Следующий день начался с небольшой разминки. Утром мы с Лешей, припомнив вчерашнюю неблагодарность товарищей по лагерю, решили за водой не ходить. Вволю наплававшись, мы вернулись на стоянку и с интересом стали ждать, как развернутся события.

Когда последний бездельник наконец вылез из палатки и отправился совершать утреннее омовение, Машенька с Генрихом захлопотали у очага, вознамерившись приготовить завтрак.

— А что, за водой еще никто не ходил? — встревоженно спросила Машенька, разглядывая канистру, на дне которой плескались жалкие остатки жизнетворной влаги.

Мы с Лешей сделали вид, что вопрос не имеет к нам никакого отношения, и продолжали увлеченно обсуждать различия в грамматике русского и церковнославянского языков.

— Что же делать? На кашу тут еще, может быть, хватит, но на чай точно ничего не останется.

— Надо срочно отправить кого-нибудь в пансионат, — с готовностью подсказала я.

— Давайте я схожу, — предложил Генрих безо всякого энтузиазма.

— Мы с тобой и с Марком идем сегодня за мясом и вином, — напомнила я ему.

— Так, может, сейчас сходить? Заодно и воды принесем.

— Не выйдет. Пьянка назначена на вечер. В такую жару мясо за день протухнет.

— А как же быть с водой?

— А чего тут сложного? — удивился Марк. — Пускай Прошка с Лешей идут.

— Я?! — взвизгнул Прошка. — Опять?

— Вчера, между прочим, воду принесли мы с Лешей.

— Ну и что? Кто нас сюда притащил? Я, например, на такой отдых не подписывался. Топать по этим чертовым камням, да еще по жаре, десять километров!

— Тебе полезно, — нравоучительно заметил Марк, — жирок растрясешь.

— Вот сам и растрясай, а у меня найдутся занятия поприятнее. Я сюда отдыхать ехал. — С этими словами Прошка демонстративно разлегся на надувном матрасе, заложил ногу за ногу, а руки сложил на кругленьком брюшке.

— Это что, бунт? — осведомилась я ледяным тоном.

— Да. Бунт!

— Повесить мерзавца на нок-рее! — кровожадно рявкнул Генрих.

— Это будет затруднительно, — возразил чуждый романтике Леша. — Лучше не давать ему воды.

— Мы так и так не сможем ее ему давать. Воды-то нет, — напомнила Машенька.

Марк одним стремительным движением выдернул из-под Прошки матрас и, подняв за шкирку, поставил на ноги. Прошка к этой процедуре отнесся на удивление спокойно. Он не вырывался, не возмущался, но на физиономии его ясно читалось, что насилием от него ничего не добьются.

— Давайте, давайте. Бейте меня, пинайте. Потакайте своим кровожадным инстинктам. Чего еще от вас ждать!

— Последний раз спрашиваю: пойдешь за водой? — грозно спросил Марк.

— Нет! — твердо ответил Прошка.

Положение, как всегда, спасла Машенька.

— Значит, с Лешей пойду я.

— Нет-нет! — испугался Генрих. — Лучше я. Марк с Варькой могут принести вино и мясо без меня. Это же не тяжело, от силы килограммов десять. Зачем же втроем идти?

— Анри, ты и без того каждый день туда мотаешься. И вряд ли тебе это нравится больше, чем Прошке.

— У тебя совесть есть? — поинтересовался у Прошки Марк.

И Прошка дрогнул.

— Ладно, так уж и быть. Но завтра и послезавтра даже не просите!

За завтраком Эрих с Алькой раскапризничались и стали жаловаться на животы. Машенька измерила им температуру и озабоченно нахмурилась.

— Тридцать семь и пять. Прямо не знаю, как быть.

— Слушай, ведь Славкина Татьяна — детский врач, — вспомнила я. — Вечером придет, и попроси ее посмотреть на детей.

— Это идея. Только я, пожалуй, не буду ждать до вечера. Мало ли что? Лучше сама схожу с ними в пансионат.

