Блаженный Августин. Фрагмент мозаики. Собор Святого Марка, Венеция, Италия. XII в.

В Средние века в Европе огромной популярностью пользовался сборник «Золотая легенда» Иакова Ворагинского – собрание христианских легенд и житий святых. В нем есть типично средневековый сюжет о блаженном Августине.

Однажды блаженный Августин сидел и читал. Вдруг он увидел диавола, который шел мимо с книгой на плече. Августин попросил его рассказать, что в ней написано, и диавол ответил: «В этой книге записаны человеческие грехи. Я собираю их повсюду и записываю сюда».

Августин велел диаволу показать ему книгу и дать прочитать, что написано о его собственных грехах. Диавол показал ему одну страницу, и там было написано только, что один раз Августин не прочитал в церкви особую молитву.

Тогда блаженный Августин попросил диавола подождать, сказав, что ему надо на время отлучиться, а сам пошел в церковь и с большим благоговением прочитал и эту, и другие молитвы.

После этого он вернулся и велел диаволу еще раз показать ему свою страницу. Тот перелистал книгу, обнаружил, что страница пуста, и воскликнул: «Ты позорно обманул меня! Я жалею, что показал тебе эту книгу, потому что силой молитвы ты стер грех».

Наверное, блаженный Августин сильно бы удивился, узнав, что спустя тысячу лет потомки посчитали его «книгу жизни» чистой, всего с одной записью.

В своей «Исповеди» он с неподдельной искренностью поведал обо всех своих многочисленных греховных поступках, мыслях, терзаниях, нерешительности в стремлении стать лучше.

«Не помню, как упал я под какой-то смоковницей и дал волю слезам: они потоками лились из глаз моих – угодная жертва Тебе. Не этими словами говорил я Тебе, но такова была мысль моя: „Господи, доколе? Доколе, Господи, гнев Твой? Не поминай старых грехов наших!" Я чувствовал, что в плену у них, и жаловался, и вопил: „Опять и опять: 'Завтра, завтра!' Почему не сейчас? Почему этот час не покончит с мерзостью моей?“»

Но, быть может, как раз эту исповедь перед Богом и перед людьми имел в виду средневековый автор, описывая растерянность диавола, который не ожидал такого поворота событий?

«Исповедь» блаженного Августина – это и его биография, и молитва, и богословские размышления о Промысле Божием, и… словно готовый сценарий к полнометражному фильму.

Пожалуй, ни одно творение древности не экранизируют с такой охотой, как «Исповедь» Августина. Оно все как будто построено на «стоп-кадрах», вспышках памяти, через которые проходит основной сюжет – как человек приходит к Богу.

…Маленький Августин лежит в постели. У него случились схватки в животе, такие внезапные и сильные, что он почти что при смерти. И тогда Августин слабым голосом просит у матери, чтобы его окрестили: он слышал от взрослых, что перед смертью принято принимать крещение.

Но потом он выздоровел, крещение было отложено, и Августин надолго забудет об этом случае.

«Маленький мальчик и великий грешник», он любит резвиться и проказничать: может своровать из кладовки и со стола, хотя дома в еде нет недостатка, обмануть воспитателей и родителей, чтобы заслужить лишнюю похвалу, да и просто так, «из веселого и беспокойного обезьянничанья».

Августин родился 13 ноября 354 года в небольшом африканском городе Тагаста, неподалеку от Карфагена, в семье скромного достатка.

Его отец, Патриций, служил чиновником местного муниципалитета, был человеком ни богатым, ни бедным, без меры вспыльчивым, достаточно добрым и уж точно очень компанейским.

Августин унаследует эту отцовскую черту – душа компании, он всегда будет находиться в окружении друзей, учеников, родных, позднее – прихожан, и все искренно будут его любить.

Еще один «стоп-кадр»: под покровом темноты, в полночь подросток Августин вместе с товарищами крадется к грушевому дереву, которое растет по соседству с родительским виноградником. Мальчишки отрясают и уносят с собой чужие груши, но потом не знают, что с ними делать, хоть скармливай свиньям. Волнует само ночное приключение, да и вообще, в их компании подростков «стыдно не быть бесстыдным».

«Мы смеялись, словно от щекотки по сердцу», – напишет Августин в «Исповеди». Особенно веселило, что на них, детей уважаемых в городе родителей, никто не мог подумать, будто они способны на воровство. И уж в особенности – на Августина, сына благочестивой христианки Моники.

Многие соседи, зная гневливый характер Патриция и его привычку засиживаться в трактире с друзьями, а то и с подружками, удивлялись, что в их семье всегда царит мир. На это Моника полушутливо говорила соседкам: «С той минуты, когда вы услышали чтение брачного контракта, нужно считать его документом, превратившим вас в служанок, и не должно заноситься перед своим господином». Никто никогда не слышал, чтобы Патриций побил жену, чтобы они повздорили или хотя бы на день поссорились.

Возможно, это Моника придумала для сына такое имя – Августин, что значит «маленький император».

К тому времени, когда Августин достиг юношеского возраста, родителям удалось накопить денег, чтобы отправить его в Карфаген за более престижным образованием. Помог и щедрый земляк – Романиан, один из богатейших жителей Тагасты, унаследовавший от отца большие земли. Этот человек сделал для горожан столько хорошего, что ему еще при жизни перед магистратурой был поставлен памятник.

