Н. Н. Воронову и Н. Ф. Ватутину было предложено пересмотреть «Сатурн» с учетом происшедших изменений в соотношении сил и вновь представить в Ставку на утверждение под кодовым названием «Малый Сатурн».

Из Верхне-Царицынского, где находился один из основных пунктов полевого управления войсками Сталинградского фронта, Василевский контролировал ход боевых действий не только во всем внутреннем кольце, в котором они развивались крайне медленно, несмотря на усиление и улучшение организации воздушной блокады окруженных. Оттуда он связывался и с Серафимовичем — штабом Юго-Западного фронта, и с его 5-й танковой армией, вот уже вторую неделю безуспешно штурмовавшей Рычковский выступ линии фронта на Дону.

И тут оказалось, что командование вермахта развернуло за Доном к югу от станицы Вешенской до реки Маныч тридцать отборных дивизий, в том числе шесть танковых, объединенных фельдмаршалом Манштейном в группу армий «Дон». При этом 5-й танковой армии противостояла мощная Тормосинская группировка, ядром которой был 48-й танковый корпус генерала Гейма, явно предназначавшийся гитлеровским командованием для деблокирования окруженной армии Паулюса. На Котельниковское направление, туда, где во внешнем кольце несколько дней назад еще зияла брешь, не использованная гитлеровскими войсками, немедленно были выдвинуты из внутреннего кольца ослабленные в многодневных боях сначала две, потом еще одна дивизия 51-й армии Сталинградского фронта.

Попытка 30-й и 126-й стрелковых дивизий, поддержанных танковой бригадой, захватить город и станцию Котельниково были отбиты немцами. Дивизии понесли тяжелые потери, однако было точно установлено, что здесь из состава группы армий «Дон» сосредоточивается вторая группировка деблокирования. Это подтверждали и показания пленных, в особенности майора Крафта — командира разведывательного батальона 6-й танковой дивизии, входившей в являвшийся ядром группировки 57-й танковый корпус генерала танковых войск Кирхнера.

В группе армий «Дон» около полумиллиона солдат, более тысячи танков, пятьсот, если не больше, штурмовых орудий. Ее командование располагает тысячью самолетов 4-го воздушного флота, укомплектованного отборными летчиками. Силы группы армий «Дон» несравненно мощнее, чем 6-й армии, окруженной в Сталинграде, а вместе они представляют новую грозную силу, в корне меняющую стратегическую диспозицию Сталинградской битвы. Необходима безотлагательная переоценка перспективных решений Ставки. Здесь вот-вот развернутся новые сражения невиданных масштабов, сражения, последствия которых — стратегические, политические и исторические, трудно даже предугадать.

И Василевский был озабочен сложившейся обстановкой.

План «Малый Сатурн»? Операция по этому плану, в общих чертах соответствовавшая ближайшим целям «Сатурна», теперь локализована районом Сталинградской битвы. Начать ее сейчас было бы более чем своевременно, но начало операции опасно отодвинуто Ставкой. Если так, совершенно необходимо ускорить начало наступления Западного и Калининского фронтов генерал-полковника Конева и Пуркаева на Московском направлении. Может быть, немецкое командование, опасаясь окружения 37-й и 9-й своих армий, находящихся на Ржевском выступе, в тылу которых, кстати, действуют крупные партизанские соединения, перебросит из группы армий «Дон» хотя бы несколько дивизий на Московское направление? Георгий Константинович Жуков, вызванный из-под Сталинграда в Ставку для подготовки этой операции еще 17 ноября, должен был закончить ее до 8 декабря. Однако начало наступления и там отложено на 1 января… Верховный вряд ли согласится поставить начало наступления Западного и Калининского фронтов и, стало быть, успех операции по ликвидации Ржевского выступа в зависимость от положения дел на внешнем кольце Сталинградской битвы. В памяти было свежо промедление с ликвидацией Демьянской группировки противника, позволившее ему, подтянув резервы, пробить к ней коридор и закрепить рубежи. Плацдарм южнее Ильмень-озера как заноза сидел в теле Северо-Западного фронта и угрожал окружением армиям Калининского в случае встречного наступления с Ржевского плацдарма гитлеровцев.

Василевскому все более отчетливо становилось ясно, что для одновременной ликвидации «котла» и пресечения попыток противника предпринять деблокирующее наступление на Сталинград, теперь уже с двух направлений, сил, находящихся у него в подчинении, было недостаточно, да и времени не оставалось. Он не пропускал ни одного из двух ежедневных докладов Верховному, стремясь постепенно сообщать ему эту свою точку зрения, часто связывался с ним в неурочное время, звонил в Москву ответственным работникам Наркомата и Государственного Комитета Обороны, энергично ища средства для создания возможностей предотвратить неблагоприятный поворот в развитии сталинградских событий.

Генерал Еременко, обеспокоенный прямой угрозой тылам армий Сталинградского фронта, несколько раз связывался из Заварыгина с Верховным Главнокомандующим, но Верховный в жесткой форме неизменно предлагал ему не отвлекаться от выполнения срочного задания Ставки по подготовке уничтожения «котла», а в остальных делах положиться на представителя Ставки — генерала армии Василевского.

Для немедленной ликвидации левобережного плацдарма Рычковского выступа спешно формировалась из резервов Сталинградского фронта и выдвигалась на стык флангов 5-й танковой армии и 51-й новая, 5-я ударная армия, командование которой было возложено на заместителя командующего Сталинградским фронтом генерал-лейтенанта М. М. Попова. Она должна была перекрыть одно из двух направлений предполагаемого деблокирующего наступления противника, наиболее опасное. А для нанесения контрудара армии был придан из резерва Ставки 7-й танковый корпус генерал-лейтенанта П. А. Ротмистрова.

Дважды побывав в Ляпичеве, в районе сосредоточения армии, чтобы уточнить обстановку на месте и лично все проверить, Василевский предварительно обсудил с генералом Поповым план ликвидации плацдарма, форсирования Дона и взятия Нижне-Чирской. При этом был установлен день наступления 5-й ударной армии. Но накануне этого дня Попов сообщил Василевскому возражения Ротмистрова, которые считал заслуживающими внимания.

С утра 11 декабря Василевский собрал генералов 5-й ударной армии в Малой Лучке на КП Ротмистрова. Из тесного КП перешли в домик, занимаемый связистами, где Василевскому было удобнее. На совещании присутствовал представитель командования Сталинградского фронта — член Военного Совета — генерал-лейтенант Н. С. Хрущев, в последние дни часто сопровождавший Василевского.

Мягко, в свойственной ему неторопливой манере, делая паузы и приглаживая свои темные, густые волосы, Василевский разъяснил значение операции, выходившей за рамки ее непосредственных целей, для изменения общей стратегической обстановки в районе Сталинградской битвы.

5-я ударная армия в своей полосе фронта имеет исключительную плотность огневых средств, к примеру, во много раз превосходящую плотность соседней 51-й армии. Особенно велико ее преимущество в танках. Успешная операция армии могла бы иметь исключительное стратегическое значение не только потому, что начало «Малого Сатурна» переносится Ставкой, о чем Василевский сказать не мог, но и потому, что в результате ликвидации Рычковского выступа и развития успеха в глубину под непосредственный удар попадала бы оперативная группировка генерала Холидта на реке Чир. Она отсекалась от обеих группировок деблокирования, что он особенно подчеркнул, и создавалась возможность нарушения управления войсками группы армий «Дон». Он, Василевский, при этом думал о том, что было бы хорошо, сразу же за Поповым и Романенко, воспользовавшись успехом здесь, и Ватутину начать свои действия по операции «Малый Сатурн». Если хорошо скоординировать с Вороновым обе операции, можно свести к минимуму отрицательные для военных действий на внешнем кольце последствия передачи Верховным 2-й гвардейской армии в подчинение Рокоссовскому, во внутренний фронт, с чем Василевский никак не мог примириться. Ослабление сил, нависающих над северным флангом группы армий «Дон», благоприятствовало противнику в отношении нанесения деблокирующего удара. А без него Паулюс не решится на прорыв из «котла», о чем Георгий Константинович Жуков телеграфировал в Ставку сразу же по завершении сталинградской операции «Уран», еще 24 ноября. Стало быть усиление такой ценой именно Донского фронта, непричастного к отражению вероятного деблокирующего удара, не только нецелесообразно, но даже опасно… Теперь оставалось одно: любыми средствами опередить Манштейна, не дать ему времени ввести в дело ни ту, ни другую деблокирующие группировки… Всего этого Василевский сказать генералам не мог, но на словах он подчеркнул значение безотлагательного развертывания операции 5-й ударной армии и для развития успешных действий на внешнем кольце, и для ускорения ликвидации «котла».

Начальник Генштаба предложил участникам совещания высказать свое мнение на этот счет. Первым пружинисто встал, огладил усы и одернул китель, плотно обтянувший его полнеющую фигуру, генерал-лейтенант Ротмистров. Он четко доложил, что не имел времени закончить даже личную рекогносцировку обороны противника, но в результате сведений, полученных от командира 4-го мехкорпуса генерал-майора Вольского, пришел к выводу о необходимости передвинуть на два дня начало предлагаемой Василевским операции. Сделав паузу, как бы ожидая его вмешательства, Ротмистров добавил, что 5-я танковая армия и другие соединения (он чуть скосил глаза на Вольского) осложнили свою задачу повторением одних и тех же заученных и хорошо известных немцам приемов и способов ведения боя. Поэтому, предположительно, он считал целесообразным отрезать плацдарм, форсировав Дон неожиданной танковой атакой правобережных укреплений без артиллерийской подготовки.

Попов, погладив тяжелый подбородок с ямочкой и наморщив широкий лоб под стрижкой под «ежик», не вставая, лаконично поддержал Ротмистрова. Потом он добавил, что пункт управления армией в Пятиизбинском еще не полностью оборудован и дивизии, едва прибывшие из Заволжья на исходные рубежи, их как следует еще не почувствовали, частных задач не отработали… Готова только переданная ему левофланговая дивизия 5-й танковой армии. Поскольку неудача наступления исключается, его тем более следует тщательно подготовить. После минутного молчания Попов кратко изложил задачу Плиева. Она сводилась к окончательному закреплению позиций армии на левом берегу Дона после форсирования реки танками Ротмистрова, поскольку кавалерийский корпус укомплектован наполовину.

Василевский выжидательно посмотрел на Плиева, и тот, встав, попросил разрешения уточнить детали. Расставив чуть кривые ноги и прищурив маленькие глазки на треугольном костистом и носатом лице, он низким басом, с едва заметным акцентом, кратко изложил свою задачу, подчеркнув, что, хотя кавалерийский корпус и не пополнялся с начала боев по окружению сталинградской группировки противника, он готов выступить немедленно.

В душной маленькой комнатке узла связи неуловимо чувствовалось напряжение, требовавшее разрядки. Вольский молчал, и, посмотрев на него, Попов, снова опередив Василевского, сказал о своем намерении перевести 4-й мехкорпус Вольского с фронта на левый фланг армии с тем, чтобы усилить его со стороны соседа — 51-й армии. Позиции корпуса в лесу в ночь перед началом наступления займут спешившиеся кавалеристы Плиева.

Реплика Попова повисла в воздухе. Василевский, как будто бы внимательно его слушавший, думал об основательности доводов Ротмистрова и закономерности поддержки, оказанной ему Поповым. Во скольких не менее сложных и ответственных случаях не подготовленные достаточно, поспешные боевые действия оборачивались серьезнейшими неудачами, невосполнимыми потерями, необратимыми стратегическими просчетами! И все-таки именно стратегическая необходимость не позволяла ему уступить, согласиться с доводами Попова и Ротмистрова. Василевский обычно избегал непосредственного и резкого сопротивления контрмнению, зная, что каждому человеку надо дать возможность самому постичь слабость своей аргументации. Тогда ему легче бывает уступить в споре. Но обстоятельства этого не допускали. Промедление здесь, с точки зрения общей стратегии Сталинградской битвы, было сейчас невозможно. Он встал. Без дополнительного обоснования, сославшись на категорическое требование Верховного Главнокомандующего о начале операции не позже 12 декабря, на рассвете, полученное им только что в Верхне-Царицынском по высокочастотной связи, Василевский предложил использовать сырую, туманную погоду и предстоящей ночью перебросить 7-й танковый корпус на правый берег Дона, чтобы утром внезапно взять плацдарм, как предложил Ротмистров, без артиллерийской подготовки.

Василевский еще не сел на свое место, как Ротмистров опять попросил слова. Он привел многочисленные примеры неудач своих предшественников, в том числе при попытках незаметно переправить танки на правый берег, назвал цифры потерь как в соединениях 5-й танковой армии генерала Романенко, так и в корпусе Вольского. Ведь армия в начале декабря овладела Рычковским, но была отброшена на исходные рубежи, что уже тогда позволяло судить о мощности Тормосинской группировки противника. Теперь она несравненно сильней и наращивает силы. Он горячо настаивал на необходимости просить Верховного об отсрочке начала операции.

Но Василевский подумал, что повод связаться с Верховным Главнокомандующим в неурочное время был безусловно основательным. Но реакции Верховного на просьбы о каких бы то ни было отсрочках уж очень хорошо были ему, Василевскому, известны. Он опасался, что в данном случае непринятие самостоятельного решения на месте может быть расценено Верховным как стремление снять с себя ответственность. «Да для того я здесь и представляю Ставку, чтобы решать! К тому же поговорить с Москвой отсюда, — посмотрел Василевский на связистов, — будет сложнее, чем из Верхне-Царицынского. Разве что через Заварыгин?»

Доводы Ротмистрова и Попова были вески, суждения их здравы. Оба давно известны Василевскому. Проверенные, опытные и решительные командиры! Оба лучше изучили обстановку на месте, сильные и слабые стороны противника, и то считают, что недостаточно о нем осведомлены.

«Но и промедление сейчас как никогда опасно, — думал Василевский. На что же решиться?..»

И он решился…

— Ставка дает вам двое суток на окончание рекогносцировочных работ и на подготовку операции. На рассвете четырнадцатого Нижне-Чирская должна быть взята, — разделяя слова, жестко сказал он Попову и Ротмистрову.

