Маша ехала по больничному коридору и кусала губу, пытаясь удержать рвущийся из нутра смешок. Смешок рос, толкался в диафрагму, дрожал в горле, пузырился в носу. Мегера при капельнице, следившая, чтобы игла не выскочила вены, озабоченно косилась на лицо пациентки, что только усугубляло дело. Маша держалась из последних сил. Смех – под капельницей, на больничной каталке, наутро после зловещих событий, едва не закончившихся трагедией – верный шанс угодить в психиатрическое отделение.

Но когда каталку втиснули в кабинетик, и девушка в полицейской форме, сидевшая у стола, оторвала взгляд от мобильника и опасливо покосилась на выпирающий из-под простыни живот свидетельницы, Машу прорвало. Неуместный смешок, разросшийся к тому времени до неприличного хохота, триумфально вырвался на свободу. Брови полисвумен дрогнули, потом в глазах, метнувшихся к Машиному лицу, зажёгся огонёк понимания, и мгновение спустя сольный хохот превратился в дуэт.

Разделённый смех – хорошая основа для зарождения дружбы. Особенно, если комизм ситуации, понятный двоим, непонятен окружающим. Медсёстры, доставившие каталку и капельницу в кабинетик, остались вне поля Машиного зрения, но, судя по приступу, согнувшему её визави, женщине на седьмом месяце беременности видеть их лица было противопоказано.

Через пару минут после того, как дверь за шокированными медработницами закрылась, хохот, стенания и всхлипы в кабинете наконец начали затухать, полисвумен отёрла слёзы и выдавила через силу:

– Галя… По форме потом представлюсь, ладно? Не то опять хохотунчик скрутит. Тебя как домашние зовут? Машей, Маней, Марусей?

Маша, живо представившая, как отреагирует смешливая Галя на кличку "Манюник", только и смогла помотать головой.

– Если я признаюсь, как называют меня домашние, твой хохотунчик тебя вообще прикончит, – объяснила она, когда к ней вернулась речь. – Зови Машей.

– Ладушки, – легко согласилась Галина и резко посерьёзнела. – Расскажи мне, Маш, что тут у вас ночью стряслось.

* * *

Ночью Машу мучила бессонница. Июль, шесть беременных баб в палате, закупоренные окна (шпингалеты из гнёзд вынуты, чтобы и мысли открыть ни у кого не возникло), жара… В такой душегубке и олимпийское спокойствие заснуть не поможет, а у Маши стресс. Шесть месяцев беременность катилась как по маслу, а три дня назад вдруг – бац! Врач из женской консультации, глянув на её анализы, тут же вызвала "скорую". А в ответ на робкий Машин протест разоралась, как фашистка: "Не поедешь в больницу, я тебя в тюрьму упеку, мать-отравительница! С такими почками не ребёнка носить, а на диализ садиться!" Какое уж тут спокойствие – после таких заявлений…

Две ночи Маша страдала, засыпая только к утру, а на третью вдруг вспомнила, что видела шпингалет на окне в туалете. Пилка для ногтей – не лучший инструмент для выковыривания замазанных краской шурупов, но женщина в озверелом состоянии способна на всё. Через полчаса лёгкий ветерок охладил влажные от пота простыню и подушку, и измученная Маша наконец-то уснула.

Снилось ей что-то тревожное – в духе саспенз. Малыш, получивший от мамочкиного кошмара свою дозу адреналина, разбудил её сердитым пинком. Открыв глаза, Маша не сразу поняла, где находится и что видит. Нечто тёмное, застывшее, нависло над чем-то светлым, трепыхающимся, издающим еле различимые придушенные звуки… Придушенные?! Машу будто подбросило.

– Что здесь проис…

Удар в лицо оборвал её попытку закричать. Ей показалось, что в физиономию с размаху врезался мешок с цементом. (Позже Маша не могла поверить, что это была всего лишь больничная подушка, хотя подушки в здешней больнице, надо признать, монументальные). От удара она упала назад, приложилась затылком к стене, точнее – к ребру на границе стены и оконного проёма, потеряла сознание. Очнулась, когда в палате уже горел свет, а тётку с соседней койки перекладывали на каталку.

