Интерлюдия 1. Август 1125 года. Звенигород. Княжеский терем Владимирка Володаревича.

— И что, все до одного поганые? — с любопытством спросил молодой князь, вглядываясь в лицо собеседника. Сильное лицо уверенного в себе человека, которое не портила даже обожженная щека, частично покрытая непонятными черными точками, коих не могла скрыть темная, с чуть заметной проседью, борода.

— А какая разница, княже? — тот ничуть не смутился от такого вопроса. — Или Петр Властень, что крест целовал твоему батюшке, а потом продал его Болеславу, лучше, чем любой из пруссов-язычников? Слыхал я, что отец твой ни разу на их верность клятвам не жаловался. Как и на своего половецкого друга — доблестного Боняка. А может, еще недобрую судьбу твоего дяди припомнишь? Кому ж не ведомо, что ослепили его по приказу великого князя Святополка и наущению Давида Волынского. Так что, по мне, добрый кметь-язычник лучше злого хрестьянина. Ты спрашивай верную службу и награждай по заслугам, а указывать, во что верить и кому требы класть, ни к чему.

— Что ж, и в этом, и в том, что касаемо дяди Василия, ты прав, — помрачнел от нахлынувших воспоминаний Владимирко. Резко поднялся с резного кресла и несколько раз прошелся взад-вперед по просторной палате, предназначенной для советов и пиров.

В обычные дни здесь всегда собирались ближники молодого князя, а сегодня было тихо и пусто. Ради сохранения тайны разговора он отослал нескольких кметей, пришедших заступить на охрану дверей в княжеские покои, чтобы стерегли терем снаружи. Даже верный отцовский боярин Иван Халдеевич, приведший гостя и знавший о чем будет разговор, и тот вышел, плотно притворив дверь. Приезжий внимательно наблюдал за хозяином и терпеливо ждал.

"Как все же непохож он на моих, да и на отцовских бояр, — подумал, еще раз искоса взглянув на гостя, Владимирко. — Хотя властность и привычка повелевать заметны сразу. А ведь волнуется, хоть и скрывает это. Как и я."

— Поясни, — продолжил князь после продолжительного молчания, присев рядом с гостем на длинную, во всю стену лавку, — ты сам-то, Александр, во что веруешь? Ведь крещеный же! Чем ты клясться будешь?

— Я так полагаю, Христос с Перуном и Одином на Небесах сами меж собой, без нас, людишек, разберутся. А поклянусь я, ежели договоримся, Одином и Тором, в коих мои дружинники верят, да Христом-богом, что людские грехи на свои рамена принял. Правда, жертва сия многим впрок не пошла.

— Так что предлагаешь ты, и что хочешь взамен?

— Предлагаю кованую рать в пару сотен, сотни две-три лучников, да пешцев с тысячу для того, чтобы смог ты взять в свои руки отчину — Перемышль. Да и о двоюродниках, сыновьях Василька, подумай, не зря они держат руку Ростислава … — тут боярин приостановился, поглядел, какое впечатление на молодого князя произвели его слова, и решительно продолжил, словно бросаясь в ледяную прорубь. — А хочу я земли для поселения для себя и своих людей, да наместничество в Бохите и Теребовле. И дозволение моим людям требы класть тем богам, в коих они веруют.

— Не слишком ли жирный кусок ухватить хочешь, боярин? — впервые за время беседы князь усмехнулся, хотя со стороны было видно, что эта усмешка весьма и весьма натужна.

— В самый раз, княже, в самый раз. Тем более, что ни то, ни другое тебе не принадлежит пока. От тебя всего и требуется жалованную грамоту своей печатью скрепить.

— Так зачем же тебе это наместничество?

— С твоим дозволением меня сразу признают господином и в Бохите, и в Говде. А значит и оттуда можно будет для тебя воинов черпать. Ну, а чтобы Теребовль получить — и тебе, и мне весьма постараться придется. Зато связаны будем вместе до конца — когда и успех и неудача одна на двоих.

— Что ж, разумно. Я велю немедля грамоту изготовить. Эх, где ж ты был, боярин, два месяца назад со своими людьми? Может, братья меня и не отбили бы с соромом от Перемышля!

— Еще ничего не потеряно, княже! Придет время, и ты сам в этом убедишься.

 

Глава 1

Первая половина августа 1125 года. Возвращение победителей

"Да, взять добычу — это только одна треть дела" — уже на обратной переправе через болото Мишке пришлось убедиться в справедливости этих утверждений Егора. — "Остальные две трети — довезти в целости и сохранности".

Да еще и так убедиться, что захотелось возопить — "Какие две трети?! Привезти и не растерять захваченную добычу — это девять десятых дела!"

Трудности начались при въезде в болото: мало того, что захваченные коровы не хотели идти в него, так и одна из телег, по оплошке грузчиков скатившаяся в воду, застряла намертво невдалеке от берега. И как ни старался обозный старшина с несколькими подручными ее вытащить — она только увязала все глубже. А вся добыча, взятая в походе, была столь велика, что не могла уместиться на плоты, которые уже были связаны. Пришлось остановиться табором на берегу.

Собранные десятники и Бурей с Ильей не знали, что и придумать: в торока не вошла бы и пятая часть добычи, да и непонятно было, как тащить через болото тяжелораненых. Решение предложил Алексей. Наставник младшей Стражи все еще сильно страдал от раны, но превозмог боль и пришел на совет:

— Надо сделать конные носилки. Крепкое полотнище привязать меж двух коней и на него, как в люльку, класть раненого. Так степняки всегда делают, когда раненого, либо больного надо быстрее к лекарю отвезти. На тех же коней из добычи что полегче навьючить — и с ними легкораненых да обозников пустить. А уж как через болото перейдут, пусть нам на подмогу из Ратного да из Младшей стражи всех, кого возможно, гонят — через болото несколько ходок так и так делать придется. А здесь пока стан обустроить, да сторожу от греха пустить. Как бы за эти несколько дней враг не зашевелился.

Все это Илья рассказал Мишке, лежащему под деревом на копне сена недалеко от края болота, уже ближе к вечеру.

— А Корней Агеич с Буреем поглядели на тебя, — добавил он, отвечая на невысказанный вопрос боярича, — и решили, что ты вполне способен и своими ногами идти. Вот только отлежишься немного, да винный дух из тебя выветрится.

— Ну и как перевозка идет, а, Илья?

— Да вроде бы неплохо. Первые-то на ту сторону еще до полудня отправились. Правда, с плотами неудача вышла — только один из четырех до того берега дотолкали. А три застряли посреди болота, и ни с места. Под водой же стволов, да коряг потопленных полно, вот на них и застряли. Стерв хоть дорогу вешками и отмечал, но узкую, так, чтоб человек с конем пройти мог. Про плоты он и не думал вовсе. Что с плота в этой черноте разглядишь? — кивнул он на темную поверхность воды. — А уж как наехал на корягу и застрял, так и не столкнешь плот более. Вот и пришлось от плотов отказаться, хоть твой дед и ругался с Буреем почем зря.

— А недавно наши ребятишки из Воинской школы, то бишь Академии Архангела Михаила, подоспели: часть из них полон погнали — баб с ребятишками. А другая часть — ратникам коровье стадо вести помогает. Им бы успеть до темноты болото перейти, назад они только завтра днем придут.

— А много еще всего осталось?

— Много. И большая часть, как на грех — тяжести. Те же бочки с вином возьми. На телеге можно увезти, а как на коня навьючить? Фаддей Чума с Буреем уже предложили все вино из бочек выпить прямо здесь. Корней наорал на них — не дай Бог, ратники перепьются, сам знаешь, как это бывает, — тут Мишка вспомнил свое кальвадосное "обезболивание" и невольно покраснел. — Ведь если на пьяных местные навалятся — перебьют ведь, как курей. А еще велел лодье нашей завтра с утра вверх по Случи плыть — самый тяжелый груз она возьмет. Но все равно и ей несколько ездок сделать придется. Со снопами так и вообще никто не знает что делать — свалили на берегу, а раз плотов нет — так и лежат. А, ведь опасность, что враги опомнятся, с каждым днем все больше. Как бы часть более ценной добычи бросить не пришлось. Ну ладно, что-то заболтался я, скажи, тебя как, раны сильно беспокоят? Я уж тебе лечебную траву подкладывал, может еще чего надо? Пить-есть не хочешь?

— Знаешь, Илья, — Мишка прислушался к своим внутренним ощущениям, — вроде почти и не болит ничего, а вот в желудке сосет — быка бы съел, да и в горле пересохло.

— Пересохло, это после винца завсегда так, — понимающе усмехнулся Илья. — Но ничего, кроме квасу, тебе давать не велено. На, держи баклажку. А за ужином я сейчас схожу.

Спустя некоторое время он возвернулся в сопровождении молодой девчонки, державшей в руках обернутый тряпкой горшок, из которого ужасно аппетитно пахло рыбой. У Мишки от этого сытного запаха враз потекли слюнки, и даже заурчало в животе.

— Ешь, ешь ушицу-то. Для раненых самая полезная еда, — он передал Михайле ложку и отрезал от принесенного каравая несколько широких ломтей, накрыв каждый шматком копченого сала.

Девушка аккуратно поставила перед ним горшок и вскинула глаза на боярича, как бы спрашивая — что еще от нее потребуют?

Встретившись со столь откровенно голодным взором, Мишка поперхнулся и закашлялся — есть, когда смотрят тебе в рот, было просто невозможно. Приподнявшись, он забрал у Ильи остаток каравая с куском сала и сунул девчонке в руки.

— Благодарствую, — едва слышно прошептала та, опустив вниз заалевшее лицо.

— Как звать-то тебя? — Илья с интересом и каким-то особенным значением покосился на Мишку.

— Тоня. Антонина.

— Да? Так ты крещеная?

— Я совсем маленькая была, когда мы сюда попали, а здесь Христу класть требы не велят, только Сварогу. И родители у меня умерли, так что не знаю, крестили меня или нет.

— Ладно, иди, — бросив взгляд на Михайлу, отпустил ее Илья. — Кликнем еще, если что.

Но тот, уже не глядя по сторонам, с огромной скоростью работал ложкой, уплетая за обе щеки содержимое горшка, и не забывая откусывать большие куски хлеба с салом. Наконец, он с блаженной улыбкой отодвинул пустой горшок и довольно откинулся на сено:

— Ух, хорошо. А откуда же здесь рыба?

— Как откуда? Деревенька вон неподалеку рыбацкая, как на речке и без рыбы? Вспомни, сами же бочки с разной рыбой грузили.

— Так вон оно что, а у меня совсем из головы… — от теплой сытости глаза неумолимо смыкались, и Мишка сам не заметил, как провалился в глубокий сон.

— Вот и хорошо, вот и славно, сон лечит, — Илья принес попону и укрыл спящего, затем знаком подозвал одного из опричников и наказал ему бдительно охранять покой своего боярича.

Раннее солнце так и норовило запустить свои лучи Мишке в глаза. Всласть потянувшись, он попытался отвернуться от разыгравшегося светила и еще поспать, но сон возвращаться не захотел. Пришлось подниматься, тут-то снова дали о себе знать полученные раны. Скорчившись от боли, он отправился искать Мотьку с его травами, но так и не нашел, зато наткнулся на деда, неторопливо обходящего стан.

— А, боярич Михаил, победитель двух бочек и трех ульев, — иронически протянул тот, — не рано ли на ноги поднялся? Или все раны зажили уже?

— Не, болят еще, деда! Ты Мотьку нигде не видел?

— Что, взаправду, болят? — Сразу посерьезнел Корней. — А Мотька еще вчера с ранеными через болото отправился. Сейчас Илюху покличу, он уже приноровился тебе повязки делать.

— Илю-у-ха!!!

— Здесь я, Корней Агеич! — буквально через пару мгновений рядом с ними нарисовался Илья с котелком, полным запаренной травы. — Сейчас, поменяем повязки, и полегчает.

— Ну что, как там переправа идет, деда? — спросил Мишка, пока Илья перетягивал его тряпицами со свежезапареной травой.

— Кхе, переправа-то? — Корней оторвался от малоприятного зрелища, что являли собой раны внука и вздохнул. — Да идет, хоть и хотелось бы побыстрее. Сейчас лодья прибудет, я уж выслал десяток к Случи, чтобы ее встретить. Сразу полегче станет. Мы на нее бочки с вином, что ты в походе взял, погрузим. А иначе и не увезти никак. Жаль лодья одна всего. Придется еще раз ей сюда плыть, и снова за твоей добычей — ульи да воск тоже во вьюках не увезешь! А снопы бросить придется, хоть и жалко. Но не увезти их никак. Про неудачу с плотами Илья тебе уже рассказал, небось?

— Рассказал, деда. А далеко здесь до рыбацкой деревни?

— Что, снова рыбки захотелось? Вон же она — полверсты всего!

— И от рыбки тоже не откажусь, но нам бы челны рыбацкие найти, да побольше.

— Так ты хочешь на них добычу везти? Не выйдет ничего — на каждый гребца нужно, а груза всего ничего и положишь. Да и застрять они, так же как плоты, могут запросто.

— А вот и не угадал — можно груженый челнок через болото полоняников заставить руками толкать, все равно их через болото вести. А еще челны узкие, они по вешкам, что Стерв ставил пойдут и на топляки и не наткнуться.

— Ну, ты и хитер на выдумки, внучек, а ведь и правда, пущай поработают.

— А еще сподручнее каждый челнок конем тащить, как зимой сани, — подал голос Илья, до этого молча прислушивавшийся к их разговору.

— …!!! — удивлению деда и внука не было предела. — Илюха, да ты ведь и впрямь у него в Академии настоящим мудрецом заделался, раз такие мысли рождаешь.

— Да вот придумалось случайно как-то! — но по лицу Ильи было видно, что он чрезвычайно доволен похвалой Корнея.

Только к середине третьего дня удалось отправить последний караван вьючных коней с добычей. Однако утром того же дня произошло одно чрезвычайно встревожившее всех событие: небольшая группа — человек шесть всадников подкралась, прикрываясь небольшой рощицей, почти вплотную к лагерю. Дозорные вовремя подняли тревогу и на перехват по приказу Корнея поднялись два десятка одоспешенных ратников. Конные лучники противника выпустили в сторону лагерного скопления по стреле и стали на рысях уходить в сторону видневшейся вдалеке дороги через лес. Стрелы не причинили практически никакого ущерба — был задет стрелой на излете один из обозников, да пришлось прирезать битую двумя стрелами и бьющуюся в агонии кобылу. А меж тем с погоней едва не случилась беда: когда выжимая из своих скакунов все силы, преследователи втянулись в узкий лесной коридор, то поперек дороги, преграждая путь, обрушилась вековая ель. Двое передовых ратников были сброшены ее зелеными лапами на землю, и только то, что попали они под удар веток, а не толстого ствола, спасло их от увечья, а может и смерти. Остальным пришлось резко осаживать коней, чтобы не попасть в этот рукотворный завал. И тут же из-за деревьев на них густо обрушились стрелы. На сей раз потери оказались более чем серьезны — трое ратников были ранены (хорошо хоть одели брони, иначе бы без убитых не обошлось!), да четырех раненых коней пришлось бросить. По резкой команде Луки, возглавлявшего погоню, ратнинцы огрызнулись ответными стрелами и вроде даже попали в одну из бесформенных пятнисто-зеленых фигур, изредка выглядывавших из-за деревьев, чтобы совершить выстрел, но спасла их от искусно устроенной засады все же быстрота. Почти мгновенно развернувшись и подхватив спешенных товарищей, конники выскочили назад на открытое пространство, прикрываясь щитами и стремясь побыстрей уйти из-под обстрела. Вслед им полетели стрелы, но только одна из них нашла себе добычу, пробив ногу одного из всадников. Отъехав на безопасные триста шагов от кромки леса, Лука взмахом руки приостановил своих и отослал раненых назад в лагерь. Его не оставляла надежда, что дерзкий противник попробует повторить нападение и тогда удастся захватить пленника, допрос которого позволит прояснить силы и планы врага. Но хотя на опушке и промелькнули несколько зеленых фигур, на открытое место так никто и не показался.

