Когда после осмотра новых, указанных Рощиным, рудных мест Андрей Родионович спросил Ефима Ястребова, много ли залегает тут руды, тот ответил: «Велия тьма». Ответ понравился заводчику, и он неоднократно повторял эти слова. Если случалось ему посылать кого-либо из приказчиков на новое место, Баташев так и говорил: «Поезжай в Велию тьму». И вскорости сложилось, а потом уже накрепко пристало к той местности название «Велетьма».
Постройка Велетьминского завода шла быстро. Андрей Родионович часто наведывался туда, самолично присматривал, как велись кладка домны, сооружение сараев для молотовой фабрики и плющильного стана. Каменщики и плотники, согнанные из разных мест и сбитые в артели под началом хорошо знавших каменное и плотницкое дело мастеров, работали не столько сноровисто, сколько старательно. Благодаря их старанию получалось все ладно, и хозяин был доволен.
Баташев торопился. Подгоняли его получаемые одно за другим письма от брата, проводившего теперь значительную часть времени в Санкт-Петербурге. Иван извещал о все новых и новых требованиях Адмиралтейства и военного кабинета, во главе которого стоял граф Чернышев. Обстановка, сложившаяся на театре военных действий, заставляла русских генералов оснащать новые корабли, снаряжать все новые дивизии.
24 июня 1770 года русский флот встретился в Хиосском проливе с превосходившими его численностью турецкими военными кораблями. Бой был непродолжительным, но жарким. Не выдержав натиска, турки бежали в находившуюся поблизости Чесменскую бухту. Закрыв им своими фрегатами выход из бухты, русские моряки, использовав попутный ветер, направили на вражеский флот легкие суда — брандеры, наполненные горящими бочками со смолой и дегтем. Корабли противника запылали. Морская сила Турции оказалась подорванной.
Но для полной победы над врагом этого было далеко не достаточно. Выиграть войну представлялось возможным при условии разгрома сухопутных войск. К тому же приходилось учитывать, что в Чесме погиб не весь флот Османской империи. Немалое количество военных турецких судов находилось в боевой готовности, и их команды ждали лишь приказа, чтобы вступить в новую схватку с русскими.
Поэтому и шли заказы на железные заводы Демидовых, Баташевых, Шуваловых и других, для кого война сулила баснословные барыши и почести. Выполняя царскую волю, Андрей Родионович прилагал все усилия к тому, чтобы как можно больше лить пушек, готовить штыков и сабель. Нередко его можно было видеть на заводах не только в дневное время, но и ночью. Сопровождаемый Мотрей и рунтами, он обходил домны, молотовые фабрики, подолгу стоял у сверлильных станов, где готовились стволы орудий, до хрипоты спорил с приехавшим от казны приемщиком лейтенантом флота Перхуровым по поводу их качества. За дни, прошедшие после получения рескрипта императрицы, доставленного Кайсаровым, он похудел и осунулся, глаза его приобрели какой-то особенный блеск, на высокий лоб легла глубокая борозда, отчего все лицо приняло сосредоточенный и более суровый вид.
За неделю до рождества на Нижнем заводе, где происходило сверление пушек, случилась неприятность: мастеровые, приставленные к сверлильному стану, где-то допустили оплошность, и у двух стволов «малость калибры перегнуло». Выслушав сбивчивый доклад смотрителя о происшествии, Баташев решил самолично выяснить причину такого конфуза. Крутой на расправу, он распорядился посадить всех виновных под замок, а потом устроить им такую экзекуцию, чтобы не только они, но и все другие работные надолго запомнили, какое наказание ждет нерадивых. Сопровождавшие хозяина рунты тут же похватали работных, среди которых оказались недавно начавшие здесь работать Архип и Петруха, и поволокли их в холодную.
С грохотом закрылась за беднягами тяжелая, кованная железом, дверь. Страшась того, что ждет их, работные молча сидели на земляном полу деревянного амбара. Сквозь толстые стены им не слышно было, как воют прибежавшие к каталажке их жены.
Лица сидевших были угрюмы. Каждый пожимал, что наказание им будет дано самое тяжелое. Одно дело, когда смотритель прикажет наказать виновного, другое — барское распоряжение. Уж тут заводской кат постарается!