И вот принаряженный Августин, чувствуя на поясе тяжесть кошелька с деньгами, идет по улице Карфагена, чтобы найти школу риторов, где он будет учиться. Но не об учителях и книжных свитках думает он в этот момент. Юноша смотрит по сторонам и видит только одно: «Кругом меня котлом кипела позорная любовь…» Он словно в тумане…

«Я искал, что бы мне полюбить, любя любовь. Я ненавидел спокойствие и дорогу без ловушек…» И конечно, очень скоро Августин без труда найдет в Карфагене женщину, которая станет его сожительницей, а потом родит ему ребенка.

Были еще и театры, и скачки, и веселые пирушки, но они не заслоняли учебы. Августин считался, как он сам пишет, первым в карфагенской школе риторов, отчего был «полон горделивой радостью и надут спесью».

«Я мечтал о форуме с его тяжбами, где бы я блистал, а меня осыпали бы похвалами тем больше, чем искуснее я лгал».

В Карфагене с подачи своего благодетеля Романиана Августин сблизился с манихеями, как он их позже назовет, «горделиво бредящими».

В то время многие образованные римляне увлеклись учением перса Мани, который называл себя пророком и «апостолом Иисуса Христа, выбранным Богом Отцом». Мани создал некое сложносочиненное учение, в котором было понемногу от христианства, иудаизма, буддизма, зороастризма – интеллигенция всегда любила такие причудливые «коктейли».

Учение Мани о двух равновеликих силах – добре и зле, управляющих миром, легко укладывалось в сознание римлян, привыкших все регламентировать.

В представлении манихеев Христос был неким бесплотным духом вроде привидения из мира света, не имевшим тела. И манихеи любили задавать христианам такие вопросы: откуда зло? Ограничен ли Бог телесной формой? Есть ли у Него волосы и ногти?

«Мне казалось великим позором верить, что Ты имел человеческую плоть и был заключен в пределы, ограниченные нашей телесной оболочкой», – признается в «Исповеди» Августин в своем материалистическом понимании христианства.

Позднее он назовет манихеев «обманчивыми ловцами птиц», которые возле открытой воды мажут жердочки клеем, чтобы прилетевшие напиться птицы сели на такую жердочку – да и попались («О пользе веры»).

Манихеи представляли собой некое тайное общество – только для «посвященных», с целой системой обрядов и иерархической лестницей, и это было особенно притягательным «клеем» для молодежи.

На посвящение во «внутренний круг» Августин не претендовал. Манихейские «епископы» давали обет безбрачия, считая, что рождение детей провоцирует рождение зла в мире, а у Августина к тому времени были и гражданская жена, и сын Адеодат. Но в тайном обществе манихеев существовал культ дружбы – они помогали своим материально и делали протекцию в обществе. Честолюбивому юноше, который приехал из Тагасты покорять мир, это не могло не нравиться.

А вот еще одна «вспышка». Девятнадцатилетний Августин читает сочинение Цицерона «Гортензий». Оно буквально переворачивает его душу: только в юности прочитанная книга может вот так, в одночасье, полностью изменить всю жизнь. Сочинение Цицерона пробудило в нем жажду мудрости, глубоких познаний в философии, ему вдруг стало мало одной риторики – умения красиво, эффектно говорить.

После «Гортензии» Августин много и с жадностью читает книги по философии, диалектике, геометрии, арифметике… Он даже осилил сочинение Аристотеля «Десять категорий», которое его учителя называли «божественно» недоступным и признавались, что не вполне его понимают.

Правда, после этого Августина занесло в секту «математиков», где истину искали путем сложных исчислений, но в то время он был горд своей интеллектуальной победой.

Окрыленный успехами, Августин решил заодно освоить и Священное Писание, но не смог его одолеть. Он очень образно описывает в «Исповеди» этот свой юношеский опыт:

«И вот я вижу нечто, для гордецов непонятное, для детей темное, как здание, окутанное тайной, с низким входом, которое становится тем выше, чем дальше ты продвигаешься. Я не был в состоянии ни войти в него, ни наклонить голову, чтобы продвигаться дальше…»

Лишь позднее Августин поймет, что тот «низкий вход», куда можно войти, только склонив голову, – христианское смирение, которого у него тогда и близко не было.

После учебы Августин на какое-то время вернулся в Тагасту, стал преподавать детям риторику.

Отец его к тому времени умер, и, должно быть, на столичную жизнь просто не было денег.

Но Августин нашел возможность снова вернуться в Карфаген. Вместе с ним в большой город перебралась и его мать Моника, здесь жила и его конкубина с сыном – он ни разу нигде не назовет имени этой женщины, с которой был связан около пятнадцати лет.

В Карфагене Августин занялся все тем же – «продавал победоносную болтливость», то есть преподавал риторику. Его любили ученики, да и сам он был талантливым, неординарным учителем, а для многих и добрым другом. Ему было хорошо знакомо это чувство дружбы, когда, словно на невидимом огне, кто-то «сплавляет между собой души, образуя из многих одну».

«Общая беседа и веселье, взаимная благожелательность и услужливость, совместное чтение книг, совместные забавы и взаимное уважение, взаимное обучение…» – вот чем были наполнены его учительские годы в Карфагене.

В этот период он написал и свое первое крупное сочинение «О прекрасном и соответствующем» в двух или трех книгах. Оно было посвящено римскому оратору Гиерию, которого Августин не знал лично, но восхищался некоторыми его изречениями.

