— Отчего же все так грустно? — поднимаю я взгляд от листочка и смотрю в ярко подведенные черным глаза. Это — творение Ани. Уже не такое депрессивно трагическое, как предыдущие стихотворения, но печали здесь тоже хоть отбавляй.

Ничего удивительного — возраст. Возраст, возраст… Интересно, а вот почему моя ситуация со Стасом так хорошо здесь описана? Тоже возраст? Сомневаюсь…

— Я не знаю, Вероника Васильевна. Наверное, у меня жизнь такая, что стихотворения грустные получаются.

Сейчас самое время начать говорить Ане, что у нее все в жизни, по большому счету, прекрасно и все впереди. Я не делаю этого. Это плохо убеждает юных девушек, особенно таких готических, как Аня. Понимающе киваю.

— Я так несчастна, — продолжает Аня. Вот черт…

Быстренько соображаю. Что знаю я об Ане? Семья удовлетворительная. Папашка, конечно, попивает, но в пределах, мать у Ани работает не заводе, имеется младший брат. Учится она не на отлично, но и дурочкой не назовешь, и экзамены на четыре, пожалуй, сдаст, если отлынивать от учебы не будет. Это девочка неравнодушна к чужой беде — за это ее и люблю. Впрочем, данное свойство души не есть только хорошее, оно доставляет хозяину массу проблем. Плюс переживания по поводу внешности, отсутствия мальчика, недостатка денег и способностей, непризнанность и незамеченность и еще куча мала всего того, что вычитано из красивых журналов… О, я специалист по несчастьям дев!

— Аня, а что такое счастливый человек?

Мой вопрос застает готическую девушку врасплох.

А мы пока определимся с понятиями, так легче будет поговорить. Что толку сотрясать словами воздух, если у тебя и собеседника разные представления о предмете? Подведем все к общему знаменателю, а там и посмотрим…

— Ну как же… он счастливый!

— Счастье счастью рознь, — мягко замечаю я и бросаю незаметный взгляд на часы. Скоро должен прийти ко мне Марк — мы занимаемся дополнительно в моем классе два раза в неделю, но я больше разговариваю с мальчиком, чем занимаюсь русским языком.

— Счастливый человек — это…это…ну, у кого много чего есть, что он хочет. У кого все получается. Кто занимается тем, чем нравится. У кого много денег.

— То есть деньги — непременное условие для счастья?

— Нет…и да! Без денег же никак, — пожимает плечами девочка, и я киваю:

— Продолжай.

— Счастье, — подхватывает Аня, — это когда исполняются самые заветные твои желания. Тебя любят и понимают. Когда живы все, кто тебе дороги…

— Ну вот, посмотри, — ласково гляжу на Анечку. За окном сегодня ярко-ярко светит солнце, и небо такого пронзительного, до боли, холодного и чистого оттенка голубого, какой бывает только осенью. Класс освещен лучами солнца, и портреты писателей, которые висят напротив окон, играют под этим светом. У Достоевского не очень уж задумчивый вид, молоденький Лермонтов не так сосредоточен и печален, а Чехов со своим незаменимым пенсне вот-вот улыбнется…

— Ты много говорила о счастье. И чтобы деньги были, и желания исполнялись, и близкие любили. Это что значит? Значит, счастье многогранно и включает в себя множество смыслов. И однозначно ответить на этот вопрос нельзя. И счастье у каждого всегда будет свое…

— Вероника Васильевна, — робко говорит Аня, — это только подтверждает, что я вам сказала раньше. Я несчастна, ведь у меня всего этого нет…

Дудки. Так не играю. Не сильна в казуистике, каюсь. И убеждать детей в философских вопросах не умею, да и считаю бессмысленным — у каждого своя правда, которую жизнь подредактирует как ей нужно. Но сказать какие-то слова, опровергающие суждение Анечки о собственной несчастности (которая у нее исключительно в голове) нужно быстрее. Подростки — они такие. И по венам чиркнут, и в реку бросятся. В самом безобидном случае уйдут в самостоятельный поиск истины. Лучше их туда не посылать — неизвестно, чем дело закончится. Возьмемся по-другому.

