Проснувшись от звона стоявших на камине голландской работы майоликовых часов, Андрей Родионович набросил на плечи халат и подошел к окну. Заря только еще занималась. В неверном свете раннего утра дальние контуры обступавшего завод леса казались синими. Над домнами, как всегда, весело плясали огоньки. День обещал быть хорошим.
Дверь бесшумно открылась, и в спальню вошел с подносом в руках давно ожидавший пробуждения барина дворецкий Масеич. Поставив приготовленный им завтрак на стоявший в углу небольшой столик и положив рядом бумаги для просмотра хозяину, он вышел и тут же вернулся с медным кувшином и тазом для умывания.
От ледяной струи, политой из кувшина, по спине Баташева пробежал приятный холодок. Освежив лицо и поросшую волосом грудь, Андрей Родионович вытерся суровым полотенцем и почувствовал, как все тело наливается бодростью. Садясь завтракать, он взглянул на принесенную Масеичем пачку полученных накануне писем. Сверху лежало письмо, запечатанное сургучной печатью брата.
Иван Родионович регулярно сообщал на Выксунь не только о заводских делах, но и о всем, что приходилось ему слышать во время наездов в Питер. Сообщение, присланное им сейчас, было не совсем понятным. Меньшой Баташев писал о том, что всем заводчикам якобы послан уже указ императрицы, запрещавший им покупать крестьян с землями. Отныне все мастеровые и приписные крестьяне должны работать только за плату, приобретая себе пропитание в казенных или заводских лавках.
Вопреки правилам, Андрей налил вторую рюмку водки и, глотнув, снова перечитал письмо. Добро или худо сулит сия перемена? Не послужит ли она во вред заводам? Впрочем, может, Иван ошибается, хотя этого за ним как будто бы и не водилось. Не окончив завтрак, Баташев стал одеваться.
Прогулка по саду привела его в спокойное состояние. Он уже решил, как поступить, если присланное Иваном известие подтвердится. Часть ранее купленных крестьян надо заставить заняться обработкой всех земель и от них получать необходимые для мастеровых продукты. Работных можно достать на стороне. Убытка, во всяком случае, от такого нововведения быть не должно.
Вечером приехал чиновник из Муромской межевой канцелярии. Подтвердив правильность сообщения, присланного Иваном Родионовичем, он попросил разрешения собрать всех свободных от работы мастеровых и огласил им витиевато написанный царский указ. Одни слушали, ничего не понимая, других по мере чтения все сильнее охватывала тревога.
— Это что же, отберут, значит, землю-то? — спросил стоявший впереди кузнец Башилов.
Чиновник принялся объяснять указ.
— Земля, — говорил он, — все равно не ваша, а господская, за работу деньги вы получаете, на них и будете кормиться.
— На табак не хватит! — выкрикнул кто-то.
— Просите у хозяина прибавки. А впрочем, дело это не мое. Указ вам объявлен, и с сего дня вы должны знать, что пользоваться посевами вам не дозволяется.
Толпа глухо зароптала.
— Все, расходись по домам! — скомандовал Мотря.
— Господин управляющий! — Голос Луки звучал тревогой. — А огороды тоже отберут?
— Огороды останутся, но в меньшем количестве.
— Что же, нам с голоду подыхать?
— Давай расходись, сказано! Не вашего ума дело царский указ обсуждать!
Понурив головы, мастеровые стали расходиться.
— На всякий случай пообезопаситься вам не мешало б! — посоветовал межевой чиновник, сидя за столом угощавшего его Баташева. — Слух есть: на демидовских заводах взбунтовались, за Пугачем пошли.
— У меня не взбунтуются!
— Ну, смотрите. На всякий случай я скажу в Муроме, чтоб готовы были на помощь прийти, коли понадобится.
— Что ж, скажите.
Опасения чиновника оказались не напрасными. По вечерам мастеровые сходились группами, горячо обсуждая распоряжение царицы, лишавшее их весьма важного источника существования. До этих пор было так, что они работали на заводе, а жены и ребятишки занимались землей. Хотя и немного собирали, а все же до рождества со своим хлебом были. Теперь и это отнимали.
— С голоду подыхать — только и остается, — раздавались голоса. — К барину надо идти: может, смилуется, оставит все по-прежнему.