«Еще больше нравился он мне потому, что очень нравился другим, и его превозносили похвалами», – признается в «Исповеди» Августин, не сожалея о том, что впоследствии это сочинение куда-то затерялось.

«Человека хвалят – и вот его заглазно начинают любить», – выводит он формулу, которой и теперь активно пользуются современные масс-медиа.

Как-то в Карфаген прибыл известный манихейский «епископ» Фавст, о котором с восторгом говорили «свои». Августин тоже загорелся желанием поговорить с ним наедине на научные темы, и в первой же беседе его поразила необразованность прославленного Фавста. Оказалось, что «посвященный» манихей ни в чем не сведущ, кроме грамматики, да и то только потому, что имел «ежедневную практику в болтовне».

Но в обычной жизни Фавст оказался милым человеком, и когда он с приятной улыбкой сознался, что не силен в науках и ничего не может сказать о луне или исчислении звезд, Августин тут же все ему простил. Они даже подружились, обменивались книгами и с удовольствием беседовали о литературе.

Должно быть, эта встреча помогла Августину почувствовать свою образованность, значимость и подтолкнула его к поездке в Рим. Он уже был вполне состоявшимся, а в своих кругах – известным преподавателем риторики, и Августина все больше раздражали «африканские» нравы карфагенской студенческой молодежи. Школы риторики в то время были частными и платными, и студенты могли бесцеремонно ворваться к любому учителю, дерзили, отказывались выполнять трудные задания.

«С удивительной тупостью наносят они тысячу обид, за которые их никто не наказывает», – вовсе не в прошедшем времени напишет в «Исповеди» Августин о таких студентах.

Да и профессия учителя ему как будто стала уже тесна: «Учась, я не хотел принадлежать к этой толпе, но, став учителем, вынужден был терпеть ее около себя…» По крайней мере, в Риме уроки риторики хотя бы лучше оплачивались.

Мать плакала об отъезде сына и проводила его до самого моря. Она собралась было ехать вместе с ним, но это не входило в его планы.

На пристани Августин отправил ее в гостиницу, сказав, что хочет переночевать в часовне Святого Киприана, а сам ночью сел на корабль, идущий в Остию. На рассвете с попутным ветром он уже плыл в Рим.

Как отмечают исследователи, в своих сочинениях Августин будет часто прибегать к мореходным метафорам – «гавань», «бурное море», «на всех парусах», «встречный ветер», «привести разбитый корабль в желанное затишье», хотя из писем видно, что вообще-то он не очень любил путешествовать.

Это была заветная мечта всей африканской молодежи – переплыть через море и попасть в Рим или Медиолан (Милан), причем в последнем находилась тогда резиденция западного императора.

Августину было двадцать девять лет, и у него в багаже имелись и преподавательский опыт, и амбиции, и умение быстро сходиться с людьми, и нерастраченные надежды.

В Риме он поселился в доме у богатого манихея Константина и почти сразу же заболел лихорадкой. Августин расценил это как Божье наказание за то, что так жестоко обманул мать. Наверное, в эти дни он вспомнил и еще об одном событии из ранней юности…

В Тагасте у Августина был друг детства, с которым он привык делиться своими мыслями и, вернувшись из Карфагена, склонил к манихейству. Этот юноша заболел лихорадкой, и так тяжело, что родственники его уже окрестили. Но вскоре он пришел в себя, Августин зашел навестить больного друга и стал насмехаться над крещением, принятом в бессознательном состоянии, без памяти.

«Он отшатнулся от меня в ужасе, как от врага, и с удивительной и внезапной независимостью сказал, что если я хочу быть ему другом, то больше не должен никогда говорить таких слов» («Исповедь»).

Удивленный Августин увидел, что его друг даже слышать не хочет о манихейском учении, и в тот день быстро от него ушел. А через несколько дней его друг умер от лихорадки.

Смерть сверстника, с которым они вместе выросли и делились своими главными мыслями, буквально обрушилась на Августина. Он никак не мог забыть того выражения лица, с которым обычно покладистый его друг наотрез запретил говорить хоть что-то плохое о Христе. Впервые на Августина навалилась страшная тоска.

«Куда бы я ни пошел, всюду была смерть. Родной город стал для меня камерой пыток, отцовский дом – обителью беспросветного горя». И это стало одной из причин, которая заставила его снова уехать в Карфаген. А теперь он думал, куда бы ему сбежать из Рима.

Историк Аммиан Марцеллин не пожалел красок, чтобы изобразить нравы римлян того времени. Он описал дома патрициев, украшенные роскошными мраморными статуями и мозаикой, где библиотеки с томами редких книг герметически закрыты и выглядят как гробницы. И пиршественные обеды в этих домах, на которые собираются толпы игроков в кости и всевозможных бездельников, восхваляющих богатство хозяина и целующих ему колени.

От скуки гости придумывали себе всякие развлечения – например, тщательно взвешивали поданных к столу жареных фазанов и рыб, заставляя нотариусов заносить данные в протоколы, или дружно плясали под звуки шарманки величиной с двухколесную колесницу. Какие уж тут науки и уроки риторики!..

Наверняка Августин наблюдал и описанные Марцеллином процессии на улицах Рима, когда какой-нибудь знатный римлянин, как паша, на носилках или в дорогой колеснице выезжал из дома в общественные термы: впереди него шла гардеробная прислуга, затем кухонная прислуга, а дальше смешанная толпа рабов и плебеев-тунеядцев со всего квартала. А все это шествие, как пишет Аммиан, замыкалось толпой евнухов всех возрастов и «мертвенного, отталкивающего вида, свидетельствующего об искажении природы».