* * *

…Вернувшись в Верхне-Царицынский из 5-й ударной армии, Василевский в установленное время — 21.30 — доложил Верховному о решении начать наступление на Рычковский плацдарм четырнадцатого, на рассвете. Сообщил основные данные о подготовке операции и плане ее проведения. Отсрочку обосновал целесообразностью приблизить начала обеих крупных операций Юго-Западного и Сталинградского фронтов на внешнем кольце, чтобы тесно скоординировать их наступательные действия. Верховный, молча выслушав Василевского до конца, после паузы коротко посоветовал ему вместе с Вороновым подумать об изменении направления главного удара по плану «Сатурн», имея в виду отсечь силами армий Харитонова и Попова основные силы группы армий «Дон», чтобы часть их окружить и уничтожить. Затем он перешел к вопросам, связанным с операцией «Кольцо».

Закончив разговор в тот вечер, Василевский решил наконец отдохнуть немного получше, почему-то вспомнив о московском наказе Верховного отдыхать регулярно с четырех до девяти часов, о том, как тот лично проверял выполнение Василевским этого наказа и как он его нарушал с помощью дежурного офицера Генерального штаба.

Утром, когда Василевский, встав ровно в девять часов, завтракал, в Верхне-Царицынский сразу с нескольких командных пунктов частей 51-й армии, действовавших на Котельниковском направлении, поступили тревожные сообщения о коротком, но массированном артиллерийском обстреле, за которым последовало появление множества штурмовых орудий и танков, сопровождаемых бронетранспортерами. Двигаясь на северо-восток по обеим сторонам железной дороги, гитлеровцы подавляли или обходили очаги сопротивления частей стрелковых дивизий, одна из которых седлала железную дорогу, а две другие действовали западнее и восточнее от нее. При этом наша танковая бригада, потерявшая в начале декабря в бесплодных атаках на Котельниково половину машин, была почти полностью уничтожена. Две оставшиеся ослабленные дивизии 4-го кавалерийского корпуса генерала Шапкина подверглись ожесточенным атакам румынских кавалерийских частей, действовавших на флангах наступления противника, при активной поддержке немецкой штурмовой артиллерии, и были рассеяны.

Василевский, сопровождаемый автомашинами с охраной, с группой штабных офицеров, немедленно выехал к железнодорожному и шоссейному мосту через Аксей-Есауловский у Кругликова. Теперь поверх белевших справа снизу скатов крыш немногочисленных домиков на этом берегу он рассматривал в бинокль мост, привычно отмечая слабые и сильные стороны системы огневых точек предмостных укреплений на круто уходящем вверх, к горизонту, противоположном левом берегу реки. Там, по бровке склона, мелькали силуэты грузовых машин.

«Идут не на мост, а сворачивают направо, на становящуюся рокадной дорогу от Жутова на Плодовитое, — провожал их взглядом Василевский, — стало быть, боятся налететь на заградительный отряд на мосту… Немецкие танки, по-видимому, близко!»

Возвратившись в Верхне-Царицынский по кратчайшему пути, через мост на Мышкове у Васильевки и Капкинского, Василевский немедленно связался со штабом Сталинградского фронта в Райгороде. От командующего фронтом генерал-полковника Еременко, находившегося уже там, он потребовал немедленного усиления оборонявшихся соединений 51-й армии и организации обороны по Мышкове. Еременко ответил, что меры им уже приняты: полковнику Танасчишину, командиру 13-го танкового корпуса, приказано от Гнилоаксайской ударить во фланг 23-й танковой дивизии гитлеровцев, наступающей на Сталинград к югу от железной дороги, а командиру 4-го механизированного корпуса генерал-майору Вольскому — во фланг 6-й танковой дивизии, наступающей по другую сторону дороги в направлении на Верхне-Кумский. Попов (которому приказано немедленно штурмовать Рычковский плацдарм) вместе с корпусом Вольского передает Труфанову поступающие части 87-й стрелковой дивизии, а взамен получит 300-ю дивизию из-за Волги. Вольский займет активную оборону по обеим берегам Аксая. Его задача — помешать переправе головных сил наступающей группировки гитлеровцев. Свой штаб и КП он разместит в Громославке на Мышкове, куда уже отбыл генерал-лейтенант Захаров… Василевский прервал доклад Еременко, приказав оставить Захарова на КП Вольского до полной ликвидации деблокирующего наступления на Сталинград. Затем Еременко перечислил отдельные части, оказавшиеся на пополнении, которые он выдвинул из внутреннего кольца для организации второй линии обороны по Мышкове. Сейчас, когда вся 51-я армия Труфанова выведена из внутреннего кольца, ослаблять его больше невозможно. Он считает необходимым приостановить операцию «Кольцо»! Он просит Ставку в лице Василевского…

Василевский дал отбой.

«Сколько времени продержатся силы, выдвинутые Еременко, чтобы перехватить противника, наступающего на Сталинград? — думал Василевский, как обычно в критические минуты притормаживая мышление. — По имеющимся данным Манштейн бросил в наступление основные силы Кирхнера — две танковые дивизии, это триста двадцать машин! У него в Тормосине еще минимум одна дивизия, значит, всего около пятисот танков, плюс штурмовых орудий около трехсот… Кроме того, наступают две моторизованные дивизии и другие части. Наращивать силы будут быстро… Стало быть, на земле у противника превосходство в танках в пять-шесть раз и абсолютное в воздухе! Явно недостаточные на внешнем кольце силы Сталинградского фронта, даже усиленные всем, что сейчас окажется под рукой, продержутся двое, трое… может быть, четверо суток, если не распогодится!..»

Москва? Он отчетливо, до мельчайших черточек представил знакомый облик и явственно услышал негромкие, неторопливые слова: «Остановить любой ценой и ни шагу назад!» Все хорошо знали, что означает «любой ценой»… Поборов желание немедленно связаться с Москвой, он потянулся за папиросами, взял одну, щелкнул зажигалкой. В Москве быстро привык к трубке, а здесь как-то незаметно перешел на папиросы. Их курили все работавшие с ним офицеры. Он тоже стал. Вдруг передумав, Василевский взял еще две, размял табак и стал набивать трубку, о которой вспоминал в последнее время все реже.

«Больше трети расстояния до внутреннего кольца они уже преодолели. Застрянут на Аксае, но ненадолго. Дальше — Мышкова, а дальше… дальше их пускать нельзя. Иначе… иначе попытка встречного прорыва из «котла», где «варится» не восемьдесят тысяч гитлеровцев, как предполагал Генеральный штаб всего две недели назад, а в четыре раза больше! — разминал табак в трубке Василевский. — Значит, необходимо развернуть по Мышкове достаточно мощные силы, а их у Ставки здесь нет… кроме Второй гвардейской армии! Но тогда операцию «Кольцо» действительно необходимо перенести!.. Как в этом убедить Верховного?..» Окончательно решив отложить разговор с ним до прибытия в Заварыгин, он быстро собрался и выехал туда с генералом Ручкиным и двумя офицерами Генерального штаба, намереваясь по дороге все обстоятельно продумать.

«Сколько воинских эшелонов уже прибыло в район сосредоточения Второй гвардейской армии? — задал себе вопрос Василевский, когда «виллис» тронулся. — Погрузка и отправка идет четвертые сутки. Значит, прибыло эшелонов шестьдесят-семьдесят, не больше. Один корпус, скорее всего механизированный, выгрузился и направляется на внутреннее кольцо — в Вертячий, Песковатку. Сто эшелонов еще не прибыло. Это стрелковые корпуса, артиллерия. Их можно направлять до ближайшей к Мышкове станции. Это от нее в ста семидесяти — двухстах километрах… Механизированный корпус прибудет следом… Но как полажу с Родионом Яковлевичем Малиновским, который уже непременно в штабе Донского фронта, и, в особенности, с Константином Константиновичем? — подставил он разгоряченное лицо бившему навстречу колючему ветру. — Будут возражать, категорически, — сверлила мысль. — В особенности Рокоссовский! Никогда, верно, не простит мне Вторую гвардейскую! Немедленно свяжется с Верховным… Но не раньше меня! — твердо решил Василевский. — Придется еще усилить армию Малиновского корпусом Ротмистрова, когда Попов выполнит свою задачу… И, пожалуй, еще одним из резервных механизированных корпусов Ставки. Против армии Гота одним механизированным корпусом Малиновский много не навоюет…» — сделал вывод Василевский и тут же поймал себя на мысли, что корпуса Вольского и Танасчишина, уже потерявшие в предшествовавших боях до шестидесяти процентов людей и матчасти, исключил из расчета сил контрдеблокирования, как не существующие.

* * *

— А пробирает, черт… Зима вроде нашей, московской. Ишь намело! — спрыгнул Кочергин с броневичка и щелкнул железным футляром с черными готическими буквами на крышке — «Динст Брилле», убирая очки.

Иван Козелков, которого Кочергин подвез к высотке на крыле машины, согнувшись, бережно прикрывал огонек спички ладонями. Кочергин сунул руки за пазуху: сигареты он носил в нагрудном кармане гимнастерки, под ватником. Спички хватило бы и Шелунцову, в спешке хлопнувшему дверцей сильнее, чем следовало, но Козелков чиркнул снова: он чтил военные традиции — третьему не прикуривать!

Помолчали.

— Засеверка! И ветер, вишь какой зарывистый, — негромко сказал Козелков, пятясь за броневичок. — Но наш интский — похлеще! В селах во как за ночь заносит, по самый конек.

— И стужа у вас, в Коми, позлее нашей, архангельской, товарищ лейтенант, хоть на гражданке рядышком, почитай, жительствовали, — поддакнул щуплый Шелунцов, прижимаясь к его квадратной спине.

— Светский разговор, пренебрежем! — решительно загасил о голенище сигарету Кочергин. — Пошли, Иван. Ты, Гаврилыч, у машины!

Показалось, долго гребли ногами снег, преодолевая заросший бурьяном склон. Внезапно хрустнул наст, и идти сразу стало легко.

— Стоп, Ванюш! Вроде влезли, южный скат пошел… Козелков молча сопел.

— Вот она, наконец! Теперь вижу, — протер Кочергин очки.

— Кто она? — отдышавшись, отозвался разведчик.

— Речка… Та самая, где немцы. Про Аксай говорю.

— «Где немцы»… Да они тут кругом! Даже по Мышкове поселки, — махнул он рукой назад, в сторону Сталинграда, — заняли, поганцы!

Впереди раздался провал балки, во мраке раннего утра казавшейся очень широкой. За балкой местность уходила куда-то вниз, где Аксай, свернувшись в крутые кольца, точил неподатливую степь. Сквозь заросли ивняка и верб, в излучинах, река украдкой отвечала отсветами льда близкому рассвету. Настороженная тишина сама казалась ощутимой на слух множеством тонких, едва уловимых звучаний.

— Стучит? — оживился Кочергин.

— Как дятел… Похоже, за хутором Чирковым, где-то в районе Заливского… У фашистов, верно, вчера с переправой что-то стряслось. Восстанавливают, поди… Слышь?

— И без помех… Полчаса, верно, прошло, а… тихо!

— Не психуй: реку ж седлаем. По тому берегу наших-то: 158-й полк Черного и 36-я бригада Родионова со своим танковым и истребительным противотанковым артполком. На километр колонна. Далековато им, да и хутора обходить приходится…

— Фу, черт! Хоть бы с этого берега их пугнули. Как дома у себя тяпают, на всю степь…

— Как дома? Батарея «зисок» с этого берега всю ночь их долбила… — возразил Козелков. — Да толку что! Сандалят, видно, братья-артиллеристы!

— Ладно, оставим, — понизил голос Кочергин, — корпус во фланг немцу ловко зашел.

— Бережнов говорил, по ту сторону дороги им на правый фланг танковый корпус вышел… Ну тот, что с нами из межозерья начинал.

— Выдюжим! Только вот как авангард наш за Аксаем выручать?..

— А мост у Чусовского?

Рассвет воровски, исподволь овладевал неоглядными просторами степи. Ночь еще таилась в глубоких морщинах и шрамах этой древней земли, но ее уже безжалостно вымывали дымно-белесые, как предрассветное небо, ручьи тумана. Они спрямили узкие зигзаги Аксая в гладь многоводной реки. Где-то под зыбкой ее пеленой, откуда только что долетал далекий перестук, что-то зашуршало, как будто легкий накат волн перебирал гальку. Кочергин зябко застегнул ватник на верхнюю пуговицу, вспомнив ночи у ледяных горных рек, где сырость пробирала насквозь.

— Танки переправились! — насторожился Козелков, — а мы тут лясы точим… Я к Ибрагимову напрямик, — повернулся он. — С тобой пока доедешь!

И тут пушечный шквал вдребезги разбил хрупкую тишину. В пойме пелену тумана прорезали золотые звездочки залпов, многоцветие искристых трасс. От реки, по другую сторону балки и с ближней стороны, явственно нарастал шум моторов. Вскоре он смешался в общий гул, и нельзя было разобрать, где машины замполита Ибрагимова, а где немцы. Пушечная пальба снизу, на Аксае, становилась все жарче. Дав ракету, Кочергин прыжками сбежал с пологого склона. От нечеткого контура броневичка отделился Шелунцов.

— Товарищ лейтенант! Не податься ли в штаб, к Песчаной балке? Отрежут нас. По реке пальба, и там, повыше, слышите?

«Действительно! Везде началось… Бахают где-то за Верхне-Кумским! Немцы дальше прорываются, или наши атаковали поселок от Мышковы, с севера?» — недоумевал Кочергин, взбираясь в башню.

Едва он достал ногами днище, броневичок качнулся: не дождавшись команды, Шелунцов дал газ.

— Иван Гаврилыч! Давай по бровке, куда Козелков побежал! — крикнул вниз Кочергин. — Пока Ибрагимова не увидим… А там решим!

Утренний ветерок рвал туман на льняные полосы, вроде тех, что стелют для отбелки. Выше он редел, и метрах в двухстах впереди Кочергин разглядел тридцатьчетвертки, к которым уже подбегал Козелков. Они разворачивались в сторону сужающейся балки Попова. По другую ее сторону, в тумане, угадывался крутой обрыв. За ним, от балки Лискина, грозно нарастали лязг гусениц и натужный вой моторов. В прыгающий бинокль Кочергин пытался по обозначившимся силуэтам различить типы немецких машин. Да, с небольшими интервалами в сторону Верхне-Кумского шли средние танки без сопровождения мотопехоты…

«Четыре… Семь… Рота! Дистанция — восемьсот метров!»

Тут же, из-за высотки, на которой только что побывали с Козелковым, ударила батарея 76-миллиметровых пушек и следом — танки Ибрагимова. Строй немецких танков сломался. Лавируя на местности, они отвечали беспорядочно, а тридцатьчетверки — всего-то только взвод! — почти не двигаясь, стреляли редко, прицельно.