— Ну что, Лука, перехитрили они тебя? — Корней с Федором, оба облаченные в полный доспех, с нескрываемой тревогой встречали возвращавшихся ратников.

— Это правда, — не стал скрывать своей неудачи Говорун, — больно уж доднесь все легко удавалось, вот и понадеялись на авось. А тут воины, пожалуй, не хуже наших. Хорошо хоть только ранениями обошлось, ну и коней жалко, конечно.

— А если не хуже, то что ж они боя с тобой не приняли? — с одной стороны боярин Федор, задавший вопрос был сильно встревожен, а с другой у него проглядывала мрачная удовлетворенность тем, что не только у него случились неудачи в этом походе.

— Ты, Федя, в корень зри, — уразумевший пантомиму друга Корней поспешил на помощь своему подчиненному, — старшой-то у них совсем не дурак. Его задачей было засаду устроить, да, наверное, пленника для расспросов о нас добыть. А одоспешеные воины у него в нужном количестве видно не подошли еще. Вот они и не стали высовываться, чтобы грудь на грудь с Лукой схватиться, а то б плохо совсем было. Повезло тебе, Лука, но и ты, молодец, что никого из раненых им не оставил. Теперь бери еще один десяток и в поле, охраняйте нас внимательнее. А мы с тобой, Федя, пойдем людишек своих торопить, а то чую, если умедлим, ой солоно нам всем здесь придется! Да Бурею надо сказать, чтобы когда погрузит лодью — велел корабельщикам назад не возвращаться. А и самому с обозниками беречься на обратном пути от реки сюда — раз опомнились неприятели, то как бы новую засаду не учинили.

Осторожность помогла — десятки Луки и Егора, сторожившие неприятеля в поле, одним своим видом держали противника в отдалении от места переправы. Уходить через болото они стали только через час после того, как лагерь опустел и последний вьючный конь был отправлен в путь. А может быть, действительно, у врага здесь не было достаточных сил, но в остальном переход через болото завершился без значительных происшествий.

Уже совсем вечерело, когда Мишка, с трудом проделавший в седле путь через болото — серьезно сказывались раны, во главе двух десятков опричников приближался к паромной переправе, предвкушая торжественную встречу.

Ритуал встречи возвращающихся из похода, был в Ратном давним и устоявшимся. Всадники неторопливым шагом ехали навстречу родным и близким, возглавляемым священником. Спешивались, обнажали головы и по очереди подходили под благословление настоятеля. Крестились на колокольню ратнинской церкви. Затем все вместе стояли благодарственный молебен, старательно вторя молитвам священника о благополучном возвращении из похода. Так же старательно все вторили молитвам о даровании выздоровления раненым (тут уж жарче и старательнее всех молились их жены и дети).

Ничто не должно омрачать первую радость встречи. Поэтому обозные телеги, везущие тела погибших, заранее сворачивали в сторону, чтобы причитания женщин и детей не омрачали этой радости. Днем скорби и поминания всегда был день следующий. Он был посвящен отпеванию и похоронам погибших в походе. Сотник, староста и десятники ходили по их дворам, просили прощения у матерей и жен, что не уберегли отданных под их начало ратников. С поклоном вручали причитающуюся долю добычи и определяли какая помощь потребна семье, оставшейся без мужских рук, до возрастия детей.

Но всегда в первую голову радость встречи и благодарность Всевышнему.

Нечто подобное Мишка ожидал увидеть и сейчас, может быть и переиначенное в более подходящую для Младшей Стражи сторону. Каково же было его разочарование, когда вместо торжественной встречи у ворот Академии он еще у въезда на паром увидел небольшую группу: мать, Юльку, накинувшую на плечи голубой платок, наставника Филимона, нескольких опричников и Дударика, при виде колонны всадников, протрубивших сигнал встречи.

Неловко сойдя со Зверя, все же сильно давали о себе знать последствия ранения, он поклонился матери и принял из ее рук ковшик. Пахнуло стоялым медом. Мигом осушив небольшую емкость, Михайла еще раз скованно поклонился матери, которая, забрав у него ковш, уже что-то говорила следующему спешившемуся отроку, и повернулся к Юльке. Сразу бросились в глаза ее руки, судорожно комкающие край платка — не забыла его подарок, и яркие пятна румянца на щеках девушки, и ее напряженный взгляд.

Так, глядя глаза в глаза, и шагнули навстречу раз и другой. И только для двух любящих сердец и был слышен этот немой разговор:

— Вспоминал?

— Ждала?

И каждый одновременно делает шаг:

— Только тебя!

— Простил ли?

— Больше не сердишься?

И вот уже тесно смыкаются объятия:

— Люблю … Только тебя!

Гляжусь в тебя, как в зеркало,

До головокружения …

Кажется, как мало могут сказать глаза за эти два шага, и как много на самом деле.

— Что, обижаешься на меня, сынок? — уже на пароме, с улыбкой глядя на Мишку и прижавшуюся к его плечу Юльку, спросила Анна.

— За что, мама?

— Что не устроила тебе въезд, такой же, как в Ратном всегда делали?

— Ну, — покраснел и замялся Мишка, — есть немного.

— Не горюй, я договорилась с отцом Михаилом, в ближайшее воскресенье он приедет, тогда и торжественный проезд всех отроков в бронях устроим и большой благодарственный молебен Архистратигу Михаилу о возвращении из похода. А сейчас тебе величаться не перед кем — нет никого в Академии.

— Да куда ж все делись?

— Эх ты, боярич! — она ласково потрепала сына по вихрастой макушке. — Совсем со своей войной про обыденную жизнь забыл. Сейчас же каждый день — год кормит. Все же в поле — хлеб жнут, нам никак нельзя ни колоска потерять. Смотри, сколько с прошлого года людей-то прибавилось. Я уж и Сучка с его людьми в поле отправила, все равно для них пока ни лесу высохшего, ни рабочих лошадей нет, и девок всех наших, даже Машку с Анькой. В страду, али забыл, что жнивень идет, никогда лишних рук в поле не бывает.

— Ну, Анька в новом своем платье, — вспомнил пристрастие старшей сестры не вылезать из понравившейся обновы Мишка, — много в поле наработает!

— Ох, и язва ты, Мишаня, — снова улыбнулась мать. — Я все новые платья девок в сундук свой закрыла. А ее дело не серпом работать, да снопы вязать, хотя и это уменье не лишнее, а смотреть, чтоб у страдников работа спорилась, да все в достатке было, да ленивым потачки не давать. А когда и самой за серп взяться — показать неумехам, как надо.

— Машке да Аньке ведь уже скоро и замуж пора будет, надо привыкать быть хозяйками в дому.

— Вот и я про то, сынок. А какие же из них хозяйки, если с домочадцами, да холопами управиться не смогут, да главных хозяйских дел не знают?

— А может жизнь сама научит?

— Учить-то она учит, да все больше по лбу! Пока шишек не набьют, не научатся. Так пусть лучше в родном дому набивают.

Плеск волны от причалившего к берегу парома почти заглушил ее последние слова. Ночь вступала в свои права, лишь только западный край неба еще светился розовым.

Процессия неспешно шагающих отроков растянулась по дороге в Академию.

— Смотри, Юленька, звезда упала, — Мишка показал рукой на искорку, сверкнувшую в вышине. — Загадывай скорей желание, только никому его не говори, иначе не сбудется.

— Ты уже загадал? — Девушка заглянула ему в глаза, словно надеясь там узнать ответ на свой невысказанный вопрос.

— А ты? — В глазах Мишки, крепко сжавшего ее враз вспотевшие ладошки, светился тот же вопрос.

— Да, — одновременно прошептали их губы, смыкаясь в первом поцелуе.

И только лишь мудрая ночь, укрывающая своим черным бархатным плащом усталую землю, знала, что загаданное желание было одинаковым у каждого из них:

"На всю жизнь вместе".

 

Глава 2

Вторая половина августа 1125 года. Ратное — Михайлов городок

"Бессонные ночи надолго запоминаются". Эту присказку своего школьного приятеля Мишке не раз еще пришлось вспомнить сегодня. Действительно, о сне приходилось только мечтать. Ночь, приобщившая его и опричников, к Перунову братству подходила к концу, а впереди был еще не менее насыщенный событиями день. Полностью поглощенный раздумьями о случившемся, боярич так и не вспомнил бы о предстоящих делах в Академии, если бы не Дмитрий, подошедший к нему с вопросом:

— Миш, а где мы телегу брать будем?

— Какую еще телегу? Для чего? — вопрос застал врасплох, Мишка даже обвел взглядом воеводское подворье, пытаясь понять, для чего тут могла понадобиться какая-то телега.

— Ну, как для чего? — Дмитрий укоризненно посмотрел на него. — Сегодня же отец Михаил должен у нас в Академии молебен служить. Не пешком же ему добираться. Вот я и подумал, что надо бы телегу за ним послать. И нескольких опричников дать в сопровождение.

— О, ё … — Михайла с силой хлопнул себя ладонью по лбу. — А у меня прям все из головы вылетело. Давай тогда немного по-другому сделаем. Ты с ребятами оставайся здесь, в Ратном, отдохните немного. Утром оденьтесь понаряднее, про брони и оружие не забудь, сделайте вид воинский и поезжайте за отцом Михаилом. Вроде как вы — его почетная охрана. Да так и приедете в Академию. А я сейчас поскачу туда. Хоть мама и должна была приготовить все как нужно, но она, наверное, волнуется, почему нас нет. Да и еще раз проверить все не мешает. А насчет телеги подойди к деду или, лучше, к дяде Лавру — объяснишь ему в двух словах, зачем она нужна, и он непременно поможет.

— Ага, понял. Все сделаю, как договорились.

— Ну, и молодец! — Мишка хлопнул своего заместителя по плечу. — С богом! Поехал я.

— Удачного пути!

Утро нового дня вступало в свои права. Зверь, видимо чувствуя нетерпение всадника, почти сразу рванул в галоп. Пришлось чуточку придержать его, переведя на рысь. Дорога была привычной, неприятностей не предвиделось, поэтому Мишка даже позволил себе немного, вполглаза, подремать в седле — усталость все же брала свое.

Правда продолжалось это недолго, да и нельзя было уж совсем сваливаться в сон. Как всегда кстати, повстречался старый знакомый — маленький ручеек, берущий начало из родничка невдалеке от дороги. Его вкусной свежей водой Младшая стража всегда утоляла жажду в учебных походах. Остановив жеребца, Михайла слез, наклонился к маленькому бочажку и с веселым фырканьем плесканул в лицо несколько пригоршней воды.

— Ух, хорошо! — утренняя свежесть родника, казалось, влила новые силы в усталые мышцы и напрочь прогнала сон. Берестяной ковшик, сделанный кем-то из отроков на одном из прошлых привалов, висел здесь же на сломанной орешине. С наслаждением глотнув студеной водицы, Мишка подхватил повод Зверя, тоже вознамерившегося было припасть к роднику.

— Никак нельзя тебе, вот приедем в Академию, там напьешься, — он потрепал по шее недовольно всхрапнувшего коня и, пошарив в притороченном к седлу мешочке, достал молодую морковку. — Давай, хрумай и поедем дальше.

Зверь не заставил себя долго упрашивать и в момент подмел любимое лакомство. По привычке Мишка взлетел в седло, но резкий спазм сразу напомнил о полученных ранениях. Смахнув невольные слезы, он несколько минут недвижно пережидал боль, а затем тронул коня и порысил по знакомой дороге.

Михайлов городок показался совсем не таким, каким по возвращении из похода, наоборот, в этот раз Мишка поразился его суетливой многолюдности. По случаю молебна занятий не было и отроки, уже знавшие, что им предстоит пройти перед всеми прочими (а в первую очередь перед девками!) при оружии и в начищенных бронях, позабросив все прочие дела, только и ждали команды на подготовку к построению. Женский контингент, в свою очередь, все никак не мог выбрать наряды для такого торжественного случая, то и дело перебегая из одной горницы в другую, держа в руках то платье, то бусы, то ленты — в общем, весь арсенал средств, призванных штабелями укладывать будущих воинов к их ногам. Что-то громко кричала своим помощницам Плава, выглянувшая из кухни, чтобы отдать очередные распоряжения насчет готовящегося застолья. Около часовни Михайла узрел артельщиков Сучка, украшавших здание по случаю праздника. А самому плотницкому старшине что-то поочередно втолковывали Анна и Алексей. И еще бросилось в глаза присутствие нескольких десятков совершенно незнакомых мужиков, один из которых, здоровенный, весь заросший светлым, чуть в рыжину, волосом, нетерпеливо переминался неподалеку от матери.

— И не забудь сказать своим артельщикам, чтобы сразу как закончат, переодевались и все к часовне шли, — донеслись до Михайлы слова матери, когда он подъехал к говорившим и спешился, держа коня в поводу.

— А ты куда запропал? — напустилась Анна на сына. — Все тут с ног сбились, скоро отец Михаил будет, а тебя нет, как нет. Живо давай — умываться и одежу примерять. И где два десятка твои?

— Все в порядке, мам. Я из Ратного. Ребята как раз отца Михаила привезут — вроде как охрана почетная. А я вперед поскакал, чтобы предупредить, ну и помочь, если надо.

— А, тогда ладно. Здесь, у нас, слава богу, почти все готово.

— Так готово, — вступил в разговор Алексей, — что приходится парней чуть ли не силой останавливать. Аж из портов готовы выскочить и бежать воинскую справу одевать на себя. Прямо как девки, которым новые обновы привезли.

— Так спекутся же в бронях. Вон солнце жарит уже как.

— Вот и я про то. Когда, как думаешь, отец Михаил приедет?

— Должно быть ближе к полудню, часа через три — не раньше.

— Ладно, тогда я пошел — приструню наших самых нетерпеливых. А ты с матерью иди — она для тебя уже все подобрала и разложила, "младший воевода", — слегка поддел Мишку Алексей и повернулся к подошедшему почти вплотную мужику. — А тебе чего?

— Боярыня Нинея Гредиславна нас в помощь прислала, стало быть, — прогудел тот.

— В помощь? — быстро переглянулись Алексей с Михайлой.

— В помощь, на городовое дело, — басом подтвердил мужик, кивнув косматой головой.

— Что ж, от помощи отказываться не след, — Алексей взял инициативу на себя. — Но о делах будем разговаривать завтра. А сегодня праздник у нас, значит и вы — гости на этом празднике.

— Так среди нас тех, кто требы Христу кладет, и нет почти.

— Значит, когда наш священник отец Михаил будет молебен служить, они в стороне постоят, — вмешался Мишка, чувствуя, что разговор уходит в опасную тему. — А за праздничные столы всех зовем. Только, раз гостей прибавилось, помогите вот Кондратию Епифанычу новые столы да скамьи приготовить.

— Это можно. Пошли, Епифаныч, — пробасил тот, хлопнув Сучка по плечу, от чего плотницкий старшина даже присел.

Проводив их взглядом, Анна вдруг встрепенулась:

— Надо же Плаве велеть и на новых людей сготовить. Сынок, ты иди в мою горницу, там все для тебя приготовлено, а я сейчас.

— И мне пора, — Алексей, кивнув, удалился в сторону здания Академии.