Да и студенты в Риме только в первое время радовали Августина своей вежливостью. Они не поднимали все вверх дном, как африканцы, а действовали спокойно и цинично. Получив достаточное количество уроков, «юные негодяи» сговаривались между собой, обвиняли учителя, что он их плохо учит, и, не заплатив, всей компанией переходили к другому наставнику.

«Им дороги деньги, справедливость у них стоит дешево», – сделал вывод Августин, и, видимо, не только о студентах, проведя год в Риме.

Как-то ему стало известно от новых приятелей, что на имя префекта Рима Симмаха пришло прошение подыскать для Медиолана хорошего учителя риторики с разрешением проезда на казенных лошадях. Августин постарался получить это место: принял участие в конкурсе, написал и прочитал перед комиссией речь. Должно быть, ему помогло и то, что по своей прежней должности Симмах был связан с Карфагеном, имел большие поместья в Северной Африке, а также связи среди манихеев. Ведь на тот момент Августин, если смотреть объективно, был всего лишь учителем риторики с десятилетним стажем преподавания в Карфагене.

Новая работа Августина, помимо преподавания, состояла в том, чтобы сочинять панегирики императору и его семье по случаю официальных мероприятий – что-то вроде должности современного пресс-секретаря. И это давало ему возможность проявить все свое красноречие, образованность, незаурядные знания в философии.

Осенью 384 года Августин на казенных лошадях прибыл в Медиолан, где при императорском дворе собрался весь ученый мир того времени: философы, поэты, ораторы.

В Медиолане жила Юстина – вдова бывшего соправителя Феодосия, императора Валентиниана. Ее малолетний сын, Валентиниан Второй, формально считался правителем Запада, но пока что всеми делами управляла сама Юстина.

Еще 27 февраля 380 года император Феодосий публично объявил, что признает только тех, кто исповедует Троицу, а «так как остальных мы считаем за сумасбродных безумцев, то мы клеймим их позорным названием еретиков и объявляем, что их сборища впредь не должны присваивать себе почетное наименование церквей» (Цит. по: П. В. Гидулянов. «Восточные патриархи в период четырех первых Вселенских соборов»).

Но император был далеко – в Константинополе или на очередной войне, и убежденная арианка Юстина вела в Медиолане свою политику, которой активно мешал Амвросий, епископ Медиоланский.

Новый составитель панегириков был представлен епископу Амвросию, и тот, как пишет Августин, «по-отечески его принял», хотя епископ был всего на четырнадцать лет его старше.

Но Августин сразу почувствовал, насколько они не ровня: к тому времени Амвросий Медиоланский уже одиннадцать лет служил Церкви, был духовным пастырем для трех императоров – Валентиниана, Грациана, Феодосия, и теперь старался образумить Валентиниана Второго.

В Медиолан вслед за Августином перебрались его сожительница с сыном и два африканских друга. Алипий был его бывшим студентом, на него Августин имел большое влияние. А вот Небридий, независимый в своих суждениях молодой человек из богатой семьи, только посмеивался над манихейством Августина и его математическими вычислениями истины. Впрочем, в это время Августин был уже увлечен неоплатонизмом и обсуждал в кругу друзей свои новые воззрения.

Весной 385 года в Медиолан приехала мать Августина и сразу стала постоянной прихожанкой церкви, где служил епископ Амвросий, ходя туда «не для пустых сплетен и не для старушечьей болтовни».

Моника давно знала о религиозных увлечениях сына, умоляла, чтобы он порвал с манихеями. Как пишет Августин, она «оплакивала меня перед Тобою больше, чем оплакивают умерших детей».

Как-то, еще в Тагасте, она пошла в церковь попросить священника, чтобы он вразумил Августина, и во время своего рассказа не смогла сдержаться от рыданий.

«Ступай: как верно, что ты живешь, так верно и то, что сын таких слез не погибнет», – сказал священник, и Моника восприняла эти слова так, как будто они прозвучали с неба. Она успокоилась и стала терпеливо ждать, надеясь, что еще при своей жизни увидит обращение Августина.

В Медиолане Моника озаботилась и тем, чтобы наконец-то женить сына. Была устроена помолвка с дочерью знатного и богатого чиновника, христианина. Невеста еще не достигла брачного возраста, надо было два года подождать.

Но сожительнице Августина все равно пришлось уехать обратно в Африку. Она оставила ему сына Адеодата – по римским законам право на детей принадлежало отцу.

«Сердце мое, приросшее к ней, разрезали, и оно кровоточило», – пишет Августин в «Исповеди».

Но сделает и другое очень важное признание:

«Я на собственном опыте мог убедиться, какая разница существует между спокойным брачным союзом, заключенным только ради деторождения, и страстной любовной связью, при которой даже дитя рождается против желания, хотя, родившись, и заставляет себя любить».

Августин все более внимательно присматривался к епископу Амвросию, о котором так много и с восторгом говорила мать, да и все вокруг. Он не раз заходил в церковь послушать его проповеди, в том числе и из ревнивого профессионального любопытства. Первое время ему даже казалось, что по манере говорить и держаться на публике епископ в чем-то проигрывает тому же Фавсту.