«Незавидное у немцев положение, — впился в бинокль Кочергин, — растерялись под перекрестным огнем! Одну машину бросили, ишь как от нее шпарят, другая дымит…»

Немецкие танкисты, мелькнув среди разрывов, скрылись в люках других танков, которые, круто развернувшись, отстреливаясь, веером пошли назад, в сторону Аксая.

Уже опуская бинокль, лейтенант заметил, как балку перебегают справа двое солдат. А слева, наперерез, опережая их, мчится кто-то в комбинезоне.

«Куда они? — взялся он за бинокль. — А-а-а! К подбитому танку! Кто ж это из наших? Да Зенкевич, конечно. Кто ж еще!»

— Постой тут! — спрыгивая на землю, крикнул он Шелунцову. — Я счас!

«Во кросс!.. — бежал Кочергин, досадуя на слабость в ногах. — Тяжеловато без тренировки! Все в «бобике» катаюсь!..»

Чертыхаясь, он взобрался по дождевым вымоинам на обрыв. В полусотне метров впереди, на крутом склоне, замер немецкий танк. Двустворчатые крышки люка в борту башни, похожие на дверцы сейфа, распахнуты. Из люка выглянул командир «восьмой». В одной руке он зажал флаг, рдевший в пологих лучах, пробивших туман, в другой — портрет фюрера в рамке.

«Как кукушка из часов!» — невольно улыбнулся Кочергин и тут же согнал улыбку.

— Вас, старший сержант, батальонный комиссар откомандировал? Или вы здесь по собственному почину?

— Вылазь, вылазь, цыплячья башка в ребрастой шапке! Шустрый какой! — опередил ответ Зенкевича артиллерийский старшина. — Мое орудие танк подбило! Зенки-то протри! Левое колесо всмятку, вашим танкам отсель не достать. Они глядикося где! Гони флаг!

— Спокойно, старшина! — вмешался Кочергин. — Устав забыли? Зенкевич, доложите! — Он подавил раздражение.

— Нет, вы посмотрите на него, помначштаба! — спрыгнул тот на землю. — «Колесо»! Ле-ни-вец! Вразумел, дурья башка? А потом побачь на лобовую броню! Вся плита в трещинах, как стекло! Это тоже твое попадание? Явный рикошет с нашей стороны, — безапелляционно заключил Зенкевич. — Мой снаряд-то, мой!

— Не хитрите, старший сержант. Ясно, вы здесь самовольно. Поэтому отправляйтесь на место, не время болтаться! И вы, товарищи артиллеристы, не задерживайтесь. Не хватало из-за первого же танка передраться! Скоро их каждому вдосталь будет… Стреляйте метко, не хуже нас, и это сейчас пригодится, — тревожно оглянулся Кочергин в сторону реки. — На батарею, бегом! Отдайте портрет старшине, Зенкевич. А вы покажите его командиру дивизиона, — козырнул он батарейцу, зло сверлившему их маленькими глазками.

— На кой прах ему этот выродок! — продавил каблуком портрет старшина и, небрежно откозыряв, повернулся к балке. — Пущай подавится! — бросил он через плечо, намекая на Зенкевича.

Следом, метнув недобрый взгляд в сторону танкиста, направился другой батареец.

Когда подбежали к тридцатьчетверкам, старший сержант торжествующе протянул флаг Ибрагимову. Их обступили. Флаг развернули.

— Н-да! — вскинул смоляные брови замполит. — Да это же знамя одиннадцатого танкового полка! Вот и надпись…

— Кто ж был в машине? Неужто командир? — охнул Вулых.

— Знамя могли в Верхне-Кумский везти, если командир их полка там. Кто знает? — ни к кому не обращаясь, заметил Кочергин.

— Вот ужо всыплет он им! Пожалеют, елки-корень, что живы остались! — хохотнул Зенкевич.

Общее веселье не разделил только Ибрагимов. На мгновение улыбнувшись прищуренными глазами, он окинул всех снисходительным взглядом и в бинокль стал рассматривать что-то за балкой.

— Что делать будем, товарищ батальонный комиссар? — спросил несколько обескураженный его безразличием к флагу Кочергин.

— Что делать? А ну, обернись!

По другую сторону балки, от реки, быстро приближался двойной ряд танков. Они шли в шахматном порядке. В прояснившейся дали даже невооруженным глазом можно было различить за ними бронетранспортеры.

— По машинам! — взбираясь на танк, крикнул Ибрагимов. — Кочергин — на связь! — И опустил крышку люка.

По команде «бобик» помчался в сторону дороги от Верхне-Кумского на Новоаксайский, к штабному автобусу, укрытому в Песчаной балке. Там был только водитель Миша. Кочергин развернул башенку назад и тут же схватился за бинокль. Всю шкалу делений, без интервалов, заняла накатная волна серо-желтой брони.

«Не меньше батальона и еще столько же мотопехоты. Вот где без артиллеристов никак! Сейчас это усвоим! И в первом ряду — тяжелые танки!..»

Они тут же, с больших дистанций, открыли огонь. Из удалявшегося от балки броневичка Кочергин увидел змеящуюся линию желтых вспышек. Склон, обрамленный горящим бурьяном, полосовали черные мазки разрывов. В лицо с силой плеснуло теплым воздухом. За спиной грохнуло.

«Во черт, и на меня перекрестье наложили! А может, перелет? Этак без чердака оставят!» — мотнул головой на разрыв Кочергин.

Ибрагимов решительно принял неравный бой. Его танки, резко разворачиваясь, вели беглый фланговый огонь через балку, поднимаясь к ее вершине параллельным с немцами курсом. Зрелище захватывало, и, когда броневичок нырнул в поперечную складку местности, Кочергин, не оборачиваясь, дотронулся подошвой до спины Шелунцова. «Бобик» притормозил. Теперь, опершись локтями на диск, можно было отлично рассмотреть боевые порядки гитлеровцев. Четкая шкала делений накладывалась на расплывавшиеся в поле зрения бинокля ближайшие стебли бурьяна. Их трепал ветер, и Кочергин приподнялся выше, чтобы они не застили. Сизая дымка затягивала балку, разделявшую танки. Потянуло едким душком бездымного пороха. По степи, сшибаясь, перекатывались пушечные громы, больно ударяя в уши.

«Да-а, не менее шести танков на наш один… Ага! Два накрылись!» — отметил лейтенант султаны дыма, поплывшие над рядами немецких машин.

«Батарея! Почему молчит?» — пронзила мысль.

Вдруг там, где рвали воздух пушки невидных из лощинки тридцатьчетверок, тоже взмыла спираль тяжелого, жирного дыма и стала круто изгибаться по ветру.

«Кто горит? Ибрагимов, Зенкевич, Вулых?.. Почему, разорви их, молчат артиллеристы?..»

— Иван Гаврилович, — обернулся он к тревожно следящему за боем с крыла броневичка Шелунцову, — поворачивай по этой впадине к вершине балки. Туда, верно, машины Ибрагимова отходить будут. Куда ж еще? Только посматривай! По ходу слева, в поселке Восьмое марта, вроде б немцы.

— Тогда несдобровать: встретят «хлебом-солью», — хлопнул тот дверцей.

Две тридцатьчетверки под острым углом постепенно сближались с броневичком. Башни повернуты назад, в открытых люках торчат головы командиров машин. В прыгающий в руках бинокль Кочергин торопился рассмотреть лица, но никто не обернулся, неотрывно провожая глазами немецкие танки и бронетранспортеры. Те, не опасаясь больше фланговых атак, удаляясь, разворачивались на север, в сторону дымных туч над Верхне-Кумским. Оттуда по-прежнему доносилась канонада, так же как далекое эхо боя в пойме Аксая. Кочергин оглянулся на сигнал «виллиса». Броневичок притормозил. Бережнов привстал с переднего сиденья, вглядываясь в приближавшиеся танки. За его спиной раскачивалось длинное «удилище» антенны танковой рации.

— Машины Ибрагимова нет, товарищ комполка! — понимая нелепость информации об очевидном, выкрикнул Кочергин.

— Куда это они отправились? — обронил Бережнов. — К балочке их заверну, пусть до времени из укрытия постреляют. Автоматчиков бы раздобыть, Кочергин… Нет, постой! Тебе другое задание. Проскочишь меж поселками в расположение пятьдесят девятой бригады. Она наступает на Верхне-Кумский с той стороны, от Мышковы, по дороге из Черноморова. Свяжись там со штабом двадцатого танкового полка — командир в курсе, — и совместно с их офицером разведай, не просочились ли немцы в сторону Дона, за поселок Восьмое марта…

«За балку Киберева, значит… там до Верхне-Рубежного кусочек придонской степи о-го-го!» — представил знакомую по разведке с Бородкиным местность лейтенант.

— Доложишь результаты разведки лично командиру бригады: он за Верхне-Кумским, в Горькой балке… карты у него получишь. В случае скажи, по немецким воевать отказываюсь! С богом!.. Да, Кочергин! — крикнул он вслед. — Все танкоопасные направления пристреляны и подвергаются огневым налетам. Это стыки и фланги частей! Не подвернись, посматривай! — едва расслышал лейтенант.

Открыв дверь землянки командира бригады, Кочергин отрапортовал в темноту. Автоматчик часто дышал ему в затылок. Карапетян шагнул навстречу, в полосу света.

— А, лейтенант… Кочергин! Так, кажется? Ну входите, что же вы? И ближе к делу. Знаю, зачем здесь… Задание на разведку Бережнову я радировал. Связь ни к черту, — сердито оглянулся он на старшего сержанта, возившегося у рации.

Шею подполковника окутывал толстый шарф, из-под надвинутой на лоб ушанки торчал крупный нос, под которым щетинились неподстриженные усы. Небритые щеки почернели. Глаза быстро привыкли к темноте. В землянке, наспех вырытой в одном из восточных ответвлений балки, кроме командира бригады, были его ординарец и радист. Провожатый Кочергина топтался у входа, не решаясь войти. Он то и дело заглядывал внутрь, застя свет в узком проеме двери: автоматчику хотелось погреться, хотя в землянке Кочергину показалось не теплее, чем снаружи, только что не дуло.

— Ну давай, давай сюда, не затыкай дверь, и так темно! — прикрикнул на него Карапетян. — Посидишь у телефона и позовешь, случись что, а ординарец со мной пойдет. Выйдем, лейтенант, на воздух. Не могу долго без света, не привык! Наверху доложишь.

— В обследованном районе придонской степи, — начал Кочергин, поднимаясь по склону рядом с подполковником, — противник не обнаружен. В приречных населенных пунктах, на большаке по левому берегу Дона и в прибрежном лесу его тоже нет. Из леса в район дислокации нашей шестидесятой бригады следуют… подкрепления.

— Подкрепления? — заметив паузу, хитро улыбнулся Карапетян.

— Да. Подразделения, в основном стрелковые, обозы, полевые кухни… Небольших групп за два с лишним часа — мы прикинули — в общей сложности не больше батальона набралось.

— Э! Не оттуда, не оттуда, лейтенант, идут настоящие подкрепления. — Поднявшись на склон, повел рукой подполковник на северо-восток. — Отдельный стрелковый полк к нам прибыл. И еще какой. Сибиряки! Там грузин командир, замечательный солдат! У тебя все?

— Мост в низовьях Аксая по-прежнему охраняется отделением автоматчиков и тремя расчетами бронебойных ружей. Начальник охраны сообщил, что противник не появлялся…

— Так… А как действует Бережнов на Аксае? Почему немцы подбрасывают подкрепления в Кумский?

— Двадцать первый полк с рассвета поддерживал действия за рекой и пытался помешать движению немецких танков от переправ к поселку. Но сил для того и другого недостаточно…

— Недостаточно? А зачем я Бережнову батальон дал? Каждый должен драться за двоих, за троих! Сил им недостаточно, видите ли!

«Скажите лучше, роту, комбриг, дали, а не батальон!» — покосился на Карапетяна Кочергин. — Мало артиллерии, товарищ подполковник! Немецкие переправы ни разбить, ни захватить не удалось… Однако, возможно, переправа немецких частей приостановлена. Судя по успешному продвижению двадцатого танкового полка отсюда на Верхне-Кумский… Немцы теперь там фактически в окружении.

— Возможно, говорите? — сверкнул покрасневшими белками Карапетян. — Не знаете, так молчите, лейтенант! Нужны мне ваши предположения! Мой танковый полк с батальоном — там, два батальона — здесь. У всех командиров бригад, как по-русски говорится, силы рассуроплены. Карусель, да и только! Как тут воевать?..

— Товарищ подполковник! — осмелился прервать напряженное молчание Кочергин. — Что там, восточнее Верхне-Кумского, за поселком? Будто нефтехранилище горит? Степь в огне…

— У Неклинской балки, в районе поселка Заготскот, действует огнеметная танковая бригада кавэ: поддерживает сибирский стрелковый полк. Части усиления успешнее выполняют задачу ликвидации захвата противником Верхне-Кумского, чем части корпуса. Чушь! — снова вскипел Карапетян. — Отдельный стрелковый полк раньше нас Кумским овладеет!.. Дождемся!.. Позор!.. Отправляйтесь и передайте командиру двадцать первого танкового полка мой приказ: используя успешные действия пятьдесят девятой бригады и пятьдесят пятого отдельного танкового полка Асланова, которые будут брать Верхне-Кумский отсюда, с севера, сосредоточить силы и в восемнадцать ноль-ноль атаковать поселок, поддерживая огнем сибиряков.

Подполковник, немного увлекшись, в этот момент смотрелся полководцем.

— Я перевожу штаб западнее, — добавил после паузы комбриг, — с расчетом к ночи разместиться в Верхне-Кумском!.. Да, — вдруг вспомнил он, — артиллерии, говоришь, недостаточно? Даю Бережнову приданную мне комкором батарею эрэсов из его гвардейского минометного полка. Подполковнику Бережнову доложить о выполнении приказа… в девятнадцать ноль-ноль. А теперь бегом к комбату эрэсов и поторопитесь с батареей в расположение своего полка. Выполняйте! Ну что еще?

— Подполковник приказал карты получить…

— Не поспели!

— Но-о… командир полка по немецким воевать отказывается. Сказал: так и доложи!

— Отка-азывается?.. Ну, уморил! — зашелся смехом Карапетян. — Погляжу, вы все там один к одному!.. Возьмете поселок, будут вам и карты, — нахмурился он, — а покуда обоходитесь немецкими… Они, кстати, не хуже наших!