— По жаре? С температурой? По-моему, не слишком удачная мысль.

— Ничего, мы потихоньку. Зато, если, не дай бог, что-то серьезное, там и оборудование есть, и врачи, и лекарства.

Хныкающих близнецов отмыли, переодели во все чистое и повели на осмотр. Генрих, естественно, отправился сопровождать семейство.

Через час мы с Марком двинулись за покупками. Вино на рынке нашли без проблем, а вот мяса у продавцов не оказалось.

— Кто ж сюда мясо повезет? — удивился абориген, к которому мы обратились с вопросом. — Тут же полный пансион, с питанием. Завтрак, обед и ужин, все как положено.

— А овощи тогда почему возят?

— То ж витамины. Они никогда не помешают. Можно на пляж с собой брать или там салатик лишний перед сном скушать. Опять же перед отъездом отдыхающие домой себе накупают. А мясо — куда его?

Мы почесали в затылке и решили попытать счастья в пансионатской столовой.

— Мяса нема, деточки, — сказала нам добродушная толстая повариха. — Если хотите, могу продать курей. Только они непотрошеные.

Делать нечего, пришлось брать непотрошеных «курей».

— Как ты думаешь, Мирон курами удовлетворится? — спросила я Марка, когда сделка была совершена.

Марк мрачно покачал головой.

— Не знаю. Но я не собираюсь ради его прекрасных глаз тащиться в Алушту. Если полезет в бутылку, дадим ему денег, пусть сам мясо добывает.

— Боюсь, что полезет. А я Машеньке обещала его не обижать. Кстати, надо узнать, как там дела у Эриха с Алькой. Ты возвращайся, отнеси кур, а я попробую их разыскать.

Лавируя между шеренгами курортников, спешивших с пляжа в столовую, я пыталась угадать местонахождение медпункта. Первая попытка окончилась неудачей. Унылое трехэтажное здание, куда я мысленно поместила пансионатских больных, оказалось административным корпусом. Не полагаясь больше на интуицию, я решила навести справки у седоусого служителя, присевшего отдохнуть на скамейку. Выслушав мой вопрос, почтенный старец неспешно затянулся папиросой, снял форменную фуражку, провел рукой по желтоватым от никотина редким прядям волос и ткнул пальцем в сторону симпатичного двухэтажного особнячка. Поблагодарив старичка, я с некоторым сомнением двинулась в указанном направлении. И действительно, под кремовым портиком красовалась табличка: «Лечебный корпус».

В дверях медпункта я столкнулась с Машенькой.

— Варька, как хорошо, что я тебя встретила! А то уже хотела передать новости через Славок. Слушай, оказывается, здесь бывший соученик Татьяны врачом работает. Она нас сразу к нему и отвела. Он думает, что ничего страшного у Эриха с Алькой нет, просто акклиматизация так проходит, но на всякий случай предложил сделать анализы и денек-другой подержать детей в изоляторе. Но они подняли рев, так он и мне предложил с ними остаться. Наверное, ради Татьяны старался. Видела бы ты, какими глазами он на нее смотрит!

— А Генрих где?

— Сидит в палате, троглодитам книжку читает. Я его попозже к вам отправлю, ладно?

— А сама-то придешь?

— Да какое там! Они меня ни за что не отпустят.

— Обидно получилось.

— Да ну, пустяки. Не в последний же раз собираемся. Послушай, я тут столкнулась с Ирочкой. За ней такой шлейф поклонников следовал! Она так и светилась от счастья.

— Бедный Славка! Интересно, как он к этому относится?

— Не знаю, но, по-моему, не обращает внимания. Знаешь, мужья разные бывают. Одни за кинжал хватаются, если жене кто-нибудь пальто подаст из вежливости, а другие, наоборот, гордятся, если жена пользуется успехом. Думаю, Славка понимал, на ком женится. Она ведь актриса. Ей, наверное, без поклонников и жизнь не в радость.

— Да уж, похоже на то. Ну ладно, мне, пожалуй, пора. Выздоравливайте поскорее.

