Ангел простых человеческих дел В избу мою жаворонком влетел, Заулыбалися печь и скамья, Булькнула звонко гусыня-бадья, Муха впотьмах забубнила коту: «За ухом, дяденька, смой черноту!» Ангел простых человеческих дел Бабке за прялкою венчик надел, Миром помазал дверей косяки, Бусы и киноварь пролил в горшки. Посох врачуя, шепнул кошелю: «Будешь созвучьями полон в раю!..» Ангел простых человеческих дел Вечером голуб, в рассветки же бел, Перед ковригою свечку зажег, В бороду сумерек вплел василек, Сел на шесток и затренькал сверчком: «Мир тебе, нива с горбатым гумном! Мир очагу, где обильны всегда Звездной плотвою годов невода!..» Невозмутимы луга тишины — Пастбище тайн и овчинной луны, Там небеса, как полати, теплы, Овцы — оладьи, ковриги — волы; Пышным отарам вожак — помело, Отчая кровля — печное чело. Ангел простых человеческих дел Хлебным теленьям дал тук и предел. Судьям чернильным постылы стихи, Где в запятых голосят петухи, Бродят коровы по злачным тире, Строки ж глазасты, как лисы в норе. Что до того, если дедов кошель — Луг, где Егорий играет в свирель, Сивых, соловых, буланых, гнедых Поят с ладоней соборы святых: Фрол и Медост, Пантелеймон, Илья — Чин избяной, луговая семья. Что до того, если вечер в бадью Солнышко скликал: «тю-тю да тю-тю!» Выведет солнце бурнастых утят В срок, когда с печью прикурнет ухват, Лавка постелет хозяйке кошму, Вычернить косы — потемок сурьму. Ангел простых человеческих дел Певчему суслу взбурлить повелел. Дремлет изба, как матерый мошник В пазухе хвойной, где дух голубик, Крест соловецкий, что крепче застав, Лапой бревенчатой к сердцу прижав. Сердце и Крест — для забвений мета… Бабкины пальцы — Иван Калита — Смерти грозятся, узорят молву, В дебрях суслонных возводят Москву… Слышите ль, братья, поддонный трезвон — Отчие зовы запечных икон!? Кони Ильи, Одигитрии плат, Крылья Софии, Попрание врат, Дух и невеста, Царица предста В колосе житном отверзли уста! Ангел простых человеческих дел В персях земли урожаем вскипел. Чрево овина и стога крестцы — Образов деды, прозрений отцы. Сладостно цепу из житных грудей Пить молоко первопутка белей, Зубы вонзать в неневестную плоть — В темя снопа, где пирует Господь. Жернову зерна — детине жена, Лоно посева — квашни глубина, Вздохи серпа и отжинок тоску Каменный пуп растирает в муку. Бабкины пальцы — Иван Калита — Ставят помолу капкан решета. В пестрой макитре вскисает улов: В чаше агатовой очи миров, Распятый Лебедь и Роза над ним… Прочит огонь за невесту калым, В звонких поленьях зародыши душ Жемчуг ссыпают и золота куш… Савское миро, душиста-смугла, Входит Коврига в Чертоги Тепла. Тьмы серафимов над печью парят В час, как хозяйка свершает обряд: Скоблит квашню и в мочалкин вихор Крохи вплетает, как дружкин убор. Сплетницу муху, пройдоху кота Сказкой дивит междучасий лапта. Ангел простых человеческих дел Умную нежить дыханьем пригрел. Старый баран и провидец-петух, Сторож задворок — лохматый лопух Дождик сулят, бородами трепля… Тучка повойником кроет поля, Редьке на грядке испить подает — Стала б ядрена, бела наперед. Тучка — к пролетью, к густым зеленям, К свадьбам коровьим и к спорым блинам… В горсти запашек в опару пролив, Селезнем стала кормилица нив. Зорко избе под сытовым дождем Просишь клевать, как орлице, коньком. Нудить судьбу, чтобы ребра стропил Перистым тесом хозяин покрыл, Знать, что к отлету седые углы Сорок воскрылий простерли из мглы, И к новоселью в поморья окон Кедровый лик окунул Елеон, Лапоть Исхода, Субботу Живых… Стелют настольник для мис золотых, Рушают Хлеб для крылатых гостей (Пуду — Сергунька, Васятке — Авдей). Наша Суббота озер голубей! Ангел простых человеческих дел В пляске Васяткиной крылья воздел. Брачная пляска — полет корабля В лунь и агат, где Христова Земля. Море житейское — черный агат Плещет стихами от яростных пят. Духостихи — златорогов стада, Их по удоям не счесть никогда, Только следы да сиянье рогов Ловят тенета захватистых слов. Духостихи отдают молоко Мальцам безудным, что пляшут легко. Мельхиседек и Креститель Иван Песеннорогий блюдут караван. Сладок Отец, но пресладостней Дух, — Бабьего выводка ястреб — пастух, Любо ему вожделенную мать Страсти когтями, как цаплю, терзать, Девичью печень, кровавый послед Клювом долбить, чтоб родился поэт. Зыбка в избе — ястребиный улов — Матери мнится снопом васильков; Конь-шестоглав сторожит васильки — Струнная грива и песня-зрачки. Сноп бирюзовый — улыбок кошель — В щебет и грай пеленает апрель, Льнет к молодице: «Сегодня в ночи Пламенный дуб возгорит на печи, Ярой пребудь, чтобы соты грудей Вывели ос и язвящих шмелей: Дерево-сполох — кудрявый Федот Даст им смолу и сжигающий мед!» Улей ложесн двести семьдесят дней Пестует рой медоносных огней… Жизнь-пчеловод постучится в леток: Дескать, проталинка теплит цветок!.. Пасеке зыбок претит пустота — В каждой гудит, как пчела, красота. Маковый ротик и глазок слюда — Бабья держава, моя череда. Радуйтесь, братья, беременен я От поцелуев и ядер коня! Песенный мерин — багряный супруг — Топчет суставов и ягодиц луг, Уды мои, словно стойло, грызет, Роет копытом заклятый живот, — Родится чадо — табун жеребят, Музыка в холках, и в ржании лад. Ангел простых человеческих дел Гурт ураганный пасти восхотел. Слава ковриге, и печи хвала, Что Голубую Субботу спекла, Вывела лося — цимбалы рога, Заколыбелить души берега! Ведайте, други, к животной земле Едет купец на беляне-орле! Груз преисподний: чудес сундуки, Клетки с грядущим и славы тюки! Пристань-изба упованьем цветет, Веще мурлычет подойнику кот, Птенчики-зерна в мышиной норе Грезят о светлой засевной поре; Только б привратницу — серую мышь — Скрипы вспугнули от мартовских лыж, К зернышку в гости пожалует жук, С каплей-малюткою — лучиков пук. Пегая глыба, прядя солнопёк, Выгонит в стебель ячменный пупок. Глядь, колосок, как подругу бекас, Артосом кормит лазоревый Спас… Ангел простых человеческих дел В книжных потемках лучом заалел. Братья, Субботе Земли Всякий любезно внемли: Лишь на груди избяной Вы обретете покой! Только ковриги сосцы — Гаг самоцветных ловцы, Яйца кладет, где таган, Дум яровой пеликан… Светел запечный притин — Китеж Мемёлф и Арин, Где словорунный козел Трется о бабкин подол. Там образок Купины — Чаша ржаной глубины; Тела и крови Руси, Брат озаренный, вкуси! Есть Вседержитель гумна, Пестун мирского зерна, Он, как лосиха телка, Лижет земные бока, Пахоту поит слюной Смуглой Господь избяной. Перед Ним единым, Как молокой сом, Пьян вином овинным, Исхожу стихом. И в ответ на звуки Гомонят улов Осетры и щуки Пододонных слов. Мысленные мрежи, Слуха вертоград, Глуби Заонежий Перлами дарят. Палеостров, Выгу, Кижи, Соловки Выплескали в книгу Радуг черпаки. Там, псаломогорьем Звон и чаек крик, И горит над морем Мой полярный лик. Ангел простых человеческих дел В сердце мое жаворонком влетел. Видит, светелка, как скатерть, чиста, Всюду цветут «ноготки» и «уста», Труд яснозубый тачает суму — Слитки беречь рудокопу Уму, Девушка Совесть вдевает в иглу Нити стыда и ресничную мглу… Ткач пренебесный, что сердце потряс, Полднем солов, ввечеру синеглаз, Выткал затон, где напевы-киты Дремлют в пучине до бурь красоты… Это — Суббота у смертной черты, Это — Суббота опосле Креста… Кровью рудеют России уста, Камень привален, и плачущий Петр В ночи всемирной стоит у ворот… Мы готовим ароматы Из березовой губы, Чтоб помазать водоскаты У Марииной избы. Гробно выбелим убрусы И с заранкой-снегирем Пеклеванному Исусу Алевастры понесем. Ты уснул, пшеничноликий, В васильковых пеленах… Потным платом Вероники Потянуло от рубах. Блинный сад благоуханен… Мы идем чрез времена, Чтоб отведать в новой Кане Огнепального вина. Вот и пещные ворота, Где воркует голубь-сон, И на камне Мать-Суббота Голубой допряла лен.

Мой край, мое поморье, Где песни в глубине! Твои лядины, взгорья Дозорены Егорьем На лебеде-коне! Твоя судьба — гагара С Кащеевым яйцом, С лучиною стожары, И повитухи-хмары Склонились над гнездом. Ты посвети лучиной, Синебородый дед! Гнездо шумит осиной, Ямщицкою кручиной С метелицей вослед. За вьюжною кибиткой Гагар нескор полет… Тебе бы сад с калиткой Да опашень враскидку У лебединых вод. Боярышней собольей Привиделся ты мне, Но в сорок лет до боли Глядеть в глаза сокольи Зазорно в тишине. Приснился ты белицей — По бровь холстинный плат, Но Алконостом-птицей Иль вещею зегзицей Не кануть в струнный лад. Остались только взгорья, Ковыль да синь-туман, Меж тем как редкоборьем Над лебедем Егорьем Орлит аэроплан. Успокоение Падает снег на дорогу — Белый ромашковый цвет, Может, дойду понемногу К окнам, где ласковый свет, Топчут усталые ноги Белый ромашковый цвет. Вижу за окнами прялку, Песенку мама поет, С нитью веселой вповалку Пухлый мурлыкает кот, Мышку-вдову за мочалку Замуж сверчок выдает. Сладко уснуть на лежанке… Кот — непробудный сосед. Пусть забубнит в позаранки Ульем на странника дед, Сед он, как пень на полянке — Белый ромашковый цвет. Только б коснуться покоя, В сумке огниво и трут, Яблоней в розовом зное Щеки мои расцветут Там, где вплетает левкои В мамины косы уют. Жизнь — океан многозвoнный — Путнику плещет вослед. Волгу ли, берег ли Роны — Всё принимает поэт… Тихо ложится на склоны Белый ромашковый цвет.

Помяни, чёртушко, Есенина Кутьей из углей да из омылок банных! А в моей квашне пьяно вспенена Опара для свадеб да игрищ багряных. А у меня изба новая — Полати с подзором, божница неугасимая, Намел из подлавочья ярого слова я Тебе, мой совенок, птаха моя любимая! Пришел ты из Рязани платочком бухарским, Нестираным, неполосканым, немыленым, Звал мою пазуху улусом татарским, Зубы табунами, а бороду филином! Лепил я твою душеньку, как гнездо касатка, Слюной крепил мысли, слова слезинками, Да погасла зарная свеченька, моя лесная лампадка, Ушел ты от меня разбойными тропинками! Кручинушка была деду лесному, Трепались по урочищам берестяные седины, Плакал дымом овинник, а прясла солому Пускали по ветру, как пух лебединый.

Из-под кобыльей головы, загиблыми мхами Протянулась окаянная пьяная стежка. Следом за твоими лаковыми башмаками Увязалась поджарая дохлая кошка, — Ни крестом от нее, ни пестом, ни мукой, Женился ли, умер — она у глотки, Вот и острупел ты веселой скукой В кабацком буруне топить свои лодки! А всё за грехи, за измену зыбке, Запечным богам Медосту да Власу. Тошнёхонько облик кровавый и глыбкий Заре вышивать по речному атласу!

Рожоное мое дитятко, матюжник милый, ГробОвая доска — всем грехам покрышка, Прости ты меня, борова, что кабаньей силой Не вспоил я тебя до златого излишка! Златой же удел — быть пчелой жирОвой, Блюсти тайники, медовые срубы. Да обронил ты хазарскую гривну — побратимово слово, Целовать лишь ковригу, солнце да цвет голУбый. С тобой бы лечь во честнОй гроб, Во желтЫ пески, да не с веревкой на шее!.. Быль иль небыль то, что у русских троп Вырастают цветы твоих глаз синее? Только мне, горюну, — горынь-трава… Овдовел я без тебя, как печь без помяльца, Как без Настеньки горенка, где шелки да канва Караулят пустые, нешитые пяльца! Ты скажи, мое дитятко удатное, Кого ты сполохался-спужался, Что во темную могилушку собрался? Старичища ли с бородою Аль гумённой бабы с метлою, Старухи ли разварухи, Суковатой ли во играх рюхи? Знать, того ты сробел до смерти, Что ноне годочки пошли слезовы, Красны девушки пошли обманны, Холосты ребята всё бесстыжи!