Укрыв в лощине броневичок и три машины с зачехленными ракетами, Кочергин вместе со старшим лейтенантом — командиром батареи эрэсов — пересек черное поле, где расстался со своим напарником по недавней разведке. Выбирали место, чтобы осмотреться, прежде чем провести машины по низине между поселками. Не по обстановке аккуратно, как на смотр, одетый старший лейтенант был очень обеспокоен ситуацией, в которой предполагалось перебросить его ракетные установки под носом у немцев: опасался танкового перехвата. Оба, встав на колени в снег, внимательно изучали впереди пересеченную местность. Кочергин повел биноклем на север. Шкала поползла по обезжизненным лощинам, по поселку Восьмого Марта, Спецпоселку и вдруг наложилась на три копенки, у которых он заметил какое-то движение. Оглянувшись на его возглас, командир эрэсов посмотрел туда же, и они молча стали разглядывать необъяснимые среди степи копны бурьяна.

— Наши! — не опуская бинокль, толкнул Кочергин локтем соседа. — Танки бурьяном маскируют, видишь?

— Засаду устроили?

— Вряд ли. Всего три машины, к тому же вроде б семидесятки… Со стороны поселков их не видно, тем более из Верхне-Кумского: он далеко. Какой же это может быть полк? Разве что подполковника Асланова, отдельный? Он свои танки держит в балке, что к Шаблинскому на Мышкове спускается. Мы в разведке их там утром видели… В резерве его полк, что ли?

— Сейчас поймете. Если это идут немецкие танки, они незаметно могут пробраться на фланг, даже в тыл частей корпуса, наступающих отсюда на Верхне-Кумский, — не опуская бинокля, негромко заметил старший лейтенант. — Этот-то фланг скорее всего и прикрывает ваш Асланов… Засадный его полк. Засадный!..

— Танки, говоришь? Может, и прикрывает… Да, ползут. Восемь… Двенадцать… Девятнадцать… Двадцать шесть. Вот пропасть! Немцы! У нас таких сил за поселком нет.

— Смотрите, еще показались… Нет-нет, правее, за балкой! Да, там. Там! А бронетранспортеров… Тринадцать на дюжину! Откуда они? Похоже, из Восьмого марта…

— Эх, эрэсы нельзя использовать… Давай я к Карапетяну на «бобике» слетаю? — предложил Кочергин.

— Бесполезно, не разрешит. А нужда заставит, я и сам команду дам.

— Немецких куда больше прет, чем может быть танков у Асланова. Будь у него даже полный комплект, как в ноябре, — разглядывал Кочергин колонны вражеских машин, опоясывающих степь.

Она вдруг заискрилась мириадами солнц, отраженных кристаллами снежинок. Неожиданно яркий свет выгнал слезу из напряженных глаз. Кочергин с досадой вздернул голову. В мгновенном просвете туч маячил едва различимый квадратик.

— Смотри! Еще толком не прояснилось, а «рама» уже висит!

— Сегодня не наведет — снова затягивает. А жаль. Нет для нас никакого толку от немецкой воздушной разведки!

— Что жаль? — опешил Кочергин.

— Думаю, напрасно второй день солдат гоняют. Злятся они, ругаются! И если немец наши старания не оценит, то не зря они начальство честят.

— За что?

— Наш дивизион дважды степь пересекал: днем — сюда, ночью — обратно. И снова. Я поначалу подумал, что меня с моей батареей в вашу бригаду для того и загнали. Болтался, как… фиалка в проруби! — с явной досадой вспоминал комбат. — Многие подразделения различных частей корпуса так… Вы что ж, ничего не знаете, разведчик? У Карапетяна из двух батальонов, что тут, один пехом то в лес, то обратно таскают…

— Вот оно что! Солдаты повзводно все время из леса топают, а ночью, стало быть, туда. Хитрим? Демонстрируем?

— Да, мало нас. Потому немцам очки и втираем. Чтобы у них двоилось! Солдатам это не объяснить. Иные в результате двое суток не спали: топай и топай, словно маятник, без передыха!

Перешибив приглушенный грохот, нависший над степью, стегнул выстрел головного немецкого танка и часто, наперебой, застучало множество пушек. Над танками взметнулась снежная пыль, засинела пороховая дымка. Впереди, на подступах к Верхне-Кумскому, поднялись черные столбы разрывов. Оттуда заблестели вспышки ответных выстрелов, но немецкие танки приближались, охватывая с фланга позиции 59-й бригады. Один косяк вражеских машин шел прямо на копенки из бурьяна, дистанция быстро сокращалась.

— Почему молчат танкисты в засаде? — привстал старший лейтенант. — Такая силища из них прет, ну и нервы!

— Дистанция великовата для прицельного огня, — пояснил Кочергин, — семидесятки вооружены сорокапятками. Немцы могут их эффективнее обстрелять. У них тяжелые танки с длинной пушкой, семидесятипятимиллиметровой. Однако гитлеровцы вроде бы ничего не подозревают!

Но он ошибся. Среди копенок блеснул разрыв, и тучей взметнулся сброшенный с танков бурьян. Семидесятки окутались пороховым дымом, засверкали блицы танковых пушек. Несмотря на почти километровую дистанцию, в массе немецких танков взметнулись дымные рыжие факелы. Сломались стройные ряды машин, обходивших горевшие танки.

— Во дают! — с расстановкой отчеканил и восхищенно взмахнул биноклем старший лейтенант. — Это по-нашенски, по-гвардейски! Красиво немцы горят…

Семидесятки, издали напоминающие заводные игрушки, катились по степи в сторону балки. Они скрывались в черных кляксах разрывов немецких снарядов, исчезали в складках местности, но держались дружно и с секундными остановками вели прицельный огонь.

— Мастера! Красиво получается, — подхватил Кочергин, не замечая, что старший лейтенант его не слышит. — Такого я еще не видел! Легкие танки, всего взвод, отвлекли на себя целую лавину!

Тяжкий железный гул, нескончаемый громовой раскат пальбы переполняли простор. Поначалу большое расстояние до убегающих семидесяток быстро пожирали грузные, приземистые серо-желтые коробки с черно-белыми крестами на бортах, угрожающе размахивавшие длинными стволами с набалдашниками дульных тормозов. Над ними взвихрились новые черно-рыжие факелы: со стороны балки, с ходу ведя пушечный огонь, вырвались на простор и, грузно переваливаясь, понеслись по степи зеленые тридцатьчетверки Асланова, тащившие за собой снежные шлейфы. С танков посыпались серые комочки: то были расчеты противотанковых сорокапяток, сноровисто изготовлявшие пушки к бою. Поблизости устраивали позиции бронебойщики. Они вместе с артиллеристами выборочно расстреливали немецкие танки. Те, круто развертываясь, стали уходить, лавируя между подбитыми и горевшими машинами. Десятки вражеских танков, беспорядочно виляя и разбрызгивая цветные дымные трассы, бежали как стая мышей от нагрянувшей кошки. Потом они разделились на несколько колонн. Две направились к Верхне-Кумскому, а одна скрылась за поселком Восьмое Марта, отходя в сторону Песчаной балки. Немногочисленные танки Асланова их не преследовали. Оседала, окутывая черные остовы чадивших машин и сглаживая степную зыбь, плотная бурая дымка. На западе, где-то у горизонта, все отчетливее прорезались золотистые контуры меловых обрывов высокого правого берега Дона. Прогоркло-кисло тянуло тротилом и пороховой гарью. Кругом звенела плотная тишина. Внезапно вспыхнувший пушечный перестук, показавшийся неожиданно близким, заставил обоих командиров дружно повернуть головы в сторону Верхне-Кумского. Кочергин взглянул на трофейный хронометр. С начала боя прошло пятнадцать минут.

— Ну, сейчас немцам не до нас с вами. Самое время меж поселками проскочить! — живо поднялся комбат эрэсов, отряхивая колени.

* * *

Укрыв эрэсы в лощинах, неподалеку от автофургонов РТО, Кочергин попросил Басова, не скрывавшего свой интерес к «катюшам», позаботиться о гвардейцах: их надо было накормить, а машины перед боем подвергнуть профилактическому техосмотру. Кочергин поспешил в штаб полка. Спускаясь к автобусу с крутого откоса в Песчаную балку, он еще издали заметил у двери часового, что могло означать присутствие в штабе большого начальства. Согнув ноги в коленях, как это делают альпинисты, сбегая с травянистых склонов, он скатился вниз, обдав ошалевшего автоматчика снежной пылью и чуть не сбив его с ног.

— Кто у нас? Генерал, командир корпуса?

— Нет, товарищ лейтенант, — отряхиваясь, осклабился солдат. — Немец всего-навсего. Экипаж подбитой машины взяли, а в нем командир ихней роты оказался. Он давеча от Восьмого Марта к Аксаю прорывался и две машины здесь оставил. Одна и вовсе сгорела! Остальные ушли за балку Попова без своего командира. Не достали наши их, — продолжал рассказывать словоохотливый солдат, которому, видно, страсть как надоело в одиночку тут торчать. Он хотел сказать еще что-то, но Кочергин, не дослушав, поспешно распахнул дверь автобуса и шагнул внутрь.

Слева сидел другой солдат, зажав ППШ меж коленей, а за ним Кочергину бросился в глаза черный комбинезон и наклоненная голова молодого немца с тщательно расчесанным пробором. Офицер оперся локтями на стол, от чего толстенькие серебряные рифленые погончики, украшенные желтыми ромбообразно прикрепленными квадратиками, круто задрались вверх. По другую сторону от него сидел худой капитан с белесыми бровями и длинным лицом. В его глазах, устремленных на вошедшего, отразилось неодобрение. Кочергин невольно попятился, хотя лицо капитана выражало сбивавшую с толку доброжелательность. Напротив этих троих, по другую сторону стола, разглядывая «зольдбух» немца, сидел Козелков. Рядом — Софья Григорьевна и Бережнов.

— Ну, чего встал? — несколько удивленно посмотрел он на вошедшего. — Закрой дверь, весна не скоро. Садись, давно тебя жду.

Лейтенант протиснулся и пристроился на краю койки, рядом с Козелковым.

— Можно? — тут же потянулся Кочергин за удостоверением немца. «Ага, командир пятой роты одиннадцатого танкового полка шестой танковой дивизии оберлейтенант Хаген!»

— Каков гусь? — скороговоркой зашептал Козелков. — Хорохорится, за язык тянем! Однако немало уже выдал. Проясняется общая-то картина, шестая дивизия входит в пятьдесят седьмой корпус, тараном четвертой танковой армии его назвал! Специальной, для прорыва сталинградской блокады! Во как, оказывается… Не врал, стало быть, Крафт-то. Штаб армии — в Тормосине, на том берегу Дона…

Козелков внезапно осекся, выпрямляясь под осуждающим взглядом капитана. С фотографии в документе немца на Кочергина смотрело самодовольное, даже заносчивое лицо, освещенное белозубой улыбкой. Человек напротив был старше, его лоб бороздили морщины, глаза запали. Переводя взгляд с фотографии на оригинал, Кочергин отметил несообразное положению пленного выражение брезгливого равнодушия, с которым Хаген смотрел в стол, явно не желая показывать глаз. Бережнов терпеливо ждал, когда капитан закончит что-то записывать в свой блокнот, который тщательно прикрывал ладонью.

— У меня срочный приказ комбрига, товарищ, подполковник! — спохватился Кочергин.

— Ну давай, чего молчишь?

— Стой! — вмешался капитан. — Фамилий, населенных пунктов не называйте, лейтенант. И вообще, приказы здесь неуместно объявлять. Напишите и передайте подполковнику!

— Ну хорошо, пишите, Кочергин. А вы, Софья Григорьевна, тем временем поторопите господина Хагена. Нас интересуют подробные сведения о составе и вооружении всей армии Гота <…>

— Деблокирующее наступление четвертой танковой армии генерала Гота на Сталинград начато из Котельникова силами двух танковых дивизий. Двадцать третья наступает восточнее железной дороги. Наша, шестая, с этой стороны, — торопясь, переводила его Софья Григорьевна. — Кодовое название операций мне неизвестно. Место соединения армий генералов Гота и Паулюса — тоже… А время? Надо полагать, теперь скоро, не позднее девятнадцатого декабря. Поселки Верхне-Кумский и Восьмое Марта заняли семь рот одиннадцатого танкового полка полковника Гюнерсдорфа.

В каждой дивизии двенадцатого декабря было по сто шестьдесят танков, из них тяжелых — двадцать четыре, командирских — девять, средних — сто пять и двадцать один легкий танк. Дивизии придан моторизованный полк на ста четырнадцати бронетранспортерах, имеющий дивизион восьмидесятивосьмимиллиметровых зениток, а также артполк самоходных лафетов. Их сорок один. В этом полку семьдесят шесть бронетранспортеров для прислуги. Разведывательный и саперный батальоны дивизий также имеют броневую защиту…

— Не так быстро, Хаген! — прервала его скороговорку Софья Григорьевна. — Не торопитесь, забудете что-нибудь.

Хаген несколько медленнее перечислил вооружение гарнизонов, размещенных в соседних поселках, назвал их командиров и замолчал.

— Каковы дальнейшие тактические намерения командования? — спросил Бережнов.

Услышав перевод, Хаген даже улыбнулся:

— А вам они не ясны, господин офицер? Сталинград! Освобождение армии Паулюса!

— Ну что же, все ясно. Допрос пленного продолжат в штабе бригады. — Бережнов встал. — Капитан! Показания этого немца очень важны для командования. Его срочно нужно доставить в штаб…

Капитан незаметно задержал руку у козырька фуражки, которую низко надвигал на лоб, изучающе посмотрел на подполковника и молча вышел вслед за Хагеном.

— Итак, товарищи, получен приказ — надо брать Верхне-Кумский! — громко объявил Бережнов. — Кочергин, доложите толком о результатах разведки!

* * *

Где-то на юго-западе, за Аксаем-Есауловским, куда нес свои воды Дон, разливалось по безбрежному степному горизонту закатное зарево. Оно как-то сразу резко переходило в густеющий ультрамарин зенита, в котором, как пена в омуте, растворялись вспыхнувшие огнем клочья перистых облаков. После душного автобуса остро пахло снежной свежестью…

За последние дни, накануне приказа о выводе корпуса из Немковского леса в междуречье Аксая и Мышковы, Бережнов как-то заметно переменился. Обратили внимание на это все.