— Постараемся.

Вскоре после моего возвращения в лагерь явились Славки и Мирон — для оказания помощи в заготовке дров. Узнав о курах, Мирон скривился:

— По-моему, вчера мы договаривались о мясе.

— Да, но о чьем именно мясе, никто не уточнял, — огрызнулась я.

— Речь шла о шашлыке.

— Из кур шашлык ничуть не хуже. И вообще тут тебе не Москва, и Смоленского гастронома поблизости случайно не обнаружилось.

— Да ладно, хватит вам препираться, — вмешался Славка-Владислав. — Я тоже вчера проиграл и тоже не смог купить мяса. Что ж теперь, вешаться, что ли?

— Вот уж не знаю, — буркнул Мирон.

По какой-то причине он пребывал в скверном расположении духа. А когда Мирон не в духе, остальным обычно очень скоро тоже становится не до веселья. В тот день он превзошел сам себя, умело нагнетая нервозность замечаниями типа:

— Что ты делаешь, болван! У тебя откуда руки растут?

— Леша, у вас в семье не было случаев слабоумия?

— Что ты машешь топором, словно барышня веером? Ручки боишься натрудить?

Я ожесточенно потрошила кур и гадала, когда же у моих друзей лопнет терпение. Чего мне стоило не вскочить и не надавать Мирону по физиономии, передать невозможно. Но я твердо помнила о данном вчера Машеньке слове и крепилась, как могла, отыгрываясь на бедных курах.

Первым, как ни странно, не выдержал Леша:

— Ты что это раскомандовался? Тут тебе не казарма.

Видимо, Мирон никак не ожидал отпора от Леши, потому что на некоторое время примолк. Но надолго его не хватило. Дурное настроение требовало выхода.

— Что ты принес? У тебя с головой не все в порядке? Эта деревяшка вся в смоле. От ваших кур одни угольки останутся.

— Какая муха тебя укусила, Мирон? — выразил недоумение Прошка. — Полено как полено, тут все деревья смолистые. Мы же не на огне кур жарить будем, а на углях.

— Муха, наверное, вас всех покусала. Цеце называется. Бродите тут, как сомнамбулы! Такими темпами мы до ночи дрова собирать будем.

— А почему бы тебе не заткнуться, Мирон? — вежливо предложил один из Славок. — По-моему, дело пошло бы куда быстрее. Ты всех только заводишь своими придирками, а это отнюдь не ускоряет процесс.

Но Мирон просьбе не внял. Он продолжал подбадривать товарищей остроумными замечаниями, и к тому времени, как они закончили, все были злы как черти.

Может, всей этой истории и не произошло бы, если бы с нами был Генрих. Но его, к несчастью, не было.

Мы разожгли огонь в очаге и стали ждать углей. Предварительно выпотрошенных, вымытых, наперченных и посоленных кур нанизали на свежеоструганные ореховые прутья. Пока сидели и ждали, Мирон, видно, сообразил, что еще не успел излить свою сердечность на меня, и затеял со мной светский разговор:

— Отчего у тебя такой хмурый вид, Варвара? И молчалива ты сегодня на редкость. Уж не заболела ли ты? Выглядишь неважно.

— Откуда столько заботы, Мирон? Уверяю тебя, помирать я пока не собираюсь. Так что прибереги свою скорбную мину для более приличествующего случая.

Мирон печально покачал головой и поцокал языком:

— Н-да. Характер у тебя с годами не меняется. А жаль. Стать бы тебе чуток помягче, поженственнее, глядишь, и не куковала бы в девицах.

— Да не переживай ты так за меня, а то прямо смотреть больно. Мало ли у кого что в жизни не сложилось? Некоторые вон наукой грезили с детства, о Нобелевке подумывали, а в результате ограничились нивой коммерции. И ничего, вполне счастливы. Удары судьбы надо переносить достойно.