* * *

– Это было светопреставление. Врач одной рукой держит тётке голову, другой – шланг от кислородной подушки и шипит на медсестру: "Живее, корова!" Медсестра пыхтит, что ей тяжело, соседки по палате мнутся рядом, предлагают помощь, обе медички орут: "Куда вы с пузами лезете!" В общем, натуральный бедлам…

– Да уж, представляю, – сочувственно поддакнула Галя. – Как твоя голова? Сильно ударилась?

– Сотрясение мозга, но вроде неопасное. Жить буду. Вообще, как ни странно, эта дикая история обошлась без роковых последствий. Веру – это та, которую чуть не задушили, – вытащили, сделали ей кесарево, ребёнок жив. Семимесячный, но на этом сроке рожает каждая двадцатая. И остальные мои товарки более или менее в порядке, по крайней мере, никто не скинул. Словом, всё неплохо закончилось.

– Ещё не закончилось, – возразила Галя, вздохнув. – Душитель-то неизвестен. Вернее, душительница. Мужику в родильном отделении не спрятаться, а дверь, если дежурная медсестра не врёт, была заперта на ключ. И окна закрыты – не считая того, что ты раскупорила. Но в твоё окно разве что промышленный альпинист залезет: третий этаж, стена гладкая, высоких деревьев поблизости нет.

Маша, приподнявшись на локте, подпёрла голову ладонью.

– Мы с девицами тоже решили, что на Веру мог напасть только кто-то из родилки. Я бы даже сказала – из нашей палаты, потому что в той части коридора только мы, туалет, бельевая и три вип-бокса. Два пустых, в третьем – мадам после кесарева, ещё не встаёт. А "бюджетные" роженицы лежат за холлом с лифтами и сестринским постом. Ночью мимо поста незаметно не прошмыгнёшь. Сестру и врача я бы исключила, у них есть менее рискованные способы прикончить пациентку-гипертоника. А наши… Понимаешь, это выглядит бессмысленно. Вера из Питера, в Нелидово впервые приехала вчера, сюда её привезли прямо с вокзала. Никто из нас с ней не знаком, во всяком случае, она никого не узнала. А задушить незнакомую женщину способен разве что маньяк. Ты слышала когда-нибудь о маньячках-душительницах?

– Не слышала, но это не значит, что их не существует. И потом, ты не права. Я тебе сходу придумаю с пяток мотивов для убийства незнакомой женщины. Незнакомка может оказаться свидетелем, шантажисткой, наследницей, соперницей… Ты, кстати, в курсе, что Вера приехала к мужу, который работает в Нелидово уже полгода?

– Намекаешь, что полгода воздержания для мужика – непосильное испытание? – Маша хмыкнула. – Ну, если злодейка – его любовница, тебе, считай, повезло. Нелидово – не Питер, тут греховную связь от людей не спрячешь. Но даже если им удалось невозможное, остаётся ребёнок. Вряд ли она стала бы душить жену любовника, если бы нагуляла бэби от кого-то ещё, верно? А результаты теста на отцовство нынче стопроцентные… Полгода, говоришь? Мы с Риммой не подходим, у нас срок больше. Зинаида? Ну, если только мужика припёрло сразу по прибытии в Нелидово: у Зинки шестой месяц. Остаются Алия и Кристина. Не, Галь, не катит твоя версия, не годятся они в убийцы.

– Почему?

– Алия – трепетная газель осьмнадцати годов, мусульманка, выросшая где-то там, в горах Кавказа. Муж – то ли абхазец, то ли аварец – привёз её год назад и одну за порог, по-моему, вообще не выпускал. Кристина – помесь тургеневской барыши и заполошной курицы. Преподаёт литературу в местном колледже, жалуется на бездуховность нынешней молодёжи и панически боится потерять ребёнка. Ей тридцать шесть, первая беременность, сама понимаешь… Когда я сдуру ляпнула, что в Европе беременность до двенадцати недель не сохраняют, считают выкидыши на ранних сроках нормальным естественным отбором, она прорыдала полночи. Её как раз на двенадцатой неделе положили. И лежит она, кстати, не вставая. Только в туалет.

– Ну, а Зинаида?

