Состояние Сони решительно не нравилось Василию. Еще утром, когда стало известно о гибели Марго, он заметил, что она выглядит диковато, но особого значения этому не придал: ну, потрясена девушка, ну, подавлена. Чему тут удивляться при таких-то обстоятельствах? Хотя удивляться, конечно, было чему. Во-первых, непонятно, как это нежное создание могло впутаться в грязную авантюру. А во-вторых, куда смотрели организаторы? Если у них была задача подобрать для своих гладиаторских игрищ участников с приблизительно равными шансами, как они допустили появление здесь столь тонкокожей особы?

После отвратительной и страшной сцены с Иеремией Василий начал тревожиться за Соню всерьез. Если раньше вид у нее был просто отсутствующий, то теперь стало совершенно ясно, что, убегая от кошмара настоящего, она погрузилась в реальность не менее жуткую. При взгляде на нее хотелось отвести глаза, настолько невыносимым было ощущение черной, болезненной, кричащей пустоты. «Елки зеленые, а ведь она, похоже, близка к безумию! Может, указать на это организаторам? Интересно, считают ли они психическое заболевание игрока достаточным основанием для его замены? Хотя, учитывая зловещий смысл слова „замена“ в контексте данной игры, лучше воздержаться от доносов. Ну, и что же мне делать?»

До стоянки Соня добрела, как механическая кукла. Села на коврик, вытащенный из палатки для просушки, обхватила колени, уткнула в них лицо и застыла. На попытки заговорить с ней не реагировала, равно как на окрики, прикосновения и даже встряхивания. В какую-то минуту Василий не на шутку разозлился и почти решил поменять стоянку. Но в глубине души прекрасно понимал, что никуда не уйдет. Все его нутро противилось идее бросить больную беспомощную девушку, к которой он сам набился в компаньоны. Поэтому он, положившись на природу, оставил Соню в покое, а сам развел костер, вскипятил в казане воду, засыпал гречневые хлопья, добавил тушенки. Когда каша настоялась, разложил по мискам, одну из которых поставил рядом с Соней.

После еды его со страшной силой потянуло в сон — сказывалась бессонная ночь. Чтобы не отключиться, Василий дошел до леса, срубил четыре молоденькие пихты и притащил в лагерь. Ночной дождь промочил углы палатки, несмотря на пленку, закрепленную поверх полотнища, и для более надежной защиты неплохо было бы соорудить навес. Василий устроился на коврике и принялся очищать деревца от веток, но работа эта оказалась настолько однообразной, что незаметно для себя он все-таки уснул.

А проснулся уже ночью — от фейерверка, случайно устроенного Соней, которая подложила в костер смолистую ветку. Первым его чувством было облегчение: слава богу, девушка пришла в себя. Но, когда Василий подошел и посмотрел на нее внимательнее, тревога вернулась. Соня сидела на корточках у самого костра, обняв себя за плечи, и ее сотрясала крупная дрожь. Глаза влажно блестели, как обычно бывает при высокой температуре.

— Что с тобой, ребенок? Неужели простудилась? — от растерянности Василий не заметил, как перешел на «ты».

— Н-наверное, — Соня виновато посмотрела на него. — А м-может, эт-то от нервов…

— Есть хочешь?

— Я бы лучше чаю выпила, — робко сказала Соня.

Черные круглые глазенки смотрели на Василия благодарно непонятно — то ли умоляюще, то ли проверяя, не сердится ли он. Василий смутился и фальшиво бодрым тоном проговорил:

— Это мы мигом! Точно! При температуре нужно много пить. Какая ты молодец, что вспомнила! — он засуетился у костра. А когда чай был готов, поднес Соне кружку и, увидев, что она плачет, испуганно спросил: — Что случилось?

— Вы… ты так добр ко мне…

Он поставил кружку и неловко погладил ее по голове.

— Господи… Маленькая, да как тебя сюда занесло?

И тут Соня заплакала навзрыд. Василий сел рядом на коврик, приподнял девушку, обнял и начал укачивать, как младенца. По мере того как рыдания затихали, он чувствовал нарастающее стеснение в груди и понял, что это такое. Нежность. Щемящая нежность сильного взрослого человека по отношению к беззащитному доверчивому существу, ищущему в тебе утешения. Чувство было таким острым, таким мучительным, таким неуместным и таким… правильным, что Василий вдруг перестал понимать, где он, кто он и как отнестись к тому, что с ним происходит.