— Аня, а вот сейчас, в эту минуту…ты счастлива или нет?

Девочка задумывается.

— Скорее, нет. Во-первых, я некрасивая… — многозначительно поднимаю брови. А что делать? Подросток, и главное — девочка. В этом мире красота и некрасота играют большую роль — больше, чем во взрослой среде, где симпатичность и ухоженность легко покупаются, да и не стоят на первых местах. Я молчу — и жду следующих до боли знакомых атрибутов девичьего счастья.

— У меня нет парня, — ну вот, дождалась. Сказано застенчиво и грустно.

— Я пока ничего не добилась нигде, — это уже произносится более равнодушно, чем два первых высказывания, — и вообще…как-то все не знаю как.

И я не знаю, что ответить. Честно. Цитировать классиков? Что они там говорили о счастье? Как обычно, когда очень нужно, ничего не могу вспомнить.

Чехов — о человеке с молоточком, который должен напоминать счастливым о других людях на земле, здесь вряд ли подойдет. Разрушает эта цитата классика сусальное ощущение счастья.

«На свете счастья нет, но есть покой и воля». Это уже Пушкин. Все остальные цитаты благополучно скрываются на время в древнегреческую Лету. Думай, Вероника, сама. И ответить все же придется.

— Ну ладно, смотри. Почему ты несчастна, по твои словам. Ты некрасивая, как считаешь сама, и мальчика нет.

— Кто-то в мои годы уже встречается, — с обидой говорит Аня, — а кто-то… — и замолкает испуганно, вовремя вспомнив, что я не подружка. Да, я их знала еще маленькими и милыми. Да, некоторым из них я чуть ли не родственница. Но я — не подружка. И всегда останусь учителем.

Сейчас извинится и уйдет, бесшумно прикрыв за собою дверь, и останется несчастной.

— Аня, а вот если убрать красоту, мальчиков и прочее. Вот забыть на минутку, что в этом счастье. Скажи, вот сейчас, в эту минуту, ты счастлива? Именно сейчас? Отвечай не думая.

— Не знаю…

— Вот ты сейчас со мной разговариваешь. Скажи, мальчики и красота сейчас важны для тебя?

— Нет…

— Значит, ты сейчас, в эту секунду, счастлива? Если это все не важно?

Аня задумывается.

Самый противный возраст, на мой взгляд. Важно не то, что представляет настоящую цену. Хотя у некоторых людей этот возраст затягивается на добрую половину их жизни. Или на всю жизнь.

— Вероника Василь-на-а! — в класс забегает Марк. Взъерошенный, красный и счастливый. Видит Аню, и радости в нем убавляется на добрую половину. Спокойно и чуть собственнически занимает парту напротив моего стола. Аня смотрит на Марка. При нем она ничего спрашивать уже не будет.

— Подумай об этом, Аня, — говорю заговорщицки и подмигиваю. Марку интересны любые тайны, и первый вопрос, после ухода Ани из кабинета, конечно, задается про нее.

— Вероника Васильевна, а вы зачем ей подмигнули? У вас секреты?

— Они мальчишкам неинтересные, — отвечаю ему и сразу же раскрываю учебник, — давай сюда свою тетрадочку, Марк, я посмотрю.

— Сейчас найду-у…

Занятия с Марком параллельно с разговорами немного расхолаживают мальчика, и он больше рассказывает о себе и спрашивает про моего Жужика, нежели чем мы с ним занимаемся. Впрочем, это очень дисциплинированный мальчик, и к заданиям относится серьезно. Даю ему очень много заданий — чтобы на разговоры времени не оставалось. А потом разрешаю счастливому Марку балаболить.