Отцвела моя белая липА во саду, Отзвенел соловьиный рассвет над речкой. Вольготней бы на поклоне в Золотую Орду Изведать ятагана с ханской насечкой! Умереть бы тебе, как Михаиле Тверскому, Опочить по-мужицки — до рук борода!.. Не напрасно по брови родимому дому Нахлобучили кровлю лихие года. Неспроста у касаток не лепятся гнезда, Не играет котенок веселым клубком, — С воза, сноп-недовязок, в пустые борозды Ты упал, чтобы грудь испытать колесом. Вот и хрустнули кости…По желтому жнивью Бродит песня-вдовица — ненастью сестра… Счастливее елка, что зимнею синью, Окутана саваном, ждет топора. Разумнее лодка, дырявые груди Целящая корпией тины и трав… О жертве вечерней иль новом Иуде Шумит молочай у дорожных канав? Забудет ли пахарь гумно, Луна — избяное окно, Медовую кашку пчела И белка кладовку дупла? Разлюбит ли сердце мое Лесную любовь и жилье, Когда, словно ландыш в струи, Гляделся ты в песни мои? И слушала бабка-Рязань, В малиновой шапке Кубань, Как их дорогое дитя Запело о небе, грустя. Напрасно Афон и Саров Текли половодьем из слов И ангел улыбок крылом Кропил над печальным цветком. Мой ландыш березкой возник, — Берестяный звонок язык, Сорокой в зеленых кудрях Уселись удача и страх. В те годы Московская Русь Скидала державную гнусь, И тщетно Иван золотой Царь-колокол нудил пятой. Когда же из мглы и цепей Встал город на страже полей, Подпаском, с волынкой щегла, — К собрату березка пришла. На гостью ученый набрел, Дивился на шитый подол, Поведал, что пухом Христос В кунсткамерной банке оброс. Из всех подворотен шел гам: Иди, песноликая, к нам! А стая поджарых газет Скулила: кулацкий поэт! Куда ни стучался пастух — Повсюду урчание брюх, Всех яростней в огненный мрак Раскрыл свои двери кабак.

На полете летит лебедь белая, Под крылом несет хризопраз-камЕнь. Ты скажи, лебедь пречистая, — На пролетах-переметах недосягнутых, А на тихих всплавах по озерышкам Ты поглядкой-выглядом не выглядела ль, Ясным смотром-зором не высмотрела ль, Не катилась ли жемчужина по чистУ полЮ, Не плыла ль злат-рыба по тихозаводью, Не шел ли бережком добрый молодец, Он не жал ли к сердцу певуна-травы, Не давался ли на родимую сторонушку? Отвечала лебедь умная: На небесных переметах только соколы, А на тихих всплавах — сиг да окуни, На матерой земле медведь сидит, Медведь сидит, лапой моется, Своей суженой дожидается. А я слышала и я видела: На реке Неве грозный двор стоит, Он изба на избе, весь железом крыт, Поперек дворище — тыща дымников, А вдоль бежать — коня загнать. Как на том ли дворе, на большом рундуке, Под заклятой черной матицей, Молодой детинушка себя сразил. Он кидал себе кровь поджильную, Проливал ее на дубовый пол. Как на это ли жито багровое Налетали птицы нечистые — ЧиреЯ, ГрызеЯ, Подкожница, Напоследки же птица-Удавница. Возлетала Удавна на матицу, Распрядала крыло пеньковое, Опускала перище дО земли. Обернулось перо удавнОй петлей… А и стала Удавна петь-напевать, Зобом горготать, к себе в гости звать: На румяной яблоне Голубочек, — У серебряна ларца Сторожочек. Кто отворит сторожец, Тому яхонтов корец! На осенней ветице Яблок виден, — Здравствуй, сокол-зятюшка — Муж Снафидин! У Снафиды перстеньки — На болоте огоньки! Угоди-ка вежеством, Сокол, теще, Чтобы ластить павушек В белой роще! Ты одень на шеюшку Золотую денежку! — Тут слетала я с ясна месяца, Принимала душу убойную Что ль под правое тёпло крылышко, Обернулась душа в хризопрас-камЕнь, А несу я потеряшку на родину Под окошечко материнское. Прорастет хризопрас березонькой, Кучерявой, росной, как Сергеюшко. Сядет матушка под оконницу С долгой прялицей, с веретёнышком, Co своей ли сиротской работушкой, Запоет она с ниткой нАровне И тонехонько и тихохонько: Ты, гусыня белая, Что сегодня делала? Баю-бай, баю-бай, Елка, челкой не качай! Али ткала, али пряла, Иль гусеныша купала? Баю-бай, баю-бай, Жучка, попусту не лай! На гусеныше пушок, Тега мальчик-кудряшок — Баю-бай, баю-бай, Спит в шубейке горностай! Спит березка за окном Голубым купальским сном — Баю-бай, баю-бай, Сватал варежки шугай! Сон березовый пригож, На Сереженькин похож! Баю-бай, баю-бай, Как проснется невзначай!

1 Оттого в глазах моих просинь, Что я сын Великих озер. Точит сизую киноварь осень На родной беломорский простор. На закате плещут тюлени, Загляделся в озеро чум… Златороги мои олени — Табуны напевов и дум. Потянуло душу, как гуся, В голубой, полуденный край; Там Микола и Светлый Исусе Уготовят пшеничный рай! Прихожу. Вижу избы-горы, На водах стальные киты… Я запел про синие боры, Про Сосновый Звон и скиты. Мне ученые люди сказали: К. чему святые слова? Укоротьте поддевку до талии И обузьте у ней рукава! — Я заплакал Братскими Песнями, Порешили: В рифме не смел! — Зажурчал я ручьями полосными И Лесные Были пропел. В поучение дали мне Игоря Северянина пудреный том, — Сердце поняло: заживо выгорят Те, кто смерти задет крылом. Лихолетья часы железные Возвестили войны пожар, — И Мирские Думы болезные Я принес отчизне, как дар. Рассказал, как еловые куколи Осеняют солдатскую мать, И бумажные дятлы загукали: Не поэт он, а буквенный тать! Русь Христа променяла на Платовых. Рай мужицкий — ребяческий бред… — Но с рязанских полей коловратовых Вдруг забрезжил конОпляный свет. Ждали хама, глупца непотребного, В спинжаке, с кулаками в арбуз, — Даль повыслала отрока вербного, С голоском слаще девичьих бус. Он поведал про сумерки карие, Про стога, про отжиночный сноп; Зашипели газеты: Татария! И Есенин — поэт-юдофоб! — О, бездушное книжное мелево, Ворон ты, я же тундровый гусь! Осеняет Словесное дерево Избяную, дремучую Русь! Певчим цветом алмазно заиндевел Надо мной древословный навес, И страна моя, Белая Индия, Преисполнена тайн и чудес! Жизнь-праматерь заутрени росные Служит птицам и правды сынам; Книги-трупы, сердца папиросные — Ненавистный Творцу фимиам! 2 Изба — святилище земли, С запечной тайною и раем, — По духу росной конопли Мы сокровенное узнАем. На грядке веников ряды — Душа берез зеленоустых… От звезд до луковой гряды Всё в вещем шепоте и хрустах. Земля, как старище-рыбак, Сплетает облачные сети, Чтоб уловить загробный мрак Глухонемых тысячелетий. Провижу я: как в верше сом, Заплещет мгла в мужицкой длани, — Золотобревный Отчий дом Засолнцевеет на поляне. Пшеничный колос-исполин Двор осенит целящей тенью… Не ты ль, мой брат, жених и сын, Укажешь путь к преображенью? В твоих глазах дымок от хат, Глубинный сон речного ила, Рязанский, маковый закат — Твои певучие чернила. Изба — питательница слов Тебя взрастила не напрасно: Для русских сел и городов Ты станешь Радуницей красной. Так не забудь запечный рай, Где хорошо любить и плакать! Тебе на путь, на вечный май, Сплетаю стих — матерый лапоть. 3 У тебя, государь, новое ожерельице… Слова убийц св. Димитрия-царевича Ёлушка-сестрица, Верба-голубица, Я пришел до вас: Белый цвет Сережа, С Китоврасом схожий, Разлюбил мой сказ! Он пришелец дальний, Серафим опальный, Руки — свитки крыл. Как к причастью звоны, Мамины иконы, Я его любил. И в дали предвечной, Светлый, трехвенечный, Мной провиден он. Пусть я некрасивый, Хворый и плешивый, Но душа, как сон. Сон живой, павлиний, Где перловый иней Запушил окно, Где в углу, за печью, Чародейной речью Шепчется Оно. Дух ли это Славы, Город златоглавый, Савана ли плеск? Только шире, шире Белизна псалтыри — Нестерпимый блеск. Тяжко, светик, тяжко! Вся в крови рубашка… Где ты, Углич мой?.. Жертва Годунова, Я в глуши еловой Восприму покой. Буду в хвойной митре, Убиенный Митрий, Почивать, забыт… Грянет час вселенский, И Собор Успенский Сказку приютит. 4 Бумажный ад поглотит вас С чернильным черным сатаною, И бесы: Буки, Веди, Аз Согнут построчников фитою. До воскрешающей трубы На вас падут, как кляксы, беды, И промокательной судьбы Не избежат бумагоеды. Заместо славы будет смерть Их костяною рифмой тешить, На клякс-папировую жердь Насадят лавровые плеши. Построчный пламень во сто крат Горючей жупела и серы. Но книжный червь, чернильный ад Не для певцов любви и веры. Не для тебя, мой василек, Смола терцин, устава клещи, Ржаной колдующий восток Тебе открыл земные вещи: Заря-котенок моет рот, На сердце теплится лампадка. — Что мы с тобою не народ — Одна бумажная нападка. Мы, как Саул, искать ослиц Пошли в родные буераки, И набрели на блеск столиц, На ад, пылающий во мраке. И вот, окольною тропой, Идем с уздой и кличем: сивка! Поют хрустальною трубой Во мне хвоя, в тебе наливка — Тот душегубный варенец, Что даль рязанская сварила, Ты — Коловратов кладенец, Я — бора пасмурная сила. Таран бумажный нипочем Для адамантовой кольчуги… О, только б странствовать вдвоем, От Соловков и до Калуги. Через моздокский синь-туман, На ржанье сивки, скрип косули!.. Но есть полынный, злой дурман В степном жалеечном Июле. Он за курганами звенит И по-русалочьи мурлычет: Будь одиноким, как зенит, Пускай тебя ничто не кличет. — Ты отдалился от меня, За ковыли, глухие лужи… По ржанью певчего коня Душа курганная недужит. И знаю я, мой горбунок В сосновой лысине у взморья; Уж преисподняя из строк Трепещет хвойного Егорья. Он возгремит, как Божья рать, Готовя ворогу расплату, Чтоб в книжном пламени не дать Сгореть родному Коловрату.

Падает снег на дорогу — Белый ромашковый цвет. Может, дойду понемногу К окнам, где ласковый свет? Топчут усталые ноги Белый ромашковый цвет. Вижу за окнами прялку, Песенку мама поет, С нитью веселой вповалку Пухлый мурлыкает кот, Мышку-вдову за мочалку Замуж сверчок выдает. Сладко уснуть на лежанке… Кот — непробудный сосед. Пусть забубнит впозаранки Ульем на странника дед, Сед он, как пень на полянке — Белый ромашковый цвет. Только б коснуться покоя, В сумке огниво и трут, Яблоней в розовом зное Щеки мои расцветут Там, где вплетает левкои В мамины косы уют. Жизнь — океан многозвенный Путнику плещет вослед. Волгу ли, берег ли Роны — Все принимает поэт… Тихо ложится на склоны Белый ромашковый цвет. …Супруги мы…В живых веках Заколосится наше семя, И вспомнит нас младое племя На песнотворческих пирах!

Наша деревня — Сиговой Лоб Стоит у лесных и озерных троп, Где губы морские, олень да остяк. На тысячу верст ягелёвый желтяк, Сиговец же — ярь и сосновая зель, Где слушают зори медвежью свирель, Как рыбья чешуйка, свирель та легка, Баюкает сказку и сны рыбака. За неводом сон — лебединый затон, Там яйца в пуху и кувшинковый звон, Лосиная шерсть у совихи в дупле, Туда не плыву я на певчем весле. Порато баско зимой в Сиговце, По белым избам, на рыбьем солнце! А рыбье солнце — налимья майка, Его заманит в чулан хозяйка, Лишь дверью стукнет, — оно на прялке И с веретёнцем играет в салки. Арина-баба, на пряжу дюжа, Соткёт из солнца порты для мужа, По ткани свёкор, чтоб песне длиться, Доской резною набьет копытца, Опосле репки, следцы гагарьи… Набойки хватит Олёхе, Дарье, На новоселье и на поминки… У наших девок пестры ширинки, У Степаниды, веселой Насти В коклюшках кони живых брыкастей, Золотогривы, огнекопытны, Пьют дым плетёный и зоблют ситный, У Прони скатерть синей Онега, По зыби едет луны телега, Кит-рыба плещет, и яро в нем Пророк Иона грозит крестом. Резчик Олёха — лесное чудо, Глаза — два гуся, надгубье рудо, Повысек птицу с лицом девичьим, Уста закляты потайным кличем, Когда Олёха тесал долотцем Сосцы у птицы, прошел Сиговцем Медведь матёрый, на шее гривна, В зубах же книга злата и дивна. — Заполовели у древа щеки, И голос хлябкий, как плеск осоки, Резчик учуял: «Я — Алконост, Из глаз гусиных напьюся слез!»