Но его сильно впечатляло, каким почетом и властью пользуется в обществе епископ Амвросий, чьих советов с нетерпением ждет в Константинополе сам император Феодосий и весь его двор. Что же это за такой особый человек?

Августин отмечал, что епископ Амвросий одинаково хорошо знал Ветхий и Новый Завет, а также языческих философов и во всех книгах находил аргументы в пользу Церкви. Ему давно хотелось с ним доверительно побеседовать о книгах, философии, но тот был сильно занят и постоянно окружен народом. Остаться с ним наедине не было никакой возможности, хотя доступ в епископский дом оставался открытым для всех и не было обычая докладывать о приходящих. Да и неловко было беспокоить епископа частными беседами.

А вот еще один ключевой момент: Августин уже не в первый раз приходит домой к епископу Амвросию и застает его за тихим чтением…

«Когда он читал, глаза его бегали по страницам, сердце доискивалось до смысла, а голос и язык молчали. Часто, зайдя к нему (доступ был открыт всякому, и не было обычая докладывать о приходящем), я заставал его не иначе как за этим тихим чтением. Долго просидев в молчании (кто осмелился бы нарушить такую глубокую сосредоточенность?), я уходил, догадываясь, что он не хочет ничем отвлекаться в течение того короткого времени, которое ему удавалось среди оглушительного гама чужих дел улучить для собственных умственных занятий».

И это тихое чтение поражало учителя риторики Августина, может быть, не меньше, чем услышанные речи епископа.

У римлян было принято даже в одиночестве читать книги вслух, чтобы на звук воспринимать все красоты слога, звучные обороты и заодно оттачивать собственную речь. А епископ Амвросий читал молча, ни на что не отвлекаясь, чтобы как можно глубже проникнуть в смысл прочитанного.

«Не стремись к внешнему, возвратись в себя самого: истина обитает во внутреннем человеке», – напишет блаженный Августин в «Исповеди».

Епископ Амвросий сочинял и стихи, и церковные гимны.

А вскоре Августин убедился, что сочинявший стихи и любивший минуты тихого уединения епископ Амвросий может быть и пламенным борцом.

В начале 386 года Юстина от имени сына издала эдикт, восстанавливающий в правах арианскую партию и позволяющий арианам совершать богослужения. В связи с этим Юстина приняла решение передать арианам одну из базилик города.

В ответ Амвросий, епископ Медиоланский, выступил с гневными речами, говоря, что императорский двор не должен вмешиваться в дела Церкви – цезарям дано право распоряжаться общественной жизнью, но на церковную оно не распространяется. Император принадлежит Церкви, но не стоит над ней – такой была его позиция.

Тогда ариане решили силой захватить главную базилику в Медиолане. Узнав об этом, святитель Амвросий заперся в храме вместе с верными прихожанами и приготовился держать оборону.

Юстина дала приказ осадить базилику. Осада продолжалась несколько дней, но ни к чему, кроме многочисленных жертв, не привела. Амвросию велели явиться в государственный совет, где ему должны были объявить о ссылке.

Но епископ пришел не один, а в окружении большой группы верующих, и Юстине пришлось отступить. Ведь за спиной епископа пока еще стоял престарелый император Феодосий, продолжать конфликт было слишком опасно.

Вскоре от имени сына, Валентиниана Второго, Юстина издала новый указ, где каждому было разрешено исповедовать ту религию, какую он сам пожелает.

Об этих событиях наверняка много говорилось и в доме Августина, и он тоже их обсуждал, но при этом чувствовал, что душа его замерла и находится словно во сне. Его не радовали ни удачная карьера, ни перспектива семейной жизни, ни влиятельные знакомства при дворе. Уже не хотелось ни богатства, ни славы…

«Мирское бремя нежно давило меня, словно во сне», – рассказывает Августин, не понимая, как же ему выбраться из этих невидимых пут, избавиться от постоянной душевной маеты.

Учение Плотина отвратило его от манихейства, но и там чего-то не хватало… Он все чаще вспоминал слова апостола Павла, которые повторял в своих проповедях епископ Амвросий: Буква убивает, а дух животворит (2 Кор. 3: 6).

Но как же разум, знания, философские системы, и как можно понять то, что не видимо и загадочно, – дух?

Однажды Августина навестил дома Понтициан, земляк из Африки, которого часто видели в церкви. Он был удивлен, застав Августина за чтением Посланий апостола Павла. Разговор зашел о книгах, и Понтициан с большим воодушевлением стал рассказывать о египетском отшельнике Антонии. И еще о том, как книга о святом старце в корне изменила жизнь двух его товарищей, которые оставили своих невест и решили стать монахами.

Его рассказ заставил Августина остолбенеть от удивления, он ясно вдруг увидел весь «свой позор и грязь, свое убожество».

Как только земляк ушел, он кинулся к своему другу Алипию и воскликнул: «Что же это с нами? Ты слышал? Поднимаются неучи и похищают Царство Небесное, а мы вот с нашей бездушной наукой и валяемся в плотской грязи! Или потому, что они впереди, стыдно идти вслед, а вовсе не идти не стыдно?»

С ним случилось то, что называют душевным переворотом, в котором было и мистическое откровение…

Августин вдруг услышал детский голос, как будто из соседнего дома, повторяющий нараспев: «Возьми, читай! Возьми, читай!» Он вспомнил, что ведь и святой Антоний когда-то услышал в церкви божественное повеление, наугад раскрыл книгу Посланий апостола Павла и прочел первую попавшуюся на глаза главу…

Не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечение о плоти не превращайте в похоти (Рим. 13: 13–14).