Я немного вникла в историю религии мормонов, да и Марк просветил, добрая душа. Нашла и почитала в интернете информацию, и прониклась масштабом разворачиваемых мормонской церковью всяческих кампаний. Впечатлила и огромная церковь в Солт-Лейк — Сити, и мощная организованная сеть отношений, не хуже маркетинговой, и деньги, которые, по официальным данным, получает эта церковь от верующих. Короче, я всегда знала, что американцы — ребята серьезные, и несут свой замечательный свет в невежественные массы.

— Да папа не совсем мормон, — искренне признался как-то Марк в личной нашей беседе, — он нечасто ходит в церковь на молитвы и беседы, ему старейшина Беннет уже говорил, и старейшина МакНил тоже…

Узнав, что некоторые старейшины в церкви очень молоденькие, и многие прямиком из Америки, я предпочла больше не спрашивать ни о чем. Тоже бы ходила к таким о-очень нечасто.

— Я тоже буду миссионером, — с гордостью сказал тогда же мне Марк, — это же здорово! Ты едешь в другую страну на два года, проповедуешь свою религию, учишь язык, крестишь тех, кто раньше не верил. Но это когда ты будешь совершеннолетним. И меня будут звать старейшина Сергеев…

Немая сцена в исполнении Вероники Васильевны.

В общем, беседы с Марком мне дают много материала для размышлений.

В этот раз мы успели поговорить о Жужике, сделать вместе два упражнения и выучить одно правило, как наше занятие прервал деликатный стук в закрытую дверь, и далее — интеллигентное покашливание.

— Вероника Васильевна, можно вас? — в класс заглядывает Андрей Петрович, наш учитель биологии. Тихо говорю Марку: «Посмотри упражнение сто девятое, начинай делать», — а сама торопливо выхожу к ждущем за дверью молодому мужчине.

Несколько лет назад половина коллектива школы прочили мне его в женихи. Высокий и немного пухловатый, это был единственный неженатый мужчина из нашего коллектива, который мужчинами-то и небогат. Необычайно покладистый, очень заботливый и верный — такие характеристики давала мамочка Андрея нашим пожилым учительницам, которые, в свою очередь, активно рекламировали его мне.

Но не сложилось. Видно, обошлось не без нажима как со стороны мамы, так со стороны женского коллектива школы, но Андрей Петрович не пожелал идти на поводу у женщин. Решил сам выбрать свою судьбу. Я тогда была даже за: уже не верилось в светлое чудо новых отношений. Сейчас он второй год женат и очень любим, как понимаю я по уже наметившемуся брюшку. А месяца три назад он попросил у профсоюза материальную помощь, хотя до этого как-то все стеснялся. «К детям», — уже определила Роза Андреевна, но официального подтверждения пока не пришло.

Мы с ним разговариваем в случае крайней нужды. Он — потому, что чувствует ко мне изрядную долю смущения и вины. Как же: отказал, не составил мое счастье. Еще подозреваю, в его чувствах с некоторых пор появилась жалость. Два года назад мы оба были одиноки и как-то равнялись в своей невезучести, а теперь, получается, он — везунчик, а я так и остаюсь с носом. По этой же причине не общаюсь с ним и я. Ремарк сказал в какой-то из своих книг (я их читаю и перечитываю столько, что фразы перемешиваются в голове), так вот, Ремарк сказал, что жалость — это скрытое злорадство. Думаю, в случае Андрея Петровича некоторая доля злорадства присутствует, а мне оно без надобности.

— Да, Андрей Петрович, что такое? — мы только по отчеству и только на вы. Я уже тревожусь: мои охламоны что-нибудь да сделали гадкое. Просто поздороваться, похвалить кого-то или прийти поговорить по душам — все это исключается в случае с Андреем Петровичем.

— Вероника Васильевна. Пожалуйста. Обратите внимание на Лену Севальцеву.

Мое сердце пропускает один стук.