Иконник Павел — насельник давний Из Мстёр Великих, отец Дубравне, Так кличет радость язык рыбачий… У Павла ощупь и глаз нерпячий: — Как нерпе сельди во мгле соленой, Так духовидцу обряд иконный. Бакан и умбра, лазорь с синелью, — Сорочьей лапкой цветут под елью, Червлец, зарянка, огонь купинный, — По косогорам прядут рябины. Доска от сердца сосны кондовой — Иконописцу, как сот медовый, Кадит фиалкой, и дух лесной В сосновых жилах гудит пчелой.

Явленье Иконы — прилет журавля, Едва прозвенит жаворонком земля, Смиренному Павлу в персты и в зрачки Слетятся с павлинами радуг полки, Чтоб в рощах ресниц, в лукоморьях ногтей Повывесть птенцов — голубых лебедей, — Их плески и трубы с лазурным пером Слывут по Сиговцу «доличным письмом». «Виденье Лица» богомазы берут То с хвойных потёмок, где теплится трут, То с глуби озёр, где ткачиха-луна За кросном янтарным грустит у окна. Егорию с селезня пишется конь, Миколе — с кресчатого клена фелонь, Успение — с пёрышек горлиц в дупле, Когда молотьба и покой на селе. Распятие — с редьки, — как гвозди креста, Так редечный сок опаляет уста. Но краше и трепетней зографу зреть На птичьих загонах гусиную сеть, Лукавые мёрды и петли ремней Для тысячи белых кувшинковых шей, То Образ Суда, и метелица крыл — Тень мира сего от сосцов до могил. Студёная Кола, Поволжье и Дон Тверды не железом, а воском икон. Гончарное дело прехитро зело, Им славится Вятка, Опошня-село: Цветет Украина румяным горшком, А Вятка кунганом, ребячьим коньком, Сиговец же Андому знает реку, Там в крынках кукушка ку-ку да ку-ку, Журавль-рукомойник курлы да курлы, И по сту годов доможирят котлы. Сиговому Лбу похвала — Силивёрст, Он вылепил Спаса на Лопский погост, Украсил сурьмой и в печище обжег, — Суров и прекрасен глазуревый бог. На Лопский погост (лопари, а не чудь) Укажут куницы да рябчики путь, — Не ешь лососины и с бабой не спи, Берестяный пестер молитв накопи, Волвянок-Варвар, богородиц-груздей, Пройдут в синих саванах девять ночей, Десятые звёзды пойдут на потух, И Лопский погост — многоглавый петух На кедровом гребне воздынет кресты: Есть Спасову печень сподобишься ты. О русская сладость — разбойника вопь — Идти к красоте через дебри и топь И пестер болячек, заноз, волдырей Со стоном свалить у Христовых лаптей! О мёд нестерпимый — колодовый гроб, Где лебедя сон — изголовьице сноп, Под крылышком грамота: «Чадца мои, Не ешьте себя ни в нощи, ни во дни!»

Порато баско зимой в Сиговце! Снега как шапка на устьсысольце, Леса — тулупы, предлесья — ноги, Где пар медвежий да лосьи логи, По шапке вьются пути-сузёмки, По ним лишь душу нести в котомке От мхов оленьих до кипарисов… Отец «Ответов» Андрей Денисов И трость живая Андрей Филиппов Сузёмок пили, как пчелы липы. Их черным медом пьяны доселе По холмогорским лугам свирели, По сизой Выге, по Енисею Седые кедры их дыхом веют. Но вспять сказанье! Зимой в Сиговце Помор за сетью, ткея за донцем, Петух на жёрдке дозорит беса И снежный ангел кадит у леса, То киноварный, то можжевельный, Лучась в потёмках свечой радельной. И длится сказка… Часы иль годы, Могучей жизни цветисты всходы, — За бородищей незрим Васятка, Сегодня в зыбке, а завтра — над-ка, Кудрявый парень — береста зубы, Плечистым дядям племянник любый! Изба — криница без дна и выси — Семью питает сосцами рыси. Поет ли бахарь, орда ли мчится, Звериным пойлом полна криница, Извечно-мерно скрипит черпуга… Душа кукует иль ноет вьюга, Но сладко, сладко к сосцам родимым Припасть и плакать по долгим зимам! Не белы снеги, да сугробы, Замели пути до зазнобы, Не проехать, не пройти по проселку Во Настасьину хрустальную светелку! Как у Настеньки женихов Было сорок сороков, У Романовны сарафанов, Сколько у моря туманов! Виноградье мое со калиною, Выпускай из рукава стаю лебединую! Уж как лебеди на Дунай-реке, А свет-Настенька на белой доске, Неоструганой, неотёсаной, Наготу свою застит косами! Виноградье мое-виноградьице, Где зазнобино цветно платьице? Цветно платьице с аксамитами Ковылем шумит под ракитами! На раките зозулит зозуля: «Как при батыре-есауле…» Ты, зозуля, не щеми печёнки У гнусавой каторжной девчонки! Я без чести, без креста, без мамы, В Звенигороде иль у Камы Напилась с поганого копытца, Мне во злат шатер не воротиться! Не при батыре-есауле, Не по осени, не в июле, Не на Мезени, не в Коломне, А и где, с опитухи не помню, Я звалася свет-Анастасией!.. Вот так песня, словеса лихие, Кто пропел её в голубый вечер На дремотном веретённом вече?! И сказал Олёха: «Это ели Стать смолистым срубом захотели, Или сосны у лесной часовни Запряглися в ледяные дровни, Чтоб бежать от самоедской стужи Заглядеться в водопой верблюжий», «Нет, — сказала кружевница Проня, — Это кони в петельной погоне Расплескали бубенцы в коклюшках, Или в рукомойнике кукушка Нагадала свадьбу Дорофею…» «Знать, прогукал филин к снеговею, — Молвил свёкор, — или гусь с набойки Посулил леща глазастой сойке». Силивёрст пробаял: «То в гончарной Стало рябому котлу угарно, Он и стонет, прасол нетверёзый!..» Светлый Павел, утирая слёзы, Обронил из уст словесный бисер: «Чадца, теля не от нашей рыси, Стала ялова праматерь на удои, Завывают избы волчьим воем, И с иконы ускакал Егорий — На божнице змий да сине море! Неусыпающую в молитвах Богородицу Кличьте, детушки, за застолицу!» «Обрадованное Небо — К тебе озёра с потребой, Сладкое Лобзание — До тебя их рыдание! Неопалимая Купина — В чем народная вина? Утоли Моя печали — Стань березкой на протале! Умягчение Злых Сердец — Сядь за теплый колобец! Споручница Грешных — Спаси от мук кромешных!» Гляньте, детушки, за стол — Он стоит чумаз и гол, Нету Богородицы У пустой застолицы! Вы покличьте-ка, домочадцы, На Сиговец к студеному долу Парусов и рыбарей братца, Святителя теплого — Миколу! Он, кормилец в ризе сермяжной, Ради песни, младеня в зыбке, Откушает некуражно Янтарной ухи да рыбки. «Парусов погонщик Миколае, Объявился змий в родимом крае, Вороти Егорья на икону — Избяного рая оборону! Красной ложкой похлебай ушицы. Мы тебе подарим рукавицы И на ноженьки оленьи пимы, — Свете тихий, свет незаходимый! Русский сад — мужики да бабы, От Норвеги и до смуглой Лабы Принесем тебе морошки, яблок. — Ты воспой нам, сладковейный зяблик!» Правило веры и образ кротости, Не забудь соборной волости! Деды бают сказки, Как потёмок скрыни, Сарафаны сини, Шубы долгоклинны, Лестовицы чинны! По моленным нашим Чирин да Парамшин, И персты Рублёва — Словно цвет вербовый! По зеленым вёснам Прилетает к соснам На отцов могилы Сирин песнокрылый, Он, что юный розан, По Сиговцу прозван Братцем виноградным, В горестях усладным: «Ти-ли, ти-ли-ли, Плывут корабли — Голубые паруса, Напрямки во небеса, У реки животной Берег позолотный, Воды-маргариты Праведным открыты, Кто во гробик ляжет Бледной, лунной пряжей, Тот спрядется Богом Радости залогом. Гробик, ты мой гробик, Вековечный домик, А песок желтяный — Суженый желанный!» Гляньте, детушки, на стол, — Змий хвостом ушицу смёл, Адский пламень по углам: — Не пришел Микола к нам!

Увы, увы, раю прекрасный!.. Февраль рассыпал бисер рясный, Когда в Сиговец, златно-бел, Двуликий Сирин прилетел. Он сел на кедровой вершине, Она заплакана доныне, И долго, долго озирал Лесов дремучий перевал. Истаевая, сладко он Воспел: «Кирие елейсон!» Напружилось лесное недро, И, как на блюде, вместе с кедром В сапфир, черёмуху и лён Орёл чудесный вознесён. В тот год уснул навеки Павел, Он сердце в краски переплавил И написал икону нам: Тысячестолпный дивный храм, И на престоле из смарагда, Как гроздь в точиле вертограда, Усекновенная глава. Вдали же никлые берёзы, И журавлиные обозы, Ромашка и плакун-трава. Еще не гукала сова, И тетерев по талой зорьке Клевал пестрец и ягель горький, Еще медведь на водопое Гляделся в зеркальце лесное И прихорашивался втай, — Стоял лопарский сизый май, Когда на рыбьем перегоне, В лучах озерных, легче соний, Как в чаше запоны опал, Олёха старцев увидал. Их было двое светлых братий, Один Зосим, другой Савватий, В перстах златые кацеи… Стал огнен парус у ладьи И невода многоочиты, Когда, сиянием повиты, В нее вошли Озер Отцы. «Мы покидаем Соловцы, О человече Алексие! Вези нас в горнюю Россию, Где Богородица и Спас Чертог украсили для нас!» Не стало резчика Олёхи… Едва забрезжили сполохи, Пошла гагара наутёк, Заржал в коклюшках горбунок, Как будто годовалый волк Прокрался в лен и нежный шёлк. Лампадка теплилась в светёлке, И за мудрёною иголкой Приснился Проне смертный сон: Сиговец змием полонён, И нет подойника, ушата, Где б не гнездилися змеята. На бабьих шеях, люто злы, Шипят змеиные узлы, Повсюду посвисты и жала, И на погосте кровью алой Заплакал глиняный Христос… Отколе взялся Алконост, Что хитро вырезан Алёшей: «Я за тобою по пороше! Летим, сестрица, налегке К льняной и шёлковой реке!» Не стало кружевницы Прони… С коклюшек ускакали кони, Лишь златогривый горбунок, За печкой выискав клубок, Его брыкает в сутемёнки, А в горенке по самогонке Тальянка гиблая орёт — Хозяев новых обиход.

Степенный свёкор с Силивёрстом Срубили келью за погостом, Где храм о двадцати главах, В нем Спас в глазуревых лаптях. Который месяц точит глина, Как иней ягодный крушина, Из голубой поливы глаз Кровавый бисер и топаз, Чудно, болезно мужичью За жизнь суровую свою, Как землянику в кузовок, Сбирать слезинки с Божьих щек. Так жили братья. Всякий день, Едва раскинет сутемень Свой чум у таежных полян, В лесную келью, сквозь туман, Сорока грамоту носила. Была она четверокрыла, И, полюбив налимье сало, У свёкра в бороде искала. Уж не один полет воочью Сильвёрст за пазухой сорочьей Худые вести находил, Писал их столпник, старец Нил. Он на прибрежии Онега Построил столп из льда и снега, Покрыл его дерном, берестой, И тридцать лет стоит невестой Пустынных чаек, облаков И серых беличьих лесов. Их немота родила были, Что белки столпника кормили. Он по-мирскому стольный князь, Как чешуёй озёрный язь, Так ослеплял служилым златом Любимец царские палаты, Но сгибло всё! Нил на столпе — Свеча на таежной тропе, В свое дупло, как хризопрас, Его укрыл звериный Спас!

Однажды птица прилетела Понурою, отяжелелой И не клевала творожку. Сильвёрст желанную строку У ней под крылышком сыскал: «Готовьтесь к смерти», — Нил писал. Ударили в било поспешно… И, как опалый цвет черешни, На новоселье двух смертей Слетелись выводки гусей. Тетерева и куропатки, Свистя крылами, без оглядки, На звон завихрились из пущ. И молвил свёкор: «Всемогущ, Кто плачет кровию за тварь! Отменно знатной будет гарь, Недаром лоси ломят роги, Медведи, кинувши берлоги, С котятами рябая рысь Вкруг нашей церкви собрались! Простите, детушки, убогих! Мы в невозвратные дороги Одели новое рядно… Глядят в небесное окно На нас Аввакум, Феодосий… Мы вас, болезные, не бросим, С докукою пойдем ко Власу, Чтоб дал лебёдушкам атласу, А рыси выбойки рябой… Живите ладно меж собой: Вы, лоси, не бодайтесь больно, Медведихе — княгине стольной От нас в особицу поклон: — Ей на помин овса суслон, Стоит он, миленький, в сторонке… Тетёркам пестрым по иконке, — На них Кровоточивый Спас, — Пускай помолятся за нас!» «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко», — Воспела в горести великой На человечьем языке Вся тварь, вблизи и вдалеке. Когда же церковь-купина Заполыхала до вершины, Настала в дебрях тишина И затаили плеск осины. Но вот разверзлись купола, И вьявь из маковицы главной На облак белизны купавной Честная двоица взошла. За нею трудница-сорока С хвостом лазоревым, в тороках… Все трое метятся писцом Горящей птицей и крестом.