Однако только теперь Кочергин понял чувства, томившие подполковника. С выходом к Дону полк дрался фактически без штаба. С потерей Гаспаряна и вскоре Мотаева Бережнова особенно угнетала вероятность потери замполита… Как умел замполит угадать настроение человека и несколькими скупыми словами ободрить, успокоить каждого, кто в этом больше всего нуждался! Будь то механик-водитель, командир танка или командир танковой роты. Ибрагимов не переносил позерства и пустой болтовни, никогда резко не одергивал людей, как делали некоторые старшие командиры. Это знали, и это ценили. И там, где он появлялся, все как-то незаметно для себя подтягивались, стараясь хоть чем-то походить на замполита. Он один из тех немногих, по которым многие мерят себя!..

«Да, дарить куда слаще, чем получать подарки», — открыл для себя истину Кочергин, вспомнив, как танкисты дарили Ибрагимову кто вышитый кисет для табака, кто искусно сделанный из прослоек бронзы и цветного оргстекла наборный мундштук, кто трофейные пистолеты, которые замполит, не желая обидеть дарящего, брал и кому-нибудь передаривал, чаще Софье Григорьевне. У нее собралась их целая коллекция.

«Что имеем — не храним, потерявши — плачем!» — вспомнилось почему-то, и он горько усмехнулся. — До чего же все-таки верно, хоть и не к месту!

— Никак опять чего-то обдумываешь, Кочергин?.. А?.. — поинтересовался вдруг Бережнов.

— Скоро месяц, как мы вместе, товарищ подполковник, а вроде не один год прошел… — неожиданно для себя отозвался лейтенант. — Может, потому, что уже нет с нами Мотаева… Ибрагимова, Гаспаряна, Николенко, Бородкина… и скольких еще!

— Ибрагимов! — подхватила Софья Григорьевна. — Это он вроде сказал, что жизнь человека складывается из тех немногих дней, которые невозможно забыть. Остальное — небытие. Емкая мысль!

— Да, верно! — подумал вслух Кочергин. — Тогда здесь каждый день равен иному году!

— М-да-а! — Бережнов с досадой бросил недокуренную папиросу в снег. — Пойдемте, пора начинать. — А вот и Орлик бежит! — первым заметил он спускавшегося в балку лейтенанта. — Наконец-то!

— Товарищ подполковник! — выскочил вперед Козелков. — Есть у меня один тактический план…

— Что еще? — неохотно отозвался Бережнов.

— Немец последние наши танки пожгет! Отвлечь надо его. Мы с подполковником, заместителем комбрига, придумали, как…

— Не тяни!

— На южной окраине Кумского сарай остался, — зачастил Козелков. — Оттуда поселок вниз идет. Видать сверху, где танки, где что у немца. Все как есть!.. Туда бы тридцатьчетверку и взвод пэтээр. Панику фашистам устроим! А?

— Ну что ж? Как думаешь, Орлик, стоит затея одной тридцатьчетверки?

— Надоел он мне со своей затеей. «Катюши» у нас! После них отвлекать немцев вряд ли придется… В полку только десять машин.

— Ну, Николай, мы ж договорились!

— Да я, как подполковник, — увильнул Орлик.

— Ладно, дай ему одну машину, — решил Бережнов. — А насчет пэтээровцев с комбатом-два договорись. Если успеешь. Стой! Ты сразу за эрэсами. Штурм поселка начнем по твоей пушке!

Обрадованный Козелков, козырнув, кинулся к склону. Скользя, срываясь и разбрасывая снег, он устремился вверх. Орлик доложил о готовности сводной танковой роты к штурму поселка.

— Поселок Восьмое Марта пятьдесят девятая бригада будет брать. Нам фланг обеспечит, — ни к кому не обращаясь, заметил Бережнов, быстро направляясь к тропе.

Лейтенанты поспешили следом.

Накануне циклона воздух был недвижим, точно вода в заросшем ряской пруду. Тропа замысловато петляла. Перед глазами мелькали сбитые задники сапог Орлика. Снег похрустывал звонко, отрывисто. Пощипывало ноздри. Думая о своем, Кочергин поймал себя на том, что, ступив на бровку, не сразу заметил гул, не только сзади, в заречье, но и справа, где-то за Верхне-Кумским, хотя, казалось, щека чувствовала легкое сотрясение воздуха.

«Ха! Уж не замечаю шума войны, как в городах не замечают уличного шума…» — смотрел он в сторону близкого поселка.

Сумерки понемногу заполняли балку. За бровкой незаметно повернули к танкам. После встречного боя с ротой Хагена Бережнов, получив радиограмму Карапетяна, опередившую сообщение Кочергина, приказал Орлику подтянуть машины поближе к поселку. Венчая нечеткие силуэты машин, в башнях маячили командиры. Завидев Бережнова, они оставили танки и, скользя на бегу, быстро обступили подполковника. Выслушав его, также поспешно снова заняли свои места. Орлик, последний оставшийся в строю командир роты, махнув на прощание рукой, тоже скрылся в люке тридцатьчетверки. Сверкнув выхлопами и низко гуднув мотором, она, лязгая гусеницами, тихонько двинулась. За ней, поблескивая траками, расходясь и выстраиваясь в боевой порядок, последовали остальные машины.

— Вам, Кочергин… десять минут! — взглянул Бережнов на наручные часы. — Найдите комполка сибиряков подполковника Диасамидзе и обеспечьте взаимодействие стрелковых подразделений с танками. Ясно?.. Что стоите?

Лейтенант не скрыл своего разочарования. Он настроился быть поближе к батарее эрэсов, чтобы посмотреть залпы реактивных снарядов. Видеть «катюши» в бою ему не приходилось. Такая исключительная возможность вроде бы наконец представилась. А тут на тебе!

— И искать не надо! — уже раздраженно добавил Бережнов. — Вот лейтенант бежит — помначштаба по разведке из стрелкового полка. С ним и действуйте. Сигнал к атаке — пушечный выстрел.

— Есть обеспечить взаимодействие с пехотой! — устремился он навстречу лейтенанту.

— Лукьянчук! — представился сибиряк с немного горбоносым лицом типичного украинца, прозрачными, грустными и одновременно твердо смотревшими глазами. — Начинаем? К нам правее, танкист! — поправил он Кочергина, повернувшего к броневичку.

— Як машине, подъедем! — ответил тот и, не замедляя бег, представился, пожав руку Лукьянчуку. — Дорогу показывай!

— К «катюшам», товарищ помначштаба? — задержался у дверцы Шелунцов. — Говорят, они вроде молнии. Все сжигают, как есть!

— Нет, Гаврилыч, не повезло нам! — занял Кочергин свое место. — Разве что издали увидим. Ты на крыле, Лукьянчук!

Провожаемые любопытными взглядами солдат, лейтенанты, обегая разбросанные по склону многочисленные стрелковые ячейки, быстро достигли КП. Он был неглубок, сооружен наспех, накрыт поверх земляных брустверов плащ-палатками, натянутыми на штыках от самозарядок. Других средств перекрытия в степи не оказалось, к тому же задерживаться здесь Диасамидзе явно не собирался. В низком, полутемном помещении над фитилем в снарядной гильзе уже бился желто-красный мотылек, распространяя удушливый запах солярной копоти. Метались резкие тени. Здесь были замполит полка, капитан Судоргин, и связисты. Комполка и начальник штаба находились в подразделениях с другой стороны Верхне-Кумского.

Выслушав Кочергина, Судоргин, невысокий, коренастый человек лет сорока, с крупными чертами невозмутимого квадратного лица и бритой наголо головой, зачем-то снял и, повертев в руках, снова аккуратно надел кубанку. Затем он, как показалось, с сожалением, отодвинул котелок с еще парящим концентратом и, вздохнув, приказал радисту дать ему «Первого». Замполит известил Диасамидзе о скором начале большого самодеятельного концерта, который откроется хоровым исполнением «Катюши».

— Когда наш номер? Да сразу за хором по сигналу коробочки. Да, так точно, гуртом, Миша! До скорого. Удачи нам всем!

При этом ласковом «Миша» Кочергин, удивленный каким-то уж очень неофициальным задушевным тоном обращения замполита к командиру полка, оглянулся на Лукьянчука. Тот, чуть улыбнувшись, шепнул, что комполка нет и тридцати, поэтому замполит, с которым он накоротке еще с формирования полка в Спасске, держится как старший, немного покровительственно и часто называет подполковника по имени. Тем более сейчас, для маскировки.

— Вообще-то они тезки, — добавил общительный Лукьянчук, — оба Михаилы Степановичи.

Опускаясь в башенку, Кочергин оглянулся и не удержался от вопроса к стоявшему внизу Лукьянчуку:

— Смотрю, у вас здесь ого-го! И стрелковые роты, и пулеметные, и батареи пэтэо, и пэтээр, и минометчики! И все это хозяйство на одном замполите?

— А что? У нас замкомполка по строевой нет. Замполит и за него. Он гарный артиллерист. Боевые награды имеет…

* * *

Залп эрэсов издали действительно чем-то походил на мощный разряд молний. Но еще больше напомнил Кочергину огненные лозы карающего меча с гравюры Доре, изображающей изгнание из рая Адама и Евы.

«И свистит, как меч, рассекающий воздух…»

Среди кричавших «ура!» солдат броневичок влетел в поселок и встал у перегородившего ему дорогу крестатого танка. Его мотор мерно постукивал, мелкие язычки пламени, вырываясь из-под верхних катков, змеились но гусенице, плясали над радиатором, вокруг башни с распахнутыми люками. Подле стоял еще один такой же танк, за ним еще… Оставив броневичок, Кочергин чуть не наступил на сапог, из которого торчала белая головка лучевой кости. То и дело отворачиваясь, лейтенант переступал через растерзанные трупы, обходя пышущие жаром танки, как вдруг увидел Козелкова. Пошли рядом. К ним присоединилось несколько командиров машин, среди которых был Зенкевич. Вскоре их догнал Вулых. Его голову стягивала марлевая повязка, сверкавшая в темноте. Козелков, расточая подробности, увлеченно рассказывал, как блестяще удался его маневр с тридцатьчетверкой.

— Ну балабол! Без боя, что ль, поселок заняли? — оборвал его наконец Вулых.

— Без единого выстрела, елки-корень, не считая боекомплекта, что ты, лейтенант, сжег…

— Может, и так, Зенкевич, видишь, что творится? — показал жестом вокруг Кочергин: — Пожалуй, прав был Орлик насчет «катюш». К тому же с южной стороны поселка у них в основном почему-то только танки. А вся оборона обращена на север, в ту сторону, к Мышкове.

— А почему так, штаб? — присоединяясь, подал голос Орлик. — До чего ж тонко подметил! — поддел он Кочергина. — Растолкуй-ка народу, в чем тут загвоздка. Оборона там, а танки… тут? Ну-ка!

Пытаясь подавить раздражение и обдумывая ответ, Кочергин осмотрелся. Все шли плотной группой по окраине. У некоторых в руках были пистолеты. Перестрелка, то затихая, то вспыхивая вновь, слышалась в разных частях поселка.

— Что же, попробуем, товарищ командир танков полка! — в тон язвительному Орлику начал Кочергин. — Прежде всего гитлеровцы, с середины дня во всяком случае, отбивались в Кумском в фактическом окружении. Так долго им помог продержаться в поселке многократный перевес сил. Так?..

— Так-то так, но почему все-таки фрицы строили оборону с севера, а танки у них здесь? Объясни! — настаивал Орлик.

— Эко диво! — заокал Козелков. — Отсюда их огнеметчики жали!

— Верно, но есть и еще причина, — перебил Кочергин. — Немцы накапливали танки в Кумском, чтобы ударить во фланг частям корпуса, наступавшим на поселок с севера, и затем, если удастся, прорваться к Мышкове. Но Асланов им помешал. Утром сам видел…

— Ну, штаб!.. Утром, говоришь, видел? Вторые очки, видать, надел! — ехидно поддел Орлик и засмеялся.

Смех подхватили. Кочергин побагровел.

— От эрэсов надо поглубже зарываться. А у них здесь окопы неполного профиля и без укрытий с накатами. Видать, задерживаться долго не собирались! — нарочито громко сказал Вулых, не разделивший общего оживления.

— Точно! Через четыре дня им свидание с Паулюсом назначено. Торопились! — вспомнил Хагена Кочергин, благодарно посмотрев на Вулыха.

— Что — через четыре дня?

— В Сталинграде?!

— Из «котла» вылезти надеются?

— Пленные показали?

— То, что они хотят, известно, — недовольно повысил голос Орлик, — однако коротка хотелка! На этом, помначштаба, кончай-ка свой тактический разбор!

«Сам его навязал, а теперь рад поучить!.. До замкомполка по строевой еще не дорос! Наберись терпения! Будешь им — тогда и учи!» — кипел Кочергин.

— А ловко немца мы турнули! Сидел, сидел, раз — нет его! — воскликнул Зенкевич, видя, что Кочергин жадно вдохнул воздух, чтобы выпалить еще что-то. — Наши-то, наши так и валят!

В плотных сумерках еще можно было разглядеть щетинистую гусеницу большой колонны, которая, извиваясь, вползала в Верхне-Кумский. Сплошной массой двигались солдаты, автомашины, артиллерия стрелкового полка Диасамидзе. А правее, в низине, стояли танки. Их было не менее двадцати.

— А это бесспорно немцы! — настраивал бинокль Кочергин. — Близко от колонны — километра не будет. Видят ее и молчат!

— Нашим не до них! А немцам, видно, стрелять нечем — боеприпасы тю-тю! Коротка-а хотелка! — снова захохотал Орлик.

— Стесняешься попросить? — ткнул ему бинокль Кочергин. Взгляни-ка! Коллеги Хагена скучают без дела! Пожалел бы их!

Посмотреть хотелось всем. Бинокль переходил из рук в руки.

— Да-а! Пожечь бы их счас!.. — мечтательно протянул Вулых. — Но можно и завтра. Пораньше…

Тут все увидели неподалеку, на улице поселка, несколько немецких автомашин, среди которых выделялся большой автобус.

— А ведь не иначе штабные, растуды их!.. — вырвалось у Кочергина. — А ну, ребята, бегом!

