Разбудили нас не ангелы. Видно, ангелы не работают камердинерами у таких прожженных грешников, как мы с Прошкой. Нас разбудил собачий холод.

От долгого лежания в одной и той же позе на бугристой картошке все тело у меня затекло, а закоченевшие мышцы объявили бойкот сигналам мозга. Чтобы вылезти из телогрейки и сесть, мне пришлось собрать в кулак всю свою железную волю. Думаю, я посинела от натуги, как удавленник. Но что самое обидное, добившись своего, я тут же пожалела о затраченных усилиях. Если раньше я практически не чувствовала конечностей, то теперь в них словно впились челюстями десятки тысяч муравьев. Причем одновременно.

Я стиснула зубы и со свистом втянула в себя воздух, потом отодвинулась от Прошки и принялась усиленно махать руками и дергать ногами, а восстановив кровообращение, перелезла через доски и поплелась в самый дальний угол — оправиться. На обратном пути до меня долетели жалобные чертыхания Прошки — похоже, он тоже понял, что такое жук в муравейнике. В очень холодном муравейнике.

— Ч-черт! А я-то думал, что умру тихой, приятной смертью… Лучше бы эти сволочи нас пристрелили!

— Ну-ну, что за черные мысли? — подбодрила я его, перелезая через бортик. — Я давно подметила, что мужики с похмелья отчего-то теряют вкус к жизни, но думала, ты выше этого.

— Какое похмелье! Там и было-то жалких полстакана на брата. Погоди, не пыжься, я сейчас сниму ватник. Мне тоже надо отлучиться.

Он оставил мне телогрейку, с кряхтением и проклятиями вылез из загончика и ненадолго меня покинул. Я сидела, поджав под себя ноги и дрожала. Можно было, конечно, устроить небольшую физическую разминку для разогрева, но стоило ли стараться, если рано или поздно нас все равно постигнет участь полуфабрикатов длительного хранения? Говорят, замерзать мучительно только поначалу. Потом перестаешь чувствовать тело и мирно засыпаешь. Если не суетиться, этот счастливый миг наступит скорее.

Но Прошка был уже решительно настроен суетиться.

— Ну чего сидишь, как снулая рыбина? — проворчал он, перевалившись через доски и плюхаясь со мной рядом. — Давай придумывай, как нам отсюда выбраться. Кто у нас хваленый генератор идей?

— Снулые рыбины, чтоб ты знал, не сидят. А что касается идей — пожалуйста. Только, чур, пусть у нас будет разделение труда. Идеи — мои, воплощение — твое. Я уже заработала кровавые мозоли на руках, пытаясь дорваться до свободы. Теперь твоя очередь.

— Это смотря какие будут идеи. Если царапать когтями мерзлую землю — уволь.

— Не такая уж она мерзлая.

— Это здесь, под домом, а дальше? Нет уж, не хочется причинять лишние страдания ближним видом изуродованных рук. Довольно с них и просто замороженного трупа.

— Какая трогательная забота о ближних! Под занавес ты все-таки становишься альтруистом, — заметила я одобрительно. — Конечно, было бы недурно, если бы ты напоследок еще и разжился мозгами, но глупо мечтать о несбыточном. По-твоему, ковыряться руками в земле — это идея?

— А у тебя есть получше? — Прошка попытался вложить в свой вопрос побольше сарказма, но голос его выдал: наш жизнелюб явно надеялся выехать за счет моей гениальности.

— Ну, легкого пути я тебе не обещаю, — поспешила я охладить его пыл. — Не мечтай, что, сделав несколько пассов, ты произнесешь: «Вах, вах, вах!» — и окажешься на свободе. Но ты можешь вооружиться кочергой и осторожно, чтобы не повредить гвоздей, разобрать этот загон для картошки. Потом возьмешь две длинные доски и прибьешь одну к другой, а из коротких досок сделаешь поперечины. Приставишь это сооружение к люку, поднимешься на самый верх, упрешься покрепче плечом в крышку…

— И рухну с трехметровой высоты, потому что вся эта фигня немедленно развалится! Спасибо! Не хочется провести свои последние минуты с переломанным позвоночником. Не говоря уже о пробитых гвоздями пальцах!

— Ну вот, этого не хочется, того не хочется…

— Идея подкопа и то привлекательнее.

— Да ради бога! Если тебе так больше нравится, занимайся подкопом. — С этими словами я решительно улеглась на картошку.

— Эй, отдай мою половину телогрейки! — возмутился Прошка.

— Зачем тебе? Ты согреешься, роя подкоп.

— Вреднюга! — Он подергал меня за полу. — Снимай рукав, я замерз.

— Ладно, только ляжем на другой бок. У меня вся левая сторона — сплошной синяк.

После долгой возни мы наконец устроились. Теперь Прошка лежал у меня за спиной и щекотал дыханием затылок.

— Так и будем молчать? — спросил он через несколько минут.

— А чего говорить-то? Все и так ясно. Хочешь, я спою тебе колыбельную?

— Нет уж, нет уж! — с неподдельным испугом воскликнул Прошка. — Мне и без твоих вокальных упражнений достаточно фигово. Лучше расскажи что-нибудь.

— О ком?

— О себе, например. Что-нибудь лирическое.

— Спятил? Из того, чего ты обо мне не знаешь, не сложить даже завалящей танки.

— Ну-ну, не прибедняйся. Вся твоя личная жизнь окутана непроницаемым мраком. Только не говори, что ее нет, личной жизни. Я точно знаю, что это неправда.

— Откуда?

— Элементарно, дорогой Ватсон! Ты забываешь, что у нас есть ключи от твоей квартиры. Несколько раз мы с Марком заскакивали к тебе — скоротать ночь за бутылкой, потрепаться о том о сем — и заставали только Софочку, хищно щелкающую зубами под дверью. Кстати, с такой соседкой тебе никакой сторожевой пес не нужен! Ты бы ей приплачивала, что ли, за ночные бдения…

— Хватит ей и той кровушки, что она попила у меня за эти годы! А что касается ваших умозаключений, дорогой Холмс, то они просто смехотворны. Мало ли куда я могу отправиться на ночь глядя!

— И пробыть там до утра? Не трудись врать. Мы звонили и Леше, и Лидии, справлялись после у Генриха… А у прочих знакомых и родственников ты никогда не ночуешь, это всем известно. Остается один вариант. Сказать какой? Или перед лицом смерти ты наконец прекратишь изображать святую невинность?

— В своем постельном белье, — отчеканила я, — я никому не позволю рыться даже на смертном одре.

Получив столь резкую отповедь, Прошка обиженно засопел и умолк. Минут пять он выдерживал характер, потом заговорил снова:

— Какие у тебя грязные мысли, Варвара! Думаешь, меня интересуют твои постельные игрища? Я, слава богу, хорошо представляю себе, чем занимается женщина с мужчиной в спальне.

— Да уж! В этом отношении твоей эрудиции можно позавидовать…

— Мне, конечно, хотелось бы взглянуть одним глазком на безумца, осмелившегося подкатиться к тебе с непристойным предложением, — продолжал он, пропустив мою реплику мимо ушей, — но технические подробности мне нелюбопытны. А вот послушать историю твоей любви, хотя бы одну, я бы не отказался ни за какие сокровища. Неужели ты откажешь умирающему в столь скромной просьбе?

— Нечего давить на жалость. Ты здесь не один умирающий.

— Но я-то готов излить тебе душу! Хочешь, расскажу о своей первой любви?

— Ага! А также о восьмой, сто тридцать четвертой и пятьсот двенадцатой.

— Фу, сколько в тебе цинизма! — фыркнул Прошка. — Первая любовь — это святое.

— Для тебя есть что-то святое? — удивилась я. — Тогда я вся — внимание.

— Ее звали Ольгой, — мечтательно начал Прошка. — За всю жизнь я так и не встретил потом девушки с такими роскошными волосами. Они падали ей на спину сверкающими золотисто-рыжими волнами. А глаза — черные. Представляешь, какое умопомрачительное сочетание? Я влюбился с первого взгляда, когда она пришла к нам в класс и сказала, что нас скоро будут принимать в октябрята, а она будет у нас вожатой (она училась в шестом классе). Я так хотел стать командиром «звездочки», — ведь на командира она наверняка обращала бы больше внимания — что поколотил двух одноклассников. Они говорили, что меня не выберут командиром за плохое поведение. После драки меня вообще чуть не отказались принимать в октябрята, но Ольга за меня заступилась.

Наверное, я был самым сознательным октябренком за всю историю октябрятского движения. Ни один человек из нашего класса не собирал столько макулатуры, не подметал так старательно класс и не переводил так часто старушек через дорогу. Я чувствовал себя, как воздушный шарик, и едва не воспарял к потолку, когда Ольга меня хвалила. До третьего класса я обожал ее молча. А потом увидел, как она идет в школу в сопровождении долговязого хмыря из девятого. Хмырь нес ее сумку.

В тот день я не пошел после занятий домой, а притаился в раздевалке и ждал, когда у восьмого класса закончатся уроки. К великой моей досаде, Ольга спустилась в раздевалку с подружками. Но я все равно подошел к ней и под каким-то предлогом отвел ее в сторонку. «Ольга, — говорю, — ты должна прогнать этого мерзкого Валеру. У него уши лопоухие, и вообще он урод. Давай лучше твой портфель буду носить я». Она засмеялась и сказала, что подумает, но сегодня нести ее портфель не нужно, потому что она с девочками идет в кино, а за меня, наверное, и так уже родители волнуются.

Я помчался домой гордый и счастливый. Бегу и мечтаю о том, как утром встречу Ольгу у подъезда, возьму у нее сумку, и мы вместе пойдем в школу, а лопоухий урод Валера будет злобно и завистливо смотреть нам вслед. Назавтра встал чуть свет и, даже не позавтракав, побежал к дому Ольги (адрес-то я давно узнал). Наверное, около часа сидел под ее окнами на скамейке, а потом приперся этот долговязый. Не удостоив меня взглядом, вошел в подъезд и через две минуты вышел оттуда с Ольгой. Я прямо взбесился. Подбежал к нему, вырвал из рук Ольгину сумку и говорю: «Проваливай отсюда! Я сам понесу, мне Ольга разрешила». Они переглянулись, он засмеялся мерзким таким смехом и хотел дать мне затрещину, а Ольга взяла его за руку и говорит: «Пусть понесет. Что тебе, жалко, что ли?» И я, как дурак, плелся за ними всю дорогу с ее и своим портфелями, а они шли, взявшись за руки, да еще оглядывались и ухмылялись. Мало того: иду я в перемену по коридору и замечаю, что Ольгины одноклассницы перешептываются у меня за спиной и хихикают, как кикиморы. Я прямо весь помертвел внутри от горя и злости. И больше никогда с Ольгой не разговаривал. А после восьмого класса она ушла в медучилище. Такая вот история. Теперь твоя очередь.

— А я в первый раз влюбилась в младенчестве, — начала я. — Правда, сама я этого не помню, но мама рассказывала…

— Хватит выпендриваться! — сердито оборвал меня Прошка. — Я ее как человека попросил, душу ей открыл, а она… Чего ты боишься? Насмешек? Я не собираюсь над тобой насмехаться. А хоть бы и собирался — сколько нам с тобой смеяться осталось? Три часа? Пять? Не вредничай, Варвара. Друг ты мне или нет?

— При чем здесь вредность? Мне просто нечего рассказывать. Любовь — не мой вид игры. Мне не нравятся ее правила.

— Ладно заливать! Неужели тебя так-таки ни разу не стукнуло? Ни за что не поверю!

Я отпиралась, как могла. Прошка просил, уговаривал, заклинал, угрожал, ругался, но я стояла насмерть. И тогда этот свин выкинул самый подлый фортель, который только можно представить. Он скинул с себя ватник, объявил, что знать меня не хочет и пойдет помирать в одиночку. И действительно ушел к другой стене.

Минут пять я лежала молча, надеялась, что он одумается и вернется. Но Прошка не подавал признаков жизни, и я забеспокоилась: без телогрейки на ледяной земле он загнется гораздо скорее меня, а мне решительно не хотелось последние часы жизни мучиться угрызениями совести.

— Эй! — крикнула я в темноту. — Не дури!

Молчание. Не внял призыву к здравомыслию — попробуем лестью.

— Прошка, вернись! Мне без тебя страшно и одиноко!

Молчание.

— Ладно, черт с тобой! Расскажу я тебе эту проклятую love story!

— Правдивую? — донеслось из темноты.

— Правдивую, правдивую.

— Ничего не переврешь и не присочинишь?

— Ничего.

— Дай честное слово!

— Это шантаж!

Молчание.

— Чтоб тебя на том свете лишних сто лет в чистилище продержали! Иди сюда!

— Даешь честное слово?

— Даю, даю, подавись!