Не стало деда с Силивёрстом… С зарей над сгибнувшим погостом, Рыдая, солнышко взошло И по-над-речью, по-над-логам Оленем сивым, хромоногим Заковыляло на село. Несло валежником от суши, Глухою хмарью от болот, По горенкам и повалушам Слонялся человечий сброд. И на лугу, перед моленной, Сияя славою нетленной, Икон горящая скирда: — В огне Мокробородый Спас, Успение, Коровий Влас… Се предреченная звезда, Что в карих сумерках всегда Кукушкой окликала нас! Да молчит всякая плоть человеча: Уснул, аки лев, Великий Сиг! Икон же души с поля сечи, Как белый гречневый посев, И видимы на долгий миг, Вздымались в горнюю Софию… Нерукотворную Россию Я, песнописец Николай, Свидетельствую, братья, вам! В сороковой полесный май, Когда линяет пестрый дятел И лось рога на скид отпятил, Я шел по Унженским горам. Плескали лососи в потоках, И меткой лапою, с наскока, Ловила выдра лососят. Был яр, одушевлён закат, Когда безвестный перевал Передо мной китом взыграл. Прибоем пихт и пеной кедров Кипели плоскогорий недра, И ветер, как крыло орла, Студил мне грудь и жар чела. Оледенелыми губами Над росомашьими тропами Я бормотал: «Святая Русь, Тебе и каторжной молюсь! Ау, мой ангел пестрядинный, Явися хоть на миг единый!» И чудо! Прыснули глаза С козиц моих, как бирюза! Потом, как горные медведи, Сошлись у врат из тяжкой меди. И постучался левый глаз, Как носом в лужицу бекас, — Стена осталась безответной. И око правое — медведь Сломало челюсти о медь, Но не откликнулась верея, Лишь страж, кольчугой пламенея, Сиял на башне самоцветной. Сластолюбивый мой язык, Покинув рта глухие пади, Веприцей ринулся к ограде, Но у столпов, рыча, поник. С нашеста рёбер в свой черёд Вспорхнуло сердце — голубь рябый, Чтобы с воздушного ухаба Разбиться о сапфирный свод. Как прыснуть векше, — голубок В крови у медного порога!.. И растворились на восток Врата запретного чертога. Из мрака всплыли острова, В девичьих бусах заозерья, С морозным Устюгом Москва, Валдай-ямщик в павлиньих перьях, Звенигород, где на стенах Клюют пшено струфокамилы, И Вологда, вся в кружевах, С Переяславлем белокрылым. За ними Новгород и Псков — Зятья в кафтанах атлабасных, Два лебедя на водах ясных — С седою Ладогой Ростов. Изба резная — Кострома, И Киев — тур золоторогий На цареградские дороги Глядит с Перунова холма. Упав лицом в кремни и гальки, Заплакал я, как плачут чайки Перед отплытьем корабля: «Моя родимая земля, Не сетуй горько о невере, Я затворюсь в глухой пещере, Отрощу бороду до рук, — Узнает изумленный внук, Что дед недаром клад копил И короб песенный зарыл, Когда дуванили дуван!..» Но прошлое, как синь туман: — Не мыслит вешний жаворонок, Как мертвен снег и ветер звонок.

Се предреченная звезда, Что темным бором иногда Совою окликала нас!.. Грызет лесной иконостас Октябрь — поджарая волчица, Тоскуют печи по ковригам, И шарит оторопь по ригам Щепоть кормилицы-мучицы. Ушли из озера налимы, Поедены гужи и пимы, Кора и кожа с хомутов, Не насыщая животов. Покойной Прони в руку сон: Сиговец змием полонён, И синеглазого Васятку Напредки посолили в кадку. Ах, синепёрый селезень!.. Чирикал воробьями день, Когда, как по грибной дозор, Малютку кликнули на двор. За кус говядины с печёнкой Сосед освежевал мальчонка И серой солью посолил Вдоль птичьих ребрышек и жил. Старуха же с бревна под балкой Замыла кровушку мочалкой. Опосле, как лиса в капкане, Излилась лаем на чулане. И страшен был старуший лай, Похожий то на баю-бай, То на сорочье стрекотанье. Ополночь бабкино страданье Взошло над бедною избой Васяткиною головой. Стеклися мужики и бабы: «Да, те ж вихры, и носик рябый!» И вдруг, за гиблую вину, Громада взвыла на луну. Завыл Парфён, худой Егорка, Им на обглоданных задворках Откликнулся матёрый волк… И народился темный толк: Старух и баб-сорокалеток Захоронить живьём в подклеток С обрядой, с жалкой плачеёй И с теплою мирской свечой, Над ними избу запалить, Чтоб не достались волку в сыть.

Так погибал Великий Сиг, Заставкою из древних книг, Где Стратилатом на коне Душа России, вся в огне, Летит ко граду, чьи врата Под знаком чаши и креста! Иная видится заставка: В светёлке девушка-чернавка Змею под створчатым окном Своим питает молоком — Горыныч с запада ползёт По горбылям железных вод! И третья восстает малюнка: Меж колок золотая струнка, В лазури солнце и луна Внимают, как поет струна. Меж ними костромской мужик Дивится на звериный лик, — Им, как усладой, манит бес Митяя в непролазный лес! Так погибал великий Сиг, Сдирая чешую и плавни… Год девятнадцатый, недавний, Но горше каторжных вериг! Ах, пусть полголовы обрито, Прикован к тачке рыбогон, Лишь только бы, шелками шиты, Дремали сосны у окон! Да родина нас овевала Черёмуховым крылом, Дымился ужин рыбьим салом, И ночь пушистым глухарём Слетала с крашеных полатей На осьмерых кудрявых братий, На становитых зятевей, Золовок, внуков-голубей, На плешь берестяную деда И на мурлыку-тайноведа, — Он знает, что в тяжелой скрыне, Сладимым родником в пустыне, Бьют матери тепло и ласки… Родная, не твои ль салазки, В крови, изгрызены пургой, Лежат под Чёртовой Горой! Загибла тройка удалая, С уздой татарская шлея, И бубенцы — дары Валдая, Дуга моздокская лихая, — Утеха светлая твоя! «Твоя краса меня сгубила», — Певал касимовский ямщик, Пусть неопетая могила В степи ненастной и унылой Сокроет ненаглядный лик! Калужской старою дорогой, В глухих олонецких лесах Сложилось тайн и песен много От сахалинского острога До звезд в глубоких небесах! Но не было напева краше Твоих метельных бубенцов!.. Пахнуло молодостью нашей, Крещенским вечером с Парашей От ярославских милых слов! Ах, неспроста душа в ознобе, Матёрой стаи чуя вой! — Не ты ли, Пашенька, в сугробе, Как в неотпетом белом гробе, Лежишь под Чёртовой Горой?! Разбиты писаные сани, Издох ретивый коренник, И только ворон на-заране, Ширяя клювом в мертвой ране, Гнусавый испускает крик! Лишь бубенцы — дары Валдая Не устают в пурговом сне Рыдать о солнце, птичьей стае И о черёмуховом мае В родной далекой стороне!

Кто вы — лопарские пимы На асфальтовой мостовой? «Мы сосновые херувимы, Слетели в камень и дымы От синих озёр и хвой. Поведайте, добрые люди, Жалея лесной народ, Здесь ли с главой на блюде, Хлебая железный студень, Иродова дщерь живет? До нее мы в кошеле рысьем Мирской гостинец несем: Спаса рублёвских писем, — Ему молился Анисим Сорок лет в затворе лесном! Чай, перед Светлым Спасом Блудница не устоит, Пожалует нас атласом, Архангельским тарантасом Пузатым, как рыба-кит! Да еще мы ладим гостинец: — Птицу-песню пером в зарю, Чтобы русских высоких крылец, Как околиц да позатылиц, Не минуть и богатырю! Чай, на песню Иродиада Склонит милостиво сосцы, Поднесет нам с перлами ладан, А из вымени винограда Даст удой вина в погребцы!» Выла улица каменным воем, Глотая двуногие пальто. — «Оставьте нас, пожалста, в покое!..» «Такого треста здесь не знает никто…» «Граждане херувимы, — прикажете авто?» «Позвольте, я актив из кима!..» «Это экспонаты из губздрава…» «Мильционер, поймали херувима!..» «Реклама на теплые джимы?..» «А!.. Да!..Вот… Так, право…» «А из вымени винограда Даст удой вина в погребцы…» Это последняя Лада, Купава из русского сада, Замирающих строк бубенцы! Это последняя липа С песенным сладким дуплом, Знаю, что слышатся хрипы, Дрожь и тяжелые всхлипы Под милым когда-то пером! Знаю, что вечной весною Веет березы душа, Но борода с сединою, Молодость с песней иною Слёзного стоят гроша! Вы же, кого я обидел Крепкой кириллицей слов, Как на моей панихиде, Слушайте повесть о Лидде — Городе белых цветов! Как на славном индийском помории, При ласковом князе Онории, Воды были тихие стерляжие, Расстилались шёлковою пряжею. Берега — все ониксы с лалами, Кутались бухарскими шалями, Еще пухом чаиц с гагарятами, Тафтяными легкими закатами. Кедры-ливаны семерым в-обойм, Мудро вышиты паруса у сойм. Гнали паруса гуси махами, Селезни с чирятами — кряками, Солнышко в снастях бородой трясло, Месяц кормовое прямил весло, Серебряным салом смазывал, Поморянам пути указывал. Срубил князь Онорий Лидду-град На синих лугах меж белых стад. Стена у города кипарисова, Врата же из скатного бисера, Избы во Лидде — яхонты, Не знают мужики туги-пахоты. Любовал Онорий высь нагорную — Повыстроить церковь соборную. — Тесали каменья брусьями, Узорили налепами да бусами, Лемехом свинчатым крыли кровлища, Закомары, лазы, переходища. Маковки, кресты басменили, Арабской синелью синелили, На вратах чеканили Митрия, На столпе писали Одигитрию. Чаицы, гагары встрепыхалися, На морское дно опускалися, Доставали жемчугу с искрицей На высокий кокошник Владычице. А и всем пригоже у Онория На славном индийском помории, Только нету в лугах мала цветика, Колокольчика, курослепика, По лядинам ушка медвежьего, Кашки, ландыша белоснежного. Во садах не алело розана, «Цветником» только книга прозвана. Закручинилась Лидда стольная: «Сиротинка я подневольная! Не гулять сироте по цветикам, По лазоревым курослепикам. На Купалу мне не завить венка, Средь пустых лугов протекут века. Ой, верба, верба, где ты сросла? — Твои листыньки вода снесла!..» Откуль взялась орда на выгоне, — Обложили град сарациняне. Приужахнулся Онорий с горожанами, С тихими стадами да полянами: «Ты, Владычица Одигитрия, На помогу нам вышли Митрия, На нём ратная сбруна чеканена, — Одолеет он половчанина!» Прослезилася Богородица: «К моему столпу мчится конница!.. Заградили меня целой сотнею, Раздирают хламиду золотную И высокий кокошник со искрицей, — Рубят саблями лик Владычице!..» Сорок дней и ночей сарациняне Столп рубили, пылили на выгоне, Краски, киноварь с Богородицы Прахом веяли у околицы. Только лик пригож и под саблями Горемычными слёзками бабьими, Бровью волжскою синеватою Да улыбкою скорбно сжатою. А где сеяли сита разбойные Живописные вапы иконные, До колен и по оси тележные Вырастали цветы белоснежные. Стала Лидда, как чайка, белёшенька, Сарацинами мглится дороженька, Их могилы цветы приукрасили На Онорья святых да Протасия! Лидда с храмом Белым, Страстотерпным телом Не войти в тебя! С кровью на ланитах, Сгибнувших, убитых Не исчесть, любя. Только нежный розан, Из слезинок создан, На твоей груди. Бровью синеватой Да улыбкой сжатой Гибель упреди! Радонеж, Самара, Пьяная гитара Свилися в одно… Мы на четвереньках, Нам мычать да тренькать В мутное окно! За окном рябина, Словно мать без сына, Тянет рук сучьё. И скулит трезором Мглица под забором — Темное зверьё. Где ты, город-розан — Волжская береза, Лебединый крик, И, ордой иссечен, Осиянно вечен, Материнский лик?! Цветик мой дитячий, Над тобой поплачет Темень да трезор! Может, им под тыном И пахнёт жасмином От Саронских гор! Полтава, день Покрова Пресвятыя Богородицы