Козелков попробовал повести автобус, но для этого требовалось подать его назад. Пока он ругался, ища «скорость», Кочергин поспешил в просторный салон, окна которого были плотно зашторены. Найдя выключатель, огляделся. Прежде всего в глаза бросилась беспорядочная груда красочных иллюстрированных журналов. На обложках эффектные фотографии различных уголков мира с бравыми гитлеровскими вояками на первом плане… Колонны советских военнопленных. Немецкие танкисты на привале в березовом лесочке. Вот во всю обложку — черная от африканского солнца физиономия Роммеля… Каир… Бомбежки советских городов… Немецкие города, чистенькие, нарядные… Щеголеватые эсэсовцы в семейном кругу. Цветы, много цветов… Гитлер… Опять он… Принимает парад, пьет кофе, жестикулирует над картой в группе генералов… Вот он с Муссолини, с Антонеску, принимает Квислинга… Все это — вперемежку с другими журналами и просто фотографиями голых и полуодетых плоскогрудых девиц. Затем аккуратной стопкой — целый тираж портретов Гитлера с его воззванием на обороте, обращенным к окруженным в Сталинграде, в нем фюрер высокопарно поздравлял солдат с вызволением из «котла» и благодарил за мужество. Множество пустых и полупустых бутылок говорило о том, что здесь только что было очень весело. Взломав багажный отсек, лейтенант увидел, что он набит чемоданами. Оставив их без внимания, быстро выдвинул ящики большого стола. В одном обнаружил папку с приказами и стал было их листать, как вдруг заметил на столе, на самом виду, толстую раскрытую книгу. Она оказалась журналом боевых действий 11-го танкового полка. Вылетев из медленно пятившегося автобуса, Кочергин бросился искать Бережнова. Найти его оказалось нетрудно — подполковник и Орлик обходили расположение танков. Увидев журнал и приказы, подполковник хотел было послать за Софьей Григорьевной, но Кочергин попросил разрешения перевести текст. Не очень точно и быстро, но достаточно подробно. Бережнов согласился, и они втроем уселись за стол штабного автобуса, который Миша успел вывести из балки и поставить возле стены двухэтажного дома. Потом взял ППШ Кочергина и вышел подежурить у входа.

— Здесь неинтересно… — перелистывал страницы лейтенант. — Здесь тоже…

— Давай, давай, не тяни! — поторопил Бережнов.

Кочергин полистал журнал, читая фрагменты про себя.

— Вот: «…С помощью силовой разведки, проведенной за несколько дней до начала наступления…» Верно, о нашей разведке боем пишут! «…и хорошо поставленной агентурной разведки русские не могли не составить ясного представления о наших намерениях…»

А вот и двенадцатое декабря! «Почти не испытывая противодействия врага, достигли рубежа шесть километров северо-восточнее Верхне-Яблочного. Часть сил обеспечила стык с двадцать третьей танковой дивизией в районе Тилякова… В обороне русских пробита брешь шириной в тридцать километров…» Дальше пишут о наших якобы колоссальных потерях, но тут же отмечают, что основная цель — захват переправ на Аксае — не достигнута! Ссылаются на обледенелые скаты холмов. Это старый прием! А вот второй день наступления, тринадцатое декабря: «…Переправили через Аксай передовые подразделения. Танк оберста Гюнерсдорфа обрушил переправу. Тягачи его не вытянули. Через сутки строили новую, рядом». Мы с Козелковым слышали! «Решили атаковать Верхне-Кумский теми силами, которые успеют переправиться…» Заспешили, из графика вышли!.. Так, пятнадцатое декабря! Пишут об обстреле нашей артиллерией переправ через Аксай… «Создали плацдарм на правом берегу Аксая глубиной десять километров. Присутствие русских везде…» Теряются в догадках, где наши главные силы: между Рычковским и Доном или правее, против их двадцать третьей дивизии? Да, плохо у них армейская разведка работает! — усмехнулся Кочергин. — Пишут о какой-то там нашей третьей танковой армии. «…Контратака взвода вражеских танков с высоты семьдесят девять и девять два километра северо-западнее Заливского…»

— Так это ж Ибрагимов! — оживился Бережнов. — Теперь интереснее пойдет.

— «…Атака батальонов гауптманов Унрейна и Ремлингера…» Помните, Хаген говорил, это мотопехотные части по ту сторону Аксая? «…на Водянский захлебнулась из-за неожиданно сильного вражеского огня. Ремлингер перешел к обороне и в течение дня подвергся сильным атакам».

— Всыпали, значит, мы им за Аксаем… Признаются!.. — засмеявшись, закашлялся от табачного дыма Бережнов.

— Силен наш генерал! — откинулся назад Орлик, напряженно слушавший перевод. — Вокруг пальца немца обвел! Ну дальше, Юра, дальше давай!..

«Ишь ты — Юра! — удивленно поднял глаза Кочергин. — Посмотрим, надолго ли!»

— «…Утром Водянский взять не удалось, — продолжал он. — Две пехотные дивизии русских, отброшенные от Котельникова, при поддержке частей третьей танковой армии нанесли удар по поселку…»

Бережнов и Орлик грохнули одновременно.

— Ну, Мюнхгаузены! — вытер платком слезу подполковник. — Борзописцы! Если бы у нас еще и танковая армия была, мы Берлин бы взяли! — снова зашелся в смехе Бережнов.

Смеялся и Орлик, и Кочергин.

— Порадуй нас, Кочергин, еще чем-нибудь в этом роде, — наконец успокоился подполковник.

— «…Чтобы вновь получить свободу рук, Гюнерсдорф решил атаковать сразу оба поселка на левом берегу Аксая: Заливский и Водянский. Он отклонил предложение командира дивизии генерала Рауса поддержать танками атаку Ремлингера…» Во как у них: «отклонил!..» «…мотивируя это яростными атаками врага на Верхне-Кумский… Ремлингер вновь был контратакован русскими и, так же как и утром, не взял Водянский… С большими потерями для русских удержаны ранее занятые нами населенные пункты».

— Стало быть, Верхне-Кумский и Восьмое Марта, — уточнил лейтенант. — «…Оберет все время находился на передовой линии, лично вел роты в бой… Противник был очень и очень силен, имел хороший боевой порядок и соблюдал маскировку… Из семи танковых рот Гюнерсдорф пять, находившихся в Верхне-Кумском, направил против приближающегося с севера врага».

— Это верно, наша пятьдесят девятая бригада с ее танковым полком имеется в виду, — поднял голову Кочергин.

— «…Проблемой стал вопрос об автомашинах, не вернувшихся с Аксая… По-видимому, русские на какое-то время перекрыли пути между переправами и Верхне-Кумским, так как в развернувшемся танковом сражении позиции противника очень быстро менялись, а возможность поддержки была крайне ограниченной…»

— Постой, Кочергин! Это надо учесть. Спасибо немцам за совет… — что-то обдумывая, с расстановкой заговорил Бережнов. — Знаешь что, Орлик? Завтра, да какое там завтра, сейчас мы с тобой позаботимся, чтобы тот совет даром не пропал. Много там еще?

— Нет. Сейчас я.

«…Верхне-Кумский подвергался сильному обстрелу танков, минометов, пулеметов…»

— Отдельный стрелковый включился, — предположил Орлик.

— «…Точных данных о противнике нет. Особенно сильный огонь велся с севера и северо-востока… Оберет Гюнерсдорф оставил две роты в поселке, а главным силам полка вновь приказал прорваться сквозь вражеское кольцо и нанести удар с фланга… Четырех рот для этого оказалось недостаточно, враг не был захвачен врасплох и с дальних дистанций открыл огонь. Большинство наших танков не могли отвечать на таком расстоянии. Мы могли рассчитывать на поражение Тэ тридцать четыре только с дистанции тысяча метров и ближе, поэтому в первой фазе боя успешно действовали лишь тяжелые танки четвертой роты и позднее — восьмой… Фронт, перекашиваясь, медленно продвигался на северо-запад, достигнув ширины восемнадцати километров…»

— Ошибка! — поправил Бережнов. — Фронт больше, километров тридцать будет с учетом полосы их наступления по ту сторону железной дороги…

— «Дальнейшему его удлинению помешала балка Киберева, — продолжал переводить Кочергин, — находившаяся на левом фланге полосы наших действий… В начале, при потерях с обеих сторон, удалось оттеснить врага, однако русские действовали по строгой системе, в которой проявили себя мастерами. Чуть не за каждым русским танком на прицепе катилась противотанковая пушка, прислуга которой была на броне… В трудные для русских минуты боя пушки отцеплялись, и под прикрытием их огня танки отходили назад, перестраивались для новой атаки и начинали обходный маневр с другого фланга… Эта «игра» была отлично отрепетирована! Как цель противотанковые пушки были слишком малы и при хорошей маскировке почти незаметны, а по сравнению с танками стреляли более метко… Как только мы сближались с русскими танками на расстояние, с которого могли вести прицельный огонь, наши танки неизменно оказывались перед позициями противотанковой артиллерии… Весь горизонт на север и восток был заполнен русскими танками и позициями артиллерии…»

— «Весь горизонт!» Сколько ни совались к Мышкове, не вышло, стало быть, ничего, — хмыкнул Орлик.

— А почему? — повернулся к нему Бережнов. — Помнишь, в Саратове, когда к тридцатьчетверкам крюки для сорокапяток варили, смеялся кое-кто… Доморощенную-де тактику выдумываем! Танкам маневр стесним!

— А что ж могли и пресечь! — поддержал Орлик. — А как пригодилось? Немцы-то впервые на эту тактику нарвались!..

— Н-да-а!.. Много там еще, Кочергин?

— Все, — перевернул тот последнюю страницу. — И чернила не просохли. Слушайте концовку. «…Всюду вспыхивали желтые пятна орудийных выстрелов, и в наших боевых порядках горящие танки взвихряли столбы черного дыма… Это походило на трудно обозримое морское сражение… По радио мы получали категорические приказы дивизии — атаковать, но боеприпасов становилось все меньше. Под конец мы стреляли только осколочными снарядами… На большом расстоянии трудно было определить типы танков, и из-за смешения боевых порядков часто случалось, что мы обстреливали своих… Постоянные повороты затрудняли возможность ориентироваться по сторонам света. Нам помогал только цвет трассы танка оберста… Это была дикая мешанина…»

— Журнал надо переправить в корпус, — встал Бережнов. — Интереснейший документ!.. А почему полевых кухонь до сих пор нет? Кочергин, позаботься об этом: экипажи голодные. А мы с Орликом покуда подумаем о завтрашнем дне с учетом твоего перевода. Да, порадовал ты нас, спасибо! — крепко пожал он руку лейтенанту.

Побродив по обезлюдевшему, темному поселку, Кочергин не обнаружил действовавших полевых кухонь. Если они и встречались, то остывшие и с дочиста выскобленными котлами. Злой, тяжело переступая заплетающимися ногами, он вернулся к автобусу, сменил танкистом из дежурного экипажа вконец продрогшего и осоловевшего Мишу и, стараясь не потревожить Бережнова и Орлика на нижних полках, с трудом взобрался на второй этаж. Не успел заснуть, а его тут же начали расталкивать.

Ничего не соображая, Кочергин хлопал глазами: слепящий свет бил в окна.

— Извини! — увидел он перед собой Козелкова. — Откуда свалился?

— Э! Откуда. Почитай, с неба — едва там не оказался. А вообще-то из столицы нашей — Черноморова! Там чуток вздремнул. Сейчас храпану во все носовые завертки, пока не хватились.

— Что на Мышкове делал?.. Штаб корпуса разведывал?

— Не штаб — медсанбат. Раненых на трофейном автобусе туда возил. Разве Софье Григорьевне откажешь? К тому же мне генерал броневичок давно обещал. Поначалу-то в корпусе их целая сотня была! Так я сержанта, механика-водителя, взял и не зря — на броневичке возвращался!

— А трофейный автобус, что ж, там оставил? — сел он рядом с Козелковым на нижнюю койку.

— Оставил. На него броневичок выменял.

По обе стороны стола было пусто: очевидно, досыпал Кочергин в одиночестве.

— Кстати, Иван, нет ли у тебя перекусить чего? Который день щека щеку ест! А на твоем животе после визита в штаб корпуса поди блох давить можно.

— Вот! — вытянул тот из кармана шинели большой ломоть серого хлеба, переломил и протянул половину Кочергину. — Запить хошь?

— А чем богат?

— Да вот баклага, — тряхнул Козелков немецкой флягой, обтянутой серым сукном, — угощайся. Вчера у немца в танке позаимствовал. Не стесняйся, пробуй!

— Что здесь — спирт, коньяк, ром? — тряс булькающую флягу Кочергин, все более удивляясь выражению лица разведчика и подозревая подвох.

— Кофе с молоком! — покатился тот со смеху. — Не кофе, эрзац скорее всего… Я тоже поначалу обрадовался. Ан дрянь в общем оказалось — так, хлебово…

— Рад за тебя. Значит, снова с «бобиком»? — прошамкал набитым ртом Кочергин.

— Какое там! Чуть не пропали мы с ним. Не пойму, как нас немцы не переехали. «Бобик» они издалека обстреляли и сожгли, а кухни потом опрокинули и все раздавили…

— Как… раздавили?! — привстал Кочергин.

— Очень даже просто. Полуторки, что их буксировали, за «бобиком» шли. Светало уже. Гляжу — откуда ни возьмись навстречу танковая колонна. Большая, танков двадцать, не меньше. Смекаю: немцы! Норовят западнее Верхне-Кумского к Мышкове пробиться. Э-э-э! Не уйдем, поздно! Дал команду водителям разъезжаться в разные стороны. Как только мой сержант развернулся — бац! Полуось переднего моста полетела! Выскочили и бегом! Только заметил — водители полуторок и кто с ними был тоже машины бросили и в разные стороны…

— А что ж танки? — Он запрокинул флягу, выливая в рот остатки холодного кофе.

— Погоди! Бежим. Кричу: «Падай, заметят!» Упали. Я ремень расстегнул, кобуру — под себя. Снова кричу: «Да не лежи ты как я! Закинься иначе». Тут — бац! И от нашего «бобика» куски в стороны. Смотрю, горит!.. Патроны в дисках трещат… Танки ближе, ближе. Веришь, вся колонна промеж нас прошла! «Газики» расшвыряли, исковеркали. Все, что в кухнях было, по земле размазали. А нас не тронули. За убитых все ж сочли!.. Вы-ы-ых! Не проведи другой раз! И сейчас сквозь прищур в упор вижу нижние катки. Ползут себе по тракам! — зябко передернул плечами Козелков. — Капец, думал… Околеванец! Но даже уши не отдавили!

— Вот незадача! Насидимся теперь несолоно хлебавши!..

— О чем печешься! — притворно возмутился разведчик. — А что я жив, перед тобой — так этого тебе мало?

— Если учесть флягу и хлеб, — рассмеялся Кочергин, — более чем достаточно! Посмотрю, что сам завтра запоешь! Пехом вернулись?

— Бегом трюхали! Вишь, мокрый как мышь, хоть выжимай!

— Э-эх, зачем будил! За трое суток разок соснул! — широко, со вкусом зевнул Кочергин.