В чувство его привел робкий голосок Сони:

— Я их обманула… Ну, организаторов. Они подбирали кандидатов с помощью тестов, а я знала, что нужно отвечать, чтобы сойти за авантюристку.

— Тебе так нужны деньги?

— Деньги? — удивилась она. — Ах да!.. Ну, в общем, понадобятся. Если выживу. Но я не очень рассчитывала выжить. Скорее наоборот. Честнее, конечно, было бы просто покончить с собой, но мне не хватило решимости. Да и негде было, не в парке же вешаться. А дома не протолкнуться — семь человек на сорок пять метров жилплощади.

— Коммуналка? — зачем-то уточнил он.

— Ну почему коммуналка? — Соня невесело усмехнулась. — Отдельная квартира на большую дружную семью. У меня мама, папа, две сестры, племянник и деверь. Да, еще кошка Кваша. Это сокращение от простокваши, кошка ее очень любит.

— А почему ты… — Василий запнулся. — Извини, наверное, об этом нехорошо спрашивать.

— Хорошо, очень даже хорошо, — твердо проговорила Соня. — Я еще вчера хотела тебе рассказать, но мне показалось, что ты стараешься избегать всяких доверительных разговоров. Глупая я, да? Могла бы сразу понять, какой ты добрый…

Только не знаю, сможешь ли понять… Нет, не так. Смогу ли я объяснить. Я однажды пыталась пожаловаться на жизнь… приятельнице по работе… не упоминая о намерении покончить с собой. Она только возмутилась. Нашла, говорит, повод сопли распускать. Молодая здоровая девка, сыта, обута-одета, крыша над головой имеется. В семье ни алкашей, ни маразматиков, ни лежачих больных. Чего тебе еще надо? Живи да радуйся! Но я ведь не животное, чтобы радоваться жизни только потому, что не мерзну и не голодаю. Люди более прихотливы, им для счастья нужны не только убежище, пища, свобода, ласка, им еще смысл подавай. Предназначение. Сознание того, что они кому-то нужны. А у меня из всего этого набора — только кров да пища. И то с оговорками. Мои дорогие родственники не устают напоминать мне, что при своих доходах я чересчур хорошо питаюсь и занимаю чересчур много места.

— Никогда не доводилось слышать о подобном жлобстве в семье интеллигентов.

— Я ничего не говорила про интеллигентов.

— Только не уверяй, что я ошибся. Высшее образование не скроешь. Речь выдает.

— Высшее образование в нашей семье только у папы и у меня. Причем папа не имеет права голоса, поскольку добытчик из него получился неважный. Но даже если бы оно у него было, он не стал бы за меня заступаться. Я — его большое разочарование. Он очень хотел сына.

— Ты младшая дочь?

— Средняя. Младшая — поздний ребенок, на десять лет меня моложе, и родители с ней носятся. Старшая — красавица, всегда была папиной любимицей. Только я, никчемная серая мышь, к тому же неправильного пола, оказалась никому не нужной. Меня так и называют в семье — Мышь. Старшую — Зайка, младшую — Котенок, а меня — Мышь. Правда, сестрички иногда повышают меня в звании до библиотечной крысы. Я библиотекарь.

— Может, они тебе завидуют? Ведь ты единственная из троих окончила институт.

— «Кулек». Университет культуры. Это их излюбленный повод для насмешек. Иногда им удается разозлить меня так, что я не выдерживаю и начинаю обзываться. Тут они веселятся вовсю. «Нет, вы послушайте, как она выражается! Это же песня! Сразу видно: девушка закончила Университет культуры!»

— Завистники именно так себя и ведут. Оскорбляют, насмешничают.