Распрекрасен Соловецкий остров, Лебединая тишина… Звенигород, великий Ростов Баюкает голубизна, А тебе, жемчужине Поморья, Крылья чаек навевают сны, Езера твои и красноборья Ясными улыбками полны… Камень и горбатая колода Золотою дышат нищетой, По тебе лапотцами народа Путь углажен к глубине морской… Глубина ты, глубота морская, Зыбка месяца, царя-кита, По тебе скучает пестрядная Птица, что зовется красота!.. Гей ты, птица, отзовись на песню — Дерево из капель кровяных! Глубже море, скалы всё отвесней, Плачут гуси в сумерках седых… Распрекрасный остров Соловецкий, Лебединая Секир-гора, Где церквушка, рубленная клецки, — Облачному ангелу сестра. Где учился я по кожаной Триоди Дум прибою, слов колоколам, Величавой северной природе Трепетно моляся по ночам… Где впервые пономарь Авива Мне поведал хвойным шепотком, Как лепечет травка, плачет ива Над осенним розовым Христом. И Феодора — строителя пустыни, Как лесную речку помяну, Он убит и в легкой <белой с>кр<ы>не Поднят чайками в голубизну… Помнят смирноглазые олени, Как, доев морошку и кору, К палачам своим отец Парфений Из избушки вышел поутру. Он рассечен саблями на части И лесным пушистым глухарем Улетел от бурь и от ненастий С бирюзовой печью в новый дом… Не забудут гуси-рыбогоны Отрока Ивана на колу, К дитятку слетелись все иконы, Словно пчелы к сладкому дуплу: «Одигитрия» покрыла платом, «Утоли печали» смыла кровь… Урожаем тучным и богатым Нас покрыла песенная новь. Триста старцев и семьсот собратий Брошены зубастым валунам. Преподобные Изосим и Савватий С кацеями бродят по волнам… В охровой крещатой ризе Анзерский Елиазар Кличет ласточек и утиц сизых Боронить пустынюшку от кар: «Ты, пустыня, мать-пустыня, Высота и глубота! На ключах — озерных стынях — Нету лебедя-Христа! Студены ручья коленца, — Наше сердце студеней, Богородица младенца Возносила от полей: «Вы, поля, останьтесь пусты, Без кукушки дом лесной!» Грядка белая капусты Разрыдалася впервой: «Утоли моя печали!» — Плачет репа, брюква тож, Пред тобой виновна вмале, Как на плаху, никнет рожь!» Богородица прижухла, Оперлась на локоток: «У тебя, беляны пухлой, Есть ли Сыну уголок?» — «Голубица, у белянки, Лишь в стогах уснет трава, Будет горенка с лежанкой Для Христова Рождества!»

Ангел простых человеческих дел В избу мою жаворонком влетел, Заулыбалися печь и скамья, Булькнула звонко гусыня-бадья, Муха впотьмах забубнила коту: За ухом, дяденька, смой черноту! — Ангел простых человеческих дел Бабке за прялкою венчик надел, Миром помазал дверей косяки, Бусы и киноварь пролил в горшки. Посох врачуя, шепнул кошелю: Будешь созвучьями полон в раю!.. — Ангел простых человеческих дел Вечером голуб, в рассветки же бел, Перед ковригою свечку зажег, В бороду сумерек вплел василек, Сел на шесток и затренькал сверчком: Мир тебе, нива с горбатым гумном! Мир очагу, где обильны всегда Звездной плотвою годов невода!.. — Невозмутимы луга тишины — Пастбище тайн и овчинной луны, Там небеса, как полати, теплы, Овцы — оладьи, ковриги — волы; Пышным отарам вожак — помело, Отчая кровля — печное чело. Ангел простых человеческих дел Хлебным теленьям дал тук и предел. Судьям чернильным постылы стихи, Где в запятых голосят петухи, Бродят коровы по злачным тире, Строки ж глазасты, как лисы в норе. Что до того, если дедов кошель — Луг, где Егорий играет в свирель, Сивых, соловых, буланых, гнедых Поят с ладоней соборы святых: Фрол и Медост, Пантелеймон, Илья — Чин избяной, луговая семья. Что до того, если вечер в бадью Солнышко скликал: тю-тю да тю-тю! Выведет солнце бурнастых утят В срок, когда с печью прикурнет ухват, Лавка постелет хозяйке кошму, Вычернить косы — потемок сурьму. Ангел простых человеческих дел Певчему суслу взбурлить повелел. Дремлет изба, как матерый мошник В пазухе хвойной, где дух голубик, Крест соловецкий, что крепче застав, Лапой бревенчатой к сердцу прижав. Сердце и Крест — для забвений мета… Бабкины пальцы — Иван Калита — Смерти грозятся, узорят молву, В дебрях суслонных возводят Москву… Слышите ль, братья, поддонный трезвон — Отчие зовы запечных икон!? Кони Ильи, Одигитрии плат, Крылья Софии, Попрание врат, Дух и невеста, Царица предста В колосе житном отверзли уста! Ангел простых человеческих дел В персях земли урожаем вскипел. Чрево овина и стога крестцы — Образов деды, прозрений отцы. Сладостно цепу из житных грудей Пить молоко первопутка белей, Зубы вонзать в неневестную плоть — В темя снопа, где пирует Господь. Жернову зерна — детине жена, Лоно посева — квашни глубина, Вздохи серпа и отжинок тоску Каменный пуп растирает в муку. Бабкины пальцы — Иван Калита — Ставят помолу капкан решета. В пестрой макитре вскисает улов: В чаше агатовой очи миров, Распятый Лебедь и Роза над ним… Прочит огонь за невесту калым, В звонких поленьях зародыши душ Жемчуг ссыпают и золота куш… Савское миро, душиста-смугла, Входит Коврига в Чертоги Тепла. Тьмы серафимов над печью парят В час, как хозяйка свершает обряд: Скоблит квашню и в мочалкин вихор Крохи вплетает, как дружкин убор. Сплетницу муху, пройдоху кота Сказкой дивит междучасий лапта. Ангел простых человеческих дел Умную нежить дыханьем пригрел. Старый баран и провидец-петух, Сторож задворок — лохматый лопух Дождик сулят, бородами трепля… Тучка повойником кроет поля, Редьке на грядке испить подает — Стала б ядрена, бела наперед. Тучка — к пролетью, к густым зеленям, К свадьбам коровьим и к спорым блинам… В горсти запашек в опару пролив, Селезнем стала кормилица нив. Зорко избе под сытовым дождем Просишь клевать, как орлице, коньком. Нудить судьбу, чтобы ребра стропил Перистым тесом хозяин покрыл, Знать, что к отлету седые углы Сорок воскрылий простерли из мглы, И к новоселью в поморья окон Кедровый лик окунул Елеон, Лапоть Исхода, Субботу Живых… Стелют настольник для мис золотых, Рушают Хлеб для крылатых гостей (Пуду — Сергунька, Васятке — Авдей). Наша Суббота озер голубей! Ангел простых человеческих дел В пляске Васяткиной крылья воздел. Брачная пляска — полет корабля В лунь и агат, где Христова Земля. Море житейское — черный агат Плещет стихами от яростных пят. Духостихи — златорогов стада, Их по удоям не счесть никогда, Только следы да сиянье рогов Ловят тенета захватистых слов. Духостихи отдают молоко Мальцам безудным, что пляшут легко. Мельхиседек и Креститель Иван Песеннорогий блюдут караван. Сладок Отец, но пресладостней Дух, — Бабьего выводка ястреб — пастух, Любо ему вожделенную мать Страсти когтями, как цаплю, терзать, Девичью печень, кровавый послед Клювом долбить, чтоб родился поэт. Зыбка в избе — ястребиный улов — Матери мнится снопом васильков; Конь-шестоглав сторожит васильки — Струнная грива и песня-зрачки. Сноп бирюзовый — улыбок кошель — В щебет и грай пеленает апрель, Льнет к молодице: Сегодня в ночи Пламенный дуб возгорит на печи, Ярой пребудь, чтобы соты грудей Вывели ос и язвящих шмелей: Дерево-сполох — кудрявый Федот Даст им смолу и сжигающий мед! — Улей ложесн двести семьдесят дней Пестует рой медоносных огней… Жизнь-пчеловод постучится в леток: Дескать, проталинка теплит цветок!.. Пасеке зыбок претит пустота — В каждой гудит, как пчела, красота. Маковый ротик и глазок слюда — Бабья держава, моя череда. Радуйтесь, братья, беременен я От поцелуев и ядер коня! Песенный мерин — багряный супруг — Топчет суставов и ягодиц луг, Уды мои, словно стойло, грызет, Роет копытом заклятый живот, — Родится чадо — табун жеребят, Музыка в холках, и в ржании лад. Ангел простых человеческих дел Гурт ураганный пасти восхотел. Слава ковриге, и печи хвала, Что Голубую Субботу спекла, Вывела лося — цимбалы рога, Заколыбелить души берега! Ведайте, други, к животной земле Едет купец на беляне-орле! Груз преисподний: чудес сундуки, Клетки с грядущим и славы тюки! Пристань-изба упованьем цветет, Веще мурлычет подойнику кот, Птенчики-зерна в мышиной норе Грезят о светлой засевной поре; Только б привратницу — серую мышь — Скрипы вспугнули от мартовских лыж, К зернышку в гости пожалует жук, С каплей-малюткою — лучиков пук. Пегая глыба, прядя солнопёк, Выгонит в стебель ячменный пупок. Глядь, колосок, как подругу бекас, Артосом кормит лазоревый Спас… Ангел простых человеческих дел В книжных потемках лучом заалел. Братья, Субботе Земли Всякий любезно внемли: Лишь на груди избяной Вы обретете покой! Только ковриги сосцы — Гаг самоцветных ловцы, Яйца кладет, где таган, Дум яровой пеликан… Светел запечный притин — Китеж Мемёлф и Арин, Где словорунный козел Трется о бабкин подол. Там образок Купины — Чаша ржаной глубины; Тела и крови Руси, Брат озаренный, вкуси! Есть Вседержитель гумна, Пестун мирского зерна, Он, как лосиха телка, Лижет земные бока, Пахоту поит слюной Смуглой Господь избяной. Перед Ним единым, Как молокой сом, Пьян вином овинным, Исхожу стихом. И в ответ на звуки Гомонят улов Осетры и щуки Пододонных слов. Мысленные мрежи, Слуха вертоград, Глуби Заонежий Перлами дарят. Палеостров, Выгу, Кижи, Соловки Выплескали в книгу Радуг черпаки. Там, псаломогорьем Звон и чаек крик, И горит над морем Мой полярный лик. Ангел простых человеческих дел В сердце мое жаворонком влетел. Видит, светелка, как скатерть, чиста, Всюду цветут — ноготки — и — уста —, Труд яснозубый тачает суму — Слитки беречь рудокопу Уму, Девушка Совесть вдевает в иглу Нити стыда и ресничную мглу… Ткач пренебесный, что сердце потряс, Полднем солов, ввечеру синеглаз, Выткал затон, где напевы-киты Дремлют в пучине до бурь красоты… Это — Суббота у смертной черты, Это — Суббота опосле Креста… Кровью рудеют России уста, Камень привален, и плачущий Петр В ночи всемирной стоит у ворот… Мы готовим ароматы Из березовой губы, Чтоб помазать водоскаты У Марииной избы. Гробно выбелим убрусы И с заранкой-снегирем Пеклеванному Исусу Алевастры понесем. Ты уснул, пшеничноликий, В васильковых пеленах… Потным платом Вероники Потянуло от рубах. Блинный сад благоуханен… Мы идем чрез времена, Чтоб отведать в новой Кане Огнепального вина. Вот и пещные ворота, Где воркует голубь-сон, И на камне Мать-Суббота Голубой допряла лен

Отец Алексей из Заозерья — Берестяный светлый поп, Бородка — прожелть тетерья, Волосы — житный сноп. Весь он в росе кукушей С окуньим плеском в глазах, За пазухой бабьи души, Ребячий лоскутный страх. Дудя коровьи молебны В зеленый Егорьев день, Он в воз молочный и хлебный Свивает сны деревень. А Егорий Поморских писем Мчится в киноварь, в звон и жуть, Чтобы к стаду волкам и рысям Замела метелица путь, Чтоб у баб рождались ребята Пузатей и крепче реп, И на грудах ржаного злата Трепака отплясывал цеп. Алексею ружит деревня, Как Велесу при Гостомысле Вон девка несет, не креня, Два озера на коромысле. На речке в венце сусальном Купальница Аграфёна, В лесах зарит огнепально Дождевого Ильи икона. Федосья — колосовница С Медостом — богом овечьим, Велят двуперстьем креститься Детенышам человечьим. Зато у ребят волосья Желтее зимнего льна… В парчовом плату Федосья, Дозорит хлеба она. Фролу да Лавру работа — Пасти табун во лесях, Оттого мужичьи ворота В смоляных рогатых крестах.

Хорошо зимой в Заозерье: Заутренний тонок звон, Как будто лебяжьи перья Падают на амвон. А поп в пестрядиной ризе, С берестяной бородой, Плавает в дымке сизой, Как сиг, как окунь речной. Церквушка же в заячьей шубе В сердцах на Никона-кобеля, От него в заруделом срубе Завелась скрипучая тля! От него мужики в фуражках. У парней враскидку часы! Только сладко в блинах да алажках, Как в снопах, тонуть по усы. А уж бабы на Заозерье — Крутозады, титьки как пни. Все Мемелфы, Груни, Лукерьи По веретнам считают дни. У баб чистота по лавкам, В печи судачат горшки, — Синеглазым Сенькам да Савкам Спозаранка готовь куски. У Сеньки кони — салазки, Метель подвязала хвост… Но вот с батожком и в ряске Колядный приходит пост. Отец Алексей в притворе Стукает об пол лбом, Чтоб житные сивые зори Покумились с мирским гумном, Чтоб водились сиги в поречье, Был добычен прилет гусей. На лесного попа, на свечи Смотрит Бог, озер голубей. Рожество — звезда золотая, Воробьиный ребячий гам, Колядою с дальнего края Закликают на Русь Сиам. Рожество — калач златолобый, После святки — вьюг помело, Вышивают платки зазнобы, На морозное глядя стекло. В Заозерье свадьбы на диво, За невестой песен суслон, Вплетают в конские гривы Ирбитский, суздальский звон. На дрУжках горят рубахи От крепких девичьих губ. Молодым шептухи да свахи Стелют в горнице волчий тулуп. И слушают избы и звезды Первый звериный храп, У елей, как сев в борОзды, Сыплется иней с лап. Отцу Алексею руга За честнОй и строгий венец… У зимы ослабла подпруга, Ледяной взопрел жеребец. Эво! Масленица навстречу, За нею блинный обоз!.. В лесную зыбель и сечу Повернул пургача мороз.

