Пока строился новый завод, Андрей Родионович почти безвыездно жил на Выксуни, лишь временами наезжая па Унжу и Гусь, где хорошо налаженное дело не требовало постоянного его присутствия. Но не только необходимость присматривать за стройкой, а потом и за самим заводом заставляла его жить в избушке, срубленной еще в те дни, когда только возводилась плотина у слияния трех речек, указанных Сорокой. Муромские леса все более притягивали его к себе. Он все чаще думал о том, что неплохо было бы совсем прибрать их к рукам: глядишь, новые богатства в них откроются. А для этого нужно переехать на житье из Унжи сюда.
Сидя как-то в унженском доме за вечерним чаем, он высказал эту мысль Ивану. Тот не спеша отпил из чашки, поставил ее на стол, помолчал.
— Что ж, можно и переехать.
— И знаешь, если на новое место переезжать, то строиться надо не так, как тут, а по-господски, хоромы возвести каменные. Пусть все знают, что мы не лыком шиты.
— Я не прочь.
— А коли так, то и тянуть нечего. Я, признаться, давно над этим думаю. Хочешь, расскажу, какой дом поставить мыслю?
— С удовольствием, братец.
Вначале Иван скептически отнесся к затее брата, слушал больше из приличия, потом сам увлекся его предложением. Баташевы принялись оживленно обсуждать план будущей постройки. Решено было возвести дом о трех этажах: нижний — для челяди и разных служб, второй — для себя, третий — для гостей. План второго этажа обсуждался с превеликим тщанием, не раз перечерчивали его на бумаге, стараясь расположить комнаты так, чтобы у каждого брата была своя «половина» и чтобы в то же время они не были отделены друг от друга.
Ставить дом решили напротив завода с таким расчетом, чтобы из окон видны были бы и домны с молотовыми фабриками, и привольно раскинувшийся заводской пруд.
Собрав со всей округи каменщиков, Андрей Родионович сам съездил за опытными мастерами в Муром. Место, где начали возводить господские хоромы, обнесли высоким глухим забором. И хотя первое время никого из заводских сюда не пускали, работали одни пришлые, по поселку скоро поползли зловещие слухи. Одни шепотом передавали, что под домом роются подвалы, где будут заточать в каменные мешки провинившихся, другие утверждали, что роется подземный ход к фальшивомонетной фабрике, которую хозяева хотят устроить под землей.
Когда такие слухи дошли до Павла Ястребова, он усмехнулся и сказал:
— Дураки — дурное и болтают.
— Почему дурное?
— А потому. Когда колокол на церковь собираются лить, — по всей округе слухи разные распускают, чтоб звончее был. А тут сплетки плетут, чтобы дом прочнее стоял.
— Братцы, ведь и верно!
Слухи стали стихать. Но когда на стройку потребовались люди и Мотря распорядился, чтобы каждый работный после заводской упряжки шел на четыре часа на стройку, многие попытались проверить, правильно ли болтают в народе. Поинтересовались этим и Рощин с Коршуновым, попавшие сюда вместе со всеми. Ходили, смотрели, но что увидишь, если все давно закрыто кирпичом да тесаным белым камнем и на первом этаже дубовые полы настланы? Попробовали расспросить приезжих, но те в ответ на все расспросы только посмеивались. Так и осталось неудовлетворенным людское любопытство.
Тяжело, двенадцать часов у наковальни молотом отмахавши, еще четыре на стройке работать, да что поделаешь — на то барский указ, поди-ка не выполни! Делали, что заставят: подмости мостили, кирпичи подавали, раствор известковый подтаскивали. Васька попробовал как-то стену класть — получилось. Муромский мастер вначале было прикрикнул на него: брось, мол, баловаться, потом подошел, посмотрел, стал показывать, как правильно мастерок держать, кирпич класть, швы заделывать.
Домой с работы шли вместе. Хоть и не по пути было Рощину, но захотелось ему дружбу заиметь с приезжим. Разговор шел о том, чей труд лучше. Приезжий хвалил свое дело.
— Без нас, каменщиков, ни в одном городе обойтись не могут, — хвастался он. — Опять же печи класть. А домницы ваши кто возвел? Наш брат, каменщик. Вот ты у горна, говоришь, работаешь. Кто его сложил? Опять же каменщик. То-то!
На другой день Филипп — так звали приезжего каменщика — уже как знакомого встретил Рощина.
— Значит, опять вместе?
— Нет, меня на другое дело поставили.
— Погодь, я десятнику словцо замолвлю, не станут с места на место гонять.
И верно, с тех пор стали ставить Рощина в помощники к Филиппу. Подавая ему кирпич или раствор, Василий смотрел, как он ведет кладку, пробовал сам делать так, как тот указывал.