— Что случилось? — спрашиваю совершенно неофициально. Говоря по-простому, безумно пугаюсь. Началось.

— Дерзит, — не скрываю облегченного выдоха, хотя этого делать не следовало. Глаза Андрея Петровича, спрятанные за стеклышками очков, становятся все более настороженными. Так, понятно…

— Я думала, может, она разбила у вас что, — храбро выкручиваюсь, — или…нанесла какую-то порчу имущества школьного. Вон мне парту еле сделали недавно. Сколько я с ней нервов потеряла! С какой-то партой.

Такой ответ вроде бы зачтен. Отлично.

— Так что говорит? — уточняю я.

В коридорах пусто и по-школьному гулко. Уроки давно закончились, остались только некоторые из учителей решать свои вопросы или же, как я, потихонечку принимать своих учеников. Андрей Петрович ничего не отвечает, отходит от двери моего кабинета, подходит к окну. Мне ничего не остается, как подойти к окну следом.

— Я даже объяснить не могу, понимаете, Вероника Васильевна? — говорит он. Чувствую, что волнуется. Я, конечно же, тоже начинаю волноваться. А зачем ты ко мне-то пришел, интересно, если объяснить не можешь?

Но лучше ко мне, чем к психологу. Или — чем докладная директору.

— Я слушаю, — отвечаю сдержанно.

— Во-первых, это для нее не характерно. Я знаю эту девочку несколько лет. В этом году она пришла — и будто другой человек. Слишком… развязный, что ли. Самоуверенный, развязный, несдержанный…

Твою мать.

— А в чем это выражается? Андрей Петрович, мне нужны факты! Понимаете меня? Наше с вами внутреннее ощущение никуда не подошьешь и не подколешь! Мне вот половина моего класса не нравится в этом году, настораживают они меня, но что я с этим сделаю? Что она вам сказала? Вы написали докладную? Как вообще эту решили ситуацию?

— Да не было никакой особенной ситуации, Вероника Васильевна, — Андрей Петрович не смотрит на меня. Глядит на облетающие деревья за окном. Чуть-чуть листочков осталось на их ветвях — октябрь близится к концу, и скоро каникулы…

— Ситуации как таковой не было, но некоторые циничные выражения девочки на уроке биологии… нет, даже если я вам их скажу, вы не поймете. Надо было слушать интонацию, смотреть на Лену в эти минуты. Совершенно другая, взрослая донельзя! Хотя зря я вам все рассказал, — Андрей Петрович поворачивается ко мне спиной и намеревается уйти. Очень здорово. Напугал, толком ничего не рассказал — и уходит.

Проблема в том, что я слишком хорошо понимаю, в чем дело.

— Подождите, Андрей Петрович! — я чуть ли не хватаю его за руку, — это все, что вы мне скажете? Я как-то ожидала большего…

— Вы правы, Вероника Васильевна. Может, мне и кажется. И ощущения никуда не пришьешь и не подколешь. Смотреть буду. Если что, то сразу вам, директору, психологу… Думаю, решим этот вопрос. До свидания.

— Хорошо, — говорю я ему уже в спину, — я поговорю с ней…

— Не стоит пока, — Андрей Петрович даже не поворачивается.

Возвращаюсь к Марку и понимаю, что не могу больше заниматься. Все мысли заняты Леной. Кидаю взгляд на часы — полчаса. Еще полчаса. И поговорить обязательно. Всего час двадцать с разговорами.

— А кто к вам приходил? — вопрошает Марк. В тетрадке написано всего два слова.

— А почему так мало написано? — отвечаю вопросом на вопрос. Марк конфузится.

— Я сейчас…

Он пишет, а я все еще пребываю под впечатлением от услышанного. Нужно было все сказать не так. М-да. Если бы этот разговор не произошел так неожиданно, я бы к нему подготовилась. Может быть.

— Вероника Васильевна, а в каникулы мы как заниматься будем?

— Что?

— Ну, в каникулы. Школа же будет закрыта. Вы к нам придете домой?