Отведя жеребца в конюшню и передав его на попечение дежурному, Мишка, однако, торопиться в материну горницу не стал. Во-первых, распирало желание похвастаться Юльке, что он уже полноправный опоясанный ратник. А, во-вторых, утренняя скачка разбудила в молодом организме прямо-таки зверский аппетит, подстегиваемый крайне завлекательными запахами, доносящимися из плавиных владений. Непродолжительная схватка сердца и желудка дала явный перевес последнему и ноги сами собой свернули в сторону трапезной. Здесь, правда, нашла коса на камень. Кухонные девчонки, не иначе как по команде своей строгой начальницы, наотрез отказались открывать дверь. И так бы и пришлось бояричу убраться не солоно хлебавши, если бы не сама Плава, выглянувшая на шум. Смилостивившись над голодающим, она вынесла ему кусок праздничного пирога, как оказалось, несколько видов пирогов стряпуха испекла еще накануне — на пробу.

— Ну, как, годится? Скоро еще такие же будем в печь ставить.

— Угу, — только и смог промычать Михайла с набитым ртом и, поспешно проглотив кусок, добавил. — Вкуснотища. Прям к жизни вернулся.

— Вот и славно, — расцвела от похвалы Плава. — Значит, и гости в обиде не будут. На кваском запей.

— Благодарствую, — он залпом осушил протянутую кружку и, передав ее назад, вышел.

В горнице матери все стояло вверх дном. Анька младшая и Машка, поминутно перебегая от открытого сундука к лавкам, на которых были разложены их "доспехи", и обратно, вовсю старались подобрать себе такие наряды, чтобы сразить всех особ мужеска пола наповал. На Мишку они не обратили абсолютно никакого внимания, за что он был сестрам только благодарен. Его проверенный праздничный наряд василькового цвета лежал на отдельной лавке, прикрытый куском полотна — единственная вещь в горнице, не потревоженная ураганом девичьих страстей. Видно, сказалось строгое внушение матери. Мишка сграбастал все свои вещи и, бочком-бочком, стараясь не становиться на пути двойной лавины по имени Анна-Мария — сметут ведь и не заметят — выбрался за дверь. Спускаясь во двор и обдумывая, где бы ему спокойно, чтобы никто не тревожил, переодеться, он неожиданно столкнулся с Никитой.

— Ты откуда здесь? Неужто, отец Михаил уже приехал?

— Нет. Меня воевода Корней Агеевич послал предупредить, что они все через час будут. И чтоб встречали. Ну и еще троих музыкантов прислать нужно.

— Что, разве воевода с отцом Михаилом едет?

— Ну да. И еще староста Аристарх, и несколько десятников, и Лавр Корнеич. Все верхами и при оружии.

— Ох, твою ж… Ладно, беги скорей, бери кого нужно, а я пойду к старшему наставнику Алексею. С ним вместе будем ребят для встречи строить. А ты скажи музыкантам, чтобы протрубили, как подъезжать будете.

Алексей, узнав, что времени осталось намного меньше, чем они предполагали, ничуть не растерялся. Привычными движениями он натянул поддоспешник и кольчугу, накинул и застегнул на правом плече корзно.

— Ну, а ты чего ждешь, одевайся скорей, — с этими словами старший наставник взял в руки шлем, покачал головой и поставил его обратно. Вместо шлема достал и одел волчью прилбицу и вышел.

— Дударик, труби сбор, — раздался с улицы его зычный голос, заглушенный звонким пением трубы.

Мишка торопливо стал переодеваться, стараясь не задеть больную руку и чертыхаясь от задержек.

Через каких-нибудь полчаса Младшая Стража выстроилась перед въездом в Академию. И вовремя — вдали уже показались спускающиеся к берегу реки всадники. Пока еще оставалось немного времени, урядники спешили внести последние улучшения в облик своих подчиненных — никому в торжественный момент не хотелось ударить в грязь лицом. Вот паром перевез первую группу всадников, спустя несколько минут — вторую. Вся кавалькада, которую возглавляли Корней с Аристархом, сжалась и подобралась, пропустив во второй ряд пароконную запряжку, на которой восседал отец Михаил. А затем неспешно набирая ход, двинулась в сторону блестящего, окольчуженного строя отроков. Заинтересованные зрители, среди которых выделялся яркими пятнами разноцветных платьев "девичий взвод", уже давно заняли места неподалеку.

Урядники, скомандовав десяткам "Смирно!", заняли свои места на шаг впереди.

Всадники были уже совсем рядом, когда раздались громкие звуки горна:

От такого непривычного зрелища — опричники, едущие под марш из "Максима Перепелицы" у Мишки глаза полезли на лоб. Захотелось ущипнуть себя и проснуться. И только потом до него дошло, что эту мелодию он в числе многих других напел ребятам в Турове. А все остальное было делом рук Артемия, который ехал чуть в стороне, и движениями руки руководил действиями горнистов.

Зрителям же, отнюдь не избалованным зрелищами, происходившее пришлось весьма по вкусу. Особенно девчонкам, явно принимавшим на свой счет слова припева, который опричники исполняли с особым задором, не забывая, разумеется, поглядывать, какое впечатление на прекрасный пол производят их слова.

Впечатление от слов, само собой, было самое благоприятное. Раскрасневшиеся щеки и блестящие глаза говорили об этом лучше всяких слов. Да и взмахи платочками, появившимися откуда ни возьмись — тоже указывали на нетерпеливое ожидание встречи.

Оглянувшись на замерший строй, Мишка с удивлением заметил, как при этих словах, расправляются плечи у наставников. Казалось, они сбрасывают с плеч груз прожитых лет и тяжелых ранений. Чтобы снова ощутить себя молодыми соколами, ищущими себе чести, а князю славы.

Отец Михаил, оглянувшись на Роську, громче и самозабвеннее всех поющего эти слова, улыбнулся и осенил крестом свою почетную охрану, а затем и всех встречающих.

Это подтолкнуло Мишкину мысль, повернувшись к строю, он во всю мочь выкрикнул:

— СЛАВА ПРАВОСЛАВНОМУ ВОИНСТВУ!

И чуть не оглох, когда в ответ раздался рев из сотни глоток:

— СЛАВА! СЛАВА! СЛАВА!!!

— Возлюблю тебя, Господи, крепость моя!

Никогда еще в Академии не было такого количества народа. Разумеется, маленькая часовня не могла вместить даже десятой части всех присутствующих. Поэтому отец Михаил решил устроить благодарственный молебен перед входом в нее. Сделанный заранее переносной аналой плотники Сучка установили на нужное место. Сделано это было, пока священник переодевался внутри часовни. Мишка отрядил ему в помощь брата Семена и Дударика, и теперь оба принаряженные, донельзя сосредоточенные от осознания важности своей миссии, стояли по обе стороны от аналоя, время от времени исполняя команды, отдаваемые приглушенным шепотом.

Роська же вместе с двумя отроками из "музыкальной команды" старался за весь церковный хор, которого в Академии пока еще не было. Они самозабвенно выводили вслед за отцом Михаилом слова псалмов, изредка сбиваясь от излишнего усердия.

— С Тобою я поражаю войско, с Богом моим восхожу на стену. Бог! — Непорочен путь Его, чисто слово Господа; щит Он для всех, уповающих на Него. Ибо кто Бог, кроме Господа, и кто защита, кроме Бога нашего?

Эти слова прозвучали особенно громко и весомо. Неудивительно, что им вторили сейчас многие из тех, кто стоял перед часовней. Ведь, казалось, именно к ним, совершившим недавно удачный поход и со славой возвратившимся, были обращены строки псалма.

— Я преследую врагов моих и настигаю их, и не возвращаюсь, доколе не истреблю их; поражаю их, и они не могут встать, падают под ноги мои, ибо Ты препоясал меня силою для войны и низложил под ноги мои восставших на меня . Ты обратил ко мне тыл врагов моих, и я истребляю ненавидящих меня: они вопиют, но нет спасающего; ко Господу, — но Он не внемлет им . Я рассеваю их, как прах пред лицем ветра, как уличную грязь попираю их.

За то буду славить Тебя, Господи,-

Искренность молитвы сотен людей самым животворным образом отзывалась на отце Михаиле. Он ведь не забывал, что среди собравшихся немало вчерашних язычников. Но тем паче расцветал он, видя, как старательно отроки повторяют слова молитвы, завершая ее единым всеобщим выдохом:

Аминь!

События второй половины дня почти не отложились в Мишкиной памяти. С одной стороны из-за накопившейся усталости, а с другой — "в борьбе с зеленым змеем побеждает змей".

Сразу же после молебна все двинулись к установленным на открытом воздухе столам. От незнания Михайла не придал значения порядку размещения за столами, и как оказалось совершенно напрасно, ибо и здесь существовала своя строгая система, о чем ему негромко поведал чуть позднее староста Аристарх. К счастью, руководивший всеми действиями Алексей прекрасно был осведомлен обо всех тонкостях устройства пиршества. Главный пирник отлично знал, кто где должен быть.

Разумеется, вся верхушка Погорынского воеводства, включая боярича, вкупе с отцом Михаилом расположилась за "передним" столом. За этот же стол по указанию Корнея усадили и двух плотницких старшин: Сучка и вновь прибывшего главу нинеиных работников, назвавшегося смешным прозвищем Жагра. Впрочем, это прозвище вполне подходило к его облику — его борода, подсвеченная солнцем, и впрямь напоминала "жагру" — фитиль, горящий желтовато-рыжим пламенем.

— Умен Корней, — обращаясь к Мишке, вполголоса проговорил сидящий рядом Аристарх. — Нинеины люди сразу на братчину к нам приглашены. Так что теперь они как бы своими становятся. Пусть не по крови. А вроде как совместно преломившие с нами хлеб.

Справа и слева от "переднего" стола располагались два "средних". За одним разместились наставники Академии, а за другим — недавно принятые в Перуново братство опричники. Ну, а все остальные заседали чуть в отдалении за "окольными" столами. Разумеется, "девичий" стол располагался чуть-чуть в стороне от мужских.

Едва успел отец Михаил благословить трапезу, как вставший воевода Погорынский провозгласил здравицу за участников успешного похода. Затем взял наполненную кальвадосом братину, крупно отхлебнул и пустил ее по кругу. За остальными столами сделали то же самое, только за средними пили сидр, а за окольными — налегали на пиво. Столы были заставлены печеной и жареной дичью — это расстарался Стерв с помощниками, целую неделю не вылезавший из леса. Конечно же, не обошлось без плавиных пирогов. Постепенно собравшиеся въедались, чувствовали себя все свободнее, кое-где слышались возбужденные голоса о чем-то увлеченно спорящих мужиков.

Спустя какое-то время встал Аристарх, провозгласивший славу Академии, ее наставникам и воспитанникам, с честью проявивших себя в бою. И снова повторилась картина обхода полуведерной серебряной братины с вином вокруг стола.

Помня напутствие Алексея, что первые три здравицы нельзя пропускать ни в коем случае, Михайла как все крупно отпивал из непривычного сосуда. Поэтому в голове у него уже слегка гудело, когда дед кивнул ему через стол, велев провозглашать "третий тост". От неожиданности Мишка даже слегка замешкался. На его заминку, правда, никто не обратил внимания, наблюдая за тем, как Бурей наливает вино из бочонка.

Утвердившись на напряженных ногах и держа двумя руками тяжелую посудину, Мишка неожиданно для себя проговорил:

— А третью чару я хочу поднять за нашу святую матерь — православную церковь и ее верного представителя у нас в Ратном — отца Михаила, по чьим молитвам и был нам дарован Христом-Богом успех в нашем воинском начинании. Спасибо тебе за все, отче.

Собравшиеся, слегка примолкшие в начале этой неожиданной речи, в конце разразились одобрительным гулом. За передним столом все встали и каждый, получая в свою очередь братину, считал своим долгом отнестись с приветствием к отцу Михаилу. Тот, покрасневший от неожиданности, стукался своим кубком, в котором плескалось специально привезенное монастырское вино, и благодарил пирующих.

Чуть позже затуманенное сознание Мишки с удивлением сосредоточилось на словах звучавшей в отдалении песни:

Это было последнее, что он запомнил из всего пира. Пришел в себя он только едучи в телеге на полпути из Академии в Ратное. Как выяснилось дед забрал его с собой, чтобы дома наедине обсудить непростые взаимоотношения с Нинеей и пришлыми работниками. Конечно, об этом можно было поговорить и в Академии, но, видно, дед решил не дожидаться, когда Мишка придет в себя, а протрезвить его в пути. И действительно, свежий ветер в лицо и быстрый бег коня сделали свое дело — в Ратное боярич въезжал свеженький, как огурчик.

Правда, поговорить вечером с дедом ему не пришлось. Пробормотав:

— Утро вечера мудренее. Спать, всем спать. — Корней отправился в свою опочивальню.

А Михайла, не меньше уставший от двухдневных похождений, тоже едва добрел до постели и мгновенно провалился в глубокий крепкий сон.

 

Глава 3

Начало августа 1125 года. Крепость-на-Горке

Вечер красил водную гладь красноватыми бликами. Закатное солнце потихоньку скрывалось за ближним лесом. "Хорошая осень будет, сухая, — подумал Снорри, — и тёплая…" Тени деревьев, удлиняясь, тянулись через поле к Старой слободе. Было то самое время, когда день уже почти кончился, а сумерки ещё не пришли. Ранний вечер. "Время, когда лошадь можно принять за сказочного уникорна, а придурка Эрика — за тролля, — скальд потёр подбородок. — Впрочем, троллей у нас теперь не водится". Придя к такому выводу, он потянулся и устроился на травке поудобнее.

Холмик, на котором сидел Снорри Хельгерсен, протянулся длинным покатым валом от крепости почти до самой реки, и с него открывался отличный вид и на поля, и на реку. При том ещё и в обе стороны. Идеальное седалищное место для философских размышлений, да и поэтических упражнений тоже. Благо постоянный ветерок разгонял комарье. Снорри ценил удобства. Всегда. К возрасту это отношение не имело.

За левым плечом Снорри послышались шаги.

— Кого ещё нелёгкая несёт, — еле слышно пробурчал Снорри себе под нос, — места в округе мало что ли…

Шаги приближались. Объект скальдовой досады шёл со стороны крепости и явно по его, Снорри, душу. Когда до сидящего оставалось пара шагов, неизвестный остановился.

— Эй, старый, чего расселся? Заняться нечем?!

Снорри опёрся руками о поясницу, разогнулся и с кряхтением встал. Не спеша обернулся через левое плечо, окинул подошедшего непродолжительным рассеянным взглядом и отвернулся. Смотреть действительно было не на что. Один из новых дружинников, набранных недавно из уцелевших стражников. "Полтора десятка этих недоносков теперь щеголяют в доспехах и строят из себя воинов, — мрачно подумал Снорри. — Дожили. Того и гляди, дряхлым старикам придётся кольчугу надевать".

— Эй!! Оглох что ли?! — "недоносок" явно добивался внимания Хельгерсена.

Снорри не спеша нагнулся и поднял с травы пояс с мечом. Так же неторопливо развернулся лицом к крикуну и опоясался. Нагловатая физиономия дружинника изобразила сложную работу мысли. Снорри сделал шаг к наглецу и коротко ткнул пальцами левой руки в кадык горлопана. Парень брызнул слюной и, схватившись за горло, отшатнулся. Его меч невестимо как оказался в руках у противника и теперь был направлен в самое сердце своего хозяина.

— Кому-то я, может быть, и старик. Но тебе, придурок, Мастер Хельгерсен. Ясно? — скрипуче процедил нурманн, правой рукой поигрывая мечом потерпевшего. Орудовал он им без каких-либо усилий, и было видно, что ни секунды не поколеблется пустить оружие в ход.

Парень закивал и булькнул нечто утвердительное.

— Чего надо? — Снорри положил меч на плечо и склонил голову на бок.

Вся фигура бывшего стражника изобразила растерянность и недоумение.