— Как же, оставит! Нам — шиши, а ему — барыши!
— Девок да баб, сказывают, будут в дудки да на уголь гонять.
— Казня одна!
— Ребятишки и так о весне пухнут, на одной картошке сидючи.
— Хорошо, у кого картошки хватает, а у иных и ее нет.
Внимательно следивший за настроениями мастеровых Баташев дал знать в Муром, чтобы там были начеку. Заводских рунтов вооружили ружьями. Это сразу бросилось всем в глаза.
— Рунтов оружными сделали! Боятся нас, братцы! — слышались голоса.
В один из дней группа мастеровых во главе с Башиловым пришла к Ястребову.
— Ты грамотный, Павел. Скажи, что делать?
— Что делать-то? Проходите к столу, садитесь. Вместе подумаем.
Гости прошли в передний угол, расселись по лавкам.
— Говори, как жить будем?
— Может, челобитную царице подать?
— Челобитную подать можно, — помедлив, ответил Павел. Только вряд ли что путное будет. Да и кто ее передаст, челобитную-то?
— Охотники найдутся, лишь бы толк был.
Ястребов понимал, что лишение работных права пользоваться земельным наделом обрекло их на полуголодное существование. Особенно в тяжелом положении оказывались многодетные семьи.
По новому указу работные, считавшиеся вольными, могли, в случае недовольства, уйти от своего хозяина. Но куда идти? На другой завод? Там такие же порядки, если не хуже. Деваться некуда.
Но какой выход из этого? Павел искал и не находил его.
— До бога, братцы, высоко, до царицы далеко. К барину надо идти. Если всем миром поклониться — не станет землю отбирать.
— Не кланяться, требовать надо!
Все обернулись на голос. В дверях стоял Рощин.
— Василий! — шагнул к нему Ястребов. — Я к тебе вчера заходил, да ты спал.
— Коршуниха сказывала.
— Да ты проходи, садись! Ну как, выздоровел?
— Оклемался малость.
Работные сочувственно смотрели на Рощина. Все знали о том, как надругался над ним Баташев, и в душе проклинали заводчика, отобравшего жену у молодого кричного мастера.
Без памяти свалился тогда Рощин. Три недели трепала его огневица. Потом пришел в себя, но долго не мог подняться на ноги. Несчастье подкосило его.
— Вот что, други, — поднялся с места Башилов. — Василью сейчас не до нас. Пусть они с Павлом побеседуют. А мы после зайдем.
— Не уходите! Я потому и поднялся, что узнал от Митьки: народ пошел к Ястребову.
— Слыхал, значит, о царском указе?
— Слыхал.
— Ну, и какие твои слова?
— Я думаю так: идти к барину надо. Павел верно сказал. Только не о милости просить, а требовать.
Мастеровые поближе пододвинулись к нему.
— Может, попросить сначала?
— А чего просить? За своим добром кланяться?
— Боязно чего-то.
— Всем миром пойдем. Чего бояться?
— Оно так, конечно…
По дороге к Ястребову Василий вспомнил рассказы Парфена о Пугачеве и теперь вслух повторил то, что слышал от него:
— Народ — сила! Если подымется, никто его сломить не сможет. Только вот что: уж если к барину с требованием идти, то стоять всем, как одному! Не будет согласья меж нами в таком деле — нечего и ходить. Так я говорю?
— Так.
— Правильно!
Решено было пройтись по домам, поговорить с каждым мастеровым и в назначенный час всем тронуться к хозяину.
Попрощавшись, работные ушли. В избе остались трое: Ястребов, Рощин и решивший пойти домой вместе с Василием кузнец Башилов.
— Это хорошо, что ты болезнь переборол. — Подсев к Рощину, Павел ласково обнял его за плечи. — О Наталье что нового слыхать?
— О Наталье? — Рощин хотел было что-то сказать, но запнулся и умолк.
— Неужто это дело так оставишь? — порывисто поднялся Башилов.
— Не оставил бы, — с горечью произнес Василий. — Жизни бы лишился, а обидчику отомстил. Только, видать, Наталья в моей заступе не нуждается.
— Как так?
— Барин к ней каждую ночь приходит, и она принимает его.
— Так ведь он силой принуждает!