Великие дни в деревне — Журавлиный плакучий звон, По мертвой снежной царевне Церквушка правит канон. Лиловые павечерья, И, как весточка об ином, Потянет из Заозерья Березовым ветерком. Христос воскресе из мертвых, Смертию смерть поправ!.. И у елей в лапах простертых Венки из белых купав. В зеленчатом сарафане Слушает звон сосна. Скоро в лужицу на поляне Обмокнет лапоток весна. Запоют бубенцы по взгорью, И как прежде в тысячах дней, Молебном в уши Егорью Задудит отец Алексей.

Кремль озаренный, вновь и снова К тебе летит беркутом слово Когтить седое воронье! И сердце вещее мое Отныне связано с тобою Певучей цепью заревою, — Она индийской тяжкой ковки, Но тульской жилистой сноровки, С валдайскою залетной трелью!.. Я разлюбил избу под елью, Тысячелетний храп полатей, Матерым дубом на закате, Багрян, из пламени броня, Скалу родимую обняв Неистощимыми корнями, Горю, как сполохом, стихами И листопадными руками Тянусь к тебе — великий брат, Чей лоб в лазури Арарат Сверкает мысленными льдами! Мои стихи — плоты на Каме Несут зарницы и костры, Котлы с ухой, где осетры Глотают огненное сало, И в партизанской пляске малый Весь дым — каленая рубаха!.. Как тлен содрав с себя монаха И дав пинка лохмотьям черным, Я предстаю снегам нагорным — Вершинам ясного Кремля, Как солнцу парус корабля, Что к счастья острову стремится Ширококрылой гордой птицей. За мельником, презрев помол — Котомку с лаптем перехожим, Как пробудившийся орел, Я край родимый озираю, И новому стальному маю, Помолодевший и пригожий, Как утро тку ковер подножий Свежей, чем росная поляна!.. Русь Калиты и Тамерлана Перу орлиному не в сусло, — Иною киноварью взгусло Поэта сердце, там огонь Лесным пожаром гонит сонь, Сварливый хворост и валежник. И улыбаясь, как подснежник, Из пепла серебрится Слово, — Его история сурово Метлой забвенья не сметет, А бережно в венок вплетет Звенящим выкупом за годы, Когда слепые сумасброды Меня вели из ямы в яму, Пока кладбищенскую раму Я не разбил в крови и вопи, И раскаленных перлов копи У стен кремлевских не нашел! Как радостно увидеть дол Московских улиц и бульваров В румянце бархатных стожаров, Когда посняв башлык ненастный, В разливы молодости ясной Шлет солнце рдяные фрегаты, И ликованием обьятый Победный город правит пир, За чашей братскою не сир, Без хриплых галок на крестах, И барских львов на воротах! Москва! Как много в этом звуке За революцию поруки — Живого трепета знамен, От гула праздничных колонн Под ливнем первомайских роз, Когда палитра и колхоз, Завод и лира в пляске брачной. С Москвой купецкой и калачной Я расстаюсь, как сад с засухой Иль с волчьей зимнею разрухой, И пью, былое потребя, Кремль зарнокрылый, из тебя Корнями огненную брагу, Чтоб перелить напиток в сагу, Как жизнь, республику любя! Где профиль Ленина лобатый Утесом бороздит закаты! О, Кремль, тебе прибой сердешный, Крылатый час и лирный вздох, В зрачках озерный лунный рог И над проталинкою вешней Осиный танец, сон фиалки!.. Мильоном рук на вещей прялке Ты заплетаешь хвост комете, Чтоб алой розой на рассвете Мирская нива расцвела И медом капала скала Без подъяремной дани небу!.. Не Ворошилова потребу Угомонить колодкой рабьей! — Остяцкой Оби, смуглой Лабе Он светит буйственной звездой — Вождь величавый и простой! Его я видел на параде На адамантовом коне, В пурпурно строгой тишине Знамен, что плещутся во взгляде Вишневым садом, полным цвета! Не потому ли у поэта На лбу истаяла морщина?! Клим — костромская пестрядина, Но грозный воин от меча, И пес сторонится, ворча, Стопы булатной исполина! Его я видел на параде С вишневым заревом во взгляде, На гиацинтовом коне, В неуязвимой тишине Штыков, как море, непомерных, И виноградом взоров верных Лучился коммунаров сад В румяный май, как в листопад, Пьянеть готовый рдяной бурей, Чем конь прекрасней и каурей И зорче ястреб на коне! И веще слышалося мне, Под цок торжественных копыт, На лозе соловей сидит И сыплет бисером усладным Полкам, как нива, неоглядным! А где-то в Токио иль в Кельне В гнилой конуре раб бездольный Слезою мочит черствый кус И чует, как прибоем блуз Бурлят зеркальные кварталы, — То Ворошилов в праздник алый, Пред революции щитом, Бессмертным бронзовым конем Измерил звездные орбиты, Чтоб раб воспрянул, солнцем сытый!