— Припёрся тогда зачем? — последовал новый вопрос.

— Я, это…нечаянно…мастер Хельгерсен! Обознался я… — новичок быстро приходил в себя, как видно испытывая большое облегчение от того, что все обошлось одним тычком, — прости, мастер Хельгерсен, я смотрю…, а приказ был, ну подгонять, значит, ну что б работали! Извини, мастер Хельгерсен, не признал!..

— Ясно… — протяжно выцедил Снорри, — проваливай…

Он небрежно уронил меч наземь и перевёл взгляд на крепость.

"Суетятся, бегают. Раньше надо было суетиться!" — впрочем, тут Снорри лукавил. Спроси его кто ещё с месяц назад о возможности подобного разгрома боярской дружины, и старый скальд посоветовал бы вопрошавшему проблеваться и не пить пива пару дней. Однако развитая Хорем суматошная деятельность вызывала у Снорри раздражение. Как впрочем, и сам Хорь. Хитрожопый, памятливый и … не трусоватый, нет. В бою он не трусил, а вот была в нем какая-то ущербность. Скальду опять вспомнились слова, сказанные два с лишним года назад сотником Ратобором: "Коли такая гнусь наверх полезла — добра не жди."

— Уже не жду… — ответил Снорри своим мыслям.

И пошёл к крепости, следом за бдительным дружинником.

В крепости царила Суматоха. Именно так, с Большой Буквы. А как ещё назвать состояние действа, когда одновременно спешно ремонтируют всё, о чём только вспомнили и при этом складируют припасы везде, где только возможно? Причём, периодически извлекая убранное и перекладывая в "более подходящее место". Вот и сейчас Хорь лично руководил процессом перегрузки каких-то коробов и мешков.

"Что, страшно? — со скрытым злорадством подумал Снорри, глядя на действия Хоря — Правильно, страшно, вернется боярин — может и прибить, под горячую-то руку. Суетись-суетись, так оно легче, поди…", и собирался уже пройти к дружинному дому, но тут Хорь заметил старого скальда и возжелал общения.

— Слышь, Снорри, почто без дела топчешься? — боярский ближник утомился, вспотел и был растрёпан. На левой руке повисла плеть, правая тыльной стороной ладони утирает пот со лба. Каштановый волос всклокочен, глаза воспалены. Ходячее воплощение усердия и деятельности.

— Сходи на Площадку, пособи Ратобору! — сотник поймал рукоять плети и хлопнул ей себя по ляжке. — Сходи, сходи. Там от тебя хоть какой прок будет! — Хорь на миг ехидно осклабился, но тут же опять принял на рожу деятельно-озабоченное выражение. — Неча попусту разгуливать, не то время. Иди — иди, не прохлаждайся тут!

Снорри изобразил лицом некое мимическое движение, смысл коего можно было истолковать и как согласие, вышел из крепости и направился к Площадке, где сотник Ратобор занимался обучением недавно набранных дружинников мечному бою.

К приходу скальда Ратобор, привалившись плечом к соломенному чучелу, наблюдал за процессом выполнения группового упражнения. Пара десятков учеников, прикрывшись высокими нурманскими щитами, плечом к плечу перетаптывалась по утоптанному пятачку. Судя по всему, данное действие имело своей целью отработку слаженности строя. На взгляд Снорри, подобные занятия пристало проводить с ополченцами из числа землепашцев, а не с дружинниками. Но начальство, очевидно, имело свои взгляды на то, что должно и как… Что по этому поводу думал Ратобор — понять было сложно, так как его тонкокостное, четко очерченное лицо выражало задумчивую отстраненность, трактовать которую можно было по всякому.

— О-о-о! Кого я вижу! Сладкоголосый сын Хельгера хлебнул меда Браги и решил почтить воинское занятие своим присутствием! — Ратобор соизволил заметить подходящего Снорри. — Порадуешь нас новой висой, а может быть и сагой?

— Я бы поведал о подвигах славных конунга Олафа из Бьёрнфьиорда… — начал было распев Снорри, но оборвал сам себя. — Но послан я сюда с другим заданием. Сотник Хорь обеспокоен, сможешь ли ты, Сотник — слово "сотник" Снорри подчеркнул голосом, — Ратобор справиться с возложенным на тебя поручением?

— Это с каким? — Ратобор "отлип" от чучела и внимательно посмотрел на Снорри.

— С обучением этих воинов, — Снорри приостановился, выделив особым тоном последнее слово, презрительно сплюнул и продолжил, — воинскому делу. Прости, сотник, моё косноязычие, это от избытка чувств… Здрав будь, Ратобор!

— Здрав будь, Снорри. Можешь передать пославшему тебя, — "пославшему тебя" Ратобор произнёс тем-же тоном, что и Снорри "сотник", — сотнику Хорю, что я со своим делом справляюсь. Ступай.

— А вот о возвращении, значица, Хорь мне ничего не сказал… — Снорри задумчиво почесал затылок, — Говорит, иди, проследи за Ратобором, а то, он, поди, забыл, с какой стороны меч берут. И что им делают.

— Ну-ну… — Ратобор с интересом смотрел на Снорри, — И как же меч брать и что с ним делать?

— Это ножны, — Снорри положил левую руку на ножны, — В них — меч. Его берут вот так. — Снорри медленно вытащил меч из ножен. — Рукой.

Снорри пошевелил сжимающей меч правой рукой:

— А потом применяют. Применяют все по разному. Некоторые, например, в заду ковыряются!

Ратобор хмыкнул:

— Это где ж ты такое чудо узрел? Поди, в странствиях дальних?

— Да нет. Тут рядом. — Снорри кивнул в сторону крепости, — Я за Хорем третий день наблюдаю. Всякого насмотрелся.

Ратобор захохотал.

— Вот скажи, сотник, чем ты тут занимаешься? — Снорри кивнул в сторону тренирующихся новиков.

Тот посерьёзнел и задумчиво проследил за взглядом скальда.

— Вот скажи, зачем ЗДЕСЬ СОТНИК? — продолжил Снорри, — Здесь десятник-то не нужен! Любого из стариков приставить и делов. И на кой ляд их вообще хирдом гонять? Коли им на конях биться? А?

— А сам что думаешь? — спросил негромко Ратобор.

— Что я думаю? Я думаю… — Снорри обернулся к ученикам и позвал. — Эй, ты! Да, ты, длинный! Подойди! Живей, шевелись! — скальд глянул на сотника. — Доставай меч!

Подозванный долговязый дружинник вопрошающе посмотрел на Ратобора. Тот утвердительно кивнул.

"Длинный" вытащил меч и встал в выжидающую позицию, прикрывшись щитом. Снорри скользящим шагом проскочил расстояние, отделяющее его от противника, и нанёс быстрый укол в щель между верхней кромкой щита и шлемом. Дружинник щитом отбил меч нападавшего вверх и попытался проткнуть его прямым ударом, но противник уже проскочил за левое плечо обороняющегося, подхватил меч второй рукой и, продолжая движение, провернулся вокруг себя, нанеся размашистый секущий удар плашмя.

— Всё. Иди, голову подбирай. — Снорри вложил меч в ножны и подошёл к ухмыляющемуся Ратобору, — Вот что я думаю.

— Хватит на сегодня! Свободны! — Сотник покосился на тяжело дышащего нурманна, — пойдём-ка, скальд, хмельного попьём.

На склоне протянувшегося от крепости до речки холма горел костерок. Неяркий свет пламени выхватывал из темноты силуэты двух мужчин. Вкусно пахло жареным мясом и сидром.

Ратобор сидел, обхватив руками колени, и немигающим взглядом смотрел в костёр. "Да, сотник, притомился ты. Видать, не столько телом, сколь разумом — размышлял разлёгшийся напротив Снорри. — Ну, да это неудивительно". Сам скальд вольготно разместился на трёх попонах почти вплотную к огню и, облокотившись об уложенное наземь седло, неспешно поглощал жареное мясо, периодически добавляя к нему чеснок и обваленные в меду орехи. Небольшая кружка с сидром располагалась в пределах "средней досягаемости", чтоб и взять удобно и не расплескать ненароком. Бочонок с основным запасом напитка Снорри предусмотрительно разместил поближе к Ратобору, ненавязчиво возложив на того обязанность виночерпия.

— Ты, Рати, выпей кружечку ещё, да сразу, не растягивай. И мясца вот пожуй, с орешками, я как раз согрел, — произнёс Снорри тоном заботливой мамочки и протянул в сторону Ратобора вертел с разогретым мясом. — Набегался сегодня поди.

Ратобор хмыкнул и оторвав взгляд от огня, посмотрел на собеседника.

— Что уставился?! Пей быстрей и забирай жрачку! У меня рука устаёт! — прикрикнул нурманн ворчливо и добавил опять "мамочкиным" тоном. — Уроню же, с земли грязное кушать придётся! Да и остынет!

Ратобор ухмыльнулся и, утвердив кружку на земле, медленно налил себе сидра из бочонка. Так же неторопливо, все еще держа взглядом протягивающего закуску Снорри, не отрываясь выпил. Затем, поставив кружку на место, подхватил устремившийся к земле вертел.

— Благодарствую! — Ратобор закинул в рот кусок и принялся методично жевать.

— И тебе добра и удачи, сотник. — Произнёс скальд, насаживая на вертел новую порцию, — Щаз ещё по кружке примем, и совсем хорошо станет. А там и разговор заведётся…

Не говоря ни слова, повторили. Третья выпитая потянула за собой слова.

— Вот скажи, Сотник — слово "сотник" Снорри произнёс так, будто это имя — ну скажи: чем ты занимаешься? Чем Хорь занимается? Тороп? А?!

Ратобор глотнул сидра и неспешно поставил кружку.

— Тороп… — начал Ратобор, но Снорри не дал ему закончить фразу:

— Тороп! Да что Тороп! — скальд хватил своей посудиной об землю — До Торопа мне дела нет!

И замолк, уставившись на огонь костра. Ратобор с изумлением воззрил на Снорри. За все время пребывания скальда в землях боярина Журавля командир "рысей" неплохо изучил повадки нурманна. Тот мог расплескать корчагу браги, мог разбить гусли, в том числе и об чью-нибудь голову, мог рубить своим "заговорённым" мечом скотину и брёвна, но творились эти безобразия исключительно с пьяни, в хмельном угаре и кураже. Пары кружек яблочной бражки было для такого явно недостаточно. Трезвый же, Снорри всегда отличался выдержкой и здравомыслием.

Возникла неловкая пауза. Один из собеседников изучал поднятую с земли кружку на предмет дальнейшей пригодности, другой медленно цедил сидр из своей.

— Тороп… — проворчал Снорри и опять замолк.

Ратобор отставил пустую кружку и взял кусок мяса. Коротко глянул на затихшего скальда и произнёс:

— Ты спрашиваешь: " Чем мы занимаемся?". Крепость к осаде готовим, как мне кажется. Или нет? Что сказать хочешь — говори сейчас.

Снорри, не отрывая взгляда от испачканной кружки, заговорил:

— Я смотрю и вижу муравейник, на который бык нагадил. Суета, беготня, круглое носим — углатое катаем. "Ой, что это, ой, куда это!" — передразнил он непонятно кого. — Хорь мешки с бочками считает, Ратобор пентюхов меч держать учит, Тороп из Мастеровой Слободы носу не кажет. Все при деле! Все делом заняты!! Только дело никто не делает!!! — постепенно голос Снорри сорвался на крик. — Начальники, тролль вас употреби!!! Совсем разум потеряли…

Скальд успокоился так-же внезапно, как и взвился.

— Нельзя так! Нельзя. Хорь не понимает, Тороп неизвестно чем занят. Так ТЫ возмись! — Снорри прекратил вертеть в руках кружку и наклонился к Ратобору — Рати, сейчас Воин должен во главе стоять. А не страж или прознатчик. Тебе бразды брать надобно. Иначе беда будет. Подул лёгкий ветерок, и со стороны крепости стали слышны звуки усталой ругани. " Хорь всё не угомонится, — подумал Снорри, — темень уже, так нет, "давай-давай", прям, завтра нагрянут. С телегами и челнами!" И ухмыльнулся своим мыслям. " Ну, сотник, что молчишь? Что ты там разглядываешь?"

— Бразды брать, говоришь? Дружине Гуннар старшим был, на Горке Хорь распоряжается, Торопа нелегкая принесла… Кто я? Сотник, сотни не имевший… Пять воинов моя сотня. Да трое новиков! — Ратобор резко повернулся к Снорри. — А было — три десятка "рысей"! А из тех, кто с Журавлем ушел — неизвестно вернется ли хоть один!! Сотня… Ха, Сотник! — Ратобор налил сидра и залпом опустошил кружку. — Да и что толку-то? Ну, приму старшинство, а что поменяется-то?! За Болото сходить и ратнинских пощипать? А кого слать-то? Девятеро нас всего, даже с помощью конных из Эриховой полусотни у болота кровь пустить, да пленника захватить не смогли … Разве что из староселов охотников набрать… — тихо закончил сотник и уставился куда-то на реку.

— Рати, а ведь ты не просто со мной согласен, но и уже сам обо всём этом думал, — констатировал Снорри.

— Ну и? — буркнул Ратобор, не оборачиваясь.

— И?! — Снорри возмущённо махнул кружной — Не "И", а с Торопом поговорить, да со стариками оставшимися! Сам завтра же пойду!

— Ну и пойди.

— И пойду!

— И пойди.

— И пойду! Прям сейчас и пойду, допью, что в чаше и пойду! — Снорри в глоток опорожнил кружку и впился зубами в кусок мяса — фы фоко ффё не выфей!..

— Не выфью, не томись, — усмехнулся Ратобор.

Снорри прожевал кусок, отточенным движением плеснул сидра в обе кружки и, оценивающе глядя на Ратобора, произнёс:

— Нет, сегодня поздно уже, спят старички, утомились за день, на хоревы мельтешения глядючи. Завтра, по свету отправлюсь!

— Да, долгий путь начинать надо по свету, на восходе! — Ратобор улыбнулся.

— Да и по свету! и старость уважить надо! — Снорри вызывающе подбоченился — И браги попить хочу! А то пока ходить-рядить буду — ты всё выпьешь, думы воеводские обмышляя!

Оба расслабленно усмехнулись.

— Решено: поутру со стариками поговорю, а потом с Торопом. Коль тот присоветует, да старшие хирдманы слово скажут — Хорь упрямиться не посмеет. Останется Горку стеречь, за стенами сидючи. И ему спокойно, и тебе помех меньше. За это надо выпить! — и Снорри повелительно поднёс пустую кружку к Ратобору.

В отблеске костра засветилась тугая переливчатая струя сидра. Старый скальд вдруг весь преобразился и, глядя восхищённым взглядом на струящийся золотистый луч, продекламировал:

Разливающий хмельное Ратобор поощрительно повёл бровью. Тогда Снорри, тряхнув копной своих седых, а может просто выгоревших на морском солнце волос, выпалил скороговоркой:

— Истут винум, бонум винум,

Винум генератум,

Регит винум куриарум протомониозум

— Эээ… — от изумления Ратобор чуть не перелил через край, — Ты что спел-то?

— А, так, песня такая есть, вино славят.

— Кто?

— Хм, — Снорри насмешливо глянул на собеседника, — те, кто поёт, ясен пень!

Ратобор поставил бочонок наземь и глядя с прищуром на скальда, задумчиво произнёс:

— Я вот давно дивлюсь — как тебя до сих пор не убили?

Нурманн откинулся на свёрнутую вальком попону, и нахально скосив на сотника блекло-серые глаза, сказал:

— А у меня меч заговорённый. И сам я весь неожиданный. Как понос во время пира!

Ратобор хохотнул, мотнул головой и, подняв кружку, кивнул Снорри.