От долгого сидения у Петрухи затекли ноги. Он встал, потянулся так, что захрустели суставы, потом осторожно, стараясь не задеть товарищей, пошел к двери. Сколоченная из толстых дубовых досок, она была крепко заперта. Убедившись, что открыть ее изнутри невозможно, он повернулся, чтоб идти на свое место, и вдруг нагнулся. На земле, возле двери, лежал большой гвоздь. Повертев его в руках, Петруха хотел бросить находку, потом передумал.
— Архип! — тихо сказал он прислонившемуся к бревенчатой стене земляку.
— Чего?
— Глянь!
— На кой он тебе?
— Подкоп сделать можно. Убежим, да и все!
— Плохое задумал, парень, — ответил ему вместо Архипа худой, одетый в рваную на спине рубаху работный. — Ну, убежим мы, а семьи куда денутся? На погибель их оставим? Да и сами: плети-то, бог даст, выдюжим, а если побежишь да поймают — пощады не проси!
— Сами не хотите, мне поспособствуйте!
— И думать не смей! Себе добра не добудешь и нам навредишь.
Петр молча сел рядом с Архипом. «Боятся, ну и пусть их. Все одно убегу!»
Дождавшись наступления ночи, он убедился, что все заснули, и осторожно попробовал ковырнуть землю у стены. Плотно утрамбованная, она вначале поддавалась туго, потом стала более рыхлой. Стараясь не разбудить спавших, Петруха начал усердно копать. Разрыхлив гвоздем землю, он выгребал ее пригоршнями из ямы. Дело шло успешно.
«Только бы закончить все, пока темно, — думал, работая, Петруха. — Выберусь наружу, а там ищи-свищи! Сторожа-то, поди, тоже спят».
Раз за разом он все дальше вел подкоп под стену, расширяя дыру настолько, чтоб можно было пролезть в нее. Наконец, лаз был готов. Перекрестившись, он стал выбираться наружу. И тут случилось то, чего он не ждал. Кто-то подхватил его под руки, выволок наверх, и, не дав ему опомниться, связал.
— Попался, голубчик! Ты думал, мы спим? А мы нет, мы бодрствуем!
То были сторожа.
— Братцы, отпустите меня! — взмолился Петруха.
— Отпустить? Нет, шалишь, парень. Нам за тебя в ответе быть. Давай подымайся, да смотри, чтоб без баловства!
— Не подымусь без рук-то.
— Пособим. Вот так.
Отперев дверь амбара, сторожа развязали руки Петрухе и втолкнули его внутрь. Снова загремел замок. Лежавший ближе к двери работный поднялся, сонно посмотрел на Петра и снова лег. Петруха с тоской подумал, что вот теперь пощады ему уже не будет.
Сторожа, поймавшие Петруху, встали у выкопанной им ямы, боясь, как бы он снова не попытался убежать.
— Донат! — сказал спустя несколько времени один из них. — Чего будем делать с парнем-то?
— Доложим управителю — и все.
— Так ведь до смерти его забьют!
— Не воруй!
— Свой ведь, работный!
— Может, свою спину за него подставишь?
Наступило молчание.
— Донат! Может, покроем парня-то?
— А нора — вот она! Куда ее денешь?
— А зарыть!
— Зарыть?
— Ну да! Он же и завалит.
Снова наступило молчание.
— Дознаются, попадет нам.
— Не дознаются!
— Ну, бог с тобой! Иди, пусть засыпет. Только быстро, светать скоро начнет.
Долго объяснять Петрухе не потребовалось. Проснувшийся Архип, поняв, в чем дело, стал помогать ему. Засыпав яму, они утрамбовали землю и припорошили сверху сухим песком. Когда все было закончено, Архип сказал укоризненно:
— Зря ты это затеял!
Петруха ничего не ответил ему.
Наступило утро. Снова загремела дверь. Двое рунтов с ружьями ждали снаружи, чтобы вести провинившихся на расправу…
Доклад Мотри о том, что барский приказ о наказании работных выполнен, Баташев выслушал так же, как выслушивал десятки подобных. Участь мастеровых не волновала его. Мысли заводчика были заняты другим, более важным для него делом.