– Зинаида – шалава. Развесёлая деваха двадцати пяти лет, спит с кем попало, кто отец её ребёнка не имеет понятия. Кандидатов, кажется, четверо. Даже если в эту компанию затесался муж Веры, не вижу, какой у Зинки резон её душить. Не из ревности же! А если бы девка нацелилась замуж, она не посвящала бы в свою бурную личную жизнь всех желающих и нежелающих. – Заметив, что взгляд у Галины сделался каким-то не по-хорошему оценивающим, Маша поспешила добавить: – А если ты думаешь, что убийца могла связаться с нашим предполагаемым жеребцом до его приезда в Нелидово, то у меня всё равно алиби. Я больше трёх лет безвылазно живу в заповеднике. До беременности вообще ни разу оттуда не выбиралась, а после – только в ЗАГС и в женскую консультацию. Можешь справиться у моих коллег.

Нехорошая задумчивость тут же сменилась нормальным женским любопытством, Галя даже вперёд подалась:

– А что так?

– Ничего. Люди достали. – Маша собиралась ограничиться сказанным, но по выражению галиного лица поняла, что этот номер у неё не пройдёт. – Если тебе нужна причина, то я разругалась с семьёй и рассталась с э… ну, ты поняла. Мелодрама в злокачественной форме. Не расспрашивай, Галь, мне противно вспоминать. Поверь, моя история не имеет отношения к делу. Тот гад бросил меня не из-за женщины, а из-за квартиры, за которую я отказалась судиться. И он – не муж Веры.

– Ладно, – не без разочарования согласилась свернуть тему Галина. – А что ты скажешь про Римму?

Маша пожала плечами.

– Римма – образец нормы. В обоих смыслах. У неё нет заскоков, и по всем параметрам она где-то посерёдке. Зинка – оторва и хабалка, Алия – пугливая газель, Кристина – паникёрша с высокодуховными запросами, я – "бука в наушниках" и "книжная моль". А Римма – здравомыслящая, в меру общительная особа с практическим складом ума. Образование у Зинки и Алии неполное среднее, у Кристины – высшее гуманитарное, у меня – высшее естественнонаучное, у Риммы – среднее профессиональное. Даже два: колледж по специальности "гостиничное дело" и бухгалтерские курсы. – Маша произвела в уме несколько несложных арифметических действий и рассмеялась. – Представляешь, у неё даже возраст – точное среднеарифметическое. Алии восемнадцать, Зинке двадцать пять, мне двадцать девять, Кристине тридцать шесть. Сто восемь на четыре – двадцать семь. Римме столько и есть. По стажу семейной жизни цифра не такая точная, но близка к среднему. Кристина замужем десять лет, Алия – год, я – три месяца. Римма – два года. Правда, с появлением Веры статистическая картина по нашей палате поменялась…

Маша замолчала, подсчитывая средние показатели по палате с учётом Веры.

– Прикидываешь, не попытались ли её задушить, чтобы не портила вам статистику? – Галя фыркнула. – Мотив – зашибись! Кстати, о Вере. О чём она с вами говорила, что рассказывала о себе?

– Тут я тебе не помощник. Сначала Вере было не до разговоров. Вокруг неё прыгали врач с медсестрой: меряли давление чуть не каждые четверть часа, что-то кололи, чем-то поили… А потом я увлеклась своей книжкой и всё самое интересное пропустила. Спроси лучше у наших девиц.

* * *

Вторым номером оперативница пригласила на беседу Алию. Едва дверь за ней и за медсестрой, доставившей Машу (уже без капельницы) в палату, закрылась, "девицы" взорвались вопросами:

– Ну, что? Как полиция? Сильно зверствует?

– О чём тебя спрашивали?

– Всех нас посдавала?

– Да я бы с радостью, только как вас сдашь, если мне ничего не известно? – отшутилась Маша и привычно потянулась за планшетом. Но рука повисла в воздухе. Машу вдруг прострелило: одна из этих докучливых, но безобидных на вид клуш ночью пыталась задушить малознакомую беременную тётку. А Маша – пускай спросонья, пускай в темноте, но видела эту попытку. Что, если злодейка решит на всякий случай избавиться от свидетельницы? Когда ещё Галине удастся выявить связь между жертвой и несостоявшейся убийцей! Нет, нельзя пускать это дело на самотёк. – Это вы вчера из Веры всю подноготную вытрясли, а я, как самая умная, книжку читала. Чего такого она сказала, что вы её душить кинулись?

Немного погалдев (Кристина возмущалась, Зинка с Риммой хихикали и наезжали на Машу, уверяя, что она только делала вид, будто читает книжку, а сама строила злодейские планы), они всё-таки изложили факты биографии, которые успели вытянуть из Веры за вчерашними вечерними разговорами.