— Ну, певун, ну развеял ты думы мои! — продолжая улыбаться, сотник поднёс к губам кружку. — Понимаю, пошто тебя Боярин терпит!

— Сасанычу-то весть послать надо. А то вдруг в суматохе забыли!

— Мудрый ты какой, прям, в корень зришь! — ухмыльнулся Ратобор. — А то без тебя не разумели, совета великого скальда ждали-печалились!

— А что, ты вестника послал? И как, водой или посуху? — Снорри, приподнявшись на своем месте, пристально уставился на Ратобора.

— Гмм, я — нет, но Хорь-то… — тот запнулся и растерянно посмотрел на скальда. — Дык, должен Хорь гонца послать! Он же!.. — и умолк, ошарашенно глядя на руку, сжимающую кусок мяса.

— Ага… Он же, мы же… А вот так беды и случаются, — Снорри назидательно воздел вверх указательный палец. — Ты врага пощипал да за новиков взялся, Хорь добро прячет да крепость новит, Тороп…хм… ну Тороп — скальд запнулся — Рати, а Тороп-то мог послать! Он на то и Тороп, везде его нос поспевает! — задумчиво почесывая кончик носа, Снорри покивал головой. — Нет, Тороп тож не послал, лодьи не уходили, и с тороками никто не выезжал. Ха, вы-то мечетесь, суетитесь, а боярин и знать не знает, что дома приключилось! Ох, начальники! — Снорри ехидно хмыкнул и потянулся к закуске. — Ох, Журавль вас употребит! Ох, будете девичьи песни петь у боярина в терему!

Скальд от души потешался.

— Да уж, быка в горнице и не заметили, — в замешательстве произнёс Ратобор и, поведя плечами, добавил:

— А, один бес, не сейчас же вестника посылать! Утром снаряжу. Эй, мастер Хельгерсен, мудрец нурманский, подставляй свою чару, пить будем.

Ночь давно уже простёрлась над всей Туровской землей. В самом Турове, уткнувшись носом в русую макушку доброй вдовушки, спал Никифор. Храпел в своих покоях в Ратном, засунув бороду под одеяло, боярин и воевода Погорынский Корней, во Христе Кирилл, во Перуновом братстве Корзень. Спали утомлённые, счастливые и перемазанные кабаньим салом Анна и Алексей. Валялся в тяжком хмелю Бурей, во Христе Серафим, отравляя перегаром мошку и домочадцев. Дёргал во сне голой пяткой Сучок, нашедший себе пристанище в гнезде аиста. Спал Михаил Лисовин, в роду Ждан, во Перуне — Окормля.

Не спал только сотник Хорь. Его угораздило выбрать для ночлега Речную башню. Сон и так не шел, а тут еще с поречного холма доносилось вольно и раскатисто:

Хорь перевернулся на другой бок, сплюнул от злости. Сон никак не шел. Приподнявшись и засунув в уши катуши пакли, начальник стражников снова повалился на ложе, прикрыл глаза и попытался заснуть.

День начинался … Нет, лучше бы он не начинался вообще. Снорри попытался приподнять голову и со стоном уронил ее.

— Воды … Кто-нибудь … Ну, хоть глоток воды, отродья тролля, — пересохшее горло так и не смогло справиться со своей работой, издав какой-то жалкий сип.

— Вот выпейте, мастер Снорри, сейчас полегчает, — о, за эти слова он был готов отдать даже проход по мосту Бьерфрост в покои повелителя Асгарда.

Маленькая, но сильная женская рука приподняла голову скальда и поднесла к его губам ковш с пивом. С трудом сделав первый глоток, Снорри вдруг почувствовал, что силы медленно, но верно возвращаются к нему.

— Сколько же Ратобор принес вчера, неужели полный бочонок? — эта мысль была первой, что пришла на ум. Следом за ней возникло подозрение:

— А я ночью ничего не свершил, не приведи Хеймдаль?

— Нет, нет, кроме песен, — ничего от вас с господином Ратобором слышно не было.

— А ты-то кто? — наконец он соизволил обратить внимание на спасительницу. Лет тридцати пяти, высокая, полноватая, с приятным округлым лицом, она поддерживала его за плечи, помогая сесть поудобнее.

— Милолика я, холопка господина Хоря. Он велел найти тебя, мой господин, и попросить прийти к нему. Они с господином Торопом с утра о тебе говорили.

— О-ох, сейчас, встану, — Снорри, перевернулся на живот, приподнялся и, наконец, утвердился на ногах.

Скальд остается скальдом в любом состоянии, а сложить в честь спасительницы хвалебную вису Снорри считал своим долгом. Теперь оставалось только умыться и идти узнавать, зачем же он понадобился Хорю, который вообще-то недолюбливал его за дерзкий язык и своеволие. Хотя сейчас, после похода воеводы Погорынского на земли Журавля, нужен был каждый опытный воин. Наверное, и для него нашлось важное дело.

 

Глава 4

Начало — середина августа 1125 года. Крепость-на-Горке. Плесненск на Серете

Крепость-на-Горке. Немного ранее.

— Ты же травленый волк, Тороп, подскажи что делать? — Хорь плеснул себе и гостю вина в кубки и быстро опорожнил свой. — Ну, почему, эти проклятые почитатели Распятого, напали тогда, когда боярин уехал? Что будет, если они повторят набег? Если сейчас я могу отговориться неумехой Эриком, то во второй раз — Журавель мне не простит ни за что.

В просторной, богато убранной горнице сидели двое. Два мужчины зрелого возраста, знающие друг друга не один год. Первый был воином, каждый увидевший его сказал бы это, хотя и ощущалась в нем какая-то незримая червоточина. Со вторым все было гораздо сложнее. Он был … разным. Одна его личина на глазах сменяла другую, так что со стороны никак не понять было, где же его настоящее лицо. Вот и сейчас хорошего друга и искреннего собутыльника вдруг сменил трезвый холодный взгляд не то торговца, не то кормщика, завидевшего чужую ладью и прикидывающего, а не захватить ли ее.

— Что, все так плохо? Или ты просто спьяну хочешь разжалобить меня? Не знаешь, что боярин с тобой может сделать за такие разговоры?

— До его возвращения надо еще дожить. Я же рассказал тебе, что случилось с Эриком. У нас сил сейчас втрое меньше чем было. Эти …,- Хорь скривился и качнул головой в сторону окна, откуда доносились команды десятника, муштрующего новых ополченцев, — настоящим ратникам на один зуб. Неужели придется бежать, куда глаза глядят?

— Не-ет, я не побегу, — громкий шепот Торопа походил сейчас на шипенье змеи. — На меня уже охотились, и мне уже приходилось бросать все нажитое. Здесь я в почете и богатстве, и я любому перегрызу горло, чтобы сохранить все как есть. И тебе первому, если ты струсишь и вознамеришься дать деру.

— Что же я смогу, если враги пожалуют сюда всей силой?

— Надо не дать им этого сделать. Лучший способ — напустить на них осиный рой. Если нападать на погорынские земли множеством мелких коротких набегов, то им будет не до похода в наши земли.

— Боги дали тебе воистину светлую голову, но кто же сможет возглавить "ос"?

— Кто? Ратобор! Не кривись, не кривись. Все знают, что вы не любите друг друга. Но сейчас не время ссор между своими. А Ратобор прирожденный мастер лесной войны.

Да, и еще. Я сам тоже не хочу сидеть в стороне, когда решается моя судьба.

— Ты хочешь командовать ратью? — от удивления хозяин даже поперхнулся вином. — Ты, никогда не державший меча в руках?

— Да, хочу. Может, я бы и не взялся за это дело, но "державшиеся с детства за меч" уже показали, как недорого они стоят в этой войне. Ведь это ты просил у меня совета и помощи, а не я у тебя. А, кроме того, воевать сейчас нужно головой. Поэтому и рать у меня будет особенная. Ты дашь мне лодью и десятка два хороших воинов, привыкших биться и на суше и на корабле. И подготовишь доспех, оружие и припас еще на сотню. Сейчас, после смерти Мономаха, будет много шатучих людишек, которые захотят попытать счастья и половить рыбку в мутной воде, пока новый великий князь киевский не усядется прочно на стол и не раздаст уделы своим братьям и детям. Я буду собирать ватаги из охочих молодцов, чтобы пощипать купцов на Припяти и Горыни, а заодно посмотреть, как новый воевода стережет свои окраинные владения. Пустим красного петуха в одной — двух деревнях, небось, пыл-то у него поубавится.

Так что готовь серебро. Чтобы таких молодцов нашлось побольше, за взятую добычу нужно щедро вознаграждать. Половина добычи пойдет в уплату за оружие и корм, а за вторую ты расплатишься серебром. И не скупись — тряхни мошной. Сегодня решается наша судьба, и скупой потеряет все. Вместе с головой.

— Только бы это помогло нам устоять, а я уж соберу серебра столько, сколько скажешь. А вот кого из воинов тебе дать в помощь?

— Мне нужны лучшие.

— Ха, придумал, — Хорь откинулся в кресле и довольно ухмыльнулся. — Некоторые до сих пор не могут простить мне, что Хозяин именно меня оставил за старшего. Я уже устал от их косых взглядов и кривых усмешек за моей спиной. Жаль я не могу отослать с тобой Ратобора, он нужен здесь. Ты прав без его умения воевать в лесу будет несравненно труднее. А вот его приятеля я с радостью отправлю с тобой.

— Какого приятеля?

— Да старого задиру Снорри. Слышал, небось, как они вдвоем горланили на реке всю ночь. Старый то он старый, но до сих пор мало кто может сравниться с ним в искусстве владения мечом или боевым топором. Вот только нрав… Но тут уж сам договаривайся с ним как знаешь. Ну и еще несколько таких же, кто не рад видеть меня старшим.

— По рукам. Зови сюда Снорри и других. А сам прикажи готовить справу и оружие.

Крепость-на-Горке. Два дня спустя.

— Ратобор, остаешься за старшего. Выбери охотников — надо разведать, что эти порождения Распятого будут делать. Но не увлекайтесь, на рожон, смотрите, не лезьте. А то знаю я тебя — небось мечом помахать не терпится? — Хорь в упор глянул на сотника "рысей". — Повторяю — только наверняка. Ударил — отскочил. Так, как у болота получилось. Жаль только, тогда пленного не взяли. Все понял?

— Все, — не сказать, что Ратобор был сильно удивлен столь быстрому воплощению планов Снорри, подавшегося вчера неизвестно куда вместе с Торопом, но некоторая растерянность в его голосе была. — А ты куда направляешься?

— К боярину, в условленное место. Дела так пошли, что простому гонцу никак нельзя все новости доверить. С собой двоих дружинников беру. Все остальные — на тебе. По хозяйству я уже все распоряжения сделал, там Сновид сам управится. Ты только поглядывай да подгоняй, если что.

Снарядив отряд Торопа, Хорь все равно не находил себе места. Конечно, шороху на реке Тороп со Снорри наведут. Но вдруг люди Корзня повторят набег уже в ближайшее время? Эта мысль не давала ему спать всю ночь. Спасительная идея пришла только под утро. Надо ехать и ЛИЧНО доложить обо всем боярину. Куда ехать? Для самых спешных дел у них был предусмотрен специальный способ связи — надо послать весточку хозяину кабака в Плеснеске. Тот был давним человеком Журавля. К нему от боярина должны были наведываться гонцы и забирать все привезенные грамоты. Хорь решил вместо грамоты поехать сам — доложить обо всем случившемся, получить приказания самого боярина, а, главное, если вдруг случится новая неприятность — он будет чист перед Хозяином. Ведь хотел как лучше, сразу кинулся доложить, да и оставлял Крепость в относительном порядке, а что Ратобор не усмотрел, так он пусть и отвечает.

Теперь этот план начал успешно претворяться в жизнь. Ратобор видно еще не сообразил, что к чему, и с готовностью взялся за дело. А он, Хорь, перекинув всю полноту ответственности на чужие плечи, сейчас с удовольствием подставлял лицо яркому солнцу. Его маленький отряд двигался по знакомой дорожке на юг.

Плеснеск. Постоялый двор "Крепкий щит". Десять дней спустя.

Хлоп! От страшного удара голова Хоря мотнулась, он не устоял на ногах и кубарем покатился по полу.

— Я вам в полном порядке землю оставил. А вы просрали все!

Поднявшийся Хорь мотал головой, прижимая рукой левое ухо, из которого шла кровь — ох и тяжела же рука у боярина. Оправдываться не следовало, Хозяин этого страсть как не любил, но не сказать того, что нужно, Хорь просто не мог.

— Так ведь, батюшка-боярин, никак не удержать было. Гунар помер, а Эрик, ну, словно с цепи сорвался. И слушать никого не стал. Отца, говорит, в Валгаллу должен полный корабль челяди сопровождать. Чтобы было кому ярлу и в чертогах Одина прислуживать. Вот и рванул дуриком — на свою силу, да на нашу воинскую справу понадеявшись. Даже лучников не взял. И угодил в засаду. Как въехал в речку, не разведав, так и остались почти все там — их как курей из самострелов били. — Хорь изо всех сил старался держаться твердо и уверенно, не выказывая слабости. Знал, что хоть и вспыльчив Журавель, но прямота и твердость ему по душе. И может, если повезет, все и обойдется только разбитым ухом.

— А остальные где были? И что сейчас дома делается?

— После этого мы сразу стали ополчение собирать. Не все — только половину, остальные в полях хлеб убирают. Припасы в Крепость вовсю возим. Ратобор еще за врагами следит, смотрел, как они через болото назад переправляются. Потрепал врагов немного. Сейчас я велел ему вдоль болота дозоры пустить, чтобы к нам незаметно не подобраться было.

Да и еще Тороп приезжал. Он твое поручение выполнил, а сейчас взялся малую лодейную рать собрать, чтобы Корзня немного на реке пощипать.

— Хм. Что ж, толково. — Нервно расхаживающий по горнице боярин повернулся и подошел к столу. Плеть, ручкой которой он скрипел, пока слушал неутешительные известия, полетела в угол. Взяв со стола кувшин, Журавель щедро плесканул темно-бордового вина в три кубка — себе, Хорю и сидевшему в отдалении, но пока не произнесшему ни единого слова Мирону. — Передай Торопу, что я им доволен. Пусть еще к нашим полуночным друзьям наведается, чтобы готовы были. Их помощь тоже лишней не будет. А кого ты ему в корабельщики дал?

— Снорри, Руальда, Хагни и еще нескольких.

— Что ж. Им лодейное дело знакомо. Теперь о Ратоборе. Вернешься, передай пусть с охочими людьми за болото сходит. Надо пленников взять и слабые места у врага прощупать. С собой возьмешь десяток моих "рысей", они к таким делам привычны. Но чтоб в большой бой не вступал. Запрещаю.

— Я так ему уже и говорил перед отъездом, — согласно закивал довольный, что разговор уходит от неприятных вещей, Хорь.

— Тем более. Теперь еще и от меня повторишь. А вот по слабому месту щелкнуть не просто можно, а нужно. Чтоб враг помнил и не забывался. Да еще пошли к полону уведенному весточку — дескать, боярин обещал вернуться скоро и освободить всех, а уж потом, кто как вел себя и разберется. Преданным — награда будет, а супротивникам да изменщикам — собачья смерть.

— Заболотным, небось, и наши христиане помогают.

— Вот здесь спешить не нужно, — боярин немного приостановился, подбирая слова, долженствующие наилучшим образом донести его мысль. — Как бы на себя всех попов не ополчить. Ты найди среди них явных изменщиков. Тех, что врагу помогали — вот их казни прилюдно, но так, чтобы всем ясно было, что не за веру свою они смерть принимают. А за предательство. За иудин грех и у христиан на осине вешают, да кишки вынимают.