— А может, ласки барские сладкими показались?
Пораженные словами Василия, Ястребов и Башилов опустили головы.
— Не об этом сейчас думать надо! — с какой-то необычайной силой произнес Рощин. — Людское горе сильней моего. Вы мне вот что скажите: подымем мы народ?
— Подымем! — уверенно ответил Башилов.
— А коли так — своего добьемся!
Оставшись один, Павел задумался. Прав ли Василий?
Что получится, если всем народом пойти к барину с требованием? Ведь это же бунт! За такое дело по головке не погладят.
Как же быть? Может, пока не поздно, отговорить людей от задуманного, сказать, что надо покориться? Его могут послушать. Но не станут ли потом проклинать? Нет, надо идти! Идти всем. Может, и впрямь ладно получится!
Приход Любы заставил его очнуться от дум.
По лицу мужа Люба поняла, что он на что-то решился.
— Паша!
— Что, Любушка?
— Чего я хочу сказать…
— Сказывай!
— Ведь дочка, Павлуша! Куда я с нею тогда? Как без тебя буду?
Павел подошел к жене, положил ей руку на плечо.
— Полно! Помирать я не собираюсь. Все будет хорошо. Ну, а случится что — люди не покинут.
В ответ Люба только обвила шею мужа руками. Всеми силами хотела сдержать себя, а не могла. Тяжелая, горячая слеза капнула Павлу на грудь.
— Ну, ну, перестань. Словно хоронить меня собираешься. Перестань, право же!
Уговоры Павла подействовали, Люба успокоилась.
Приняв твердое решение, Рощин с Башиловым в тот же вечер пошли по домам поднимать народ.
Не все согласились на такой шаг. Иные, особенно те, у кого семьи были небольшими, высказали опасение: не будет ли от этого хуже? Но мнение большинства было единодушным: идти!
И вот в назначенный час на всех молотовых фабриках звонко застучали ручники по пустым наковальням, давая сигнал кончать работу. Подручные кузнецов бросили качать мехи, и уголь в горнах стал застывать. Почуяв неладное, смотрители бросились к работным.
— Вы что, черти, сдурели?
— Бросай работу! — понеслось по цехам.
Воротные, замкнув дубовые двери, попрятались. Толпа у выхода с завода все прибывала.
— А ну, господи благослови! — Башилов высоко взмахнул молотком. Звякнув, запор упал на землю. Людской поток хлынул на улицу.
— К барскому дому! Всем!
По пути к идущим присоединялись все новые и новые группы мастеровых. Толпа росла. Шли молча. Так тяжелая свинцовая туча тихо надвигается в жаркий летний день, чтоб разразиться потом огнями молний и оглушающими раскатами грома.
Стоявший дозором мастеровой Верхнего завода, завидев идущих, бросился к своим:
— Идут!
Ожидавшие сигнала люди побросали работу. Выйдя за ворота, они слились в одно шествие, заполняя огромную площадь перед домом заводчика.
Еще накануне, узнав через соглядатаев о готовящемся выступлении работных, Баташев услал вершного в Муром за подмогой, приказав ему скакать во весь опор, и теперь нервно расхаживал по кабинету. Привыкнув к молчаливой покорности людей, он не ожидал такого.
«Сучье племя! — зло думал он, глядя, как площадь все более заполняется народом. — Ужо узнаете, как работу бросать!»
Высланный к толпе Мотря безуспешно старался уговорить собравшихся разойтись.
— Барина хотим видеть! Пускай выйдет!
В первых рядах стоявших перед домом людей виднелось похудевшее лицо Рощина. Здесь же был и Павел Ястребов. Нестройный вначале шум голосов все усиливался. Задние напирали на передних. Деревянные решетки, ограждавшие клумбы с цветами перед домом, с треском сломались. Видя, что еще несколько минут, и люди могут ворваться внутрь здания, Баташев решил выйти на балкон. Увидев его, толпа стихла.
— Бунтовать, скоты, вздумали? — Голос заводчика, как кнутом, резнул толпу.
— Землю давай!
— С голоду дохнуть?!
— По справедливости надо!
Баташев поднял руку. Крики замолкли.