Это были такие слова, как будто апостол Павел хорошо знал все тайные закоулки жизни Августина и давал ему совет.

«Я не захотел читать дальше, да и не нужно было: после этого текста сердце мое залили свет и покой; исчез мрак моих сомнений. Я отметил это место пальцем или каким-то другим знаком, закрыл книгу и со спокойным лицом объяснил все Алипию» («Исповедь»).

Отметина ногтем на пергаменте словно отделила Августина от всей предыдущей жизни.

Было лето, и Августину пришлось дождаться августа, когда в школах начинались виноградные каникулы, чтобы как следует обдумать свою новую жизнь.

В сентябре он отправился со своими близкими в городок Кассициак неподалеку от Медиолана, где один из друзей предоставил в их распоряжение виллу на каникулы.

С Августином были его мать Моника, сын Адеодат, друг Алипий, родной брат Навигий (еще у него была сестра, но о ней ничего не известно), два двоюродных брата – Ластидиан и Рустик, юный Лиценций, сын его благодетеля Романиана, еще один земляк из Тагасты – Тригенций.

Близкий друг Небридий тоже незримо присутствовал на вилле – через переписку.

Августину всегда было важно иметь рядом собеседников и слушателей. На вилле в Кассициаке он писал, а потом зачитывал вслух и обсуждал в своем кружке программные в плане смены мировоззрения трактаты: «Против академиков», «О порядке», «О блаженной жизни», «Монологи».

Это были своеобразные беседы с собственным разумом, попытка еще раз доказать то, что уже знала его душа.

Трактат «О порядке» Августин начал с описания простого случая. Он проснулся среди ночи, потому что услышал непонятный звук. Лиценцию тоже послышался шорох, как ему показалось – мыши, с постели поднялся и Тригенций. Втроем они обнаружили, что это осенние листья плотно забили деревянный желобок, по которому стекает вода.

Молодые друзья Августина благополучно заснули, а он подумал о том, что объяснение этому звуку нашлось в целой цепи причин, и стал размышлять о существующем порядке вещей, о вере и разуме.

Если позволяла погода, участники импровизированного философского кружка собирались на открытом воздухе или в купальнях, и это был маленький пир творческой мысли.

Беседа, которая стала основой трактата «О блаженной жизни», началась в Кассициаке в день рождения Августина, 13 ноября, и продолжалась еще два дня. Этот праздник вообще был необычным: именинник считал, что пищу нужно давать не плоти, а душе, и все делал не по правилам – он сам дарил гостям подарки, а гости устраивали угощение.

«Путь к Богу – это путь назад, к истоку», – написал он в этом сочинении задолго до того, как взялся за «Исповедь».

Августин решил не возвращаться после каникул в школу, к своей работе «языком на торгу».

«Пусть медиоланцы поищут для своих школьников другого продавца слов!» («Исповедь»)

Причина отказа от места, которую он озвучил для всех в Медиолане, была вполне правдива: у него возникла какая-то болезнь в легких, стало тяжело много говорить.

В эти дни в Кассициаке Августин как никогда внимательно прислушивается к своей душе, исследует свои чувства, как болезнь, осознавая свою внутреннюю раздвоенность.

«Откуда это чудовищное явление? Душа приказывает телу – и оно тотчас же повинуется, душа приказывает себе – и встречает отпор…»

Он готовился принять крещение, понимая, что только Бог может помочь ему обрести цельность и волю, стать самим собой. Вместе с ним в апреле 387 года крещение приняли его друг Алипий и пятнадцатилетний сын Адеодат – они вместе готовились к этому всю зиму.

Алипий даже прошел босиком по холодной весенней земле от Кассициака до Медиолана, исполняя свой аскетический обет.

Таинство Крещения совершил Амвросий, епископ Медиоланский, которого Августин всегда будет считать своим учителем. Но сам епископ вряд ли об этом догадывался – скорее всего, Августин остался для него сыном Моники, одним из его прихожан, он нигде не упоминает о нем в своих сочинениях.

«Мы крестились, и бежала от нас тревога за свою прежнюю жизнь. Я не мог в те дни насытиться дивной сладостью, созерцая глубину Твоего намерения спасти род человеческий…» («Исповедь»)

Вскоре после этого Августин решил возвратиться домой, в Африку. Он вернулся в главный дом – к Богу, к настоящему себе, и ему уже было не так важно, на какой земле находиться. Кроме одного места – где он родился и был к Нему ближе всего.

Как обычно, в Тагасту отправились небольшой группой – с Августином были его мать, сын, брат Навигий, друзья Алипий и Эводий. Прибыли в приморский город Остию, где несколько дней дожидались корабля. И здесь Августину выпало пережить минуты высшего духовного озарения, которые будут освещать всю его дальнейшую жизнь.

Это случилось на склоне дня, когда они остались наедине с матерью и вдвоем стояли возле окна, любуясь закатом. Разговор зашел о будущей вечной жизни святых, и они с упоением говорили об этом, «и дошли до самого неба, откуда светят на землю солнце, луна и звезды», придя к выводу, что самым непостижимым творением Бога является бессмертная человеческая душа. «Для нее нет „была" и „будет", а только одно „есть", ибо она вечна, вечность же не знает „было" и „будет". И пока мы говорили о ней и жаждали ее, мы чуть прикоснулись к ней всем трепетом нашего сердца», – говорит блаженный Августин о мгновениях, когда, словно выйдя из своей души, они услышали голос Бога.