И последнее. Передай мастерам кузнечным, Нежате в первую голову, пусть изготовлением самострелов озаботятся. Чтобы сотни полторы-две через месяц были готовы. Дело это сейчас наипервейшее. Ступай, удачи тебе в дороге, — он поднял свой кубок и одним махом осушил его. Затем проследил, как Хорь торопливо осушает свой, низко кланяется и выходит за дверь.

— Разве у нас есть силы для открытой войны? Ты же сам запрещал трогать Ратное и Нинею, — это были первые слова, произнесенные Мироном за все время. — А если Туров пришлет им помощь?

— Все равно прятки уже закончились. Раз они решились на набег, значит о нас знают. А теперь будут знать намного больше. Мономашичи обкладывают нас со всех сторон. Пока был жив Ярослав Святополчич, им не до нас было. А сейчас гляди, — Журавель стал перечислять силы противников, для наглядности медленно загибая пальцы, — с восхода сам Мстислав, с полуночи — туровцы Вячеслава, с заката — их брат Андрей, да зять Всеволод Городенский. Пока они еще не вцепились в нас — надо уходить. Юрий далеко, да и себе на уме, впрямую ссориться с братьями сейчас он не будет. А вот Владимирку наша помощь нужна уже сейчас. И нужна позарез. Недаром он и грамоту сразу дал, и места для поселений выделил. Один городок Бужский чего стоит. На кормы с него всю дружину содержать можно припеваючи. Теперь только дождаться пока Бохит нам в помощь конную рать соберет и пора будет возвращаться.

— А им то какая корысть нас поддержать?

— Корысть прямая. В княжеской грамоте сказано о дозволении молиться своим богам ЛЮДЯМ БОЯРИНА ЖУРАВЛЯ. Так что если они мои люди, то под моей и княжеской защитой обретаются. А если сами по себе — ото всех поповских происков им самим отбиваться придется.

— Ох, и хитер же ты, — восхищенно покрутил головой ближник.

— Как видишь здесь — все в порядке. Великие волхвы не дурнее нас, тоже все хорошо поняли и просчитали. Они только условием выставили, что у себя внутри сами управляться будут и нам даней не платить. А взамен обещали в помощь кованую рать в две сотни конников, да другую помощь.

— Какую?

— На Нинею всей волховской силой надавить, — при имени Нинеи чуткое ухо Мирона уловило промелькнувшее раздражение в голосе Хозяина. Впрочем, оно было вполне ожидаемо, потому как провалившиеся попытки привлечь старую волхву на сторону Журавля не были тайной для боярских ближников. — Чтобы не вздумала против нас лесовиков поднимать. Нам всего-то времени хотя бы до весны надо, чтобы основное — людей да добро перевезти.

А для этого обязательно надо спину себе прикрыть. Уж больно ретивые соседи у нас. И крови нашей отведавшие. Легкой крови.

— А почему тогда Ратобору команду дал, чтобы за Болото сходил? Стоит ли гусей дразнить, пока сам не вернулся?

— Запомни, Мирон, — советник едва выдержал пронзительный взгляд в упор. Казалось, еще чуть-чуть и из этих глаз вылетит молния, испепеляющая непонятливого. Но боярин взял себя в руки и продолжил давать разъяснения прежним неторопливым и спокойным голосом. — Хороший воевода только такие приказы отдает, которые его подчиненные выполнить могут. И никогда, слышишь, никогда не отдаст такого, про который знает, что выполнять ни за что не будут. На словах запретить идти за Болото можно, а на деле, многие из тех, чьи родные полегли али в полон угодили, сейчас местью горят. И остановить их никак не получится. А если остановить не получится — надо возглавить и в нужную сторону повернуть. Пусть Ратобор с "рысями" их для беспокойства Корзня используют. Главное, до моего приезда им задарма не погинуть и врагов отвлечь. А по нашему приезду уж и готовиться к переселению станем.

— И для этого надо сперва Корзню с Нинеей укорот сделать? — уяснивший наконец замысел Журавля ближник уже прикидывал, какие еще меры можно предпринять для успеха задуманного.

— Вот, в самую точку попал, Мирон!

Интерлюдия 2. Вроцлав, Силезия. Начало августа 1125 года.

— Скажи, ты же мне в матери место, как жить дальше? Раньше я был уверен, что хоть вдали от Гнезно буду в безопасности. Но сейчас после смерти Стася… Повсюду шепчутся, что его смерть — дело рук этой бергской потаскухи. Она уже перетянула на свою сторону авданцев, отец выделил ее Лешеку Мазовию с частью куявских земель. Пся крев, все они спят и видят его сидящем на престоле Пястов. И даже твой муж, великий палатин…

— Ты же знаешь, мальчик мой, что это не так! — Мария подошла и привлекла к себе племянника.

Вон какой большой вымахал, почти на голову выше меня. А жаловаться прибежал совсем как маленький, как когда-то раньше, когда жил в нашем замке после смерти сестры Сбыславы. Почти пятнадцать лет минуло с тех пор.

— Сейчас под видом похода на Русь они сманивают воинов со всех польских земель, даже из владений палатина Петра, а он ни слова не говорит против. А после возвращения с богатой добычей чью сторону примут эти люди?!

— Мой муж только недавно вернулся из-под Колобжега, где вместе с твоим отцом закреплял за державой Поморье — и ты знаешь это! Надо было действовать именно сейчас, пока еще не избран новый император. В одном ты прав, Владислав, нельзя давать усиливаться нашим врагам. Для этого тебе бы сейчас подумать о невесте. Лучше всего выбрать дочь кого-то из родичей умершего императора. Нужно смотреть дальше вперед, чтобы было кого привлечь на свою сторону в будущем. На Русь, увы, при Мономашичах надежды никакой. Был бы жив мой отец… — она вытерла нечаянно выступившие слезы, но сдержала себя и перевела разговор. — Вот, кстати, о походе! Почему бы тебе тоже не поучаствовать в нем со своей силезской дружиной?

— Отец поставил во главе Скрибимира, а он во всем держит руку Саломеи. Не думаешь же ты, что я стану ему подчиняться?! — молодой Пяст даже задохнулся от возмущения.

— Конечно, нет, — Мария встала, налила вина и протянула один из кубков собеседнику. — Но ты можешь поступить гораздо умнее. Авданец собирает воинов в Мазовии? Чтобы идти на восход через Визну?

— Да, только не прямо на восход, а ближе к полудню. Мне об этом рассказывал Одровонж где-то с месяц назад.

— Это тот, который из Гродеца? Он тоже идет? — вошедший в палату мужчина в богатом, но изрядно запыленном плаще низко склонился, приветствуя наследника польского престола.

— Да, палатин, все слензяне, что идут, встали под его хоругвь.

— Стало быть, пойдут вниз по Яцельде на Пинск. И, скорее всего, заранее сговорившись с Полоцком… — задумчиво произнес тот, кого называли палатином.

— Петр, а ты не забыл, что в Пинске сидят мои братья? — услышав эти слова, хозяин замка немного поморщился. Он не любил вмешательства жены в мужские дела, хотя и отдавал должное ее гибкому изворотливому уму. Но сейчас одернуть супругу не рискнул — как-никак, именно она связывала его родственными узами с наследником:

— Нет, не забыл. И это просто великолепно. Владислав, вот тебе и законный повод — защита твоих дядьев. Лучше и не придумаешь. Святополк ведь сидел на Киевском столе раньше Мономаха, стало быть, прав на престол у них больше, чем у Мстислава!

— Права не заменят кованую рать, — молодой князь, напряженно вслушивавшийся в речь Петра, что-то быстро прикинул. — Хорошо, если у них в Пинске наберется триста-четыреста воев. Я могу выставить тысячи две-три. Этого мало, чтобы всерьез воевать с Киевом. Вспомни поход двухлетней давности. Сил было вдвое больше, а нам не удалось даже взять Волынь.

— Ярослав свершил все, что мог… — на глаза женщины вновь навернулись слезы.

— Владислав, объявить что-то во всеуслышанье — совсем не значит сделать! Что нужно НАМ? — выделил он голосом последнее слово.

— Кому НАМ?

— Нам: это тебе, как наследнику престола, и мне, как палатину Силезии. Так вот НАМ совсем не нужен полный успех похода Скрибимира. Потому как тогда и силы, и влияние, и слава королевы и авданцев увеличатся многократно. В ущерб нам, разумеется. Но и полного провала допустить нельзя, ибо тогда уже Киев усилится очень значительно.

— Так что же делать, палатин? — Владислав был в растерянности, он только-только начинал постигать тончайшее искусство интриги.

— Нужно, чтобы своим трудным успехом этот поход был обязан тебе. Ключ ко всему — Берестье. Поэтому нам надо будет сделать так…

 

Глава 5

Конец августа 1125 года. Ратное

Мишкины ночные похождения при приеме отроков в Перуново братство не привели ни к чему хорошему, незалеченные толком раны воспалились, и наутро после возвращения в Ратное он свалился в горячке. Настена, срочно вызванная встревоженным Корнеем, как и в прошлый раз устроила воеводе погорынскому серьезную взбучку. С трудом приведенный в сознание Михайла только недоуменно вглядывался в окружающих и, казалось, не мог понять, где он.

Мать Юльки? А кто же мне только что говорил:

" Что же, вы, батенька, себя не бережете? Скажите спасибо, что мы сумели аппаратуру усовершенствовать и научились "путешественников" назад возвращать. Кстати, за вами должок — посылок так и не было. Придется, голубчик, еще разок в двенадцатом веке побывать. И уж теперь-то не поскупитесь, Михаил Андреевич! "

Разве это не Максим Леонидович был? Блин, привидится же такая чепуха! Крепко же меня, приложило, что я доктора, как наяву разглядел!

Лекарка напоила больного горько-вяжущим отваром каких-то трав и категорически предписала полный покой. В результате Корнеем на внука был наложен очередной "домашний арест".

Казалось бы, несколько дней Академия могла и обойтись без председателя своего Совета. Но не тут то было. Уже через день в Ратное верхами приехали Дмитрий с Петькой, рассказавшие об очередной напасти. Услышанное крайне не понравилось Мишке, вынужденному безвылазно лежать в горнице, да к тому же сплошь замотанному в тряпки, пропитанные пахучими лечебными отварами. Оказалось, что вот-вот готовы были остановиться учебные занятия по письму и арифметике во всех десятках. В отсутствие Михайлы некому стало давать задания и проверять правильность ответов.

— Я пока велел всем десяткам написание всех буквиц повторять, но этого надолго не хватит, — сокрушенно покрутил головой Дмитрий. — А у нас в Академии даже Псалтиря нет, чтоб было что читать и откуда списывать.

— С моими чуток полегче, — я их пока в помощь Илье и Демьяну определил, — озабоченность Петра была не меньше. — Проверять запасы на зиму да списки потребного составлять. Но все равно — еще день-два и учить будет нечего.

— Да, задача, — пришел Мишкин черед призадуматься. Думал он, впрочем, недолго — Ладно, Петь, сходи-ка бересты принеси и писало.

Вот ведь засада! Как хорошо было в мое школьное время — взял задачник и решай задачи, номера которых назвал учитель. Или по правописанию тексты переписывай. Стоп, стоп! А ведь кажется хорошая идея — пока с учебниками полный швах, сделать сборники упражнений по разным предметам. Хотя бы по двум на первое время: письму и арифметике. А потом и до семи свободных искусств дойдем. Только вот не разорваться же мне на все десятки. Значит, помощники нужны, а где их взять? Это в Киеве или Константинополе хорошо — ученых, и монахов и мирян, пруд пруди. А здесь в Ратном? Я да отец Михаил, и оба немощные. Нужно, стало быть, чтобы одни ученики учили других. Как же это называется? Американская система, кажется? Ладно, с десятком учеников я справится смогу, а заодно и учебных пособий можно будет наделать. Только сколько же это бересты для обучения уйдет? Или можно чем-то заменить? Вроде раньше на восковых дощечках писали. Да, пожалуй, самое оно — многоразовая тетрадь. А на бересте сборники упражнений будем делать, чтобы в Академии оставались — сразу для следующих поколений учащихся задел. Ну, вы и голова, сэр Фокс, — сразу видно компенсируете телесную немощь повышенной мозговой активностью!

— Минь, вот, смотри, принес. Только как же ты весь в повязках писать-то будешь?

— Нет, это вы сейчас писать будете. Я сейчас несколько загадок на числа придумаю. Ну, как в Турове примерно. А завтра по десяткам нужно будет сначала дать переписать их каждому, да после и решить.

— А на чем переписывать, на бересте? Так много надо, — Петр, оправдывая свое купеческое происхождение, сразу озаботился писчими принадлежностями.

— Сначала на бересте. Мить, бересты надо бы побольше заготовить. Передай Демке — пусть к Сучку пошлет узнать, где ее можно заготовить, да и начинает запасаться. А еще надо вощаницы заготовить. По две на каждого отрока — одна для письма, а другая для чисел.

— Ага. Я видел, какие они бывают, — тут же подхватил мысль Петька, — сделаем. Только воску много нужно будет — попроси Корней Агеича, он тебе не откажет. А я схожу к плотникам, что стольцы делают и договорюсь, чтобы нам отпилки от дощечек, пригодные для сего дела оставляли. У них там много всякого — в основном Плаве на растопку идет.

— Так вот, завтра вот еще что сделать нужно будет — в каждом десятке отберите по два отрока, больше других к счету и письму способных. Назовем их старшими учениками. И каждый день половину отправляйте сюда — со всеми письменными принадлежностями. Я им новые задания придумывать буду по письму и по счету. А они запишут, и на следующий день каждый своему десятку и растолкует, что к чему и проверит, как у них ученье идет. А в это время вторая половина "старших учеников" будет новые задания записывать. Только пусть исписанную бересту не выкидывают, а по порядку складывают. Мы из отдельных частей маленькие книжицы для обучения будущих учеников сделаем.

— Ладно, все понятно, Минь. Все сделаем. Давай, говори, что писать, сейчас быстро запишем и поедем назад, чтобы в потемках не возвращаться. А ты завтра жди, с утра как раз и пришлем "старших учеников", до обеда они точно здесь будут.

Полночи Мишка ворочался с боку на бок и все не мог заснуть — ужасно чесались воспалившиеся раны. И хотя умом он понимал, что это один из признаков заживления, но так и хотелось сорвать все повязки и всласть начесаться или бултыхнуться в прохладную воду Пивени — смыть с тела жаркий пот и лечебную мазь. Но кроме телесной доставала еще и умственная чесотка — Михайла лихорадочно вспоминал задачи по арифметике для начальной школы из той, прошлой, жизни. Только когда за окошком начало немного светать он смог забыться коротким беспокойным сном.

Утро следующего дня выдалось просто ужасным. Во-первых, Мишка так и не сумел выспаться, разбуженный доносившимися со двора голосами. Во-вторых, от болезни и недосыпания у него страшно разболелась голова. Ну и, наконец, никак не оставлял этот проклятущий зуд. Поэтому появившихся в дверях Роську и Юльку он встретил весьма неприветливо:

— Вы чего теперь: каждый на меня глазеть будет приезжать?

— Ты чего, Миш? — Роська удивленно поднял брови. — Сам же вчера Дмитрию велел учеников привезти. Вот мы и отобрали из каждого десятка. А еще, ну чтобы больше порядка было, придумали каждый раз с ними нового урядника отправлять — старшим. Моя сегодня очередь. Ну, а …

— А я на тебе учиться приехала, — перебила его Юлька. — Мне тоже надо. Посмотреть вот, как таких раненых дураков лечить, которым на одном месте не сидится. До такой степени, что чуть до огневицы не доходит.

Чудеса, от ее голоса даже куда-то уходила головная боль и Мишка ловил себя на мысли, что слушая ее невольно расплывается в улыбке.