Петербурженка, домохозяйка, мать двоих сыновей (старший закончил пятый класс, младший – первоклассник), вышла замуж ещё студенткой. Два года назад они с мужем взяли ипотечный кредит и купили квартиру, а до того жили с её родителями. Муж – кризисный менеджер, прилично зарабатывает, но постоянно в разъездах. В Нелидово приехал вытаскивать из кризиса Лесопромышленный завод, но что-то у него не заладилось, полгода бьётся, а края не видно. Истосковавшись по благоверному, Вера уговорила маму с папой забрать детей на каникулы, а сама рванула в Нелидово. Но в поезде – то ли от жары, то ли от нервного возбуждения в предвкушении свидания – у неё вдруг разболелась голова, прямо до темноты в глазах. Хорошо, ехать оставалось чуть-чуть, а среди попутчиков случился врач. Померил ей давление и через машиниста вызвал "скорую" прямо на станцию. Так что долгожданное свидание с мужем длилось минуты три, они даже поцеловаться не успели.

Вот и вся информация к размышлению – не считая сведений о двух прошлых беременностях и родах Веры. Если среди этих откровений и было нечто, спровоцировавшее убийцу, Маше не хватало воображения представить, что бы это могло быть. Скорее всего, Галя права: мотив – ревность. Что там женатики обычно поют любовницам? "Она меня не понимает, мы давно стали чужими людьми, живём вместе только ради детей"… Надо думать, супруг Веры позабыл сообщить своей пассии, что они с женой ждут третьего. А пассия, должно быть, надеялась увести его из семьи, родив собственного ребёнка. И вдруг – такой облом! Нет, что-то тут не вяжется…

Мужиков из семьи обычно уводят одинокие бабы, а одинокая здесь одна Зинка. Неужто все эти россказни о четырёх кандидатах в отцы – камуфляж, призванный скрыть единственного и неповторимого? Это как же нужно втрескаться в чужого мужа, чтобы спасать его репутацию такой ценой? Нет, как хотите, но на жертву Великой Любви развесёлая бабёнка Зинаида не тянет. Или в ней погибла вторая Сара Бернар.

Кристина? После десяти лет брака догадалась, что родной муж бесплоден, и решила попытать счастья с чужим? Но при таком раскладе ей как будто незачем душить Веру. Влюбилась до помрачения рассудка? Гормональный бзик? Но тогда и Римму нельзя сбрасывать со счетов. Практический склад ума – не гарантия против шальной любви и умопомрачения на гормональной почве. Ладно, пускай Галина разбирается. В двадцатитысячном городке адюльтер не скроешь. Да и супруг Веры, если не урод, не станет покрывать мерзавку, покушавшуюся на его жену и ребёнка.

Но у Галины тоже ничего не вырисовывалось. Перед тем, как расстаться с Машей, оперативница записала её мейл и номер телефона, и вечером, просматривая почту, Маша обнаружила письмо с красноречивой темой "SOS!"

"Маша, я понимаю, мы не настолько близко знакомы, чтобы я обременяла тебя своими проблемами, но больше мне некого просить. Думаю, тебе не надо объяснять, что такое мужской шовинизм. Я три году служу в полиции на должности "подай-принеси", это первое серьёзное дело, по которому мне дали самостоятельное поручение (только потому, что наши мужики дружно забились в истерике, узнав, где и с кем придётся работать). Если я ничего не нарою, можно смело увольняться, другого шанса мне не дадут. А я уже не знаю, где рыть.