Отпустив управляющего, он подошел к стоявшему в простенке между окон резному дубового дерева бюро, поднял крышку, словно намереваясь что-то писать, потом отпустил ее. Сев на канапе, Баташев провел около получаса в задумчивости. Поглядывавший за ним в щелку дворецкий Масеич знал, что в такие минуты тревожить барина нельзя, надо ждать, пока сам позовет. А что тот скоро позовет его, в этом старый слуга не сомневался. За несколько лет службы у Андрея Родионовича он досконально изучил его повадки. Если вот так сидит, задумавшись, значит, решает какой-то важный вопрос. И впрямь, скоро раздался резкий звонок, звавший его.
Когда Масеич вошел в кабинет, Баташев уже закончил что-то писать и посыпал написанное мелким, хорошо прокаленным песком. Капнув сургучом на пакет, он быстро надписал адрес и сказал:
— Немедленно отправить с нарочным брату. Буде если в Москве его нет, без передышки скакать в Петербург.
— Слушаюсь.
Через две недели гонец прибыл обратно. Вскрыв конверт и прочитав ответ брата, Андрей довольно улыбнулся. Иван вполне был согласен с ним, хвалил за предприимчивость и сообщал, что князь Долгорукий легко согласился продать им свой Ермишинский завод.
К письму приложена была купчая, свидетельствовавшая о том, что количество железоделательных заводов, принадлежащих братьям Баташевым, увеличилось еще на один. Правда, Ермишинский завод, построенный Долгоруким вслед за тем, как они возвели свой первый завод на Унже, был небольшим — князь не занимался им, — но его можно было быстро расширить.
В сопровождении Карпухи Никифорова Андрей отправился в Ермишь. Осмотрев завод и отдав нужные распоряжения о его перестройке, он оставил Карпуху присматривать за работами, а сам поехал в Сноведь, где, как он знал, в свое время пробовали искать счастья братья Мяздриковы. На месте бывшего завода стояло несколько ветхих избушек. Жившие в них крестьяне принадлежали мелкопоместному дворянину Семилову, чье имение находилось верстах в пятнадцати от Сноведи. Узнав, что ему дают за Сноведской хутор приличную сумму, тот удивился: кому понадобились эти развалины? Но Баташеву нужны были не избы и не крестьяне, его интересовала земля, хранившая рудные запасы.
Вскоре и в Сноведи застучали топоры лесосеков. Баташев значительно расширил площадку на месте стоявших здесь когда-то небольших домен — по его замыслу, новый завод должен был быть не меньше Гусевского.
Иван Родионович, приехавший на Выксунь с семьей на страстной неделе, был изумлен расторопностью брата. В срок, казавшийся немыслимым, Андрей расширил Ермишинский завод и заканчивал постройку Сноведского. Теперь можно было брать новые заказы.
Пышно отпраздновав пасху, братья занялись делами. Вместе они объехали новые заводы, осмотрели возведенные по замыслу Андрея молотовые и иные фабрики. Увиденным оба остались довольны: работа везде шла хорошо, старший Баташев постарался на славу. Но и Иван не остался в долгу. Когда они вернулись после осмотра заводов домой, он как бы невзначай спросил брата:
— А куда девается вода, что спускают из прудов?
— В Оку течет.
— Много ее зря пропадает.
Андрей взглянул на брата.
— Почему зря?
— Потому, что ее еще раз можно использовать. Там, где она в Оку впадает, плющильную фабрику поставить.
— Дело, братец, молвил. Пусть еще одни валы повертит!
Довольные братья спустились вниз, вышли в парк. Молодые липки стояли еще голыми. В дальних аллеях виднелись люди. Под присмотром садовников они очищали пешеходные дорожки, рыхлили приствольные круги.
Выйдя из парка, Баташевы повернули на тихую улочку, застроенную низенькими бревенчатыми домами. Пасхальные дни еще не прошли, бабы и ребятишки продолжали праздновать — сидели на завалинках. У одного из домов Иван замедлил шаг, придержав брата. Из-за угла доносился мерный женский голос, сказывавший какую-то побывальщину. Андрей хотел было идти дальше, но Иван, с детства имевший пристрастие к сказкам, не пустил его.