Такие минуты невозможно описать, да он и не пытался этого делать, и только спрашивал себя десять лет спустя: «Если вечная жизнь такова, какой была эта минута постижения, о которой мы вздыхали, то разве это не то, о чем сказано: „Войди в радость господина Твоего"? Когда это будет? Не тогда ли, когда „все воскреснем, но не все изменимся"»?

«Было только одно, почему я хотела еще задержаться в этой жизни: раньше, чем умереть, увидеть тебя православным христианином. Господь одарил меня полнее: дал увидеть тебя Его рабом, презревшим земное счастье. Что мне здесь делать?» – сказала Моника Августину во время того прощального разговора на закате.

А через несколько дней Моника заболела и скончалась в возрасте пятидесяти шести лет.

Раскопки баптистерия Сан-Джованни алле Фонти, Милан, Италия. Кон. IV в.

Предположительное место крещения св. Августина.

Перед смертью она велела сыновьям не беспокоиться о месте ее погребения, так как ей совершенно не важно, где будет лежать ее тело, и просила только об одном: «Поминайте меня у алтаря Господня, где бы вы ни оказались».

В 1945 году могильная плита святой Моники была обнаружена возле церкви Сан-Ауреа, расположенной там, где дорога из Остии сворачивает на Рим.

Почти весь 388 год Августину пришлось провести в Риме, так как с ноября и до весны морской путь в Африку был закрыт: военачальник Максим поднял восстание против императора и римский порт в Остии был блокирован. В августе Августин наконец-то сел на корабль, отплывавший в Карфаген.

Он снова поселился в том же городе, где появился на свет тридцать три года назад, в Тагасте. Но теперь его не волнуют ни карьера, ни женитьба, ни какие-либо материальные планы – наконец-то он чувствует себя по-настоящему свободным.

Августин старается и своим бывшим друзьям-манихеям открыть глаза на истину – он пишет обличительные сочинения «О нравах Вселенской Церкви» и «О нравах манихеев», много выступает на эту тему.

«С какой резкой и острой болью возмущался я манихеями и опять-таки жалел их…» («Исповедь»)

Написанное несколько позже сочинение «О двух душах против манихеев» он оправит своим друзьям, которые знали его еще манихеем.

«Всем помогать ты не можешь – помогай тем из них, кто находится ближе к тебе по времени и обстоятельствам», – изложит он в одном из трактатов свой жизненный принцип («Об обучении оглашаемых»).

Как-то Августин отправился по делам в город Гиппон. Во время воскресной службы христиане местной общины и престарелый епископ Валерий, который с трудом мог проповедовать на латыни, стали умолять Августина принять священство и остаться в их городе. К тому времени в Гиппоне было шесть христианских церквей.

В это время кружок его родных и близких по образу жизни все больше напоминал монастырь, но Августин не стремился стать священником и даже избегал «попасть в плен» к общине. И все-таки епископ Валерий сумел его уговорить, возможно, и тем, что выделил в Гиппоне землю под монастырь.

В 391 году Августин был рукоположен во пресвитера. Этот год во многом стал в его жизни переломным. В начале года умер один из его самых близких друзей, «пылкий искатель истины» Небридий. А вскоре ушел из жизни восемнадцатилетний сын Адеодат.

У блаженного Августина есть трактат «Об учителе», где пытливым собеседником выступает его сын, который «превосходил умом многих важных и ученых мужей». В 394 году Алипий станет епископом Тагасты.

Перед тем как приступить к обязанностям пресвитера, Августин попросил у епископа Валерия время, чтобы за несколько месяцев внимательно изучить Священное Писание. Он уже несколько раз делал такие попытки, но…

«Моя кичливость не мирилась с его простотой, мое остроумие не проникало в его сердцевину. Оно обладает как раз свойством раскрываться по мере того, как растет ребенок-читатель, но я презирал ребяческое состояние и, надутый спесью, казался себе взрослым» («Исповедь»).

В Риме в Латеранской базилике сохранилась фреска середины VI века с наиболее ранним изображением блаженного Августина. На ней он молод, но выглядит сосредоточенным и изможденным, его лысую голову еще не прикрывает головной убор епископа. В левой руке Августин сжимает пергаментные свитки, которые символизируют античную философию, а правой рукой показывает на огромную раскрытую книгу – Священное Писание, приглашая всех нас ее прочесть.

Став священником, Августин продолжает писать трактаты и много выступает устно. При нем стали очень популярны публичные диспуты – с манихеями, донатистами, язычниками. Народ шел на них с такой же охотой, как на суды и театральные представления.

У блаженного Августина есть сочинение «О восьмидесяти трех различных вопросах в одной книге», где он попытался собрать самые основные вопросы, на которые ему то и дело приходилось отвечать во время устных выступлений.

Его авторитет в церковном мире был так велик, что когда в 393 году африканские епископы съехались на Поместный собор в Гиппоне, пресвитер Августин излагал перед ними содержание христианского вероучения.

Монастырь в Гиппоне стал чем-то вроде духовной семинарии для всей Северной Африки.