Вера Трофимова отошла от наркоза, но толку от её показаний – ноль. Ничего не знает, никого не видела, очнулась от того что к лицу прижали подушку, и тут же отключилась. Пётр Трофимов по снимкам (ты уж прости, я всех вас тайком сфоткала) никого не признал, кто и почему мог покушаться на жизнь его жены, не имеет понятия, любовную связь с кем-либо из местных отрицает категорически. Сотрудники гостиницы, где он живёт, и Леспромзавода, который его нанял, уверяют, что мужику не до шашней: днюет и ночует на работе. Твои соседки по палате и прочие обитатели "родилки" ничего подозрительного после поступления Веры не заметили, а ночью все поголовно спали. Тревогу в отделении подняли Алия и Римма. Проснулись одновременно от звука, характер которого определить затрудняются – то ли "бум", то ли "клац", то ли "хрясь". (Видимо, звуки от твоего столкновения с подушкой, койкой и стенкой в момент падения). Увидели, что ты лежишь поперёк койки с подушкой на плече, окликнули, подошли, потеребили, поняли, что ты без сознания. За дежурными бегала Алия: Римма, как ты помнишь, на сносях. На Веру, которая, в отличие от тебя, лежала нормально, вдоль койки, сначала никто не обратил внимания, думали – спит. Заподозрили неладное, когда в палате включили свет, а она всё лежала, не подавая признаков жизни. Зинаида с Кристиной проснулись последними. Зинаида – от сквозняка: Алия, побежав за помощью, оставила дверь открытой. Кристина дрыхла аж до появления медиков. Медсестра клянётся, что с поста не отлучалась ни на минуту, и по коридору мимо неё никто не ходил. Врачиха с полуночи кемарила в комнате отдыха. Короче, кругом тупик.

Машенька, солнышко, помоги, а? Ты умница, у тебя учёные мозги, придумай, за что мне зацепиться. Иначе наши мачо в погонах до конца жизни будут вытирать об меня ноги."

Даже не будь Маша кровно заинтересована в скорейшем выявлении истины, её не оставил бы равнодушным этот призыв к женской солидарности. Галя ей нравилась, а шовинисты – нет.

"No pasaran, amiga! – проворно набрала она в ответ. – Сделаю всё, что смогу. А чем Трофимов занимается на том заводе?"

Галя, похоже, не отходила от компа, потому что ответ пришёл через минуту:

"Писать долго, я позвоню. Притворись, что болтаешь с подружкой".

Ещё минуту спустя заиграл машин мобильник.

– Привет, Иришка! – бодро сказала Маша, вставляя в ухо гарнитуру. – А я как раз читаю твоё письмо. Нет, о моих делах давай поговорим как-нибудь потом. Лучше расскажи, что там у вас происходит.

– Хорошо шифруешься, амига, – одобрила Галина. – Ну, слушай. Год назад Леспромзавод открыл цех по производству пеллет. Это такие горючие гранулы из отходов древесины, дюже экологичные, с высоким КПД. Но прибыль оказалась намного ниже расчётной, они до сих пор не покрыли расходы на оборудование и увязают в долгах – хотя цех работает на полную мощность, и пеллеты на складе не залёживаются. Трофимова пригласили разобраться, в чём дело. Он довольно быстро смекнул, что кто-то на заводе эти штуки ворует, но со схемой хищения не может разобраться до сих пор. По документам вроде всё о'кей. Есть некоторые неясности, но спрашивать не с кого: главбуха накануне прибытия Трофимова свалил инсульт. Весь остальной персонал они перетряхнули, главного кладовщика "ушли" на пенсию, поставили камеры в цеху и на складе, а прибыль до расчётной никак не поднимут.

– Да? А как устроились наши девушки и их родственники? – спросила Маша, надеясь, что Галина поймёт подоплёку вопроса.

Галина не подвела.

– Интересуешься, не трудится ли там кто-нибудь из твоих товарок и их родни? Ну, про родню я ещё не выясняла, но сами молодки и их мужья – нет. Кристина преподаёт в колледже, её муж – повар в кафе "Алёнушка", Римма – второй бухгалтер в фирме, торгующей офисным оборудованием, муж – сварщик на заводе металлоконструкций, Алия – домохозяйка, муж заправляет местными такси. Зинаида – маляр-штукатур в ДСК, мужа нема. Я наведу справки о прочих родственниках, но что-то мне сомнительно… Ну, допустим, работает чей-нибудь брат-сват на этом Леспромзаводе, допустим, даже ворует. Вера-то тут причём?

– Её супругу придётся заняться домашним хозяйством? – осторожно предположила Маша.

– Да ладно! – усомнилась Галина. – Много ты знаешь мужиков, которых смерть жены вынудила бросить работу? Ну, взял бы Трофимов короткий отпуск, что это даст ворам? Недельную передышку? При том, что убийство поднимет на уши полицию, которая будет копать во всех направлениях?

– М-да, звучит абсурдно, – признала Маша. – Хорошо, я тебя поняла… Да-да, постараюсь. Тебе тоже. До связи!

– Намекаешь, что пора сворачиваться? Хочешь подумать? Окей, не буду мешать. Только на рожон не лезь. Захочешь чего узнать, сама их не расспрашивай, напиши мне.