Через тридцать секунд трясущийся Прошка с довольным пыхтением влезал в телогрейку.

— Ну-с, приступай!

Я бы огрызнулась, да что толку? Все равно придется рассказывать. Честное слово связало меня по рукам и ногам.

— Если помнишь, после четвертого курса я ездила в наш спортивный лагерь…

— Что?! — немедленно перебил Прошка. — Ты хочешь сказать, что впервые влюбилась в двадцать с хвостиком?

— По-моему, удивляться надо тому, что со мной вообще случилось это размягчение мозгов. Начитавшись книг о злой женской судьбе и насмотревшись на идиоток, которые до встречи с ненаглядным были вполне разумными девчонками, я твердо решила, что в эти игры не играю.

— И на старуху бывает проруха, — злорадно хихикнул Прошка. — Продолжай.

— Первую половину дня я проводила у моря, а после обеда развлекалась в лагере — играла в волейбол, пинг-понг… Ох, как я их всех разделала!

— Не отвлекайся.

— У моря я лежала не на пляже, а дальше, на камнях. Заход в море там был ужасный, зато вокруг никого. Иногда только пройдет кто-нибудь мимо — из лагеря в соседний дом отдыха или наоборот. И вот в один прекрасный день вылезаю я из моря на карачках (камни острые и скользкие), а по берегу от дома отдыха идет этакий Адонис годах о двадцати пяти — двадцати семи. Посмотрел он, как я выползаю из воды крокодилом, подхватил меня и поставил на плоский камень, где лежали мои шлепанцы. Я буркнула «спасибо» довольно неприветливо, потому как не просила его о помощи и вообще не люблю, когда меня хватают. А он улыбнулся улыбкой рекламной звезды и сказал пошлейший комплимент типа того, что для обрамления моей неземной красы мне необходимо мужское общество. Видно, у него это что-то вроде зарядки было: каждый день до завтрака обаять шесть одиноких дур. Я прищурилась, оглядела его с головы до пят, цыкнула зубом и сказала, что для обрамления он никак не годится. На таком невзрачном фоне моя неземная краса станет просто убийственной, а я человек миролюбивый. Он загоготал, как тюлень, выпятил грудь, распушил хвост и сказал еще один избитый комплимент, на этот раз моему блестящему остроумию. В общем, минут десять мы обменивались любезностями, а потом он мне надоел — и я отшила его уже по-настоящему.

— Как? — Судя по голосу, Прошка улыбался в радостном предвкушении.

— Помилуй, my darling! Существует как минимум тысяча и один способ серьезно задеть непомерно раздутое мужское эго. И ты хочешь, чтобы я через столько лет вспомнила, каким именно воспользовалась? Так или иначе он обиделся и ушел. А на следующий день явился снова. На этот раз он не говорил комплименты, а избрал другую тактику. Сказал, что вел себя вчера, как дурак, и начал рассказывать всякие жалостные истории из своей жизни. Я отделалась от прилипалы с большим трудом и на другой день пошла загорать в другую сторону от лагеря. Но он нашел меня и там.

Тогда я еще не впала в маразм и отлично понимала, что его просто раззадорило упорство, с которым я отказывалась капитулировать перед его смертоносным мужским обаянием. Увидев его в третий раз, я по-настоящему разъярилась: не хватало еще, чтобы какое-то надувшееся от самодовольства ничтожество по причине уязвленного самолюбия отравляло мне блаженные часы у моря! Словом, наговорила ему такого, что сама потом испугалась. А он выслушал все с самым смиренным видом и попросил разрешения приходить сюда хотя бы время от времени и любоваться мною издали.

Поскольку меня мучили угрызения совести, в качестве моральной компенсации я разрешила этому насквозь фальшивому страдальцу не только приходить время от времени, но и приближаться изредка для получасовой беседы.

— Вот видишь, до чего доводит злобный нрав! — назидательно сказал Прошка.

— Если бы у меня был по-настоящему злобный нрав, я еще в первый раз закидала бы его камнями.

— Как его звали?

— Ты будешь смеяться, но звали его — да и зовут, наверное, — Романом. Он начал приходить, и не изредка, а каждый божий день. Первые три раза я демонстративно слушала его с часами в руках. Через неделю я пропустила обед в лагере и поехала с ним обедать в город. А вернулась только через два дня.

Потом, задним числом, я пыталась понять: как же это ему удалось? Ведь я с первого взгляда оценила его совершенно правильно — пустой, тщеславный, самовлюбленный тип, для которого отношения с женщинами — вид спорта, способ потешить самолюбие.

— Хочешь, угадаю? — предложил Прошка. — Он сказал тебе, что о встрече с такой чудесной, восхитительной, несравненной и так далее девушкой мечтал всю жизнь…

— Дурак ты, Прошка! — обиделась я. — Думаешь, меня можно купить на такую дешевку?

— Ну ладно, ладно, — пробормотал он примирительно. — Так как же он тебя охмурил?

— Те полчаса в день, которые я ему отвела, он прощупывал меня, как умелый диагност прощупывает пациента. При всей его примитивности, богатый опыт общения с прекрасным полом научил его неплохо разбираться в женщинах. Он затрагивал одну за другой разные темы и смотрел на мою реакцию. Да что объяснять, ты и сам из таковских! Сам все знаешь.

— Ну уж нет! У меня все всегда честно, по-настоящему. Любовь с первого, иногда со второго взгляда!

— Ладно, замнем. Через неделю он уже точно знал, что мне интересно и что неинтересно, что я люблю и чего не выношу, словом, знал, на какие кнопки нажимать, чтобы добиться нужного эффекта. И я постепенно склонилась к мысли, что в первый раз в нем ошиблась. Да, он вел себя глупо и пошло, но зачем ему было изгаляться, если схема работает в восьмидесяти случаях из ста? Стоит ли всякий раз изобретать велосипед, когда хочешь позубоскалить или слегка пофлиртовать с девушкой?

— И что было дальше?

— Через три дня заканчивалась моя смена. Он отвез меня в аэропорт и сказал, что в Москве будет только в октябре, потому что сразу же после дома отдыха должен ехать в двухмесячную командировку. Взял у меня адрес и телефон, минут пять целовал на прощание, обещал часто писать, чуть не прослезился, когда объявили, что посадка заканчивается. Вот, собственно, и все. Я вернулась в Москву на розовом облаке, потом ездила с вами в Карелию, потом утешала себя мыслью, что за время нашего отсутствия хулиганы вытащили из почтового ящика его письма с обратным адресом, и он молчит, обидевшись на мое молчание. Сентябрь я терпеливо ждала, в октябре начала биться головой о стенку, в ноябре прозрела и возненавидела себя до такой степени, что однажды даже приладила к карнизу веревку.

— А мы-то не могли понять, что с тобой происходит! Ведь жили в одной квартире, вместе учились, ты все время была на виду, и вдруг в тебя точно бес вселился. Вчера еще была нормальной, а тут смотришь в стенку и от еды отказываешься! Без всякой видимой причины. Мы чуть не спятили. Извели расспросами всех, с кем ты общалась. Марк даже тетку свою, психиатра, притащил якобы в гости. Леша целыми днями таращился в потолок, свернув губы в трубочку. Генрих Машеньку на тебя пытался натравить, чтобы выяснила, что с тобой творится. Чего мы только не передумали! Когда ты без предупреждения слиняла в Питер, чуть морды друг другу не начистили — думали, опять кто-то из нас дурака свалял, как тогда, на втором курсе… Слава богу, ты человеком вернулась, а то дело кончилось бы смертоубийством. Хоть бы намекнула…

— Я не знала… Ведь горю я предавалась только в ваше отсутствие, а так старалась вести себя, как обычно…

Прошка даже фыркнул от возмущения.

— Старалась она! Мы от твоих стараний едва не поседели! Ну ладно, дело прошлое… Ты лучше скажи: почему ты решила, будто тебя бросили? Другая на твоем месте наверняка предположила бы, что произошла какая-то трагедия. Этот Роман мог погибнуть, покалечиться, попасть в тюрьму, заболеть, да мало ли что! Ты ведь больше никаких вестей от него не получала?

— Не получала. Но я все-таки не совсем потеряла голову. Когда он не появился в октябре, я начала прокручивать в памяти все его слова, жесты, взгляды, интонации. С памятью-то у меня, слава богу, все в порядке. И задним числом, не одурманенная его волнующей близостью, отчетливо увидела: это был спектакль. И даже не очень талантливый. Просто зрительница попалась темная.

— М-м, — промычал Прошка. — Да не переживай ты так! Думаешь, многие на твоем месте разобрались бы, что к чему? Тем более в первый раз… Кстати, а второй-то был?

— За кого ты меня принимаешь?!

— Ты хочешь сказать, что больше никого никогда не любила?

— Да! Именно это я и хочу сказать! И нечего изображать изумление! Пусть мне не хватило ума учиться на чужих ошибках, но на своих-то собственных учатся даже дураки! Или ты считаешь меня полной идиоткой?

— Нет, я считаю тебя трусихой.

— Кем?!

— Трусихой. «Пуганая ворона куста боится» — кто бы мог подумать, что эта поговорка про тебя?

— Ах, так?! — Я отпихнула Прошку задом, вырвала руку из рукава телогрейки, схватила несколько картофелин и соскочила с нашего насеста. — Я требую сатисфакции! Защищайся!

Вы пробовали играть в войну в полной темноте, кидая друг в друга «снарядами» на звук голоса или шорох одежды? Если нет, настоятельно рекомендую — очень увлекательная игра.

Прошка тоже нахватал картошки и покинул угол, где его легко было подбить. Издавая дикие вопли (нужно же было дать шанс противнику), мы перебегали с одного места на другое и швыряли свои снаряды. Время от времени приходилось прокрадываться к загончику и пополнять боеприпасы. В ходе боевых действий я дважды спотыкалась о невидимые препятствия и падала на землю, четырежды получила ранения в корпус, трижды в ногу и один — в голову. Но и противнику пришлось несладко. После одного особенно меткого выстрела раздался жалобный крик: «Ой-ой-ой! Ты все-таки поаккуратнее, так и без глаза можно оставить!» Несколько раз я слышала смачные шлепки картошки, ударившей во что-то мягкое, а звуки падения уже перестала считать. В последний раз Прошка свалился со страшным грохотом и запросил пощады:

— Стой! Я упал на какие-то банки и, по-моему, что-то разбил. Выхожу из игры — тут могут быть осколки, а я босой. Ого! Оказывается, у нас есть огурчики! Надо бы подкрепиться…

И вдруг сверху послышались какие-то звуки. Я затаила дыхание.

— Вернулись! — прошептал Прошка. — Ну, сейчас мы им устроим! Варька, набери картошки. А я угощу их огурчиками. Прямо в банке, мне не жалко!

Я подскочила к огороженному углу, набрала картофелин и отступила. Сердце колотилось как сумасшедшее. Вот открылась дверь в сени. Шаги. Вошли двое. Они, точно они! Грохот. Невнятное чертыхание. В щели над головой проникает свет. От напряжения я раздавила рукой один клубень. Снова грохот. По полу двигают что-то тяжелое. Потом крышка люка поднимается; наполовину ослепленная светом, я прищуриваю глаза и вижу темную голову, возникшую на фоне ярко-желтого квадрата.

— Пли!

В воздух взвивается моя картофелина и Прошкина литровая банка. Банка, не долетев до мишени каких-нибудь двадцати сантиметров, падает и брызжет во все стороны осколками. Картофелина поражает цель.

— Ох!

Голова исчезает и появляется снова. Мои глаза уже немного привыкли к свету.

— Привет, идальго! Мы очень рады тебя видеть. Прошка, ты забыл, что милиционеры не едят огурцов из банок?

* * *

После ухода Селезнева Сандра устроилась было на любимом диване, но вскоре с изумлением обнаружила, что стоит у раковины и домывает последнюю чашку. Более того — кухня сверкала такой чистотой, словно тут только что ударно потрудилась передовая бригада уборщиц от фирмы бытовых услуг. Сандра, занимавшаяся хозяйством только в случае крайней необходимости, не поверила собственным глазам и даже обошла свои владения — проверить, не притаилась ли где-нибудь армия домработниц, вооруженных тряпками и щетками. Но нет, кроме мерно вышагивающего по гостиной Леши, в квартире никого не было.

— Может, все-таки пройдемся по больницам? — предложил он, прервав свое хождение. — Ведь не исключено, что этот Сивоконь не имеет отношения к похищению Варвары и Прошки…

— Да, но если имеет, Дону, возможно, понадобится помощь, — возразила Сандра.

— Он ясно дал понять, что мы в помощники не годимся, — напомнил Леша. — С ним лейтенант; в случае чего они обратятся в местную милицию.