— Поработаешь под моим началом, добрым каменщиком станешь, — подбадривал Филипп.
— А мне и кричным мастером неплохо, — отвечал Васька Рощин.
— Лишнее рукомесло не помеха.
— Вот это правильно.
Работа на стройке шла споро. Незаметно вырос один этаж, за ним второй, началась кладка третьего. Люди трудились молча, лишь изредка переговариваясь друг с другом. Попробовали было однажды песню запеть, десятник муромский враз пресек: «Дом класть — не кружева вязать, благолепие нужно!» И вот уж, глянь, железо положено на крышу, а там и печи сложены, и трубы наверх выведены. Дом построен.
Чтобы обставить все по-благородному, как в столицах, Иван Родионович пригласил знающего человека из Москвы. Тот прошел вместе с хозяевами по многочисленным анфиладам нового господского жилья, узнал, где что будет размещаться, сказал малярам, какую комнату каким колером крыть, где какие узоры класть, отметил у себя в книжечке места будущих картин и уехал заказывать мебель. Привезли ее перед покровом, а на праздник решили справить новоселье.
Народу съехалось много. Одним из первых на тройке саврасых с бубенцами прикатил из Мурома управляющий имениями графа Уварова Петухов. Был он бедного дворянского роду, но за последние годы удача пришла к нему, и сказывали, что у него в кубышке запрятано столько, что десяток деревень купить может. За ним приехали муромские же знакомые купцы Мяздриковы — Дмитрий да Петр. С этими торговые дела вели. Прибыли соседи по Унже и Гусю — помещики Даниил Званков, Тарас Хорьков, Степан Веденяпин. Из Тулы приехал на семейное торжество женатый на сестре Баташевых Федор Немчинов. Владел он двумя полотняными фабриками, поставлял московским вельможам первосортный товар. Не побрезговал приглашением и живший неподалеку в своих имениях князь Звенигородский, высокий осанистый мужчина лет сорока с голубой лентой через плечо. Обширный двор, обнесенный каменным забором, заполнялся тарантасами, дрожками, вместительными бричками. Жены и дочери приезжих уходили к Дарье Ларионовне переодеваться, мужчины отправлялись осматривать дом.
Последним приехал князь Репнин. Был он стар, неряшлив, поминутно нюхал табак, просыпая его, и оттого грудь черного княжеского камзола казалась темно-зеленой.
Одни ехали на званый обед с доброжелательством, другие — втайне надеясь, что оконфузятся чем-нибудь новоявленные богачи и можно будет потом в домашнем кругу вдосталь посмеяться над ними. Хозяева встречали всех приветливо, охотно показывали убранство дома.
Пока жены и дочери приезжих прихорашивались в отведенных для них комнатах, мужчины успели все осмотреть и вышли подышать свежим воздухом на балкон. Сидели в креслах, прикидывали: дорогонько все обошлось Баташевым, сразу видно — миллионщики. Не один из гостей с сожалением думал про себя: какое дело из-под рук упустил! Глядишь, сам мог бы сидеть здесь хозяином, поздно только говорить об этом, после драки кулаками не машут.
Зайдя на половину к жене, Иван Родионович сказал Дарье, чтоб оделась она получше: гостям надо показать, что хоть и простого они звания, а политес понимать могут. Закрыв за мужем дверь, Дарья Ларионовна подошла к шкафу с платьями и задумалась. Какое надеть? Примерив одно за другим несколько платьев, остановилась на поплиновом, цвета молодой травы. Оно ей шло. Укладывая короной на голове густые русые волосы, подошла к зеркалу. Оттуда глянуло чуть тронутое годами, но еще не утратившее свой свежести, с правильными чертами лицо. Взгляд больших жарких глаз был строг. Пудры Дарья Ларионовна не любила, но ради приезда гостей слегка махнула пушистой заячьей лапкой по небольшому прямому носу и лбу.
Иван Родионович видом жены остался доволен. Сам он был одет в шитый шелком темно-голубой камзол. Такого же цвета панталоны плотно облегали его мускулистые ноги. На мизинце левой руки сверкал тонкий дорогой перстень.
К столу сошлись в шестом часу. Настоял на этом Иван Родионович, знавший столичные порядки и решивший блеснуть своей образованностью. Повара с утра сбились с ног, готовя редкостные кушанья, зато все удалось на славу. Незаметно оглядев стоявшие на белоснежной скатерти многочисленные закуски, Петухов удовлетворенно крякнул. Продолжая переглядываться, гости сели за стол.
Подали начавшее входить в моду шампанское. Лакеи бесшумно наливали гостям вина.
Выпив бокал шипучки, Петухов недовольно поморщился и потянулся к бутылке с анисовой, шепотом приказав лакею пододвинуть тарелку с маринованными грибками. Его примеру последовали многие.