* * *

Свет в палате давно погасили, а Маша всё крутила в голове известные ей данные, тщетно пытаясь слепить из них более-менее правдоподобную версию.

Если верить статистике, женщины не склонны к насилию. Девяносто три процента осуждённых за убийство и покушение на убийство – мужчины. Из оставшихся семи процентов две трети – безработные алкоголички и наркоманки. Среди трезвых женщин-убийц около половины – доведённые до крайности жертвы домашнего насилия. И убивают они, как правило, насильников. Сколько-то процентов – моральные уродки, избавляющиеся от собственных детей-младенцев или престарелых родителей, за которыми требуется уход.

На долю женщин, убивших или попытавшихся убить другую женщину – не родственницу, не в пылу ссоры, в здравом уме – остаются сущие крохи. А уж случаи, когда будущая мать пытается убить другую будущую мать, должно быть, вообще за рамками статистики. Особенно, если учесть, что мамочки меж собой незнакомы и не имеют явных психических отклонений. Ради чего беременной тётке рисковать своей свободой и благополучием будущего ребёнка? Что может заставить женщину, которая носит в себе новую жизнь, посягнуть на две чужие жизни?

Паника. Смертельный страх. Иного мотива Маша, примерившая ситуацию к себе, придумать не могла. Но среди куцых сведений о соседках по палате, о Вере и её муже не было ни намёка на существование какой-либо угрозы кому-либо. "Ладно, мотив пока оставим за скобками, – решила Маша. – Остаются психология и возможность. Психология без мотива мало что даёт. А что у нас с возможностью?"

Маша окинула взглядом палату. Квадратное помещение размером где-то пять на пять. Напротив двери – два окна, по центру – проход между двумя рядами коек, стоящих перпендикулярно боковым стенам, изголовьем к стене. Если смотреть из прохода от окна то первую койку слева занимает Маша, справа – Алия. Средняя в левом ряду – койка Веры. Напротив лежит Римма, слева у двери – Кристина, справа – Зинка.

Зловещий тёмный силуэт, который успела заметить, но не разглядеть Маша, нависал над Верой со стороны двери, то есть злодейка стояла между койками Веры и Кристины. Сколько времени у неё было на то, чтобы, метнув в Машу подушку, нырнуть в свою постель? Если Алия и Римма проснулись от звука её падения, то счёт шёл на доли секунды. Успела бы, к примеру, Зинаида, сделать три-четыре шага до своей койки и лечь незамеченной? Мог ли её рывок и сопутствующее колыхание воздуха не разбудить Кристину? И почему, кстати, Кристина так подозрительно крепко спала?

Маша было оживилась, но, поразмыслив, поняла, что "улики" против Кристины эфемернее того дуновения ветерка, который должен был бы её разбудить. Тётка могла спать лицом к двери, накрывшись подушкой, или просто крепким сном – измаявшись после предыдущей бессонной ночи, которую обеспечила ей Маша своим бестактным замечанием о взглядах европейцев на угрозу ранних выкидышей. И насчёт доли секунды Маша погорячилась. Звук, послуживший сигналом к пробуждению, может обрабатываться сонным мозгом несколько минут: иной раз кажется, будто будильник прозвенел только что, а цифеблат показывает, что прошло четверть часа. И одновременное пробуждение Риммы и Алии – не факт. Если одна из них, проснувшись, таращилась в угол, откуда донёсся звук, у другой была пара секунд для манёвра.

"Короче, число вариантов всё то же – четыре. Не вышло из меня Шерлока Холмса, – думала Маша, бесцельно разглядывая пустую подушку, белевшую в изголовье соседней койки. – Интересно, как бы он выкрутился на моём месте? Да никак, наверное. Конан Дойл никогда бы не подсунул ему преступление без улик и свидетелей. Дедукция без исходных посылок – нонсенс. Ну вот, думать бесполезно, спать невозможно… Окно закрыли, шпингалет отобрали, эта гора под головой всю шею мне вывернула! – Маша выдернула из-под себя подушку и остервенело швырнула в ноги. Потом посмотрела на соседнюю койку… И тут её озарило. – Ёкэлэмэнэ! Подушка! А вариант-то, похоже, единственный!.."