Сандра задумалась. С одной стороны, ей ужасно не хотелось покидать зону слышимости телефонных трелей, с другой — она понимала, что молчание телефона может затянуться на долгие часы. За это время тревога, если они с Лешей не сумеют занять себя чем-нибудь полезным, доведет их до помрачения рассудка.

— Ладно, — согласилась она после некоторого дополнительного колебания. — Давай обойдем несколько больниц, а потом позвоним Селезневу на сотовый. Хотя мы можем ему помешать, да?

— Можем, — подтвердил Леша. — Лучше время от времени звонить сюда или Луконину на работу. Думаю, лейтенант сообщит коллегам о своих осложнениях, если они возникнут.

На том и порешили. Сандра пошла переодеваться, а Леша взял телефонный справочник и устроился за столом выписывать адреса лечебных учреждений.

— Сандра! — позвал он через несколько минут. — Марк случайно не говорил тебе, куда они с Генрихом поедут?

— Нет! — крикнула она из своей комнаты.

— Как бы не вышло накладки… Вдруг мы выберем тот же район, что и они?

— Ничего, — успокоила его Сандра, заглянув в гостиную. — Если Марк с Генрихом уже опросят персонал больницы, куда придем мы, нам, скорее всего, об этом сообщат. Выпиши на всякий случай адреса в разных концах города.

Леша выбрал два района в противоположных концах линии метро. Начать обход решили с проспекта Просвещения. После четвертой по счету поликлиники сыщики приуныли. Несмотря на субботу, а может быть, именно благодаря ей травмпункты были переполнены. Десятки страждущих с переломанными или вывихнутыми конечностями, порванными связками и пробитыми головами наводнили кабинеты и коридоры. Усталые врачи и медсестры раздраженно огрызались в ответ на любые вопросы и, едва скользнув взглядом по предъявленным им фотоснимкам, отрицательно качали головой.

— Боюсь, от наших стараний не будет толку, — пожаловалась Леше Сандра. (По кабинетам ходила именно она. Леша, стеснявшийся разговаривать с незнакомыми, изучал лица пациентов, сидевших в коридоре.) — Эти медики просто не смотрят на больных. Они и собственных домочадцев не узнали бы, явись те на прием.

— М-м… — сказал Леша, как раз читавший санпросветбюллетень в вестибюле.

— Ладно, пойдем дальше. — Погруженная в свои мысли, Сандра не заметила, что внимание ее спутника полностью поглощено волнующим описанием разницы между ревматизмом, радикулитом и люмбаго, а потому вышла на крыльцо поликлиники в одиночестве.

Крыльцо представляло собой огороженную балюстрадой прямоугольную площадку, венчающую восемь невысоких ступеней. Сандра подошла к перилам, поставила на них сумочку, открыла замок и полезла за перчатками. Когда она подняла голову, в поле ее зрения попал человек, выбирающийся из машины, которая только что остановилась на стоянке перед поликлиникой. Человек, привлекший внимание Сандры, вылезал со стороны водителя и при этом неловко прижимал к телу явно поврежденную правую руку.

«Как же он вел машину, бедненький?» — рассеянно подумала Сандра, натягивая перчатки. И в ту же секунду замерла. Травмированный водитель, придерживая левой рукой дверцу, повернул голову и с нарочитой небрежностью обвел взглядом здание поликлиники. Он стоял в полусотне метров от крыльца. Низко надвинутая на лоб шапка и поднятый воротник скрывали большую часть лица, но, когда его глаза равнодушно скользнули по Сандре, она мгновенно его узнала. «В дверях вокзала рябой задержался и бросил через плечо быстрый взгляд на кассу, — как наяву, услышала она голос Варвары. — Меня чуть жгутом не скрутило, когда наши взгляды встретились».

Сандра обернулась, рассчитывая увидеть за спиной Лешу, но вместо него обнаружила парня на костылях, который под беспокойным взглядом пожилой женщины, придерживающей для него дверь, медленно преодолевал порожек. «Где же Леша? Неужели он не слышал, как я его позвала? Что мне делать? Возвращаться в вестибюль? Но рябой может уехать. Вон каким взглядом он меня резанул — небось, сразу заподозрил неладное… Уедет, и ищи потом ветра в поле. Но не бросаться же мне на него в одиночку? И не обращаться же за помощью к этому увечному со старушкой? Пусть у рябого повреждена рука, он все равно раскидает десяток таких, как мы. А если с ним еще и второй…»

Будь Сандра по природе менее медлительной, она непременно потеряла бы голову и натворила глупостей. Но даже в самые критические мгновения скорость ее реакции оставляла желать лучшего, и к тому времени, когда любой другой уже предпринял бы массу бесполезных и опасных действий, она только-только все обдумывала и обретала способность действовать. За ту минуту, что она стояла столбом, разглядывая дверь поликлиники, увечный со своей пожилой провожатой успел спуститься с лестницы и пройти с десяток метров по дорожке, а рябой водитель — закрыть дверцу машины и достать из кармана сигареты.

«Он хочет постоять и осмотреться, — сообразила Сандра. — Значит, у меня есть время сходить за Лешей».

Леша стоял все там же. Когда Сандра вошла в вестибюль, он как раз дочитал статью и начал вертеть головой по сторонам, выискивая спутницу.

— Рябой здесь, — шепнула Сандра, подойдя к нему вплотную.

— А? Какой рябой?.. ТОТ?! Где?

— На стоянке перед поликлиникой. Стоит у машины и курит.

Леша немедленно возвел очи горе и выпятил губы. Сандра, знавшая, что в этой позе он может медитировать часами, упала духом.

«Господи, ну почему на этого Василия нарвались именно мы? — подумала она с тоской. — Через полчаса, когда Леша наконец выдаст свое безупречное и до гениальности простое решение, преступника и след простынет. А сама я не придумаю ничего путного и через час. Вот Марк, тот мигом сообразил бы, что делать».

Послышался скрип открываемой двери, и по спине Сандры пробежал холодок. «Это рябой! Что же предпринять? Обратиться с воззванием к очереди в коридоре? Но этим инвалидам сейчас не до чужих бед. И потом, пока я буду объяснять им, в чем дело, Василий смоется. Попросить регистраторшу позвонить в милицию? Но что опять-таки сказать? И сколько времени понадобится милиции, чтобы добраться сюда?»

Цепляясь за руку отключившегося Леши, Сандра медленно повернула голову к двери и остолбенела. Там, вытирая ноги о щетинистый коврик, стояли Марк и Генрих. Сандра подергала Лешу за рукав. Ей нужно было услышать подтверждение, что это не галлюцинация. Но Леша продолжал таращиться на белый плафон и корчить дурацкие рожи. В таком состоянии и заметил его Марк, оглядев вестибюль.

— Что у вас? — быстро подойдя, спросил он у Сандры. — Над какой неразрешимой загадкой бьется этот Диоген?

Со стороны вздох облегчения, который испустила Сандра, вполне можно было принять за стон.

— Ох, Марк! Здесь рябой! Вы не заметили его, когда входили в поликлинику?

Марк не стал уточнять, какого рябого имеет в виду Сандра, только спросил быстро:

— Он один? Он еще не входил в здание?

— Я не знаю, один ли он… Его машина стоит в последнем ряду, и я не смогла разглядеть, есть ли в салоне кто-нибудь еще. Минуту назад, когда я вернулась в поликлинику, рябой стоял у машины и курил. По-моему, у него повреждена рука — он прижимал ее к бедру и морщился, когда вылезал.

— Что случилось? — спросил Генрих — он замешкался в дверях и не слышал первых фраз Сандры.

Марк в двух словах обрисовал обстановку, а потом запустил красную от мороза пятерню Леше за шиворот.

— А? — сказал Леша, вздрогнув, и устремил непонимающий взгляд на Генриха с Марком. — Вы откуда взялись?

— От верблюда, — отмахнулся Марк и без паузы приступил к изложению инструкций. — Леша, сейчас ты выйдешь из поликлиники и неспешным шагом пойдешь мимо автостоянки к дороге. Сандра, какого цвета машина рябого?

— Вишневого. В марках я не разбираюсь, но она стоит с правого края в последнем ряду.

— Ты слышал? — спросил Марк Лешу. — Проходя мимо, постарайся незаметно распознать марку и запомнить номер машины. На другой стороне улицы — небольшой магазинчик. Там наверняка есть телефон. Попроси продавца вызвать милицию.

— А что я им скажу?

— Все равно что. Скажи, что здесь драка или что какой-то псих ворвался в поликлинику и размахивает пистолетом…

— Но это же неправда!

— Ах, черт!.. — Марк поморщился. Он совсем забыл, что Леша патологически не способен на вранье. — Тогда скажи, что видел здесь преступников, о розыске которых вчера объявляли по телевизору.

Педантичный Леша хотел было возразить, что в объявлении слово «преступники» не фигурировало, но, поймав угрожающий взгляд Марка, закрыл рот и двинулся к выходу.

Марк повернулся к правому от двери окну.

— Генрих, выйди на улицу и встань так, чтобы я мог видеть тебя, а ты — рябого у машины. Если он надумает уехать и сядет в машину, проведи по лбу левой рукой, а если решит войти в поликлинику — правой. В последнем случае подай сигнал только тогда, когда он возьмется за ручку двери, — ни раньше ни позже, понятно?

Генрих кивнул.

— Только вот, как бы Василий не насторожился, увидев, что ты торчишь перед входом, точно огородное пугало, — продолжал Марк. — Вот если бы тебе сигарету… Черт! Жаль, что никто из нас не курит.

— Нашел о чем жалеть, — усмехнулась Сандра. — Подождите минутку.

Она быстро прошла по коридору и остановилась перед бритоголовым молодым человеком с многочисленными следами побоев на физиономии. Парень окинул ее недовольным взглядом, но мгновение спустя расплылся в блудливой ухмылке и полез в карман. А вскоре Сандра протягивала Генриху не только сигарету, но и две спички с коричневым обрывком коробка.

— Не перепутай, Генрих, — напутствовал его Марк. — Левая рука — рябой садится в машину, правая — открывает наружную дверь поликлиники.

Генрих снова кивнул и направился к выходу.

— Сандра, у тебя будет самое сложное задание, — снова заговорил Марк. — Видишь скобу на ручке одной из дверей? Если надеть ее на обе ручки, выход будет блокирован. Такая же скоба висит в предбаннике. Ты должна выйти туда и встать у второй двери. Как только рябой откроет дверь, протиснись мимо него наружу и снаружи надень скобу на ручки. Он скоро начнет ломиться назад, но ты держи скобу обеими руками. Позови Генриха, пусть он тебе поможет.

— А ты?

— А я, как только Генрих подаст сигнал, блокирую внутреннюю дверь. Мы запрем Василия в предбаннике и продержим до приезда милиции. Давай быстрее! Он вот-вот войдет.

Сандра побежала к дверям, а Марк повернулся к окну и нашел взглядом Генриха, который топтался на месте и со страдальческим видом выпускал из ноздрей дым. «Да, стоит рябому приглядеться повнимательнее, и плакала наша конспирация. Человек, курящий с таким выражением лица, может быть только бездарным филером или мазохистом. Впрочем, издали Генрих вполне может сойти за травмированного юнца, пробующего свою первую сигарету. Надеюсь, у него хватит ума отвернуться, когда Василий подойдет».

В эту минуту физиономия Генриха стала испуганной, а сам он застыл, как истукан. Марк подобрался. Генрих переложил сигарету из правой руки в левую. Он смотрел куда-то в сторону таким напряженным и сосредоточенным взглядом, что Марк потихоньку выругался. «Черт! Вот олух! Он же его вспугнет!» Генрих, словно приняв телепатический сигнал, поспешно отвернулся и поднес к губам сигарету, а потом бросил шальной взгляд на окно и провел по лбу тыльной стороной правой ладони. В ту же секунду Марк прыгнул к дверям и опустил стальную скобу на изогнутые металлические ручки обеих створок.

Сандра, стоявшая в углу освещенного яркой голубоватой лампой предбанника, вздрогнула и сунула в открытую сумочку стальной прут, выгнутый буквой «П». Кто-то наступил на металлическую решетку по ту сторону двери. И тут же дверь дрогнула, Сандра поспешно склонилась над сумочкой, а потом, так и не подняв головы, шагнула вперед, толкнув плечом вошедшего.

— Извините, — пробормотала она, подняв глаза, и тут же выскочила за дверь, как пробка из бутылки шампанского.

Дрожащая в руке скоба несколько раз царапнула по стальным ручкам, прежде чем опустилась на место. Сандра схватила ее за оба конца и отчаянно позвала:

— Генрих!

Ба-бах! — грохнула внутренняя дверь предбанника. — Ба-бах! Ба-бах!

Ба-бах! — дрогнула уже внешняя дверь. Генрих взбежал по лестнице и надавил на скобу сверху. Оба навалились телами на дверные створки.