— Можно и к вам домой, — отвечаю рассеянно, — а можешь и ты ко мне, если не испугаешься Жужика.

— А давайте и так, и так!

— Давайте, — мне не до Марка сейчас, и я кидаюсь обещаниями, лишь бы он делал задание и не спрашивал ни о чем. Разговаривать с ним сейчас не способна.

Развязная. Звучит как приговор для меня.

Даже Андрей заметил. Правильный Андрей, в очках и серенькой жилетке, с наметившимся брюшком, в доску воспитанный и твердый в суждениях. Или это бессознательная реакция любого мужчины на подобный тип женщин? Говорят, Бог шельму метит, не зря же говорят…

— Вероника Васильевна, папа сказал, что вы красивая, — щебечет Марк.

— А по какому поводу это было сказано? — не теряюсь я.

— Я спросил папу, вы красивая или нет. И папа сказал, что красивая.

— Понятно. Спасибо папе за комплимент.

— Я передам, — радуется Марк, а мои волнения продолжаются. Скоро от раздумий становится очень грустно, и я отпускаю Марка чуть раньше, чем обычно, и еще долго сижу в кабинете. Начинаю размышлять о Лене, а заканчиваю думками о моей развеселой жизни.

Если бы ты был рядом, Стас. Если бы ты был другим, не таким, каким знаю тебя я. Если бы ты любил меня. Хоть немножко, хоть капельку…

Стас приехал на эту престраннейшую встречу чуть раньше оговоренного. Раза два поплутал на джипе по всем закоулкам, прежде чем оставить машину на стоянке у непримечательного кафе. Сначала чеченец предложил ему свое, азиатское. Ага, нашел дурачка. Или эта кафешка, или я не встречаюсь с тобой, ответил ему Стас. Никогда он не шел на поводу у нерусей. На удивление, Рамзан быстро согласился, и Стасу даже стало интересно, отчего же.

Что нужно Рамзану, Стас в догадках терялся. У самого Стаса было незыблемое правило, он ни разу ему не изменил. Не связываться с чеченцами и дагестанцами. Стас никогда с ними не имел дела, даже по просьбе своих приятелей. Не все продается и покупается, как оказалось.

Черт разберет этих чеченов. Неужто с гор спустились воинствующие родственнички и хотят чего припомнить Стасу?

Но тогда бы Рамзан не унижался, чуть ли не умоляя Стаса о встрече. Знаком с ним Стас был шапочно, пару раз встречались у общего знакомого, не больше.

Встреча, сказал Рамзан, будет один на один, приди, очень прошу, и вот как вожжа ему под хвост попала. Или все-таки родственнички?

Тонкий самодельный нож холодил кожу, и «ТТ» надежно прикрыт курткой. Стас бы и от гранаты сейчас не отказался — не доверял никому из этой братии.

Рамзан уже сидел в кафешке, больше чеченских лиц Стас там не приметил. Обедают две девушки и парень, еще один мужчина за столиком в углу, лица нормальные, без затаенного испуга. Все-таки один…пока.

— Салям, Стас, — сдержанно сказал товарищ с гор. Он был во всем черном, трехдневная щетина на подбородке. Хитроватые карие глаза сейчас какие-то настороженные. Не к добру это все.

— И тебе здорово, Рамзан, — Стас присел так, чтобы оказаться спиной к стене и лицом к входной двери и окнам, — я слушаю тебя. Заинтриговал прямо.

— Разговор недолгий, Стас. Нэ по бизнесу, — начал чеченец. Точно — странный какой-то. Стас нащупал пальцами рукоятку ножа. Поди разбери этих ненормальных.

— Давай уже ближе к делу.

— Вот, — и на столик легла фотография.

Стаса даже оглушило слегка. На фото была запечатлена Алиска, обнимающая Рамзана.