— Тоже вопрос!.. Я на твоей гретой койке хоть сотню минуток урву. А ты пулей дуй к Бережнову. Хватится, обоим не сдобровать!

— Пожалуй! Дрыхни, истребитель «бобиков»! Выходит, третий у тебя на совести?

* * *

Уменьшаясь, быстро размывались очертания стен Верхне-Кумского. В них уже затерялся спичечный коробок автобуса, оброненный войной где-то в центре плоской чаши степного простора, бурлящего то уходящей, то приближавшейся пушечной пальбой. Редкие гряды перистых облаков, чем-то напомнивших экзотические крылья фламинго, быстро затягивались дымкой, застилавшей вспаханный гусеницами снег. Дальше, к Аксаю, дымка эта сливалась с большими плешинами черной и голой выжженной земли. Впереди, из мутной ее пелены, там и сям вспучивались исковерканные, обгоревшие остовы танков, самоходок, орудий, бронетранспортеров, грузовиков Густо несло гарью, железной окалиной, сладковатым, тошнотворным смрадом тления. Объезжая нагромождения покореженной, обгоревшей стали, броневичок поворачивал в сторону балки Лискина, откуда накануне утром, после восстановления гитлеровцами переправ, появились первые колонны немецких танков. Бригады саперов спешно оборудовали КП на высоте 102,1 в двух километрах от Аксая, напротив поселка Водянский. Он чадил разрушенными домами на другом берегу реки. Кочергин поспел вовремя — танки сводной роты Орлика скрылись за высотой 147,7, немного выше переправы. Почти тотчас в гул заречной перестрелки вплелись частые удары танковых пушек на этом берегу.

— Кочергин! — встретил Бережнов лейтенанта, бегущего от броневичка к КП. — Прямо по кабелю, на энпэ! Там капитан, комбат-один. Докладывайте по полевому, что с Орликом. Он по рации не отвечает!

Держась змеившегося черного шнура, лейтенант устремился вниз. Достигнув НП, присел между капитаном, смотревшим в бинокль в сторону реки, и старшим сержантом из взвода Козелкова и включился в наблюдение. Они решительно ничего не видели за плотной пеленой осевшего на воду тумана, который сверху клочьями рвал ветер, обдувавший высотку. Ближе снег то и дело полосовали снаряды вражеских танковых пушек, бивших из-за реки. Перелеты позволяли предположить, что машины Орлика стоят прямо, внизу. Пунктиры пулеметных очередей из стрелковых ячеек, вразброс вырытых впереди, на крутом склоне к реке, врезались в стену тумана. Капитан приказал прекратить бесполезный огонь. Запищал зуммер. Взяв трубку и крутнув ручку телефона, Кочергин услышал далекий, заглушаемый треском разрядов голос Бережнова. Нет, ничего определенного Кочергин сообщить не мог. Подполковник приказал направить к танкам старшего сержанта. Непроницаемая мгла у реки то и дело взрывалась шквалами пушечного огня, но с НП не было видно даже вспышек выстрелов.

«Рота Орлика — в засаде, где-то у самой воды, — предположил лейтенант. — Сейчас проверим!»

Старший сержант перескочил бруствер НП и, пригибаясь, большими прыжками быстро достиг стрелковых ячеек. В бинокль было видно, как он, извиваясь, ловко ползет уже между черных полос, прочерченных снарядами немцев. Затем скрылся из виду. Время тянулось нестерпимо. Бережнов звонил уже дважды. Кочергин по обыкновению постукивал по стеклу наручных часов, когда тот позвонил в третий раз. Для этого был непосредственный повод: прорезав купол тумана, вверх поднимались черные султаны дыма. Два, затем еще один и еще два. Пять! Пальба внизу снова сплавилась в слитный рев. Казалось, все многообразие военных событий, замкнутых в степном пространстве междуречья Аксая и Мышковы, сошлось здесь, в фокусе пушечной дуэли у реки. Отдаленного погромыхивания за высотой, по ту сторону Аксая, и за спиной, позади Верхне-Кумского, словно и не стало. Кочергин уже не надеялся на возвращение старшего сержанта, когда тот свалился прямо на него и, тяжело дыша, откинулся спиной на земляной валик. Несколько мгновений разведчик сидел неподвижно, бессильно опустив руки. Кочергин подумал, не ранен ли он. Шинель на груди была порвана, рукава на локтях протерлись насквозь, там и тут виднелись пятна крови.

— Ну, чьи танки горят? Говори же! — тормошил его лейтенант.

— Наши целы! — с усилием выдавил разведчик, подняв мокрое красное лицо. — Немцы горят. — Он вытер лоб рукавом шинели. — Лед сплошной: назад едва выбрался. А туда кубарем!

«Ясное дело! — хорошо представил себе картину Кочергин. — Южный склон крут, и снег на нем днем подтаивает, а ночью замерзает коркой. Наст! Сегодня солнца нет, вот и катайся. Не соврали, стало быть, немцы насчет обледенелых-то склонов…»

— Склизко, обессилел там, — оправдываясь, добавил старший сержант. — Танки вдоль склона полого спускались, наст продавили, а напрямик он целехонек, и не влезть. Потому долго я…

— Наши немцев жгут! — прокричал Кочергин в трубку. — Целы, целы танки Орлика, товарищ подполковник. А? Где стоят? Почему нет ни одного поражения? — Он быстро скосил глаза на разведчика. — Карьер там! Песчаный карьер, — все поняв, снова кричал Кочергин в трубку. — Орлик в засаде стоит, только пушки сверху, над отвалами, старший сержант сам видел! Дорога к переправе по тому берегу у Орлика вся на виду. Мышь не проскочит, пока он там!

— Почаще докладывай! Почаще! Слышишь? — дребезжал голос комполка.

Теперь время летело. Поглядывая на часы, лейтенант то и дело звонил подполковнику. Но тот и сам видел все новые султаны дымов у реки. Мало-помалу его беспокойство обострялось.

— Почему Орлик по радио молчит? — кричала трубка. — Обнаружить себя не хочет? Тогда кабель к нему! Спроси связиста, хватит у него провода? Пусть старший сержант из карьера докладывает!

Солдат потряс пустой рамой катушки.

— Нечем дальше связь тянуть, нечем!

Кочергин снова крутил ручку телефона, когда внизу почти одновременно взвихрились ревущие факелы, и, перешибив шквальный гром пушечного огня, гулко прокатились взрывы. Хвосты тяжелого смоляного дыма, увитые ярким рыжим пламенем, торчали из купола тумана, оседая и поднимаясь вновь.

— Кто взорвался? — кричал в трубку лейтенант. — Немцы скорее всего! Но провода нет, снова ползти надо. Что, опять его послать?

В глазах разведчика мелькнул испуг. Сидел, огорченно разглядывая продранные рукава своей шинели. Похоже, боялся больше за нее.

— Разрешите самому, товарищ подполковник? — неожиданно для себя выкрикнул Кочергин. — Я непосредственно с Орликом свяжусь и все подробно доложу. Мне сподручнее будет!

Бережнов молчал. Кочергину показалось, что нарушилась связь.

— Товарищ подполковник, вы меня слышите?..

— С богом! Давай, Кочергин! — наконец отозвалась трубка. — Передай, чтоб не рисковал зря… И готовился отходить. Если наши за Аксаем продвинутся и переправы подорвут, тогда мы свою задачу выполнили… На севере и западе тихо. Чуешь? — надрывался Бережнов. — Передай приказ на отход!

Он не желал, не мог слышать ничего больше, кроме боя у переправы. Кладя трубку и крутя отбой, Кочергин лихорадочно обдумывал маршрут спуска к Орлику. Черных полос впереди стало больше. Уже и снега не видно. Некоторые перелеты достали расположения батальона. Но раненых вроде бы там не было.

«Бронебойные! У них вся сила разрыва — вперед!

В землю, стало быть. Но все же густо кладут, проберись-ка там!»

Торопясь, лейтенант перемахнул бруствер. Когда полз по склону, исполосованному снарядами, над головой нудно, по-комариному, загудело. Туман еще более уплотнился, и вверху ничего нельзя было разглядеть.

«Что такое? Вот дьявол! — не сразу сообразил Кочергин. — Немцы самолет выслали!.. Погода куда нелетная, а рискнули. Хорошо б он за высотку зацепился. Крылышком! Выходит, фашисты никак не поймут, почему их стрельба не дает результатов».

Как палец в прорези, из тумана показался и тут же исчез конец крыла с желтой полоской. «Костыль», как прозвали солдаты «Юнкерс-87», улетал и снова возвращался.

— На тебе, выкуси! — злорадно кричал Кочергин. — Увидишь ты танки, как же!

Будто вняв его крику, «костыль» исчез. Гудение оборвалось. Тут же толчки воздуха в уши, которые он сразу не заметил, напомнили о непрекращавшемся заречном бое. Отсюда он был ближе. К тому же танки Орлика молчали. Однако недоумевать было рано — визг снарядов тут же плотно прижал лейтенанта к земле. За спиной звук тупо обрывался чавкающими разрывами, щедро, как с совковой лопаты, обсыпавшими его снежно-земляным крошевом. Прорезая туман, впереди совсем рядом мелькали желтые блицы. Пальба больно давила на барабанные перепонки. Карьер был тут, подле, и Кочергину показалось, что он различает темные корпуса танков. Он пополз быстрее и вдруг головой вперед заскользил вниз: начался обледенелый склон. Если бы не горный опыт, быть ему со сломанной шеей. Но лейтенант, повернувшись, ударами подкованных каблуков пробил плотный наст и затормозил. Теперь танки угадывались по блеску дульного пламени. Но встречное пламя выстрелов немецких танков, рассекаемое дульными тормозами, било в глаза. Обстановка сразу прояснилась. Тридцатьчетверки стояли в линию у подножия склона, закрытые со стороны Аксая отвалами песчаного карьера, а в каком-нибудь полукилометре, прямо перед ними, на левом берегу реки был спуск к переправе. Туман плотно висел в нескольких метрах над водой, местами касаясь седыми прядями ее мутного зеркала. Осторожно спустившись в карьер, лейтенант оказался вне опасности. Сюда немецкие снаряды не доставали: они втыкались в песчаные валы впереди или проходили выше. Немецкие танкисты видели пламя выстрелов пушек тридцатьчетверок, но не постигали их неуязвимости. Попадая под плотный прицельный огонь, их машины метались, подставляя борта. Отсюда ни один снаряд не пропал даром. По другую сторону реки горело уже одиннадцать танков! Вдвое больше было подбито… Лейтенант разглядел и силуэты тяжелых гусеничных бронетранспортеров. Но их было немного. По-видимому, гитлеровцы уже не рисковали здесь мотопехотой. Река служила Орлику отличным прикрытием. Подобраться к его танкам было почти невозможно. Когда Кочергин, задыхаясь от пороховой гари и кислой горечи тротила, спустился наконец в карьер, оглушающий звон слился с булькающим воем рикошетирующего снаряда. Разрыва лейтенант не услышал. Не поняв сразу происходящего, он увидел, как одна из тридцатьчетверок неожиданно круто развернулась и, набирая скорость, пошла прямо на него. Затем вдруг изменила курс и, все более накреняясь, устремилась вверх — вдоль склона.

Часто вполне конкретные мысли бывают семантически неоднозначны. У Кочергина мелькнуло вроде: «Психанул кто-то, не выдержал!» На башне мелькнула цифра 2109. «Лубенок!» Тут же снаряд угодил в моторную часть танка. Машина резко замедлила ход и, оставив чернильный шлейф лившегося вниз плотного дыма, отсеклась туманной мглой.

Пригнувшись, он перебегал от танка к танку, ища машину Орлика. Ошалев от грохота, полуослепший, он наконец вытащил пистолет и стал колотить рукояткой по башне ближайшей машины. Наверху приподнялся люк, показались черные ребра шлемофона, блеснули глаза, зашевелились зубы. Но Кочергин ничего не слышал.

— Где лейтенант Орлик? Его машина? — надрывался он.

Танкист открыл люк, высунулся из башни и свободной рукой махнул в сторону второй от края тридцатьчетверки…

* * *

Организовав совместно с командирами стрелкового полка караульную службу, Кочергин и Орлик направились к штабному автобусу. Когда подошли, из двери дома блеснул свет и с крылечка спустилась Софья Григорьевна.

— Эх, пожить бы в таком! — вздохнул Кочергин.

— Да, он крепкий, меньше других пострадал, — согласилась она. — Кузьминский приказал раненых сюда снести. В гости заходите!

— Ну мы в их числе оказаться не торопимся… Однако позвольте, разве есть еще раненые? У меня сегодня день без потерь!

— Представьте, есть! Из третьего батальона двое и один убитый. Немцы, оказывается, попрятались кое-где.

— Ясно. Значит, нечисто их побрили! Хорошо вот так, дуром, из экипажей никто не пострадал. У меня башенным стрелком наш начхим. Каждый стал неоценим, если он… не совсем уж шушваль, каким мой Лубенок объявился! — оглянулся Орлик в дверях автобуса.

— Дверь, дверь побыстрее прикрывайте! — раздался голос Бережнова. — Свет отсель далеко видать!

В прокуренном автобусе за столом расположились Козелков и узкоплечий, костлявый военврач 2-го ранга Кузьминский. Кочергин видел его раньше только мельком. Пили чай из термоса. Напротив, рядом с Бережновым, согнувшись и мрачно свесив цыганский чуб над полной кружкой, сидел капитан Рязанцев, которого Кочергин не встречал с самого Ляпичева.

— Гость у нас, посланец из-за реки! — кивнул в его сторону подполковник. — Героев на тот берег вербует… К гитлеровцам валят подкрепления, а наших за Аксаем подкрепить нечем.

— За рекой? А здесь, товарищ комполка? Теперь корпус, пожалуй, будет собираться в кулак, иначе шиш повоюешь! — авторитетно заметил Орлик.

— Так вот, Рязанцев! У Карапетяна ты, говоришь, был, наши дела тебе известны. Так что… пей-ка ты чай! Вот тебе сахар, — сказал Бережнов и стукнул по столу большим куском рафинада. — Последний отдаю!

— А вот и еще угощеньице! — бросила на стол связку баранок Софья Григорьевна. — Давно не пробовали?

Все уставились на окаменевшие баранки.

— Чудеса! — хрустнув баранкой, смачно прихлебнул из кружки Рязанцев, двигая большим кадыком. — Где вы, товарищ… военврач их раздобыли?

Его не поправили. Военврач так военврач.

— Мы таких вопросов Софье Григорьевне давно не задаем, — подбросил Кочергин.