— Эй! Что за шутки?! — раздался изнутри сердитый окрик. — У меня срочный вызов к больному! Откройте!

Сандра и Генрих переглянулись.

— Нет. — Генрих покачал головой. — Если там и вправду врач, Марк найдет способ нас предупредить.

А у Марка в это время возникли свои проблемы. Два здоровых мужика, несущих на руках женщину с перебинтованной от колена ногой, подошли к двери и потребовали срочно ее открыть.

— Не могу! Там бандит. Вызовите милицию!

Женщина испуганно ахнула.

— Ты что, сдурел? — ошарашенно спросил один из здоровяков. — Какой бандит? Открывай!

В ответ дверь завибрировала от ударов.

— Откройте немедленно! Я буду стрелять!

Мужиков, несмотря на нелегкую ношу, как ветром сдуло. Из регистратуры выбежала дама в белом халате и, узнав, что происходит, бросилась к телефону. Толпа в коридоре загудела и отхлынула.

«Скорее же, скорее! — думал Марк, мысленно адресуясь к милиции. — В эту дверь он не станет стрелять — ему нужно на улицу… А там Сандра с Генрихом!»

Услышав угрозу из-за двери, Генрих побледнел.

— Сандра, отойди, — прошептал он одними губами. — Этот тип прострелит дверь.

— Погоди, я сейчас. — Сандра трясущимися руками стащила с шеи шарф и начала наматывать его на концы скобы и ручки двери. — Нужно зафиксировать эту штуку, тогда можно отойти обоим.

Генрих кивнул и тоже вытянул из-под куртки шарф. В четыре руки они быстро сотворили из ручек и скобы небольшую мумию и отпрянули. Сандра повернула голову к автостоянке и увидела, что из вишневой машины с пассажирской стороны вылезает дюжий детина с розовой рожей.

— Это Сарычев! — крикнула она Генриху. — Он убегает!

Генрих проследил за ее взглядом и увидел широкую спину, быстро удаляющуюся к дороге. Не раздумывая ни секунды, он кубарем скатился с лестницы и бросился вдогонку. Сарычев обернулся на бегу и, обнаружив погоню, припустил что было мочи. Длинноногий Генрих бежал быстрее, но у Аркадия была солидная фора, а впереди, на дороге, к остановке медленно подъезжал автобус…

Леша, сумевший преодолеть природную застенчивость и с блеском выполнить данное ему поручение, строевым шагом перешел дорогу и направился к поликлинике. Справа от него на остановке вздохнул, открывая двери, двойной «Икарус». Два пассажира (у одного из них голова была обмотана окровавленной тряпкой) осторожно сошли на тротуар. Стоявшая на остановке старушка пропустила их и с кряхтением вскарабкалась на ступеньку. В ту же минуту Леша увидел человека, бегущего к автобусу сзади. Человек отчаянно махал рукой водителю, чтобы тот подождал. Леша спокойно продолжал движение, но через несколько шагов, когда его и бегущего разделяли каких-нибудь пять метров, вдруг остановился как вкопанный. Он узнал сытую гладкую ряху.

Сарычев, видевший только автобус, не заметил, что идущий навстречу прохожий застыл изваянием посреди тротуара, и всей своей массой врезался в Лешу. Отчаянно размахивая руками, оба полетели на пятнистый от недочищенного снега асфальт. Автобус, шумно вздохнув, закрыл двери и тронулся.

Генрих, мчавшийся со всех ног к остановке, на мгновение замедлил бег, потом заметил барахтавшуюся на тротуаре парочку и снова устремился вперед.

Из-за поворота, взвизгнув тормозами, вылетела милицейская машина и, не снижая скорости, помчалась к зданию поликлиники.

* * *

Я вскарабкалась по приставной лестнице, спущенной нам сверху, взглянула на Селезнева и обалдела. Неужели лицо может так измениться всего за несколько дней? Человек передо мной походил скорее на старшего родственника Селезнева, чем на самого идальго. Темные провалы глазниц, складки у рта, нездоровая бледность… И только смешливые огоньки в зеленовато-карих глазах неоспоримо свидетельствовали, что передо мной — прежний Дон.

— Ну как, искательница приключений? — спросил он, улыбаясь. — Может, теперь ты наконец угомонишься?

— Плохо же ты ее знаешь! — пропыхтел, вылезая из подвала, Прошка. — Эта особа не угомонится даже на Страшном суде. Архангелу Михаилу не хватит всего небесного войска, чтобы призвать ее к порядку во время оглашения приговора.

Я бы ему ответила, но заметила в сторонке незнакомца. Внешне он походил на Антошку из мультика — такой же рыжий и конопатый, но лицо у него было бледное и потрясенное, словно он видел не меня, а старуху в саване и при косе.

— Ох, так это я вас подбила картошкой! — воскликнула я, увидев, что он прижимает ладонь к скуле. — Извините, ради бога, но мы ждали злодеев, а не спасителей.

— Все нормально, — каким-то безжизненным голосом ответил рыжий. — Я не в обиде.

— Познакомьтесь. — Дон обнял меня за плечи и подтолкнул к своему спутнику. — Это знаменитая Варвара, а это — Николай. Только благодаря ему мне и удалось вызволить вас так быстро.

— Быстро? — выступая вперед, возмутился Прошка. — Да еще пара часов, и вызволять было бы некого!

— А это Андрей, или Прошка, как называют его друзья, — представил Дон.

— Очень приятно, — пробормотал рыжий, явно привирая. Выражение его лица красноречивее всяких слов говорило о том, что он предпочел бы никогда в жизни нас не видеть. Впрочем, взглянув на Прошку, я подумала, что могу понять чувства Николая. Лохматый, чумазый, с грязными разводами и засохшей коркой крови на лице, мой друг определенно не способен был радовать глаз эстета. Если и я выглядела подобным образом, то Николай, должно быть, решил, что его знакомят с парочкой бесов, удравших из преисподней.

— Ну что, поедем домой? — спросил Дон. — Сандра и компания наверняка сходят с ума от беспокойства.

Он закрыл крышку погреба, а Николай выключил свет. Мы с Прошкой вышли в сени опостылевшего дома, а оттуда на улицу. У меня перехватило дыхание от морозного воздуха и ослепительно желтого солнца, сверкающего на бородавчатой поверхности льда, сковавшего лужи. В нескольких шагах от крыльца горделиво стоял «Вольво», и солнце щедрой рукой золотило его серебряные бока. А дальше, за машиной, ледяная колея дороги неспешно сбегала с пологого белого холма к огромному открытому пространству замерзшей воды с темной кромкой леса на далеком-далеком берегу.

— Где мы? — спросила я, обернувшись.

— На Вуоксе, — мрачно ответил Николай.

Оценив состояние Селезнева, как «смертельная усталость», я настояла на том, чтобы вести машину позволили мне. Николай привычно скользнул на соседнее сиденье, а Дон с Прошкой устроились сзади. Дон нажал на кнопку телефона, но установить связь отсюда не удалось.

— Рассказывайте! — потребовал он, пока я вела машину по лесной грунтовке.

И мы с Прошкой, поочередно перебивая друг друга, охотно поведали о выпавших на нашу долю мучениях. Теперь, когда все осталось позади, наша история сама собой трансформировалась в героическую эпопею с элементами комедии. Однако Николай, сидевший справа от меня, похоже, был не склонен веселиться. Скаждой минутой он становился все угрюмее, и временами мне казалось, что я слышу зубовный скрежет. Странное поведение нашего спасителя заинтриговало меня до невозможности. Но когда мы закончили рассказ и я хотела потребовать, чтобы Дон изложил свою часть истории, выяснилось, что идальго клюет носом. «Ладно, не буду его мучить, — решила я. — Рано или поздно все тайное станет явным, как и было обещано».

Мы давно выехали с грунтовки на шоссе. Сосны и огромные валуны подступали к самому асфальту. Время от времени я поглядывала в зеркало и улыбалась. Прошка, ласково обнявший Селезнева, положил его голову себе на плечо и тихо посапывал, прижавшись щекой к вихрастой макушке. «Права была Сандра! Стоило нам только влипнуть в историю, а Селезневу явиться на выручку этаким рыцарем на белом коне (ну, или на серебряном „Вольво“ — какая, в сущности, разница?), и, по крайней мере, у одного упрямого осла предубеждение против него исчезло без следа. Может быть, ради этого Сандра и вызвала Дона, презрев условности?»

Солнце, краснея на глазах, быстро катилось к горизонту. На востоке зарождался лиловый сумрак. Он разбухал, как тесто на опаре, потихоньку прокрадывался в салон через правое окно и ложился резкими тенями на хмурый профиль моего соседа. Николай упорно смотрел только вперед и молчал. Я уж подумала, что он так и не произнесет ни слова за всю дорогу, но где-то через полчаса езды он вдруг повернул ко мне голову и попросил:

— Чуть дальше поверните, пожалуйста, не на Петербург, а направо. У меня дела в Лей-по-Сто, а оттуда я доберусь на электричке.

— Где-где?

— Ах да, вы же не питерские. Я хотел сказать — в Лейпясуо.

Я послушно сбросила скорость и повернула. Километров через десять слева потянулся берег большого озера, потом мы проехали мимо развилки на Выборг, пересекли еще одно шоссе и наконец затормозили невдалеке от станции. Николай открыл дверцу и, уже опустив ногу на асфальт, снова повернулся ко мне и сказал тихо и очень грустно:

— Вы замечательная девушка, Варвара. Я рад, что у вас все обошлось.

Я открыла рот, чтобы поблагодарить его, но он уже выскочил из машины, захлопнул дверцу и бросился к платформе. Я пожала плечами, развернулась и поехала к развилке.

«Чудной какой-то! Говорит, что рад, а выглядит так, словно его постигло большое горе. И ведь мы ни разу с ним не встречались, следовательно, я никак не могла настроить его против себя до такой степени, чтобы мое спасение стало для него личной трагедией». Я еще раз пожала плечами и мысленно переключилась на предстоящую встречу с друзьями. «Дон говорит, что они сходят с ума от беспокойства. Досталось же им за эти дни! Если они выглядят хотя бы наполовину так же скверно, как Селезнев, я лично поймаю Кошака с Акопяном и сверну мерзавцам шеи!»

Когда мы подъехали к дому Сандры, на улице уже совсем стемнело. Остановив машину, я потратила изрядное количество времени на то, чтобы растолкать Прошку и Селезнева. Но вот они, сонно хлопая глазами, вылезли из салона на мороз, и мы побежали к подъезду. Прошка, проявляя невиданную прыть, мчался впереди, только пятки в грязных носках мелькали.

— Спорим, я знаю, как встретит нас Марк? — сказал он, когда мы запихнулись в лифт и я нажала на кнопку шестого этажа. Прошка состроил мрачную физиономию и произнес брюзгливо: — «Явились наконец? Сколько можно ждать! Идите скорее на кухню чистить картошку!»

На звонок открыла Сандра. Она всех обняла и расцеловала, включая полусонного Дона, а потом крикнула в сторону кухни:

— Доставайте шампанское!

Радостно улыбаясь, в холл выскочили Леша и Генрих. Генрих, не найдя слов для выражения переполнявших его чувств, так хлопнул Прошку по плечу, что тот рухнул на галошницу и едва не раздавил ее своим весом.

— И ты, Генрих, туда же? — возопила жертва предательского нападения. — Мало на мою голову бандитов и Варвары? Нет-нет, Леша, отойди от меня подальше! Если у тебя чешутся руки, тресни лучше Варьку, а я погляжу, как она даст тебе сдачи.

Леша кротко отошел в уголок и стоял там, расплывшись до ушей, все время, пока мы раздевались.

— Проходите на кухню! — пригласила Сандра, загадочно улыбаясь, словно нас ждал невесть какой сюрприз. Я предпочла бы сначала умыться, но, увидев выражение ее лица, не удержалась и сунула-таки нос на кухню. Там стояли ломившийся от еды стол и Марк. Марк скручивал проволоку с бутылки шампанского.

— Явились наконец? — буркнул он, подняв глаза.

Я прыснула и, пока меня не заставили чистить картошку, юркнула в ванную.

Когда мы расселись за столом и Генрих, поднявшись, произнес длинный тост в честь нашего счастливого воссоединения, в голове у меня забрезжило смутное подозрение. Что-то здесь было не так! Насколько я поняла со слов Селезнева, эта компания должна была свихнуться от беспокойства за нас. А Дон заснул в машине и так им и не позвонил. Но, хотя они, безусловно, обрадовались нашему появлению, у меня отнюдь не возникло ощущения, будто с их плеч свалилась гора. Нет, они выглядели так, словно уже знали, что все окончилось благополучно. Более того, вид у них был не только счастливый, но и гордый, как если бы они самолично вызволили нас с Прошкой из подвала. И потом, этот праздничный стол, это заранее охлажденное шампанское… Будь у них хоть малейшее сомнение в благополучном исходе, они ни за что не стали бы готовиться к пиру — из суеверия.