Поздравив хозяев с новосельем, принялись за еду. Иван Родионович попытался было завязать приличный случаю разговор, но вскоре увидел, что это бесполезно. Всяк угощался по своему характеру. Чем дальше, тем все оживленнее становилось за столом.
— Нет, вы своими девками не хвалитесь, — говорил, разглядывая на свет налитое в рюмку вино, Звенигородский сидевшему напротив Петухову, — ваши девки супротив моих гроша не стоят.
— Не скажите, ваше сиятельство. Уваровские по всей округе славятся, мастерицы отменные, хоть кого спросите.
— Ха, отменные! Да мы вот у князя спросим. Князенька, Василь Ардальоныч, рассуди нас с Петуховым. Он говорит, что уваровские девки лучше моих, как по-твоему?
— Не слышу я, батюшка, стар стал. О чем разговор?
— О девках.
— Врут, батюшка. Какие девки, сплетни одни!
Звенигородский рассмеялся. Знал он репнинскую слабость. Нагонит в горницу подростков-девчат, прикажет раздеться донага и смотрит, вспоминая бурно проведенную молодость.
— Да я не о ваших говорю, а о своих. А может, вы мне своих продадите или сменяемся?
— Стар уж, стар я такими делами заниматься.
Махнув на Репнина рукой, Звенигородский снова вернулся к прерванной беседе с Петуховым.
Иван Родионович, разговаривавший с дамами о столичном политесе, вдруг встревоженно глянул на другой конец стола, где сидел Андрей, и, извинившись, направился туда.
— Не продашь? — хрипло спрашивал Андрей сидевшего наискосок от него Хорькова. Жилы на его сухой, мускульной шее налились, как бывало у него в минуты гнева. — А хочешь, я тебя со всеми потрохами куплю?
— Я хоть и гость ваш, Андрей Родионович, но оскорблять себя не позволю. Я столбовой, потомственный дворянин.
— Плевать мне на твое потомство!
— О чем спор? — спросил, подойдя, Иван.
— Да вот, братец ваш оскорбляет меня. Деревеньку свою не хочу ему уступить.
— Нашли о чем спорить. Деревенька ваша, вы и владейте. Андрюша, подь-ка на минутку!
Андрей недовольно посмотрел на брата и вылез из-за стола.
— Непристойно ведешь себя, братец. Чай, мы не мужики. Что про нас после этого говорить будут? В Питере слух пройдет. Я на знакомство с князьями большую надежду имею, через них и дела вершить можно и еще кое-чего добыть.
Слова Ивана подействовали. Вернувшись на место, Андрей налил два бокала вина, протянул один из них Хорькову.
— Ну ладно, помиримся!
Лицо Ивана, наблюдавшего сцену примирения, посветлело. Он повернулся к сидевшему рядом Федору Немчинову и стал расспрашивать его о знакомых тулянах. Их беседу прервал дворецкий Масеич. Подойдя к Ивану Родионовичу, он потихоньку, чтобы не привлечь внимание гостей, доложил:
— Там поп пришел, к вам просится.
— Какой поп? Сорока?
— Он самый.
— Не нашел другого времени! Пусть завтра зайдет.
— Просит, чтоб непременно сейчас.
Баташев недовольно поморщился.
— Проведешь его ко мне.
— Слушаюсь!
Сказав Немчинову, что он на минутку отлучится, Баташев вышел.
— Зачем пожаловал, батя? — встретил он Сороку.
— Зашел вот. На новоселье.
Иван Родионович не нашелся сразу, что ответить попу.
— Спасибо, не забыл.
— Я‑то не забыл. А вот вы мной погнушались.
— Что ты, у нас ведь только свои собрались.
— И я вроде не чужой. Руду-то кто вам показал?
— Помню.
Баташев подошел к стоявшему в углу кабинета шкафчику, достал оттуда бутылку рому, налил два бокала.
— Давай, батя, выпьем, во здравие дома сего!
— Вином откупиться хочешь? Нет, благодарствую. Коли я не к масти козырь, делать мне здесь нечего.
— Да ты не обижайся!
— Мне не на вас, на себя обижаться надо. Покажи, как выйти-то!
Иван молча пошел провожать незваного гостя.
Отсутствие Ивана Родионовича в зале осталось незамеченным. Пир шел горой.
Долго трещали после званого обеда головы у гостей, долго вспоминали они баташевское празднество. Потратились Баташевы не зря. С похвалой отписывали помещики своим родственникам в столицу о хлебосольстве и богатстве заводчиков, добавляя в конце, что, хотя и простого они звания, знакомство с ними водить можно, в накладе не останешься.