— Это что такое? — злость уже бурлила где-то внутри, но Стас пока не оправился полностью от эдакой неожиданности. Прийти на встречу с чеченом ради фотки твоей девушки с ним? Охренеть просто.

— Мы с тобой — серьезные люди, Стас, — между тем слышал Стас будто вдалеке рассудительный голос с легким кавказским акцентом, — нам не по двадцать лет, чтобы решать это дело на ножах или еще как-то. Поэтому позвал тебя поговорить. Отпусти Алису… она меня любит.

У Стаса в голове не укладывалось уже ничего. Это что за утренник в детском саду?

— То есть как — любит? — попытался уточнить для себя Стас.

— Любит. Но пока нэ ушла от тебя. Отпусти ее.

Стас уже было хотел сказать Рамзану, что эта голубоглазая никого не любит, кроме себя, но решил опустить сию подробность. Он не баба тут сопли разводить и морализировать перед черным.

— Это она тебя попросила? — короткая заминка чеченца. Ай, не все так чисто.

Если бы подобная ситуация случилось с кем-то другим, не с ним, Стас бы поспорил, что чечену нужно что-то другое, а Алиска — лишь повод для ссоры. Возможно, так оно и было. Но делить им реально нечего, если только чеченец не захотел еще новенький неизведанный бизнес начать…

Неужели реально понравилась, раз готов так унижаться, просить? Они же в жизни ничего не попросят.

Стас вновь глянул на фото. А эта шлюшка тоже хороша. Крутит со Стасом, и на стороне тоже крутит. И с кем! А может, уже — с кеми? Стас аж скривился.

— И давно у вас любовь? — поинтересовался Стас.

— Три недели, — лицо Рамзана напряженное и злое.

— А от меня что требуется? Я не понял.

— Отпусти Алису. Нэ звони ей, нэ встречайся, — голос чеченца становится глухим и угрожающим, глаза темнеют, и еще явственнее слышится акцент.

— Что-нибудь заказывать будете? — официант, заметив напряженную позу чеченца и резкий жест руки Стаса, быстро ретировался.

Стас вздохнул и помолчал. Командир мог бы гордиться выдержкой своего бойца.

Говорить Рамзану, что отношения Стаса с Алисой закончились с той самой секунды, как Стас увидел ее на фото с чеченцем, он не стал. Много больно чести, пусть помучается.

Или девочка кому-то дорожку перебежала, и ее надо убрать по-быстрому, или… Рамзан действительно влюбился. Узнал, с кем встречается Алиса, и теперь откровенным мужским разговором отсекает любовника. Чтобы была только его.

Или еще какой хитроумный план от этих стукнутых на всю голову?

Но с Алиской надо поговорить. Без свидетелей.

— Рамзан, ты меня совсем расстроил. Не ожидал я такого от нее…

Лицо Рамзана каменное. Реально заинтересован.

— А я вот слышал, что у тебя жена-красавица. Чеченка, — резко поменял тему Стас, внимательно наблюдая за Рамзаном, — молодая, красивая…и ребенок у тебя. Девочка, да? — короткий выдох Рамзана. Наслаждайся, чечен. Стас продолжал мягко и вкрадчиво:

— Жена, дочурка, дом — полная чаша, куча родственников. Нет, понимаю, вот — я. Холостой, свободный, что угодно себе позволю. А ты, Рамзан? Тебе-то что не живется? Зачем тебе эта…русалка? — Стас назвал бы Алиску правильным словом, да этот горец вон уже, на взводе. Сейчас того гляди начнет здесь своим пистолетом размахивать. А это совсем не нужно Стасу.

— Я сэрдцем к ней прикипел. — Стас аж глаза закатил. Вот бы на видео снять, ей-богу! Влюбленный в русскую шалаву кавказец. Это ж надо какой кошмар. И влюбленный в уже бывшую девушку Стаса. Вдвойне весело.

— Не понимаю, Рамзан, этого…

— Отпустишь?