Я опустошила свой бокал, поставила его на стол и требовательно посмотрела на Сандру.

— Ну-ка, признавайся: что вы здесь натворили?

Она напустила на себя таинственность, но желание поделиться новостью оказалось сильнее.

— Мы их взяли! Васю с Аркашей — представляешь?! Взяли, несмотря на то, что некоторые тут… — Она перевела глаза на Селезнева и умолкла на полуслове.

Все присутствующие покосились в его сторону. Дон запрокинул голову на спинку дивана и снова спал, крепко прижимая к груди бокал с недопитым шампанским. И тут произошло чудо. Марк — суровый и беспощадный Марк, у которого от одного имени Селезнева сводило скулы, — обвел всех нас взглядом и выразительно кивнул на дверь.

Пока мы выбирались из-за стола и тихонько собирали посуду, он принес подушку и плед, а потом, забрав у Дона шампанское, осторожно уложил его на диван и с материнской нежностью укутал пледом. Я ухмыльнулась, но тут же уставилась в противоположную стенку, чтобы Марк, упаси господь, не перехватил мой взгляд.

А потом мы расположились в гостиной и до поздней ночи в красках расписывали друг другу наши приключения.

* * *

Наутро, когда мы, заспанные и хмурые, выползли на кухню, чтобы хлебнуть кофе, выяснилось, что Селезнева и след простыл. Вместо него на подушке лежала записка:

«Простите, что испортил праздник. Обещаю исправиться. Сегодня же. Сандра, я звонил Пете и узнал от него о вашем доблестном подвиге. Передай Марку, Леше и Генриху мои восхищение и признательность. Я был не прав. В следующий раз, не задумываясь, возьму вас на ловлю самых опасных бандитов, если, конечно, вы согласитесь терпеть мое никчемное общество. Дабы хоть немного восстановить себя в ваших глазах, иду раскалывать Сарычева и Кузнецова. Когда вернусь, не знаю, но постараюсь, чтобы ваше ожидание не затянулось. До встречи — Дон».

Сандра повертела в руках листок с посланием и неожиданно объявила:

— Мы устраиваем прием!

Мы с Марком испуганно переглянулись.

— Какой прием?

— Грандиозный. Перестань смотреть на меня так затравленно, Варвара! Ты обещала сводить меня в ресторан, помнишь? Но часть бандитских денег растрачена, а вам еще нужно компенсировать дорожные расходы. Я же решительно настроена кутнуть. Мы должны позвать всех, кто участвовал в поисках. Кроме того, Прошка должен получить сочный бифштекс, который я ему проспорила. Короче, все одно к одному. Мальчики, допивайте скорее свой кофе и отправляйтесь за продуктами и напитками. Думаю, трех сотен долларов на расходы хватит.

— Может, не надо? — взмолилась я. — Может, ты устроишь прием после нашего отъезда?

— А кто будет готовить? Это ж прорва народу! Нет уж! Они разыскивали тебя, тебе и быть королевой праздника.

— Сандра, опомнись! Столпотворение в ограниченном пространстве вызывает у меня животный ужас. Ты хочешь все-таки вогнать меня в гроб?

— Ничего, разок потерпишь! Долго страдать тебе не придется, обещаю. Пока мы все приготовим, пока накроем на стол, уже стемнеет, а там, глядишь, вам и на поезд пора. Не упрямься, Варвара. Не так уж часто я тебя о чем-нибудь прошу.

Мы с Марком еще раз переглянулись и, горестно вздохнув, покорились судьбе. Довольная Сандра наспех допила кофе и засела за телефон — оповещать будущих гостей о званом ужине. Марк и Генрих помогли мне убрать со стола и потащили яростно упирающегося Прошку одеваться. Исполнительный Леша уже ждал в холле при полном параде.

Я, трясясь от злости, в два счета перемыла посуду и вывалила в мойку пакет картошки. (Все-таки мне не удалось отвертеться от чистки пресловутого овоща.) Сандра вернулась на кухню, когда я уже выгребала из раковины очистки. Она одобрительно посмотрела на плоды моих трудов и сказала, что картошки мало.

— Ты что, собираешься созвать весь город? — вскипела я. — Тут не меньше четырех килограммов!

— Вот я и говорю — мало, — невозмутимо ответствовала Сандра. — Но больше пока все равно нет, так что давай почистим морковь.

С этими словами она извлекла из холодильника трехлитровую банку с морковью и вытряхнула ее мне в раковину, после чего преспокойно улеглась на диван. Я засопела, как медведь, но промолчала. Устав Сандриного монастыря был изучен мною давно и досконально.

— Варька, — заговорила гостеприимная хозяйка, наблюдавшая с улыбкой, как я злобно орудую овощным ножом. — Пока тебя не было, Генрих рассказал историю пожара в Киеве. Скажи, неужели все это правда?

— Более или менее, если не принимать в расчет склонности рассказчика к приукрашиванию деталей. Ты же знаешь, Генрих и сказку о курочке Рябе способен превратить в захватывающий триллер. Словом, если он говорил тебе, будто мы, кашляя и задыхаясь в дыму, голыми руками сбивали пламя с одежды, сделай скидку на его богатое воображение.

— Но пожар-то был?

— Был. И забитая лестница, и толпа в коридоре…

— И ты совсем не испугалась?

— Шутишь? Да я чуть в штаны не наложила, когда услышала эти звериные вопли! Ты же знаешь: для меня нет ничего страшнее толпы, охваченной сильными эмоциями. Если я сумела напустить на себя хладнокровный вид, то только потому, что до смерти боялась спровоцировать взрыв. Ведь любая истерика с моей стороны могла превратить в беснующуюся толпу и нас четверых.

— Да, а в изложении Генриха эта история звучала, как красивая легенда… — Сандра помолчала, а потом спросила совершенно другим, каким-то незнакомым — вкрадчивым, что ли? — тоном: — Варька, а Дон-то твой — потрясающий мужик, правда? Скажи: неужели он ни чуточки не привлекает тебя как мужчина?

Я швырнула нож в мойку, уперла руки в боки и всем корпусом повернулась к подруге.

— Вы что, сговорились?! У меня складывается впечатление, будто каждая собака подозревает меня в тайном влечении к Селезневу! У тебя найдется ветхая простыня?

— Зачем тебе? — Сандра захлопала глазами.

— Хочу закупить ведро красной туши и изготовить транспарант с аршинной надписью: «Я НЕ СПАЛА, НЕ СПЛЮ И НЕ НАМЕРЕНА СПАТЬ С СЕЛЕЗНЕВЫМ!!!» Повесим над твоим подъездом перед съездом гостей! Потому как, если еще хоть одна зараза спросит меня о моих видах на Дона, я за себя не ручаюсь.

Сандра рассмеялась, встала с дивана и чмокнула меня в щеку.

— Ну-ну, не ершись! Я больше не буду. Давай постараемся сегодня обойтись без ссор.

Позже, когда вернулись увешанные сумками Марк, Генрих, Леша и Прошка и на кухне закипела работа, ссора все-таки состоялась, правда, не с Сандрой и не из-за Селезнева. Не помню уж, как всплыл этот сакраментальный вопрос: «Кто виноват?», но так или иначе он всплыл, и, по мнению Марка с Прошкой, главной и единственной виновницей всеобщих треволнений была… вы догадываетесь — кто?

Поскольку свои вздорные обвинения они предъявили, когда я крошила лук, дело едва не кончилось поножовщиной.

— Совсем сдурели?! — кричала я, размахивая ножом. — Скоро вы дойдете до того, что свалите на меня ответственность за падение Рима, гибель «Титаника» и убийство обоих Кеннеди! В чем моя вина? В том, что я случайно купила билет в один вагон с удирающими от мафии придурками? В том, что у Сандры соскочила пленка на той улице, где они окопались?

— В том, что дала треснуть себя по башке и запихнуть как багаж в машину, — заявил Прошка, скромно обходя молчанием собственное доблестное поведение в момент встречи с похитителями.

— Ерунда! — не согласился с ним Марк. — Это чересчур поверхностный взгляд. Причина всех Варвариных, а следовательно, и наших бед в ее вздорности. Если бы она не окрысилась на нас ни с того ни с сего и не помчалась очертя голову в Питер, ничего бы не произошло.

От ярости у меня перехватило дыхание.

— Ах, ни с того ни с сего?! Ах, я окрысилась?! А кто два месяца изводил меня идиотскими подначками, капризами и безобразными выходками? Кто вбил себе в голову, будто Селезнев — мой хахаль, и не желал слушать никаких уверений в обратном? Кто закатывал мне сцены и устраивал скандалы?

Я повернулась к дивану, призывая в свидетели Лешу, Генриха и Сандру, и едва не подавилась. Они сидели в одинаковых позах — откинувшись на спинку и сложив на груди руки. Более того, выражение всех трех физиономий тоже было одинаковым. Этим дурацким блаженным — от уха до уха — ухмылкам позавидовал бы любой цирковой клоун.

Марк с Прошкой, заинтригованные моим внезапным молчанием, тоже повернулись, после чего скандал иссяк сам собой.

Ближе к вечеру, когда готовые произведения нашего кулинарного искусства уже некуда было ставить, вернулся усталый, но довольный Селезнев. Мы вытряхнули его из куртки, силой притащили на кухню и усадили на почетное место во главе стола. Дон обвел взглядом наши лица, оценил написанное на них жадное любопытство и рассмеялся:

— Да, да и еще раз да! Полковник Сухотин намылил мне шею, но все же выдал индульгенцию за дебош, учиненный в Смольном, — вам ведь Петя рассказал о наших художествах? Сарычев и Кузнецов раскрыли подоплеку всей истории и подписали признание. Но чего мне это стоило! Если бы не Леша, они наверняка замкнулись бы в гордом молчании до самого суда.

— Если бы не я? — Леша вытаращил глаза.

— Вот именно, — подтвердил Дон. — Помнишь, когда я вернулся из Москвы и мы обсуждали здесь прошлое Васи с Аркашей, ты высказал одну гениальную догадку?

— Стоп! — оборвала его я. — Тебе придется рассказать все с самого начала. Я в ваших обсуждениях не участвовала.

— И я тоже, — поддержал меня Прошка.

— Ну хорошо, — улыбнулся Дон. — Только позвольте мне быстренько заморить червячка.

Мы выставили перед ним целую гору снеди и ревностно следили за каждым куском, который он отправлял в рот.

— Прекратите! — взмолился Селезнев. — Я же могу подавиться!

Но вот с едой было покончено, Дон отхлебнул чаю, закинул ногу на ногу и сунул в зубы сигарету.

— В этой истории столько всего переплелось, что мне трудно решить, с какого конца к ней подступиться. Пожалуй, начну все-таки с неизвестного вам персонажа. Жил когда-то в Москве Григорий Иванович Дорохов, знаменитый спортсмен, призер олимпиад и победитель спартакиад. Занимался он вольной борьбой. Но век спортивной звезды недолог, и к тридцати шести годам Дорохов, получив серьезную травму, был вынужден уйти с арены. И жизнь у него сразу не заладилась. Сначала исчезли восторженные поклонники, потом ушла жена, потом растаяли сбережения, накопленные Григорием Ивановичем в светлую пору жизни. А прославленный спортсмен не привык ни в чем себе отказывать. Конечно, без работы он не сидел, но тренерская зарплата выглядела жалкой насмешкой над прежними гонорарами. И Дорохов после долгих раздумий нашел способ поправить свое материальное положение. Он решил собрать под своим крылышком команду отчаянных, на все готовых мальчиков, сделать из них первоклассных бойцов, а потом с их помощью потрясти хорошенько государственную мошну.

В поисках кандидатов в будущую банду Дорохов начал захаживать в районные суды, где слушались дела о мелких кражах, драках и других хулиганских выходках не судимых ранее подростков. Таким юнцам по большей части выносят условные приговоры, и они продолжают до поры наслаждаться свободой. Правда, Григория Ивановича интересовали отнюдь не все юные правонарушители. Для его наполеоновских замыслов нужны были подростки умные, психически здоровые, обладающие хорошими физическими данными и неким внутренним стержнем. Только из такого материала он мог создать хорошо обученную, неуязвимую, преданную ему душой и телом армию, вернее сказать, небольшой диверсионный отряд.