* * *

Возбуждение, охватившее Машу в результате её открытия, исключало саму возможность уснуть. Какой там сон, если она спокойно лежать не в состоянии! Ей необходимо немедленно с кем-нибудь поделиться! Понимая, что звонить Галине в начале второго ночи – это чересчур, Маша нашарила рукой планшет, ногами – тапочки и отправилась в туалет писать письмо.

Ей оставалось подписаться и щелкнуть по кнопке "отправить", когда дверь туалета скрипнула. Подняв голову, Маша увидела её. Римму.

Их взгляды встретились, и обеим сразу стало понятно, что притворяться нет смысла.

– Со мной тебе так легко, как с Верой, не управиться, – севшим голосом предупредила Маша.

– Я не сумасшедшая, чтобы садиться за убийство, – прошипела злодейка. – Дважды бог миловал, испытывать его терпение в третий раз что-то не хочется.

– Зачем ты… Почему?

– Давай баш на баш, – предложила Римма. – Я рассказываю тебе, почему, а ты мне – как догадалась, что это я, идёт?

Маша молча кивнула.

– В общем-то, по глупости. Очень испугалась. Мне как раз перед водворением Веры в палату принесли передачу с запиской. Не важно, от кого. Важно, что мне сообщили: этот чёртов крот Трофимов подозревает, что с болезнью Козырева, леспромовского главбуха, дело нечисто. Уж очень вовремя мужика хватил кондратий. Крот начал задавать неприятные вопросы: как болезный провёл тот день, что делал, с кем встречался. Я струхнула, как бы он не докопался до нашего свидания.

– Ты имеешь какое-то отношение к заводским кражам?

– Чего нет, того нет. Меня просто убедительно попросили развести старого козла на обед в ресторане и накапать ему в вино какую-то дрянь. Он в своё время преподавал у нас на курсах и не давал мне проходу, так что раскрутить его на свидание труда не составило: пузо у меня тогда ещё не вылезло. Я, конечно, поняла, что в том пузырьке не витамины, но меня заверили, что особого вреда козлику эта дрянь не причинит. Поболеет и выздоровеет. И деньги заплатили очень приличные. Короче, соблазнилась я. Потом, когда услыхала про инсульт и паралич, ясное дело, пожалела. А уж когда узнала, что Трофимов вынюхивает, кто около Козырева в тот день крутился, перепугалась до колик. Мне бы сообразить, что никто ничего не докажет: Козлик-то жив, и та дрянь из него давным-давно вышла. И Трофимов ищет не отравителя, а выход на воров. Но на меня от страха затмение нашло. А тут Вера, оклемавшись, рассказала, чья она жена. Меня и заклинило на мысли: а ведь если с ней что случится, Трофимову будет не до рытья. Правду говорят: паршиво беременность влияет на мозги. Ну, я тебе ответила? Теперь твоя очередь. Ты ведь меня ночью не разглядела, да? Как догадалась?

От сакраментального "элементарно, Ватсон" Маша воздержалась.

– Сосчитала подушки. Когда меня разбудил Верин задушенный писк, одна была у меня под головой. Вторую в меня швырнули. Выдернуть эту глыбу из-под Веры душительница не рискнула бы: жертва могла закричать прежде, чем ей заткнут рот. Стало быть, душила злодейка своей подушкой, которую необходимо было вернуть на место до того, как кто-нибудь проснётся. Но мы с подушкой, упавши, произвели шум, который разбудил ещё одну свидетельницу. Злодейке пришлось прыгнуть на свою койку и сделать вид, будто она только что проснулась. Прихватить подушку она не успела, но сразу же привлекла внимание свидетельницы к моему бедственному состоянию, и та не заметила дефицита постельных принадлежностей на койке соседки. Когда подоспела помощь и в палате зажгли свет, все подушки были на местах. Забрать у меня лишнюю подушку могла только одна из двух дам, проснувшихся первыми, а именно – та, которая не бегала за помощью.

– Уфф! – выдохнула повеселевшая Римма. – Я так и думала, что на меня ничего нет. Суда не будет.

И Маша не без досады поняла, что Римма права. Улик против неё никаких, а на одной дедукции обвинение не построишь. Остаётся надеяться, что вытирать ноги о Галю никто не посмеет: виновную она им вычислит, а доказательность обвинения – головная боль следователя. Большая головная боль, потому что довести дело до суда следователю не светит. Стало быть, в криминальную статистику этот казус не попадёт.

2018