Мирон напрягся. Дело в том, что в бизнес он ударился не от большого желания. Просто, проведя три года в аспирантуре и еще два — около нее, он не сумел произвести на свет жизнеспособной работы, которая принесла бы ему желанный диплом кандидата наук. Каждый раз, узнавая о защите кого-нибудь из сокурсников, Мирон буквально исходил желчью, доказывая, что тот в науке полное ничтожество.

— Ну, женщине-то наука ни к чему. У нее другое биологическое предназначение. Ей нужен дом, муж, дети…

Это был удар уже по моему больному месту. Меня с детства бесят разговоры о женском предназначении. Как будто женщина — безмозглая самка, которая не может сама определить себе цель и вынуждена следовать животному инстинкту! Мирон знал, куда бить. Он не раз видел, до какого неистовства доводили меня подобные разговоры.

— Дом — это безусловно, — согласилась я. — Дети — может быть, если есть такая потребность. А вот муж — это вряд ли. Муж — это дань изжившей себя традиции, которая умирает на глазах. На Западе это давно уже поняли. Там женщины отнюдь не стремятся к браку. Зачем ломать себе жизнь и карьеру, зачем отказываться от любимых увлечений ради никчемного существа, которое даже не сумеет оценить твою жертву? Ведь каждый мужик искренне верит, что просто-таки осчастливил свою избранницу, предоставив ей возможность стирать свои носки и гладить брюки.

Надо сказать, моя блестящая импровизация в этой чисто мужской аудитории успеха почему-то не имела. Даже Марк, наверное, впервые в жизни не поспешил встать на мою сторону в споре с Мироном. Только Леша слушал меня с доброжелательным интересом, правда, интерес этот, по-видимому, носил чисто академический характер. Мирон же, не скрывая торжества по поводу удачной провокации, гнул свое:

— Да какое удовольствие женщина может получать от жизни, если рядом нет мужчины? Чем будет заниматься, если не гладить, не стирать, не растить детей? В науке, в искусстве, в бизнесе и в политике дамочки — абсолютный ноль, как бы ни пытались они доказать обратное. Скольких женщин-ученых, композиторов, художников и политиков ты можешь назвать? Раз, два и обчелся. И это вполне закономерно. Природа отвела женщине другую роль.

— Во-первых, не природа отвела, а общество, насквозь пропитанное мужским шовинизмом. Если бы девочек не воспитывали с пеленок в духе вековых традиций, то и ученых, и художников, и композиторов среди женщин было бы гораздо больше. И — кто знает? — может, в мире стало бы существенно меньше крови, насилия и подлости. А во-вторых, кто сказал, что мужчины не должно быть рядом? Совсем наоборот! Мужчины, безусловно, привносят в жизнь определенную приятность.

— Тогда против чего ты выступаешь? — недоумевал Мирон. — Против штампа в паспорте, что ли? Если мужчина должен быть рядом, назовем его мужем, и дело с концом.

— Я выступаю против роли, которую мужчина играет в жизни женщины. От мужчин надо получать удовольствие. И все. Как только мужчина становится головной болью, от него нужно избавляться. Образно говоря, надо снимать сливки и переходить к другому сосуду. Или порхать от цветка к цветку.

— Короче, ты предлагаешь использовать мужчин и выбрасывать их, как отслужившую свое тряпку? — спросил Мирон тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

— Ну, примерно. Может быть, чуточку скорее, чем тряпку.

В воздухе запахло грозой.

— Вот как? — сказал Мирон очень тихо. — Значит, слухи, которые о тебе ходили на факультете, соответствуют истине? Ты и вправду перележала подо всем курсом?

Ребята, как по команде, вскочили.

«Боже, что я наделала! — пронеслось у меня в голове. — Сейчас ведь мордобой начнется».

— Нет, Миронушка, — заговорила я веско, молясь в душе, чтобы меня никто не перебил. — Насчет всего курса ты немного преувеличил. Кое-какие принципы у меня все же есть. Я никогда не сплю с женщинами, с друзьями и с теми, у кого воняют ноги.

— С-сука! — с чувством выплюнул Мирон и опрометью бросился вниз.