«Но мы утверждаем, что апостол не следовал правилам красноречия, а, напротив, красноречие следовало за его мудростью», – писал он об апостоле Павле, но как будто немного и о себе самом («Об обучении оглашаемых»).

Многие города желали бы видеть Августина своим епископом, и епископ Валерий, готовя себе преемника, какое-то время был вынужден прятать его от всех в своей усадьбе. Более того, Валерий добился, чтобы еще при его жизни Августин был рукоположен в епископа и стал его викарием – беспрецедентный для того времени случай.

Примерно в 396 году епископ Валерий умер, и Августин возглавил Гиппонскую кафедру.

Казалось бы, у Августина нет ни минуты свободного времени, но вскоре он напишет «Исповедь», разговор своей души с Богом.

«Исповедь» – книга о том, как человек бежал от Господа, но все равно к Нему пришел, исповедь перед Богом и одновременно – перед всем человечеством.

«Кому рассказываю я это? Не Тебе, Господи, но перед Тобою рассказываю семье моей, семье людской, как бы ни было ничтожно число тех, кому попадется в руки эта книга».

Это одновременно и автобиография, и одна большая молитва, и размышление о судьбах мира.

В первых девяти книгах «Исповеди» рассказана история жизни блаженного Августина, в десятой он раскрывает свою душу в момент творчества, последние три посвящены проблемам времени и вечности, сотворению мира.

«О, если бы услышали меня те, кто и доселе любит суету и ищет ложь!» – восклицает на страницах своей великой книги блаженный Августин.

Ему довелось жить в то время, когда Рим вступил в период постоянной борьбы с варварами: гуннами, остготами, вандалами, на востоке – с персами и сарматами.

«Римлянин! Ты научись народами править державно – в этом искусство твое!» – провозгласил в I веке Вергилий в «Энеиде» право римлян властвовать над другими народами, но теперь оно осталось в прошлом.

В 410 году произошло событие, которое навсегда изменило сознание римлян: войско вестготов, возглавляемое королем Аларихом I, ворвалось в Рим. В течение трех дней варвары грабили Вечный город.

Это событие назвали падением Рима, и именно так – как великое поругание отеческой святыни – его восприняли современники. Многие тогда находились в полном отчаянии.

Узнав о падении Рима, блаженный Иероним написал в одном из своих писем: «Я потерял рассудок и способность говорить; днем и ночью меня преследовала одна мысль, как помочь всему этому, и я думал, что я также в плену вместе с святыми. Яркий светоч земного круга погас; голова римского государства отделена от его тела, а вернее сказать – с этим городом погиб и весь мир, и я онемел и впал в отчаяние; у меня не стало слов для доброго; моя печаль вернулась ко мне; мое сердце горело во мне, и мою мысль жег огонь!» («Письмо к Евстохии»)

Блаженный Августин воспринял это известие с философским спокойствием. Он отказывался видеть во взятии Рима Аларихом что-то большее, чем просто горестное событие, каких немало знала римская история. Наоборот, Августин даже видел в этом захвате некую историческую справедливость, если вспомнить прославленных римских полководцев, которые стирали с лица земли чужие города. И обратил внимание на то, что варвар Аларих, бесчинствуя в Риме, не тронул христианские церкви, признавая за ними право убежища.

Свой знаменитый трактат «О граде Божием» блаженный Августин писал тринадцать лет, и в нем он касается не только конкретного события 410 года.

Августин пишет, что гибель Рима началась в тот момент, когда Ромул убил своего брата Рема, и даже еще раньше, со времени Авеля и Каина, и вовсе не христиане, как кричали языческие жрецы, виновны в падении этого «западного Вавилона» – Рима…

В трактате есть и такая метафора: мир – это то, что положено в гнет для оливок, чтобы выжать масло, то есть священный елей, дух. И на самом деле не так важно, что потом останется от «плоти», от кожуры, в том числе и города Рима.

Августин выскажет мысль, которую потом подхватят многие философы: мир стареет, историю народов можно сравнить с возрастом человеческой жизни – возраст младенца, детство, школьный возраст, юность, зрелый возраст и старость. Просто Римская империя достигла старости, ее силы на исходе…

Многие идеи блаженного Августина до сих пор находятся в центре современных философских дискуссий, а его самого называют основоположником «философии мысли».

В 426 году блаженный Августин назвал своим преемником на кафедре пресвитера Ираклия и начал писать еще одну уникальную книгу.

В истории античности нет ничего подобного – это произведение называется «Пересмотры».

Все больше чувствуя свою ответственность за каждое сказанное и написанное слово, блаженный Августин принялся за комментарии к своим сочинениям. Он исправлял те высказывания, которые теперь считал ошибочными, просил читателей вычеркнуть в своих списках ошибки, исправить неточности. Довести эту работу до конца блаженный Августин не успел.

Он умер 28 августа 430 года во время первой осады Гиппона вандалами и был похоронен возле церкви Святого Стефана в Гиппоне.

«Мы, странствующие в удалении от Господа в настоящей смертной жизни…» – писал он в трактате «Христианская наука, или Основания герменевтики и церковного красноречия». Теперь он окончательно вернулся домой.

Во время нашествия вандалов один из верных учеников блаженного Августина, Поссидий, спас его библиотеку, а после написал и его биографию.

А сам Августин в «Исповеди» сообщил человечеству по дружбе очень большой секрет:

«Стоит лишь захотеть идти, и ты уже не только идешь, ты уже у цели, но захотеть надо сильно, от всего сердца…»