Григорий Иванович подбирал молодняк с такой тщательностью, с какой не всякий коннозаводчик подбирает на племя породистых лошадей. Он пристраивал осужденных на работу к знакомым или к себе на стадион, помогал им советом и деньгами и втайне от всех тренировал. Взамен же требовал, чтобы его подопечные отказались от выпивки и курева, продолжали учебу, побольше читали и вообще вели себя безупречно — так, чтобы ни у единого человека не зародилось подозрения в их неблагонадежности. И юнцы беспрекословно выполняли эти требования, потому что Григорий Иванович был сильной личностью, прирожденным лидером. А еще потому, что он сулил питомцам золотые горы и блестящую будущность.

В число избранных попал и Василий Кузнецов — паренек смышленый, с характером, быстрый и гибкий, как кошка. Надо сказать, врожденных преступных наклонностей у него не было, а на скамью подсудимых его привело скорее несчастливое стечение обстоятельств. Поэтому поменять образ жизни он был только рад. Он устроился на работу, поступил в вечернюю школу, читал книги, ходил на тренировки и, казалось бы, во всем соответствовал ожиданиям Дорохова. За одним маленьким исключением. Как сказала одна мудрая дама, у Кузнецова необыкновенно сильно выражен инстинкт самосохранения. Постепенно набираясь ума, он понял, что поле деятельности, уготованное подопечным Григория Ивановича, никак его не устраивает. Грабить сберкассы и инкассаторов — все равно что играть в русскую рулетку. Какой бы ловкостью и удачливостью ни отличались игроки, рано или поздно барабан повернется не так. И Василий решил выйти из игры.

Но как? Дорохов из своей тайной организации добром никого не отпустил бы, ведь ренегат может провалить все дело. А поскольку Кузнецов не хотел погибнуть в результате «несчастного случая», он начал ломать голову в поисках другого, более безопасного выхода.

Примерно в это время Дорохов познакомился с Сарычевым. Знакомство состоялось в автобусе, где Аркадий на глазах Григория Ивановича виртуозно вытащил кошелек из сумки пожилой женщины. Вскоре Дорохов понял, что этот молодой человек не годится в его команду: Сарычев не отличался ни умом, ни смелостью, ни характером, но ловкость его рук произвела на Григория Ивановича сильное впечатление.

Аркадий по своей сути был просто порочным мальчиком, по капризу судьбы родившимся в благополучной семье. Как свойственно многим недалеким людям, он хотел иметь все, не прилагая усилий. У него было только одно серьезное увлечение — фокусы. Аркаша еще в детстве перечитал о них все, что можно, и постоянно упражнялся, осваивая навыки иллюзиониста. Но, напуганный огромным конкурсом, ни в цирковое, ни в эстрадное училище не пошел, а свою ловкость начал использовать для обстряпывания неблаговидных делишек. К моменту судьбоносной встречи с Дороховым его выгнали из института за шулерство, а из дома Аркадий ушел сам, опасаясь перспективы попасть на завод и в армию. Будучи по натуре трусом, он всякий раз умирал от страха, обчищая чужие карманы, но зарабатывать на жизнь другим способом не хотел — ведь при устройстве на работу у него потребовали бы военный билет, а армия пугала Сарычева даже больше, чем тюрьма.

Для Дорохова встреча с Аркадием тоже была удачей. Он не собирался посвящать воришку в свои планы, но искусство Сарычева могло ему очень пригодиться, например, чтобы незаметно для шофера сделать слепок ключа от инкассаторской машины. Короче говоря, Григорий Иванович принял Аркашу под свое крыло. Через многочисленных знакомых нашел парню жилье за чисто номинальную плату и под свою ответственность уговорил администрацию стадиона принять Сарычева на работу по чужой трудовой книжке.

Аркадий начал благополучно торговать пивом и другими прохладительными напитками, что при его ловкости рук приносило вполне приличный доход почти без всякого риска. На стадионе он и познакомился с Кузнецовым.

Василий после долгих раздумий нашел способ избавиться от Дорохова, но для этого ему требовался помощник, посвященный в дела патрона. Ни один из дороховских волчат не годился в сообщники — те готовы были за вожака перегрызть глотку. А вот Сарычев находился на особом положении, был себе на уме и вполне мог посодействовать — за приличную плату, естественно.

Создавая свою тайную организацию, Дорохов столкнулся с определенной проблемой. Рано или поздно судимость с каждого из его подопечных должны были снять, а дальше следовала неизбежная повестка из военкомата, и выпестованному с таким трудом воспитаннику пришлось бы служить не своему учителю, а государству. Григорий Иванович нашел решение. Будучи спортсменом, он неплохо разбирался в медицине, а поэтому мог дать своим питомцам вполне квалифицированный совет, как добиться симптомов, гарантирующих «белый билет». Получив повестку, призывник садился на специальную диету, и через пару недель медкомиссия признавала его негодным к несению строевой службы по причине страшной болезни почек. После комиссии юноша прекращал диету, и здоровье чудесным образом восстанавливалось.

Как вы, наверное, уже догадались, Василий, получив свою повестку, ни словом не обмолвился о ней патрону, и в надлежащее время благополучно прошел комиссию. Он рассудил, что в армии Дорохов его не достанет. Проблема была в одном: армейская кабала через два года кончится и придется возвращаться. Можно, конечно, остаться на сверхсрочную, но всю жизнь сидеть на казенных харчах Кузнецову не хотелось. Потому-то и потребовалась ему услуга Сарычева. Василий понимал, что рано или поздно кто-нибудь из птенцов гнезда Дорохова попадется на ограблении, его так или иначе расколют и милиция выйдет на главаря. А когда Григорий Иванович окажется за решеткой, Сарычев, у которого был хороший шанс остаться в стороне, сообщит приятную новость Кузнецову.

Однако Дорохов оказался талантливым главарем. Милиция добралась до него только в девяносто первом году, после четырнадцатого крупного ограбления. Таким образом, армейская кабала Кузнецова тянулась целых шесть лет. Зато потом его ждала свободная жизнь вольного человека. И если бы не роковое стечение обстоятельств, он наслаждался бы ею до самого смертного часа. Но то ли тюрьма была написана ему на роду, то ли все-таки сказалось тлетворное влияние Дорохова, то ли война отключила моральные запреты, но свободы ему теперь очень долго не видать.

— Идальго, не томи душу! — не выдержала я. — Мы уже оценили твой гений рассказчика.

— Да, — поддержал меня Прошка. — Конкретнее, пожалуйста! Какая роковая случайность подстерегала Кузнецова на жизненном пути?

— Встреча с Вячеславом Сергеевичем Тихомировым, — с улыбкой ответил Дон. — И здесь начинается новый виток истории, поэтому я позволю себе рассказать о личности Вячеслава Сергеевича подробнее. Сей достойный муж всю жизнь проработал в аппарате ЦК. Название его должности звучало совершенно невинно, вроде инструктора по формированию общественного мнения, а на самом деле он возглавлял структуру, дублирующую аналогичную структуру в КГБ. Иными словами, у него была своя агентурная сеть, свои аналитики, свой архив и доступ практически к любой закрытой информации. Надо вам сказать, Вячеслав Сергеевич был прелюбопытнейшим человеком. Он любил власть, но не так, как любит ее добрая половина смертных, а по-иному, странною, так сказать, любовью. Было в нем что-то от героя «Подростка» Достоевского. Страсть к тайному наслаждению мыслями о тайном могуществе. На протяжении всей службы Тихомиров любовно собирал личный архив, куда попадали дела молодых, подающих большие надежды партийных функционеров, совершавших в часы досуга на удивление грязные, уголовно наказуемые деяния. И, что самое удивительное, архивом своим Вячеслав Сергеевич до поры до времени ни разу не воспользовался. То есть ни одна живая душа, за исключением самых доверенных агентов, не подозревала о существовании такой обширной библиотеки компромата.

Но вот грянула перестройка, а за ней — девяносто первый год. Аппарат ЦК с позором распустили. Канули в прошлое спецраспределители и спецпайки для его бывших работников, служебные «Волги» с личными шоферами и государственные дачи. Конечно, будь Тихомиров помоложе, он нашел бы себе уютное местечко и зажил не хуже прежнего. Но Вячеслав Сергеевич был немолод и нездоров. Работа даже на чисто номинальной должности в его планы не входила, а пенсия не удовлетворяла его аппетитам. И вот тогда пришло время тайного архива.

Конечно, подробности этой части истории мне неизвестны. Скорее всего, они умерли вместе с Тихомировым. Но в общих чертах развитие событий представить несложно. Несколько бывших подающих надежды партийцев превратились в выдающихся политиков или бизнесменов. Возможно, они и думать забыли о своих прежних страстишках, а возможно, предаются им и по сию пору. Но в любом случае опубликование материалов, бережно хранимых Вячеславом Сергеевичем, для них равносильно краху. Тихомиров доверился самому надежному из своих бывших агентов и поручил ему осторожно известить нескольких важных персон о существовании компромата. Важные персоны отстегнули анонимному шантажисту солидные суммы денег. Тихомиров не зарывался: денег больше не требовал, а на то, что уже получил, приобрел крупные пакеты акций, зачастую тех же банков и компаний, где имели долю жертвы шантажа. Причем шантажируемые, естественно, ничего не знали о своих собратьях по несчастью.

Далее Тихомирову оставалось только изредка намекать «клиентам», в каком направлении им следует действовать, чтобы богатство Вячеслава Сергеевича не пострадало от рыночной стихии. Не ведая, чьи интересы лоббируют, а вернее, думая, что свои, они принимали нужные Тихомирову правовые акты, разоряли его конкурентов и проворачивали множество других весьма выгодных для Вячеслава Сергеевича дел.

Однако шантажист понимал, что среди его жертв может попасться умный человек, который, проанализировав предъявленные ему требования, сумеет-таки вычислить, на кого работает. Чтобы подстраховаться от неприятных неожиданностей, Тихомиров решил нанять телохранителя, настоящего профессионала, первоклассного стрелка с отменной реакцией. Его выбор пал на Кузнецова.

Вероятно, это было главной ошибкой его жизни, потому что Василий оказался не только отличным стрелком и мастером рукопашного боя, но и умным, а главное, очень самолюбивым человеком. Он не прощал обид, а Тихомиров в старости превратился из любителя тайной власти в мелкого домашнего тирана, капризного и своевольного. Полагая, что деньги окупают все, он обращался со своим телохранителем, как с холопом, за что в конце концов и поплатился.

Поскольку Кузнецов находился при хозяине неотлучно и имел возможность подслушивать его приватные разговоры, он довольно быстро установил причину благосостояния босса. Вельможное хамство Вячеслава Сергеевича направило мысли телохранителя в опасное русло: если аккуратно убрать Тихомирова и завладеть его архивом, можно навсегда забыть о необходимости добывать в поте лица хлеб насущный, и ни одна богатая сволочь больше не посмеет им помыкать.

На первый взгляд задача казалась неразрешимой. И в самом деле — как за нее взяться? Инсценировать ограбление? Но если хозяин погибнет, оставшийся в живых телохранитель не может не вызвать подозрений. Подстроить несчастный случай? Но нет гарантии, что удастся ввести следствие в заблуждение, и тогда положение будет еще более уязвимым, ведь никто другой не имел таких возможностей для устранения Тихомирова.

А главное, даже идеальное убийство не приблизило бы Кузнецова к цели, потому что не открыло бы ему доступ к архиву. Вячеслав Сергеевич никогда не открывал сейф в присутствии телохранителя. Если ему нужно было оттуда что-то взять, он отсылал Василия с каким-нибудь поручением и только потом, закрыв за ним дверь, шел к заветной стальной коробке. Шифр Тихомиров, естественно, держал в тайне, а Василий при всех своих талантах в «медвежатники» не годился.

В конце концов он все же придумал, как обойти препятствие. Вячеслав Сергеевич был заядлым картежником и каждую субботу приглашал нескольких знакомых на партию в покер. Если бы Тихомирову однажды крупно не повезло в игре и денег, приготовленных для расплаты с партнерами, не хватило бы, то хозяину волей-неволей пришлось бы лезть за ними в сейф. И в этом случае он не стал бы отсылать телохранителя, ведь в доме еще находились бы партнеры, а им Вячеслав Сергеевич доверял еще меньше.

Что же это даст? Допустим, Тихомиров откроет сейф, и Василий его убьет. Но придется ликвидировать и его партнеров. Одного человека можно устранить хоть голыми руками, бесшумно, а вот пятерых или шестерых — навряд ли. Стрелять? В доме поднимется переполох, соседи вызовут милицию, и как тогда вынести архив? Как успеть уничтожить улики? Не говоря уже о том, что мысль о необходимости принести в жертву ни в чем не провинившихся перед ним свидетелей все-таки не вызывала у Кузнецова восторга. И когда Василий уже решил отказаться от своего замысла, судьба подстроила ему еще одну случайную встречу, на сей раз с Сарычевым.