Кремль огневейный, ты ли, ты ли Повыщербил на тучах были И океану приказал, Как стая львов, рычать у скал И грызть надменные утесы?! Тебе рязанские покосы В стога свивают мед зеленый И златорудые поклоны Несет плечистая Сибирь, Но певчий камень алатырь Сберег лишь я Воротам Спасским И в кошеле лесные сказки, Зарей малеваный букварь, Где хвойный лен спрядает хмарь! — Прости за скудные гостинцы, Их муза нацедила в рыльцы, В корцы, затейные судёнцы, Чтоб свежие комсомольцы В залетных глотках глухоту И молодую красоту С железным мужеством связали! Кремль — самоцветный дуб из стали, Вокруг тебя не ходит кот По золотой волшебной цепи, Но песнолиственные крепи, В сухой пустыне водомет, Прохладой овевают землю! Тебя по-клюевски приемлю Всей глубиной, как море звезды, Как новобрачные борозды Посев колхозно непомерный! Я — сам земля, и гул пещерный, Шум рощ, литавры водопада, Атласом яблоневого сада Перевязав, как сноп гвоздики, Преподношу тебе, великий! Поэт, поэт, сосновый Клюев, Шаман, гадатель, жрец избы, Не убежать и на Колгуев От электрической судьбы, И европейских ветродуев Не перемогут лосьи лбы! — Как древен вой печной трубы С гнусавым вороном-метелью!.. Я разлюбил избу под елью, Медвежьи храпы и горбы, Чтоб в буйный праздник бороньбы Индустриальной юной нивы Грузить напевы, как расшивы, Плодами жатвы и борьбы! О жизнь! О легкие земли, Свежительнее океана!.. У черноземного Ивана В зрачках пшеничные кули, И на ладонях город хлебный — Победно, фугою хвалебной, По новям плещут ковыли И жаждут исполинской вспашки! — В пучину клевера и кашки Забрел по грудь бесстрашный плуг, Чтоб саранчи, глухих засух Не знало поле, и рубашки Льны подарили на округ! Земля Советов любит лемех И бодрый сон в ржаном эдеме, Когда у дарьи и у Прова Амбар как стельная корова, Мучнистой тяжелеет жвачкой; Не барской скаредной подачкой Тучны мужицкие дворы, Как молодица близнецами!.. И рыбной бурею на Каме По ветру плещут топоры. Свистят татарские костры, Или заря, обняв другую, Не хочет деду ветродую Отдать лесистые бугры На буреломные осколы? — Колхозами рудеют села, Багряным праздником борозд, И за клюку держась погост, Трепля крапивной бородою, Уходит мглистою тропою От буйной молодости прочь! Красна украинская ночь, На Волге розовы просонки, И маков цвет на перегонки С пунцовой кашкой и малиной… Но кто же в радости овинной, В кругу овсяных новоселий, Желанным гостем пьет свирели Дебелых скирд и прос прибои? — Он предстоит в предбурном зное, Как дуб под облаком грозовым, Ему вершинным вещим словом Дано живить и жечь до боли, Чтоб пряхе вьюг — студеной Коле, Якутской веже и Донбассу Шить жизнь по алому атласу Стальной иглою пятилетий! Не потому ли на рссвете Костром пылают анемоны, И в Грузии холмы и склоны Зурной не кличут черных бед, А кипнем роз бегут во след Морей, где бури словно сестры Гуторят за куделью пестрой, И берег точит яхонт лоз? Младенец-исполин колхоз, Рожденный вещими устами, Одной ногою встал на Каме, Другою же тучнит Памир!.. Садись за хлебопашный пир, Озимый вождь и брат любимый! Тебе, как гусли, из Нарыма Поэт несет словесный кедр, Он соболиной тягой щедр И голубыми глухарями, Чтобы в слезах, в жестоком сраме, Переболев как лось коростой Сомнением, я песен до ста Сложил устам твоим крылатым, Пока щербатые закаты Оденут саваном меня! Я жив видением Кремля! Он грудь мою рассек мечом И, вынув сердце, майский гром, Как птицу, поселил в подплечье, Чтоб умозрения увечье, И пономарское тьморечье Спалить ликующим крылом! И стало так. Я песнослов, Но в звон сосновый сталь впрядаю, Чтобы Норвегия Китаю Цвела улыбкой парусов, И косную слепую сваю Бил пар каленый…Стая сов С усов, с бровей моих слетела, И явь чернильница узрела, Беркутом клёкнуло перо На прок певучий и добро! — Товарищи, я кровно ваш, Моторной рифмою (?) Строку узорную пиля!.. У потрясенного Кремля Я научился быть железным И воску с деревом болезным Резец с оглядкой отдаю, Хоть прошлое, как сад, люблю, — Он позабыт и заколочен, Но льются в липовые очи Живые продухи лазури! — Далекий пасмурья и хмури Под липы забредет внучонок Послушать птичьих перегонок, И диких ландышей набрать… Я прошлым называю гать Своих стихов, там много дупел И дятлов с ландышами вкупе… Опять славянское словцо! Но что же делать беззаконцу, Когда карельскому Олонцу Шлет Кострома — досель — да — инде — И убежать от пестрых индий И Маяковскому не в пору?! Или метла грустит по сору, Коль на стихи дохнул Багдад, И липовый заглохший сад Темнозеленою косынкой?.. Знать я в разноголосьи с рынком, Когда багряному Кремлю По стародавнему — люблю — шепчу, как ветер кедру шепчет И обнимает хвои крепче, Целуя корни и наросты!.. Мои поэмы — алконосты, Узорны, с девичьим лицом, Они в затишье костромском Питались цветом гоноболи, И русские — чего же боле? Но аромат чужих магнолий Умеют пить резным ковшом Не хуже искрометной браги. — Вот почему сестре-бумаге Я поверяю тайну сердца, Чтоб не сочли за иноверца Меня товарищи по стали И по железу кумовья. Виденье красного Кремля Нося в себе как свиток дыма, Под небом хмурого Нарыма Я запылал лесным костром, Его раздули скулы Оби, В колодовом остяцком гробе Угомонить ли бурелом?! Я не угасну до поры, Пока напевы-осетры Не заплывут Кремлю в ладони И на костях базар вороний Не обернется мглистым сном, Навеянным седым Нарымом И Оби саваном!.. Но мимо! Поэме — голубому лосю Не спится в празелени сосен, Ей все бы мчаться бором талым Туда, где розовым кораллом Цветет кремлевская скала! Как перед ней земля мала И круг орбитный робко тесен! О, сколько радости и песен Она в созвездья пролила! Тебе ли с солнцем спорить, мгла?! Косматой ведьмой у котла Ты ростишь горб и зелье варишь, Чтоб печенег или татарин Пожаром сел, кошмою гари Коммуны облик златокарий, Как власяницей заволок, Лишь гробовым улиткам впрок! Но тщетны черные кудесы — Строители не верят в беса, Серпу и молоту верны! Мозолиста рука страны. Но весны розовы на Каме, Румяны осени в Полтаве, И молочай пожрал в канаве Орла с латунными когтями, Чтобы не застил солнца рябо! От камчадала до араба Рог мускулов творящих слышен, Он пальмы сирские колышет И напевает сны Бомбею, Что бледнорукому злодею Надела Индия на шею Мертвящей льдиною пифона… Чу! Обонежских сосен звоны! — Они сбежались как лопарки, В оленьих шкурах, в бусах ярких, Дивиться на канал чудесный, Что в мир медвежий и древесный Пришел посланцем от Кремля — Могучий кормчий у руля Гренландских бурь и океана! И над Невою всадник рьяно, Но тщетно дыбит скакуна; Ему балтийская волна Навеки бронзой быть велела, И императорское дело, Презрев венец, свершил простой Неколебимою рукой, С сестрой провидящей морщиной, Что лоб пересекла долиной, Как холмы Грузии родной! Чу! За Уралом стонут руды! Их бьет кирка в глухую печень, И гордой волей человечьей Из стран подземных вышли юды, Вперяясь в ночь, как лунный филин, И тартар, молотом осилен, Ударной тачке выдал уголь — Владыку черного и друга В багрово пламенной порфире. И в прежней каторжной Сибири Кузбасс шумит суровым садом, Обилен медным виноградом И мамонтов чугунных стадом, Что домнам отдают клыки!.. Чу! Днепр заржал…Его пески Заволокло пшеничной гривой И ребра круч янтарной сливой, Зеленым гаем и бандурой!.. И слушает Шевченко хмурый Свою родную Украину, — Она поет не про степнину, Где порубили хлопов паны, — Сошлись бетоно-великаны У святославовых порогов Пасти железных носорогов На синих исцеленных водах! Цветет подсолнечник у входа В родную хату, и Оксана Поет душисто и румяно Про удалого партизана, Конец же песенки: Кремлю Я знамя шелком разошью Алее мака в огородце. — И улыбается на солнце Кобзарь-провидец…Днепр заржал И гонит полноводный вал На зависть черному поморью! Оксана, пой вишневой зорью, И тополь сватайся за хату, Тарас Николе, как собрату, Ковыльную вверяет кобзу! — И с жемчугом карельским розу Подносит бахарь Украине! О, Кремль, тебе на Сахалине Узорит сказку орочен! Лишь я, как буйвол, запряжен В арбу с обломками Рассеи, Натруживал гагарьи шеи, С татарскою насечкой шлеи, Ясачным дедовским напевом. Но вот с вершин дохнуло гневом, Зловеще коршун прокричал, И в ледяных зубах обвал, Как барс трусливого ягненка, Меня помчал, где ливней гонка И филин ухает спросонка, Кровавит рысь лосихе вымя, И пал я в глухомань в Нарыме! И изблевал я желчь свою, Зрачки расширил, как озера, Увидя взломщика и вора В лукавом сердце, и ладью С охотничьей тунгусской клятвой, Прошив упорной мысли дратвой И, песню парусом напружив, На лов невиданных жемчужин Плыву во льды путем моржовым, Чтобы, как чайка, юным словом, Лесою и веслом еловым Покрыть коварную вину! Как лосось мерит глубину, Лучами плавники топыря, Чтобы лунеть в подводном мире И наглотаться перлов вволю, Так я, удобрив сердце болью И взборонив его слезами, Отверженным, в жестоком сраме, По-рыбьи мерю сам себя И только образом Кремля Смываю совести проказы И ведаю, что осень вязу Узорит золотом не саван, А плащ, где подвиги и слава Чтоб встретить грудью злую зиму! Я укоризною Нарыму Зенков остяцких не палю И зверобойному копью Медведем бурым сердце ставлю: Убей, и дымною проталью Пусть побредет сиротка муза Наплакать в земляничный кузов Слезинок, как осиный нектар! — Ее удочерит не секта, Не старый ладожский дьячок, А в переплеск зурны восток И запад в мрамор с бронзой тяжкой!.. В луга с пониклою ромашкой Рязанской ливенкой с размашкой, Ты не зови меня, Есенин! Твой призрак морочно-весенний Над омутом вербой сизеет С веревкой лунною на шее, Что убегает рябью в глуби, И водяник ветлу голубит, О корни бороду косматя! Медведю о загиблом брате Поплакать в лапу не зазорно, Но он влюбился в гул озерный И в кедровый вершинный рог, И, чуя, как дымится мох, Теплеют яйца под тетеркой, Увидел за октябрьской зорькой Не лунный омут, где верба, А льдистую громаду лба В зубцах от молний мысли гордой, И с той поры поклялся твердо Сменить просонки на букварь, Где киноварь, смолы янтарь, Брусничный цвет и мох олений Повыпряли, как пряжу Л-е-н-и-н. За ними старому медведю, На свежем буквенном прогале Строка торжественная С-т-а-л-и-н Сверкнула золотом и медью, Потом через плетень калиной Румяно свесилось К-а-л-и-н-и-н, — Целовано тверским закатом. И великанов — кедров братом, Оборонительным булатом Взыграло слово В-о-р-о-ш-и-л-о-в, И буйный ливень из бериллов Нечислимой рабочей силой! Не снился вербе сизокрылой Букварь волшебный, потому Глядеться ей дуплом во тьму, Роняя в лунный ковш барашки! Прости малиновой рубашке И костромскому лапотку, Как на отлете кулику, Кувшинке-нянюшке болотной — Тебе ли поминать охотно, Ветла плакучая Рязани?! — Смешного дуралея — в сани Впрягли, и твой Сорокоуст Блинами паюсными пуст, И сам ты под бирючий вой Пленен старухой костяной, — Она в кладбищенской землянке Сшивает саван в позаранки… Но мимо! Зеркало Советов, Как хризопраз, тысячегранно, — Вот рощей утренней румяной Звенит и плещет Сад Поэтов И водопадом самоцветов Поит искусства терпкий корень! Васильев — перекати-море И по колено, и по холку, В чьей песне по Тибета шелку Аукает игла казачки, Иртыш по Дону правит плачки, И капает вишневым соком Лихая сабля, ненароком Окунута в живую печень. Домашний, с ароматом печи, Когда на расстегай малинный Летит в оконце рой пчелиный, И крылья опаляет медом, — Клычков! Пытливым пешеходом Он мерит тракт и у столба, Где побирушкою судьба Уселась с ложкою над тюрей, Поет одетые в лазури Тверские скудные поля! Но не ячменного комля — Поджарого жильца разрухи Дождались бабки, молодухи; И Маяковский бил засухи, Кротовьи будни, брюки в клетку, Чтобы родную пятилетку Рядить в стальное ожерелье… Прокофьев правит новоселье, Дубком сутулым раскорячась, Баян от Ладоги до Лаче Напружа парусом сиговьим! И над кумачным изголовьем, С еловой веткою за рамой, Ему сияет лоб упрямый Любимого из всех любимых! Шиповником, повитым в дымы, Ахмет Смоликов, шипы Остря на правила толпы, На вкусы в хаки и во фраке, Наган, гитару, Нагасаки В певучей короб уместя, — Комунны кровное дитя! Октябрьских листьев кипень слыша, Терновник иглами колышет, Кичливо сторонясь жасмина, Он золотится, где руина И плющ влюбленный по пилястру, У них цветы гостят почасту, — Пион горящий, львиный зев, Пунцовый клеверный посев, И мята с пышным табаком — И Мандельштама старый дом, Но драгоценны окон ставни И дверь арабской филиграни, От камелька жасминный дым! Рождественский — осенний Крым, Лоза лиловая и вдовья! И Пастернак — трава воловья, По-лермонтовски кипарис С утеса загляделся вниз, Где демон кровянит крыло О зубья скал, и за весло Рукой костлявою Харон Берется, чтобы детский сон На даче, под июльский ливень, Перевезти в Багдад иль к Сиве, Или в тетрадь, где черный мол Качает месяца оскол! Вот дерево — пакетом синим, С приказом взять иль умереть, Железный ствол и листьев медь Чужды перестроенью линий, И тянут лагерной кислинкой! Ночной разведочной тропинкой Змеится корень в колкий кремень, Меж тем как мукомолом время Ссыпает в ларь Орду и Брагу, — То Тихонов!..(То-ти, то-ти! — Часы зовут, чтобы идти). Чу! Безыменский — ярый граб, Что в поединке не ослаб С косматым зубром-листодером! — Дымится сук, и красным хором На нем уселися фазаны, Чтобы гореть и клёктом рьяным Глушить дроздов, их скрип обозный; Меж тем в дупле петух колхозный, Склевав амбар пшеничной нови, Как сторож трубит в рог коровий, Что молод мир и буйны яри, Что Волховстрой румянец карий Не зажелтит и во сто лет! Мое перо прости, поэт, — Оно совиное и рябо; Виденьем петуха и граба Я не по чину разузорен! — Кому ж рубин? Вот Павел Корин, Лишь петухом исповедим, Когда он плещет в зарь и в дым, И, радугу, связав охвостьем, Полмира зазывает в гости С кудрявым солнцем заодно, И простирая полотно Немеренного ку-ка-ре-ку, Сулит дрозду и человеку Пир красок, водопады зерен — Их намолол по звезды Корин, И, как дитя любуясь раем, Стал пировать и княжить баем! Его кибитку Кончаловский Словил мережею бесовской, Тому уж будет двадцать пять, И в кошмы кисти окунул, Как лось рога в лесную гать. — Не потому ль сосновый гул От нестареющих полотен, И живописец пчелкой в соте Живет в сердцах и сладко жалит?! Его палитра в пестрой шали Проходит поступью Фатимы Строительством, где брезжат Римы За пляской балок и стропил, Прекрасная и, златокрыл, Над нею веет гений века!.. Кто прОсини и умбры реки, Как зори пролил в пятилетку, И в ярославскую беседку, Где клен и хмель ползет по рамам, За сусло Гаагу с Амстердамом Старинной дружбой усадил? Ты, Яковлев! Чьей кисти пыл Голландию с любовью детской, Тюльпан в цветник замоскворецкий, Пересадил гераням кумом! — Она глядит на нас упрямо, С ревнивой тучкой меж бровей, Свидетелем грозовых дней, И буйных ливней на новины!.. Лесной ручей в серьгах калины, Пчела в гостях у резеды, Луч у подснежной борозды На золотистых посиделках. Весь в чайках, зябликах и белках, С ягнячьим солнышком под мышкой, Мудрец, но городки с мальчишкой До петухов готовый к сечи — Рылов, одетый в свет поречий, Он предстает родной стране Зеленым Шумом по весне, — Залог, что вёсны зим победней! Но кто там на скале соседней Зажег костер сторожевой, Орлом вперяясь в мрак седой, Где вой волчиц и звон доспешный? — Над кручей свесились черешни Вонзая когти в колчеданы, И обжигая дым лианы, Как парусами застя краски? Претят художнику указки, — Он написал Воен-Совет, Где сталь на лицах и лорнет Наводит смерть в дверную щелку, Меж тем, как солнце в одноколку С походной кухнею впряглось, И зоб напружил паровоз, Неистов в бешеной охоте С кометою на повороте Поцеловаться зубы в зубы, — То Бродский, Октябрем сугубый С буранами из трав каленых И листьев бурями сожженных! Купаньем Красного Коня Мой побратим и хлебосольник, Под голубой сединой — школьник За вечной книгой красоты, Не истолок ли в ступе ты Мои стихи и с миром вместе, Чтобы республике-невесте Смерть Комиссара дать кольцом, Бокалом крови, как вином, Отпировав палитры роскошь?! Тебе горящий клен, березку ж Петрову-Водкину не сватать, — Она в панёве, и за лапоть Набилось хвойное порошье!.. Но в поименной славной ноше, В скирде из трав, смолы кедровой Лесною речкой вьется слово Машков! — закатов водопой И пастбище пролетних радуг, Тебе ли из Совета Сада Уйти с кошницею пустой?! Вот виноград пьяней сосцов, Как юность персик и гранаты — Гора углей из солнца взятых Для опаляющих пиров! Но в поименной славной ноше, Где резедовою порошей Пасется солнце — лось соловый, Мое не златорожит слово. — Его друзья — плаун да ягель, И лишь тунгус в унылой саге, Как вживе, загуторит с дедом, Что утонул в слезах, неведом, И стал ручьем, где пихта мочит Зеленый плат и хвост сорочий! — Песня тунгуса — Береза плачет бурой раной, Что порассек топор коварный, Слеза прозрачнее ребячьей, Но так и дерево не плачет, Как плакал дед в тайге у нас Озерами оленьих глаз! Дедушка, не плачь! Дедушка, — не плачь! Горючим варом плачет кедр В лесной пожар из темных недр, Стеня и раздирая грудь Когтями хвой, чтобы уснуть Навеки черною жариной, Но и огонь в рубахе дымной Не истощался так золой, Как бедный дед в стране чужой! Дедушка, не плачь! Дедушка, — не плачь! Его слезинками кукушка Свою украсила избушку, В оконце вставив, как слюду, Ревнивой сойке на беду! Дедушка, не плачь! Дедушка, — не плачь! Когда медведь лосиной матке Сдирает мясо у лопатки, Чтобы вонзить язык в дупло, Где сердце медом залегло, Лось плачет женкою за прялкой, Когда ее побили скалкой, Смерть упреждая тяжким мыком, Покорствуя объятьям диким, Но слезы маткины — молОка, Что выдра выпила с наскока У молодого осетра, Ей выводиться не пора По тростниковым мягким зыбкам, Чтоб из икры родилась рыбка! Дед плакал горестнее лося — Пожар и короед у сосен, Орел на выводке лебяжьем, Зола пред дедовским упряжьем, Когда впрягался он в обоз Саней скрипучих, полных слез! Дедушка, не плачь! Дедушка, — не плачь! — Песенка тунгуски — Чам-чам, чамарша! — В веретенце есть душа, — Поселился дед в клубок, Чтоб крутиться наутек! Чам-чам, чамар-чук! — За чувалом слышен стук, Задымилась головня — Будет страшно без огня! На косой багровый свет Из могилы встанет дед, Скажет: чемень, чур-чува! Где любимая Москва? Поищу ее в золе я, Ледяные пальцы грея!.. — И за полночь веретенце Будет плакать колокольцем: Дин-динь-динь! Чамара ёй! Ты умчи меня домой Красногривый конь Советов! — Мало прядено за лето! — Муж приедет — будет таска… По Нарыму бродит сказка, Что наплакал дед озерце Всем остячкам по ведерцу, — Мне же два на коромысло, Чтоб до вереска повисло, До плакун-травы с липушей, На тропинке в дом кукуший, Где на лавке сивый дед — От него простыл и след, Только уголь на реснице! Этот сон за прялкой снится До зари, под бубен хвой, Над потухшей головней!