— Я своей государыни верный слуга и ее приказа отменять не волен. Добром прошу: разойдитесь по домам. Подумайте: в какое время бунтуете? Наши пушки на войне нужны…
— На войне, — прервал Баташева Рощин, — наши братья головы кладут, а мы здесь погибать должны?
Андрей Родионович снова поднял руку. И в наступившей тишине ясно послышался идущий со стороны Нижнего завода треск барабанов. Не понимая, что это такое, люди поворачивали головы к приближающимся звукам. Баташев криво усмехнулся.
— Сейчас будет вам и хлеб, и земля! — Повернувшись, он ушел.
— Солдаты!
Толпа дрогнула и подалась назад.
— Спокойно! — раздался голос Рощина. — Поворачивай лицом к конторе. Не пустим.
— Не пуска-ай! — понеслось по рядам.
— Стой крепче! Назад оборотят!
— Пускай вертаются, отколь пришли!
Под зловеще-мерный треск барабанов, ощетинясь штыками, солдаты медленно приближались к толпе мастеровых.
— Идут? — спросил молодой, тщедушного вида парень, приподнимаясь на носки, чтобы разглядеть, что делается впереди.
— Уйти бы от греха, — словно отвечая, сказал стоявший рядом с ним мужик.
— Что, кум, в кусты?
— Хуже не было бы.
Стиснутый со всех сторон Рощин, услыхав этот разговор, собрав силы, рванулся вперед, пытаясь пробиться в ту сторону, откуда приближались солдаты, но людская стена была столь плотной, что ему не удалось сделать и шагу. Теперь, когда люди повернулись лицом к грозившей им опасности, само собой получилось так, что впереди очутились шедшие сзади, менее решительные, и очень важно было, чтобы в критическую минуту с ними находился кто-либо, кто сумел бы поддержать их. Василий еще раз попытался пробиться вперед, но его снова оттеснили на прежнее место.
— Устоят ли? Только бы устояли!
Меж тем расстояние между солдатами и мастеровыми все сокращалось. Не доходя шагов пятидесяти, колонна остановилась. Ведущий ее офицер вышел вперед.
— Расходись! Стрелять буду!
— Пугаи-ит!
— Мы своего требуем!
В это время на балконе дома снова появился Баташев. Увидя его, офицер поднял шашку над головой. Тот взмахнул платком и скрылся в своих покоях.
— Приказываю разойтись! — еще раз прокричал офицер.
— Стой, ребята, не пускай их, окаянных!
Офицер вернулся к солдатам и подал им какую-то команду. Передний ряд гренадер опустился на колени, и из длинных стволов ружей блеснул огонь.
Толпа дрогнула и подалась.
— Стреляют!
— Не бойсь, холостыми!
Раздался еще залп, на этот раз уже не холостыми: с десяток людей, сраженных пулями, со стоном повалились на землю. Охваченная ужасом, толпа забурлила, как огромный водоворот. Толкаясь и давя друг друга, люди метнулись назад.
— Братцы, убивают!
— Спасайся‑я!
Люди бежали, ничего не видя перед собой, думая только о том, как бы укрыться от пуль. Рощин попробовал было остановить бегущих, но людской поток подхватил и понес его с собой. Миновав заводской тын, работные, стараясь держаться поодиночке, бросились к лесу.
— Васька! Василий! Сюда скорей!
Оглянувшись на голос, Рощин увидел Ястребова и еще кого-то, укрывавшихся за плотиной.
— Пропало все!
— Айда за пруд, там спрячемся!
Карабкаясь по скату плотины, они двинулись в сторону от места страшной расправы. Добравшись до водосброса, поднялись наверх. Из-за будки плотинного выглянул Митька Коршунов.
— И вы сюда? Вот здорово!
— Давай, давай, не задерживайся! — торопил Ястребов.
Через несколько минут все трое были уже на другой стороне пруда. Добежав до кустов, Васька рухнул наземь: силы оставили его.
— Ты что, Василий?
Тот не отвечал. Подхватив его под руки, Ястребов с Митькой тронулись дальше.
— Ну, теперь, я думаю, не скоро найдут, — сказал, запыхавшись, Павел. — Можно и передохнуть! Ты побудь с ним, а я к берегу выйду, посмотрю: нет ли погони.
Положив Рощина на землю, Митька стал тормошить его, стараясь привести в чувство, но тот, несмотря на Митькины усилия, не приходил в себя.