После того как они расстались, жизнь Аркадия протекала по-разному. Как только банда Дорохова попалась, он немедленно сменил квартиру и работу. Потом был «наперсточником», «челноком» и даже владельцем маленькой торговой фирмы. Но страсть ко всякого рода удовольствиям его разорила. Он легко мог бы составить себе состояние в казино за карточным столом, но одна мысль о том, что в игровом зале установлены видеокамеры, отбивала всякую охоту рисковать.

Правда, на вопрос Василия, сумеет ли он ободрать как липку конкретного игрока в покер, если партия будет проходить в частном доме, Аркадий без раздумий ответил утвердительно. Он никогда не прекращал совершенствовать свою технику и достиг вершины мастерства. Кузнецов сказал, что имеет на примете выгодное дельце, и обещал позвонить, когда разработает план в деталях.

Василий сразу понял: наличие сообщника-шулера в корне меняет дело. Теперь не нужно было дожидаться, когда Тихомирову крупно не повезет за карточным столом. Невезение можно было организовать в заранее намеченный день. А это давало Кузнецову возможность выбирать, кто из обширного круга партнеров хозяина станет свидетелем убийства и, следовательно, другой жертвой. Вы спросите, зачем ему это было нужно? По двум причинам. Во-первых, если помните, помимо Тихомирова и жертв шантажа, был еще один человек, знавший об архиве, — бывший тайный агент, а ныне сообщник шантажиста. Оставлять его в живых было опасно, рано или поздно он узнал бы, что милиция не нашла в квартире Вячеслава Сергеевича компромат, и ему не составило бы труда догадаться, кто и почему убрал Тихомирова. Во-вторых, Василию нужен был козел отпущения — тот, кого посмертно обвинят в убийстве. Причем его вина должна была выглядеть убедительно, ведь если с Кузнецова не снимут подозрения, ему сложно будет воспользоваться плодами комбинации. На эту роль идеально подходил некий Сорока, скандалист и истерик, который незадолго до описываемых событий незаконно приобрел пистолет и повсюду таскал его с собой.

Таким образом, Кузнецову предстояло дождаться, когда Вячеслав Сергеевич позовет на партию в покер и агента-сообщника, и Сороку, и изобрести трюк, благодаря которому приглашение в ту же субботу получит Сарычев. Задачу здорово упрощал сам Тихомиров, приглашавший гостей заранее, в начале недели, что оставляло Кузнецову четыре или пять дней на подготовку.

Первый шаг Василий сделал практически сразу после встречи с Аркадием: потратив часть сбережений, скопленных за два года, он через подставное лицо снял квартиру этажом ниже тихомировской. Спустя полтора месяца Тихомиров, наконец, включил в список приглашенных одновременно сообщника-агента и Сороку. И еще трех человек, один из которых был «богатым мерзавцем» и сам в случае нужды прибегал для решения своих проблем к радикальным мерам. Им решено было пожертвовать, а двух остальных Василию так или иначе предстояло удержать от визита к Тихомирову, в противном случае он не смог бы устроить приглашение Сарычеву.

Кузнецов нашел исполнителя, который согласился по сходной цене организовать два незначительных несчастных случая, совершенно безопасных для здоровья обоих картежников, мешающих замыслу: их лишили возможности свободного передвижения в назначенный вечер. На это ушли последние сбережения Василия.

Накануне роковой субботы подставной, снявший квартиру под Тихомировым, подошел к консьержке, показал договор об аренде и попросил пропустить наверх грузчиков с мебелью — они-де скоро должны подъехать. Через полчаса действительно пришла машина, и грузчики затащили в подъезд массивный гардероб и кое-какую мелочь вроде торшера и стульев. Квартиросъемщик спустился к консьержке, поблагодарил ее и, сообщив, что въедет на будущей неделе, удалился. Так, никем не замеченный, Сарычев попал в дом.

— В гардеробе? — на всякий случай уточнил Леша, который во всем предпочитал ясность.

— Совершенно верно. На следующий день незадолго до назначенного часа Тихомирову один за другим позвонили двое приглашенных и, извинившись, сообщили, что не смогут приехать. Вячеслав Сергеевич, не любивший играть с малым числом партнеров, стал думать, кого можно срочно вызвать на замену. Тут-то Кузнецов и «вспомнил» о соседе снизу, который вчера якобы заговорил с ним в лифте и в числе прочего спросил, не играет ли Василий в покер. Тихомиров обрадовался и немедленно послал телохранителя за соседом. Вальяжный, элегантно одетый Сарычев произвел на Вячеслава Сергеевича благоприятное впечатление и получил приглашение на вечер.

Вскоре приехали и остальные гости. Принимая у Сороки плащ, Кузнецов в соответствии со своими ожиданиями увидел оттопыренный карман пиджака и вежливо попросил гостя до конца визита оставить оружие на хранение в металлическом шкафчике в прихожей. Сорока поморщился, но уступил. Картежники расселись за столом, и игра началась.

По замыслу Василия, Сарычев должен был остаться при своих или даже немного проиграть — чтобы не насторожить партнеров. Тихомирову, как вы уже знаете, предстояло проиграть очень крупную сумму, а Сороке — умеренно крупную: Кузнецову нужно было, чтобы он поднял шум, как делал всегда, когда приходилось расставаться с деньгами. Бывший агент и «богатый мерзавец» соответственно должны были сорвать баснословный куш. Благодаря ловкости Аркадия так и вышло.

— Не понимаю, как ему это удалось. Они что — сделали Сарычева банкометом? — снова прервал Селезнева Леша.

— Очень просто, — объяснил ему Генрих. — Когда банкометами были другие, игра шла, как обычно, а наступала очередь Сарычева, и Тихомирову с Сорокой приходила хорошая комбинация, скажем, флешь или фул, а кому-то еще — каре или флешь-рояль. Естественно, ставки сразу взлетали до небес.

— Да, наверное, так оно и было, — согласился Селезнев. — Я не большой специалист в этом вопросе, поэтому подробностей не выспрашивал. Как бы то ни было, Тихомиров проигрался в пух и прах и неохотно удалился в смежную комнату, к сейфу. Сорока, услышав сумму своего проигрыша, пронзительно заверещал, отвлекая внимание игроков от Кузнецова, который незаметно сунул Сарычеву в руку свой пистолет, а сам надел резиновую перчатку, достал из кармана завернутый в носовой платок пистолет Сороки и выстрелил в патрона, склонившегося над открытым сейфом. Гости не поняли, что произошло — Василий находился у них за спиной, — и не успели они повернуться, как Сарычев навел на них оружие и приказал не двигаться. Кузнецов встал рядом с помертвевшим Сорокой, хладнокровно пристрелил агента и богатея, потом быстро поменялся с Аркадием оружием, подбежал к двери и выстрелил оттуда в Сороку. Теперь Сарычев должен был встать рядом с Сорокой и со своего места прострелить сообщнику руку. Василий специально поднял ее, чтобы пуля не задела корпус, но Сарычев оказался никудышным стрелком и пробил ему легкое. Кузнецов, теряя сознание, успел повторить ошарашенному Аркадию последние инструкции: вложить пистолет в руку Сороки и выстрелить один раз в спинку дивана, подобрать резиновую перчатку, сорванную Василием после первых трех выстрелов, осторожно, не наступая на кровь, подойти к сейфу и забрать архив, спуститься через балкон в нижнюю квартиру и затаиться там на пару дней. После этого он отключился.

— Я не понимаю, — недовольно пробормотал Леша. — Сарычев, что ли, тоже был в резиновых перчатках?

— Нет. Идя к Тихомирову, он намазал руки быстросохнущим клеем. На ладонях образовалась тонкая прозрачная пленка, закрывшая поры. Благодаря ей Аркадий не оставил в квартире ни единого отпечатка.

— А обувь? — спросил Марк.

— Наклеенные на подошвы куски полиэтилена. Они даже о волосах подумали. Сославшись на фронтит, Аркадий попросил у хозяина разрешения не снимать шапочку.

— Но как же ваши хваленые эксперты не подумали, что преступник мог смыться через балкон? Почему не обыскали на всякий случай нижнюю квартиру? — недоумевала я.

— Без ордера и хозяина? Кто бы им позволил? Да им и в голову не пришло, что таким путем можно выбраться. Оба балкона застеклены, а благодаря изобретательности Кузнецова, пожарный люк между ними был заперт на задвижку сверху.

— Как ему удалось?

— При помощи сильного магнита. Кузнецов поставил туда задвижку, которая легко входила в паз. Сарычев поднял крышку люка, спустился по пожарной лестнице, потом закрыл крышку и провел магнитом с обратной стороны, под задвижкой. Задвижка благополучно въехала в паз. А что касается следов, то Кузнецов целый месяц следил, чтобы на балконе не было ни пылинки.

— Ловко проделано! — похвалил Прошка. — А дальше?

— Дальше соседи вызвали милицию, и Кузнецова отвезли в больницу. Рана оказалась серьезной, Василий едва не окочурился, но это даже сыграло ему на руку — его показания все же приняли за чистую монету. А ведь если бы следователь усомнился, он мог заинтересоваться и съемщиком нижней квартиры, и неприятностями, помешавшими двум игрокам добраться в тот вечер до Тихомирова.

— Слушай, как же тебе удалось все это из них вытянуть? — изумилась Сандра. — Они что, ненормальные — пускаться в такие откровения?

— Говорю же: только благодаря Леше… ну и, пожалуй, трусости и глупости Сарычева. (Как только он решился на то дело?) В киднэппинге-то они с Кузнецовым признались сразу, но утверждали, что произошла нелепая ошибка. Они, мол, действовали в целях самозащиты и чуть ли не в состоянии аффекта. В Москве неизвестный обстрелял их машину, они чудом спаслись и решили на время спрятаться. На вокзале появилась Варвара, и им показалось, что она за ними следит, — не исключено ведь, что человек, подославший к ним убийц, послал и наблюдателя, который должен был сообщить о приведении приговора в исполнение. Позже, увидев Варвару на улице, где им удалось снять квартиру, они убедились в этом окончательно и запаниковали. Ничего плохого они, оказывается, делать не собирались. Всего лишь хотели убедить тебя, что они хорошие, и слезно попросить, чтобы ты назвала имя человека, на которого работаешь. А ты не дождалась, пока они начнут на коленях умолять тебя о сострадании, и сбежала — так они, по крайней мере, думали. Им пришлось искать себе новое убежище, ведь старое было тебе известно. И едва они обустроились на новом месте, как о них объявили по телевизору. Теперь и хозяин квартиры, и соседи, и первый встречный могли сообщить по указанному в объявлении телефону, где Вася с Аркашей скрываются. А кто даст гарантию, что люди, давшие объявление, не связаны с теми, кто расстрелял машину? Бедные Вася с Аркашей совсем потеряли голову и, не в силах долее выносить муки неизвестности, сами бросились навстречу опасности. Подрядили красавицу торговку косметикой подняться в страшную квартиру (адрес они легко получили в справочной по номеру телефона) и глянуть, сколько там сидит бандитов с автоматами. То есть про автоматы и бандитов они девушку, конечно, в известность не поставили, а сплели для нее романтическую байку о любимой женщине, с которой произошла ссора, и попросили выяснить, дома ли дама и нет ли там мужчин.

Узнав, что дамы нет, а мужчина есть, причем в единственном числе, Вася и Аркаша решили с ним поговорить. Но не разговаривать же в квартире, куда в любую минуту могут вломиться автоматчики! А будущий собеседник наверняка откажется добровольно отправиться с ними в более спокойное место. Пришлось им усыпить его эфиром, нежно положить в картонную коробку из-под холодильника (днище укрепили листом фанеры) и перевезти на пойманной «Газели» к своей машине, а потом — в потайное убежище. Теперь они не боялись вновь туда ехать, ведь Варвару, судя по всему, по дороге к городу съели волки. А если и не съели, случилось что-то еще — благодаря объявлению было ясно, что она так и не вышла на связь со своими нанимателями.

Разумеется, тебе, Андрей, тоже ничего плохого не грозило. Наоборот, побеседовав с тобой, Вася с Аркашей собирались щедро вознаградить тебя за причиненные неудобства. Не их вина, что эта «ненормальная», прятавшаяся, как оказалось, где-то в доме, набросилась на них и покалечила кочергой. А ты, вместо того чтобы терпеливо дожидаться вознаграждения, спрятался в погребе. Как тут было с тобой беседовать? И уж конечно, они не собирались оставлять вас там замерзать. Как только им оказали бы необходимую медицинскую помощь, они тут же вернулись бы и отпустили вас с миром и богатыми дарами.

— Что-то долго они ждали оказания медицинской помощи! — фыркнул Прошка.

— А ты пробовал вести машину со сломанным запястьем? Василий вот попробовал и едва не испустил дух. Говорит, несколько раз буквально терял сознание и часами ждал, когда полегчает. Аркаша за рулем сроду не сидел и от пробы сил на поприще автовождения категорически отказался.