Возьмите бороду мою В ладони, как берут морошку, И пейте, сердцу не в оплошку, Лесную терпкую струю! В ней аромат корней еловых И дупел кедровых суровых, Как взгляд Чамара-великана, Но в глубине кривая рана Мерцает, как форель меж трав, Подводных троп и переправ! Она медвежьей ласки след, Когда преступником поэт Пошел к звериному становью, Чтоб укоризненною кровью Отмыть позор, как грязь воловью! Взгляните на мои седины, Как на болотные низины, Где пух гусиный, сизый ягель И в котловинах плеск наваги, — Ее бичами половодий Пригнало из морских угодий В болото, воронам на снедь! И хоть расчесывал медведь Когтистым гребнем черноусья, Но бороды не вспенил устья И рябь совиную не вплел В загар и подбородка мол. — Нет! Роковая седина, Как пепла холм, обнажена Глазам луны, людской скребнице, И поделом! Вина сторицей Луны чугунной тяжелей! Я пред собою лиходей! — Как остров ландышевый росный, Я ткал стихи, вправляя в кросны Сердечные живые нити, И грозным сполохом событий Не опалил звенящей пряжи! Пускай же седина доскажет, Что утаила в нужный срок Ткачиха-муза, и уток Отныне полнит не Кашмиром, Не Бирмою с карельской зернью, А шахтою с подземной чернью, Железом и пшеничным пиром! Пускай же седина поет Колхозной вспашкой у ворот, Когда земля гудит прибоем И трактор, как в доспехе воин, Идет на глыбе чернозема, Чтоб умолотная солома Легла костьми, побеждена! Моя родимая страна, То лебедь, то булат каленый, Ждет песен, как поляна клена, Но не в слезах у сонных вод, А с факелом, что тучи жжет, Целованным октябрьским дыхом! Я пригоню напев лосихой Невиданной багрянной масти К стене кремлевской, чтоб поластил Лесную сказку великан. Сохатая телком бережа Золоторогим и пригожим, Какого не зачать и львице Под мглистым пологом лиан. Авось брыкастого титан, Походя, приютит в странице, И кличку даст — для песни слово —, Чтобы в попоне жемчуговой На зависть прозе-кобылице Оно паслось в степи шелковой Под колокольцы ковыля!.. Ужели крыльями Кремля, Как морем, не повеет лосю, И молочайному прокосью, В пырей и цепкую липушу, Он отрыгнет лесную душу И запрокинет в синь копыта? Взгляните на меня — изрыты Мои виски и лба отроги, Как берега родной Мологи Опосле вырубки кудрей, Ресниц, березовых бровей И губ с рябиновой краснинкой, Что пели вещею волынкой, Но чаще тайное шептали! Теперь цыганкою без шали, Без янтарей на смуглой шее Молога сказками мелеет… Так я, срубив сердечный дуб С гнездом орлиным на вершине, Стал самому себе не люб, И лишь песками по морщине Сползают слезы, роя ямы От глаз до скул, как берег Камы, Косые ливни! Я виновен До черной печени и крови, Что крик орла и бурю крыл В себе лежанкой подменил, Избою с лестовкой хлыстовской. И над империей петровской, С балтийским ветром в парусах, Поставил ворогу на страх Русь Боголюбского Андрея! — Но самоварная Рассея, Потея за фамильным чаем, Обозвала меня бугаем, Николушкой и простецом, И я поверил в ситный гром, В раскаты чайников пузатых, — За ними чудились закаты Коринфа, царства Монтесумы И протопопа Аввакума Крестообразное горелье — Поэту пряное похмелье Живописать огнем и красью!.. Как с ягуаром, с красной властью, Мороз в костях и волос дыбом, Я правил встречу и за глыбой Державы царской спрятал сердце, Чтобы глухой овечьей дверцей Казать лишь горб да шерсти пястку Широкой жизни, впрягшей сказку В стальные крылья пятилетий! Пятидесятый год отметил Зарубкою косяк калитки В тайник, где золотые слитки И наговорных перлов короб С горою песенных узоров, Художника орлинный норов Когтить лазурь и биться с тучей Я схоронил в норе барсучьей… И мозг, как сторож колотушкой, Теленькал в костяной избушке: Молчи! Волшебные опалы Не для волчат в косынках алых! — Они мертвы для Тициана, И роза Грека Феофана Благоухает не для них! — Им подавай утильный стих, И погремушка пионера Кротам — гармония и вера! — Так мозг за костяным прилавком, Где разномысленная давка, Привалы Да и табор Нетов, Бубнил купцом, а не поэтом Со мной иным, чей парус бродит В поэзии, ища угодий И голубых материков. Он пробудился не от слов, Не от ночного ку-ка-ре-ку, А зубы в зубы к человеку Поставленный железной волей Эпохи, что рычит от боли, Как лев, и ласточкой щебечет, Суля весну и плеск поречий, Когда свирепый капитал Уйдет во тьму к чертям на бал! Я пробудился вешне-громным И ягуаром разьяренным Рычу на прошлого себя, Впиваясь в зори октября Новорожденными глазами! Мои стихи — плоты на Каме Несут сосновый перезвон, Как в дни, когда был явью сон, И жизнь казалася нетленной, Заморской феей иль сиреной, Поющей в гроте из коралла, — Она в базальты уплывала За прялкою вздремнуть часок, Чтоб после косы на песок И на уступы ожерелья Бросать с певучего похмелья! Мои стихи — полесный плот, Он не в бездомное отчален, А к берегам, где кормчим Сталин Пучину за собой ведет И бурями повелевает, Чтоб в молодом советском крае, Где свежесть волн и крик фрегатов, Ущербных не было закатов, Как ржавых листьев в октябре, Меж тем как прахом на костре Пожитки смерти догорают! Я от зимы отчалил к маю У нив цветущих бросить снасти, Где солнце пролетарской власти Нагую грудь не опалит, — Она испытана, как щит, Разувереньем и булатом Перед Кремлем — могучим братом Склоняет сердце до земли: Прости иль умереть вели!

По рождению Пречистого Спаса, В житие премудрыя Планиды, А в успенье Поддубного старца, — Не гора до тверди досягнула, Хлябь здынула каменное плешью В стороне, где солнышко ночует На кошме, за пологом кумачным, И где ночь-горбунья зелье варит, Чернит косы копотью да сажей, Под котлом валежины сжигая, Народилось железное царство Со Вильгельмищем, царищем поганым. — У него ли, нечестивца, войска — сила, Порядового народа — несусветно; Они веруют Лютеру-богу, На себя креста не возлагают, Великого говения не правят, В Семик-день веника не рядят, Не парятся в парной паруше, Нечистого духа не смывают, Опосля Удилёну не кличут: Матушка ржаная Удилёна, Расчеши солому — золот волос, Сдобри бражкой, патокою колос…

Не сарыч кричит за буераком, На свежье детенышей сзывая, И не рысь прыскучая лесная В ночь мяучит, теплой кровью стыа То язык злокозненный глаголет, Царь железный пыхает речами: Голова моя — умок лукавый, Поразмысли ты, пораскумекай, Мне кого б в железо заковати? Ожелезил землю я и воды, Полонил огонь и пар шипучий, Ветер, свет колодниками сделал, Ныне ж я, как куропоть в ловушку, Светел Месяц с Солнышком поймаю: Будет Месяц как петух на жердке, На острожном тыне перья чистить, Брезжить зобом в каменные норы И блюсти дозоры неусыпно! Солнцу э я за спесь, за непокорство С ног разую красные бахилы, Желтый волос, ус лихой косатый Остригу на войлок шерстобитам; С шеи Солнца бобчатую гривну Кобелю отдам на ожерелок, Повадю я красного спесивца На полати с бабой шелудивой — Ровня ль будет соколу ворона? — Неедуча солодяга без прихлебки, Два же дела без третьего негожи, Третье ж дело — гумённая работа, Выжать рожь на черниговских пашнях, Волгу-матку разлить по бутылям, С питухов барыши загребая, С уха ж Стенькина славного кургана Сбить литую куяшную шапку, А с Москвы, боярыни вальяжной, Поснимать соболью пятишовку, Выплесть с кос подбрусник златотканый, Осыпные перстни с ручек сбросить. Напоследки ж мощи Маккавея Истолочь в чугунной полуступе, Пропустить труху через решета, И отсевком выбелить печища, А попов, игуменов московских Положить под мясо, под трепало — Лоско ль будет черное мочало?!..

Не медушник-цветик поит дрёма Павечерней сыченой росою, И не крест — кладбищенский насельник, Словно столпник, в тайну загляделся — Мать-Планида на Руси крещеной От страды келейной задремала. Был ли сон аль малые просонки, Только въявь Планидушке явились Петр-апостол с Пятенкою-девой. И рекли святые: Мать-Планида, Под скуфьей уснувши стопудовой, За собой и Русь ты усыпила. — Ты вставай-ка, мать, на резвы ноги, Повести-ка Русь о супостате. Не бури в гонцы гуляку Вихря, Ни сестриц Сутёмок чернокосых, Ни Мороза с Зоем перекатным: Вихрю пляс, просвистка да присядка, Балалайки дробь всего милее, Недосуг Сутёмкам, им от Бога Дан наказ Заре кокошник вышить, Рыбьи глазки с зеньчугом не спутать, Корзным стёгом выпестрить очелье. У Мороза же не гладки лыжи, Где пройдет, там насты да сумёты, В теплых пимах, в малице оленьей, На ходу Морозушко сопреет, А сопрев, по падям, по низинам Расплестнется речкой половодной. Звоноря же Зоя брать негоже, — Без него трущоба — скит без била, Зой ку-ку загозье, громон с гремью Шаргунцами вешает на сучья; Ввечеру ж монашком сладкогласным Часослов за елями читает… Ты прими-ка, матушка Планида, Во персты отмычки золотые, Пробудившись, райскими ключами Отомкни синь-камень насекомый, Вызволь из каменной неволи Паскарагу, ангельскую птицу, Супротив стожарной Паскараги Бирюча на белом свете нету!.. — От словес апостольских Планида, Как косач в мошище, встрепенулась, Круто буйну голову здынула, Откатила скуфью за Онего. Кур-горой скуфья оборотилась, Опушь стала ельником кромешным, А завязка речкою Сорогой…

Ой, люди крещеные, Толико ученые, Слухайте-внимайте, На улицу баб не пускайте, Ребят на воронец — Дочуять песни конец, На лежанку старух, Чтоб голос не тух! Господи, благослови, Царь Давид, помоги, Иван Богослов, Дай басеньких слов, В подъязычный сустав Красных погрецов-слав, А с того, кто скуп, Выпеть денежек рубь!..

Тысчу лет живет Макоша-Морок, След крадет, силки за хвоей ставит, Уловляет души человечьи, Тысчу лет и Лембэй пущей правит, Осенщину-дань сбирая с твари: С зайца — шерсть, буланый пух — с лешуги, А с осины — пригоршню алтынов, Но никто за тысчу зим и вёсен Не внимал напеву Паскараги! Растворила вещая Планида, Словно складень, камень насекомый, И запела ангельская птица О невзгоде Русь оповещая. Первый зык дурманней кос девичьих У ручья знобяник-цвет учуял, — Он поблек, как щеки ненаглядной На простинах с воином-зазнобой, — Вещий знак, что много дроль пригожих На Руси без милых отдевочат. Зык другой, как трус снегов поморских, Как буланый свист несметных сабель, Когда кровь, как жар в кузнечном горне, Вспучив скулы, Ярость раздувает, И с киркою Смерть-кладоискатель Из сраженных души исторгает. Третий зык, как звон воды в купели, Когда Дух на первенца нисходит, В двадцть лет детину сыном дарит, Молодцу же горлинку — в семнадцать. Водный звон учуял старичище По прозванью Сто Племен в Едином, Он с полатей зорькою воззрися И увидел рати супостата. Прогуторил старый:..Эту погань, Словно вошь на гаснике, лишь баней, Лютым паром сжить со света можно… Черпанул старик воды из Камы, Черпанул с Онеги ледовитой, И, дополнив ковш водой из Дона, Три реки на каменку опружил. Зашипели Угорские плиты, Взмыли пар Уральские граниты, Валуны Валдая, Волжский щебень Навострили зубья, словно гребень, И, как ельник, как над морем скалы, Из-под камней сто племен восстало…

Сказанец — не бабье мотовило, Послесловие ж присловьем не станет, А на спрос: — откуль — да — что впоследки — Нам програет Кува — красный ворон; Он гнездищем с Громом поменялся, Чтоб снести яйцо — мужичью долю.