— Подожди, послушаем! — шепнул он.
Сказка была знакомой. В ней говорилось о встрече богатыря Святогора с Микулой Селяниновичем.
Когда рассказчица кончила, нежный девичий голос попросил:
— Тетя Дунь, расскажи про Аукалу!
— Да я уж рассказывала.
— Еще послушать охота.
— Ну, так и быть, слушайте.
«Был да жил Аукало — бор-зеленый царь, да Рудица под бором крылася, как встарь. Молодица в новом тереме мила друга стерегла, за стенами искрометными тайну сердца берегла, за валами камня черного, неприступного да гордого. У Рудицы-чаровницы было сердце-то алмазное, тело крепкое, железное, богатырское, серебряны белы рученьки — кого хочешь в плен возьмет, разумком-умом смекалистым крепко бронью окует…»
Плавно льется мягкий грудной голос рассказчицы. Не шелохнутся слушающие ее. Притихли и Баташевы. А сказка своим чередом продолжается:
«Да одна беда жестокая — отродясь Руда безногая, а красавец царь Аукало смертным громом был напуганный. Сыскони они поволили во соседстве дружбой жить, не тужили от разбойничков полюбовниками слыть. Соберется ль туча грозная в синем небе прогулятися, Земля-матушка захочет ли своим видом приубратися, приумыться да понежиться, ясну Солнышку понравиться, царь Аукало в теремок бежит, ко Рудице ко царице, своей радости».
— Вот он какой, Аукало-то!
— Не мешай, Настя!
И вновь звучит сказка:
«Вековечно жить бы, царствовать да любовью наслаждатися, во грозу-бурю Аукале со Рудицею встречатися, да ахти — беда, на свете уже быть так суждено: вечной младости и ласки смертным в жизни не дано! Вот судьбинушка внезапу к ним подкралася разбойницей, приняла себе в подмогу лесосека раболепного, червяка-рудокопица, коваля-колдуна, молотобойца. И не громом — грозой зарницею подкосились сосны зелены, теремок Аукалы со лица земли снесли, обнажили грудь Рудицы-матушки, стали тело рвать ее железное. Богачу же, скряге, хвастаться за гроши его за медные».
— Это о нас с тобой! — Иван весело ухмыльнулся. — Пойдем поглядим.
Женщины в смятении уставились на невесть откуда взявшихся господ. Бежать бы куда глаза глядят, да ноги со страху отнялись.
— Шитьем занимаетесь?
— Девицу к свадьбе готовим.
— К свадьбе? Это которую?
Наташа сидела ни жива ни мертва.
— Чья будешь?
Заробела девка, слова не вымолвит.
— Котровская она. Саламыги Семена, что сгорел на домне.
Иван поглядел на брата:
— Был такой случай.
Андрей вспомнил, что именно об этой девке шел у него разговор с парнем, показавшим руду на Велетьме.
— Как звать тебя, красавица?
— Натальей ее кличут, барин.
Андрей пристально взглянул на девушку. «Ничего, не плоха, — подумал. — Губа не дура у парня».
— Значит, к свадьбе шьете? На, держи от меня!
Золотой, тихо звякнув, упал к ногам Наташи.
Проводив взглядом господ, бабы загалдели.
— Ой, беда будет!
— А ты покличь ее!
— Ништо, милостиво обошлись.
— Никак, золотой? Вот, Наташка, тебе и приданое!
— Эко счастье какое! Да ты бери, дура, не украла, чай!
Свернув шитье, бабы заторопились по домам, рассказать о случившемся. Такое не часто бывает, чтобы барин на свадьбу золотой дарил! Раз в сто лет случается — как тут промолчишь!
Пошла к себе и Наташа. Села у окна, стала поглядывать, не появится ли Василий. Хотелось поделиться происшедшим, спросить, к радости или к горю подарок барский. Недолго осталось до троицы. На троицу свадьба. Скорей бы уж!