— Нет, домашние всегда надо мной смеялись, сколько я себя помню. Из-за того что толстая, неуклюжая, некрасивая, и руки у меня не оттуда растут, и колготки вечно сморщены, и голова всякими глупостями забита. Или за болезни. За болезни мне особенно доставалось. Маме, когда она сидела на больничном, очень мало платили, а на больничном она в основном сидела со мной. Как она на меня кричала! «По твоей милости я эту зиму опять буду ходить в старом пальто! И Зайка останется без сапог! Родила на свою голову!»

— Да, малыш, с семьей тебе действительно не повезло. Но на твоем месте я из одной только вредности не стал бы облегчать им жизнь своим уходом. Наоборот, постарался бы стать счастливым, чтобы они захлебнулись своей злобой и завистью.

— Невозможно стать счастливой, если себе не нравишься. А нежеланные дети почти никогда себе не нравятся, я читала. Закономерность простая. Я не нужна родителям, значит, я плохая. Я плохая, поэтому у меня не получается сделать ничего хорошего. Я ни на что не гожусь, никому не нужна и никому не нравлюсь, в том числе себе. Для чего тогда жить?

— Неправда! Неправда, что плохая, что не годишься, что никому не нравишься… Я понимаю, что судьба обошлась с тобой несправедливо, и поводов для радости у тебя не густо. Но мне кажется, что ты поторопилась. Жизнь — штука непоследовательная. Иногда она подсовывает удивительные сюрпризы, которых от нее не только не ждешь, но и не думаешь, что… — Василий осекся, протолкнул внутрь себя комок, застрявший в горле, и добавил: — Чай твой совсем остыл. Никудышная из меня получилась сиделка. Давай-ка заварим новый.

На этом разговор закончился. Он подложил в костер дров, вскипятил новую порцию воды, приготовил чай и молча подал Соне кружку. Осторожно глотая кипяток из кружки, девушка отодвинулась от костра.

— Жарко стало? — спросил Василий. — Это хорошо. Значит, температура упала. Теперь нужно как следует выспаться. Пойду устрою тебе спальное место.

Он подобрал спальник, отнес в палатку, приготовил постель и крикнул:

— Готово! — затем пожелал девушке спокойной ночи и вернулся к костру.

Через полчаса Соня позвала его и попросила посидеть с ней.

В палатке было темно. Не видя ее лица, Василий не понимал, как ему следует себя вести. Заговорить с ней? Молча подержать за руку? Или от него требуется только молчаливое присутствие? Для того чтобы снять напряжение, он лег на спину, закинув руки за голову. Спустя пару минут Сонина голова оказалась у него под мышкой, а губы уткнулись ему в шею. На это вполне невинное прикосновение тело отреагировало мощнейшим приступом желания, и Василий окаменел. «Не сметь, скотина! Она совсем еще девочка».

Но, когда обнаженная Сонина рука обвилась вокруг его шеи, а губы из углубления под подбородком переместились к губам, он, забыв обо всем, приподнялся, одним движением расстегнул ремешок футляра от видеокамеры на Сонином затылке, сорвал камеру с себя, запихнул их в рюкзак и вышвырнул из палатки…

Соня лежала, таращась в темноту и прислушиваясь к дыханию спящего рядом Василия, почти неразличимому на фоне шума прибоя. Попытки прислушаться к себе она оставила за полной невозможностью разобраться в своих чувствах и ощущениях. В голове неотвязно звучало: «Это не я. Это все происходит не со мной».

Как могло получиться, что защитная стена, которую она сооружала вокруг себя всю сознательную жизнь, вдруг рухнула? Почему? Потому что Василий оказался первым человеком, который искренне ее пожалел? Потому что пришел к ней на помощь, не прося и не ожидая ничего взамен? Потому что был заботлив и ласков? Или потому, что она впервые встретила мужчину, который вел себя как мужчина?

Но главное, как она, Соня, пошла на такой риск? Ведь она фактически предложила ему себя! А если бы он в ужасе от нее отшатнулся? Или просто погладил по голове и сказал, что не стоит делать глупостей? С чего она, некрасивая закомплексованная деваха, вдруг взяла, что Василий на нее польстится? Как она будет смотреть завтра ему в глаза, если он сделает вид, что ничего не произошло?

И все-таки Соня ни о чем не жалела. Теперь — даже о своей поездке на остров. Ведь она могла бы умереть, так и не узнав, что это значит — полюбить.