— Да идите на все четыре стороны, — в сердцах бросил Стас, — думаешь, мне жалко? Я свои игрушки старые хоть кому отдам. Тебе-то самому как, нормально?

У Рамзана желваки заходили на скулах, и Стас почувствовал себя отомщенным. Не только за себя — даже за Чечню и за Командира. А чего нет, если чеченец сам себе устроил веселуху?

— Отпускаешь, значит, — прошипел кавказец. Горяча же кавказская любовь, как бы Алиска не обожглась…

Стас кивнул.

— Ну если она тебя любит, что я, мешать вам буду? Да живите как хотите. Жену обманывай, твое дело. Только знаешь что, Рамзанчик… Переговорю я все-таки с Алиской, ты уж не обессудь. Напоследок, дорогой. Черт тебя знает…

Чеченец задышал тяжело и часто, но Стас благополучно это проигнорировал.

— В это же кафе и привезешь. Мы поговорим один на один, уж извини, Рамзан. Кто тебя знает, может, ты ей угрожаешь чем.

— Я нэ угрожаю…

— Мне плевать, что ты сейчас говоришь. Завтра в этом же кафе в час. Я как раз здесь пообедаю, а Алиска пусть приходит и подтверждает твои слова. Но если все это не так, Рамзан, — Стас недобро посмотрел на кавказца, — ты знаешь, мы своих не бросаем. Пусть и шалав.

— Она нэ шалава!

— Ой, твою мать… — Стас встал из-за стола, поняв внезапно, что если развивать тему, то добром это все не закончится, — Завтра в час. На пару слов. Лично Алиска, и больше никого. А не привезешь, считай, не даю вам благословения своего христианского… тьфу, аж противно!

— Привэзу.

Больше Стас не стал задерживаться. Вышел из кафе, ощущая буравящий спину недобрый взгляд.

Каждый шаг отдавался в голове грязным ругательством. В машине Стас вообще покрыл Алиску армейским трехэтажным матом. Чуть полегчало. Стас немного отъехал от кафе, припарковался в каком-то дворике. Прикрыв глаза, откинулся на спинку кресла. Нужно хоть чуток успокоиться, чтобы домой ехать.

Вот дрянь. Воистину, если бы Алиса нашла себе какого-нибудь толстопузика из русских, Стаса меньше бы задело.

А ведь встречались чуть больше двух лет. Неплохой срок, между прочим. Конечно, Стас кое-что замечал и раньше, но не в таких размерах. Тогда, в начале их отношений, он просто закрывал на это глаза — сам был грешен, тоже встречался не с одной Алиской. Потом как-то все остальные отсеялись, и осталась одна она. И отдыхать вместе летали, и много еще чего, и Стас уже не слышал ни чужих смс, ни звонков — не было их. Или эта тварь стала хорошо шифроваться?

А теперь Алиска отправила его в нокаут — лучше не скажешь.

И ведь дело-то какое. Модельки круга Алисы реденько связываются с нерусями. А если и связываются, только с очень богатыми нерусями. Морщат носики, отворачиваются от прочих. Тоже есть какие-то понятия, с кем водить дружбу, а кого обойти стороной.

Рамзан был из середнячков. Вообще никто, если уж судить по городу. Чем же привлек он Алиску? Лучше трахает? Алиске захотелось новенького? Здесь уж Стас никак не мог нафантазировать, чего уж такого особенного умеет этот чечен. Связывает и бьет, небось, или развлекается ножиками в постели. Этого Стас не практиковал и не собирался. А может, следовало бы?

Стас продолжал сидеть в машине, только глаза открыл. Из окна видел пустую детскую площадку. Качели, несколько лавочек, какие-то стареньки советские устройства типа шведской стенки. Яркий осенний денек — бывают же такие.