— Ладно. Роська, я пока ему повязки сменю, а ты за Корнеем Агеичем сходи, позови его сюда.

— Ага. Я мигом слетаю.

— А ты чего улыбаешься? — напустилась юная лекарка на Мишку. — Или, думаешь, бессмертным стал? И тебе никакие раны нипочем? А ну-ка, вспомни, как вон Роська мучился.

— Стоит мне на тебя, Юленька, посмотреть, как сразу легче становится, а если еще и за руку возьмешь…

— Балаболка, — девушка, улыбнувшись, отвесила ему легкий подзатыльник. — Помолчи, пока я повязки менять буду.

Она достала из привезенного узелка маленький горшочек, и по горнице разнесся резкий запах лекарственных трав. Оба на некоторое время примолкли.

Когда спустя некоторое время Корней в сопровождении Роськи вошел в горницу, перевязка подходила к концу.

— Ну, что, лекарка Юлия, жить будет? — Воевода Погорынский намеренно обращался к ней преувеличенно серьезным тоном. — Или, может, Бурея позвать? Чтоб долго не мучился?

— Будет, будет, — Мишка так и не понял осознанно она скопировала интонацию Настены или нет — если только хотя бы седьмицу никуда выходить не будет и с отроками слишком долго трепаться.

— Да я не трепаться, я им задания по грамоте и числам даю, чтоб учеба не прекращалась.

— Ага. А кто совсем недавно про греческого мудреца весь вечер рассказывал, что вражеские корабли зеркалами сжег? Как вот там его … Архи …

— Архимед. И ничего не весь вечер. Да и до моей болезни это было.

— Так раны-то у тебя и тогда уже были, — поддержал юную лекарку Корней. Видно в памяти у него крепко засел тот предыдущий случай с болезнью старшего внука. — А для раненого силы сохранять — первейшее дело. От работы языком тоже, бывает, так устаешь, что только бы до лавки добрести.

— А Назарка потом целый день к девчонкам приставал, — хихикнула Юлька, — все зеркальце выпрашивал. А как выпросил — полдня пытался щепки поджечь, пока Кузьма на него не наорал и зеркало не отнял.

— Значит так, внучек. Дмитрий мне вчера доложил, о чем вы тут говорили. Я с утра у отца Михаила побывал и попросил помочь наставить отроков в чтении и письме. Ему, правда, тоже нездоровится, но добро он дал. Так что половина приезжающих будет у тебя числа учить, а остальные у священника. Как он сказал — сначала прочитают молитву, потом разучат накрепко, а затем и переписать попробуют. А заодно и по хозяйству святому отцу подмогнут, ну, это уж Алена там распорядится — она им бездельничать не даст. Заодно и в вере Христовой он их наставит. Так что давай, урядник Василий, дели с тобой прибывших кому куда: кто здесь будет, а кто к церкви отправится. А в следующий раз поменяются.

— Слушаюсь, господин воевода.

— Деда, а еще нам воск для вощаниц нужен и, обязательно, пергамента достать. В Академии для молитв в часовне хотя бы Псалтирь требуется. Сами книги покупать — разориться можно, а так мы у отца Михаила бережно перепишем да сошьем — вот и своя готовая будет. Все не так дорого.

— Гм. Ладно, воск Младшая стража в походе взяла — можете часть для себя оставить. Дозволяю. А вот с пергаментом надо подумать. Когда Осьма приедет, с ним поговорю, как лучше дело решить. Ну и с кожевенниками нашими побеседовать стоит, может, они что-нибудь присоветуют.

— А пока твои ученики не пришли, тебе с утра поесть хорошенько надо и вот гостью покормить, — тут дед заговорщицки посмотрел на внука и еле заметно подмигнул.

— Ой, не надо, Корней Агеич, — сразу покраснела юная лекарка, — я домой пойду, у мамы и поем.

— Надо, надо! Кроме того, за болящим и пригляд нужен, вдруг ему какой еды нельзя, кто ж, как не лекарка за этим присмотреть должна. Так что посиди с ним, а я пойду, распоряжусь принести вам сюда, — с этими словами он повернулся и вышел из горницы.

Все дела на подворье у Лисовинов Юлька уже сделала, а просто посидеть и поговорить с Мишкой в ближайшие несколько часов не представлялось возможным, тот был вовсю занят с приехавшими учениками. Поэтому после совместного завтрака юная лекарка решила сходить проведать Настену, порасспросить о новостях Ратного, да и самой рассказать матери, что нового произошло в Академии. Настроение у нее было под стать светлому летнему небу — ясным и радостным, и даже на косые взгляды и неразборчивый шепоток в спину тетки Варвары она не обратила никакого внимания.

А вот громкие мальчишеские голоса, доносившиеся из-за забора усадьбы Ефрема Кривого, заставили ее сбавить шаг и прислушаться.

— А я говорю, что струсил и сбежал этот ваш Журавель. И скоро сотня и Младшая Стража в новый поход за болото пойдут. Всех остальных там попленят и холопами сделают.

— Ага, как выдернули все перья у Журавля из хвоста, так он и не вернется больше. А еще я слышал, что дядька Данила говорил. Дескать, всех холопов в новое пешее войско соберут. А все ратники в нем десятниками да полусотниками будут. Вот и мы чуть подрастем и тоже командовать будем. Вон, как Сенька. Чем мы хужее его?

Юлька сразу узнала неразлучную сладкую парочку. Старший — Сережка по прозвищу Бычок. Парнишка вымахал на полголовы выше сверстников, никому не уступал в драках и отличался редким упрямством. Юлька улыбнулась и вспомнила, как Михайла, услышав несколько раз рассуждения Бычка о "стене копий" да о рвах и завалах против конной рати, рассмеялся и проговорил:

Второй — Ингварка Котень, его неразлучный приятель. В одиночку в разговорах с другими он напоминал ласкового домашнего кота, разве только не мурлыкал и не терся о ноги собеседника. И в тоже время, в кампании Бычка по любым вопросам поддерживал своего старшего друга.

Третьего из говорящих Юлька не узнала. Это был кто-то из новеньких.

— Радуйтесь, радуйтесь. Вот посмотрим, что вы запоете, когда Журавель сюда к Ратному придет и спалит тут все. Боярин не такой человек, чтобы обиды прощать.

— Ха, придет. Да Младшая Стража их из самострелов как курей перебьет. А воевода Корней с сотней оставшихся конями в землю втопчет.

— Вот-вот, слышал я, как у болота пробовали втоптать, да еле живыми ушли. А уж как САМ пожалует, точно так просто не отделаетесь.

— И все ты врешь, Аспидка! Смотри, расскажу воеводе о твоих речах поносных — не сносить тебе головы!

— А я и воеводы ждать не буду, сам башку сейчас откручу! — ну вот уж этого юная лекарка допускать не собиралась. Толкнув калитку и войдя вовнутрь, она уперла руки в боки и уставилась на Бычка пронзительным немигающим взором.

— И не стыдно тебе, Сергий, увечных обижать? Али не видишь, что у него нога до сих пор в лубках? — и действительно, третий парнишка — лет десяти, с неловко вытянутой ногой, сидел на низенькой скамеечке. Вокруг него лежали нарезанные лозинки и заготовки корзинок — паренек помогал Ефрему в этом нехитром на первый взгляд деле.

— Да я что, я ничего, — покраснел и смутился Бычок, делая на всякий случай шаг назад от разъяренной лекарки.

— Ничего? А кто корзинку запинал, аж в другой угол двора? Или это твоя работа, Котяра? — звонкий подзатыльник был слышен, наверное, на другом конце Ратного. — Ну-ка, бегом неси ее сюда.

Пристыженный Ингварка молнией метнулся и принес корзинку, пробормотал что-то неразборчивое и вылетел со двора. Бычок попытался еще что-то сказать, но, поглядев в лицо Юльке, счел за благо молча ретироваться за приятелем.

— Спасибо тебе, — парнишка встал, опираясь на палку, прохромал вглубь двора, вынес и протянул Юльке небольшую новенькую корзинку. — Как раз, будет, куда лечебные травы складывать.

— Как же ты так просто даешь? Небось, родители тебя заругают?

— А убили всех моих. И отца, и мамку и сестренок двух. Так что ругай меня теперь, не ругай — хуже не будет. А дядька Ефрем, он хороший. Слова не скажет, что я лекарке корзинку подарил. Тем более мамка твоя, Настена, помогает всегда, когда ему худо становится. Да и мне ногу лечит.

— А как ты у Ефрема-то оказался?

— А он меня взял, когда полон делили. Меня, обезножевшего, никто брать не хотел. Я так один и оставался. А Ефрем узнал и пришел к Аристарху. У меня, говорит, и жена и дети все в одночасье в мор померли. Так раз никому паренек не нужен, отдайте мне его — на воспитание. Будем два увечных на пару поживать: два его глаза — к моему одному, а две мои ноги — к одной его. Так и выпросил. Я вот ему помогаю корзины плести разные. Он как раз за новой лозиной пошел. А тут и эти двое заявились. Когда Ефрем дома они сюда заходить опасаются. Но сейчас видно видели, как он к Пивени пошел, ну и вот … — он мотнул головой на разбросанные заготовки.

— Ладно, садись, тебе с раненой ногой стоять долго нельзя. — Юлька подошла и насильно усадила его на скамеечку, затем стала быстро собирать и складывать рядом раскиданные прутья. — Жаль, я Котяру просто так отпустила. Надо было его заставить все собрать. Да еще и прутом пройтись, чтоб неповадно было.

— Спасибо тебе, Юля. И тете Настене благодарность передай, скажи, нога уже меньше болит. А если корзинки или короба вам понадобятся, ты только скажи.

— Ладно. И тебе спасибо на добром слове. Выздоравливай, — последние слова лекарка произнесла, уже выходя со двора и закрывая калитку.

Мать Юлька увидела, еще не войдя на родной двор. Настена стояла у калитки и что-то старательно втолковывала Февронье, а та казалось и не слушала лекарку вовсе. Вся занятая своими, сразу видно очень приятными, мыслями. Но увидев Юльку, обе женщины немедленно свернули разговор.

— Иди, и помни, что я тебе сказала!

— Спасибо тебе, Настенушка! Век буду благодарна, — Феврония низко поклонилась и заспешила прочь.

— Мам, чего это вы? Или тайны какие от меня? — дочка недоуменно взглянула на мать.

— Ничего, ничего, Гунюшка! Женские болести у нее были. Вот и с детишками никак не залаживалось. А сейчас вроде помогло мое средство. Только пока никому говорить не надо, чтоб не сглазить. Тьфу-тьфу-тьфу! — Настена плюнула три раза через плечо и для верности троекратно постучала по дереву. — Пойдем, поснидаешь со мной. Как раз щи уже доспели.

— Не, мама! Я уже у Лисовинов поела. Корней Агеич чуть не насильно заставил с Мишкой позавтракать. Сказал — завтрак. А натащили всего, как на десяток ратных. Насилу съела. До сих пор отдышаться не могу. Ты кушай, а я просто рядышком посижу.

— А чего там с Михайлой? На поправку дело идет? — входя в дом и вытаскивая из печи горшок со щами, спросила Настена. Как бы между делом она налила себе миску, отрезала ломоть хлеба и приготовилась слушать дочку, зная, что рассказ о ее избраннике предстоит не из коротких.

— Ну, как ты и учила, мам, я ему перевязки сделала и велела лежать не вставая. Но его разве удержишь? Вот ведь знал, что надо поберечься — и все равно мотался все эти дни.

— Так ведь первый поход. Как же не отпраздновать?

— Ну, вот и допраздновался. А теперь хоть и лежит — Корней Агеич пригрозил его привязать к лавке, если вставать попытается, но все равно не угомонится. Теперь придумал ребят из Младшей Стражи письму да счету учить лежучи. Он им говорит, что писать надо, а они за ним все задачки на бересту записывают, а потом свои десятки учить должны. Хорошо хоть отец Михаил согласился часть ребят сам письму учить.

— Ничего. Языком болтать не мешки таскать. Я тоже завтра зайду, проведаю его, да напомню Корнею, чтоб не давал Мишане увлекаться.

— Мам, а я вот чего подумала. А может нам тоже наши знания записать. Чтобы не пропало ничего? И Матвейка тот же мог бы учиться. И мои девчонки-помощницы.

— Ох, и глупенькая же ты еще у меня.

— И ничего не глупенькая, небось, шестое поколение лекарок уже.

— Ну, а раз шестое поколение лекарок уже, то должна знать, что на одно явное знание существуют два сокровенных. Которые в нечистые руки отдавать никак нельзя. Вдруг кто-то захочет их во зло людям обратить? Вот и бережемся мы, проверяем, тот ли будущий хозяин у тайного знания?

— Как Иппократос, ромейский отец лекарей?

— Я про такого и не слыхала! А ты про него откуда знаешь?

— Мне Мишка как-то давно рассказывал, что жил такой больше тыщи лет назад. Никому в помощи не отказывал. Множество учеников у него было, потому и прозвали его отцом лекарей. И еще он клятву лекарскую придумал: "В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного. Чтобы при лечении я не услышал касательно жизни людской, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной". Ну и много другого всего. Я запомнила плохо. Но все только о пользе страждущих.

— Великий мудрец, стало быть, этот лекарь был. Вот ты бы у Михайлы попросила записать клятву эту. Перенимать хорошее, доченька, ни у кого не зазорно.

— Конечно, мам. Я сама запишу или Матвейку попрошу, он уже писать здорово навострился, даже лучше меня. Да вот прям сейчас и пойду, если Мишаня не занят, он мне не откажет, — Юлька подошла к двери, да испуганно ойкнула. — Ой, мам, засиделись мы как. Того и гляди, ребята без меня в Академию уедут. Мне одной тогда пешком добираться придется.

— Ну, беги быстрее, Гуня. И не беспокойся за Мишаню. Пригляжу я за ним. Все хорошо будет.

— Спасибо, мама! Ну, все. Бегу!

На следующий день, после обеда, когда Мишка, проводив учеников, собирался было вздремнуть, в дверь неожиданно постучали.

— Входи, кто там еще?

— Здрав будь, Михайло Фролыч. Можно по делу к тебе?

— Заходи, конечно, Арсений. Я уже опух от лежания, да Настена велела мне не вставать. А дед наказал холопам не выпускать из дому ни под каким видом. Скукотища, хоть волком вой. Да входи же, какое ко мне дело у тебя?

— Ну, не совсем у меня. А дело свадьбой зовется, — с этими словами Арсений втащил в горницу упирающегося Герасима и начал рассказ.

Оказалось, что на ближайшее воскресение Корнеем была назначена свадьба Герасима и Софьи. На возможно более быстром венчании, почти сразу после окончания поста, настоял отец Михаил, стремившийся закрепить влияние Христа в двух юных душах, и аллегорически показать пастве торжество спасения христиан из плена язычников. Не меньшее значение предавал этой свадьбе и воевода Погорынский. Подготовив для бывшего проводника по Журляндии свадебный подарок — дарственную на новую избу рядом с Академией, Корней этим широким жестом ясно давал понять всем, что награда за верную службу Погорынью и его воеводе не заставит себя долго ждать.

— Вот и сам посуди, Михайла — свадьбу-то затеяли, а как все по обычаю сделать? Ни сватов не засылали, ни хозяйство жениха не смотрели, ни о дне свадьбы с родными не сговаривались.

— А как все делать, если родные за болотом остались? — робко подал голос Герасим.

— Ну, положим, сватами мы всей дружиной ездили, — Мишка откинулся на подушки и устроился поудобнее. — А в остальном надо придумать что-нибудь.

— Вот наш десяток и решил, что раз вместе мы в поход ходили, помочь вскладчину и свадьбу справить. Корней Агеевич согласился посаженным отцом на свадьбе быть и от себя бочонок вина выставляет.