— Ладно, насмешник… — отмахнулась она. — Организуйте-ка лучше чай. Из термоса все не напьемся!

— Во-во, по этой части Кочергин спец! Я как-то поинтересовался, где он поднаторел чай заваривать. Оказалось, у классика вычитал, — сказал Козелков, подсаживаясь поближе.

— В романе «Яма», — прихватил рукавицей горячий чайник Кочергин. — Заварки вот маловато! У Куприна в ней недостатка не было.

Рязанцев, глядевший по-прежнему хмуро, окинул смеявшихся недобрым взглядом. Сдвинув шлем на затылок, вытер потный лоб тыльной стороной черного запястья, положив новый мазок. Молча сверкнул белками. Поставив чайник на печку, Кочергин щедро подбросил древесных обломков. Пламя загудело.

— А что Куприн? — оборвала смех молодых Софья Григорьевна. — Может быть, вы, Юра, наизусть что помните?

— Он стихов не писал, — уклонился Кочергин, — а прозу немногие запоминают. Для этого Сорелем надо быть.

— Кем, кем? — заинтересовался Бережнов.

— Сорель — герой произведения Стендаля, — пояснил Кузьминский. Он немного картавил.

— Кочергин, а свои стихи почему не прочтешь?

«Ну, память… — растерялся Кочергин. — Тогда, в Немках, мельком подполковнику упомянул, без умысла».

Все смотрели ободряюще. Кузьминский вынул и зачем-то надел очки. В очках он казался старше, почти как Бережнов.

— Что ж! — решился лейтенант. — Вот, про нас сочинил… Про корпус, — поправился он. — Не очень складно, наверное… — И начал:

Переведя дыхание, он продолжал:

— У-ух! Ну прямо до места доставил, рифмач! — подал голос Орлик. — И когда сочинять умудряешься?..

— А тонко подмечено! — чуть заметно скривив узкие губы в улыбке, бросил быстрый взгляд на него Кузьминский. — Ваша баллада, лейтенант, действительно скорей рифмованная проза. Впрочем, баллады когда-то так и писались, — смягчил военврач свое замечание.

— Удивляюсь, что запомнил — не записывал ведь! — смущенно пояснил Кочергин и, злясь на себя, покраснел: «И зачем сунулся?»

— Ничего. Признаться, поначалу подумал, вы, лейтенант, — версификатор. Но, возможно, все-таки будете писать, — улыбаясь, одобрил его Кузьминский и, сняв очки, снова стал их ровесником.

— Кочергин, чайник! — дернулся к печке Бережнов: автобус наполнил удушливый запах горелого чая. — Простим ему чай, Рязанцев? — спросил подполковник, откашлявшись. — Стихи-то он один у меня сочиняет!

— Спасибо за чай-сахар! — Рязанцев резко встал и низко надвинул шлемофон. — И за стихи тоже! Нехудо вы здесь живете-поживаете, коли вирши сочиняете. Нам-то, в Водянском, не до поэзии. Ну бывайте! — поворачиваясь, он резко поправил кобуру. И вдруг не выдержал: — Забыли, поди, как наша тридцать шестая вас в Советском выручала, сойдясь с корпусом Кравченко? А ведь долг платежом красен… Э-эх!

Дверь захлопнулась. Все молча на нее смотрели.

Рано утром подполковник наказал Кочергину вернуться к штабной писанине, журналу боевых действий и карте. Надо было обозначить боевой путь части до Верхне-Кумского. Разделавшись с запущенной отчетностью, за полдень лейтенант взялся за краски. После Старого Рогачека заниматься картой ему ни разу не приходилось. На зеленовато-коричневом муаре, пестревшем отметками, обозначениями высот, кошар, хуторов, поселков, ферм, названиями станиц и других всевозможных населенных пунктов, причудливо ломаясь, ветвясь на тонкие ручейки и снова собираясь в единое русло, все дальше вилась алой лентой стрела боевого пути 21-го танкового полка в Сталинградской битве.

Щурясь от нестерпимого блеска солнечного дня, Кочергин откладывал кисть и принимался за химический карандаш, чтобы исписать крупным неровным почерком, уж очень не соответствующим каллиграфическим образцам заполнения штабных форм, одну-две страницы в толстом немецком гроссбухе. Затем снова брался за кисть.

Время летело. Встретившись с такой же красной стрелой у хутора Советского и завязав остроугольную петлю у деревень Карповка и Мариновка, лента после Рогачека устремилась к Дону и, отскочив у Ляпичева от железной дороги Сталинград — Лихая, через Немки вонзилась в излучину Дона.

Здесь на зелено-голубых черточках и точках, обозначавших лесисто-болотистую местность, она сделала несколько острых изломов по берегу реки и, постепенно утончаясь, вдруг стремительно ушла на юг, вниз по течению Дона, вдоль таких же черточек и точек, облепивших левый берег реки. Достигнув впадения в Дон Аксая-Есауловского, лента капризно изогнулась вверх по его течению, постепенно отошла от реки и, повернувшись на север, снова разбилась на ручейки, заструившись по оврагам и балкам вокруг поселка Верхне-Кумский.

Когда Кочергин размещал на ленте последний черный ромб, обозначавший место боев полка, в автобус вошел хмурый Орлик.

— Хошь взглянуть, как фашист нас стращает? — протянул он Кочергину помятый листок. — «Рама» сбросила. Вроде бы прочистили им мозги, ан нет, мало! Но все же разобрались, кто с ними воюет.

Развернув листовку, Кочергин быстро пробежал:

«Мы знаем, что в трудную для Советов минуту они бросают против нас свои танковые и механизированные войска и что у вас — 4-го механизированного корпуса вскружилась голова от успехов. Но вы ее лишитесь, потому что ваши бригады на издыхании, и лучше не оказывайте нам сопротивления, все равно вы все будете уничтожены».

— Для самоободрения, что ли, пишут? — бросил он в печь скомканный листок. — Обескуражили их, не ждали они такого отпора на Аксае… Ну а с Лубенком разобрался?

— Чего там… Он давно на примете. Заячья душонка! Чуть что, в кусты горазд… Предложил комполка его к Вулыху за стрелка-радиста посадить. Подполковник с ним крепенько побеседовал, а потом сразу в Черноморов уехал. Не знаю пока, что решил. Повременим.

Увлеченно работая над картой, Кочергин снял комбинезон, до конца расстегнул ворот гимнастерки, закатал выше локтей рукава — так было удобнее.

Комроты посмотрел на Кочергина будто впервые.

— Слушай, Юра, что это у тебя за гимнастерка? Летняя, третьего срока! Никакого вида! Ты что, зимнюю не получал?

— Где? В запасной-то части? Ты, верно, не знаешь, как я в полк попал. Только комбинезон и шлем выдали.

— Погодь-ка! — поднял Орлик крышку багажника и вытащил свой чемодан. — У меня гимнастерка, вот, лишняя. Шерстяная. Только раз в Саратове и надевал. Держи!

— Спасибо, Коля! — Кочергин несмело развернул на столе тщательно отутюженную гимнастерку и тут же усомнился, что сможет на себя ее напялить. Уж очень мала. — У меня такой еще не было. Неловко брать. Не обижаешь себя?

— Считай, тебе от офицеров полка подарок. Ты у нас деловой, как веник. За все берешься, заслужил! К тому же примета добрая. В рубахе дырка от ордена. Вишь? Значит, сам, как я за Рынок, скоро получишь. Ну вот, совсем другой вид… Чуток в плечах тесновата и рукава немного коротки, — безуспешно дергал он то за один, то за другой обшлаг, не замечая, что ворот не сходится. — А старую — в печку, давай сюда!

— Карту посмотри. Я вроде ее закончил! — поспешно переключился Кочергин, предусмотрительно пряча за спину старую гимнастерку.

— Сейчас, все своим чередом… Это что ж, не менее четырехсот километров боевого марша на своих катках! — присвистнул он, склонившись над листом. — Еще немного, и наша дорога снова сюда, к Ергеням, откуда начинали, колечком вокруг калмыцких степей завяжется. А толково получается! Ну, молодец!

— Не нравится мне сегодняшнее затишье, — переменил тему польщенный Кочергин. — Зловещее какое-то. Погода ясная, а немцы бомбили только на рассвете. И то лишь за Аксаем.

— От потерь, видать, обалдели. Не ожидали такого отпора. Все же знать бы, что он затевает.

— Что? Удар свежей танковой дивизии. Тот Хаген говорил…

— Эх! Сейчас бы подкрепить нас чем, тогда с Аксая не сдвинешь. Но всем хорошая мысля приходит чаще опосля!

— Комполка, однако, сказал, будто на Мышкову свежая армия двинута. Гвардейская. Прямо с колес топает. Если не треп.

— Ну-у? Тогда живем! Только поспеет ли…

— Но, кажись, напрасно сболтнул! Предупреждал он меня. — Орлик потупился.

Оговорка Орлика покоробила Кочергина, но он смолчал. Орлик, видимо, почувствовав натянутость, отвлекая молчавшего Кочергина от его мыслей, рассказал, как поступал в танковое училище.

— Курсантом стал благодаря нахальству, — хохотнул он. — Срезался на экзаменах, но на занятия, несмотря на то, что в списках слушателей не числился, пошел и в конце концов оказался зачисленным. Явочным порядком, — смеялся он. Кочергин тоже.

— Товарищ помначштаба! Готово, можно перебазироваться! — просунул голову в дверь Миша.

— А санчасть? Тоже готова? Сбегай-ка к Кузьминскому: его машины с нами пойдут. Спроси, не надо ли чем помочь. Быстро!

Дверь захлопнулась и тут же распахнулась снова.

— Воздух!!! — истошно закричал Миша.

Выпрыгнув из автобуса, оба увидели рой «юнкерсов», висевших над рекой. В поблекшее небо поднимались фиолетовые, плотные, как кучевые облака, клубы размельченной в прах, вздыбленной земли, мгновенно озаряемые магниевыми вспышками взрывов. Снова и снова самолеты трескуче раскалывали упруго толкавшийся воздух. Рванув за руку Орлика, Кочергин повалился в ближайшую щель и задрал голову. Мазутно перечеркнув диагональю пеленга блеклую линзу купола, «юнкерсы» перестраивались по его центру в боевой круг. Головной самолет из незамкнутого еще кольца уже заваливался на крыло. Отделились тяжкие, визгливые капли бомб. Истошный металлический вой и звон прорвали тугие громовые удары. Загудела, дрогнула, задрожала ознобно, посыпалась, поползла в щель земля, заскрипела на зубах.

— Ишь как небо раздалось! Ни единого облачка! Над океаном, верно, такое. Огромное! — выкрикнул Кочергин, тесно прижимаясь к Орлику.

— А им в нем тесно! — вроде бы ответил тот.

Лейтенанты, оглохшие, засыпанные, тесно обнявшись, лежали несколько минут, прислушиваясь к звенящей тишине.

— Отбомбились вроде бы! — поднял голову Орлик, сбрасывая комья земли.

— Передышка. Скоро снова жди! — отряхиваясь, вылез следом за ним Кочергин. — Глянь-ка, дом и автобус целехоньки! А машины санчасти где? А ну бежим, Коля! За домом они!

Обегая дом, лейтенанты столкнулись с Софьей Григорьевной.

— Беда, мальчики, беда! — ее голос дрогнул. — Кузьминский погибает… Машина строевой части — в прах!..

На невысоком деревянном помосте, по-видимому, остатке прилавка сельского базарчика, навзничь лежал военврач полка, запрокинув обнаженную остроносую голову. Возле, растерянно опустив руки, стояли его помощники, среди которых выделялся сутулый, нескладный Сыроежкин. Кадык раненого судорожно поднимался. Булькающий хрип рвался из широко раскрытого, хватающего воздух рта, ногти скребли доски настила.

— Без сознания! Осколок в мозгу, — обронила Софья Григорьевна.

Хрип оборвался. Поодаль, у курившейся воронки, уродливо торчали разбитый передний мост и исковерканный радиатор автомобиля.

— И это все? — растерянно оглянулся Кочергин.

— Прямое попадание, — обронила она. — Начальник строевой с Николаем Моисеевичем. Уцелел. Верочку вот жалко… Доброволец она, из Саратова. Комсомолка. И старшину тоже…

«Балагур был…» — вспомнил Кочергин старшину, помогавшего ему как-то в Немках со штабной писаниной.

Он ярко представил, как старшина в первое их знакомство, записывая на Ферме-3 при свете «летучей мыши» адрес его родителей, пошутил, что это формальность вроде страховки — от всякой случайности. Девушка тогда спала: лейтенант так ни разу ее и не видел. Теперь не было ни Кузьминского, ни этой неизвестной ему девушки, ни всегда веселого старшины, ни книги, в которую тот записывал их адреса. Ничего!

«Стало быть, и страховке конец…» — подумалось ему.

— Воздух! Воз-ду-ух! — раздались крики с разных сторон.

Кочергин бросился на спасительную землю. Над головой, как казалось, необыкновенно низко, с давящим воем по кругу снова вертелись «юнкерсы». Они пикировали один за другим, а потом опять занимали свои места в замкнутом строю. Невидимое уже солнце кроваво зажигало стекла штурманской кабины очередного самолета, входящего в пике. Чернильно-черные капли бомб, стремительно увеличиваясь, казалось, летели прямо в него. Уши заклинило. Теплые удары взрывных волн легко подбрасывали тело, отрывая от земли, с которой оно силилось слиться. Магниевые вспышки непрестанно блистали в накрывшем все черном облаке. Душила кисловатая, чесночная вонь. Побитое землей лицо распухло. Из рассеченной чем-то брови теплым заливало глаза.

Внезапно все оборвалось. Самолеты перестраивались и, набирая высоту, быстро уходили на северо-запад. Черные кресты расплывались, сливаясь с серым фоном плоскостей и фюзеляжей. В голове гудело. Неуверенно встав, Кочергин тут же, в полуметре от себя увидел полузасыпанную щель, из которой, ругаясь, выбирался Орлик. С трудом повернув голову, Кочергин похолодел.

— Николай, машина! Санитарной машины нет! Ничего не осталось! — громко крикнул он, зажмурившись от боли в ушах.

Там, где только что стоял автофургон с большими красными крестами на крыше и бортах, цепью змеились частые круглые воронки, над которыми, клубясь, оседал прах и летали в воздухе какие-то ошметки. Снова открыв глаза, Кочергин ошеломленно всматривался в сумрачную пустоту. И тут он заметил, как что-то зашевелилось: показалась голова, за ней другая. Значит, остались живы не только он и Орлик.