Стас теперь свободен. Из его жизни ушла, подленько махнув русым хвостом, голубоглазая сирена. Вряд ли там какие-то разборки. Действительно, Рамзану она понравилась. И Алиска не подозревает, наверно, что этот разговор состоялся. Так и продолжала бы молчать, и выкручиваться по-всякому, параллельно встречаясь с обоими. Только Рамзан, видно, не из глупеньких. Узнал у кого надо, за кем официально числится Алиска — Стас даже мог назвать имя информатора — а дальше дело техники. Подловить, сфотографировать, предъявить фотографию. Ладно, не видео предъявил. И на том спасибо.

Стас с силой сжал руками руль. Нет, Рамзан никогда дураком не был. Поэтому и хорошо живет. Не скачет по горам и не стреляет в неверных, а построил и купил себе все, что хотел, завел семью, зарабатывает деньги…

Из всего произошедшего следует, что Алиску он посадит под замок. Купит ей квартирку, слово за слово — и вот Алиска уже в повязке на башке и длинном балахоне сидит беременная дома. Никаких тебе клубов и Египтов, алкогольных коктейлей и прочего растлевающего влияния цивилизации. Босая, беременная и на кухне — чем не хеппи энд для русской красотки?

А может, так даже к лучшему, зло подумал Стас. Судьба часто баловала его, и здесь, видно, печется и волнуется.

Отношения с Алиской никуда бы их не привели, а запирать, как собственник чеченец, он бы ее вряд ли стал. У русалки были и планы, и очень амбициозные мечты, а семья и дети, как знал Стас, туда в ближайшие лет десять не вписывались. Но даже если Алиска захочет от Рамзана уйти, просто так ей от чеченца не отделаться.

Ну вот и пусть идет к черту…

Стас не торопился домой, все сидел в машине и прислушивался к своему внутреннему состоянию. «Отстраняйся и наблюдай», — Командир твердил это юному Стасу в первый год чуть ли не каждый день, а он все фыркал, помнится.

Молодой безбашенный юнец. Сколько гонора тогда было… Отошло, присыпало изморосью лет. Теперь уже не так больно терять.

«Только размер потери делает смертного равным Богу», — отозвалось неожиданно в голове Стаса.

Или эта потеря не такая уж была и большая.

Вероника. Голубые глазки, пухленькие щечки, смешной кафтанчик. Он смеялся над ней когда-то. Все задирал нос и не верил, что когда-нибудь скажет хоть слово, даже повернется в ее сторону. Чертов гонор. Он же успешный малый, и у него многое получается, а с неудачниками зачем общаться? Нужно всегда идти вперед, никуда не оглядываясь, завоевывать новые рубежи, совершенствоваться во всем. Не оглядываться на то, что было.

Кто же знал, что прошлое всегда рядышком, подвывает в одинокие осенние вечера под окнами, стучится в память, что оно все длится в настоящем и имеет свою инерцию, даже сейчас, когда ты не подозреваешь об том, и думаешь, что изменился…

А ты остаешься таким же. Глупый мальчишка с гонором, который так искал ударов судьбы, чтобы доказать, что можно умело их переносить, а она, вредная, все удары отводила, позволяя для тебя лишь щелчки по носу — не более. И колонну-то твою джигиты неудачно для себя обстреляли, и хорошего чеченского снайпера ты по счастливой случайности заметил, и осколки прошли по касательной по твоей груди, не причинив особого вреда. Щелчки для зарвавшегося парня.

И только потом стала бить. Не тебя — других. Издевалась, паскудная.

Ну и что — Алиска? Комарик от судьбы. Привет, Счастливчик, не забывай, я рядышком.

А если на ее месте была бы Вероника?

Не получалось об этом думать. Мозг выталкивал мысли об этом.

Все нерушимо. Мы играем в шахматы, и скоро перейдем к более серьезным играм. У Вероники не может никого появиться за это время. Просто не может, и это не обсуждается. Ей не везло эти годы, неужели сейчас что-то изменится? Она осторожна и замкнута, и слишком погружена в себя — ей не до других мужчин. Кроме Стаса.