— Это того, что мы на винодельне захватили?

— Ага, — улыбнулся Арсений, — Фаддею Чуме с Буреем оно очень по вкусу пришлось. Говорят для свадьбы — самое то.

Так вот. Меня дружкой жениху выбрали. А дальше загвоздка вышла. Софья-то его у нас в Ратном никого не знает. Сейчас она пока у Алены живет, и подружек у нее нет. Но нужно же девичник какой-никакой устроить, да и с нарядом невесте помочь. Ты бы попросил Анну Павловну, она тебе не откажет. А расход мы вскладчину возместим, если что.

— Даже и не думайте про возмещение. Я ведь тоже в том походе был. Давай я письмо маме напишу, а вы берите Софью и везите ее в Академию. Там как раз и платье приготовят и девчонки девичник устроят на славу. А утром в воскресенье поедете туда свадебным поездом за невестой.

— Здорово придумал. Как будто мы невесту с Академии берем. Тогда на второй день гулять туда и поедем. Вот почти все как по обычаю положено и будет. Давай, Гераська, беги за Софьей. Сейчас Михайла письмо напишет, и поедем.

В воскресный день небольшая церковь в Ратном была забита до отказа, так что яблоку было негде упасть. Многие из тех, кому не хватило места, стояли на дворе, прислушиваясь к звукам, доносящимся изнутри, и терпеливо дожидаясь конца церемонии. Мишка, памятуя о своих ранах тоже остался на улице, хотя ему и хотелось посмотреть на молодых в церкви. Но … как вспомнится запах лекарственных повязок, и угроза Настены закутать его в них еще на полмесяца и сразу любопытство пропадало.

А почти все население Ратного собралось посмотреть на эту нечаянную свадьбу беглецов из журавлевских владений. К праздничному торжеству была причастна половина Ратного и поэтому гуляниям предстояло быть не на один день.

Да гульба, собственно, уже и началась с того момента, когда Бурей, Фаддей Чума и Сучок, взявшись за руки, перегородили дорогу свадебному поезду. И ни за что не соглашались пропускать молодых к церкви без выкупа. От всего, что ни предлагал Арсений, "святая троица" дружно отказывалась. Положение спас Аристарх, подошедший от церкви разузнать, в чем причина задержки. Он распорядился выкатить из подвала заветный бочонок и вынести пару ковшей. Донельзя довольные "вымогатели" тут же пристроились на лавочке, потеряв к свадьбе всякий интерес. Правда, при этом они не отказывали никому, наливая всем, кто подходил к ним выпить за счастье молодых.

А свадебный поезд тем временем проследовал к церкви, где сам воевода Корней с иконой благословил молодых, которых девки осыпали хмелем. Меж тем Арсений щедро оделял ребятишек, сбежавшихся полюбоваться на свадьбу, специально испеченными Плавой фигурными медовыми пряниками.

Все это Михайла вспоминал стоя невдалеке от входа в церковь, из которой тем временем донеслись последние слова священника, в которых тот выразил глубокую благодарность архистратигу Небесных Сил архангелу Михаилу за помощь в избавлении молодых супругов из пут языческих.

На воеводском подворье где были расставлены свадебные столы, отец Михаил благословил трапезу и отпив немного вина из поднесенного кубка (для него специально припасли освященное монастырское вино) попросил молодых не зазрить, что из-за нездоровья не может побыть подольше на их празднике. Затем он попросил Мишку проводить его до дома. Уже отходя от ворот, они услышали мелодию, что играли музыканты Артемия и звонкие девичьи голоса:

..

— Давно хотел просить тебя, сыне мой, рассказать о вашем походе на земли языческие, — начал отец Михаил, присаживаясь на постель и в изнеможении откидываясь на подушки. На лбу у него выступила испарина, а по лицу пошел лихорадочный румянец — сразу стало видно, как нелегко болящему священнику далась сегодняшняя служба. — И о встреченных вами жителях, что в тайне и с опасностью для жизни блюдут там веру в Господа.

— Да я мало что об этом рассказать могу, это больше у Герасима надо спрашивать и жены его, они же там жили.

— Ничего, рассказывай что знаешь. Я потом с ними еще поговорю, какие-нибудь подробности выведаю, но они, в основном, о своих селениях рассказать смогут. А ты ведь почти по всей земле прошел отроками командуя. Да и от деда своего не мог в походе не поднабраться опыта и сведений полезных.

Слушая рассказ Мишки, священник полуприкрыл глаза и, казалось, даже задремал. Но нет, отдельные вопросы и замечания, которые он бросал своим тихим голосом, ясно дали понять бояричу, что слушают его со всем вниманием и сосредоточенностью.

— Жалко не довелось вам поговорить с отцом Моисеем. Вот уж кто подвиг творит, с опасностью для жизни неся свет истинной веры в души заблудшие, — заметил он, услышав о тайных собраниях тамошних христиан. — Обещай мне, Миша, что коль будет у вас такая возможность оказать ему потребную помощь.

— Клянусь, отче.

— Да, порадовал, ты меня своим рассказом, порадовал. А еще радуюсь я, видя, как приобщаются твои отроки через письменное ученье к свету веры Христовой. Вот только скажи ты мне, когда ты с отроками по вечерам беседы познавательные ведешь, откуда ты свои берешь рассказы?

— Что-то от тебя запомнил, о многом дед рассказывал, в Турове у дядьки Никифора кое-что прочитал.

— А от Нинеи ничего не перенимал? Что краснеешь? Ты же похаживаешь к ней или неправда сие?

— Она ведь владелица тех земель, где Академия архистратига Михаила стоит, как же я могу не приходить к ней, если она зовет. Но ничего против веры Христовой я от нее не слышал, отче.

— Силен и лукав Враг Господа нашего, часто всякими окольными путями он действует.

— И потом, отче, я же отрокам о древних временах, когда Господь наш Иисус Христос еще не рожден был, рассказываю, когда все люди еще язычниками были, как же тогда быть?

— Сей вопрос, Михаиле, давно многих отцов Церкви нашей занимал. И соборно признано было, что те знания, которые к пользе Господа нашего, хоть бы и язычниками добыты были, надо всячески постигать и развивать. НО. Берегись при этом соблазнов дьявольских, коими смущать может сей Враг души людские, искажая дарованные Богом знания и сея сомнения в неокрепшие души.

— А как разобраться-то мне, отче?

— Ты ведь знаешь, что я постигал науки в Царьграде? — говоря это, отец Михаил встал и подошел к полке с книгами. — Тоже в Академии при храме святой Софии. Там все книги отмечены благодатью божией и благословеньем патриарха.

— Вот, держи, — с этими словами он выбрал одну за другой три книги и передал их Михайле. — В свое время я суетное земное богатство променял на нетленные сокровища знания и служения Господу. И ни разу не пожалел об этом. Надеюсь, и тебе сии книги помогут в богоугодном деле приобщения отроков к знаниям.

— Топограф христиански мастера Космы, прозвищем Индикоплов, — прочитал Мишка.

— Когда отрокам в вечерних беседах о дальних странах сказывать будешь, вот из этой книги знания и черпай. Козьма спервоначала купцом был, вроде твоего дядьки Никифора, много разных дальних стран объездил, а затем, когда святым иноком стал, написал сей труд с описанием всех диковин стран этих.

Второй книгой был тяжелый увесистый том в коричневом переплете.

"Στοιχεῖα"

"Σημεῖόν ἐστιν, οὗ μέρος οὐθέν"

"Εὐθεῖα γραμμή ἐστιν, ἥτις ἐξ ἴσου τοῖς ἐφ' ἑαυτῆς σημείοις κεῖται"

— Греческий? — в смятении произнес Михайла, — А что же я пойму-то?

— Значит, настало время для тебя греческую молвь учить. И не перечь мне. Святое писание и труды величайших отцов церкви святой на сем наречии написаны. Книги величайших мудрецов древности також. Нельзя тебе в невежестве сем коснеть. Приходи, как сможешь ко мне, я тебя в меру сил своих наставлять буду. И эти две книги об исчислении помогу понять.

— Отче, но ведь я как отлежусь, вынужден буду из Ратного уехать, как заниматься тогда?

— А что у тебя в Академии отрок есть, греческою молвью владеющий, знаешь ли?

— Нет, откуда?

— Ну вот, видишь, и тебе тоже о своих отроках надо еще многое узнать. Сей отрок, имени только вот не вспомню никак, уже с отцом ездил в торговые поездки. Отец у него с Корсунем торгует, вот и разговаривает по-гречески, а сын от него научился, хоть и не совсем еще. Даже немного читать, как он мне сам сказывал, может. Вот его тогда будешь присылать ко мне, а от него и сам понемногу учиться будешь.

— Отче, — в дверях показалась могучая фигура Алены, — ты совсем себя загнал, смотри какой бледный весь. Целый день на ногах, а хоть бы маковую росинку … И ты, Михайла, хорош — сам небось к свадебному столу сейчас пойдешь, а святому отцу что сил подкреплять не нужно? Смотри, у меня! Был бы ты здоров, давно бы уже сама взашей прогнала! Но с больным рукоприкладствовать грех. Придется тогда Корнею и Настене пожаловаться!

— Ухожу, ухожу, — Мишка, взяв книги, встал и низко поклонился священнику. — Спасибо, отче, за твою заботу о нас и за труды твои!

— Благослови и тебя Господь, Миша!

Интерлюдия 3. Вторая половина августа. Кшнияй — верховья реки Щары.

— Здрав будь, Ольгимунт! Сколько ж мы не виделись с тобой, кунигас? Никак третий год пошел?

— И тебе здоровья и удачи, Тороп, — хозяин, вышедший навстречу гостям обнял шедшего впереди и затем повернулся к остальным, выискивая глазами знакомых. — Пошли в терем, негоже гостей на дворе держать. Зови людей своих. Столы накрыты уже. С кем ты в этот раз? Здрав будь, Снорри! Я тебя уж лет восемь как не видал, думал ты совсем на берегу корни пустить решил — в походы больше ничем не заманишь, хотя твои висы мне каждый раз исправно пересказывали. О, и Руальд, здесь. Жалко, брат мой Маргер, побратим твой, сейчас в отъезде. Вот бы порадовался встрече.

— Куда ж это он запропастился?

— Ну, как куда? К Бируте пятый год ездит — женихается.

— А она что же? Ведь вроде бы давно слюбились они? Давно бы уж свадьбу сыграли да детей ростили!

— Пошли, пошли к столам. А историю их я и за кубком меда дорогим гостям рассказать могу.

Сказав это Ольгимунт первым пошел в пиршественную залу, где гостей уже ждал, истекая горячим соком, огромный вепрь, целиком зажаренный на копье — лучшая пища воинов. А мальчишки, еще недавно вовсю глазевшие на приплывший корабль со Змеем, несли кувшины с медом и пивом. Снорри сразу прошел следом. Лишь Тороп и Руальд немного задержались на берегу, вполголоса отдавая какие-то распоряжения.

Чуть погодя, когда гости утолили голод и выпили по нескольку кубков под здравицы в честь приезжих гостей, Ольгимунт продолжил рассказ:

— Так вот. Уж больше пятнадцати лет с тех пор прошло. Родители Бируты родом были не наши. Из скалвов они, а жили и вовсе рядом с пруссами. Хоть и те и другие вроде близким языком к нам, ятвягам, говорят, но все ж различие есть. Ну вот, вроде как у русичей, кривичи от северян отличаются.

А в тот проклятый год мазовшане как взбесились совсем. Пошли они походом на пруссов, но не за добычей или удали ратной ради, а словно перебить всех решили. Сколь люду погибло, сколь селений пожжено было — не счесть. И старого и малого резали не щадя. Трижды объединенные отряды пруссов бой около своих городищ принимали. Но мазовшанам и Болеслав Польский и великий князь киевский Святополк в помощь кованную рать дали. Где уж тут было устоять. Все три раза пруссы костьми до последнего людина ложились.

— Прости, что перебью тебя, Ольгимунт, — Тороп встал, поднимая кубок, и сделал знак Руальду. Тот понятливо кивнул и вышел. — Я хочу выпить этот кубок за наших гостеприимных хозяев. И вручить им дар нашего господина. Чтобы их несокрушимое мужество в битве соединилось бы с несокрушимостью этих доспехов.

Вся кунигасова дружина, присутствующая на пиру, потрясенно замерла. Ибо в этот момент несколько воинов внесли следом за Руальдом два сверкающих доспеха — кольчуги с зерцалом, шлемы, круглые щиты и два великолепных меча.

— Один для тебя, Ольгимунт, а другой — для моего побратима, — сказал Руальд, подходя к столу и беря свой кубок. — Удачи и добра нашим хозяевам!

Некоторое время Ольгимунт не мог сказать ни слова. Затем встал, обнял по очереди Торопа, Снорри и Руальда:

— Передайте боярину, что его дар достоин любого князя. А я хоть и не могу отдариться столь же дорогим подарком, но клянусь сделать для него все, что в моих силах.

— Он помнит и высоко ценит твою дружбу. Но прости, я перебил твой рассказ, что было дальше?

— Дальше… Так вот, когда три сражения не отбросили врага, криве-кривейто частицу священного огня прислал. И велел запаливать леса все подряд встречь находникам. Только тогда и прекратился этот Поход Смерти. Вот и вся семья Бируты в то время и погибла.

А ее, двухлетнюю девочку, вместе с другими малыми детьми в подземный схрон спрятали. Некоторые задохнулись там, а кое-кто выжил. Их потом родичи поразобрали из немногих уцелевших селений, до которых мазовшане дотянуться не смогли. А у Бируты двоюродная тетка по матери — вайделотка в Лишкяве. Это верст сто с небольшим отсюда, вниз по реке.

— Так мы ведь в мой прошлый поход, восемь лет назад, проплывали там. Помнишь, Ольгимунт, еще останавливались на ночь? — не утерпел Снорри, внимательно слушавший хозяина.

— Вот-вот. А святилище чуть дальше, еще с версту от берега. Тетка ее при святилище живет, она и взяла сироту на воспитание. А пять лет назад мы походом на море ходили. Помнишь, Руальд, тогда вместе против датчан схватиться пришлось? Ты с Маргером потом и кровь в чаше смешали. Так вот, на обратном пути зашли мы в святилище. Богов за удачный поход поблагодарить. Там он Бируту совсем еще юной девушкой увидел. И пропал. С тех пор на других женщин даже и не смотрит.

— Ну, так уж прям совсем? И даже красивых рабынь не берет? Не могу поверить, — Руальд покачал головой. — Я же помню, каким он был.

— Не родился еще такой воин, что отказался бы от красивой рабыни, — под смех всех присутствующих ответил Ольгимунт. — Но я не про мимолетные потехи. А про подругу на всю жизнь. Вот Маргер, похоже, себе ее нашел. В тот же год сватов заслал. А она ему и говорит, мол, он ей тоже по сердцу, но зарок она дала — пока ее родные не отмщены, замуж не выходить. Восемь человек у них в семье было, Бирута девятая. А Маргер в ответ поклялся в поединках убить столько знатных врагов из тех земель, что в Поход Смерти ходили, сколько у Бируты родичей сгинуло. Вот уже четвертый год в походы с охочими молодцами ходит. Шесть голов ей во исполнение обета привез. Ну и так, что не месяц к ней ездит — вот и сейчас уехал. Но скоро, дня через два-три, назад быть должен. Погостите несколько дней, дождитесь его, он искренне вам рад будет. Особенно тебе, Руальд.

— Что ж, ради этого задержимся на несколько дней. Тем более, что своим рассказом облегчил ты мне, Ольгимунт, задачу. Потому что знаю я теперь, что брату твоему предложить. И против каких наших общих врагов в этот раз ему направиться.