— Неужели они не могли найти врача поближе? Зачем им понадобилось переться в Питер?

— Питерский канал смотрит вся область, и в маленькой загородной больнице их непременно кто-нибудь узнал бы. Питерские же больницы с поликлиниками переполнены, и затюканным врачам не до внешности пациентов. Кроме того, у городских жителей больше развлечений, и они реже смотрят телевизор.

— Дон, ты отвлекся, — заметила Сандра. — Ты хотел рассказать, каким образом тебе удалось раскрутить Сарычева и Кузнецова на признание в убийстве.

— Да я и рассказываю… В общем, Вася и Аркаша выдали мне жалостную повесть о своих злоключениях, божась, что понятия не имеют, какой гад на них покушался и почему. А я чувствовал, что о причине покушения они прекрасно осведомлены. Честно говоря, мое упорство объясняется злостью. Я понимал, что их показания вкупе с потоками покаянных слез вполне могут разжалобить суд, и они получат за свои художества самую малость. А то и вовсе выйдут сухими из воды — с их-то деньгами! Эта мысль приводила меня в ярость. «Ну уж нет, — решил я. — Это вам с рук не сойдет. Я вас выведу на чистую воду». Ясно же, что они замешаны в чем-то серьезном. В добропорядочных людей ни с того ни с сего из автоматов не стреляют.

Но все мои ухищрения и ловушки не дали результата. Я взял тайм-аут, пошел в буфет выпить кофе и задумался. Когда мой коллега впервые рассказал мне об убийстве Тихомирова, я сразу сделал стойку. Не понравилась мне эта история, ох как не понравилась! Но потом, проглядев материалы дела, я вынужден был согласиться со следователем. У Кузнецова не было возможности совершить это преступление в одиночку. А сообщников, как вытекает из показаний соседей и отчета криминалистов, у него не было. Лешина догадка о Сарычеве выглядела нелепой. И в то же время очень логичной. Василий действительно был знаком с Сарычевым давно, но почему-то, нанявшись к нему телохранителем, ото всех это скрыл, равно как и Аркадий. Сарычев действительно мог обыграть в карты любого, а Тихомирову, опытному картежнику, в роковой вечер впервые не хватило приготовленных денег. И если у Кузнецова имелся помощник, которому каким-то образом удалось не оставить следов и скрыться незамеченным, то вдвоем они действительно могли устроить инсценировку, принятую потом следствием за окончательную версию. Но зачем им все это понадобилось? На ограбление не похоже: сейф был полон денег и ценных бумаг, из квартиры, по словам родственников, ничего не пропало.

Я бился над этой загадкой, и вдруг мне пришло в голову связать убийство Тихомирова и нападение на наших приятелей. Допустим, Вячеслав Сергеевич владел чем-то, что позарез было нужно некоему Иксу. Допустим, спустя некоторое время Икс выяснил обстоятельства убийства Тихомирова и догадался, к кому попала интересующая его вещь… И тут меня осенило. Я побежал к Пете в управление, позвонил в Москву и попросил коллегу выяснить, чем занимался Тихомиров до пенсии. Узнав, что его деятельность фактически не отличалась от деятельности начальника соответствующего отдела КГБ, я понял значение открытого сейфа и для чего Кузнецову понадобилась помощь шулера Сарычева.

Остальное было просто. Я вызвал Аркадия и разыграл старейший полицейский спектакль под названием «Мне все известно». Глупый трусливый Сарычев немедленно раскололся. И конечно же представил себя в роли невинной овечки, запуганной до помрачения рассудка кровавым злодеем Кузнецовым. Я устроил друзьям свидание. Василий, поняв, что показания Сарычева топят его с головой, тоже не стал запираться.

Да, они убили четверых, чтобы завладеть архивом Тихомирова. Да, они шантажировали людей, чьи досье нашли в архиве. Требовали не только денег, но и информации, позволяющей вести беспроигрышную игру на бирже. Но неаккуратно, не по-тихомировски. По-видимому, кто-то из жертв шантажа сумел на них выйти, наблюдая за биржевыми сделками. Кто именно — без понятия, потому и бежали из Москвы, хотели спрятаться понадежнее и нанять частного сыщика. Если бы имя человека, начавшего против них войну, стало известно, его можно было приструнить при помощи того же досье.

— А почему они не могли приструнить сразу всех своих клиентов? — спросил Генрих.

— Это очень опасно. Представьте себе: вы, не ведая о взбунтовавшемся товарище по несчастью, честно платите шантажисту, снабжаете его сведениями, а шантажист, несмотря на это, вдруг начинает жаловаться на какое-то покушение и угрожать вам разоблачением. Вы тут же смекнете, что существуют другие дойные коровки, столь же богатые и высокопоставленные. Найти их будет несложно, и, объединив силы, вы наверняка сумеете бесследно уничтожить негодяя вместе с архивом, где бы он его ни прятал. Люди, которых Кузнецов и Сарычев шантажируют, настолько могущественны, что совместными силами способны развязать мировую войну, не то что справиться с двумя жалкими одиночками. Нет, наши приятели не могли допустить, чтобы клиенты узнали друг о друге. Васе с Аркашей нужно было срочно установить личность противника и упредить его следующий удар. Потому-то они и решились на похищение Варвары и еще более рискованное похищение Прошки.

— А Кузнецов сказал тебе, где они хранят архив? — поинтересовалась я.

— Нет, конечно. Для него сейчас это единственная гарантия безопасности. Пока местонахождение архива неизвестно, противник, может, и воздержится от повторной попытки его ликвидировать — вдруг документы находятся у людей, готовых отомстить за Кузнецова или Сарычева?

— А чего же этот тип нанимал убийц? — спросил Леша. — Ведь и тогда было неизвестно, где архив.

— Тогда Василий с Аркадием не ждали нападения. Преступник рассчитывал, что они, понадеявшись на свою полнейшую анонимность, не приняли мер предосторожности. Но после того как им едва удалось избежать смерти, они наверняка позаботились о страховке.

— Кстати, а как им удалось спастись? — полюбопытствовал Прошка, но его любопытство так и осталось неутоленным.

В дверь позвонили. На прием явилась первая партия гостей.

* * *

Мы с Марком забились в самый дальний угол гостиной и затравленно наблюдали за развеселой толпой, заполонившей Сандрину квартиру. От многочисленных рукопожатий у меня болела рука, от бесконечных поздравлений раскалывалась голова, а гости все прибывали и прибывали. Уже не хватало сидячих мест, и вновь прибывшие устраивались на полу, уже видны были донышки салатниц и блюд (хотя мне казалось, что заготовленной нами жратвы хватит на год целому зоопарку), зато шампанское так и фонтанировало и водка не иссякала: гости Сандры приносили горючее с собой.

Группа изрядно захмелевших старушенций затянула: «Помню, я еще молодушкой была…», компания студентов ответила им дружным «Мы с тобой давно уже не те!», молодежь попроще затеяла в коридоре и холле дискотеку. Отовсюду слышался смех — звонкий и басистый, мелодичный и резкий, кокетливый и издевательский. Десятки голосов сливались в общий гул, подобный реву горной реки, гремела музыка, от слоновьего топота качалась люстра.

— Слушай, может, поедем на раннем поезде? — крикнула я Марку в ухо.

— А ты представляешь, что будет, если они всей толпой бросятся с нами прощаться? — прокричал он в ответ. — Пусть сначала немного выдохнутся. А лучше хоть частично разойдутся.

— Они разойдутся! Так разойдутся, что меня отсюда вынесут вперед ногами. Нет, ты как знаешь, а я ухожу. По-моему, сейчас можно ускользнуть незаметно, никто и внимания не обратит.

— А Сандра? Она же обидится.

Я задумчиво поглядела на подругу, блаженствующую в уютном кресле.

— Ты думаешь? А по-моему, ей сейчас не до нас. Я бы даже сказала, что ей будет не до нас еще долго-долго…

Марк покосился туда же, скользнул оценивающим взглядом по лицу Сандры, по профилю Селезнева, сидящего на подлокотнике ее кресла, и решительно встал.

— Едем! Я поищу Прошку с Генрихом, а ты оттащи Лешу от того очкарика. Они уже битый час обсуждают систему тарифов на проезд в Германии.

Спустя каких-нибудь полчаса мне удалось привлечь к себе Лешино внимание, а еще через пять минут он неохотно последовал за мной в холл. Пробившись сквозь плотные ряды пляшущей в темноте молодежи и горы пальто и шуб, мы обнаружили у самой двери полностью одетых Марка и Генриха и неодетого Прошку, судорожно стиснувшего в каждой руке по надкусанному бутерброду. Я наотрез отказалась от участия в попытках вырвать у него кусок изо рта (из жалости к себе, а не к нему) и протиснулась на кухню за сумкой и курткой. (Куртку вместе с сапогами нашли в вишневом «Москвиче», на котором Сарычев и Кузнецов приехали в поликлинику, и Сандра, обольстив милицию, сумела выцыганить мои вещи без всяких бюрократических проволочек.)

Когда я вернулась, Прошка все еще жевал, зато теперь его ждали не только Марк, Генрих и Леша, но и Сандра с Селезневым.

— Хотели удрать от старой заслуженной ищейки? — с шутливым негодованием спросил Дон, поймав мой взгляд. — Не выйдет, голубчики!

Общими усилиями нам удалось напялить на Прошку верхнюю одежду, впихнуть ему в руки портфель и выставить из квартиры. Через минуту — о радость! — я глотнула свежего воздуха. Мы с Сандрой уговорили остальных доехать на метро до Гостиного двора и пройтись до вокзала пешком.

На улице заметно потеплело. С жемчужно-серо-оранжевого неба медленно падали крупные хлопья снега. Долетая до фонарей, они, казалось, на миг замирали, чтобы покрасоваться на свету, а потом снова скользили вниз, опускаясь на автобусы, светофоры и тротуары, на головы и плечи прохожих. Воздух пах арбузной свежестью и немного морем. Пушистые полоски свежего снега подновили знакомые фасады Невского. Екатерина Великая и вся ее свита получили роскошные белые парики.

Мы шли молча, и напоследок я жадно впитывала в себя звуки, запахи и образы неповторимого города.

На вокзале выяснилось, что до отправления ближайшего поезда осталось пятнадцать минут. Марк быстро собрал наши паспорта, набрал денег и побежал в кассу, а мы вышли на перрон.

— Я была счастлива повидать вас всех и надеюсь, что в следующий раз вы приедете, не дожидаясь, пока Варвару похитят, — сказала Сандра.

— Да уж, теперь она будет ездить в Питер только под конвоем, — пообещал Прошка. — В конце концов, похитители — какие-никакие, а тоже люди. Нужно же иметь сострадание!

Я хмыкнула.

— Что-то я не заметила в тебе особого сострадания, когда ты швырял в предполагаемого похитителя банкой. Кстати, Дон, а кто это был, ну, тот, в кого я угодила картофелиной?

— А я не сказал? Николай Сивоконь, друг Кузнецова. Вместе воевали в Афганистане, и Василий спас Николаю жизнь. Когда Вася с Аркашей отключили тебя ударом по голове и запихнули в машину, им позарез нужно было найти новое убежище, причем немедленно. Кузнецов обратился к старому другу, ни словом не обмолвившись о том, что собирается прятаться вместе с пленницей. Николай, не задавая лишних вопросов, дал ему ключи от загородного дома тестя. Когда я объяснил парню, что его друг похитил тебя и Прошку, Сивоконь мне не поверил, но все-таки согласился показать дом, с условием, что, если моя история окажется выдумкой, продержит меня там столько, сколько потребуется Кузнецову, чтобы найти новое убежище.

— То-то он глядел на нас, как на нечистую силу. И ехать вместе с нами не захотел… Бедняга! Вот кто действительно достоин сострадания.

— Ему ты всего лишь заехала по скуле картофелиной, — напомнил Прошка. — А похитителям досталось по полной программе. Сначала ты изувечила их кочергой, потом над ними надругались Леша с Генрихом и Марк…

— Все паясничаешь? — буркнул Марк, возникая у него за спиной. — Идем! У нас шестой вагон.

Сандра проводила нас до тамбура и расцеловала. Мы прошли в вагон и выстроились в коридоре вдоль окон.

— Слушай, Дон, как же ты теперь будешь оправдываться перед начальством? — вдруг обратился Генрих к Селезневу. — Ведь оно потребует предъявить невесту.

Физиономия идальго расползлась в глуповатой улыбке.

— Ничего, как-нибудь предъявлю, — пробормотал он, не отрывая взгляда от окна.

«Сдается мне, Сандра скоро впервые удостоит меня визитом», — подумала я.

Поезд дернулся и кряхтя пополз вдоль перрона. Я махнула рукой Сандре и волшебному городу, в котором живут сказки только со счастливым концом.