— Не помер бы. Ну как? — спросил Митька возвращавшегося Ястребова.
— Тихо, никого будто нет. Не очнулся все?
— Нету.
— Давай его к бережку перенесем да водицей сбрызнем.
Набрав в пригоршню воды, Павел плеснул в лицо Ваське. Тот сначала тихо застонал, потом приоткрыл глаза. Вспомнив, что произошло, Рощин попытался вскочить на ноги.
— Лежи, лежи! — удержал его Ястребов. — Никого нет.
Издали поселок казался вымершим, только около господского дома виднелись люди. Просидев в лесу до вечера, Павел решил пробраться домой, посмотреть, все ли там в порядке, успокоить жену и мать. Напрасно Василий с Митькой уговаривали его подождать, Ястребов стоял на своем.
— В обход пруда пойду, кругом. В случае — скажу: в лесу был, не знаю ничего. Все благополучно будет — дам вам знать. Утром ждите!
Но ни утром, ни днем Ястребов не вернулся: видать, с ним что-то произошло. Парни начали чувствовать голод.
— Эх, теперь бы щец похлебать! — сказал Митька, лежа на животе и поглядывая в сторону поселка.
— А ты меньше думай об этом. Не помрем!
— Зачем умирать!
Но к концу дня Митька не выдержал.
— Пойду разведаю, как там дела!
— Выждать надо, пока солдаты уйдут.
— Я сторонкой. Не бойсь, не попадусь!
Часа через три Коршунов вернулся.
— Беда, Василий! Похватали всех!
— А Ястребов?
— Не бывал у него, боязно: солдаты да рунты кругом с ружьями. Хлебушком вот разжился, да и назад. Говорят, в воскресенье расправу чинить будут.
— В воскресенье? От кого слыхал?
— Лука сказывал.
— А он как?
— Его не тронули.
Подошел воскресный день. Рунты с утра ходили по домам, сгоняли народ на площадь глядеть, как будут казнить зачинщиков бунта.
На площади, рядом с «козой», стояла «ширманка» — переносный горн с лежавшими в нем щипцами. Один из рунтов ногой качал мех, над горном змеилось синеватое пламя огня. Народ молча толпился, глядя на приготовления к расправе.
Первым вывели Башилова. Могучего телосложения кузнец шел со связанными назад руками. Остановившись, он глянул на собравшихся, и люди потупили головы перед его взглядом.
Офицер, сидевший на балконе господского дома рядом с Баташевым, спросил, нагнувшись, что-то у заводчика. Тот утвердительно кивнул головой.
— Начинай! — крикнул офицер. Двое солдат развязали руки Башилову и потащили к «козе». Почуяв свободу, тот было рванулся, но на него насело еще несколько человек. Над распростертым на «козе» обнаженным телом взвилась плеть ката.
— Десять, двадцать, пятьдесят, — отсчитывали про себя удары в толпе. Башилов лежал молча. Сильное тело его вначале вздрагивало под ударами плети, затем смякло. После сотого удара на потерявшего сознание кузнеца вылили ушат холодной воды, поставили на ноги, снова крепко скрутив руки. Кат выхватил раскаленные щипцы, и из вырванных ноздрей Башилова струей хлынула кровь.
По толпе пробежала дрожь. Солдаты угрожающе вскинули ружья. Кузнец зашатался и рухнул на землю. Подхватив под руки, рунты поволокли его в сторону.
Одного мастерового за другим бросали солдаты на «козу», и кат проделывал над ними то же самое. В толпе народа слышались всхлипывания и тихие причитания баб.
Пятнадцатым вывели Ястребова. Похудевшее лицо его казалось спокойным. Отстранив рукой рунта, он сам лег на «козу». Стоявшая недвижимо толпа пришла в какое-то движение: раздвигая людей, кто-то пробирался вперед. Взяв новую плеть, кат отвел руку назад, приноравливаясь, как лучше ударить.
— Злодеи, за что мучаете?! — По голосу в крикнувшем эти слова без труда можно было признать Рощина.
Солдаты с рунтами бросились к толпе, но и без того плотно стоявшие люди еще ближе потеснились друг к другу. Старания рунтов оказались напрасными.